Ни еды тебе, ни подмоги. Стаи одичавших псов некогда популярных в Орегоне крупных пород — афганских борзых, восточноевропейских овчарок, огромных датских догов, — отощавших до невероятия, правят бал на полях, поросших лопухом да бурьяном. Пустые глазницы окон. Кому теперь дело до замены в них стекол? Уцелевшие давно рванули обратно в город, а предместья позднее выгорели дотла, как Москва после Бородина. То ли промысел Божий, то ли снова дело рук неуловимых поджигателей. Разбушевавшийся следом степной пожар, пожрав акр за акром поля и луга, лучшие в стране медоносы, добрался вскоре до угодьев Западного Кенсингтона и до имения Дубравы, безжалостно поглотив по пути знаменитый парк-аттракцион «Долина Аллейя».
      Солнце уже кануло за горизонт, когда Лелаш проехала мост через Туалатин, блеснувший атласом меж крутых лесистых берегов. Дорога вильнула к югу, вскоре в левое окно машины тусклым молочным оком заглянула полнеющая луна. Ее любопытствующий взгляд через плечо почему-то встревожил Хитер. Играть с ней в гляделки, как случалось в романтической юности, не тянуло. Луна больше не была для людей ни символом Недосягаемого, как многие тысячелетия прежде, ни символом Покорения — результат успехов времен не столь давних. Она стала олицетворением Утраты. Украденная монета, зловещее жерло фантастического орудия, белая прореха в черном бархате небес. На Луне теперь хозяйничали пришельцы. Первым актом агрессии
      — и первым же проявлением их присутствия в Солнечной системе — стала атака на лунную базу, злодейское удушение сорока землян под вдребезги разбитым куполом. В тот же день, практически одновременно с базой, погибла и советская орбитальная станция — фантастически прекрасная конструкция, изящная, как громадный парашютик чертополоха, — парившая над Землей и служившая русским ступенью для предстоящего рывка к Марсу. Всего лишь десять лет прошло, как после отступления Мора рухнувшая было цивилизация, словно птица Феникс, начала возрождаться из пепла — промышленность, орбитальные полеты. Луна, на очереди Марс — и на тебе! Бессмысленная, беспрецедентная, ни на что не похожая дикость, воплощение слепой ненависти к людям самой Вселенной.
      За дорогами здесь тоже давно уже никто не присматривал, как в былые времена, когда всем на свете заправлял его величество хайвей, — в растрескавшемся асфальте зияли жуткие выбоины. Но упрямица Хитер, почти не отрывая стрелку спидометра от красной риски — 45 миль в час, — нещадно гнала автомобиль по просторной залитой мрачным лунным светом долине реки Ямсхил. Мосты, мосты, один за другим, пять или шесть, затем мелькнули деревушки Данди и Гран-Рондо — в одной еще чуть теплится жизнь, вторая давно заброшена, в руинах, мертвая, как и Карнак за ней следом. Наконец дорога запетляла среди лесистых холмов — «Лесной коридор Ван Дазера», гласил ветхий дорожный указатель, сохранившийся еще с тех времен, когда в округе вовсю хозяйничали лесозаготовители. Не все леса в Америке, к счастью, пошли на тару, щепу и на Дика Трейси из «Санди-монинг». Кое-что уцелело. Указатель поворота направо: «Национальный заповедник Сисло». Никаких тебе чертовых лесопилок, никаких пеньков да гнилых сучьев — нетронутый девственный бор. Гигантские тсуги своими развесистыми кронами окончательно укрыли землю от зловещей лунной радиации.
      Указатель, который выискивала Лелаш среди хмурого подлеска, в жидких лучах фар углядеть удалось буквально чудом. Новый поворот, с милю тряски по корням и буеракам проселка и, наконец, первое бунгало, в лунном свете матово отсвечивающее дранкой. Хитер глянула на часы — самое начало девятого.
      Домики стояли вразброд, тридцать — сорок футов между соседними; заметив первый, Лелаш легко угадала по блеску крыш остальные, немалая часть за ручьем. Местность была вычищена от подлеска, при строительстве пришлось, видимо, пожертвовать и двумя-тремя вековыми соснами. Светилось лишь одно окно — понятное дело, конец марта, вторник, кто поедет? Распахнув дверцу, Лелаш поразилась звукам ручья — эдакий несмолкаемый водный грай, многоголосые рулады на фоне оглушительной тишины уснувшего леса. Вечный гимн матушке природе.
      Разок-другой запнувшись в потемках, Лелаш добралась до единственной обжитой хижины и проверила припаркованную рядом тачку — от Герца, на аккумуляторах. Ничего другого она и не ожидала. Но вдруг там все же не Орр, а кто-то другой? Ну и черт с ним, не съедят же ее, в конце концов! Хитер постучала.
      Полминуты спустя, тихо ругнувшись, забарабанила снова.
      Оглушительное журчание ручья, более ни звука.
      И вдруг дверь, скрежетнув, отворилась. На пороге стоял Орр, всклокоченный, с пересохшими губами, сонно мигая запавшими воспаленными глазами. Своим видом больного и надломленного он перепугал Хитер.
      — Вы что, захворали? — ахнула она.
      — Нет, э-э… как бы это сказать… Да вы проходите…
      Пришлось зайти. Наметанный взгляд сразу же обнаружил кочергу при деревенской печурке — в случае чего можно оборониться. Если, разумеется, Орр не завладеет орудием первым.
      Господи, ради всего святого, она ведь практически не уступает ему в весе, да и куда свежее теперь этого заморыша. Трусиха! Чего ей бояться?
      — Нализались, что ли?
      — Нет, я не…
      — Что вы не? Что еще тут стряслось с вами такое?
      — Не могу заснуть.
      Крохотное бунгало восхитительно пахло печным жаром и свежеструганной сосной. Всю его обстановку составляли деревенская плита с двумя конфорками, картонная коробка, доверху набитая ольховыми сучьями, полушкаф-полубуфет, стол, табурет и армейская раскладушка.
      — Присядьте, — велела Хитер. — У вас ужасный вид. Вам обязательно нужно к врачу. Выпить хотите? У меня в машине есть немного бренди. Но лучше бы вам поехать со мной, мы можем отыскать доктора в Линкольне, неподалеку отсюда.
      — Я в полном порядке. Просто глаза слипаются.
      — Вы же сказали, что не можете заснуть!
      Орр сфокусировал на гостье мутный воспаленный взгляд:
      — Не могу позволить себе. Боюсь.
      — О Господи! И как давно?
      — М-м-м… с воскресенья.
      — Вы не засыпали с воскресенья?
      — А может, с субботы, — пробормотал Орр неуверенно.
      — Что-нибудь принимали? Стимуляторы, например?
      Джордж помотал головой.
      — Я немного спал урывками, совсем по чуть-чуть, — произнес он неожиданно бодрым голосом и тут же, как дряхлый старик, клюнул носом. Но прежде чем Хитер успела смерить его недоверчивым взором, очнулся и внятно выговорил: — Вы приехали сюда специально из-за меня?
      — Ну а из-за чего же еще! Бог ты мой, ну не за елкой же к Рождеству меня сюда занесло! Вы вчера не явились на ленч.
      — Ох! — Джордж поднял глаза, старательно фиксируя взгляд на собеседнице. — Весьма, весьма сожалею. По-моему, я вчера был не в себе.
      Произнося это, он неожиданно, с поправкой на прическу и сомнамбулический взгляд, снова на мгновение стал самим собой — человеком с врожденным чувством собственного достоинства, упрятанным, впрочем, столь глубоко, что поди еще угадай!
      — Ладно-ладно! Проехали, — смешалась Хитер. — Мне-то что? Но вот вы, вы просачковали вчера сеанс — думаете, сойдет с рук?
      Орр печально кивнул.
      — Разрешите угостить вас чашечкой кофе? — любезно осведомился он.
      Это уже не просто достоинство, подумала Хитер, нечто большее — чистота? цельность? нетронутость? Как у небезызвестного полена благородной породы, что по случаю досталось папе Карло. Как у глыбы каррарского мрамора.
      Беспредельность таящихся внутри образов, ничем не ограниченная, ярко выраженная целостность бытия, не тронутого еще резцом скульптора — доподлинная вещь в себе, черный ящик.
      Таким интуитивно увидела она Орра теперь и более всего поразилась в нем
      — силе. Ей еще не доводилось встречать личность сильнее — Орр был неколебим, как скала, как краеугольный камень самого бытия. Вот почему он так приглянулся с первой же встречи, сообразила Хитер. Мощь манила ее, она стремилась к силе, как мотылек на свет. У Хитер был немалый сексуальный опыт, сводившийся по сути к постоянным изменам, но ни разу еще не доводилось столкнуться с подлинно сильной личностью, даже просто опереться
      — для всех мужиков, этих хлюпиков, опорой становилась как раз она сама. Тридцать лет ждала она встречи с кем-нибудь, способным подставить плечо и не жаждущим ответных презентов…
      Вот он, здесь, этот психованный заморыш с красными глазами — ее башня Давидова, ее твердыня.
      Жизнь — несусветная карусель, думала Хитер. Никогдане знаешь, что ждет тебя за углом.
      Пока Орр занимался у плиты незатейливой готовкой, она сняла плащ и бросила его на койку. Джордж расстарался — сварганил динамит, не кофе: 97 процентов кофеина, 3 — всего остального.
      — А себе?
      — Уже из ушей течет, боюсь, сердце не выдержит.
      Сердце Хитер тоже рвалось из груди, но по иной причине.
      — Может, сходить все-таки за бренди?
      Джордж поморщился.
      — Глоточек не повредит — наоборот, поможет взбодриться. Так я сбегаю?
      Джордж с порога посветил ей крохотным фонариком. Голосил ручей, лес вокруг стоял онемелый, в небесах корчила злобные рожи чужая луна.
      Плеснув в стакан весьма скромную порцию, Орр подозрительно принюхался, пригубил и заметно содрогнулся.
      — Круто, — выдохнул он, прикончив дозу залпом.
      Хитер одарила его поощрительным взглядом.
      — Всегда таскаю с собой фляжку, — сообщила она. — Ровно пинта . В машине прячу в бардачок, чтобы бобиков не дразнить, когда придется доставать из сумки лицензию. Но обычно фляжка всегда при мне. Удивительно, но разок-другой за год бренди приходится как нельзя более кстати, просто-напросто выручает.
      — Так вот почему у вас с собой такая сум… сумища, — заметил Орр слегка проспиртованным голосом.
      — В яблочко! Пожалуй, я тоже плесну себе малость, прямо в кофе. Чтобы разжижить немного. Уж больно он крепкий… Скажите, Джордж, как это вам удалось высидеть чуть ли не… чуть ли не семьдесят часов без сна?
      — Ну, не совсем так. Я не ложился, это верно. Но можно ведь вздремнуть и сидя — пусть и не по-настоящему, без снов. Чтобы увидеть сон, надо обязательно лечь. Расслабить главные мышцы. Вычитал в книжке. Действует, и неплохо, до сих пор мне вполне удавалось дремать без сновидений. Когда совсем невмоготу — встанешь, походишь. Правда, под конец начинается нечто вроде галлюцинаций. У меня, к примеру, стали ерзать вдоль стен разные вещи.
      — Вы должны немедленно прекратить это самоистязание!
      — Да, знаю. Просто хотелось продержаться подольше. И подальше. От Хабера.
      Пауза. Казалось, Джордж снова поплыл. Наконец раздался нервический смешок.
      — Единственный выход, что приходит в голову, — сказал Орр печально, — это самоубийство. Но не хочется ведь. И пока не кажется единственно верным.
      — Разумеется, это неверно! Абсурд, полный бред!
      — Должен же я как-то прекратить это. Остановить себя.
      Хитер не могла поддерживать подобную скользкую тему. И не хотела.
      — Чудное местечко, — нашлась она. — Аромат какой! Уже лет двадцать не сидела я у растопленной печки.
      — Тяга так себе, — слабо улыбнулся Джордж.
      Снова он, казалось, куда-то провалился. Но, как заметила Хитер, Джордж, сидя на койке, не откидывался к стене, держался старательно прямо, как оловянный солдатик на ответственном посту. Наконец он снова захлопал своими пушистыми ресницами.
      — Когда вы постучались, — сказал Орр, — я решил, что сплю. Вот почему сперва отвечал невпопад.
      — Джордж, вы утверждали, что сотворили эту хижину во сне. Что-то слишком скромненько для сна у вас получилось. Почему бы не заказать себе в следующий раз настоящее пляжное шале на Селишане или на худой конец родовой замок где-нибудь на мысе Перпетуа?
      Орр, чуток поморщившись, качнул головой:
      — Все, как я хотел. — Мигнув разок-другой, добавил: — Что случилось. Что было с вами тогда. В пятницу. В кабинете Хабера. Во время сеанса.
      — Так ведь я и примчалась сюда, чтобы спросить вас об этом!
      Такая новость пробудила Орра.
      — Вы… Вы запомнили?
      — Вроде того. То есть поняла, что случилось нечто. С тех пор меня не покидает ощущение, будто колея жизни как бы раздвоилась. Представьте себе, в воскресенье в своей квартире поцеловалась со стенкой. Взгляните! — Отмахнув челку, Хитер продемонстрировала кровоподтек на лбу, заметный даже под шоколадной кожей. — Стена былатам, где ей никак не место… Как вы справляетесь, как только можете жить с этим? Что стоит запутаться!
      — Справляюсь? — удивился Джордж. — Да ведь у меня в котелке сплошная каша. Полагаю, если этой моей беде и суждено было случиться, то навряд ли провидение предполагало терзать меня с такой частотой. Тут уж явный перебор. Я затрудняюсь решить порой, то ли действительно уже рехнулся, то ли просто запутался в противоречиях различных вариантов. Мне… Как бы это… Но вы и в самом деле мне верите?
      — А что остается? Я же видела, как весь чертов Портленд провалился в тартарары! Я смотрела тогда в окно! Только не подумайте, что мне хочется верить. Наоборот, пытаюсь отмахнуться, как от наваждения. Это просто ужасно! А этот ваш доктор, он ведь не хотел, чтобы я поняла — разве не так? Попытался меня заболтать. Но ваши слова после пробуждения, да малоприятный поцелуй со стенкой, да еще дурацкая прогулка к несуществующему более офису… Затем мне представилось вдруг, что после пятницы вы снова увидели сон, и снова все вокруг переменилось, а я и не заметила, и принялась гадать, что именно, и усомнилась — осталось ли вообще вокруг хоть что-то подлинное… Жуть просто!
      — Я и говорю. Скажите, а вы знаете о войне, о войне на Ближнем Востоке?
      — Как не знать! Ведь там погиб мой муж.
      — Ваш муж? — ужаснулся Джордж. — Когда?
      — Ровно за три дня до дембеля. Или за два до Тегеранской конференции и Американо-китайского пакта. На другой же день после нападения пришельцев на нашу лунную станцию.
      Джордж молчал потрясенный.
      — Что с вами? О, успокойтесь, это старая рана! Уже шесть лет, скоро семь. К тому же, останься он в живых, мы бы давно разошлись. Из нашего брака ни черта не получилось. Послушайте, это вовсе не ваша вина!
      — Я уж и не знаю, в чем только нет моей вины.
      — Ну, в гибели Джима точно нет. Он был такой здоровенный смазливый негритос, с детства обожал всякие военные игрушки, в двадцать шесть стал капитаном ВВС, а год спустя погиб — не взваливайте все лишь на себя, такое случалось тысячи и тысячи раз задолго до вас. Точно то же с ним случилось и в другом варианте… До пятницы, то бишь когда мир был набит людьми как бочка селедкой. Без перемен. Правда, тогда это произошло в самом начале войны… а? — Она осеклась и округлила глаза. — Боже мой! Самое начало — вместо немедленного перемирия! Война все тянулась и не кончалась, громыхала по сей день… Но ведь не было… А! Не было ведь никаких пришельцев! И в помине не было! Или все же были?
      Джордж отрицательно помотал головой.
      — Они тожеиз вашего сна?
      — Хабер заказал мне сон о мире. Мир, согласие, добрая воля — среди всех людей планеты. Вот я и создал пришельцев. Чтоб было с кем сражаться.
      — Это не вы! Это все машина Хабера, чертов Аугментор!
      — Нет — к сожалению, я прекрасно управляюсь и без машины, мисс Лелаш. Все, на что способен Аугментор, — экономить Хаберу время, погружая меня прямо в сон со сновидениями. Хотя доктор все еще над ним трудится, совершенствует, пытается улучшить. О, Хабер — великий улучшитель, это его конек.
      — Пожалуйста, зови меня Хитер!
      — Чудесное имя.
      — А я, если можно, буду называть тебя Джорджем. Этот Хабер во время сеанса тоже называл тебя по имени и на ты, но так, точно обращался к подопытной собачке, эдакому умному пуделю или макаке-резус. Лежать, Джордж! Апорт, Джордж, апорт! Принеси-ка мне вон тот сон! К ноге!
      Орр от души рассмеялся, впервые за все время знакомства. Несмотря на все его заботы и тяготы, несмотря на нездоровый вид и страшное переутомление, смех оказался вполне мелодичным, а зубы — удивительно белыми.
      — Видишь ли, он обращался не ко мне. К моему подсознанию. А оно уж точно напоминает своего рода собачонку, во всяком случае в представлении доктора. Подсознание мыслить не умеет, но его запросто можно выдрессировать, подготовить для циркового шоу.
      Какие бы жестокие вещи ни говорил Орр, он произносил их без аффектации, без желчи. Неужели еще встречаются на Земле люди без скрытой в душе ненависти и злобы? — дивилась Хитер. Люди без внутреннего разлада, не идущие поперек Вселенной. Способные распознать лукавого, воспротивиться ему и сохранить белизну своих одежд?
      Разумеется, есть. Были и есть. И несть им числа среди здравствующих ныне и давно ушедших. Это те, кто через милосердие и сострадание вернулся к живительным истокам, те, кто сознательно или бессознательно следует своему предначертанию — жена издольщика из Алабамы и тибетский лама, и перуанский энтомолог, и безвестный биндюжник из Одессы, и лондонский лавочник-зеленщик, и нигерийский пастух, и дряхлый австралийский абориген, заостряющий о дно вади наконечник копья где-нибудь в совершенной глуши, и многие, многие другие. Никто не станет, не осмелится отрицать это. Таких людей множество, их должно быть достаточно много, иначе просто не выжить. Иначе, возможно, незачем и жить.
      — А теперь, Джордж, скажи-ка мне вот что: ведь все это началось лишь после визитов к Хаберу, ну, эти самые сны?
      — Эффективные сны, я бы так сказал. Нет, конечно, задолго до. Потому-то я и угодил к нему. Страшась своих снов и стремясь заглушить их, я начал злоупотреблять снотворным и нарушил закон. Просто не знал, что делать, как мне выкрутиться.
      — А почему бы тебе сейчас, чтобы не мучиться и не губить здоровье, не принять чего-то в том же роде, какие-нибудь пилюли?
      — В пятницу вечером прикончил последние. А новыми здесь не разживешься. Но я просто обязан выкарабкаться, соскочить с крючка. Должен избавиться от власти Хабера. Все ведь куда сложнее и серьезнее, чем ему представляется, чем он даже в состоянии вообразить. Доктор считает, что порядок вещей можно запросто выправить. И используя меня как инструмент для этого, он даже не желает в том признаваться. Он лжет, потому что боится взглянуть фактам в лицо, боится узнать настоящую правду и не признает ничего, кроме собственных идей, кроме своих представлений о том, какой следует быть человеческой цивилизации.
      — Вот оно как. Боюсь, ничем не смогу помочь тебе как юрист, — сказала Хитер, внутренне споря с собой, и отхлебнула кофе, от которого вылезла бы шерсть даже у чихуахуа. — К гипнотическим инструкциям Хабера не придраться, он просто давал наставления расслабиться, не тревожиться по поводу перенаселенности и прочего. И если только сам он не признается, что пользовался твоими снами в каких-то там своих целях, с него и взятки гладки. А при свидетелях он, пользуясь полной свободой выбора темы для твоего сна под гипнозом, проведет свой сеанс так, что ничего и не заметишь. Удивляюсь только, как это со мной умудрился он так опростоволоситься! А ты уверен, что Хабер действительно все шарит? Тогда в том, что он допустил меня на сеанс, есть какая-то нестыковка. Но в любом случае вмешаться в отношения между врачом и пациентом весьма непросто, особенно когда эскулап — важная шишка, а больной — псих, возомнивший себя чудотворцем. Не хотелось бы выступать с подобным делом перед присяжными. Неужели же нет иного способа уберечься от Хабера? Может, транквилизаторы?
      — На весь период ДНД я остался без фармакарты. И лишь Хабер вправе выдавать мне временные. К тому же Аугментор заставит увидеть сон даже после лекарств…
      — Черт, налицо вопиющее нарушение прав личности, а дела не завести… Послушай-ка, а что, если тебе увидеть сон, который шарахнет по самому Хаберу, изменит его к лучшему?
      Орр таращился на гостью сквозь туман, навеянный недосыпом и сгущенный добрым глотком бренди.
      — Сделать его благороднее, что ли, — помню, помню, ты уже толковал мне о сказочных добродетелях Хабера, об исключительной чистоте его помыслов! Но ведь он неудержим в этих своих помыслах, не считается с людьми! Обнаружил себе удобный способ управлять Вселенной, целиком избегая личной ответственности — и вперед! Давай-ка сделаем его пофлегматичнее, что ли, не таким уж живчиком. Пусть Хабер приснится тебе по-настоящемухорошим человеком. Пусть лечит тебя, а не использует.
      — Но я не волен в своих снах. Никто не волен.
      Воодушевление Хитер как рукой сняло.
      — Напрочь вылетело из головы. Видно, если уж допускать саму возможность подобного дара, подсознательно хочется сохранять над ним и контроль. Совсем позабыла, что ты не волен. Что просто делаешьэто.
      — Ни черта я не делаю, — угрюмо откликнулся Джордж. — И никогда не делал. Я всего-навсего сплю. Оно все как бы само по себе.
      — Слушай, — снова загорелась Хитер, — а давай-ка я тебя загипнотизирую!
      Единожды допустив мысль о возможности невозможного, Хитер уже не могла остановиться. К тому же с полудня у нее не было и маковой росинки во рту, и термоядерный кофе, смешанный с таким же бренди, крепко ударил в голову.
      Джордж недоверчиво хмыкнул.
      — Мне приходилось, клянусь! Я целый год изучала психологию в колледже, перед юрфаком. И нам всем довелось пройти там курс гипноза. С практическими занятиями. Выяснилось, что сама я внушению поддаюсь плохо, но других погружаю в транс запросто. Давай я загипнотизирую тебя и задам сон про Хабера, доброго и безвредного, как доктор Айболит. Только про это и ничего больше. Согласен? Абсолютно безопасно! Тем более что иного выхода все равно ведь нет.
      — Но я тоже невосприимчив к внушению. Как оказалось. Так объяснил Хабер.
      — Так вот почему он применяет вагус-каротидную индукцию! Бр-р-р! Никогда бы не смогла, даже смотреть страшно — типичное удушение. Хотя я не медик, разумеется.
      — Мой стоматолог пользовался обычной гипнозаписью, и она прекрасно действовала. По крайней мере мне так кажется, я так думаю… — Орр снова засыпал с открытыми глазами и мог бормотать так до бесконечности.
      Хитер мягко перебила его:
      — Сдается, что невосприимчив ты именно к гипнотизеру, а не к гипнозу… Во всяком случае можем попробовать, что нам терять? Если сработает, дам тебе задание увидеть один маленький… как бишь ты говорил? Эффективный, да-да, эффективный сон про Хабера, где он перестанет морочить тебе голову и возьмется наконец за лечение. Как думаешь, получится? Доверишься мне?
      — Звучит заманчиво… — сказал Орр. — В любом случае мне… мне надо хоть немного поспать. Думаю, что еще одну бессонную ночь просто не потяну. Если ты считаешь, что справишься, то что ж…
      — Справлюсь, справлюсь, не сомневайся! Слушай, а пожевать у тебя здесь ничего не найдется?
      — Да, конечно, — ответил Джордж, снова проваливаясь в сон. — То есть нет… Ой, прости! Ты, кажется, сказала, что хочешь есть? Вроде что-то еще оставалось… Вон полбуханки хлеба…
      Сомнамбулически прошествовав к буфету, Орр порылся на полке и выложил на стол хлеб, маргарин, пяток яиц вкрутую, банку тунца и початую упаковку латука. Хитер занялась нехитрой сервировкой: пара жестяных мисочек, три разнокалиберные вилки и источенный кухонный ножик.
      — А сам-то ты хоть что-нибудь ел? — заботливо справилась она.
      Джордж не помнил. Тогда Хитер заставила его принять участие в трапезе: она — сидя на табурете, он — а-ля фуршет. Вертикальное положение маленько оживило Джорджа — выяснилось, что он тоже зверски голоден. Они все разделили по-братски поровну, включая последнее пятое яйцо.
      — Как это мило, что ты приехала меня навестить, — сообщил вдруг Джордж.
      — Еще бы, черт подери, а ты разве не приехал бы, окажись на моем месте? Я ведь жутко перепугалась. В одно мгновение весь мир бац — и вверх тормашками! С таким в голове запросто можно рехнуться. Знаешь, куда именно смотрела я в момент изменения, в пятницу? На больницу за рекой, в которой родилась. В один миг ее не стало и как бы никогда даже не было!
      — Мне почему-то казалось, что ты родом с Востока, — отозвался Орр. Он снова поплыл, уже стоя, судя по реплике невпопад.
      — Нет. — Хитер выскребла жестянку дочиста, облизав даже нож. — Местная уроженка. А теперь так даже дважды. Два разных роддома. Господи! Тут рожденная, там родившаяся — ну и бутерброд! Как, впрочем, и мои родители. Отец черный, мать белая. Причем довольно любопытная парочка. Он — настоящий боец, эдакий черный гладиатор, типаж, популярный в семидесятые, если помнишь, она — хиппи. Он — отпрыск состоятельной фамилии из Альбины, безотцовщина. Она — блудная дочь муниципального портлендского адвоката, с холмов. Спала с кем попало, кололась и все прочее, что тогда только было в заводе. Познакомились на каком-то политическом шоу, возможно, на митинге — тогда они еще разрешались, всякие политические сборища. Поженились. Но отец не мог долго усидеть на одном месте, я имею в виду вообще, а не в отношении семейной жизни.
      Когда мне исполнилось восемь, он подался в Африку. Полагаю, в Гану. Втемяшилось, что его призывает историческая родина, земля предков. Хотя, насколько удалось проследить, все предки отца жили в Луизиане, а фамилия «Лелаш» им досталась, по-видимому, от рабовладельца-француза. По-французски «лелаш» означает «трус». Благодаря своей миленькой фамилии я и выбрала французский для изучения в школе. — Хитер хихикнула: — Короче, папашка нас бросил. Бедняжка Ева, моя мать, переживала ужасно. Кстати, она не позволяла называть ее мамой, мамочкой, мамулей — это, мол, все буржуазные пережитки — только по имени.
      А жили мы с ней в некоем подобии коммуны высоко на склоне Маунт-Худа. Господи, до чего же там было холодно зимой! К счастью, вскоре до нас добрались копы и, объявив существование коммуны делом противозаконным, а идеологию ее — антиамериканской, всех разогнали. После этого мать долго перебивалась чуть ли не подаянием, когда удавалось пристроиться где-нибудь к гончарному кругу, выпекала обалденную керамику, но по большей части не брезговала прибираться в лавчонках да забегаловках. Их хозяева, сами едва сводящие концы с концами, помогали нам больше других. Порой просто спасали. К несчастью, мать так и не сумела избавиться от вредных привычек, крепко сидела на игле. И неизбежное не замедлило случиться. Уцелев в жуткие моровые годы, мать загнулась от какой-то паршивой недостерилизованной иглы. Еще до сорока.
      Тут вмешалась ее чертова семейка, с которой я даже не была знакома. Меня определили в колледж, затем оплатили юрфак. И ежегодно в сочельник приглашали к обеду. Я была для них как бы рождественской сироткой, своего рода ниггером для милостыньки. Но что достает меня сильнее всего — до сих пор не могу решить, какого я цвета кожи. Видишь ли, мой отец был настоящим черномазым, то есть в его жилах могла бы течь, да и текла всякая кровь, но оставался он черным. Мать белая, ну а я — черт-те что и с боку бантик. Отец даже возненавидел мать за белый цвет кожи. Любил и вместе с тем ненавидел. Мне кажется теперь, что она и полюбила его именно за это. Больше чем за что-либо другое. Не наложила ли ее страсть и на меня некий генетический отпечаток? Теперь уже не угадать.
      — Как шоколадка, — любезно предположил Джордж, покачиваясь на носках возле буфета.
      — Дерьмовое словцо!
      — Тогда цвета земли, — поправился он.
      — А сам-то из Портленда будешь? Давай, равняй счет.
      — Да.
      — Черт, из-за ручья тебя почти не слыхать! Вот не думала, что и в глуши может быть так шумно. Ну давай же, рассказывай дальше!
      — Что именно? У меня теперь столько биографий на выбор, — засомневался Джордж. — И ни одной интересной… В первой я потерял родителей в самом начале мора. Во второй мора вовсе не было. Не знаю… Рассказывать особенно нечего. Что объединяет различные варианты, так это то, что во всех я выжил.
      — Не так уж и мало. Ведь это главное.
      — И с каждым поворотом сюжета это становится все мудренее. Сначала мор, теперь вот пришельцы… — Джордж вяло хихикнул; обернувшись, Хитер не усмотрела в его лице ничего, кроме сдержанной муки.
      — Никак не могу поверить, что вся эта небесная мерзость — твоих рук дело. Просто в голове не укладывается. Трястись от страха шесть лет — и вдруг на тебе! В то же время я как будто знаю, что это именно так, что их не было в другой… колее времен, или как ты там ее обозвал. Но ведь, послушай, на самом-то деле они ненамного хуже того, что мы имели в предыдущем варианте, — всей этой гребанной давки, жуткого столпотворения и дикой нищеты. Только представь себе — я жила в кооперативе для деловых женщин в комнатушке на четверых, не приведи Господи! Ездила в битком набитой электричке, только ребра хрустели! Зубы все в дуплах, жрать нечего
      — весила я тогда сто один фунт! А сегодня — сто двадцать два. Даже смешно подумать, с пятницы располнела на двадцать с лишним фунтов!
      — Точно, — заметил Джордж. — В первый раз, в конторе, я едва не принял тебя за мощи. Кого-нибудь из корифеев римского права.
      — Ты тоже выглядел не ого-го, краше в гроб кладут. Но все вокруг тогда были одна кожа да кости, так что в глаза не бросалось. Сейчас, несмотря на недосып, смотришься куда как солиднее.
      Джордж от комментария воздержался.
      — Если вникнуть да разобраться, любой выглядит теперь лучше прежнего. Сам посуди. Ты ведь не можешь совладать с тем, что делаешь, но оно приводит как будто не к самым плохим результатам. Так стоит ли так терзаться чувством вины? Может статься, твои сны — это просто своеобразный виток эволюции, и все тут. Горячая телефонная линия Вселенной. Предохранительный клапан на случай большой катастрофы.
      — Ох, боюсь, как бы не хуже, — отозвался Джордж далеким, тусклым голосом — он снова присел на краешек койки. — Ты помнишь… — Он сглотнул комок в горле. — Помнишь апрель девяносто восьмого, четыре года тому назад?
      — Апрель? Нет, ничего особенного. Апрель как апрель.
      — А ведь тогда и наступил конец света, — изрек Орр. Мучительная гримаса исказила его лицо, он задыхался. — Но никто ничего не заметил.
      — Что ты имеешь в виду? — опасливо переспросила Хитер. «Апрель, апрель 1998-го, — лихорадочно рылась она в памяти, — что я помню о том апреле?» Ничего не приходило в голову, но Хитер знала, что должна вспомнить, во что бы то ни стало должна, она испугалась — себя? Его? За него?