В посольстве не переставали восхищаться молодым Энди. Даже посол Молтби, обычно не склонный к восторгам, как-то заметил, что молодой человек, набравший подряд восемь очков и способный между ударами держать рот на замке, не так уж и плох. Через несколько дней Найджел Стормонт напрочь забыл о своих подозрениях и опасениях. Оснард не выказывал ни малейшего намерения выжить его с должности главы консульского отдела, щадил чувства коллег и блистал — впрочем, не слишком ярко — на коктейлях и обедах.

— Имеются ли у вас предложения на тему того, как я должен объяснять ваше присутствие в этом городе? — довольно холодно осведомился у него Стормонт при первой же встрече. — Я не имею в виду здесь, в посольстве.

— Что, если «наблюдатель по каналу»? — предложил Оснард. — Прислан контролировать британские торговые перевозки в постколониальную эпоху. А что, очень правдоподобно. Просто весь вопрос в том, как именно контролировать.

— Ну а какова подводная часть айсберга в том, что касается американских баз? — осведомился Стормонт, решив проверить осведомленность нового сотрудника.

— Простите, не понял?…

— Останутся здесь военные базы или нет?

— Это вопрос. Многие панамцы заинтересованы в том, чтоб базы остались, это гарант для иностранных инвесторов. Хотя бы на короткий срок. На переходный период.

— Но ведь есть и другие панамцы?

— Сегодня уже нет. Раньше, конечно, другое дело. На янки смотрели как на колонизаторов, захвативших страну в 1904-м, как на позор нации. Именно отсюда в двадцатые годы американские морские пехотинцы атаковали Мексику и Никарагуа, плюс еще участие в разгроме панамских забастовок в двадцать пятом. Американские военные были здесь с начала создания канала. Прежде никто не хотел мириться с этим, кроме банкиров. А сейчас США используют Панаму как базу для нанесения ударов по наркобаронам в Андах и Центральной Америке, как площадку для обучения и подготовки латиноамериканских солдат для последующего участия в боевых действиях против врага, который еще не определен. Американские базы обслуживаются четырьмя тысячами панамцев, еще для одиннадцати тысяч всегда есть работа. Согласно официальным данным, численность американских войск составляет здесь семь тысяч. Но они многое утаивают, думаю, что на самом деле солдат гораздо больше. Согласно другим официальным данным, американское военное присутствие здесь обеспечивает четыре и пять десятых процента валового национального продукта, но все это сущие пустяки по сравнению с неучтенными доходами.

— Ну а договоры? — спросил Стормонт, стараясь не показывать, насколько впечатлен услышанным.

— Договор 1904 года отдал зону канала янки в вечное пользование. По договору же, подписанному Картером в 1977, канал и все, что связано с его эксплуатацией, должно быть возвращено панамцам в начале нового столетия, бесплатно и без всяких ограничений. Правые в Америке до сих пор считают этот договор грабительским. Протокол допускает военное американское присутствие, если обе стороны не возражают против него. Вопрос только в том, кто кому платит и сколько. Ну как, я выдержал экзамен?

Он выдержал. Оснард, «наблюдатель по каналу», вскоре поселился у себя в квартире, устроил, как положено, череду вечеринок в честь новоселья и через несколько недель стал приятной, хоть и не очень заметной фигурой на дипломатическом пейзаже. А еще через несколько стал просто незаменим. С послом он играл в гольф, с Саймоном Питтом — в теннис, исправно посещал шумные пляжные сборища с сотрудниками помоложе. И добровольно взял на себя обязанность собирать среди посольских деньги для бедняков Панамы, хоть пожертвования были довольно скудны. Чего никак нельзя было сказать о бедняках — здесь их хватало с избытком. Участвовал также в репетициях посольского театра пантомимы. Оснарда единогласно выбрали на роль Дамы.

— Не возражаете, если я задам вам один вопрос? — спросил его Стормонт, когда они узнали друг друга получше. — Что это за контора такая, Комитет по планированию и эксплуатации? Там, у нас на родине?

Оснард смотрел рассеянно. Стормонту показалось, что делал он это нарочно.

— Ну, я не слишком уверен. Но, кажется, этот комитет возглавляется казначейством. Состоит из самых разношерстных людей со всех концов мира. Работают они по самым разным направлениям. Дуновение свежего ветерка, чтобы смести накопившуюся паутину.

— Ну а их общественное положение?

— Члены парламента. Пресса. Мой босс считает их деятельность очень важной, но не любит распространяться на эту тему. Председателем является некий парень по фамилии Кавендиш.

— Кавендиш?

— Звать Джефф.

— Джеффри Кавендиш?

— Где-нибудь еще — не работает. Взгляды самые независимые. Предпочитает закулисные игры. Имеет офис в Саудовской Аравии, дома в Париже и Вест-Энде, домик в Шотландии. Член Союза взяточников.

Стормонт недоверчиво взирал на Оснарда. «Этот Кавендиш и есть тайная пружина организации, — думал он — В его руках влияние и власть. Наверняка лоббирует интересы Минобороны. Кавендиш — друг и товарищ государственных деятелей». Стормонт и сам был на десять процентов таким вот Кавендишем, когда пахал, не жалея сил, на Министерство иностранных дел в Лондоне. Салют, Кавендиш, умелец по части выламывания рук! Джеффри-Нефть. Любой человек, вступивший в контакт с вышеупомянутым персонажем, тут же попадает в поле зрения спецслужб.

— Кто еще? — спросил Стормонт.

— Еще один парень по фамилии Таг. Имя неизвестно.

— Не Кирби случайно?

— Просто Таг, — ответил Оснард с безразличием в голосе, и это понравилось Стормонту. — Случайно подслушал по телефону. Перед заседаниями мой босс обычно обедает с Тагом. И платит всегда босс. Такие уж у них установились отношения.

Стормонт прикусил нижнюю губу и прекратил расспросы. Он и так узнал больше, чем хотел и чем ему полагалось знать. Он вернулся к деликатному вопросу о предмете труда Оснарда, который они обсуждали за ленчем в новом швейцарском ресторане, где с кофе подавали вишневую водку. Оснард нашел это место, Оснард настоял на том, что оплатит счет, как он выразился — из подкожного фонда. Оснард предложил заказать cordon bleu и гноччи и запить эти блюда красным вином, прежде чем перейти к вишневке.

В какой момент посольству будет удобнее ознакомиться с результатами трудов Оснарда, спросил Стормонт. До того, как он отправится в Лондон? После? Никогда?

— Мой босс сказал, никаких откровений с местными. До тех пор, пока он не даст согласия, — ответил Оснард с набитым ртом. — Жутко боится Вашингтона. Лично решает, кому и когда что говорить.

— И вы с этим миритесь?

Оснард отпил глоток красного и помотал головой.

— Сражаться и еще раз сражаться, вот мой совет. Образовать в посольстве свою рабочую партию. Вы, посол, Фрэн, я. Галли, тот от обороны, так что в семью не входит. Питт под наблюдением после досрочного освобождения. Вместе сочиним доктрину, каждый под нею подпишется. А потом будем встречаться в свободные часы, после работы.

— И как понравится все это вашему боссу, как бы его там ни звали?

— Спрашиваем — отвечаем. Фамилия Лаксмор вам ничего не говорит? Нет, конечно, это жуткий секрет, но все, похоже, его знают. Передайте послу, пусть постучит кулаком по столу. «Канал — это мина замедленного действия. Насущно важной в таких обстоятельствах становится местная реакция». Словом, вся эта муть. Он поймет.

— Послы не стучат кулаками по столу, — заметил Стормонт.

Но Молтби, должно быть, все же постучал, потому что после потока возмущенных и запретительных телеграмм от уважаемого начальства, которые почему-то подлежали расшифровке глубокой ночью, от руки и в одном экземпляре, Оснарду и Стормонту пусть и нехотя, но было разрешено объединиться ради общего дела. И при посольстве была организована рабочая партия, получившая довольно невинное название — «Исследовательская группа Исмус». Из Вашингтона прилетели три угрюмых технических сотрудника, и после трехдневного прослушивания стен объявили, что в посольстве все чисто. И вот в пятницу, в семь часов вечера, четверо заговорщиков уселись вокруг круглого стола тикового дерева, и в приглушенном свете настольной лампы расписались в том, что каждый из них получает доступ к секретным материалам под кодовым названием БУЧАН, поставляемым источником под кодовой кличкой БУЧАН. Мрачная значительность момента была несколько подпорчена неожиданным взрывом весет лости со стороны Мостби, что впоследствии приписали отъезду его супруги в Англию.

— Отныне проект БУЧАН становится весьма перспективной штукой, — небрежно заметил Оснард, собирая подписанные бумаги с видом крупье, сгребающего со стола игорные фишки. — Материалов будет поступать огромное количество. Возможно даже, одной встречи в неделю будет недостаточно.

— Какой штукой, Эндрю? — осведомился посол, откладывая авторучку.

— Перспективной.

— Перспективной?

— Именно, посол. Перспективной.

— Да. Понял. Благодарю вас. Что ж, отныне, Эндрю, если я вас правильно понял, эта штука — используя опять же вашу терминологию — становится перспективной. БУЧАН будет превалировать. Возможно даже — выдержит испытание временем. Возможно, будет приостановлен, а затем вновь возобновится. Но никогда, слышите, никогда, во всяком случае, пока я здесь являюсь послом, не станет перспективной штуковиной. Это было бы слишком огорчительно.

После чего случилось чудо из чудес — Молтби пригласил всю компанию к себе в резиденцию отведать яичницу с беконом и поплавать в бассейне. Там он провозгласил тост за «бучанцев», после чего предложил гостям пройти в сад, полюбоваться на жаб, чьи имена выкрикивал во весь голос, перекрывая шум движения: «Давай, Геркулес, прыгай, хоп-хоп! А ты, Галилей, перестань пялиться на нее, неужели никогда не видел хорошеньких девочек?»

А чуть позже, плавая в бассейне в таинственной полутьме, Молтби удивил всех, издав громкий вопль: «Господи, до чего же она хороша!» в адрес Фрэн. И, наконец, чтобы достойно завершить вечер, включил танцевальную музыку, и слуги свернули ковры, и Стормонт не мог не отметить, что Фрэн перетанцевала со всеми, кроме Оснарда, который предпочел танцам рассматривание книг посла. Он подошел к шкафам и, заложив руки за спину, прохаживался вдоль них с видом английской королевской особы, инспектирующей почетный караул.

— Тебе не кажется, что наш Энди «голубой»? — спросил Стормонт Пэдди за рюмочкой бренди на ночь. — Никто никогда не слышал, чтоб он встречался с девушками. А от Фрэн шарахается, точно она чумная.

Он подумал, что жена снова закашляется, но ошибся. На этот раз Пэдди смеялась.

— Дорогой, — пробормотала она, возведя взор к небу. — Энди Оснард? До нее, оказывается, успели дойти слухи, и, как выяснилось, не беспочвенные, что Франческа Дин частенько проводит время в постели Оснарда в его квартире в Пайтилла.

Как Фрэн туда попала, до сих пор оставалось загадкой даже для нее самой, хотя загадке этой было вот уже недель десять от роду.

— Есть всего лишь два способа разрешить эту ситуацию, девочка моя, — объяснял ей Оснард с присущей ему самоуверенностью, не забывая при этом откусывать большие куски от жареного цыпленка и запивать их большими глотками холодного пива. Трапеза имела место возле бассейна отеля «Эль Панама». — Способ "А": потеть от напряжения и вожделения на протяжении полугода, а потом рухнуть друг другу в липкие объятия. «Дорогая, дорогой, зачем мы ждали все это время, уф-уф!». Способ "Б", предпочитаемый: трахнуться прямо сейчас, попробовать, что и как, а потом соблюдать полную омерта [19]. И посмотреть, как нам это понравится. Если да, устроить праздник, если нет, забыть, как забывают о страшном сне, и никаких претензий. «Да, было дело, но ничего такого особенного, так что спасибо вам и до свидания. Жизнь продолжается. Баста».

— Есть еще и третий способ. "С".

— Это какой же?

— Воздержание во всем.

— Ага. Ты хочешь сказать, что я должен завязать свою штуковину узелком, а ты надеть паранджу? — Он махнул полной рукой в сторону бассейна, где роскошные девушки всех сортов флиртовали со своими пастушками под музыку джаз-оркестра. — Здесь необитаемый остров, девочка. Ближайший белый мужчина находится в тысячах миль отсюда. А здесь только ты и я, да наш долг перед родной Англией, и еще моя жена должна приехать в следующем месяце.

Франческа вскочила и изумленно выкрикнула:

— Твоя жена?

— Да нет у меня никакой жены, успокойся. Никогда не было и не будет, — сказал Оснард и тоже поднялся. — Так что эта преграда нашему счастью, можно сказать, устранена, верно?

Потом они танцевали — очень изящно и слаженно, и она раздумывала над тем, что же ответить. Вот уж никогда не предполагала, что мужчина столь плотного телосложения может двигаться так легко. Или что такие маленькие глазки могут казаться просто неотразимыми. Она также никак не ожидала, что ей может понравиться мужчина, которого, учитывая его рост и фигуру, уж никак нельзя было назвать греческим богом.

— Полагаю, тебе и в голову не приходило, что мне может нравиться кто-то другой? — спросила она.

— Здесь, в Панаме? Да ни в коем случае, девочка. Я навел справки. Местные парни прозвали тебя Английским Айсбергом.

Они танцевали, тесно прильнув друг к другу. И это казалось само собой разумеющимся.

— Ничего подобного! Никогда они меня так не называли!

— Хочешь пари?

Они прижались друг другу еще тесней.

— Ну а дома? — не унималась она. — Откуда ты знаешь, что у меня нет дружка в Шропшире? Или в Лондоне, к примеру?

Он целовал ее в висок, но с тем же успехом это могла быть любая другая часть тела. Рука плотно и неподвижно лежала у нее на спине, а спина была обнажена.

— Здесь тебе несладко приходится, девочка моя. Нет никакого способа получить удовлетворение в радиусе по крайней мере пяти тысяч миль, по моим скромным подсчетам. Ты согласна?

Позже, рассматривая мирно посапывающую рядом в постели фигуру, она пыталась понять, чем он ее взял. Нет, не убеждениями. И не тем, что, несомненно, являлся лучшим в мире танцором. И не тем, что заставил ее смеяться — так громко, как она никогда еще в жизни не смеялась. Просто она не смогла больше перед ним устоять даже дня, не говоря уже о трех годах.

Она приехала в Панаму шесть месяцев тому назад. В Лондоне проводила уик-энды с невероятно красивым и напористым биржевым маклером по имени Эдгар. По взаимной договоренности роман их продолжался вплоть до получения Фрэн назначения в посольство. С Эдгаром всегда было просто договориться.

Но кто такой этот Энди?

Веря лишь в надежные и проверенные факты, Фрэн до того ни разу не переспала с мужчиной, всю подноготную которого не проверила бы лично.

Да, она знала, он учился в Итоне, но лишь потому, что так сказал Майлз. Похоже, Оснард ненавидел это заведение всеми фибрами души и называл не иначе как «каталажкой» или «грамматическим болотом», и не слишком охотно вступал в разговоры об образовании. Знаниями он обладал обширными, но спорными — так бывает с людьми, чье обучение вдруг резко прервалось. А когда напивался, любил цитировать Пастера: «Счастливый случай идет на пользу лишь подготовленной мысли».

Он был богат. А если и нет, то никак не показывал этого, любил сорить деньгами, был страшно щедр. Почти все карманы его дорогих, пошитых на заказ в местном ателье костюмов — поговаривали, что сразу же по приезде Энди нашел себе лучшего портного в городе, — были набиты двадцати— и пятидесятидолларовыми купюрами. Но когда она сказала ему об этом, он лишь пожал плечами и заявил, что работа это подразумевает. Если он вел ее куда-нибудь пообедать или они тайком ускользали на уик-энд за город, деньги текли рекой.

В Англии у него была борзая, и он выставлял ее на собачьих бегах в Уайт-Сити — до тех пор, пока, по его словам, не явилась банда и не попросила убрать собачку. Шикарный проект открыть площадку для картинга в Омане примерно по той же причине кончился провалом. Некогда он держал на Шепард-Маркет маленький магазинчик, где торговали серебром. Но ни одно из этих начинаний не выдержало испытания временем, впрочем, ему самому было немного — всего двадцать семь.

О своих родителях он отказывался говорить вовсе, лишь шутливо намекал, что обязан своим потрясающим обаянием и состоянием одной дальней родственнице, тете по чьей-то там линии. Никогда не говорил также и о своих победах на личном фронте, хотя у Фрэн были все основания полагать, что их было множество и отличались они большим разнообразием. Верный своему обещанию держать рот на замке, он ни разу, даже намеком, не показал на людях, что они как-то связаны. Последнее она находила особенно возбуждающим. То она извивается в экстазе в его сильных и умелых руках, то скромно сидит напротив него на совещании в консульстве, и оба они делают вид, что едва знакомы.

И еще он был шпионом. И работа его заключалась в том, чтоб курировать другого шпиона по кличке БУЧАН.

Или же сразу нескольких шпионов, поскольку информация, поставляемая этим БУЧАНОМ, была захватывающе разнообразна, одному человеку тут явно не справиться.

Этот самый БУЧАН был ухом президента и генерала США, командующего Южной группировкой войск. БУЧАН был знаком с разного рода жуликами и дельцами. Как в свое время и Энди был знаком с подобными типами, когда держал борзую, звали которую, как Фрэн совсем недавно узнала, Кара. Ей много говорила эта кличка.

И еще этот БУЧАН был как-то связан с подпольной организацией демократического толка, которая пока что оставалась в тени и выжидала, когда старые фашисты и местные радикалы покажут наконец свое истинное лицо. Он был своего рода переговорщиком между студентами, рыбаками и тайными активистами в профсоюзах. Он состоял с ними в заговоре и ждал нужного часа и дня. Он называл их — на ее взгляд, слишком претенциозно — людьми с той стороны моста. БУЧАН поддерживал личные отношения и с Эрни Дельгадо, этим «серым кардиналом» канала. И с Рафи Доминго, который отмывал деньги картелей. БУЧАН был знаком с членами Законодательной Ассамблеи, со многими из них. Знал видных адвокатов и банкиров. Казалось, не было в Панаме хоть сколько-нибудь значимого человека, с которым бы не был знаком БУЧАН. И, на взгляд Фрэн, было удивительно и странно, что Энди за столь короткое время сумел внедриться в самое сердце Панамы, о существовании коего она до знакомства с ним и понятия не имела. Но он и ее сердце тоже сумел завоевать очень быстро.

И еще этот БУЧАН разнюхал о существовании какого-то заговора, хотя никто так до сих пор и не мог толком понять, в чем он заключается, этот заговор. За тем разве что исключением, что к нему, по всей вероятности, имеют некое отношение японцы и китайцы, а также «Тигры» из Юго-Восточной Азии, и еще, возможно, главы нарко-картелей из Центральной и Южной Америки. А цель заговора заключалась в том, чтобы распродать канал через заднюю дверь — именно так выражался ее Энди. Но как? И как это можно сделать, чтобы американцы ничего не узнали? Ведь как бы там ни было, но именно американцы эффективно управляли страной вот уже почти на протяжении целого века, и кто, как не они, обладали самыми мудреными подслушивающими и мониторинговыми системами по всем регионам Центральной Америки.

Однако же каким-то таинственным образом все это прошло мимо внимания американцев, и они, похоже, действительно ничего не знали, что еще больше возбуждало ее. А если и знали, то нам не говорили. Или же знали, но молчали об этом даже в своем кругу. Потому как сегодня, стоит только заговорить об американской политике, следует тут же уточнить, какой именно и о каком после идет речь — том, что сидит в официальной резиденции посольства США или же том, что на холме Анкон. Поскольку американские военные до сих пор так и не смирились с мыслью, что расстреливать горячие головы в Панаме больше нельзя.

И Лондон страшно завелся, и все раскапывал разные дополнительные факты, порой многолетней давности, из самых странных мест и источников, и делал поразительные умозаключения, в соответствии со своими претензиями на мировое господство, и очень укрепился в этой последней мысли. Поскольку, по выражению все того же БУЧАНА, стервятники со всего мира слетаются и парят над несчастной маленькой Панамой. И вся игра Лондона сейчас сводилась к догадкам, кто же сорвет куш. И Лондон настоятельно требовал все больше и больше информации, что приводило Энди просто в ярость, поскольку перенапрягать шпионскую сеть — это все равно что загнать борзую во время скачек. Так он говорил, а затем добавлял: в конце будете оба расплачиваться за это — и ваша собака, и вы. Но это было все, больше он ей ничего не говорил. Во всех остальных отношениях он был сама секретность, и это восхищало ее еще больше.

И все это произошло за короткие десять недель, на протяжении которых бурно развивался их роман. Энди был магом и волшебником — стоило ему прикоснуться к любому заезженному и надоевшему предмету, и тот тут же оживал, начинал волновать, обретал невиданную прежде притягательную силу. То же относилось и к прикосновениям к Фрэн. Но кто такой был этот БУЧАН? Если БУЧАН определил судьбу Энди, то кто же определял судьбу БУЧАНА?

Почему друзья БУЧАНА говорили с ним (или с ней?) столь охотно и откровенно? Он что, этот БУЧАН, врач-психоаналитик? Или же какая-нибудь сучка-интриганка, вытягивающая из любовников тайны во время постельных утех? Кто бесконечно названивает Энди, а тот берет трубку только на пятнадцатом гудке и говорит только: «Буду там». Сам ли БУЧАН это звонит или какое-то передаточное звено, студент, рыбак, специальный человек, работающий в этой системе связным? Куда отправляется Энди, когда, точно человек, разбуженный некой сверхъестественной силой, поднимается вдруг среди ночи, поспешно одевается, вынимает из сейфа над кроватью пачку долларов и оставляет ее одну, даже не сказав «До свидания»? И возвращается на рассвете, задумчивый или, напротив, донельзя возбужденный, воняющий сигарным дымом и женскими духами. И овладевает ею молча, не сказав ни слова, и занимается любовью бесконечно, неустанно, целыми часами напролет, а ей кажется, что пролетают годы. И его плотное тело едва касается ее, парит невесомо над ней или рядом с ней, и они достигают одного оргазма за другим, что случалось прежде лишь в воображении Фрэн, когда она была еще школьницей.

И какими такими таинственными манипуляциями занимался Энди, когда под дверь ему подсовывали самый обычный с виду конверт из плотной коричневой бумаги, и он исчезал с ним в ванной, запирался и сидел там не менее получаса, а потом в ванной сильно пахло то ли камфорой, то ли формальдегидом? Что видел ее Энди, когда выходил из кладовой с полоской еще влажной, только что проявленной узенькой пленки, а потом сидел за письменным столом и разглядывал эту пленку через миниатюрное увеличительное стекло?

— Почему бы тебе не делать это в посольстве? — как-то спросила она.

— Там нет темной комнаты, так что не получится, — ответил он глухим и категоричным тоном, который она находила просто обворожительным. Господи, какое же ничтожество по сравнению с ним Эдгар! Ее Энди так неутомим, так раскован и храбр! И еще ей нравилось наблюдать за ним во время собраний бучанцев в посольстве. Он так важно сидит за длинным столом (прядь каштановых волос небрежно спадает на правый глаз) и с загадочным видом передает папку в полосатом переплете. И смотрит в никуда, пока все знакомятся с ее содержимым. С Панамой БУЧАНА, позорно застигнутой врасплох:

Антонио такой-то и такой-то из Министерства иностранных дел недавно объявил, что настолько очарован своей любовницей-кубинкой, что всерьез вознамерился приложить все силы к улучшению панамо-кубинских отношений, вопреки недовольству и возражениям со стороны США… Объявил кому, интересно? Кубинской любовнице? А та, в свою очередь, объявила БУЧАНУ? Или же рассказала Энди, возможно даже, в постели? Ей снова вспомнился запах чужих духов, и она представила, как этот запах попал на его кожу: два голых тела трутся друг о друга. А может, Энди и есть БУЧАН? А что, вполне вероятно.

Такой-то и такой-то чиновник подозревается в чрезмерной лояльности к ливанской мафии в Колони; есть сведения, что мафия перевела на его счета около двадцати миллионов долларов, чтобы этот персонаж помог укрепить ее авторитет в криминальных структурах Колони… После кубинских любовниц и мафиози из Колона БУЧАН переходит к каналу:

Хаос, царящий в среде недавно организованной администрации по управлению каналом, не поддается никакому описанию и лишь усиливается день ото дня, по мере того, как старых опытных сотрудников сменяют новые, нанятые лишь благодаря родственным связям. И все это — к отчаянию Эрнесто Дельгадо. Наиболее вопиющим примером является назначение Хозе-Мария Фернандеса директором отдела эксплуатации, и это после того, как он приобрел тридцать процентов акций сети китайских ресторанов фаст-фуд под названием «Лотос Ли», в то время как всем известно, что сорок процентов акций «Лотос Ли» принадлежат компаниям, входящим в кокаиновый картель Родригеса в Бразилии… — Это вроде бы Фернандес всячески заигрывал со мной на той пирушке в честь Дня независимости? — спросила Фрэн Энди во время вечернего собрания бучанцев в кабинете Молтби.

В тот день они обедали вдвоем у него на квартире, а потом до вечера занимались любовью. Вопрос был продиктован чисто женским любопытством.

— Такой кривоногий лысый чурбан, — равнодушным тоном заметил Энди. — Веснушки, прыщи, вонючие подмышки и запах изо рта.

— Да, точно он. Уговаривал меня полететь с ним на фестиваль в Дэвиде.

— Когда улетаете?

— Ты забываешься, Энди, — заметил Стормонт, не отрывая глаз от содержимого полосатой папки, а Фрэн уткнулась носом в свою, изо всех сил сдерживая смех.

После собрания она уголком глаза наблюдала, как Энди аккуратной стопкой складывает все папки, а затем убирает их в свое новое хранилище — стальной сейф в восточном коридоре. И все это под наблюдением специально приставленного к нему чиновника, донельзя противного типа в вязаном жилете и с прилизанными волосами по фамилии Шепард. И еще он постоянно держал в руках какой-нибудь предмет — гаечный ключ, отвертку или кусок гибкого шнура.

— Скажи, ради бога, зачем тебе этот Шепард?

— Моет окна.

— Он недостаточно высок для этого.

— Я его поднимаю.

Аналогичные объяснения поступали от Оснарда всякий раз, когда она спрашивала, зачем это вдруг ему понадобилось одеваться и выходить в столь поздний час, когда все остальные нормальные люди давно спят.

— Виделся с одним человеком по поводу собаки, — грубовато ответил он. Весь вечер он пребывал в скверном расположении духа.

— Борзой? Молчание.

— Какая-то очень уж поздняя собака, — заметила она, надеясь развеселить его. Молчание.

— Думаю, это та же собака, что фигурировала в срочном зашифрованном сообщении, которое ты получил сегодня днем.

Оснард в это время снимал рубашку, да так и застыл с поднятыми вверх руками.

— Откуда, черт возьми, ты это узнала? — спросил он, и тон был не из приятных.

— Просто наткнулась в коридоре на Шепарда. У лифтов, когда уже уходила домой. И он спросил, на месте ли ты. Ну и я, естественно, поинтересовалась, зачем это ты ему понадобился. Он сказал, что у него для тебя одна очень горячая штучка, но пуговки на ней ты должен расстегнуть сам. Я покраснела, только потом до меня дошло, что он говорил о каком-то срочном сообщении. Не собираешься захватить с собой «беретту» с перламутровой рукояткой?

Молчание.

— И где ты с ней встречаешься?

— В публичном доме! — рявкнул он, направляясь к двери.

— Разве я тебя чем-то обидела?

— Пока нет. Но уже близка к этому.

— Может, это ты меня обидел. Могу уйти к себе. Мне надо хорошенько выспаться.

Но она осталась и, лежа в постели, все еще ощущала запах его округлого и умелого тела, видела оставшуюся от него вмятину в матрасе рядом с собой, вспоминала взгляд его внимательных глаз, осматривающих ее в полумраке. Даже эти приступы вспыльчивости возбуждали ее. Даже его зад в те редкие моменты, когда он открывался ее взгляду; даже его манера заниматься любовью, когда они играли в разные игры и она подводила его к той грани, за которой начинается насилие. В такие моменты он приподнимал влажную от пота руку, точно готовясь ударить ее, но затем передумывал и опускал. Или эти собрания бучанцев, когда Молтби с присущим ему ехидством начинал подкалывать Энди по поводу очередного доклада: «Этот ваш источник, он что, столь же неграмотен, как всеведущ, или же мы должны говорить ему спасибо за искаженное использование инфинитивов?» И мало-помалу морщины на подвижном лице Энди прорисовывались все четче, а в глубине темных глаз загорался нехороший огонек, и тогда она понимала, почему он окрестил свою борзую Карой.

«Я теряю контроль, — думала она. — Не над ним, над ним у меня его никогда и не было. Над собой». Тем более тревожный факт, поскольку она как-никак была дочерью весьма важного законодателя и бывшей любовницей безупречного во всех отношениях Эдгара. И тут вдруг проснулась такая неодолимая тяга к человеку, который мог испортить ей репутацию.