Эта форма, смоделированная Пенделем, отличалась особым великолепием. Белые бриджи, шитье которых он доверил своему итальянскому портному, специализирующемуся исключительно на брюках, были уже готовы и хранились в одном из подсобных помещений. Они так тесно облегали фигуру, что сидеть в них было невозможно, только стоять. Мундир, раскроем которого и занимался в данный момент Пендель, был выдержан в белых и темно-синих тонах, украшен золотыми эполетами, золотой тесьмой на манжетах, аксельбантами, а также высоким воротником в стиле адмирала Нельсона. Воротник украшала вышивка в виде золотых якорьков в обрамлении дубовых листьев. Последнее было изобретением самого Пенделя, и личный секретарь адмирала пришел в полный восторг, когда ему прислали эскиз по факсу. Пендель так никогда и не понял до конца, что имел в виду дядя Бенни, утверждая, что у него глаз-алмаз. Но всякий раз при взгляде на этот эскиз ему казалось, что утверждение дяди верно.

Он продолжал раскрой под гениальную музыку Малера и постепенно превращался в адмирала Пенделя, сходящего по ступеням блистающей великолепием лестницы на бал в честь его инаугурации. Впрочем, невинные эти мечтания ничуть не отражались на портняжном мастерстве. «Ты идеальный раскройщик, — твердил он себе, — тут надо признать и заслугу твоего покойного партнера и учителя Брейтвейта, и тебе незачем становиться кем-то другим. Ты прирожденный портной, и если ставишь иногда себя на место клиента, так только для того, чтоб усовершенствовать крой. Ну и еще немного пожить в обличье и костюме клиента, пока тот не затребует свой заказ».

Именно в таком счастливом состоянии полупревращения и пребывал Пендель, когда позвонил Оснард. Сперва к телефону подошла Марта. Марта была его секретаршей, отвечала на звонки, вела бухгалтерский учет и делала бутерброды. Суровое и преданное крошечное создание, мулатка с покрытым шрамами косоватым лицом — следами от прививки и неудачной хирургической операции.

— Доброе утро, — произнесла она по-испански своим красивым голосом.

Не «Гарри» и не «сеньор Пендель» — этого она себе никогда не позволяла. Просто «Доброе утро» самым что ни на есть ангельским голоском, поскольку лишь голос и глаза были единственным ее украшением.

— И тебе доброе утро, Марта.

— Вам звонит новый клиент.

— С какой стороны от моста?

Это давно стало их расхожей шуткой.

— С вашей. Звать Оснард.

— Как?

— Сеньор Оснард. Он англичанин. Шутит.

— И как же шутит?

— Ой, не спрашивайте.

Отложив ножницы, Пендель приглушил Малера и придвинул к себе блокнот заказов и карандаш. На столе, где производился раскрой, он всегда поддерживал безукоризненный порядок: ткань тут, выкройки там, книга с записями размеров тоже на своем месте. Раскроем он обычно занимался в черном жилете со спинкой из шелка и расстегнутой верхней пуговкой — собственной модели и пошива. Панделю нравился этот стиль, строгий деловой дух, которым он был отмечен.

— Как прикажете записать по буквам? — весело осведомился он, когда Оснард повторил свое имя.

В голосе Пенделя, когда он говорил по телефону, всегда слышалась улыбка. И у незнакомцев складывалось впечатление, что говорят они с очень приятным человеком. Такой человек просто не может не понравиться. Но, видимо, Оснард был наделен тем же заразительным даром, а потому, едва обменявшись несколькими словами, оба они развеселились, и вся их дальнейшая типично английская и довольно продолжительная беседа проходила легко и непринужденно.

— «Осн» в начале и «ард» в конце, — ответил Оснард, и нечто в манере и голосе подсказало Пенделю, что человек этот наделен редкостным остроумием. Именно так он и записал имя нового клиента, двумя группами из трех букв со знаком amp; посредине.

— А кстати, вы Пендель или Брейтвейт? — осведомился в свою очередь Оснард.

На что Пендель, которому частенько задавали этот вопрос, ответил пространно и в самой изящной манере:

— Вообще-то, фигурально выражаясь, я как бы един в двух лицах. Партнер мой, Брейтвейт, сколь ни прискорбно это сообщить, давно уже умер. Но смею вас заверить, заложенные им стандарты живы и соблюдаются этим домом по сей день, что доставляет радость всем, кто знал этого замечательного человека.

В каждой из фраз Пенделя, особенно когда он говорил о своей профессии, чувствовалась живость, присущая человеку, возвратившемуся в знакомый мир из долгой ссылки. И еще они немного зависали на конце, напоминая концертный пассаж, когда публика ожидает логического завершения музыкального отрывка, а он все не кончается.

— Прискорбно слышать, — после небольшой паузы ответил Оснард и немного понизил тон, как бы отдавая тем самым дань уважения покойному. — И отчего именно он скончался?

Пендель отметил про себя: все же странно, как много раз ему задавали тот же вопрос. И тут же отмел эту мысль. Вопрос вполне естественный, стоит только вспомнить, что все мы, рано или поздно, уйдем в мир иной.

— Они называют это ударом, мистер Оснард, — ответил он самоуверенным тоном, который обычно выбирают здоровые люди для рассуждений на подобную тему. — Но лично сам я, если уж быть до конца честным, считаю причиной разбитое сердце, что было вызвано трагическим и неожиданным закрытием нашего предприятия на Сейвил Роу вследствие карательных мер, предпринятых налоговиками. Могу ли я спросить, и не сочтите мое любопытство непристойным, вы постоянно живете здесь или только проездом в Панаме?

— Приехал в город пару дней тому назад. И собираюсь пробыть достаточно долго.

— Тогда добро пожаловать в Панаму, сэр. И еще, могу ли я узнать какой-либо контактный телефон, по которому можно будет найти вас? На тот случай, в этих краях довольно редкий, если мы вдруг потеряем друг друга?

Оба они, будучи выходцами из Англии, старались определить происхождение друг друга по акценту. Для Оснарда происхождение Пенделя было очевидно, равно как и желание скрыть его. В голосе, несмотря на всю его мягкость и приятность, проскальзывали характерные нотки Лиман-стрит, находившейся в Ист-Энде. И хотя Пендель произносил гласные правильно, его подводила интонация, понижение тона в конце. И даже если бы этого не было, подвела бы некая высокопарность слога. Пенделю, в свою очередь, показалось, что в манере Оснарда глотать целые слоги прослеживается манера привилегированного класса — таким, как он, свойственно игнорировать счета дяди Бенни. Но они говорили и слушали дальше, и Пенделю начало казаться, что между ними возникает молчаливое понимание, как между двумя ссыльными, где каждая из сторон с радостью готова отбросить все предубеждения ради того общего, что их связывает.

— Поживу в «Эль Панама» до тех пор, пока моя квартира не будет готова, — объяснил Оснард. — А она должна была быть готова еще месяц тому назад.

— Вот так всегда, мистер Оснард. Эпоха строителей и строительства подошла к концу. Сам убеждался в этом много раз и не устану повторять. Что в Тимбукту, что в Нью-Йорк Сити — все едино. Самое неэффективное на свете занятие — это строительство.

— И у вас там в пять, должно быть, становится потише? Наплыв спадает часам эдак к пяти?

— Пять часов — самое благодатное у нас время, мистер Оснард. Вся моя публика, благополучно откушав ленч, возвращается на рабочие места, а то, что я называю предобеденным часом, еще впереди. — Он подавил извинительный смешок. — Ну вот вам, пожалуйста. Я оказался лжецом. Ведь сегодня пятница, а потому все мои помощники спешат к женам домой пораньше. В силу этого ровно в пять буду счастлив уделить внимание исключительно вам.

— Вы лично? Собственной персоной? Но ведь большинство модных портных нанимают служащих, которые и выполняют за них самую тяжелую работу.

— Боюсь, я в этом смысле человек самый что ни на есть старомодный, мистер Оснард. Для меня появление каждого нового клиента является своего рода вызовом. Я сам снимаю все мерки, сам делаю раскрой и примерку. Причем меня совершенно не волнует, сколько их будет, этих примерок, лишь бы костюм сидел хорошо. И ни одна из частей костюма не покинет ателье до тех пор, пока я лично не прослежу за каждой стадией ее изготовления.

— О'кей. И сколько же? — осведомился Оснард. Но ничуть не оскорбительным, скорее игривым тоном.

Добродушная улыбка на лице Пенделя стала еще шире. Если бы он говорил на испанском, который стал его второй душой и которому он теперь отдавал предпочтение, он бы ничуть не затруднился с ответом. В Панаме никогда и никого не смущают разговоры о деньгах, за исключением тех случаев, когда последние подходят к концу. Но эти англичане, выходцы из высшего класса, всегда так непредсказуемы, когда речь заходит о деньгах, причем чем они богаче, тем экономнее.

— Я произвожу предметы высшего качества, мистер Оснард. И всегда говорю: «Роллс-Ройсы» задаром не бывают. То же относится и к фирме «Пендель и Брейтвейт».

— Так сколько же?

— Ну, сэр, две с половиной тысячи за стандартный костюм-двойку, это, я считаю, вполне нормально. Хотя может обойтись и дороже, тут зависит от ткани и фасона. Пиджак или блейзер — полторы, жилетка — шестьсот. А поскольку у нас есть тенденция использовать более легкие материалы и мы обычно рекомендуем клиенту заказать вторую пару брюк, за специальную цену, восемьсот долларов, то… Судя по вашему молчанию, вы, должно быть, шокированы, мистер Оснард?

— Просто мне казалось, что больше двух такой костюм обычно не обходился.

— Да, сэр, все правильно, именно так оно и было еще три года тому назад. Но, увы, с тех пор покупательная способность доллара упала, а мы в «П и Б» вынуждены закупать все те же самые лучшие материалы — думаю, не стоит напоминать вам, что только такие мы и используем, — и за ценой не стоим. Многие поступают из Европы, и все без исключения, — он собирался завернуть фразу типа «соотносимы с твердой валютой», но передумал, — лично я предпочитаю работать с тканями от «Ральф Лорен», вот и набегает две с половиной, а иногда и больше. К тому же, смею заметить, мы обеспечиваем и дальнейший должный уход и подгонку пошитой у нас одежды. Не думаю, что вы можете вернуться в магазин готовой одежды и заявить продавцу, что за последнее время рас полнели в плечах, я прав, сэр? Во всяком случае, не бесплатно. А что именно вы намеревались у нас заказать?

— Что? О, да пару самых обычных вещей. Начнем, пожалуй, с пары пиджачных костюмов, а дальше видно будет. Дальше на полную катушку.

— На полную катушку, — с благоговением произнес Пендель. На него нахлынули воспоминания о дядюшке Бенни. — Вот уж лет двадцать как не слышал этого выражения, мистер Оснард. Это ж надо, на полную катушку. Господи ты боже мой!…

Любой другой портной на его месте не стал бы выказывать таких восторгов и вернулся бы к раскрою адмиральского мундира. И наш Пендель в любой другой день поступил бы именно так. О визите они договорились, о цене тоже, всеми положенными любезностями обменялись. Но общение с Оснардом, пусть даже по телефону, доставляло Пенделю истинное удовольствие. После визита в банк он чувствовал себя одиноко и как-то неуютно. Клиентов-англичан у него было мало, друзей-англичан — и того меньше. Луиза, верная принципам покойного отца, не поощряла таких знакомств.

— Насколько я понял, «П и Б» лучшее и единственное в своем роде ателье в Панаме? Обшивает исключительно богатеев и разных там шишек? — спросил Оснард.

Пендель еще раз восхитился — выражению «шишки». И ответил скромно:

— Нам хотелось бы так думать, сэр. Бахвальство нам не к лицу, но смею заверить, нам есть чем гордиться. И последние десять лет путь наш отнюдь не был усыпан розами. Если честно, со вкусом у людей в Панаме просто беда. Но так было здесь, пока не появились мы. Пришлось сперва научить этих людей одеваться, а уж потом начать продавать им свои вещи. Такая куча денег за какой-то там костюм?… Они считали, что мы просто сумасшедшие. Но постепенно они поняли, что к чему, и теперь, должен с радостью отметить, просто не знают удержу. Вошли, что называется, во вкус. Начали понимать, что мы не просто выдаем им костюм и требуем за него деньги.

Мы обеспечиваем переделку и уход за вещами, мы всегда рады, когда они возвращаются к нам, мы их верные друзья и помощники, люди, одним словом. А кстати, вы случайно не из газетчиков, а, сэр? Недавно нас тут позабавили одной статейкой, она появилась в местном варианте «Майами Геральд», может, вы обратили внимание?…

— Должно быть, пропустил.

— Тогда позвольте мне сказать вам следующее, мистер Оснард. И если не возражаете, совершенно серьезно. Мы одеваем президентов, адвокатов, банкиров, епископов, членов законодательных собраний, генералов и адмиралов. Мы одеваем тех, кто понимает, что такое пошитый на заказ костюм, и кто может заплатить за него, вне зависимости от того, какого он цвета или какова репутация нашего клиента. Что вы на это скажете?

— Звучит многообещающе. Весьма многообещающе. Что ж, тогда договорились, ровно в пять. В самый приятный для вас час, мистер Пендель.

— Ровно в пять, мистер Оснард. Жду с нетерпением этого часа.

— Я тоже.

— Ну, вот тебе, еще один прекрасный новый клиент, Марта, — сказал Пендель, когда она зашла к нему со счетами.

Он всегда говорил с Мартой несколько ненатуральным тоном. То же относилось и к ее манере выслушивать хозяина. Марта всегда отворачивала голову, умные темные глаза смотрели куда-то в сторону, занавес темных волос скрывал изуродованную часть лица.

С этого все и началось. Называвший себя впоследствии тщеславным глупцом, Пендель был заинтригован и польщен. Этот Оснард был, несомненно, человеком занятным, а Пенделю, как и дяде Бенни, всегда нравились такие люди. А уж среди британцев, что бы там ни говорили о них Луиза и ее отец, такие люди попадались чаще. Возможно, он, отказавшийся от родины много лет тому назад, выбрал себе не столь уж и плохое место обитания. И скрытность, проявленная Оснардом, когда речь зашла о роде его деятельности, нимало его не волновала. Многие его клиенты проявляли подобную скрытность, иначе бы не были теми, кем стали. И он все понял и не стал настаивать. И, положив телефонную трубку, вернулся к адмиральскому мундиру и занимался им до тех пор, пока не наступило время ленча. И после него — тоже, вплоть до того самого заветного часа, пока не пришел Оснард и не разрушил в нем остатки невинности и доверчивости.

Но до того его успел навестить еще один человек, и не кто-нибудь, а сам Рафи Доминго, главный панамский плейбой, которого Луиза просто терпеть не могла.

— Сеньор Доминго, сэр! — Пендель раскрыл навстречу ему объятия. — Счастлив видеть вас, в вашем присутствии я сразу безрассудно молодею! — Тут он спохватился, понизил голос и добавил: — Смею напомнить тебе, Рафи, что, согласно определению покойного Брейтвейта, у истинного джентльмена, — тут он многозначительно подергал край рукава на блейзере Доминго, — рубашка должна выступать из-под манжеты на ноготь большого пальца, не более того.

После чего состоялась примерка нового парадного пиджака Рафи, в чем не было особой нужды — ну разве что продемонстрировать его другим клиентам «П и Б», которые начали собираться к концу дня в ателье — со своими мобильными телефонами, сигарным дымом и громкой хвастливой болтовней о выгодных сделках и любовных победах. Следующим на очереди был Аристид, бракетазо — прозвище это означало, что он женился на деньгах, и по этой причине друзья относились к нему как к мученице, только мужского рода. Затем появился Рикардо-называйте-меня-просто-Рики, занимавший небольшую, но весьма доходную должность в высших эшелонах Министерства общественных работ. Он выбил себе право, исключительное и вечное, строить каждую дорогу в Панаме. Рики сопровождал Тедди, он же Медведь, самый ненавидимый в Панаме журналист-газетчик и, несомненно, самый уродливый. От него так и веяло одиночеством и холодом, но на Пенделя, похоже, это никак не действовало.

— Тедди, знаменитый борзописец, хранитель наших подпорченных репутаций! Сделайте же паузу, сэр. Дайте передохнуть нашим измученным душам!

А затем подоспел и Филип, бывший при Норьеге министром здравоохранения — или образования? «Марта, бокал для его превосходительства! И утренний костюм, будьте любезны, тоже для его превосходительства. Одна, последняя примерка, и думаю, мы доведем его до ума. — Он понизил голос: — Мои поздравления, Филип. Слышал, она очень капризна, очень красива и просто обожает вас», — и Пендель благоговейным шепотом принялся перечислять все остальные достоинства новой любовницы Филипа.

Все эти и другие бравые мужчины беспечно входили и выходили из владений Пенделя в ту последнюю счастливую пятницу в истории человечества. А сам Пендель с легкостью и проворством обходил своих посетителей, смеялся, торговался, цитировал мудрые высказывания покойного Артура Брейтвейта. Радовался их радостям и оказывал им всяческие знаки внимания.