— Тебе нелегко пришлось. Иди, а я пока посижу.
      Пью промыл порез на щеке, снял рубашку и остановился.
      — А вдруг мы могли что-то сделать — хоть попытаться.
      — Они умерли, — мягко сказал Мартин.
      Пью улегся поверх спального мешка и вскоре проснулся от страшного клокочущего звука. Он встал, покачиваясь, нашел шприц, трижды пытался ввести его, но это ему никак не удавалось. Затем начал массировать сердце Кафа.
      — Искусственное дыхание, изо рта в рот, — приказал он, и Мартин подчинился.
      Наконец, Каф резко втянул воздух, пульс его стал равномерным и напряженные мышцы расслабились.
      — Сколько я спал? — спросил Пью.
      — Полчаса.
      Они стояли, обливаясь потом. Земля дрожала, дом покачивался и сжимался. Либра снова принялась танцевать свою проклятую польку, свой гусиный танец. Солнце, поднявшись чуть повыше, стало еще больше и краснее: скудная атмосфера была насыщена газом и пылью.
      — Что с ним творится, Оуэн?
      — Я боюсь, что он умирает вместе с ними.
      — С ними… Но они умерли, я же сказал.
      — Девять умерло. Они все мертвы, раздавлены или задохнулись. Все они в нем, и он в них во всех. Они умерли, и теперь он умирает их смертями, один за другим.
      — Господи, какой ужас, — сказал Мартин.
      Следующий приступ был примерно таким же. Пятый — еще хуже. Каф рвался и бился, стараясь сказать что-то, но слов не было, словно рот его набили камнями и глиной. После этого приступы стали слабее. Но и он сам ослаб. Восьмой приступ начался в 4:30. Пью и Мартин бились до половины шестого, стараясь удержать жизнь в теле, которое без сопротивления уплывало в царство смерти. Им это удалось, но Мартин сказал, что следующего приступа он не переживет. Так бы оно и вышло, но Пью, прижавшись ртом к его рту, вдыхал воздух в его опавшие легкие, пока сам не потерял сознания.
      Пью очнулся. Купол был матовым, в нем не горел свет. Пью прислушался и уловил дыхание двух спящих мужчин. Потом он заснул, и его разбудил только голод.
      Солнце поднялось высоко над темными равнинами, и планета прекратила свой танец. Каф спал. Пью и Мартин пили крепкий чай и глядели на него с торжеством собственников.
      Когда он проснулся, Мартин подошел к нему.
      — Как себя чувствуешь, старик?
      Ответа не было. Пью занял место Мартина и заглянул в карие, тусклые глаза, которые глядели на него, но ничего не видели. Как и Мартин, он сразу отвернулся. Он подогрел пищевой концентрат и принес Кафу.
      — Выпей.
      Он заметил, как напряглись мышцы на шее Кафа.
      — Дайте мне умереть, — сказал юноша.
      — Ты не умрешь.
      Каф сказал, четко выговаривая слова:
      — Я на девять десятых мертв. У меня нет сил, чтобы жить дальше.
      Это подействовало на Пью, но он решил сражаться.
      — Нет, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — Они мертвы. Другие. Твои братья и сестры. Ты — не они. Ты жив. Ты — Джон Чоу. Твоя жизнь в твоих собственных руках.
      Юноша лежал неподвижно, глядя в темноту, которой не было.
      Мартин и Пью с обоими запасными роботами по очереди отравлялись на экспедиционном трейлере к Адской Пасти, чтобы спасти оборудование, уберечь его от зловещей атмосферы Либры, потому что ценность его выражалась в астрономических цифрах. Дело двигалось медленно, но они не хотели оставлять Кафа одного. Тот, кто оставался в куполе, возился с бумагами, а Каф сидел или лежал, глядя в темноту, и молчал. Дни проходили в тишине.
      Затрещало, заговорило радио:
      — Корабль на связи. Через пять недель будем на Либре, Оуэн. Точнее, по моим расчетам, через 34 земных дня и 9 часов. Как дела под куполом?
      — Плохо, шеф. Исследовательская команда погибла в шахте. Все, кроме одного. Было землетрясение. Шесть дней назад.
      Радио щелкнуло, и в него ворвались звуки космоса. Пауза — шестнадцать секунд. Корабль был на орбите вокруг третьей планеты.
      — Все, кроме одного, погибли? А вы с Мартином невредимы?
      — Мы в порядке, шеф.
      Тридцать две секунды молчания.
      — "Пассерина" оставила нам еще одну исследовательскую команду. Я могу перевести их на объект Адская Пасть вместо квадрата 7. Мы уладим это, когда прилетим. В любом случае мы сменим тебя и Мартина. Держитесь. Что-нибудь еще?
      — Больше ничего.
      Тридцать две секунды…
      — Тогда до свидания, Оуэн.
      Каф слышал этот разговор, и позднее Пью сказал ему:
      — Шеф может попросить тебя остаться со следующей исследовательской командой. Ты знаешь здешнюю обстановку.
      Зная порядки в глубоком космосе, он хотел предупредить юношу.
      Каф не ответил. С тех пор как он сказал: "У меня нет сил, чтобы жить дальше", он не произнес ни слова.
      — Оуэн, — сказал Мартин по внутренней связи. — Он сломался. С ума сошел.
      — Он неплохо выглядит для человека, который девять раз умер.
      — Неплохо? Как выключенный андроид! У него по осталось никаких чувств, кроме ненависти. Загляни ему в глаза.
      — Это не ненависть, Мартин. Послушай, это правда, что он в определенном смысле был мертв. Я и представить не могу, что он чувствует. Он нас даже не видит. Ему слишком темно.
      — В темноте, бывает, перерезают глотки. Он нас ненавидит, потому что мы — не Алеф, не Йод и не Зайин.
      — Может быть. Но я думаю, что он одинок. Он нас не видит и не слышит. Это верно. Раньше ему и не требовалось никого видеть. Никогда до этого он не знал одиночества. Он разговаривал сам с собой, видел самого себя, жил с самим собой, жизнь его была полна девятью «я». Он не понимает, как ты можешь жить сам по себе. Он должен научиться. Дай ему время.
      Мартин покачал головой.
      — Сломался, — сказал он. — И когда остаешься с ним один на один, запомни, что он может свернуть тебе шею одной рукой.
      — Свернуть он может, — с улыбкой ответил Пью.
      Они стояли перед куполом, программируя серворобота для починки сломанного тягача. Пью мог видеть оттуда Кафа под куполом, напоминавшего муху в янтаре.
      — Передай мне вкладыш. Почему ты решил, что ему станет лучше?
      — Он — сильная личность, можешь в этом не сомневаться.
      — Сильная личность? Обломок личности. Девять десятых ее мертвы. Он же сам сказал.
      — Но он-то не мертв. Он — живой человек по имени Джон Каф Чоу. Воспитание его было необычным, но в конце концов каждый мальчик расстается со своей семьей. Он тоже это сделает.
      — Что-то не похоже.
      — Подумай, Мартин. Для чего люди придумали клонирование? Для обновления земной расы. Мы ведь не лучшие ее представители. Погляди на меня. Мои интеллектуальные и физические данные вдвое хуже, чем у Джона Чоу. Но я был так нужен Земле в глубоком космосе, что, когда я изъявил желание работать здесь, мне вставили искусственное легкое и ликвидировали близорукость. А если бы на Земле был избыток здоровых молодых парней, неужели бы потребовались услуги близорукого валлийца с одним легким?
      — Вот уж не знал, что у тебя искусственное легкое.
      — Теперь будешь знать. Не жестяное легкое, а человеческое, часть чужого тела, выращенная искусственно, склонированная, точнее говоря. Так в медицине делают органы-заменители. С помощью клонирования, только частичного, а не полного. Теперь это мое собственное легкое. Но я хотел сказать о другом: сегодня слишком много таких, как я, и слишком мало таких, как Джон Чоу. Ученые пытаются поднять генетический уровень человечества. Поэтому мы знаем, что если человек клонирован, то это наверняка сильный и умный человек. Разве не логично?
      Мартин хмыкнул. Серворобот загудел, разогреваясь.
      Каф мало ел. Ему трудно было глотать пищу, он давился и отказывался от еды после нескольких глотков. Он потерял в весе восемь или десять килограммов. Но недели через три к нему начал возвращаться аппетит, и однажды он занялся разборкой имущества клона, переворошил спальные мешки, сумки, бумаги, которые Пью аккуратно сложил в конце прохода между ящиками. Он рассортировал все, сжег кипу бумаг и мелочей, собрал остатки в небольшой пакет и снова погрузился в молчание.
      Еще через два дня он заговорил. Пью пытался избавиться от дрожания ленты в магнитофоне, но у него ничего не получалось. Мартин улетел на ракете проверять карту Пампы.
      — Черт возьми! — воскликнул Пью, и Каф отозвался голосом, лишенным выражения:
      — Хотите, чтобы я это сделал?
      Пью вскочил, но тут же взял себя в руки и передал аппарат Кафу. Тот разобрал его, потом собрал и оставил на столе.
      — Поставь какую-нибудь ленту, — сказал Пью как можно естественней, склонившись над соседним столом.
      Каф взял первую попавшуюся ленту. Это оказался хорал. Каф лег на койку. Звук поющих хором сотен человеческих голосов заполнил купол. Каф лежал неподвижно. Лицо его не выражало ничего.
      В течение следующих дней он выполнил еще несколько дел, хотя никто его об этом не просил. Он не делал ничего, что потребовало бы с его стороны инициативы, и если его просили о чем-нибудь, он попросту не реагировал на просьбу.
      — Он поправляется, — сказал Пью на аргентинском диалекте.
      — Нет. Он превращает себя в машину. Делает лишь то, на что запрограммирован, и не реагирует на остальное. Это хуже, чем если бы он совсем ничего не делал. Он уже не человек.
      Пью вздохнул.
      — Спокойной ночи, — сказал он по-английски. — Спокойной ночи, Каф.
      — Спокойной ночи, — ответил Мартин. Каф ничего не ответил.
      На следующее утро Каф протянул за завтраком руку над тарелкой Мартина, чтобы достать гренок.
      — Почему ты меня не попросил? — вежливо сказал Мартин, подавляя раздражение. — Я бы передал.
      — Я и сам могу достать, — ответил Каф бесцветным голосом.
      — Да, можешь. Но послушай: передать хлеб, сказать "спокойной ночи" или «привет» — все это не так важно, но если один человек что-то говорит, другой во всех случаях должен ему ответить…
      Молодой человек равнодушно глянул в сторону Мартина. Его глаза все еще не замечали людей, с которыми он говорил.
      — Почему я должен отвечать?
      — Потому что к тебе обращаются.
      — А почему?
      Мартин пожал плечами и рассмеялся. Пью вскочил и включил камнерез.
      Потом он сказал:
      — Отстань от него, Мартин.
      — В маленьких изолированных коллективах очень важно не забывать о хороших манерах, раз уж работаешь вместе. Его этому учили. Каждый в глубоком космосе знает об этом. Так что же он сознательно отказывается от вежливости?
      — Ты говоришь "спокойной ночи" самому себе?
      — Ну и что?
      — Неужели ты не понимаешь, что Каф никогда не был знаком ни с кем, кроме самого себя?
      — Тогда, клянусь богом, все эти штуки с клонированием ни к чему, — сказал Мартин. — Ничего из этого не выйдет. Чем могут помочь человеку эти дубликаты гениев, если они даже не подозревают о нашем существовании?
      Пью кивнул:
      — Может, разумнее разделять клоны и воспитывать их с обычными детьми. Но из них составляются такие великолепные команды!
      — Разве? Не уверен. Если бы эта команда состояла из десяти обычных серых инженеров-изыскателей, неужели бы все они оказались в одно время в одном и том же месте? Неужели бы они все погибли? А что если эти ребята, когда начался обвал и стали рушиться стены, бросились в одном и том же направлении, в глубь шахты, может, чтобы спасти того, кто был дальше всех? Даже Каф, который был снаружи, сразу бросился в шахту… Это гипотеза. Но я полагаю, что из десяти обыкновенных растерявшихся людей хоть один выскочил бы на поверхность.
      Проходили дни, красное солнце кралось по темному небу, но Каф все так же не отвечал на вопросы, и Пью с Мартином все чаще сцеплялись между собой. Пью начал жаловаться на то, что Мартин храпит. Оскорбившись, Мартин перенес свою койку на другую сторону купола и некоторое время вообще с ним не разговаривал. Пью насвистывал валлийские песенки, и это надоело Мартину. Тогда Пью тоже на него обиделся и какое-то время не разговаривал с ним.
      За день до прилета корабля Мартин объявил, что собирается в горы Мезонета.
      — А я полагал, что ты, наконец, поможешь мне закончить анализ образцов на компьютере, — мрачно заметил Пью.
      — Каф тебе поможет. Я хочу еще разок взглянуть на траншею. Желаю успеха, — добавил Мартин на диалекте и ушел, посмеиваясь.
      — Что это за язык?
      — Аргентинский. Разве я тебе об этом не говорил?
      — Не знаю. — Через некоторое время молодой Человек добавил: — Боюсь, что я многое забыл.
      — Ну и пусть, — мягко сказал Пью, внезапно осознав, как важен этот разговор. — Ты поможешь мне поработать на компьютере, Каф?
      Тот кивнул.
      У них было много недоделок, и работа отняла весь день. Каф был отличным помощником, быстрым и сообразительным, и чем-то напоминал самого Пью. Правда, его бесцветный голос действовал на нервы, но это можно было пережить — через день прибудет корабль — старая команда, товарищи и друзья.
      Днем они сделали перерыв, чтобы выпить чаю, и Каф спросил:
      — Что случится, если корабль разобьется? — Они все погибнут.
      — Что случится с вами? — С нами? Мы передадим по радио SOS и будем жить на половинном рационе, пока не придет спасательный корабль с третьей базы. На это уйдет четыре с половиной года. Мы наскребем припасов для троих на четыре-пять лет. Туго придется, но перебьемся.
      — И они пошлют спасательный корабль из-за трех человек?
      — Конечно.
      Каф больше ничего не сказал.
      — Хватит рассуждать на веселые темы, — сказал Пью, поднимаясь из-за стола, чтобы вернуться к приборам. Он покачнулся, и стул вырвался из руки. Пью, не закончив пируэта, врезался в стену купола.
      — Ну и ну, — сказал он. — Что это было?
      — Землетрясение, — ответил Каф.
      Чашки плясали, звонко ударяясь о стол, ворох бумаг взвился над ящиком, крыша купола вздувалась и оседала. Под ногами рождался глухой грохот, наполовину звук, наполовину движение.
      Каф сидел неподвижно. Землетрясением не испугаешь человека, погибшего при землетрясении.
      Пью побелел, черные жесткие волосы разметались. Он был напуган. Он сказал:
      — Мартин в траншее.
      — В какой траншее?
      — На линии большого сброса. В эпицентре здешних землетрясений. Погляди на сейсмограф.
      Пью сражался с заклиненной дверью дрожащего шкафа.
      — Что вы делаете?
      — Надо спешить ему на помощь.
      — Мартин взял ракету. Летать на флаерах во время землетрясения опасно. Они выходят из-под контроля.
      — Заткнись ты, ради бога!
      Каф поднялся, и голос его был так же ровен и бесцветен, как и всегда.
      — Нет никакой необходимости отправляться сейчас на поиски. Это ведет к неоправданному риску.
      — Если услышишь, что он нажал на кнопку тревоги, немедленно сообщи мне по рации, — сказал Пью, защелкивая шлем и бросаясь к люку.
      Когда он выбежал наружу, Либра уже подобрала свои порванные юбки и вся она, до самого красного горизонта, отплясывала танец живота.
      Из-под купола Каф видел, как флаер набрал скорость, взвился вверх в красном туманном свете подобно метеору и исчез на северо-востоке. Вершина купола вздрогнула, и земля кашлянула. К югу от купола образовался сифон, выплюнувший столб черного газа.
      Пронзительно зазвенел звонок, и на центральном контрольном пульте вспыхнул красный свет. Под огоньком била надпись "Скафандр N_2", и от руки там было нацарапано "А.Г.М." Каф не выключил сигнала. Он попытался связаться с Мартином, потом с Пью, но не получил ответа.
      Когда толчки прекратились, Каф вернулся к работе и закончил то, что они делали с Пью. Это заняло часа два. Через каждые полчаса он пытался связаться со "скафандром N_2" и не получал никакого ответа, затем радировал "скафандру N_1" и тоже не получал ответа. Красный огонек потух примерно через час.
      Подошло время ужинать. Каф приготовил себе ужин и съел его. Потом лег на койку.
      Последние толчки улеглись, и лишь иногда по планете прокатывались отдаленный гул и дрожь. Солнце висело на западе, светло-красное, огромное, похожее на чечевицу, и все никак не садилось. Было тихо.
      Каф поднялся и принялся расхаживать по заваленному вещами, неприбранному пустынному дому. Здесь царила тишина. Он подошел к магнитофону и поставил первую попавшуюся ленту. Это была чистая электронная музыка, лишенная гармонии и голосов. Музыка кончилась. Тишина осталась.
      Форменный комбинезон Пью с оторванной пуговицей висел над кучей образцов породы. Каф смотрел на него.
      Тишина продолжалась.
      Детский сон: нет никого на свете, кроме меня. Во всем мире ни одного живого существа.
      Низко над долиной, к северу от купола, сверкнул метеорит.
      Рот Кафа открылся, будто он хотел что-то сказать, но не раздалось ни звука. Он быстро подошел к северной стене и вгляделся в желатиновый красный сумрак.
      Звездочка подлетела и опустилась. Перед люком возникли две фигуры. Когда они вошли, Каф стоял у люка. Скафандр Мартина был покрыт пылью и оттого казался старым, покоробленным, словно поверхность Либры. Пью поддерживал его под руку.
      — Он ранен?
      Пью снял скафандр, помог Мартину раздеться.
      — Перенервничал, — сказал он коротко.
      — Обломок скалы упал на ракету, — сказал Мартин, усаживаясь за стол и размахивая руками. — Правда, меня там не было. Я, понимаешь, приземлился и копался в угольной пыли, когда почувствовал, что все вокруг затряслось. Тогда я выбрался на участок вулканической породы, который присмотрел еще сверху. Так было надежнее и дальше от скал. И тут же увидел, как кусок планеты рухнул на мою ракету. Ну и зрелище! Тогда мне пришло в голову, что запасные баллоны с кислородом остались в ракете, так что я нажал на кнопку тревоги. Но по радио связаться ни с кем не смог — во время землетрясений здесь всегда так бывает. Я не знал, получили ли вы мой сигнал. А вокруг все прыгало, и скалы разваливались на глазах. Летели камни, и пыль поднялась такая, что в метре ничего не видно. Я уже начал подумывать, чем же я буду дышать через пару часов, как увидел, что старик Оуэн кружит над траншеей в пыли и камнях, словно огромная уродливая летучая мышь…
      — Есть будешь? — спросил Пью.
      — Конечно, буду. А как ты здесь пережил землетрясение, Каф? Повреждений нет? Не такое уж и сильное было землетрясение, правда? Что показывал сейсмограф? Мне не повезло, что я оказался в самой серединке. Чувствовал себя так, как на Рихтере-15, словно вся планета рассыпалась…
      — Садись, — сказал Пью. — И ешь.
      После того как Мартин поел, поток слов истощился. Мартин доплелся до койки, все еще стоявшей в том дальнем углу, куда он поставил ее, когда Пью пожаловался на его храп.
      — Спокойной ночи, безлегочный валлиец, — крикнул он.
      — Спокойной ночи.
      Больше Мартин ничего не сказал. Пью затемнил купол, убавил свет в лампе, пока она не стала гореть желтым светом свечи. Затем, не говоря ни слова, сел, погрузившись в свои мысли.
      Тишина продолжалась.
      — Я кончил расчеты.
      Пью благодарно кивнул.
      — Я получил сигнал Мартина, но не смог связаться ни с ним, ни с вами.
      Сделав над собой усилие, Пью сказал:
      — Мне не следовало улетать. У него еще оставалось кислорода на два часа даже с одним баллоном. Когда я помчался туда, он мог направиться домой. Так бы мы все друг друга растеряли. Но я перепугался.
      Тишина вернулась, нарушаемая лишь негромким храпом Мартина.
      — Вы любите Мартина?
      Пью зло взглянул на него:
      — Мартин мой друг. Мы работали вместе, и он хороший человек. — Он помолчал. Потом добавил через некоторое время: — Да, я его люблю. Почему ты спрашиваешь?
      Каф ничего не отвечал, только смотрел на Пью. Выражение его лица изменилось, словно он увидел что-то, чего раньше не замечал. И голос его изменился:
      — Как вы можете… как вы…
      Но Пью не сумел ему ответить.
      — Я не знаю, — сказал он. — В какой-то степени это вопрос привычки. Не знаю. Каждый из нас живет сам по себе. Что же делать, если не держаться за руки в темноте?
      Странный, горящий взгляд Кафа потух, словно сожженный собственной силой.
      — Устал я, — сказал Пью. — Ну и жутко же было разыскивать его в черной пыли и грязи, когда в земле раскрывались и захлопывались жадные пасти… Я пошел спать. Корабль начнет передачу часов в шесть.
      Он встал и потянулся.
      — Там клон, — сказал Каф. — Они везут сюда другую исследовательскую команду.
      — Ну и что?
      — Клон из двенадцати. Я их видел на "Пассерине".
      Каф сидел в желтом тусклом свете лампы и, казалось, видел сквозь свет то, чего он так боялся: новый клон, множественное «я», к которому он не принадлежал. Потерянная фигурка из сломанного набора, фрагмент, не привыкший к одиночеству, не знающий даже, как можно отдавать свою любовь другому человеку. Теперь ему предстоит встретиться с абсолютом, с замкнутой системой клона из двенадцати близнецов. Слишком многое требовалось от бедного парня. Проходя мимо, Пью положил руку ему на плечо:
      — Шеф не будет требовать, чтобы ты оставался здесь с клоном. Можешь вернуться домой. А может, раз уж ты космический разведчик, отправишься дальше с нами? Мы найдем тебе дело. Не спеши с ответом. Ты справишься.
      Пью замолчал. Он стоял, расстегивая куртку, чуть сгорбившись от усталости. Каф посмотрел на него и увидел то, чего не видел раньше. Увидел его, Оуэна Пью, другого человека, протягивающего ему руку в темноте.
      — Спокойной ночи, — пробормотал полусонный Пью, залезая в спальный мешок. И он не услышал, как после паузы Каф ответил ему, протянув руку сквозь темноту.

Слово для «леса» и «мира» Одно