Впереди, на груде коробок из-под электрического оборудования, стоял большой красный телефон. Среди посольских ходила шутка, что это его прямая связь с самим господом богом. Приклеенная у основания памятка гласила: «Разговор по этому аппарату стоит 50 000 фунтов в минуту». Оснард приписал внизу: «Милости просим». И вот он поднял трубку и, игнорируя призывы автоматического голоса нажимать на какие-то определенные кнопки и соблюдать положенные инструкции, набрал номер своего букмекера в Лондоне и с его помощью сделал две ставки по пятьсот фунтов каждая на борзых, чьи клички и прочие параметры он, похоже, знал не хуже своего букмекера.

— Теперь только попробуй не выиграть, глупая шлюха! — сказал он. Когда это прежде было с Оснардом, чтоб он ругал собаку?

После чего он занялся своим суровым ремеслом. Достал из отделения для бумаг чистую папку с надписью на обложке «СТРОГО СЕКРЕТНО. БУЧАН», отнес ее в кабинет, включил свет, уселся за стол, рыгнул и, обхватив голову руками, принялся перечитывать инструкции на четырех страницах, которые получил сегодня днем от директора Лаксмора из Лондона и которые столь старательно и терпеливо расшифровал собственноручно. А потом принялся читать текст вслух, очень смешно и похоже имитируя провинциальный шотландский акцент Лаксмора.

— Следующие положения необходимо заучить наизусть. — Он пощелкал языком. — Этот сигнал не подлежит вторичному использованию, все полученные материалы следует уничтожить через семьдесят два часа после их получения, молодой мистер Оснард… Вы должны рекомендовать БУЧАНУ соблюдать следующие… — Снова пощелкивание языком. — Вы можете обещать БУЧАНУ следующие гарантии, но лишь в случае… Передавать вознаграждение разрешается вам лично, но лишь с учетом крайней нужды и соблюдением всех необходимых мер… о, да!

Испустив стон отчаяния, он сложил телеграмму пополам, достал из ящика стола чистый белый конверт, вложил в него телеграмму и запихнул конверт в левый карман брюк от «Пенделя и Брейтвейта», счет за которые послал в Лондон, мотивируя вынужденными оперативными расходами. Вернувшись в комнату-сейф, он взял потрепанный кожаный портфель, специально непохожий на представительский, поставил его на полку и уже другим ключом с того же кольца отпер стенной сейф с зеленой дверцей, где лежали гроссбух в твердом переплете, а также толстые пачки пятидесятидолларовых банкнот — сотенные, как он сам объяснил в Лондоне, всегда вызывают подозрение.

При свете голой лампочки под потолком он открыл гроссбух на нужной странице. Лист бумаги был разделен на три колонки, в каждой красовались выведенные от руки столбики цифр. Колонка слева была озаглавлена буквой "Г", что означало Гарри, правая — "Э", то есть Энди. Центральная колонка со столбиком внушительных сумм была озаглавлена «Приход». Столь любимые сексологами аккуратные кружочки и стрелочки указывали в разных направлениях. Изучив в скорбном молчании все три колонки, Оснард достал карандаш и нехотя вписал цифру "7" в центральную колонку, затем обвел ее кружочком и пририсовал стрелку, указывающую влево, к колонке "Г". Затем вывел цифру "3" и уже более веселым, даже залихватским росчерком направил ее к колонке "Э", для Энди. Мурлыкая под нос какую-то мелодию, он отсчитал из сейфа семь тысяч долларов и уложил в потрепанный портфель. Смел туда же спрей против мух и прочие ненужные мелочи. С самым пренебрежительным видом. Словно презирал себя, что было недалеко от истины. Закрыл портфель. Запер сейф, затем — комнату-сейф и наконец входную дверь.

Он вышел на улицу — ему улыбалась полная луна. Звездное небо дугой повисло над бухтой, зеркальным его отражением были огоньки кораблей, застывших в ожидании на темном горизонте. Он поймал такси, это был кэб «Понтиак», назвал адрес. И вскоре они уже тряслись по дороге к аэропорту, и Оснард с любопытством разглядывал сиренево-розового Купидона из неоновых лампочек, игриво нацелившего свою стрелу в сторону бунгало «для любви», которые тот рекламировал. Черты лица его словно затвердели, это было заметно лишь при свете фар пролетающих мимо машин. Маленькие темные глазки продолжали неустанно следить за дорогой в зеркальцах заднего и бокового вида, и в них в свете тех же фар вспыхивал огонек. Благоприятным случаем может воспользоваться лишь подготовленный ум, произнес он про себя. То было любимое изречение его учителя из начальной школы, который как-то, отстегав его до синяков, предложил сгладить разницу между ними, раздевшись догола.

Неподалеку от Уэтфорда, что к северу от Лондона, находится Оснард-Холл. Чтобы попасть туда, надо совершить сложный и путаный объезд, затем резко свернуть, проехать через захудалое имение под названием «Поляна с вязами», потому что именно вокруг этого места некогда росли большие вязы. Последние пятьдесят лет Оснард-Холл был более обитаем, нежели на протяжении четырех предшествующих столетий. То в нем устраивали дом престарелых, то исправительное учреждение для малолетних правонарушителей, то питомник для разведения гончих. Затем здесь под руководством старшего брата Оснарда, мрачноватого джентльмена по имени Линдсей, было организовано нечто вроде храма медитаций для последователей какой-то восточной секты.

Во время всех этих трансформаций сам Оснард находился то в Индии, то в Аргентине, однако принимал участие в дележе ренты, спорил о ремонте и стоимости содержания дома и выражал сомнение в том, что состарившейся няне следует выплачивать пенсию. Но постепенно, по мере того как вместе с ними старел и приходил в упадок родной дом, братья махнули на него рукой, им просто не хотелось возиться. Дядя Оснарда забрал свою долю в Кению и все там растратил. Кузен Оснарда счел, что разбогатеть можно только в Австралии, купил там устричную ферму и остался в выигрыше. Адвокат Оснардов, изрядно пощипав семейную собственность, которой управлял по доверенности, украл все, что осталось после удручающе неумелого управления, и пустил себе пулю в лоб. Оснарды, не оказавшиеся среди пассажиров «Титаника», пошли ко дну вместе со страховой компанией «Ллойд». Мрачный Линдсей, никогда не признававший полумер, обрядился в шафрановую робу буддистского монаха и повесился на единственной уцелевшей в саду вишне.

Лишь родители Оснарда, хоть и обнищавшие, сохраняли порой просто удручающую живость и энергию. Отец заложил семейное имение в Испании, умудрялся жить на жалкие крохи, оставшиеся от его состояния, и доить испанских родственников. Мать поселилась в Брайтоне, где делила крохотную холостяцкую квартирку с чихуахуа и бутылкой джина.

Другие на месте Оснарда при виде столь удручающих перспектив отправились бы в дальние края искать счастья. На худой конец — в Испанию, где можно было греться на солнышке и ничего не делать. Но Оснард еще с младых ногтей почему-то вбил себе в голову, что создан для Англии, мало того, что Англия создана для него. Полное лишений детство, самые бедные школы-пансионы оставили в его душе неизгладимый отпечаток. И вот в возрасте двадцати лет он счел, что уже отдал родной Англии больше, чем могла бы рассчитывать любая порядочная страна, и решил, что настала пора не отдавать, а получать.

Весь вопрос, как? Он не сумел овладеть ни специальностью, ни каким-либо прибыльным ремеслом, не проявил особых талантов ни на поле для гольфа, ни в постели. Зато с необыкновенной ясностью понимал, что Англия разлагается и что он способен применить свои силы и способности в каком-нибудь загнивающем английском учреждении, которое возместит ему то, чего в свое время недодали другие подобные учреждения. Первой на ум пришла Флит-стрит. Но он был полуграмотен и абсолютно беспринципен. Он хотел лишь рассчитаться. И эти качества как нельзя лучше соответствовали тем требованиям, которые предъявлялись к новому нарождающемуся классу газетчиков. После двух многообещающих лет работы в качестве репортера в «Лоуборо Ивнинг Мессенджер» карьера его с треском провалилась. Причиной тому стала жареная статейка под названием «Сексуальные шалости старейшин города», материалы к которой были почерпнуты из постельных бесед с супругой главного редактора.

И тогда Оснард занялся благотворительностью в пользу братьев наших меньших, и какое-то время ему казалось, что он нашел истинное свое призвание. В роскошных помещениях и зданиях, пригодных для устройства дорогих ресторанов и театров, с болью и страстью обсуждались нужды несчастных британских животных. Для высокооплачиваемых работников фонда не было преград, они посещали все самые престижные гала-концерты и премьеры, банкеты, на которые было принято являться в белых галстуках, ездили по всему миру знакомиться с животными других стран. И все это могло принести вполне ощутимые плоды. «Фонду немедленной помощи ослам» (Организатор: Э. Оснард), а также «Организации досуга для ветеранов собачьих бегов» (Ответственный за финансирование: Э. Оснард) долго и громко аплодировали, но все это длилось до тех пор, пока оба руководителя этих достойных организаций не были приглашены в соответствующие инстанции для финансового отчета.

После этого он на протяжении тягостной и хлопотливой недели обхаживал англиканскую церковь, которая традиционно способствовала продвижению бойких молодых талантов и даже могла представить особо одаренным нечто вроде стипендии или гранта. Но вся его набожность испарилась, как только он узнал, что церковь катастрофически сократила все подобные инвестиции в связи с общим обнищанием христианского мира. В отчаянии он пустился в целый ряд плохо спланированных финансовых авантюр. Каждая длилась недолго, каждая закончилась полным провалом. И он почувствовал: ему, как никогда прежде, нужна настоящая профессия.

— А как насчет Би-би-си? — спросил он секретаря, раз в пятый или пятнадцатый, наверное, вернувшись в отдел вакансий при университете.

Секретарь, преждевременно состарившийся и поседевший мужчина, вяло поморщился.

— Там уже набрали, — сказал он. Тогда Оснард поинтересовался Национальным трестом [20].

— Тебе нравятся старые здания? — осторожно спросил секретарь, точно опасался, что Оснард может их взорвать.

— Да я их просто обожаю. Жить без них не могу.

— Да уж…

Слегка дрожащими пальцами секретарь приподнял уголок какой-то папки и заглянул внутрь.

— Думаю, здесь тебя могут взять. Ты человек со скверной репутацией. В своем роде очаровашка. Два языка, если им, конечно, нужен испанский. Во всяком случае, попытка не пытка.

— Так, значит, Национальный трест?

— Нет, нет. Шпионы. Вот, держи. Отнесешь в укромный уголок и заполнишь невидимыми чернилами.

Оснард нашел свою чашу Грааля. Здесь наконец он обрел свой истинный английский храм, гнилое местечко с более чем приличным финансированием. В тиши именно этого учреждения возносились самые сокровенные молитвы. Здесь работали самые отъявленные скептики, мечтатели, фанатики и безумные аббаты. И водились наличные…

Нельзя сказать, чтобы при поступлении он столкнулся с какими-то непреодолимыми препятствиями. Служба обновилась, освободилась от оков прошлого, стала по-настоящему бесклассовой в лучших традициях тори. И женщин, и мужчин здесь демократично набирали буквально отовсюду, из всех классов общества. И Оснарда отобрали вместе с другими.

— Самое печальное в этой истории с вашим братом Линдсеем, покончившим с собой, даже не сам этот факт. Главное, как, по вашему мнению, это отразилось на вас? — спросил сидевший по ту сторону полированного стола шпионократ с пустыми глазами и пугающей кривой ухмылкой.

Оснард всегда презирал Линдси. И он скроил храбрую гримасу.

— Мне было больно, очень больно, — ответил он.

— Как именно больно? — еще одна ухмылка.

— Ну, такие вещи, они заставляют тебя задаться вопросом: что есть для тебя истинная ценность? Что тебе по-настоящему дорого? Для чего ты родился на этой грешной земле?

— Ну и как бы вы ответили на них? Фигурировала бы здесь Служба?

— Безусловно.

— А вам никогда не казалось… ведь вы так много путешествовали по свету, семья здесь, семья там, двойные паспорта… что вы уже стали не «слишком англичанином» для этого рода службы? Скорее гражданином мира, чем одним из нас? Патриотизм был весьма скользким предметом. Интересно, как справится с этим вопросом Оснард? Начнет оправдываться, защищаться? Будет груб? Или — что хуже всего — чрезмерно эмоционален? Им нечего было опасаться. Ведь он хотел от них только одного — места, где можно было проявить свою аморальность.

— Англия — это то место, где я держу свою зубную щетку, — ответил он и был вознагражден одобрительным смехом.

Он уже начал понимать, в чем заключается их игра. Неважно, что ты говоришь, самое главное — как ты это сделал. Находчив ли этот парень? Легко ли его вывести из себя? Достаточно ли он хитер? Легко ли его напугать, сбить с толку? Обладает ли он даром убеждения? Может ли думать одно, а говорить другое?

— Мы изучили список ваших побед на личном фронте за последние пять лет, юный мистер Оснард, — сказал бородатый шотландец и сощурил глаза, чтоб придать проницательности взгляду. — Должен сказать, он весьма внушителен, — легкое пощелкивание языком, — для такой не слишком продолжительной жизни.

За столом смех, к которому присоединился и Оснард, но не слишком громко и от души.

— Думаю, что наилучший способ оценить любовную интрижку, это посмотреть, чем она кончается, — скромно ответил он. — Большинство моих заканчивались вполне пристойно.

— Ну а остальные?

— Черт, то есть я имел в виду, господи, кому из нас не доводилось просыпаться в чужих постелях?

И, что было ничуть не характерно для подобных собраний, все шестеро сидевших за столом напротив него, в том числе и бородатый, снова вознаградили Оснарда осторожным смехом.

— Вы член семьи. Надеюсь, вы понимаете это? — сказал начальник отдела кадров, в качестве поздравления обменявшись с новичком рукопожатием.

— Что ж, от души надеюсь, так оно и есть, — сказал Оснард.

— Нет, нет. Вы меня не поняли. Я имел в виду старую семью. Одна тетя. Один кузен. Или вам о них действительно ничего не известно?

К великому удовлетворению кадровика, он действительно ничего не знал. И когда услышал, кто они такие, его родственники, из груди Оснарда едва не вырвался грубый животный смех. Впрочем, он в последний момент спохватился и выдавил недоверчиво изумленный смешок.

— Я Лаксмор, — представился бородатый шотландец и тоже пожал ему руку. Рукопожатие оказалось на удивление схожим с первым, те же крупные, сильно выступающие костяшки пальцев. — Я курирую Иберию, Латинскую Америку, а также пару-тройку других мест в том же регионе. Возможно, вы слышали обо мне в связи с той небольшой заварушкой на Фолклендах. Милости прошу ко мне, после того как вы пройдете столь необходимые вам подготовительные курсы, юный мистер Оснард.

— Жду не дождусь, — не растерялся Оснард.

И ничуть не покривил при этом душой. По его наблюдениям, шпионы эпохи, наступившей после «холодной войны», знавали и лучшие, и худшие времена. Служба была готова пустить деньги на ветер, но где, скажите, разразится буря? Застрявший в так называемом Испанском Погребе, служившем одновременно редакторским отделом мадридского телефонного справочника, среди осатаневших от непрерывного курения уже немолодых дебютантов оркестра под управлением Алисы, молодой стажер делал беглые наброски для своих малоприятных нанимателей, окопавшихся на торжище в Уайтхолле:

"Предпочтительнее всего Ирландия: регулярные доходы, отличные долгосрочные перспективы, но сборы скудны, если распределить между соперничающими агентствами.

Исламисты воинствующего толка: спорадические взрывы активности, в основном неуправляемые. В качестве замены красного террора никак не пригодны.

Оружие за наркотики, компании с ограниченной ответственностью: никакого смысла. Службе ни за что не разобраться, кому платить: то ли егерю, то ли браконьеру".

Что же касается самого ходового товара нынешнего века — промышленного шпионажа, то лично он считал, что достаточно взломать нескольких тайваньских кодов или переманить на свою сторону несколько корейских шифровальщиков — и большего для процветания английской промышленности сделать просто нельзя. Был просто убежден в этом, пока его не призвал к себе Скотти Лаксмор.

— Панама, мой юный друг мистер Оснард, — говорил он, расхаживая по синему ковру своего кабинета, потрескивая суставами, пощелкивая языком, работая локтями, словом, весь в движении, — вот самое подходящее место для молодого офицера, где он может проявить все свои таланты! Да это место для всех нас, если б идиоты, засевшие в казначействе, видели чуть дальше своего носа. Не премину отметить, специально для вас, здесь просматривается та же проблема, что и с Фолклендами. Но, как говорится, гром не грянет, мужик не перекрестится.

Кабинет у Лаксмора был просторный и близок к самому Олимпу. Через его тонированные и бронированные окна был виден по ту сторону Темзы Вестминстерский дворец. Сам Лаксмор был маленький. Острая бородка и энергичная походка никак не помогали ему казаться больше и значительней. Он был стариком в этом мире молодых людей и знал, что если сбавит прыть, упадет. Во всяком случае, так казалось Оснарду. И еще у Лаксмора была привычка прищелкивать языком и с шумом втягивать воздух сквозь зубы — точно он постоянно сосал леденец.

— Но мы делаем успехи. Нас донимают Министерство торговли и Банк Англии. Министерство иностранных дел пока что не впало в истерику, но выражает сдержанную озабоченность. Помню, они выражали примерно те же эмоции, когда я имел удовольствие ознакомить их с намерениями генерала Гальтиери относительно пресловутых Мальвинских островов.

Сердце у Оснарда тоскливо заныло.

— Но, сэр… — возразил он робким тоном, как и подобает неофиту.

— Да, Эндрю?

— Какие у Британии могут быть интересы в Панаме? Или я слишком глуп и чего-то недопонимаю?

Лаксмору польстили наивность и простодушие этого мальчика. Самое острое наслаждение он испытывал, формируя и оттачивая для Службы такой благодатный материал, как молодежь.

— Ровным счетом никаких, Эндрю. Страна, подобная Панаме, никаких интересов ни в какой области или форме представлять для Британии не может, — ответил он, кривя в усмешке рот. — Несколько оставшихся на берегу моряков, несколько сот миллионов британских капиталовложений. Довольно подозрительная кучка ассимилировавшихся в свое время британцев, пара дышащих на ладан консультативных комитетов — вот, собственно, и все, чем ограничиваются наши интересы в Панаме.

— Но в таком случае…

Взмахом руки Лаксмор призвал Оснарда к молчанию. А потом заговорил, адресуясь к своему отражению в бронированном стекле:

— Просто иногда надо поставить вопрос несколько иначе, мой юный друг мистер Оснард, и можно получить совсем другие ответы. О да!

— Но как, сэр?

— Что такое наши геополитические интересы в Панаме? Попробуйте задать себе этот вопрос. — Он увлекся. — Что такое наши жизненные интересы? Что диктует нам кровь завоевателей мира, доставшаяся в наследство от великих предков, от традиций нашей великой нации, привыкшей рисковать? Что видим мы в бинокле, наводя его на эти далекие острова, какое будущее для этой страны? Неужели не замечаем сгустившихся над ней черных туч, а, юный мой друг Оснард? — он окончательно воспарил. -

Где еще на всем земном шаре отыщется второй Гонконг, живущий взаймы у времени, где вот-вот разразится очередная катастрофа? — Теперь он смотрел на тот берег реки, и взгляд его был мрачно сосредоточенным. — Варвары уже у ворот, мистер Оснард. Хищники со всех концов света слетаются к маленькой беззащитной Панаме. Вон те огромные часы отсчитывают минуты, оставшиеся до Армагеддона. Неужели нашему казначейству это нужно? Нет. Но они трусы, они, как всегда, уже зажали уши ладонями. Кто выиграет этот самый большой приз в истории наступающего тысячелетия? Арабы? Японцы, оттачивающие свои катанас [21]? Ну, конечно, они! А может, китайцы или какой-нибудь объединенный латиноамериканский консорциум, подкрепленный кокаиновыми миллиардами? И что это за Европа без нас? Снова вылезут эти немцы, эти хитрюги французы. Нет, Британия уже никогда не будет прежней, Эндрю. Это определенно. И нет, нет, это ни в коем случае не наша сфера влияния. Не наш канал. У нас нет интереса в Панаме. Панама — это болото, мой юный мистер Оснард. Панама — это двое мужчин и одна собака, и давайте все выйдем и устроим праздничный ленч!

— Они сошли с ума, — прошептал Оснард.

— Ничего подобного. Они абсолютно правы. Не наша юрисдикция. А Заднего Двора.

Оснарду показалось, что он вовсе перестал что-либо понимать, затем мысль заработала снова. Задний Двор! Сколько раз за время его обучения на курсах упоминалось это название. Задний Двор! Эльдорадо каждого британского шпионократа! Вся власть и влияние сосредоточены на американском Заднем Дворе! Особые отношения возобновляются! Началось столь желанное возвращение к золотому веку, когда сыны Йеля и Оксфорда в твидовых пиджаках снова усядутся бок о бок в тех же отделанных деревянными панелями комнатах и будут делиться своими имперскими фантазиями! Лаксмор между тем вновь забыл о присутствии Оснарда и продолжал рассуждать вслух:

— Американцы снова пошли на это. О да! Потрясающая демонстрация их политической незрелости. Столь характерного для них ухода от интернациональной ответственности. Столь распространенного в их международной политике искажения либеральных ценностей. По секрету могу сказать: мы столкнулись примерно с той же проблемой в этой запутанной истории с Фолклендами. О да! — Странная гримаса исказила его губы, он заложил руки за спину и приподнялся на цыпочки. — И дело не только в том, что американцы подписали этот никудышный договор с панамцами, большое спасибо вам за это, мистер Джимми Картер! Они превозносят его до небес! А результат один — они собираются оттуда уйти и, что еще хуже, оставить, таким образом, своих союзников в полном вакууме. И наша задача его заполнить. Вернее, убедить их заполнить его. Показать им ошибочность их пути. Занять по праву принадлежащее нам место в международной политике. Вообще-то это древнейшая из сказок, Эндрю. Мы последние представители римлян на этой земле. У нас есть знания, зато у них — сила и власть. — Он покосился в сторону Оснарда, затем с удвоенной подозрительностью принялся оглядывать углы комнаты, словно проверяя, не пробрались ли туда незамеченными коварные варвары. — Наша задача… ваша задача, мой юный друг, подготовить там почву. Собрать доказательства, свидетельства, чтобы привести наших американских союзников в чувство. Вы меня понимаете?

— Не совсем, сэр.

— Это потому, что вам пока что еще не хватает умения масштабно мыслить. Но ничего, вы его приобретете со временем. Поверьте мне, приобретете.

— Да, сэр.

— Умение масштабно мыслить состоит из определенных компонентов, Эндрю. Один из них — хорошее знание своего дела. Прирожденным разведчиком можно назвать того человека, который знает, что ищет, еще до того, как найдет. Запомните это, юный мистер Оснард.

— Обязательно, сэр.

— Он подключает интуицию. Он проводит отбор. Он пробует на вкус. Он говорит «да» или «нет», но это вовсе не означает, что он всеяден. Он, можно сказать, даже привередлив. Вы меня понимаете?

— Боюсь, что нет, сэр.

— Хорошо. Потому что когда придет время, вам откроется все. Нет, не все, но хотя бы часть. Маленький такой уголок.

— Жду не дождусь, сэр.

— А что вам еще остается. Терпение — вот еще одна добродетель прирожденного разведчика. Вы должны обладать терпением и невозмутимостью индейца. И его шестым чувством. Вы должны научиться видеть то, что скрыто за горизонтом.

И словно чтоб продемонстрировать ему, как именно это делается, Лаксмор снова устремил взгляд в окно, на неприступные стены Уайтхолла. И нахмурился. Но хмурость эта адресовывалась Америке.

— Опасная неуверенность в себе, вот как я это называю, юный Оснард. Крупнейшая мировая держава попала в путы собственных пуританских принципов. Да поможет нам бог. Неужели они не слышали о Суэце? Да несколько покойников, должно быть, перевернулись в гробу! Нет большего преступления в политике, мой юный мистер Оснард, чем избегать использовать принадлежащую по праву власть! Америка должна обнажить свой меч, иначе она погибнет и утянет нас за собой. Неужели мы должны спокойно смотреть на то, как наше бесценное западное наследие преподносится варварам на блюдечке? Видеть, как обескровливается наша торговля, как буквально сквозь пальцы уходит наша власть, в то время как японская экономика уже затмевает нам солнце и «тигры» Юго-Восточной Азии отрывают от нас по куску? Неужели мы заслуживаем этого? Да мы ли это вообще? Неужели таков дух нынешнего молодого поколения, а, мистер Оснард?

Возможно… Возможно, мы просто напрасно теряем время. Попробуйте разубедить меня, Эндрю. Наверное, я просто посмешище в ваших глазах.

— Это не мой дух. Я точно знаю это, сэр, — преданно глядя ему в глаза, откликнулся Оснард.

— Умница, хороший мальчик. И не мой, не мой. — Лаксмор умолк и смерил Оснарда взглядом, словно прикидывая, стоит ли открыть ему еще одну сокровенную тайну. — Эндрю…

— Сэр?

— Мы, слава богу, не одни.

— Это очень хорошо, сэр.

— Вот ты сказал «хорошо». Но что ты знаешь об этом?

— Только то, что вы говорите мне. И еще… то, что я чувствовал долгие годы.

— Так вам на этих курсах ничего такого не говорили? Что «ничего»? Оснард растерялся.

— Ничего, сэр.

— Ни разу не упоминали о Комитете по планированию и эксплуатации?

— Нет, сэр.

— Под председательством Джеффри Кавендиша, человека во всех отношениях замечательного, широко мыслящего, обладающего незаурядным даром убеждать и оказывать необходимое влияние?

— Нет, сэр.

— О человеке, который знает свою Америку как никто другой?

— Нет, сэр.

— И не было никаких разговоров о новых реалистичных подходах, ведущихся в тайных кулуарах власти? О расширении базы по конверсии политики? О том, что надо отовсюду, из всех слоев общества, собирать достойных мужчин и женщин под наш тайный флаг?

— Нет.

— О поощрении тех, кто ради спасения и сохранения величия страны готов отдать всего себя без остатка? Причем совершенно неважно, кто эти люди, члены королевской семьи, промышленные или газетные магнаты, банкиры, судовладельцы, просто мужчины и женщины со всех концов мира?

— Нет.

— Что все мы вместе будем планировать, а спланировав, претворять в жизнь наши планы? Что будем соблюдать крайнюю осторожность и бдительность в привлечении талантливых умов извне, чтоб, не дай бог, не повредить росток в зародыше? Ничего такого?

— Ничего.

— Тогда я должен держать язык за зубами, мой юный друг мистер Оснард. И вы тоже. Чтоб не давать повода Службе подумать о длине и толщине веревки, на которой они нас повесят. Но ничего. Мы, с божьей помощью, тоже достанем меч из ножен, и он перерубит эту веревку. Забудьте все, что я только что вам говорил.

— Хорошо, сэр.

Закончив эту необычную проповедь, Лаксмор с чувством собственной правоты вернулся к прежней теме:

— Неужели ни наше галантное Министерство иностранных дел, ни высоколобых либералов с Капитолийского холма ни чуточки не беспокоит тот факт, что панамцы органически не способны управлять даже киоском по продаже кофе, не говоря уже о величайших в мире торговых воротах? Что они насквозь коррумпированы, ленивы, думают лишь об удовольствиях, продажны и бездеятельны? — Он резко развернулся. — Кому они собираются продавать себя, Эндрю? Кто их купит? За сколько? И как это отразится на наших жизненно важных интересах? Катастрофа… это не то слово, которое я склонен употреблять бездумно, Эндрю.

— Тогда почему бы не сказать «преступление»? — горя желанием помочь, воскликнул Оснард.

Лаксмор покачал головой. Еще не родился на свет человек, имевший право столь самонадеянно поправлять его определения. У этого ментора и проводника по жизни, в которые он сам себя назначил Оснарду, имелась в колоде еще одна карта, и юный Эндрю должен был увидеть, как он ее разыграет. Поскольку незаметные манипуляции Лаксмора могли воплотиться в реальность только при свидетелях. И вот он взялся за зеленый телефон, соединяющий его с другим бессмертным на Олимпе в Уайтхолле, и на лице его возникло игривое и одновременно многозначительное выражение.

— Таг! — восторженно воскликнул он, и на секунду Оснарду показалось, что это не имя, а кодовое название некой тайной инструкции. — Скажи-ка мне, Таг, прав я или что-то перепутал? Ну, на тему того, что члены «Планирования и эксплуатации» устраивают в следующий четверг маленькие такие посиделки в доме некой персоны?… Ага, значит, все-таки прав. Так, так, так… Мои шпионы, они далеко не всегда пунктуальны. Гм, гм… Таг, а ты не окажешь мне честь отобедать накануне, чтоб мы могли основательно подготовиться к этой встрече?… Ха, ха, ха!… И если к нам присоединится дружище Джефф, ты ведь не будешь против? Только, чур, я плачу! Я настаиваю! Послушай-ка, а где будет удобней для нас обоих? Лучше всего, я думаю, в каком-нибудь тихом местечке, подальше от основного потока. А то и в омут недолго угодить. Есть у меня на уме один миленький итальянский ресторанчик, недалеко отсюда, на набережной. Карандаш у тебя под рукой, Таг?…

И все это время он вертелся на каблуках, привставал на цыпочки и медленно сгибал и разгибал колени, но делал все это осмотрительно, стараясь не наступить на телефонный провод под ногами.

— Панама? — радостно воскликнул кадровик. — В качестве первого поста? Для вас? Еще не оперившегося, в столь нежном возрасте? Где все эти роскошные панамские девочки будут вас искушать? Наркотики, первородный грех, шпионы, жулики всех мастей? Да Скотти, должно быть, тронулся умом!

И, вдоволь нахохотавшись, кадровик сделал то, что и положено было ему сделать. А именно — отправил его в Панаму. Отсутствие опыта у Оснарда препятствием не было. Он получил самые высокие отзывы от своих преподавателей. К тому же он знал язык и обладал незапятнанной в глазах Службы репутацией.

— Главного осведомителя придется подбирать самому, — заметил кадровик с сочувственным вздохом. — В наших списках, к сожалению, там никто не значится. Полностью отдали это местечко на откуп американцам. А те только морочат нам голову. Докладывать будете напрямую Лаксмору, ясно? И постарайтесь без аналитических выводов, по крайней мере, на первых порах. И пока не получите специальной инструкции.