Как цирк уехал из города

Впоследствии в пыльных маленьких пивных Лондона, куда приходят пропустить кружку-другую пива сотрудники английской Секретной службы, много спорили о том, с чего в действительности надо начинать рассказ о «деле Дельфина». Одни – во главе с начальником отдела расшифровки записей подслушивающих устройств, который с недоверием относился ко всем современным идеям и к другим нациям, кроме англичан, – утверждали, что начинать надо с того дня, когда «этот подлец Билл Хейдон» появился на свет. От одного имени Хейдона их бросало в дрожь – именно этот самый Хейдон еще в Оксфорде был завербован русским разведчиком Карлой в качестве «крота», или «спящего агента», который должен был работать против англичан. Хейдон под руководством Карлы успешно «внедрился» и шпионил целых тридцать лет (или даже больше). Разоблачение этого «подземного жителя» в конце концов привело гордых саксов к такой деградации, что их разведка оказалась в позорной зависимости от родственной американской службы, которую они на своем странном профессиональном жаргоне называли «Кузенами». «Кузены полностью изменили правила игры», – заявлял сторонник добрых старых методов, предпочитавший английское всему остальному: точно так же он мог бы осудить изменения правил игры в теннис или в кегли, когда в теннисе главной стала сила, а игру в кегли стали использовать для наращивания мышц. «Эти американцы все испортили», – утверждали сторонники начальства.

Для тех, кто меньше был склонен к таким сложным обобщениям, действительным началом этого дела было разоблачение Билла Хейдона Джорджем Смайли и последующее назначение Смайли временным главой Секретной службы, пострадавшей от предательства. Произошло это все в конце ноября 1973 года. «Именно тогда Карла окончательно допек Джорджа Смайли, – говорили они, – и тут уж Джорджа ничто не могло остановить. Остальное было неотвратимо. Бедный старина Джордж! – и добавляли: – Но какая мощь интеллекта, несмотря на то бремя, которое ему приходилось нести!»

Еще один сотрудник, человек с академическими наклонностями, в определенном смысле исследователь, любитель покопаться в архивах, будучи в подпитии, утверждал, что началом логичнее всего считать 26 января 1841 года, когда некий капитан Королевского флота по имени Эллиот высадился в устье Жемчужной реки с группой матросов на окутанном туманом каменистом острове Гонконг и несколько дней спустя провозгласил его британской колонией. «Высадка Эллиота на остров, – утверждал этот ученый человек, – превратила Гонконг в центр китайско-британской торговли опиумом и, как следствие, в один из столпов экономики империи. Если бы англичане не создали опиумный рынок, – говорил он, – то тогда вообще не было бы ни „дела Дельфина“, ни блестящих тактических ходов, ни победы, а следовательно, и возрождения Цирка, после того как предательство Билла Хейдона от него камня на камне не оставило».

А вот люди другого склада, реалисты до мозга костей: оперативные сотрудники, которые из-за Хейдона вынуждены были выйти из игры; инструкторы, работавшие с молодыми кадрами; кураторы из центрального аппарата, всегда и обо всем имевшие свое мнение, – рассматривали этот вопрос исключительно с точки зрения умелого проведения операции. Они указывали на то, как ловко Смайли установил, кто по поручению Карлы осуществлял выплаты во Вьентьяне, как сумел многое узнать у родителей девушки; как ему удалось уломать, несмотря на их явное нежелание, людей с Уайтхолла (Уайтхолл – улица в центральной части Лондона, на которой находятся министерства и правительственные учреждения; в переносном значении – английское правительство. – Здесь и далее примеч. пер. ), от которых зависело дать добро или запретить операцию Секретной службы, выделить на нее деньги и установить, как далеко может заходить Цирк при ее проведении. Но больше всего внимание реалистов привлекал тот потрясающий момент, когда Смайли развернул операцию на сто восемьдесят градусов. Для этих профессионалов «дело Дельфина» представлялось ничем иным, как победой, одержанной благодаря тактическому превосходству. Они считали вынужденный союз с Кузенами всего лишь еще одним умелым ходом в долгой и непростой игре – когда каждый пытается перехитрить партнера. Что же до конечного результата, то им на него было наплевать. Король умер, да здравствует король!

Эти споры снова и снова вспыхивают везде, где бы ни встретились старые друзья-соратники. Однако имя Джерри Уэстерби, что вполне понятно, при этом почти не упоминают. Надо признать, иногда случается, что какая-нибудь безрассудная головушка вспоминает о нем – либо из сентиментальности, либо просто упустив из виду, что здесь это не принято, – и на мгновение возникает какое-то странное ощущение, но оно быстро проходит. Например, совсем недавно молодой стажер, только что закончивший пережившее реформы учебное заведение Цирка в Саррате («ясли» на профессиональном жаргоне), произнес его в баре, где обычно собираются молодые – до тридцати – сотрудники. Незадолго до этого в несколько упрощенном виде «дело Дельфина» стали преподносить в качестве материала для коллективного обсуждения и имитационных игр. И паренек, совсем еще зеленый, потерял голову, оттого что его «посвятили» в это.

– Господи Боже мой! – воскликнул он, пользуясь тем, что к молодым здесь проявляют снисходительность, вроде как к новоиспеченным офицерам. – Боже мой, но почему же никто как будто не признает роли Уэстерби во всем этом деле? Если кто-то и вынес на своих плечах основную тяжесть, так это Джерри. Он был на передовой. Разве не так?

– На самом деле он, конечно, не назвал само имя – «Уэстерби» или «Джерри» – хотя бы потому, что эти имена были ему неизвестны. Был использован… псевдоним, закрепленный за Джерри на протяжении всей операции.

Питер Гиллем отбил этот мяч, никому конкретно не адресованный. Гиллем – высокий мужчина с прекрасными манерами – всегда умел найти выход из трудного положения, и стажеры, которые ждали своего первого назначения, смотрели на него с почтением, как на какого-нибудь греческого бога.

– Уэстерби был той кочергой, которой ворошили угли вкостре, – нарушив молчание, категорично заявил Питер. – Любой оперативный работник точно так же справился бы сэтим, а некоторые – даже гораздо лучше.

Но паренек намека не понял… Тогда бледный как полотно Гиллем поднялся, подошел и негромко, но резко посоветовал ему (если войдет) взять еще кружечку пива и в течение нескольких дней, а то и недель держать язык за зубами. После чего разговор снова вернулся к старине Смайли, «последнему из гигантов», и к тому, что он поделывает на пенсии. Все сошлись во мнении, что тот прожил чуть ли не несколько жизней, и теперь, когда времени у него хоть отбавляй, ему наверняка есть что вспомнить.

– Жизнь Джорджа – все равно что пять наших, – почтительно заявила какая-то женщина.

– Да что там пять – десять! – поддержали ее остальные. – Двадцать! Пятьдесят!

Они так увлеклись преувеличенными выражениями восторга перед Смайли, что тень Джерри Уэстерби, к облегчению многих, исчезла. В каком-то смысле то же самое можно было бы сказать и о тени Смайли. «Да, Джордж знавал удивительные взлеты, – говорили присутствующие. – Да еще в е г о – т о возрасте!»

Но, скорее всего, наиболее реальной точкой отсчета можно считать один из субботних дней в середине 1974 года, три часа пополудни, когда к Гонконгу приближался очередной тайфун и город замер в ожидании его яростного натиска. В баре клуба иностранных корреспондентов собралось с десяток журналистов, главным образом из бывших английских колоний, – австралийцы, канадцы, американцы. Они пили и дурачились, страдая от вынужденного безделья. Это было похоже на хор без героя в древнегреческой комедии. Бар находился на тринадцатом этаже. Старые трамваи и автобусы застыли внизу на улицах, покрытых коричневатым налетом строительной ныли и копотью печных труб Коулуна. В небольших бассейнах рядом с высотными зданиями отелей поверхность воды была покрыта рябью начинающегося дождя, предвестника губительного тайфуна. А в мужском туалете, откуда открывался самый лучший в клубе вид на гавань, молодой парень склонился над раковиной, смывая с губ кровь.

Звали его Люк. Люк из Калифорнии, Долговязый теннесист с довольно непредсказуемым поведением. В свои двадцать семь он повидал немало. До вывода американских войск из Южного Вьетнама Люк считался одним из лучших военных репортеров в Сайгоне, в некотором роде – звездой. Если вы знали, что он хорошо играет в теннис, то вам трудно было представить его занимающимся чем-нибудь еще и даже просто в баре за выпивкой. Зато легко было вообразить, как он выходит к сетке и берет труднейший крученый мяч и наносит сокрушительный ответный удар или без особых усилий набирает очки на подаче.

Сейчас, склонившись над раковиной, он думал сразу о нескольких вещах – будто бы от большого количества выпитого и небольшого сотрясения его мозг был разделен, по крайней мере, на две совершенно независимые друг от друга части. Одна часть была заполнена мыслями о девушке по имени Элла из бара Ванчай, из-за которой он дал в челюсть этому нахалу полицейскому, после чего и вынес все неотвратимые и вполне предсказуемые последствия: вышеупомянутый полицейский чин, старший инспектор Рокхерст, (известный также как Рокер), отдыхавший после своих подвигов в баре, нанес Люку несколько великолепных ударов по ребрам (не говоря о лице). Вторая половина мозга старалась сосредоточиться на том, что же сообщил ему китаец, у которого он снимал квартиру. Он приходил сегодня утром с жалобой на то, что Люк очень громко включает граммофон, и потом остался выпить пива.

Китаец явно сказал что-то, из чего может получиться отличная сенсация. Но что это было?

Люка снова вырвало. Он отошел от раковины к окну. Джонки были укрыты за волнорезами и хорошо закреплены на стоянках. Паром «Стар Ферри» не ходил. Старый английский фрегат стоял на якоре – в клубе поговаривали, что английское правительство решило его продать.

– Фрегату неплохо бы выйти в открытое море, – пробормотал Люк, наткнувшись в затуманенном мозгу на обрывки познаний в мореплавании, приобретенных во время журналистских странствий. – Фрегаты во время тайфуна должны выходить в открытое море. Да, сэр, именно так.

Холмы, над которыми нависла огромная масса черных туч, казались серо-стальными. Шесть месяцев назад при виде подобной картины он завизжал бы от удовольствия. Тогда, после Сайгона, буквально все здесь приводило его в неописуемый восторг: гавань, шум и грохот города, даже небоскребы, напоминающие карточные домики, взбирающиеся по склону холма от берега к Пику. Но сегодня он иначе смотрел на чопорный и самодовольный богатый английский город на скале. Тон там задают упитанные торговцы, не видящие собственного живота, главная цель которых отхватить кусок пожирнее. Теперь колония стала для Люка тем же, чем уже давно была для всей прочей журналистской братии: аэропорт, телефон, прачечная, кровать. Изредка – правда, всегда ненадолго – женщина. Сюда все надо было привозить из других мест, даже впечатления. Что касается воин, которые так долго были неотъемлемой частью его жизни, без которой Люк не мыслил своего существования, то они были ничуть не дальше от Гонконга, чем от Лондона или Нью-Йорка.

– Ну как, парень? Выживешь? – спросил лохматый и небритый, похожий на ковбоя канадский журналист.

В свое время они вместе ощутили на себе все прелести наступления войск «Патет – Лао»

– Спасибо за заботу, дорогой, я в полном порядке, – ответил Люк, до предела утрируя английский акцент.

Он решил, что ему действительно очень важно вспомнить, что же такое сказал ему Джейк Чиу утром за бутылкой пива. Вдруг его словно озарило.

– Я вспомнил! – закричал он. – Господи, Ковбой, я же вспомнил! Ай да Люк! Ай да молодчина! Вспомнил! Моя голова! Отлично работает! Эй, люди, послушайте Люка!

– Брось, – посоветовал Ковбой. – Сегодня никто из них не будет тебя слушать. Полная безнадега, парень. Брось, нечего даже питаться.

Но Люк пинком распахнул дверь и ворвался в бар, широко размахивая руками.

– Эй, люди! Послушайте!

Ни одна голова не повернулась.

Люк приложил ладони рупором ко рту:

– Слушайте, вы, лодыри и пьяницы! У меня есть новости. Это просто фантастика. (Две бутылки шотландского виски вдень – и тем не менее голова работает потрясающе.) – Люк схватил пивную кружку и постучал ею по стойке бара. Но даже тогда никто, кроме Карлика, не обратил на него ни малейшего внимания.

– Ну, так что же случилось, Люк? – прогнусавил Карлик, растягивая слова в стиле нью-йорского артистического квартала Гринвич Вилледж. – Неужели Большой My опять страдает от икоты? Я этого не перенесу.

Большим My на жаргоне клуба назывался губернатор Гонконга. Карлик же был главой корпункта, в котором работал Люк, – мешковатый, всегда угрюмый и растрепанный человечек – черные пряди волос всю дорогу падали ему на лицо. Карлик обладал удивительной способностью незаметно появляться рядом с вами. Год назад два француза чуть не убили его за случайную реплику о том, из-за чего же пошла вся эта заварушка во Вьетнаме. Они завели его в лифт, сломали ему челюсть и несколько ребер, а потом бросили на первом этаже, вернувшись допивать. Некоторое время спустя примерно так же Карлика отделали австралийцы – он по-глупому задел их, сказав что-то о чисто символическом участии Австралии в военных действиях. Не стоило намекать, что Канберра договорилась с президентом Джонсоном о том, что австралийских парной не будут забирать из Ванг Тау – настоящего курорта, в то время как американцы везде воевали всерьез. В отличие от французов австралийцы не потрудились даже посадить Карлика в лифт. Они просто избили его и не прекратили даже, когда он упал. После этого тот научился в определенные моменты держаться подальше от некоторых людей. Например тогда, когда над Гонконгом висит густой туман. Или когда воду дают только на четыре часа в день. Или в субботу, когда надвигается тайфун.

Вообще же посетителей в клубе было не так уж много. Корреспонденты суперкласса из соображений престижа держались в стороне. Нескольких бизнесменов привлекала особая атмосфера, возникавшая здесь благодаря журналистам; кого-то из девушек интересовали мужчины. Пара телевизионщиков вернулась после турпоездки по полям сражений. В своем обычном углу с кружкой в руке сидел внушающий благоговейный страх Рокер – старшин инспектор полиции, побывавший и в Палестине, и в Кении, и в Малайе, и на островах Фиджи. В руке со слегка покрасневшими костяшками пальцев неутомимый вояка сжимал субботний номер «Саут Чайна морнинг пост». Про Рокера говорили, что он приходит сюда для того, чтобы хоть немного приобщиться к особой касте журналистов. За большим столом в центре (который в будние дни занимали исключительно представители «Юнайтед Пресс Интернэшнл») развалившись сидели люди, называвшие себя членами Шанхайского молодежного баптистско-консервативного клуба любителей игры в кегли, под председательством веснушчатого старины Кро из Австралии. Их субботний турнир всем обычно доставлял огромное удовольствие – соревновались в том, кто лучше бросит скрученную жгутом салфетку в бутылки на стойке. Каждый раз, когда одному из них это удавалось, участники соревнований покупали победителю «мишень», а затем помогали ее выпить. Но сегодня игра шла без обычного огонька. Некоторые члены клуба ни разу не потрудились метнуть салфетку. Именно эту группу Люк выбрал в качестве аудитории.

– А-а, знаю, от икоты страдает ж е н а Большого My! – продолжал Карлик. – От икоты страдает к о б ы л а жены Большого My! От икоты страдает к о н ю х, который ухаживает за кобылой жены Большого My! Нет, наверное…

Большими шагами Люк подошел к центральному столу и вспрыгнул прямо на середину. Стол слегка затрещал, несколько стаканов разбилось, а сам Люк стукнулся головой о потолок. Полусогнутый, на фоне выходящего на юг окна, он казался каким-то непропорционально большим. Сквозь окно просвечивал густой плотный туман, силуэт Пика в тумане был едва различим. На первом же плане царил «гигант» Люк. Но сидящие за столом, как будто не замечая его, продолжали метать импровизированный снаряд. Только Рокер взглянул на Люка и, послюнявив палец, перевернул страницу, снова углубившись в изучение комиксов.

– Третий раунд, – объявил Кро, словно выставляя напоказ свой роскошный австралийский акцент. – Брат из Канады, приготовиться к стрельбе. Да подожди ты, тупица! Вот теперь – огонь!

Скрученная салфетка полетела по направлению к стойке с бутылками по очень высокой траектории и попала в какую-то щель. Поболталтавшись мгновение, она свалилась на пол. Подзуживаемый Карликом, Люк начал топать по столу. Еще несколько стаканов упало. В конце концов терпение его потенциальной аудитории лопнуло.

– Ваши милости, – произнес Кро с тяжелым вздохом, – молю вас о минуте тишины ради моего сына. Опасаюсь, что он хочет держать речь… Брат Люк, ты уже совершил сегодня несколько недружественных актов, и, если ты позволишь себе совершить еще один, мы встретим его суровым осуждением. Говори ясно и кратко, не опуская никаких деталей, какими бы малозначительными они ни казались. Но когда закончишь, замолкни и храни молчание. Именно так, сэр.

Местные журналисты без устали искали в жизни друг друга что-нибудь выдающееся и создавали друг о друге легенды. Старина Кро был их старым моряком (Морским волком). Говорили, что Кро столько всего повидал на своем веку, что за ним не угнаться, даже если сложить жизненный опыт всей остальной журналистской братии. Люди не врали. В Шанхае, где началась карьера Кро, он был мальчиком на побегушках и готовил чай для сотрудников редакции. Со временем он дорос до редактора отдела городской хроники единственного англоязычного журнала, издававшегося в этом портовом городе. Затем он писал репортажи о том, как коммунисты воюют против Чан Кайши, и Чан Кайши – против японцев, и как американцы воюют практически против всех. Благодаря Кро здешние журналисты чувствовали дыхание истории там, где не существовало истории и исторических корней. Манера речи, которая могла вывести из себя даже самых терпеливых, была пережитком, сохранившимся у австралийца с тридцатых годов нынешнего века, когда большинство работавших в странах Востока журналистов были австралийцами. По каким-то непонятным причинам в жаргоне, на котором они изъяснялись между собой, использовались церковные обороты.

Благодаря старине Кро Люку наконец удалось высказаться:

– Господа! Карлик, чертов поляк, не хватай меня за ногу! Господа! – На мгновение Люк замолчал, чтобы промокнуть носовым платком разбитую губу. – Дом, известный под названием Хай Хейвен («Высокая гавань» ( а н г л.)), выставлен на продажу, а его святейшество Тафти Тесинджер оттуда упорхнул.

Ничего особенного за этим не последовало, да ничего такого и не ожидалось – журналисты не склонны к бурному выражению чувств.

– Хай Хейвен, – громогласно повторил Люк, – теперь может купить каждый. Мистер Джейк Чиу, предприниматель, пользующийся большой известностью и уважением, занимающийся операциями с недвижимостью, более знакомый вам как мой частенько гневающийся домохозяин, получил поручение от величественнейшего правительства Ее Величества продать Хай Хейвен. То есть найти ему нового владельца… Отпусти меня, сукин сын! Поляк, я серьезно говорю – убью на месте!

Карлик наконец стянул Люка со стола. Благодаря ловкому прыжку тому удалось развернуться в воздухе и приземлиться без серьезных травм. Лежа на полу, Люк продолжал осыпать ругательствами своего обидчика. Тем временем Кро повернул свою крупную голову к Люку и мрачно уставился на него влажными глазами. Казалось, это будет продолжаться вечно. Люк даже начал спрашивать себя, какой из многочисленных законов Кро он мог нарушить. На самом деле, под всеми масками, которые Кро на себя надевал, он был очень сложным и незаурядным человеком, и все, кто сидел сейчас за круглым столом, это знали. Под грубовато-простой манерой Кро скрывалась такая огромная и трепетная любовь к Востоку, которая, казалось, иногда мешала ему дышать. Поэтому, бывало, он исчезал из поля зрения на несколько месяцев подряд, как заболевший слон, скрываясь ото всех, и ходил одному ему известными тропами, пока не ощущал, что снова может жить среди людей.

– Хватит бормотать, ваша милость, прекратите, сделайте одолжение, – после долгого молчания произнес Кро, величественно откинув голову назад, – воздержитесь, пожалуйста, от этих недостойных высказываний и не позволяйте себе загрязнять в высшей степени целебную воду источника. Хай Хейвен – это дом с привидениями, шпионское гнездо. Логово майора Тафти Тесинджера, который видит насквозь. Майора, который когда-то служил в Стрелковом полку Ее Величества, а теперь стал гонконгским Лестрейдом из Скотланд-Ярда. Тафти не мог дать деру. Он рыцарь плаща и кинжала, а не какая-нибудь девка, которую можно спугнуть. – Последние слова были обращены к бармену-шанхайцу: – Монсеньер, будьте столь любезны, принесите моему сыну чего-нибудь выпить – вы же видите, он начинает заговариваться.

Кро скомандовал: «Огонь!» – и клуб вернулся к своим в высшей степени интеллектуальным развлечениям. По правде говоря, в этих шпионских сенсациях, которыми бредил Люк, не было ничего нового. За Люком давно закрепилась репутация эксперта-неудачника по шпионам, и все его «сенсации» неизменно оказывались бездоказательными. После Вьетнама он – простак парень – готов был искать шпионов под каждым ковром. Люк считал, что они правят миром, и большую часть свободного времени (когда не бывал пьян) проводил, околачиваясь возле бесчисленной армии почти не скрывающих своего истинного лица «экспертов по Китаю». Здесь, в колонии, они занимались наблюдением за этой страной, а иногда и кое-чем похуже. В огромном здании американского консульства, которое находилось на вершине холма, их было видимо-невидимо. Поэтому, если бы этот день не был таким скучным и тягучим, возможно, об услышанном и не вспомнили бы. Но сегодня Карлик почувствовал возможность позабавиться и не упустил своего шанса:

– Скажи-ка нам, Люки, – попросил он, заламывая руки, – Хай Хейвен продается вместе с содержимым или – одни голые стены ?

Вопрос понравился публике, его наградили аплодисментами. Все подумали о том, чего стоит Хай Хейвен со всеми своими секретами и без них и что же будет дороже.

– А как насчет майора Тесинджера? Его тоже продают вместе с домом? – невыразительно-монотонным голосом подхватил фотограф из Южной Африки. В нем не слышалось и намека на юмор, и все снова посмеялись, хотя на этот раз не так доброжелательно, как в ответ на шутку Кро.

Этот фотограф производил странное впечатление: короткая стрижка «ежик», изможденное лицо, изрытое оспинами, словно поля сражений, по которым он любил бродить. Фотограф был родом из Кейптауна. Все звали его Ганс Призывающий Смерть. И часто шутили, что он еще всех переживет и похоронит, потому что гоняется за ними со своим фотоаппаратом, подобно охотничьей собаке, выслеживающей дичь и делающей стойку.

Пока аудитория веселилась и припоминала разные истории о майоре Тесинджере и потом, когда все по очереди, кроме Кро, изображали его, оказалось, что они совершенно забыли, с чего все началось и что сообщил им Люк. Вспомнили, что майор впервые объявился в колонии в качестве представителя какой-то иностранной компании-импортера – одного из самых глупейших «прикрытий». Шесть месяцев спустя Тафти вдруг оказался (что выглядело совсем уж нелогично) в числе сотрудников Секретной службы, и, когда уехал предыдущий начальник, Тесинджера назначили на его пост. Он возглавил целый штат бледных клерков и пухленьких, хорошо воспитанных секретарш и обосновался в вышеозначенном ломе с привидениями", иначе известном как «шпионское гнездо». Особенно много вспоминали и рассказывали о его приглашениях пообедать с г л а з у н а г л а з, которые, как теперь выяснилось, в разное время получали почти все присутствующие. Встречи неизменно заканчивались за рюмкой бренди предложением, над формулировкой которого Тесинджер, судя по всему, немало попотел и которое звучало приблизительно так: Послушай, старина, если ты когда-нибудь случайно познакомишься с каким-нибудь интересным Чоу с другого берега Жемчужной реки (ну, ты понимаешь меня, с человеком с в е д у щ и м, – ты следишь за моей мыслью? – то вспомни про Хай Хейвен!" Дал мне следовал магический телефонный номер, тот самый, что «стоит прямо на письменном столе в моем кабинете, поэтому никаких посредников, никакой магнитофонной записи, ничего. Ладно? – У пятерых или шестерых из присутствующих в записных книжках, кажется был этот номер. Запиши-ка номерок прямо на манжете – можешь потом говорить всем, что это номер знакомой или подружки, или еще что-нибудь такое придумаешь. Готов? Записывай: Район Гонконг-сайд, пять-ноль-два-четыре…»

Продекламировав хором номер до конца, все замолчали. Часы где-то пробили три пятнадцать. Люк медленно поднялся с пола и стряхнул пыль с джинсов. Старый официант-шанхаец покинул свое обычное место за стойкой и потянулся к меню в надежде, что кто-нибудь закажет обед. Какое-то время все пребывали в нерешительности, не зная, чем теперь заняться. С утра выпил – день свободен: это было ясно уже после первого выпитого сегодня джина.

На другом конце бара раздался зычный бас – это Рокер заказывал себе роскошный обед:

–…И принеси мне холодного пива, но только х о л о д н о г о, слышишь меня, парень? Оч-чень халодный пиво. И быстро, одна нога здесь, другая тоже здесь: топ-топ. – Старший инспектор выработал особую манеру общения с местными жителями.

Все снова стихло.

– Ай да Люки, ай да молодец, – проговорил Карлик, отходя в сторону. – Наверное, таким образом ты надеешься получить Пулитцеровскую премию. Поздравляю, дорогой. Сенсация года.

«Да пошли вы все к черту, все до единого!» – беззлобно подумал Люк и направился к стойке у которой сидели две болезненно-бледные девицы, явно нуждающиеся в кавалерах, – дочери каких-нибудь английских армейских офицеров.

– Джейк Чиу показал мне это чертово письмо, где черным по белому написано, что ему поручается продать дом. Не верите – и не надо! Письмецо, между прочим, на бланке этой самой службы Ее Величества. И сверху герб – лев, козел и все такое прочее. Эй, красавицы, вы меня, конечно, помните? – заорал Люк девушкам. – Я – тот самый добрый дядя, который покупал вам на ярмарке леденцы на палочке.

– У Тесинджера никто не отвечает, – монотонно и мрачно прогудел с того места, где стоял телефон, Ганс Призывающий Смерть. – Никто не берет трубку. Ни Тесинджер, ни дежурный. Похоже, телефон отключен.

Пока все веселились, никто не заметил, как Призывающий Смерть отошел позвонить.

До сих пор старина Кро почти не подавал признаков жизни. Но теперь встряхнулся.

– Набери еще раз, болван, – приказал он резко, как сержант, обучающий новобранцев маршировать.

Пожав плечами, Призывающий Смерть еще раз набрал номер Тесинджера. В баре был еще один телефонный аппарат, и Ганс попробовал позвонить со второго. Результат был тот же.

– Звони на телефонную станцию, – продолжал Кро. – Нечего стоять, как будто призрак увидел. Звони оператору на телефонную станцию, ты, обезьяна африканская!

– Номер отключен, – ответил оператор.

– Когда отключили, приятель? – не успокаивался Призывающий Смерть.

– Нет информации, – ответил оператор.

– Послушай, приятель, а может, у них новый номер, а? – проревел в трубку Призывающий Смерть, продолжая мучить ни в чем не повинного оператора. Никто и никогда еще не видел, чтобы он проявлял к чему-нибудь такой живой интерес. Обычно для фотографа жизнью было только то, что можно поймать в видоискатель. И то, что он сейчас пришел в такое сильное возбуждение, можно было объяснить только приближением тайфуна.

– Нет информации, – повторил оператор.

– Звони Сладкоголосому, – приказал Кро. В его голосе уже слышалась нескрываемая ярость. – Звони всем этим щеголям в брюках в полосочку, просиживающим штаны а канцелярии губернатора! Всем подряд!

Призывающий Смерть неуверенно покачал головой. Сладкоголосый в администрации Колонии отвечал за связи с прессой. Все его терпеть не могли. Обращаться к нему с вопросами или за помощью считалось дурным тоном.

– Ну ладно, давай я сам поговорю с ним, – согласился Кро, поднимаясь из-за стола и пробираясь к телефону, для чего ему пришлось немного потеснить остальных.

Австралиец начал разговор, в котором черный юмор и мрачная ирония должны были помочь ему так или иначе получить нужную информацию.

– Вас беспокоит ваш покорный слуга. Кро, сэр, к вашим услугам. Как поживает ваше преосвященство? Здоровы ли вы духовно и телесно? Чрезвычайно рад это слышать, сэр, чрезвычайно. А как жена и потомство, сэр? Не страдают отсутствием аппетита? Надеюсь, у них нет ни цинги, ни сыпного тифа? Замечательно. А теперь, сэр, не будете ли вы столь любезны, не объясните ли мне, почему, черт возьми, слинял Тафти Тесинджер?

Все не спускали глаз с Кро, но у того на лице не дрогнул ни один мускул – лицо было каменное, и прочитать что-нибудь на нем было невозможно.

– И Вам того же, сэр, – фыркнул он в трубку и бросил ее на рычаг с такой силой, что стол зашатался. Затем он повернулся к старому официанту-шанхайцу: – Монсеньор Го, будьте добры, вызовите для меня ишака, работающего на бензине! Ваши милости, ну-ка пошевеливайтесь, поднимайте-ка свои заднины с удобных стульчиков, ну-ну, давайте!

– Чего это ради? – спросил Карлик.

– Ради того, чтобы написать статейку, ваше святейшество, мерзкий ты старикашка; ради того, чтобы послать ее в свою газетенку или журнальчик, ваши преосвященства, распутники вы этакие и пьяницы. Ради того, чтобы завоевать богатство, женщин, славу и благодарную память потомков!

Ни один из журналистов не мог понять, почему это Кро вдруг впал в такое мрачное настроение.

– Но что такого ужасного сказал Сладкоголосый, черт побери? – в полном недоумении спросил Ковбой.

– Да, что он сказал, брат Кро? – эхом отозвался Карлик.