Экзамены идут своим чередом. При их сдаче следует неукоснительно придерживаться двух принципов: 1. Никогда, ни при каких обстоятельствах не говори "не знаю". Думай, крути, мычи, сочини фантастическую тактико-техническую характеристику танка - посмеются, но тройку поставят. Не знаю - это смертельно! Не знаю - расценивается как свидетельство полного безволия. Второй принцип - не попадись со шпаргалкой. Это расценивается как признак глубочайшей непорядочности. В обоих случаях при нарушении первого или второго принципа вывод краткий и жесткий: "Гуляй, парень!"
      Можно пойти гулять и по другой причине - если пропала какая-нибудь секретная книжка. Тогда "гуляют" трое: командир группы, секретчик и непосредственно утративший. Реально секретного, как правило, в той книжке ничего нет. Ее просто забыли своевременно рассекретить или не успели. Но это неважно. Гриф стоял - все, гуляйте, ребята! Это из разряда причин косвенных, а так все нормально - сдаем. После каждого экзамена отпадают по 2 - 3 человека. Расстаемся дружески, без обид. Обижаться не на что. Как со стороны преподавателей - трудно сказать, относительно друг друга - подлости ни грамма.
      Из пяти экзаменов мне запомнились два: по технике и вооружению и по иностранному языку. Какой-то умник сосчитал, что при подготовке к экзамену по технике необходимо запомнить 18,5 тысячи цифр.
      Афганистан как-то к систематическим занятиям не предрасполагал, впрочем, и другие места службы тоже. Поэтому запоминать эти цифры пришлось в отведенное для подготовки к экзаменам время. В голове у всех образовалась дикая каша, исключительно из-за того, что большинство цифр относилось к танкам, "бэтээрам", "бээмпэ" и другой "пехотной" технике. Ну, придавались мне систематически в Афганистане то танковый взвод, то танковая рота. Я им задачи ставил, они их выполняли, на минах рвались. Чтобы дурацкую невыполнимую задачу не поставить, знал я в части касающейся необходимые характеристики оружия. Но зачем мне было вникать в то, как там устроены двигатель и подвеска? И тут на тебе - досталась мне "гитара" танка Т-62. Я в процессе подготовки к экзамену так до этой "гитары" и не добрался. Спасибо, кто-то предусмотрительный на этой самой "гитаре" в укромном месте карандашиком четко написал, что оно такое и для чего предназначено. Немного импровизации, и в результате игра на "гитаре", которую я никогда в глаза не видел, была оценена 4 баллами. Как говорится: "Вы играете на скрипке?" - "Не знаю, не пробовал". С английским еще смешнее получилось. В день, непосредственно предшествовавший экзамену, преподаватель на примере одного из билетов очень детально объяснил, как надлежит отвечать. Сидя за первым столом, я все внимательно выслушал и назавтра достал именно этот билет.
      Сдачу экзаменов наша группа закончила самой первой. Остальной курс должен был сдавать еще в течение двух дней. Мы было губешку раскатали: неплохо было бы после такого напряжения вперемежку с унижением и... расслабиться, но социальная справедливость восторжествовала и в данном случае. Раз вы такие пятерочники, вот вам хранилище размером 96x18 метров и куча шифера, и пока остальной трудовой люд на экзаменах мается - давайте-ка крышу ... быстро и красиво...
      Работа закипела. Соседнее хранилище перекрывали очники. У нас категория капитан - майор, у них - майор подполковник. Лестницу для работы, большую и прочную, сколотили мы. Подполковники по бедности были вынуждены карабкаться на крышу по какому-то корявому дереву. Им это быстро надоело. Они пришли и повели речи о том, что коль они постарше, поопытнее и должности занимают посолиднее, то лестница должна по праву принадлежать им! На что я им объяснил, что пока мы сидим на соседних крышах - опыт и возраст здесь ни при чем - мы все равны.
      Один подполковник попытался решить проблему до слез просто. Взял лестницу и поволок к своему хранилищу. Группа-то - десантная. Сразу четверо легко и непринужденно спрыгнули с крыши и восстановили статус-кво. Исключительно в парламентских выражениях объяснив "гостям", что красть столь нахальным образом чужие, трудом и потом изготовленные лестницы - грешно!
      Потом кто-то умный философски заметил: - То, что мы в данный момент сидим на крышах, - явление временное, а то, что мы офицеры, - это навсегда! Может, из этого исходить будем?
      Все расхохотались, и конфликт был исчерпан. Лестница, оказывается, при здравом подходе делилась на два хранилища. Это была последняя "дембельная" работа людей в офицерской форме, которые перестали быть абитуриентами, но еще не стали слушателями: приказа не было.
      Далее, на протяжении трех лет учебы никому уже не приходилось собирать окурки, рыть канавы, что-нибудь косить или красить. Я до сих пор с уверенностью не могу сказать, что есть вот эта месячная полоса унижений: специально спланированное звено системы? Ежегодно спонтанно возникающая попытка использовать попавших в новое специфическое положение, жаждущих поступить и через это достаточно бесправных и беззащитных людей? А может быть, просто дурь старшин и подчиненных им каптеров при попустительстве вышестоящего начальства? Ведь те же прапорщики и ефрейторы со слушателями себя вели совершенно по-иному. Твердо уверен в одном: что бы за этим ни стояло - это недопустимо. Должна быть беспощадно уничтожена любая возможность кому бы то ни было подобным образом унижать достоинство офицеров. При этом в самом труде ничего зазорного нет. Дело в подаче этого труда. В самой основе своей поразительно оскорбительной и унизительной. Офицер должен оставаться офицером всегда. Офицер, подрабатывающий на охране всевозможных коммерческих ларьков, на разгрузке вагонов, перекрывающий крыши, хочет он этого или не хочет - перестает быть офицером. Если кому-то кажется, что можно безболезненно на месячишко окунуть офицера в дерьмо, а потом вытащить, и ничего, перышки почистит и... дальше!.. тот глубоко ошибается. Подобного рода действиями наносится колоссальный моральный ущерб офицерскому достоинству. Офицер, копающий окоп, - да! Офицер, тянущий вместе с солдатами пушку, - да! Да что тут перечислять. Любой, самый тяжкий солдатский труд - он в основе своей благороден. Но окурки, но унизительная косьба палками - какой мерой можно измерить ущерб, нанесенный достоинству, самолюбию и чести? Где и на каких этапах дальнейшей службы сработает эта мина замедленного действия? Не это ли один из источников нетерпимого хамства, чванства, высокомерия со стороны старших по отношению к младшим? Кто знает, не сводит ли бывший капитан (ныне генерал-майор) поздние счеты с тогдашним наглым ефрейтором.
      Человеческое достоинство теоретически должно быть у каждого. А практически, увы, может и не быть. Но офицерское достоинство - категория особая. Оно предполагает обязательное наличие достоинства человеческого. И должно быть минимум на порядок выше его. Тогда держава может спать спокойно.
      Едва мы слезли с крыши, как нас построили, зачитали приказ, что все мы слушатели. Было дано пять дней на устройство личных дел и велено было прибыть 31 августа к 10.00.
      Народ устремился устраиваться в общежитие. 31 августа в 10 часов курс был построен в коридоре на 7-м этаже академии. Старшина пошел докладывать. Появился седой, простоватого вида полковник и скомандовал: "Вольно!" Представился: "Я - ваш начальник курса. Фамилия моя, как у последнего русского царя, - Романов. Зовут, как Суворова, - Александр Васильевич".
      И назавтра мы начали учиться. Сразу надо сказать, что за простоватой внешностью полковника Романова скрывалась глубокая мудрость, знание тонкостей дела и психологии людей. Он руководил курсом уверенно, строго и жестко, но никто на него не обижался, потому что был он прежде всего справедлив. Умел найти выход из любой сложной конфликтной ситуации. Такие на первых порах возникали часто.
      "Папа" Романов умудрялся всегда исключительно вовремя смягчить обстановку улыбкой, к месту сказанным острым словом, был вездесущ всезнающ. Появлялся всегда там, где его не ждали. Был методичен и скрупулезен, как немец. Любил большой военный порядок и умел привить к нему вкус нам. В то же время не был мелочно придирчив. Курс в его руках действовал как хорошо отлаженные часы. На мой (да и не только на мой) взгляд, Александр Васильевич был образцом офицера-воспитателя.
      Если "папа" брался кого-то ругать, а без дела он никого не ругал, то делал это безо всякого хамства и мата, исключительно литературно и вежливо. Но при этом он с такой едва уловимой ехидцей изображал в лицах все действующие стороны конфликта (и кто, и что, и чем при этом думал), что все единодушно сходились во мнении: на язык "папе" желательно не попадаться, и лучше бы он просто отматерил, чем стоять и слушать, что о тебе думают твои 10-12-летние дети и как в свете твоих деяний выглядит твоя очень взрослая жена.
      Ко всему еще Александр Васильевич был большой дипломат, благодаря чему нас совершенно не доставали никакие политорганы. Жили и учились, что называется, как у Христа за пазухой. Все мы, выпускники Александра Васильевича Романова, помним, любим его и благодарны ему за то, что он в нас вложил. А главное среди этого - всегда, везде, как бы высоко ни вознесла тебя судьба или низко ни опустила, оставайся человеком и никогда ни на какие блага не разменивай честь.
      Вначале, как и всегда, учебный процесс разворачивался тяжело. Были тому объективные и субъективные причины. Главной среди объективных причин, на мой взгляд, являлась следующая. Академия была основана в 1918 году, в эпоху царствования кавалерии, матушки пехоты и довольно-таки допотопной артиллерии. Танковые войска и авиация были в эмбрионном состоянии. О ракетных, космических, воздушно-десантных войсках никто и не помышлял. Шло время, создавались новые рода и виды Вооруженных Сил, совершенствовались и переходили в другое качественное состояние тактика, оперативное искусство, стратегия; а три года обучения оставались неизменными.
      Существенные изменения проходили внутри этой трехлетней программы обучения. Военное искусство, которое в период становления академии изучали очень детально, с прилежным изображением схем взятия Ганнибалом Карфагена, вынуждено было потесниться. Росло количество новых предметов, с ним количество кафедр, создавалась новая учебно-материальная база, но всегда академии были присущи два больших порока: не было оптимизации соотношения изучаемых дисциплин и систематическое, порой достаточно значительное отставание учебных программ от реальной жизни войск. Подчеркиваю, это только на мой взгляд.
      Оптимизировать соотношение дисциплин нельзя было по простейшей причине. Реально это могла сделать только компьютерная система, но ее не было. Я не уверен, что она есть сейчас! Поэтому программу определял начальник академии.
      Боже меня упаси сказать что-либо хулительное в адрес всех ушедших и ныне здравствующих начальников академии. Последнее это дело - швырять камни и грязь в спину оставивших свой пост и яркий след в жизни заслуженных генералов. Но здесь надо видеть объективную сторону. Каждый начальник академии - прежде всего человек, и ему присуши определенные симпатии и антипатии. Один уповал на танки, второй - на артиллерию, третий делал ставку на ракетные войска.
      В соответствии с этим доворачивалась программа, но во всех случаях это все равно не был оптимальный вариант. В результате постоянно перенасыщенная, безобразно раздутая, иногда перекошенная в ту или иную сторону программа, которую реально в полном объеме не мог освоить даже человек с повышенным интеллектом. Еще Козьма Прутков сказал: "Нельзя объять необъятное".
      Отставание академии от войск хорошо просматривается на примере становления относительно молодого тогда предмета АСУВ - автоматизированные системы управления войсками. В недрах ВПК вовсю шла разработка этих систем, создавались экспериментальные части, на их базе проводились учения, а в академии на этот период усилиями энтузиастов было создано два класса. Без учета всех остальных только на первом, основном факультете было 24 группы. Вопрос: возможно ли научить такое количество слушателей на базе двух классов?
      Даже если считать, что все оборудование этих классов беспрестанно находится в безупречно исправном состоянии, чего практически не бывает, все равно ответ один - невозможно! В результате преподаватели вынуждены большую часть занятий проводить на пальцах, что полностью исключает усвоение материала, и слушатель выпускается со смутным представлением о том, что где-то они есть, системы управления - большие и красивые. И даже если военная злодейка-судьба сводит его с ними, то ему приходится не доучиваться, а просто учиться заново.
      Главным среди субъективных причин, на мой взгляд, является уровень подготовки преподавательского состава. У каждого в армии есть свой потолок. Не все его ощущают, но есть он у всех. Был хороший командир батальона, ушел в академию, выпустился заместителем командира полка. Работает уверенно молодец. Поставили командиром полка, и вот тут он, этот чертов потолок, в большинстве случаев и срабатывает. Две самые тяжелые должности в армии командир роты и командир полка. Старается офицер, бьется, как рыбка, рано приходит, поздно уходит - а толку нет. Дела в полку все хуже и хуже. Чем хуже дела в полку, тем больше он нервничает, кричит и ругается. Чем больше он кричит и ругается - тем хуже дела в полку. Не кричать надо - управлять, а не получается.
      Посмотрят на него мудрые старшие начальники, вроде не пьет, не курит. Опять же старается, вроде не дурак, а не тянет. Ну куда его, такого непутевого? - В преподаватели. И получается свинский замкнутый круг: кто может играть - играет; кто не может играть - идет учить, как играть. А кто и на это не способен, тот идет учить, как учить.
      Количество преподавателей, которые являются учителями милостью Божией, в академии можно сосчитать по пальцам. По крайней мере, из тех, с кем я сталкивался и кто меня учил. Это полковники: Николай Николаевич Кузнецов, Алексей Петрович Лушников, Виктор Григорьевич Барулин.
      Учиться у них было тяжело и сложно. Но то, что они дали и как они дали - останется на всю жизнь. Мало обладать самому глубокими и разносторонними знаниями, надо еще уметь доходчиво, понятно довести их до аудитории. Эти люди владели методикой преподавания в совершенстве. Но даже среди них особо выделялся полковник Кузнецов. Огромный, медвежковатый войсковой разведчик времен Великой Отечественной войны, со слегка подрагивающей (с тех же времен) после контузии головой, с острыми и умными глазами. Он был фанатически предан своему предмету - тактике, знал его потрясающе глубоко и разносторонне, до тонкостей, до нюансов, и, главное, он умел передать этот свой фанатизм. Он всевластно довлел над аудиторией. В его интеллекте растворялись все без исключения. Он был непререкаем и жесток. То задание, которое определил Николай Николаевич, не выполнить было невозможно. С отстающими он был готов заниматься с 7 утра и до 21 вечера. Занимался бы, наверно, и позднее, просто академию в это время закрывали.
      Самые сложные тактические операции в его изложении открывали свой потаенный, сокровенный смысл, представлялись простыми и легко осуществимыми. Ему не нужны были никакие "точилки". "Точняк" - это когда в рамках единой тактической задачи, на фоне единой тактической обстановки все кафедры отрабатывают свои частные составляющие. Тактическая задача рассчитана к отработке, как правило, на семестр. Разработка ее, согласование со всеми кафедрами - работа колоссальная; поскольку компьютеризации никакой, задача, разработанная на картах, текстуально являет собой образец неповоротливости. Попробуй на каком-нибудь этане принять нестандартное, нешаблонное решение и дальше - тупик! Согласование рухнуло - все пошло вразнос. Поэтому преподаватели средней руки и даже несколько выше, не говоря о начинающих, просто вынуждены держаться "точняка", аки слепой стенки, и безжалостно подавлять всяческое вольнодумство и покушение на оригинальность мышления. Что хочешь делай - как угодно обосновывай, все равно в конечном итоге все вернется к "точняку". Это пагубно влияет на развитие творческого мышления офицеров, убивает свежую, оригинальную мысль даже у самых настырных.
      Николай Николаевич мог позволить себе, следуя за мыслью слушателя, уйти от "точняка" сколь угодно далеко. Сопереживать слушателю, спорить с ним, плавно и тактично подвести его к мысли о несостоятельности его замысла, подчеркнув при этом его достоинства и преимущества. Причем все это происходило как-то удивительно ненавязчиво. Он учил думать, он давал право на мнение, возбуждал творческое мышление. Где-то по-мальчишески увлекаясь, где-то слегка ерничая, но никто никогда ни разу не забылся. Все видели перед собой Мастера, знающего предмет глубоко, широко и всесторонне, именно по этой причине способного позволить себе любую импровизацию. Да, настоящий преподаватель - это от Бога.
      Основная масса преподавательского состава не оставила о себе плохих воспоминаний, но и хороших тоже. Человек добротно, старательно готовится к занятиям, проводит их формально методически правильно, но невооруженным взглядом видно, что это ремесло. Николай Николаевич, Алексей Петрович, Виктор Григорьевич - это искусство, а у всех остальных - ремесло. От этого ремесла веет серостью и тоска берет. Были и вообще выдающиеся кадры. Я помню их фамилии, но не стану их называть. Сейчас это уже пожилые люди, и пусть останется на их совести то, как они относились к исполнению своего профессионального долга. Был Артиллерист - четыре часа занятий по артиллерии воздушно-десантной дивизии. Все четыре часа без малости, дыша густым устоявшимся перегаром, рассказывал ветхозаветные анекдоты, байки, побасенки о парашютах и парашютистах, о пушках и артиллеристах, даже об НЛО. За пять минут до конца занятий: "Кто не знает артиллерию ВДВ?" Ясное дело, всякий знает.
      - Молодцы ребята, бывайте!
      Был Летчик. На первом курсе пришел, нарисовал кружок, справа-слева по палочке - самолет в разрезе. Правее такой же кружок, такие же палочки, над кружком кривой эллипс - вертолет в разрезе. И два часа, не переводя дух, рассказывал, какие бомбы и ракеты можно к тому и другому подцепить и что с их помощью натворить. На втором курсе повторилось то же самое. А на третьем пришел, а на доске уже кружки и палочки нарисованы и про все бомбы и ракеты все написано. "Надо же, хамы, кусок хлеба отняли", - можно было прочитать на его лице. Сослался на нездоровье и ушел.
      Был Связист. Приходил: "Здорово, мужики! Когда я служил под знаменами незабвенного Василия Филипповича Мар-гелова и..." - далее без остановки на два часа о чем угодно, кроме связи.
      Я не хочу бросать тень на академию в целом. Артиллерист, Связист, Летчик - это все-таки исключение из правил. Большинство преподавателей в ней стараются делать свое дело хорошо. И не их вина, а их беда то, что в академии в конечном счете господствует рутина. Нужен приток свежего воздуха, новой крови, иных мыслей. Надо поставить все с головы на ноги. Академия должна быть носителем самых передовых идей военной мысли, а для этого ей необходимо тесно работать с военно-промышленным комплексом, с Генеральным штабом, с главными штабами видов и родов Вооруженных Сил.
      Приток свежей крови можно обеспечить, наладив систематический обмен стажерами. Офицеров звена заместители командира полка - заместители командира дивизии, допустим, на полгода в соответствующую академию, а преподаватели на те же полгода на их места в войска.
      Только без дураков: стажер, отданный приказом, со всеми отсюда вытекающими последствиями. Одни вернутся обогащенные войсковым опытом, другие - академической методикой. Здесь есть над чем подумать.
      Я рассуждал с позиций рядового майора, командира батальона, который был, как принято говорить, винтиком. Если кто-то увидел в этих рассуждениях попытку бросить ком грязи в академию - неверно. Если кто-то решил, что это попытка очернить преподавательский состав, принизить его роль - неверно. Если кому-то показалось, что я Иван, родства не помнящий, пес, кусающий руку, которая его кормит, человек, не способный испытывать чувство элементарной благодарности, - неверно. Если кто-то просто по-человечески обиделся на меня - пусть не обижается. Армия - институт глубоко консервативный, и по большому счету это хорошо. Но когда погружается в консерватизм, погрязает в рутине, утопает в догматизме сердце армии - ее высшие учебные заведения, это может привести к катастрофическим последствиям. Почему сердце? Обратимся к общеизвестным истинам. Генеральный штаб - мозг армии. Никто не спорит. Академию вообще, и военную академию имени М.В.Фрунзе в частности, анатомируя армию дальше, можно сравнить с сердцем, ибо именно академии подпитывают свежей кровью все остальные составляющие армейского организма, включая и его мозг. Порок сердца чреват нарушением нормального кровообращения, хирением, старением и умиранием организма. Этого никак нельзя допустить. Пороки нужно лечить в зародыше. Поэтому все мои речи направлены на одно и пронизаны одним желанием изменить положение дел в позитивную сторону.
      Но жизнь в академии состояла не из одной учебы, точнее, не только из нее. В связи с этим хочу остановиться на некоторых моментах, до известной степени характеризующих морально-нравственную атмосферу как в академии, так и вокруг нее.
      Сентябрь 1982 года. Завершен курс лекций и начались практические занятия. Приходит преподаватель и оставляет мне листок бумаги с перечнем литературы, которую необходимо изучить к завтрашнему занятию. Перечень что-то великоват - 22 наименования. В сочетании с выражением "завтрашнее занятие" такой перечень как-то не смотрится. Но спорить тут нечего, и я довожу перечень литературы до группы. Наиболее алкающие знаний слушатели устремляются в библиотеку. Возвращаются, неся впереди себя, как кирпичи, неоглядную груду учебников. Раскладывают их по столам и совершенно единодушно и дружно немеют от "восхищения". Все это не только прочитать к завтрашнему дню, но и пролистать невозможно.
      Кто-то из наиболее настырных и добросовестных вяло пытается что-то листать. Основная масса делает однозначный вывод, что, поскольку нельзя объять необъятное, то и связываться нечего, и дружно возвращает литературу в библиотеку. Группа к занятиям не готова. Поскольку это только начало большого учебного пути, все томятся предчувствием большого скандала с двойками, партийными разбирательствами и другими подобными "прелестями" в финале. Начинается занятие. Идет себе ничего, бойко! Мы не вспоминаем о 22 непрочитанных книжках, и преподаватель не вспоминает. Создается впечатление, что он листочка не приносил. Все начинают коситься на меня. Я понимаю их косые взгляды: "А не сам ли ты, дружок, этот дурацкий список выдумал?"
      Занятие заканчивается, преподаватель уходит, все набрасываются на меня:
      - Иваныч, где ты взял этот дурацкий список?
      - Он дал!
      - Так что ж он ни сном, ни духом даже не помянул? Ты, может, сам, того?.. Списочек, а?
      - Ребята, я вам прямо скажу, не боясь умереть от скромности, - я не глуп, но сочинить список из 22 наименований с инвентарными номерами я не в состоянии. Да и зачем мне это?
      - Это логично!
      Вопрос умирает. Можно ли привести пример большего формализма? Можно и нужно было сказать: "Товарищи офицеры, вот вам перечень, прочитайте из него то, что сочтете необходимым". Но было сказано: "Обязательно прочитать!"
      Все обязательно не прочитали, и за это никто не спросил. С этого дня читать начали то, что считали нужным сами. И очень хорошо получалось, должен я отметить.
      Конспекты первоисточников - о, это симфония. Кафедр общественных наук в академии было две. Под крышей одной собраны были: научный коммунизм, марксистско-ленинская философия и политэкономия; под крышей другой: история КПСС и партийно-политическая работа. К каждому семинару огромный перечень литературы, который необходимо не просто прочитать, а подчеркиваю обязательно законспектировать. Поскольку сделать это опять физически невозможно, то народ изощряется, как может. Реально в полном объеме не конспектировал никто. Двое конспектировали частично. Это я точно знаю. Остальные списывали. Но здесь тоже были вариации. Примерно половина эксплуатировала собственных жен. Другая половина сдирала самостоятельно, чисто механически, не утруждая себя попытками вникнуть: о чем же там? Потом начинался процесс имитации глубокомыслия. На полях в произвольном порядке расставлялись восклицательные и вопросительные знаки, галочки и птички, кто-то что-то подчеркивал с помощью цветной пасты. Некоторые "стружили" на листы конспектов цветные карандаши и растирали с помощью бумажки, оттеняя таким образом наиболее важные, по их мнению, места.
      Потом я распределял вопросы семинара, по не просто: один вопрос - один человек, а так, чтобы была так называемая "активность". В зависимости от объема семинарского занятия на каждый вопрос отвечали от двух до пяти человек.
      С одной стороны, это старо, как мир, а с другой - никто ничего не терял. Группа была умненькая. По этой причине аргументированно спорить в ней почти все были горазды, главное было - втянуться в семинар, а там уже страсти раскалялись так, что и остановить было трудно. Спорили от души, конспектировали формально, а знания стремились получать все-таки не формальные. Поскольку система была, во всех академиях совершенно одинаковой, то каждый год академии выплескивали в войска все новые толпы формальных неформалов или неформальных формалистов - кому как нравится. Это одна из причин того, почему "рыба" под названием КПСС столь бесславно и быстро сгнила. А армия, 90 процентов офицерского состава которой были коммунистами, в лучшем случае безучастно наблюдала за этим процессом. Такова она, цена махрового формализма.
      Хорошее это слово - традиции, и смысловая нагрузка этого слова высока. Но это если к ним, традициям, подходить с позиции здравого смысла. А если как-нибудь по-другому? Традиционно две десантные группы первого курса составляли академическую похоронную команду. Почему именно десантные?.. Все остальные ходили на парад, а мы - нет. Раз так, надо же нам найти какое-то дело. Парад - мероприятие плановое, а похороны - стихийное.
      Позволю себе напомнить, что в академии я учился с 1982-го по 1985 год. За этот период только Генеральных секретарей из жизни ушло трое. А там еще Маршалы Советского Союза Баграмян, Устинов, член Политбюро ЦК КПСС Пельше. И еще масса других менее известных, но не менее значительных лиц. Работы нам хватало. Мы носились с похорон на похороны с интенсивностью пожарников. Я по воле заместителя коменданта города Москвы полковника Макарова почему-то постоянно попадал в пару, на которую возлагалась обязанность несли портрет. По этому поводу в мой адрес сыпалось достаточное количеству, мягко говоря, двусмысленных шуток. А В. А. Востротин ехидно сформулировал, в чем тут дело:
      - Тебя, Иваныч, Макаров к портрету постоянно приставляет за природную ласковость лица.
      Похороны - это горе. Ушедший был чьим-то мужем, отцом, дедом или даже прадедом. Но это внешне. А мы в силу своих специфических обязанностей соприкасались с процессом изнутри. На мой взгляд, это было довольно противно. Кто-то из родни, при содействии комендатуры, ревниво читает надписи на венках и ведет скрупулезный подсчет приславших их организаций и персоналий. Кто-то кропотливо считает венки, заботливо при этом приговаривая: "Вот если принесут еще два, то будет столько же, сколько было у такого-то, что, к сожалению, значительно меньше, чем было у такого-то, но зато, к счастью, несравнимо больше, чем у такого-то". При чем здесь сожаление и счастье - непонятно. Здесь же ребята из КГБ деловито "шмонают" венки на предмет наличия взрывчатых веществ. Им плевать, от кого те венки, работа у них такая.
      Какая-то пожилая, настырная родственница озлобленно пытается доказать Макарову, что медали должны быть разложены индивидуально, на отдельную подушечку. Макаров ей отвечает, что такая привилегия предусмотрена только для орденов. Но родственница никак не может успокоиться: "Он был такой человек, а вы!"
      Слышится чей-то зычный, без стеснения голос: "Поторопите там этих старых хрычей. Пора тело выносить!"
      Смотришь на это все, слушаешь, и складывается устойчивое впечатление, что это не горе, а чванное мероприятие, где каждый старается вырвать какие-то мизерные преимущества, чтобы потом где-то при случае можно было сказать: "А вот у нашего-то венкой было столько-то, это на 100 меньше, чем у Суслова, но зато все остальные далеко позади. И поздравили все-все, кроме Газпрома. Надо бы с министром разобраться!"
      И вроде ты ко всему этому не причастен, находишься, так сказать, при исполнении служебных обязанностей, и дело твое здесь, что называется, телячье, но все равно ощущение такое, как будто тебя погрузили в зловонную лужу.
      Запомнились похороны генерал-лейтенанта Гермашкевича. Я был, как всегда, при портрете, то есть на острие клина. Генерал-лейтенант Гермашкевич был боевой генерал, от звонка до звонка отвоевавший всю Великую Отечественную, награжденный, если мне память не изменяет, девятью боевыми орденами. Но в последние годы жизни заведовал всеармейским военно-охотничьим обществом. Это последнее обстоятельство, по-видимому, произвело столь сильное впечатление на некоторых товарищей, что перед его разверстой могилой они забыли об орденах, о войне, которую генерал прошел от и до! Говорили на разные лады об одном: какой высокой культуры охотник ушел от нас и какие дивные загоны он горазд был организовывать. Не знаю, как кому, но мне при портрете было стыдно.
      Были и другие неприятные моменты.
      Июнь 1983 года. Наш курс вышел в полном составе на учебный центр академии. Планировалось провести в течение месяца занятия на местности, после чего убыть в Киевский военный округ для участия в крупных учениях. Но это все потом, позже, а сейчас, сегодня, учебный центр, чистый воздух, река Нара, спортгородки на любой вкус - прекрасно!
      Вечером, после самостоятельной подготовки, все на них и устремились. И я не исключение. Не берусь объяснять почему, но я всегда любил гимнастику. При росте в 185 сантиметров претендовать в ней на что-либо невозможно, но любил - и все! Вот и сейчас, предварительно размявшись, с удовольствием прыгнул на перекладину. Мах дугой, подъем верхом, переход, мах дугой с поворотом на 180 градусов. Стоп! Симфония окончилась. При переходе рука сорвалась. Полет, удар и дикая боль в правой ноге.