Всматриваясь сейчас, при дневном свете, Смайли уже не может с определенностью ничего сказать, но он видел вчера ночью – и мысленно увидел снова сегодня утром – эти следы от отчаянного взмаха палкой, глубоко, а потом косо вонзавшейся в землю.

– Сложность в том, – спокойно продолжал комментировать старший инспектор, словно выступая в суде, – что выстрел-то был произведен спереди, верно? А совсем не сзади.

«С обеих сторон, – подумал сейчас Смайли, имея возможность за прошедшие часы все обдумать. – Они его гнали, – думал он, безуспешно пытаясь вспомнить, как такая техника называется на жаргоне Саррата. – Они знали его маршрут, и они его гнали. Тот, который запугивает, находится сзади и гонит объект вперед, а стрелок находится впереди, не замечаемый объектом, пока тот не напарывается на него. Эту истину знают и группы убийства Московского Центра – знают, что даже бывалые агенты будут часами голову ломать над тем, как обезопасить себя сзади или с фланга, какая машина проехала, а какая не проехала, что за улицы они пересекают и в какие дома входят. И однако же в критические моменты не видят опасности, столкнувшись с ней лицом к лицу».

– Все еще бежит, – продолжал старший инспектор, шаг за шагом приближаясь к трупу во впадине. – Заметьте, как чуть удлиняется шаг из-за того, что склон делается круче! И становится беспорядочнее, видите? Ноги так и разлетаются. Бежит, спасая жизнь. В буквальном смысле. И палка по-прежнему в правой руке. Вот тут, видите, он поворачивает, приближается к кромке впадины. Теряет ориентир, что вовсе не удивительно. А теперь вот это. Объясните-ка, если можете!

Свет фонарика задержался на отпечатках ног – их было пять или шесть, сбитых в кучу на очень маленьком пространстве между деревьями, покрытом травой.

– Снова остановился, – объявил старший инспектор, – пожалуй, не столько остановился, сколько запнулся. Не спрашивайте почему. Может, просто оступился. Может, испугался, оказавшись так близко от деревьев. Может, сердце забарахлило – вы ведь говорили, что оно у него паршивое. А затем снова побежал, как прежде.

– Уже с палкой в левой руке, – тихо произнес Смайли.

– Почему? Я задаю себе этот вопрос, сэр, но, возможно, вы знаете ответ. Почему? Он снова что-то услышал? Что-то вспомнил? Почему, спасаясь бегством, он вдруг останавливается, топчется на месте, перебрасывает палку из одной руки в другую и затем снова бежит? Прямиком в объятия того, кто его пристрелил? Если только тот, кто находился позади, не нагнал его тут, не обошел, быть может, между деревьями, то есть не описал полукруга? Какие будут этому объяснения с вашей стороны, мистер Смайли?

Этот вопрос все еще звучал в ушах Смайли, когда они подошли наконец к трупу, лежавшему, словно эмбрион, в своей пластиковой оболочке.

Но сейчас, утром, Смайли остановился, не дойдя до впадины. Ставя промокшие ботинки как можно тщательнее в оставшиеся следы, он попытался воспроизвести движения старика. И поскольку Смайли делал это в замедленном темпе, явно сосредоточившись, на глазах у двух дам в брюках, прогуливавших своих овчарок, те приняли его за приверженца новой моды в китайской борьбе и соответственно сочли тронутым.

Сначала он поставил ноги рядом, носками вниз к склону. Затем поставил левую ногу вперед, а правую перевернул так, что пальцы были направлены на рощицу молодых сосенок. При этом правое плечо его естественно повернулось вместе с ногой, и инстинкт подсказал ему, что, скорее всего, в этот момент Владимир перехватил палку левой рукой. Но почему? Старший инспектор тоже ведь спросил, зачем он перекладывал палку. Зачем в критический момент своей жизни ему сказал ему, что, скорее всего, в этот момент Владимир перехватил палку левой рукой. Но почему? Старший инспектор тоже ведь спросил, зачем он перекладывал палку. Зачем в критический момент своей жизни ему понадобилось перекладывать палку из правой руки в левую? Безусловно, не для того, чтобы защищаться, поскольку, как помнил Смайли, Владимир не был левшой. Для защиты он только крепче сжал бы палку. Или даже схватил бы ее двумя руками как дубину.

Может быть, он хотел высвободить правую руку? Но для чего?

Почувствовав на этот раз, что за ним наблюдают, Смайли внимательно огляделся и увидел двух мальчуганов в курточках, которые остановились позади и глазели на то, как маленький толстый человек в очках делает какие-то странные выкрутасы ногами. Он строго посмотрел на них, как грозный школьный учитель, и они поспешно убежали прочь.

«Чтобы освободить правую руку, для чего? – повторял про себя Смайли. – И почему затем он снова побежал?»

«Владимир повернулся направо», – подумал Смайли и снова подкрепил свою мысль действием. Владимир повернулся направо. Он стал лицом к рощице, переложил палку в левую руку. Какое-то мгновение, по мнению старшего инспектора, он стоял неподвижно. Затем снова побежал.

«По Московским правилам», – думал Смайли, уставясь на свою правую руку. Он медленно опустил ее в карман плаща. Там было пусто, как и в правом кармане пальто Владимира.

«Может, он хотел что-то написать?» – потешил себя Смайли предположением, которому он старался не давать ходу. Написать, к примеру, с помощью мела? Может, он узнал своего преследователя и хотел где-нибудь начертать его имя или какой-то знак? Но на чем? Не на этих же мокрых стволах? И не на глине, не на опавших листьях, не на гравии! Оглядевшись вокруг, Смайли вдруг обнаружил своеобразие того места, где стоял. Здесь, меж двух деревьев, в самом конце проспекта, где туман особенно сгущался, он практически становился невидимым. Проспект спускался и снова поднимался вверх. Но он и заворачивал, и отсюда из-за деревьев и густых зарослей сосновой рощицы концы проспекта не просматривались. На всем пути, по которому отчаянно бежал в последний раз Владимир, – пути, который он, учтите, хорошо знал, так как пользовался им не раз для подобных встреч, – это место оказалось единственным, с возрастающим удовлетворением понял Смайли, где беглеца не мог видеть ни тот, что находился впереди, ни тот, что позади.

И тут он остановился.

Освободил правую руку.

И сунул ее, скажем, в карман.

В поисках сердечного? Нет. Таблетки лежали вместе с желтым мелком и спичками в его левом кармане, а не в правом.

В поисках, скажем, чего-то, чего уже не было в кармане, когда его нашли мертвым.

Тогда чего?

«Передайте Максу, что у меня есть два доказательства и я могу их принести… Тогда, возможно, он согласится со мной встретиться… Грегори просит о встрече с Максом. Прошу вас, у меня кое-что для него есть…»

Доказательства. Доказательства слишком ценные, чтобы доверить их почте. Он что-то нес. Какие-то две вещи. Нес не в голове, а в кармане. И вел игру по Московским правилам. Правилам, которые засели в голове генерала с первого дня, как только его завербовали в качестве агента, остающегося на месте. В голову их вбил сам Смайли, а также местный куратор Владимира. Правила, разработанные для его выживания и для выживания его сети. Смайли почувствовал, как его даже затошнило от возбуждения. По Московским правилам, если ты имеешь при себе послание, то должен иметь и средство от него избавиться! Как бы хорошо оно ни было замаскировано или упрятано – будь то точечное письмо, тайнопись, непроявленная пленка или любой другой из сотни рискованных хитроумных способов передачи посланий, – оно должно быть вложено в предмет самый легкий, какой попадет под руку, и наименее заметный, если придется его выбрасывать!

К примеру, в лекарство – в бутылочку с таблетками, подумал Смайли, немного успокаиваясь. Или в коробок спичек.

«Один коробок спичек „Суон Веста“, полупустой, левый карман пальто», – вспомнилось ему. Отметим: спички курильщика.

«И на конспиративной квартире, – продолжал он думать, раззадоривая себя, отодвигая конечный вывод, – на столе Владимира ждала пачка сигарет его любимой марки. А на Уэстбурн-террейс, на шкафчике для продуктов, – девять пачек „Голуаз-Капораль“ из десяти.

Но никаких сигарет в карманах. Ни единой сигареты при его особе, как сказал бы славный старший инспектор. Точнее, не было ни одной, когда его нашли.

Итак, что из этого следует, Джордж? – обратился к себе, подражая Лейкону, Смайли, осуждающе подняв, совсем как префект Лейкон, палец перед своим целым и невредимым носом. – Что следует? А следует, Оливер, на данный момент то, что курильщик, заядлый курильщик, отправляется в состоянии крайнего нервного возбуждения на важную тайную встречу с коробком спичек в кармане без пачки сигарет, даже пустой, хотя у него дома на видном месте лежит целый блок. Значит, либо убийцы нашли сигареты и забрали их – то самое доказательство или доказательства, о которых говорил Владимир, – или что? Или Владимир успел вовремя перебросить палку из правой руки в левую. И успел вовремя сунуть правую руку в карман. И опять-таки вовремя вытащить ее в таком месте, где он был не виден. И, следуя Московским правилам, избавиться от того, что он вытащил».

Удовлетворив свое упорное стремление выстраивать логическую цепь, Джордж Смайли осторожно ступил в высокую траву перед рощицей, намочив при этом брюки до колен. Целых полчаса, а то и больше он шарил по траве и среди опавших листьев, возвращался на прежнее место, ругал себя за неуклюжесть, бросал, снова принимался искать, отвечая прохожим, задававшим самые разные вопросы – от непристойных до указывавших на чрезмерное внимание. А двое буддистских монахов из местной семинарии – при полном параде: в шафрановых одеждах, ботинках на шнуровках и в шерстяных вязаных шапочках – даже предложили ему помочь. Смайли вежливо отказался. Он нашел два порванных воздушных змея, множество банок из-под кока-колы. Он нашел листки с изображением женского тела – одни в цвете, другие – черно-белые, вырванные из журналов. Он нашел старую черную туфлю для бега и куски старого, обгоревшего одеяла. Он нашел четыре бутылки из-под пива и четыре пустые пачки сигарет, такие промокшие и старые, что, взглянув на них, тут же их выбросил. А между сучьями в развилке, там, где ветка примыкает к стволу, – пятую или, вернее, десятую пачку «Голуаз-Капораль», с фильтром и со штампом беспошлинной торговли – не пустую и относительно сухую. Смайли потянулся к ней, словно к запретному плоду, но, как и запретный плод, пачка была для него недосягаема. Он подпрыгнул и почувствовал, что разорвал мышцы на спине, – они разошлись, и спина у него потом болела еще очень долго. Он громко выругался: «Вот черт» – и потер больное место, как сделала бы Остракова. Две машинистки по пути на работу утешили его своим хихиканьем. Смайли нашел палку, сдернул с ветки пачку и вскрыл ее. Там было четыре сигареты.

А за этими четырьмя сигаретами, полускрытое, но защищенное его собственным целлофаном нечто знакомое, до чего Смайли не посмел даже дотронуться своими мокрыми и дрожавшими пальцами. Нечто, на что он не смел даже взгляд бросить, пока не выйдет из этого жуткого места, где хихикающие машинистки и буддистские монахи топтали в своем неведении землю, на которой умер Владимир.

«У них одно доказательство, у меня – другое, – мелькнуло у него в голове, – я разделил наследие старика с его убийцами».

Бросая вызов транспорту, Смайли спустился по узкой дороге с холма и вышел наконец на Саус-энд-Грин, где рассчитывал найти кафе и выпить чаю. Не найдя ни одного, которое работало бы в такую рань, он уселся на скамью напротив киношки и уставился на старый мраморный фонтан и две красные телефонные будки, одна грязнее другой. Моросил теплый дождик, несколько лавочников вышли опустить навесы над входом, в гастрономический магазин привезли хлеб. Смайли сидел нахохлившись, и мокрые концы воротника макинтоша упирались в его небритые щеки всякий раз, как он поворачивал голову. «Ради всего святого, поскорби же наконец! – воскликнула как-то Энн, придя в ярость от его внешнего спокойствия после смерти еще одного друга. – Если ты не горюешь по умершим, то как ты можешь любить живых». Сидя сейчас на скамье, обдумывая свои дальнейшие шаги, Смайли дал ей ответ, которого не мог тогда найти. «Ты не права, – мысленно обратился он к ней. – Я искренне скорблю по умершим и в данный момент глубоко скорблю по Владимиру. Вот любить живых – это для меня иногда проблема».

Он попробовал позвонить – во второй будке телефон работал. Каким-то чудом даже второй том телефонной книги был в сохранности, и еще удивительнее оказалось то, что служба мини-такси «Стрейт-энд-Стэди» Северного Ислингтона заплатила за рекламу жирным шрифтом. Он набрал номер и, пока на том конце провода раздавался звонок, в панике обнаружил, что забыл фамилию человека, подписавшего квитанцию, которую нашли в кармане Владимира. Он повесил трубку, получил назад свои два пенса. Лейн? Лэнг? Он позвонил снова.

Скучающий певучий женский голос ответил:

– «Стрейт-энд-Стэди-и-и!»! Пожалуйста, когда и куда подать машину?

– Я хотел бы поговорить с мистером Дж. Лэмбом, одним из ваших шоферов, пожалуйста, – вежливо попросил Смайли.

– Изви-и-ни-и-те, никаких личных разговоров по этому телефону, – пропели в трубку.

Он позвонил в третий раз. Разговор вовсе не личный, высокомерно произнес он, чувствуя себя уже более уверенно. Он хочет, чтобы его вез мистер Лэмб, и никто другой, кроме мистера Лэмба, его не устроит.

– Передайте ему, это большая поездка. В Стратфорд-на-Эйвоне, – назвал он наугад город, – скажите ему, я хочу поехать в Стратфорд… Сэмпсон, – назвался он по первому ее требованию. Сэмпсон с «п» посредине.

Он вернулся на скамью и стал ждать.

«Позвонить Лейкону? Зачем? Поспешить домой, вскрыть сигаретную пачку, извлечь драгоценное содержимое? Именно ее прежде всего выбросил Владимир: в шпионском деле, – размышлял Смайли, – мы прежде всего выбрасываем самое ценное. В конце концов, я оказался в наиболее выгодном положении». Напротив него села пожилая пара. Мужчина в жесткой фетровой шляпе насвистывал на жестяной свистульке мелодии военных лет, а жена по-идиотски склабилась прохожим. Не желая встречаться с ней взглядом, Смайли вспомнил про бурый конверт из Парижа и вскрыл его, ожидая увидеть – что? По всей вероятности, счет, какую-то отрыжку жизни старика в том городе. Или один из тех циркуляров – боевых кличей, которые эмигранты время от времени посылают друг другу, как рождественские открытки. Но это оказался не счет и не циркуляр, а личное письмо – мольбы о помощи, причем весьма особого рода. Письмо оказалось без подписи и без обратного адреса. Написанное размашистым почерком на французском языке. Смайли прочел его и начал перечитывать снова, когда, резко затормозив, у киношки остановился «форд Кортина» с молодым парнем в трикотажной рубашке с круглым воротом за рулем. Смайли сунул письмо в карман и перешел через дорогу к машине.

– Сэмпсон с «п» посредине? – нахально крикнул парень в окно машины и распахнул изнутри заднюю дверцу.

Смайли влез в машину. Запах лосьона после бритья смешивался с застоялым сигаретным дымом. Он достал десятифунтовый банкнот и показал его парню.

– Выключите, пожалуйста, мотор, – попросил Смайли.

Парень повиновался, продолжая наблюдать за ним в зеркало. Поражали каштановые волосы и африканская прическа, белые, ухоженные руки парня.

– Я – частный детектив, – пояснил Смайли. – Уверен, к вам обращается много таких, как я, и с нами хлопот не оберешься, но я был бы рад заплатить за некоторую информацию. Вы выписали вчера квитанцию на тринадцать фунтов. Вы не помните, кто был вашим пассажиром?

– Высокий. Иностранец. Седые усы и прихрамывает.

– Старый?

– Очень. Ходит с палкой и вообще.

– Где вы его посадили? – спросил Смайли.

– Ресторан «Космо». Прейд-стрит, в половине одиннадцатого утра. – Парень намеренно глотал слова.

Прейд-стрит была в пяти минутах ходьбы от Уэстбурн-террейс.

– А куда, скажите, пожалуйста, вы его отвезли?

– В Чарлтон.

– Чарлтон, что на юго-востоке Лондона?

– Там еще церковь какого-то святого на углу улицы Битвы-за-Нил. Попросил подвезти его к пивной под названием «Побежденная лягушка».

– Лягушка?

– Ну да, француз.

– И вы его там высадили?

– Ждал час, потом назад на Прейд-стрит.

– А вы еще где-нибудь останавливались?

– Один раз у магазина игрушек по дороге туда, один раз у телефонной будки по дороге назад. Пассажир купил деревянную утку на колесиках. – Парень повернулся и, уперев подбородок в спинку сиденья, показал руками размер. – Желтую, – сказал он. – А звонок был местный.

– Откуда вы знаете?

– Да я же одолжил ему два пенса, верно? Потом он возвращается и занимает еще два десятипенсовика – на всякий случай.

«Я спросил его, откуда он звонит, он сказал только, что у него полно мелочи», – сказал Мостин.

Смайли вручил парню десятифунтовый банкнот и потянулся в поисках ручки на дверце.

– Можете сказать своей компании, что я не появился, – посоветовал он.

– Скажу то, что, черт подери, захочу, верно?

Смайли быстро вылез из машины и едва успел закрыть за собой дверцу, как парень на той же ужасающей скорости умчался прочь. Смайли, остановившись на тротуаре, вторично дочитал до конца письмо – теперь он уже накрепко его запомнил. Писала женщина, определил он, полагаясь на свой первоначальный инстинкт. И она считает, что вот-вот умрет. Что ж, мы все так считаем, и мы правы. Пытаясь обмануть самого себя, он с легкостью отметал письмо, разыгрывал безразличие.

«У каждого человека лишь определенный запас сострадания, – рассуждал он, – и я свой запас на сегодняшний день исчерпал».

Но письмо тем не менее напугало его и укрепило в сознании, что дело это срочное.

Смайли надо было кое-что спрятать. «Заложить», как упорно называли это в Саррате. Он сменил несколько автобусов, всякий раз проверяя, не следят ли за ним, затем погружался в дремоту. Черный мотоцикл с коляской больше не появлялся, другого наблюдателя Смайли не обнаружил. В писчебумажном магазине на Бейкер-стрит он купил большую картонную коробку, несколько газет, оберточную бумагу и катушку скотча. Он положил в картонку пачку сигарет Владимира вместе с письмом Остраковой, а оставшееся место заложил бумагой. Завернул коробку в оберточную бумагу и запутался в клейкой ленте. Вечно он не мог с ней сладить! На крышке написал свое имя и «до востребования» и, расплатившись с такси у отеля «Савой», вручил коробку служащему в мужском гардеробе вместе с фунтовой бумажкой.

– Недостаточно тяжела для бомбы, не так ли, сэр? – улыбнулся служащий и шутки ради поднес коробку к уху.

– Я б на вашем месте не был так уверен, – ответил Смайли, и они дружно рассмеялись.

«Передайте Максу, что речь идет о Песочнике, – вспомнил он. – Владимир, – не без грусти погрузился он в свои мысли, – а какое было у тебя второе доказательство?»