— Думаю, по обоюдной. Жена не хотела иметь детей. А без этого к чему брак?

— Ну а с тех пор?..

— Встречался, несколько раз, то с одной, то с другой девицей из нашей конторы. Да и вовсе не такой уж я… жеребец, что ли, понимаете?

— Вполне. А как вообще обстоит у вас с коммуникабельностью? Нашли вы свою экологическую нишу в эмоциональной среде, с людьми сходитесь без затруднений?

— По-моему, да.

— Таким образом, станем считать, что все в вашей жизни внешне обстоит благополучно. Верно? Ну и ладно. Тогда скажите мне вот что: вы хотите, вы действительно хотите освободиться от химической зависимости?

— Разумеется.

— Отлично! Значит, резюмируя вкратце, вы пользовались лекарствами, чтобы подавить сновидения. Но опасность для вас представляют далеко не все сны — только наиболее яркие и отчетливые. Тетка снилась вам в виде белой кошки, но наутро кошкой не стала, верно ведь? То есть какая-то часть ваших снов вполне приемлема, не так ли? — Хабер дождался утвердительного кивка собеседника. — Тогда предлагаю поразмыслить вот о чем. Как вы отнесетесь к предложению исследовать весь этот феномен в целом и, возможно, научить вас видеть лишь безопасные сны, сны без страхов?

Позвольте объяснить подробнее. Предмет вашего сна складывается из эмоциональных пиков в подсознании, и вас страшит именно невозможность контроля над способностью отдельных сновидений влиять на реальную действительность. В онейрологии принято рассматривать сны как весьма изысканный и метафорически многозначный язык, на котором ваше подсознание пытается сообщить сознанию нечто как раз о реальности, вашей личностной реальности, пытается подать сигнал, воспринять который рассудком вы еще не готовы, то есть не в состоянии истолковать рационально. Но мы ведь можем воспринять метафору и буквально как метафору — на этой стадии исследования вовсе нет нужды переводить ее в рассудочные термины. И упираемся мы тогда прямо в суть вашей проблемы: вы боитесь своих снов и одновременно нуждаетесь в них. Вы пытались подавить сны лекарствами, но это не сработало.

Что ж, давайте попробуем нечто совершенно обратное. Клин клином вышибают. Давайте нарочно дадим вам поспать. Спокойно поспать и увидеть сон, яркий и отчетливый, с заранее известным содержанием, прямо здесь и сейчас. Под моим присмотром, под строгим медицинским надзором. Таким образом вы как бы сохраните контроль над тем, что, казалось бы, проконтролировать невозможно.

— Как же я смогу увидеть действенный сон по заказу? — удивился Орр не без тревоги в голосе.

— Сможете, сможете. Во Дворце Грез доктора Хабера. Доводилось ли вам раньше подвергаться гипнозу?

— Только у стоматолога.

— Отлично. Великолепно. Мой метод прост: я погружаю вас в гипнотический транс, затем приказываю заснуть и увидеть сон определенного содержания. Вы наденете на себя трансшлем — для вящей уверенности, что заснете под гипнозом по-настоящему, а не сомнамбулически. На протяжении всего эксперимента я буду вас наблюдать, снимать всяческие параметры и приглядывать за энцефалограммой. Потом разбужу вас, и мы обсудим результаты. Если все пройдет без сучка без задоринки, то, полагаю, все ваши страхи развеются, как утренний туман.

— Боюсь, ничего не выйдет. Один такой сон приходится у меня на несколько десятков ночей, а то и на сотню, — упирался Орр. И его довод звучал как будто резонно.

— Неважно, развлекайтесь себе сном любого типа, какой получится, зато все его содержание и эффект воздействия будут полностью зафиксированы. Я занимаюсь этим скоро уже десятилетие и уверен, что все будет в полном порядке — если, конечно, наденете трансшлем. Не приходилось еще? — Орр отрицательно помотал головой. — Но хотя бы догадываетесь, что это за штука такая?

— Вырабатывает сигнал для… для попутной мозговой стимуляции, кажется.

— Если грубо, то так оно и есть. Русские пользуются психическими трансшлемами более полусотни лет, израильтяне, как следует усовершенствовав, тоже уже порядком, наконец-то и мы спохватились и наладили выпуск собственных — для профессиональных нужд, вроде умиротворения разбушевавшихся психов, и даже для домашнего использования в качестве генератора альфа-ритмов, замены снотворному.

Скажем, года два назад я занимался одним весьма трудным случаем ПНЛ в Линтоне — женщиной в глубочайшей депрессии. Как все жертвы подобного синдрома, спала она крайне мало и практически не погружалась в сон-фазу, не видела снов. Вернее, как только та наступала, больная тут же просыпалась и подскакивала как оглашенная. Порочный круг: чем глубже депрессия, тем слабее сон, слабее сон — сильнее депрессия. Разорвать бы его. Но как? Ни одно из известных нам лекарств сон-фазу не усиливает. ЭМС

— электронная мозговая стимуляция? Тогда придется имплантировать электроды, и глубоко — в участки мозга, ответственные за сон. Но всегда ведь предпочтительнее обойтись без хирургии. И я надумал воспользоваться трансшлемом.

Что произойдет, если смодулировать специальный низкочастотный сигнал, нацеленный на определенный участок мозга? Это был новый подход, и, прежде чем удалось создать портативный электронный комплект для такого рода исследований, пришлось несколько месяцев корпеть над громоздким стационарным оборудованием. За это время я успел перепробовать воздействие на мозг пациента записей ритмов здорового мозга из самых различных стадий сна. Толку было не слишком много. Сигналы эти то находили слабый отклик в больном мозгу, то нет — последнее куда чаще. Требовалось нечто обобщающее, усредненный сигнал, выработанный по результатам анализа сотен контрольных записей.

Тогда, занимаясь параллельно и другими пациентами, я надумал выделять полезные состояния и монтировать записи — когда мозг подопечного четко вырабатывал искомый здоровый сигнал, я его фиксировал, наращивал, усиливал и продлевал. В результате, воспроизводя полученную запись, я получил возможность лечить больной мозг его же собственными нормальными ритмами. Нечто вроде положительной обратной связи. Поднакопив опыта, я несколько усложнил аппаратуру — взгляните, что вышло из простой комбинации ЭЭГ плюс трансшлем. — Хабер указал на электронную чащу за спиной Орра. Добрая доля всей этой машинерии, дабы не шокировать наиболее пугливых посетителей, таилась за пластиковыми панелями, но и на виду оставалось предостаточно — на добрую четверть небольшого кабинета. — Это и есть мой Храм Грез, мой «сон из машины», — добавил доктор с горделивой улыбкой, — или Аугментор, если выражаться по-научному. Его функция — погрузить вас в сон со сновидениями, легкими и поверхностными или же глубокими и яркими, какие только пожелаем. Да, кстати сказать, та депрессивная дамочка из Линтона выздоровела полностью и выписалась еще прошлым летом. — Хабер кивнул на аппаратуру. — Ну как, рискнем, попробуем?

— Прямо сейчас?

— А чего еще ждать?

— Как-то не совсем обычно это — отправиться на боковую среди бела дня… — смутился Орр, а Хабер тем временем, вытянув из набитого доверху ящика бланк, уже заполнял наспех форму «Добровольное согласие на гипноз в соответствии с требованиями ЗОБ-контроля».

Приняв протянутую доктором авторучку, Орр послушно, хотя и несколько принужденно, подмахнул листок.

— Ну вот, все в полном порядке. Теперь уточним следующее, Джордж. Ваш дантист пользовался гипнозаписью или же манипулировал голосом и жестами?

— Записью. У меня тройка по шкале внушаемости.

— Ага, в точности посередке! Так-так, значит, чтобы внушить вам сон с конкретным содержанием, безусловно, следует достичь глубокого погружения в транс. Поскольку мы намерены добиться у вас, мистер Орр, не сомнамбулического состояния, а подлинных сновидений, воспользуемся моим Аугментором — как раз то что надо. А чтобы не дать промашки при входе в транс и не потерять драгоценного времени, предлагаю применить стимуляцию блуждающего нерва и сонной артерии, вагус-каротидную индукцию. Вам доводилось уже сталкиваться с подобным?

Орр отрицательно помотал головой. Он явно был малость обескуражен ворохом новых для себя сведений, но не возражал, безгранично, почти по-детски доверяя себя опыту врача. Хабер обнаружил в себе нечто вроде ростков жалости, чуть ли не зародыш отцовских чувств к этому хрупкому и податливому существу. Влиять на него оказалось столь легко и просто, что даже неинтересно — никакого сопротивления.

— Я практически постоянно пользуюсь этим приемом, и с превосходными результатами. Быстро, безопасно и надежно — думаю, лучшего способа для погружения в транс просто не существует, никаких тебе неприятных сюрпризов, ни для гипнотизера, ни для пациента…

Но Орр мог раньше слышать и какие-нибудь жуткие россказни о замученных подопытных, погибших в результате врачебной небрежности при применении подобного метода. И хотя сомнения были здесь совершенно неуместны, Хаберу следовало позаботиться о погашении возможного предубеждения у пациента, чтобы тот полностью расслабился. Поэтому доктор не счел за лишнее углубиться в детали; бегло и непринужденно пройдясь по полувековой истории применения данного приема в сеансах гипноза, он, чтобы отвлечь внимание собеседника от скользкой темы, переключился затем на совершенно другое — снова вернулся к снам и сновидениям.

— Видите ли, Джордж, пропасть, через которую нам с вами предстоит перекинуть мостик, — это зазор между выходом из гипнотического транса и погружением в сон-фазу. У этой бездны весьма простое наименование — сон. Обычный медленный сон, предшествующий сон-фазе, — сон без сновидений. Существуют, грубо говоря, четыре ментальные стадии, на которых следует остановиться чуть подробнее: бодрствование, транс, медленный сон и быстрый, или сон-фаза. Если обратиться к сути ментальных процессов, можно утверждать, что последние три имеют нечто общее — и сон, и сновидения, и гипноз активизируют работу подсознания, подкорки. Все они взывают к безусловным человеческим рефлексам за порогом мышления, когда бодрствование — процесс сознательный, то есть вторичный. Всмотритесь же теперь в эти энцефалограммы повнимательнее. — Хабер зашуршал распечатками.

— Вот медленный сон, вот гипнотический транс, вот бодрствование. Видите, они имеют здесь немало общего. А вот график сон-фазы — уже совсем иначе, разница очевидна. И вы не можете перескочить из транса в сон-фазу напрямую

— обязательно через стадию медленного сна.

У здорового человека сон-фаза наступает четыре-пять раз за ночь, с интервалом в час-другой, и всякий раз примерно на четверть часа. В остальное время вы пребываете в той или иной стадии медленного сна. И в ней можно увидеть сны, но обычно весьма бессвязные и неотчетливые; деятельность мозга в таком состоянии напоминает двигатель на холостом ходу, происходит нечто вроде тихого брожения потаенных мыслей и сокровенных мечтаний. Вслед за этим начинается яркое, эмоциональное и запоминающееся сновидение сон-фазы. Гипноз в сочетании с Аугментором дадут нам гарантию его получения, гарантию прыжка через нейропсихологическую пропасть и временной сдвиг из медленного сна прямо в необходимую нам сон-фазу.

Пересядьте, пожалуйста, вот на эту кушетку… Пионерами подобного рода исследований были Димент, Эзеринский, Бергер, Освальд, Хартманн и многие-многие другие, но кушетка — обязательный атрибут кабинета любого из названных — заведена еще отцом-основателем психоанализа, самим Зигмундом Фрейдом. Правда, он бы в гробу перевернулся, узнав, как мы ее нынче используем. У него-то пациенты никогда не спали… Теперь откиньтесь на подушку в изголовье и расслабьтесь. Да-да, именно так. Вам предстоит провести здесь какое-то время, поэтому располагайтесь как дома, устраивайтесь поудобнее. — Хабер выдержал паузу. — Вы говорили, мистер Орр, что вам доводилось заниматься самовнушением? Прекрасно! Вспомните теперь, с чего вы обычно начинали свой сеанс. С глубокого размеренного дыхания, не так ли? Вдох на счете «десять», дыхание задерживаем до пяти. Превосходно! Вас не затруднит сконцентрировать взгляд на потолке прямо над головой? Отлично!

Как только пациент повиновался и запрокинул голову, сидящий рядом Хабер, не мешкая, нагнулся и подсунул под его затылок левую ладонь, легонько прижав пальцами нервные узлы за ушами; правой рукой одновременно надавил на точки прямо под мягкой и светлой бородкой — в области блуждающего нерва и сонной артерии. Бледная кожа под пальцами удивила девичьей шелковистостью; пациент еще успел слегка дернуться как бы в знак протеста, но его ясный взгляд уже утратил осмысленное выражение, и веки вскоре смежились.

— Вы отключаетесь, вы закрываете глаза и отключаетесь, расслабьтесь, не думайте ни о чем, вас охватывает блаженная истома, и вы погружаетесь в транс, вы засыпаете… — Бормоча этот затверженный текст, Хабер не сумел подавить в себе острый спазм от наслаждения собственным искусством, своей абсолютной властью над пациентом.

Безвольно свесив правую руку с кушетки, Орр уже отключился полностью. Не снимая рук с нервных узлов пациента и не прерывая своих заклинаний, Хабер опустился перед ним на колени.

— Вы погрузились в транс, еще не уснули, но уже находитесь в глубоком гипнотическом трансе и не выйдете из него, пока я не прикажу вам. Вы все глубже и глубже погружаетесь в него, но голос мой слышите хорошо и неукоснительно следуете всем моим наставлениям. Отныне, как только я прикоснусь к вашему горлу, как сделал только что, вы тут же погрузитесь в транс. — Хабер повторил последнюю инструкцию несколько раз. — Как только я прикажу открыть глаза, вы подчинитесь и увидите хрустальный шар, витающий прямо перед вашим носом. Я хочу, чтобы вы сосредоточили на нем все свое внимание, и это тоже поможет углубиться в транс. А сейчас откройте глаза, да, прекрасно, именно так, теперь сообщите, когда появится хрустальный шар.

Пушистые ресницы медленно разлепились, и Орр отсутствующим светлым взором уставился куда-то сквозь Хабера.

— Вижу, — почти прошептал загипнотизированный.

— Хорошо. Не сводите с него взгляда, дышите размеренно, очень скоро вы окажетесь в настоящем глубоком трансе…

Хабер глянул на настенные часы — все дело заняло лишь несколько минут. Отлично, тратить лишнее время на промежуточных стадиях он не любил, его интересовала прежде всего конечная остановка. Хабер поднялся и, пока пациент любовался воображаемой хрустальной диковиной, аккуратно надел на него трансшлем и занялся регулировкой электродов. При этом он продолжал мягко повторять формулы внушения и контрольные вопросы, ответы на них свидетельствовали, что прочная связь с пациентом по-прежнему существует. Как только доктору удалось подогнать шлем, он щелкнул клавишей на пульте энцефалографа и некоторое время следил за его показаниями.

Восемь из множества электродов шлема обслуживали ЭЭГ, восемь самописцев внутри аппарата вели постоянную запись электрических сигналов мозга. На экране, за которым наблюдал Хабер, импульсы отображались воочию, в виде белых зигзагов на темно-сером фоне. Доктор мог выделить любой из них, увеличить, усилить, совместить с другим как только заблагорассудится. Этим зрелищем он искренне наслаждался и никогда от него не уставал — смотрел, как другие ежевечерний боевик. Хит Первого Канала.

Хабер не обнаруживал пока на экране ожидаемых зигзагов — сигмообразных, свойственных шизоидным больным определенных типов. И вообще ничего необычного пока как будто не просматривалось, за исключением некоторой избыточной пестроты наблюдаемых ритмов. Мозг обычного человека продуцирует на экран относительно несложную периодическую кривую — перед Хабером предстали сейчас ритмы отнюдь не простака. Сложные, запутанные линии на экране практически не повторялись. Разумеется, компьютер внутри Аугментора чуть погодя справится с анализом и систематизирует кривые, но пока Хаберу не удавалось на глазок выделить никаких исключительных факторов, кроме разве что самой усложненности пульсаций.

Отдав пациенту команду отвлечься от хрустального шара и закрыть глаза, Хабер практически сразу же сумел распознать мощный двенадцатицикловый альфа-ритм. Он еще немного поиграл на клавиатуре, налаживая компьютер на запись и проверяя глубину гипноза, а затем сказал:

— Теперь, Джон… — И тут же, мысленно чертыхнувшись, поправился: — Теперь, Джордж, ты заснешь ненадолго, ты будешь сладко спать и видеть сон, но заснешь только лишь после того, как я громко произнесу пароль — «Антверпен». Услыхав слово «Антверпен», ты заснешь по-настоящему и будешь крепко спать, пока не услышишь свое имя произнесенным три раза кряду. Заснув, ты должен видеть сон, приятный сон. Ясный и радостный. Не дурной сон, а как раз наоборот — сладостный и прекрасный, как детство, и видеть его ты должен очень отчетливо. Так, чтобы ничего не позабыть, когда проснешься. Ты увидишь во сне… — Хабер замешкался на миг — полагаясь на вдохновение, он обычно ничего не планировал заранее. — …Увидишь во сне коня. Статного гнедого жеребца, гарцующего по полю. Скачущего по кругу. Возможно, ты сделаешь попытку оседлать его, возможно, просто будешь любоваться издали. Но увидишь во сне коня обязательно. Этот сон с конем будет весьма отчетливым и… — Доктор порылся в памяти: какое там слово использовал пациент? — И действенным. Кроме сна с конем никаких иных быть не должно; как только я трижды произнесу твое имя, ты проснешься отдохнувшим и бодрым. Сейчас же я погружаю тебя в сон произнесением парольного слова… Антверпен!

Пляска линий на экране немедленно стала изменять свой характер — ритм пульсаций замедлился, а пики резко подросли. Вскоре обозначились и длинные штрихи сна второго уровня, и намеки на растянутый, глубокий дельта-ритм четвертого — экран энцефалографа словно налился некоей невидимой морозной тяжестью. Дыхание пациента еще больше замедлилось, лицо приобрело абсолютно отсутствующее выражение.

Аугментор предоставит Хаберу полную запись всех стадий, сейчас же встроенный в него компьютер занят анализом арабесок медленных снов пациента и готовится к расшифровке орнамента подступающей сон-фазы, выделив и записав которую сможет подпитывать спящий мозг ею же, этой записью, усиливая тем самым ментальные ритмы собственно сновидения. Похоже, решающий момент уже приближался — видимо, на пациенте сказывался долгий период подавления снов, и сон-фаза наступала на этот раз несколько раньше, чем ожидалось, даже раньше, чем явственно и полностью установился второй уровень. Плавно колышущиеся линии исполосовали весь экран, снова бешено затрепыхались, задергались мелкой дрожью, переходящей в стремительную джигу, не подчиненную никакому единому ритму. Сейчас демонстрировал возросшую активность варолиев мост, а ритмы гиппокампа приобрели пятисекундную периодичность, так называемый тэта-ритм, до сих пор у подопытного ясно не проявлявшийся. Хабер глянул на спящего: его пальцы слегка подрагивали, глаза под сомкнутыми веками бегали, как бы что-то высматривая, губы приоткрылись на глубоком вдохе — несомненно, Орр видел сон.

Хабер зафиксировал время — пять часов шесть минут.

В пять одиннадцать он нажал черную клавишу и выключил Аугментор. В пять двенадцать, наблюдая на экране возобновление рисунка медленного сна, Хабер склонился над пациентом и трижды отчетливо произнес его имя.

Орр вздохнул, вяло развел руками, открыл глаза — и проснулся. Освободив его от трансшлема двумя отработанными движениями, Хабер мягко и сердечно поинтересовался:

— Как вы себя чувствуете, мистер Орр? Все в порядке?

— Хорошо, спасибо.

— Сон вы видели — пока это все, что могу вам доложить. Вы запомнили его? Можете пересказать?

— Конь, — сипловато отозвался Орр, до конца еще не проснувшись, и опустил ноги на пол. — Сон про коня. Вот про этого. — Он жестом указал на огромную украшавшую глухую стену врачебного кабинета фотофреску — это было изображение известного рысака по кличке Темени-Холл note 2, беззаботно резвящегося на сочно-зеленой лужайке.

— А что именно вам снилось про него? — довольным тоном спросил Хабер. Он вовсе не рассчитывал на успех с первого же сеанса.

— Это было… Я брел по этому полю, а конь сперва гарцевал в отдалении. Затем он поскакал ко мне, и казалось, что приближается он отнюдь не с добрыми намерениями. Но я почему-то совсем не испугался этой атаки. Наверное, рассчитывал поймать жеребца за уздечку или увернуться в последний момент. Во всяком случае был уверен, что ничто серьезное мне не угрожает — конь-то ненастоящий, с картинки из вашего кабинета. Нечто вроде игрушки из папье-маше… Мистер Хабер, а вас… вас в этой картине… ничего не удивляет? Ничто не кажется необычным?

— Ну, некоторые находят ее слишком энергичной для крохотного офиса, какой-то чересчур бодряческой. Секс-символ в натуральную величину — и прямо напротив кушетки для гипноза! — Доктор шаловливо улыбнулся.

— А что здесь у вас висело с час тому назад? Я хочу сказать, не висела ли там другая картинка, когда я к вам пришел, например фотография горы Маунт-Худ — до того, как я увидел сон про эту лошадь?

…О Господи он прав он совершенно прав здесь же висел Маунт-Худ…

…Какой такой Маунт-Худ здесь никогда не было никакого Маунт-Худа здесь всегда висел конь висел конь висел конь…

…здесь был Маунт-Худ…

…Конь здесь всегда был конь здесь всегда…

Доктор, не мигая, пялился на Джорджа Орра, не сводил с него взгляда несколько бесконечно долгих секунд — пытаясь постичь непостижимое, собрать воедино клочки мыслей и найтись, дать пристойный ответ… и скрыть, скрыть, скрыть свое ошеломление. Он врач, он должен внушать почтение и трепет, он знает ответы на все вопросы…

— Стало быть, вам кажется, Джордж, что прежде здесь находилось изображение горы Маунт-Худ?

— Именно так, — заявил тот печально, но непреклонно. — Маунт-Худ. Весь в снегу. На фоне синего неба.

— Гм-гм… — скептически хмыкнул Хабер, лихорадочно взвешивая, оценивая невозможное — или немыслимое? Сосущий холодок под ложечкой уже отпускал его.

— Вы со мной не согласны?

Взгляд пациента… в этих неопределенного цвета бездонных глазах читалось искреннее разочарование и слабеющий свет надежды — определенно, взгляд не вполне нормального человека.

— Боюсь, не согласен. Это знаменитый Темени-Холл, трехкратный чемпион восемьдесят девятого года. Сами скачки я тогда прозевал, хотя обожаю их и весьма стыжусь, что человечество, решая свои продовольственные проблемы, под корень изводит братьев наших меньших. Конечно, лошадь в офисе — в некотором роде анахронизм, но эта картинка мне нравится. Она передает силу, бьющую через край энергию — полную самореализацию в исконном ее биологическом смысле. Своего рода идеал, к которому стремится в работе каждый психиатр, некий вдохновляющий символ. Выбирая тему для внушения в нашем с вами сеансе, я случайно взглянул на картину и… — Хабер снова недоверчиво покосился на стену — естественно, там была лошадь, а не что-либо иное. — Но если недостаточно моих заверений, давайте спросим мисс Кроуч, она работает у меня уже полных два года.

— Мисс Кроуч ответит, что здесь всегда была именно эта картинка, — ответил Орр тихо и горестно. — Всегда лошадь, только лошадь и ничего кроме лошади. Что бы там мне ни приснилось. Я еще надеялся, что вы, подобно мне, сохраните воспоминания о предыдущей реальности, раз сами программировали мой сон. Ничего из этого не вышло, по-видимому.

Взгляд пациента вместо острого разочарования снова выражал прежнее тихое отчаяние, безнадежную мольбу о помощи, адресованную никому и в никуда.

Джордж Орр явно был нездоров и нуждался в лечении.

— Вам придется посетить меня снова, Джордж, и завтра же, если возможно.

— Но я работаю…

— Отпроситесь на часок пораньше и приходите к четырем. Вы ведь на ДНД. Стесняться тут нечего, смело скажите своему шефу правду. Не менее восьмидесяти двух процентов населения раньше или позже проходит через ДНД, не говоря уже о тридцати одном проценте, попадающем на ПНЛ. Подходите к четырем, и мы продолжим. И не сомневаюсь, что добьемся определенного результата. Вот вам пока временная карточка — это поможет вам удержать сны в размытом состоянии без полного их подавления. Вы можете использовать ее раз в три дня в любом аптечном автомате. Если увидите отчетливый сон или же вас встревожит что-либо иное, звоните тотчас же, днем или ночью, неважно. Но, думаю, что не придется, если станете аккуратно принимать прописанное мною средство. А если мы с вами еще как следует поработаем, нужда в каких бы то ни было лекарствах и вовсе отпадет. Все ваши проблемы рассеются, как туман, и вы вздохнете свободно и счастливо. Договорились?

Орр принял из рук доктора рецептную IBM-карту.

— Было бы здорово, — сказал он с неуверенной улыбкой, опуская ее в карман. Затем выдавил нечто вроде смешка. — А знаете, я заметил еще кое-что относительно этого коня на стене…

Хабер застыл, глядя на пациента с высоты своего роста сверху вниз.

— Чем-то он неуловимо напоминает вас, — договорил Орр.

Хабер обернулся к фреске. Точно. Здоровенный, пышущий неукротимой силой, гривастый гнедой, несущийся в отчаянном галопе…

— Может, и конь, что приснился, напоминал вам меня? — спросил Хабер, не педалируя, но все же чуточку сварливо.

— Разумеется, — ответил пациент.

Когда Орр ушел, Хабер присел и с тяжелым смутным чувством уставился на фотографию Темени-Холла. Здоровущий жеребец действительно слишком велик для крохотного кабинета. И Хаберу вдруг почему-то мучительно захотелось иметь вместо него нормальное окно с видом на горы.