- Молодец! Никаких атак не предпринимать! Слышишь, Саня, никаких атак! Ждать меня, я скоро вернусь.
      Генерал Костылев уехал. Прошел час, прошло два. Количество людей вокруг колонны все возрастало. Люди совали солдатам фрукты, овощи, пытались вручить деньги и всеми другими способами демонстрировали свое дружелюбие. От денег солдаты отказывались, фрукты со словами благодарности принимали. Все заверяли, что никакой стрельбы не будет, нет для этого основания. Вокруг меня функционировал постоянно действующий дискуссионный клуб. Мне с жаром пытались доказать, какие скверные люди армяне, приводились многочисленные исторические примеры того, как они нагло захватили исконные азербайджанские земли - Карабах. Рассказывались разные случаи, призванные подчеркнуть коварство, подлость, непорядочность армян. В ответ я пытался им доказать, что не знаю ни одной нации, состоящей из сплошных подлецов, что нельзя рассматривать в качестве врагов всех армян без исключения. Что каждой нации дано право иметь своих гениев и злодеев, умниц и дураков, трезвенников и пьяниц. На меня смотрели снисходительно. Постоянно дуплетом задавался один вопрос с последующей констатацией факта: "Вы в Азербайджане раньше бывали?"
      - Нет, не бывал, - повторял я.
      - Ну, тогда вы не знаете просто, что за люди армяне. Поживете узнаете.
      И новый поток случаев, фактов, параллелей обрушивался на меня.
      Наконец прибыл злой и взъерошенный генерал Костылев.
      - Разворачивай колонну, отводи на территорию дорожной бригады. Черт знает, что такое!
      Валентин Николаевич в целом был человек душевный, много на своем веку повидавший, и разговаривать с ним мне по крайней мере было легко. Но здесь он был настолько зол, что я благоразумно не стал спрашивать, где он был и с кем он разговаривал.
      Мы весьма любезно раскланялись с толпой, пожелали друг другу успехов, доброго здоровья и долгих лет жизни, колонна аккуратно развернулась и ушла в городок бригады.
      Сразу по прибытии в бригаду я был вызван на совещание к коменданту особого района города Баку генерал-полковнику Тягунову. Было Тягунову на тот период 68 лет, война за плечами, и не она одна. Высокий, очень худой, похожий на Дон Кихота, я бы даже сказал, на классического Дон Кихота: длинная, нескладная фигура, с высоким голосом, в который уже примешивалось старческое дребезжание. Он был мудр, дальновиден и добр. Совещание он начал с того, что со всеми детально познакомился. Зачитал приказ о назначении его комендантом особого района, о назначении ряда других генералов и офицеров комендантами отдельных районов Баку (согласно этому приказу я стал комендантом Насиминского района с населением в 240 тысяч человек). Предложил приступить к исполнению служебных обязанностей. В заключение генерал Тягунов сказал примерно следующее: "Товарищи генералы и офицеры! Мы с вами приступаем к делу совершенно новому. Правовой базы под ним нет. Именно поэтому я не могу предложить вам написанных прав, написанных обязанностей. Поэтому прошу вас действовать вдумчиво, неторопливо, взвешивать каждый шаг. Прошу вас помнить о том, что мы на своей земле. Это наши люди. Возникла между ними конфликтная ситуация, они разберутся. Наша задача - не допустить кровопролития. Нужно ввести ситуацию в русло политических переговоров, не армейское это дело - поганить знамена свои и честь войной против своего народа. Помните об этом. С Богом!"
      Когда все вышли, он оставил меня:
      - Лебедь, у тебя, наверное, самый сложный участок. В нем два района компактного проживания армян: Арменикенд и Армянский хутор. Идут постоянные провокации, стычки, схватки. Кроме того, Насиминский район непосредственно примыкает к району 26 Бакинских комиссаров, а там, ты знаешь, площадь Ленина. Ты, сынок, постарайся сделать так, чтоб люди жили. У них это временное, у них это пройдет. Они потом, когда опамятуются, тебе спасибо скажут. Помрачение умов это. Пройдет это, не может не пройти.
      - Никогда не встречался ранее с генералом Тягуновым, но говорил он так, как будто давно меня знал, и в голосе его была страстная вера в свою правоту. Я поехал осваивать территорию. Густонаселенный район города, 27 предприятий, Два компактных района проживания армян, разливанное море социальных проблем.
      Комендатуру, по согласованию с первым секретарем Насиминского райкома партии А. Ф. Джалиловым, определили на 4-м этаже здания райкома.
      Я в Арменикенд и в Армянский хутор втянул по парашютно-десантному батальону, организовал службу, определил места комендантских постов, создал тройной резерв. В первом эшелоне, условно говоря, 10 оперативных групп по 8-10 человек на ГАЗ-66, во втором - незадействованный полк. Определил зоны ответственности полкам. Провел еще массу мероприятий, но очень быстро выяснилось, что гладко было на бумаге, но забыли про овраги, а по ним ходить.
      Оказалось, что советский народ не приучен к особым положениям и комендантскому часу и плевать хотел на комендантские посты, у которых, кроме автоматов и кулаков, ничего за душой не было. На них демонстративно никто не реагировал. Нарушение требований комендантского часа носило массовый характер. На третий день произошел инцидент, который вынудил принимать радикальные меры. Комендантский патруль попытался остановить "Жигули", в которых (как позже выяснилось) находились, строго в соответствии с основными положениями и принципами интернационализма, две пары друзей - азербайджанец и азербайджанка, армянин и армянка. За рулем был азербайджанец. Солдат поднял автомат, пытаясь остановить машину. Подвыпивший водитель направил машину на солдата. Солдат был хорошо подготовлен и "рыбкой" улетел в сторону. Вторым, на удалении 10 -12 метров, оказался лейтенант и начальник патруля. К сожалению, фамилию не помню, но офицер был очень добросовестный и старательный. Окончил гражданский институт связи и приложил массу усилий, чтобы попасть в воздушно-десантные войска. Машина мчалась на него. Лейтенант молниеносно увернулся, передернул затворную раму и дал вслед удаляющейся машине очередь из семи патронов. "Жигуленок" вильнул и врезался в столб. Скрежет искореженного металла, и машина заглохла. Из салона солдаты извлекли пассажиров в изрядном подпитии, страшно перепуганных, но живых и здоровых. Это удивительно, так как "Жигули" - машина небольшая, полный салон людей, четыре пули из семи попали в цель, две навылет. Наличие шести дырок в машине и отсутствие даже малейшей царапины на ее пассажирах можно объяснить только одним - везет дуракам и пьяницам. Лейтенант тут же словил кличку "снайпер". Думаю, что и по сей день с ней ходит.
      Пришлось обложить данью руководителей предприятий. За их счет, из их материалов в рекордно короткие сроки была сварена масса шлагбаумов, знаков: "Стой! Комендантский пост", "Стой! Стреляю!" Изготовлены приспособления для насильственной остановки автотранспорта - доски с гвоздями. Пришлось и существенно пересмотреть систему комендантских постов, задействовать один из кинотеатров района для содержания нарушителей комендантского часа. Кстати, занятие дурацкое. Солдаты задерживали нарушителей, доставляли в кинотеатр, сдавали охраняющим его местным милиционерам, а те вовсю резвились. Кто мог откупиться, оставляли кинотеатр в течение часа. До утра там задерживались только бомжи и недальновидные балбесы, у которых по каким-то причинам в карманах оказывалось пусто. Декабрь в Баку - это не декабрь в Подмосковье. Но когда ветер дует с моря, 20-градусные подмосковные морозы вспоминаются со слезой умиления. Пришлось изыскивать помещения, а где их не было, ставить вагончики для несущих службу солдат. Вагончики оборудовали топчанами, печами, освещением.
      Потом выяснилось, что в армянские районы систематически не доставляются хлеб и другие продукты питания. Пришлось организовывать при комендатуре "продуктовую" комиссию. Нашелся медицинский "сокол" из числа ура-патриотов, который почему-то, вопреки мнению всех медиков мира, решил выписывать рецепты не на латыни, а на азербайджанском языке. "Сокол" был из числа руководящих, поэтому все аптеки района наполнились рецептами на азербайджанском языке с грамматическими ошибками. Фармацевты, большинство из которых были не азербайджанцы заметались. Пришлось для погашения всплеска этой дури создать при комендатуре "медицинскую" комиссию.
      Вывернулась наружу и приобрела характер бича божьего проблема самовольных застроек. Добрая четверть района была застроена добротными домами, так называемым "самостроем". Это означало, что люди посредством дачи взяток через знакомых, родственников добивались молчаливого благословения на строительство властей предержащих, строились, но ни документов на отвод земли, ни решения архитектурного управления на руках не имели. Дома фактически были, а юридически они висели в воздухе. Многочисленные владельцы решили воспользоваться смутной ситуацией и положительно решить проблему. Было и еще одно обстоятельство: многочисленные на тот период армянские семьи пытались продавать дома и квартиры, менять их, сдавать на долговременной основе. Никто им в этом не содействовал и не способствовал, везде они нарывались на ответ, который в переводе на русский звучит примерно так: "Оставляйте все, собирайте чемоданы и проваливайте, сволочи, пока целы!.."
      На комендатуру обрушился шквал звонков и просителей. Пришлось создавать эвакуационную комиссию. Обеспечивать вооруженное сопровождение уезжающих в сторону Дербента людей. Пытались считать эти машины, досчитали до тысячи сбились!.. Я и сейчас не знаю, сколько сопроводили машин. Помню, что самая большая колонна из тех, что сопроводили, насчитывала до 500 единиц.
      Случались и аварийные ситуации. Канализация течет при всех властях. Она есть, она течет, иногда прорывается. Ей при этом глубоко безразлично, какая на улице политическая погода. Образовалась соответствующая зловонная лужа на площади, перед райисполкомом. Лужа росла, размеры ее угрожающе увеличивались. Через площадь ходили машины, которые наматывали на колеса и развозили по близлежащим улицам всю эту прелесть. В воздухе начинало попахивать гепатитом, дизентерией, другими не менее милыми инфекционными заболеваниями. Райисполкомовские работники во главе с председателем разводили руками: "Слесаря бастуют! Мне надоело это, и я отдал приказ: "Адреса!.. Опергруппы, вперед!"
      По указанным адресам опергруппы отловили и привезли трех насмерть перепуганных слесарей. Здесь надо сказать, что, с одной стороны, на миру и смерть красна, с другой - гуртом и батька бить легче, но когда государственная машина вытаскивает из общей толпы индивидуума за его конкретное ухо, немногие сохраняют мужество.
      Слесаря тряслись, как осиновые листочки на ветру. На основании действующего положения я арестовал их в административном порядке на 30 суток и уже как арестованных, под конвоем, отправил ликвидировать безобразие. Перепуганные мужики-азербайджанцы менее чем за два часа устранили все недостатки, вызванные пожарные машины смыли лужи с площади и примыкающих улиц. Уборочные машины подмели и выскребли все и вся, и очищенная жизнь потекла дальше. Слесаря были тут же амнистированы и, донельзя счастливые, отправились по домам.
      На третий день было установлено, что многие предприятия работают вполовину своих возможностей, а то и менее, по той причине, что на подступах к ним рабочих встречают здоровенные мордовороты и вполне конкретно обещают отвернуть голову тем, кто будет продолжать работать. Пришлось организовывать патрулирование, дополнительную охрану предприятий. В общем, клубок забот с каждым днем рос, рос и рос. Все это невозможно описать детально. С каждым днем все более поражала позиция местных правоохранительных органов. Местная милиция в отношении армянского населения в самом лучшем случае занимала нейтральную позицию. В большинстве случаев армянин, попавший в руки милиции (неважно, в качестве кого: ответчика или истца), будь он тысячу раз прав, подвергался оскорблениям, унижениям, избиениям. Ни о какой справедливости, презумпции невиновности и речи идти не могло. В отношении соотечественников, людей других национальностей, но не армян, однозначно просматривалось одно стремление - обобрать как липку. Вызванный мною начальник районного отдела КГБ прибыл ко мне в полной униформе Шерлока Холмса: черное длиннополое кожаное пальто, черная кепка-"аэродром", широкий черный шарф, закрывающий нижнюю половину лица до носа, промежуток между кепкой и шарфом занимали черные очки - не хватало трубки. Не снимая ни одного из атрибутов униформы, в течение часа с многозначительным видом он выслушал все, что я ему говорил, в конце хрипло каркнул: "Все будет, шеф!.." и... исчез. Больше я его не видел, докладывали, что в какой-то командировке. Ничего, естественно, не было им сделано. В воздухе витало насилие, дикое, первозданное, звериное. Никто никому не верил. Ни друг другу, ни начальству, ни партийным, ни советским властям. Митинг на площади все продолжался. Визиров все не выходил и слово народу не молвил. Недоумение и удивление по этому поводу сменились презрением и ненавистью. Количество людей на площади волнообразно прибывало и убывало. Здесь же резали баранов, здесь же жарили шашлык, здесь же валялись внутренности, концентрация смрада все возрастала, специалисты санэпидемстанции представили выкладку, согласно которой 100 тысяч человек способны разово на-гора выдать 30 тонн мочи. Все эти тонны оседали под окружающими площадь кустиками и деревами. Кустики и дерева сохли. Напряжение прирастало в значительной мере все прибывающими беженцами из Армении. Оборванные, зачастую избитые, как правило, без гроша за душой и без корки хлеба, истеричные, рыдающие, скрежещущие зубами - это были страшные, одновременно вдвойне несчастные люди. Страшные нетерпимостью, доведенные до крайней точки злобы, с горящей в глазах жаждой мести, неспособные уже слушать и воспринимать что-либо позитивное. Несчастные вдвойне потому, что вынужденные спасать свою жизнь, жизнь своих детей, бежавшие от средневекового насилия и жестокости, они в одночасье лишились всего, что составляет сущность жизни человеческой: крыши над головой, скота, мебели, одежды, денег. Позади было так много всего, что в обыденности своей не замечалось и не ценилось, а мгновенное лишение всего этого, осознание пустоты, безысходности и бесперспективности грядущего бытия провело в душах людских страшную борозду. Вторая половина несчастья состояла в том, что, как выяснилось, и "исторической Родине" они были даром не нужны. Жившие веками на территории Армении, во многом утратившие язык, обычаи, нравы, они сразу же были наделены презрительной кличкой "Ераз" - ереванский азербайджанец и превратились в касту неприкасаемых. К ним относились преимущественно презрительно, в лучшем случае с брезгливым состраданием. Власти ограничивались выдачей 50 рублей на душу беженца, на том участие и заканчивалось.
      Когда кошку загоняют в угол, она становится тигром. Если государство не принимает меры и ставит своих граждан на грань физического выживания или умирания, отчаяния и нищеты, граждане начинают принимать меры сами. Пошли самопроизвольные захваты армянских квартир и домов. Если семья и проживала на месте, ей ставился ультиматум с самыми жесткими сроками: "Убраться через час, два, в лучшем случае через сутки". Нас выгнали из наших домов, с нашей земли - мы выгоним вас! "Око за око, зуб за зуб! Убирайтесь!" К слову, аналогичное отношение существовало в Армении к армянам, бежавшим из Азербайджана.
      И опять насилие, насилие, насилие... При очередной вспышке самопроизвольного заселения я в поисках начальника милиции попал во дворик частного дома и стал невольным очевидцем следующей картины. Посредине дворика - еще не остывший труп мужчины лет тридцати. Голова развалена мощным ударом, здесь же валялся кусок витой арматуры длиной сантиметров 70 и толщиной 20-22 миллиметра, с остатками крови и волос. Во дворике начальник РОВД, полковник милиции, фамилию не помню, врач, майор, сержант.
      Я зашел в момент, когда стоящий ко мне спиной полковник диктовал сержанту: "Причина смерти - инфаркт миокарда". Я взбеленился: "Это вы про кого такое пишете? Про этого?"
      - Так точно!
      - Какой тут, к чертовой матери, инфаркт миокарда!.. Вотарматура, его убили, и он мяукнуть не успел!
      Невозмутимо глядя на меня черными без блеска глазами, полковник заявил: "Товарищ полковник, вы не понимаете. Его ударили, в результате удара образовался инфаркт, в результате инфаркта он умер. Вот и врач подтверждает".
      Врач закивал.
      Страстно захотелось взять автомат и одной доброй очередью положить и скотов-милиционеров, и "знающего" эскулапа. Я повернулся и вышел.
      Если отбросить всю эмоциональную шелуху, то причина потрясающего свинства была на поверхности. Не привыкшие утруждать себя чрезмерной работой ребята-милиционеры, твердо знающие, что любому правонарушению и даже преступлению существует в природе денежный эквивалент, попали в пиковую ситуацию. Концентрация правонарушений и преступлений на квадратный километр в единицу времени возросла тысячекратно, подходы же и мерки остались прежние: процент раскрываемости, злой дух соцсоревнования, лучший милиционер района и города, лучшее районное отделение, честь мундира или отсутствие таковой, квартальная премия и ее размеры... Вот и лепили, как говорится, и с моря, и с Дона... Констатируй полковник насильственную смерть - уголовное дело возбуждать надо, следствие вести, убийцу искать. На таком криминогенном фоне его черта лысого найдешь, значит, процент раскрываемости упадет, значит, соцсоревнование проиграешь, а тут спасительница-старушка, благодетельница - естественная смерть! Через три дня отпоют этого цветущего мужика, которому, по его кавказскому долголетию, еще лет 60-70 жить бы!.. А через четыре дня забудут. Никакая сила в мире уже не докажет, что погиб человек на пороге собственного дома, защищая свою семью от зверского удара куском арматуры. Благодетельный, спасительный инфаркт. Очень жаль, и земля пухом, и точка.
      Надо, пожалуй, остановиться на двух эпизодах того времени. Они, на мой взгляд, как нельзя лучше характеризуют атмосферу, царившую тогда в городе. Около 21 часа, в самом конце ноября, в Армянском хуторе погас свет. Армянский хутор представлял собой район компактного проживания армян. Размеры его, если привести к условной прямоугольной форме, километр на полтора. Но это к условной, а так - это нагромождение домов, домиков и откровенных хибар, пересекаемое в самых произвольных направлениях узкими и кривыми улочками с множеством тупиков, проходных тропинок. Населяли хутор самые разные люди, начиная от самых добропорядочных, кончая самыми криминогенными. Жил этот хутор, как осаженная крепость, экономили все и вся, никаких лишних движений, и вот прекращается вечером подача электроэнергии, в головах мгновенно аналогия: февраль, Сумгаит, тоже прекращение подачи электроэнергии, и через двадцать минут начало дикой резни. Хутор встал на дыбы! Мужчины с топорами, кольями, дробовиками, воющие какими-то нечеловеческими голосами женщины, зашедшиеся в диком, истерическом плаче дети. Солдат охранявшего хутор батальона буквально рвали на части. Каждому хотелось, чтобы танк стоял у него во дворе. Танками почему-то называли БМД, объяснять разницу было бесполезно. Главное, говорили они, башня, гусеницы, пушка есть - значит, маленький танк.
      Каждый требовал, чтобы в его дворе было минимум два солдата, лучше отделение. Солдат спрашивали: "Научил ли тебя дяденька взводный стрелять? Сколько у тебя патронов?" Сколько бы ни было патронов, все равно говорили: "Мало!.. Бери еще..."
      Напряжение и истерика стремительно нарастали. Я поднял по тревоге весь батальон, оцепил район, привел в готовность номер один все резервы и пошел к первому секретарю райкома Афиятдину Джалиловичу Джалилову. Афиятдин Джалилович мужчина был крупный и видный, с исключительно откормленной физиономией и дивным цветом кожи. В районе он был до определенного момента царь, бог и даже несколько выше, но в сложившейся обстановке как-то потух и съежился. Тем не менее многолетние привычки и традиции продолжали действовать. Все без исключения посетители, включая второго и третьего секретарей, входили к нему, за три метра до двери согнув спину в вежливом поклоне, примерно в 30 градусов. Неслышно открывая на себя первую дверь, ведущую в кабинет, деликатно постучав костяшкой согнутого пальца во вторую, и выходили тоже задом, принимая нормальное положение в какой-то одной им известной точке, метрах в трех от двери. Когда я спрашивал его, почему к нему, первому секретарю райкома, входят, как к султану, он пожимал плечами и объяснял, что так уж сложилось исторически.
      Мне доставляло массу удовольствия входить к нему. Первую дверь я открывал шумно, без стука нажимал пальцем на ручку второй и открывал ее ногою. Здоровался с порога и проходил без приглашения, садился к столу. Его это дико злило, это было видно по его лицу, с которого при каждом моем приходе исчезал здоровый румянец, но он мне ничего не говорил. Я, по его понятиям, был не рядовой хам, но за моей спиной была сила!..
      Я вошел, присел и начал: "Афиятдин Джалилович, в Армянском хуторе погас свет!.. Там дикая паника. Давайте будем меры принимать..."
      В общем, я зашел к нему озабоченный одним - поскорее подать электроэнергию, прекратить этот вопиющий кошмар. Я рассматривал его как союзника в этом. Встречен же я был лучезарным взглядом и ответом, который поразил меня до глубины души.
      - Александр Иванович! Ну что вы беспокоитесь, надо же экономить электроэнергию.
      На меня мгновенно накатила волна дикой, но почему-то холодной злобы. Я достал пистолет, положил его перед собой. В руках я его удержать не мог, он почему-то жег пальцы.
      - Ты летать умеешь? - проговорил я.
      Он начал заикаясь: "Кы-кы-как?" - "Розы" на щеках его увяли.
      - А вот так, если сейчас с балкона - вверх или вниз полетишь?..
      Что-то в моей природноласковой физиономии и голосе было такое, что крылья носа и лоб Афиятдина Джалиловича мгновенно покрылись испариной. Сработало, очевидно, все вместе: "ты", пистолет, голос, выражение лица. В воздухе повисла тяжелая пауза...
      - Так вот, если летать не умеешь, бери любые телефоны извони. Через час свет должен быть. Ни слова по-азербайджански. Первое предупреждение рукояткой по зубам, второго - не будет.
      Как он звонил - это была симфония!.. Исключительно на русском языке в считанные минуты он отдал десятки указаний. Через 42 минуты подача электроэнергии была восстановлена, напряжение спало, люди медленно, но успокоились, разошлись по домам.
      При желании везде и во всем можно найти смешную сторону. Здесь смешным было то (насколько я назавтра разобрался), что имела место рядовая авария на подстанции. И при любых других условиях обстановки она была-бы спокойно и без суеты исправлена, побурчали бы немного и тут же забыли. Но насилие, зримо и ощутимо висящее в воздухе, сыграло свою роль.
      И второй эпизод, который произошел в это же время. Доложили, что прибыли мужчина и женщина, очень хотят видеть коменданта по срочному делу.
      - Ну, давай их сюда, - приказал я.
      Вошел среднего роста мужчина, со следами побоев на лице и перевязанной правой рукой, сопровождаемый горько плачущей женщиной;
      - Садитесь, - сказал я. - Фамилия?Пришедший назвал.
      - Вы же вроде не армянин?
      - Да, я осетин.
      - Так в чем же дело? Осетин вроде, по моим данным, нетрогают?
      А суть дела состояла в том, что после почти 20-летнего стояния в очереди этому человеку выделили квартиру. Состав семьи: сам, жена, двое детей-погодков - трех и полутора лет и парализованная мать.
      До этого он проживал в маленьком финском домике на двоих с соседом, а в квартире, которую ему выделили и потребовали немедленно заселиться, не было ни электроэнергии, ни тепла, ни газа. Он пошел в домоуправление возмущаться: как же ему с маленькими детьми и парализованной матерью въезжать в такую квартиру? По планам начальника ЖЭУ, в половине домика осетина предполагалось разместить то ли какой-то склад, то ли каптерку, потому начальник был крут: сутки времени на выселение и никаких разговоров!
      Осетин воспротивился и не съехал. Подрыва единоначалия начальник ЖЭУ не потерпел и для восстановления законности и правопорядка прибыл к домику осетина во главе войска, состоящего из живой силы - семи слесарей и боевой техники - крановой установки с металлическим шаром на тросу, весом примерно полтонны. Осетин, будучи мужчиной гордой кавказской крови, забаррикадировался в своем жалком жилище вместе с женой, детьми и бабкой.
      - Осетин, выходи! - раздались угрожающие крики.
      В ответ гордое молчание человека, готового умереть, но не сдаться.
      Начальник ЖЭУ открыл боевые действия. Слесаря разломали забор, побили стекла, обрезали электроэнергию, отключили газ. Но действия это не возымело. Тогда подключили тяжелую артиллерию. С криками "Осетин, выходи!" пустили в дело установку с пятисоткилограммовой металлической бабою и нанесли ею удар по крыше дома. После третьего удара тяжелой артиллерии по дому сильно пораненный осколками стекла осетин осознал бесполезность сопротивления и сдался вместе с семейством на милость победителей. Но торжествующие победители милосердия не проявили: порядка для навешали ему по фонарю под каждый глаз и разбили нос. В отношении перепуганной семьи ограничились только словесными выпадами. Старательно перебили всю черепицу на крыше и под гром фанфар удалились.
      - Живи теперь, скотина, если сможешь! Знай, кто тут начальник!
      Финский домик такая конструкция, что, когда бьешь по несущей балке и один конец идет вниз, второй, естественно, идет вверх. Посему, громя "преступного" осетина, попутно молодчики из ЖЭУ разгромили и ни в чем не повинного соседа.
      Одна опергруппа отправилась за председателем исполкома и замом по строительству, вторую я послал за начальником ЖЭУ. Джалилов, кем-то оповещенный, явился сам. Охал, ахал, негодовал, обещал разобраться. Первым доставили начальника ЖЭУ. Вид у него был скверный. Дело в том, что я уже имел сомнительное удовольствие с ним познакомиться при обстоятельствах весьма пикантных. Ко мне на прием пришел человек, который самым серьезным образом убеждал меня заставить начальника ЖЭУ взять взятку 25 рублей за оформление документов по обмену квартиры. Человек по-русски говорил плохо, от природы обладал повышенным темпераментом и плюс еще был взвинчен: "Понимаэш, товарыш камондыр, я ему говорю только два листочка, двадцат пят рублэй даю. Он мне гаварыт: У менэ чертожнык мэнще ста не бэрот. Я ему говорю - два листочка, двэ мынуты - двадцат пят рублэй. Он мнэ говорыт: "Пошол вон!" Товарыш командыр, пуст он возьмет двадцат пят рублей и оформыт докумэнты".
      Тогда начальник ЖЭУ был доставлен вместе с секретаршей, печатью и бланками. Начальника усадили за стол, перед секретаршей поставили машинку, а мы с начальником штаба дивизии полковником Н. Н. Никифоровым демонстративно громко и шумно поспорили. Я утверждал, что на оформление документов с постановкой печати хватит двух минут, а Николай Николаевич был уверен, что никак не менее двух с половиной. Ударили по рукам. Время пошло. Начальник ЖЭУ был по-своему хорошо воспитанным человеком, в специфическом, естественно, смысле. По выражению его лица я понял, что мой выигрыш - дело его чести. И я действительно выиграл с результатом одна минута пятьдесят три секунды. После чего я его слегка пожурил, и мы расстались.
      Теперь, с интервалом три или четыре дня, от второй встречи со мной он, естественно, ничего хорошего ждать не мог.
      Вслед за начальником ЖЭУ подвезли первого заместителя председателя исполкома и зама по строительству. Председатель мудро затерялся где-то между домом и райисполкомом. Афиятдин Джалилович попытался взять бразды правления в свои руки: "Ну, я забираю их к себе, сейчас мы разберемся!"
      - Нет, теперь уже я буду разбираться! - ответил я. - Всех троих в кабинет с городским телефоном. Под охрану. Выпустить, как только осетин и его обездоленный сосед продемонстрируют мне ордера на квартиры и доложат, что они ими довольны. А вам, Афиятдин Джалилович, спасибо за участие.
      В течение первого часа в отведенном кабинете стоял сильный шум на чистом азербайджанском языке. Преобладали голоса двух замов. О чем шел крик, не знаю, ни один из моих солдат азербайджанскую мову "не розумил", но, надо думать, начальнику ЖЭУ крепко досталось. Через 18 часов явились счастливые осетин с соседом. Представили мне ордера, доложили, что получили квартиры в доме улучшенной планировки и даже уже въехали. Наговорили много теп
      лых слов об очень душевных и вежливых работниках райисполкома. Я не стал их огорчать известием, что главные "душки и благодетели" сидят по соседству. Поздравил с новосельем и отпустил с миром.
      Обстановка на площади Ленина и вокруг нее тем временем продолжала накаляться. Тревожное ожидание чего-то непоправимого, тягостного, угроза насилия зримо ощущались в атмосфере площади, и концентрация их все нарастала. Одновременно катастрофическими темпами надвигалась антисанитария на площади и вокруг нее. В ночь с 3-го на 4-е декабря было принято решение силами дивизии имени Дзержинского очистить площадь. Поскольку, как я уже упоминал, вверенный мне район прилегал к району 26 Бакинских комиссаров, на меня была возложена задача блокирования района прочески. Было приказано всех беспрепятственно выпускать, но никого не впускать. Операцию планировали какие-то "эмвэдэшные" чины, в подробности я не вникал. Тогда считал и сейчас считаю: не армейское это дело - заниматься внутренними беспорядками. Не потому, что здоровья не хватит, как раз наоборот, от его избытка. Но возложение полицейских функций на армию вообще, и на воздушно-десантные войска в частности есть величайшее унижение армии. Армия психологически не готова к такого рода деятельности, и если ее все же к ней понуждают, это приводит только к одному результату - дикой озлобленности и тяжелым и незаслуженным оскорблениям армии толпой.
      Как там было по плану, не знаю, а события развивались следующим образом. Находящимся на блокированной площади людям неоднократно в течение часа предлагали оставить ее пределы с гарантией неприкосновенности личности и указывали маршруты и проходы. Плотные шеренги рослых, одетых в бронежилеты и каски, с щитами и дубинками дзержинцев подействовали отрезвляюще, и подавляющее большинство людей через указанные проходы покинули площадь. Большое значение, на мой взгляд, имело то обстоятельство, что за сутки до этого из суммы, собираемой на нужды народного фронта, какой-то "сокол" или "соколы" умудрились украсть полтора миллиона рублей.