1. РЯБИНА

Лучи мартовского солнца пробивались сквозь молодую листву ясеней и вязов во Дворике Фонтана, а вода играла и струилась среди мозаики теней. Этот открытый дворик окружали со всех сторон высокие каменные стены. За ними располагались комнаты и площадки для игр, галереи, коридоры, башни и, наконец, мощные наружные стены Большого Дома Рокка, которые были в состоянии уберечь его от войн, землетрясений и даже от гнева моря, поскольку сделаны они были не столько из камня, сколько из неуязвимой магии. Рокк являлся Островом Мудрости, где преподавали искусство магии, а Большой Дом служил школой и средоточием чародейства. Сердцем Дома был вот этот маленький дворик, расположенный вдали от внешних стен. Шел ли дождь, светило ли яркое солнце, или в небе сияли звезды — здесь всегда журчал фонтан и тихонько шелестели деревья.

Корни ближайшего к фонтану дерева — раскидистой рябины — взломали и раздробили на куски мраморную плитку пола. Прожилки ярко-зеленого мха карабкались по трещинам от полоски поросшей травой земли вверх, к каменной чаше. Там, на тонком одеяле покрывавшего мрамор мха, сидел паренек. Он следил за током воды, бившей из центральной трубки фонтана. Пока что юноша скорее смахивал на мальчика, чем на мужчину; был строен, богато одет. Его поражавшее совершенством линий лицо было абсолютно непроницаемо, и потому походило на маску, отлитую из золотистой бронзы.

Футах в пятнадцати от мальчика, за его спиной, среди деревьев, растущих на другом конце этого крохотного патио, стоял человек, а, может, и не было там никого — трудно быть в чем-то уверенным в этой причудливой мешанине теней и теплого солнечного света. И все же он был там: одетый во все белое человек, стоявший неподвижно, словно статуя. Пока юноша разглядывал фонтан, незнакомец не сводил глаз с него. Во дворике царил мир и покой, лишь тихонько шелестели листья, да монотонно журчала вода.

Человек шагнул вперед. Дуновение ветра привело в движение едва распустившиеся листья рябины. Юноша, вздрогнув, тут же вскочил на ноги. Увидев мужчину, он поклонился и произнес:

— Милорд Верховный Маг.

Тот подошел к юноше. Это был стройный, невысокий, энергичный мужчина в белом шерстяном плаще с капюшоном, из-под складок которого виднелось смуглое лицо с ястребиным носом. Одну из щек покрывали борозды старых шрамов. В его пронзительных глазах пылал огонь.

— Дворик Фонтана — идеальное место для отдыха, — сказал он неожиданно тихим голосом, предвосхищая извинения юноши. — Ты приехал издалека и не передохнул ни минуты. Садись же туда, где сидел.

Упершись коленом в край белоснежной чаши, маг подставил ладонь под россыпь блестящих капель, отбрасываемых самой высокой струей фонтана. Вода, журча, струилась меж его пальцев. Юноша вновь сел на неровные плиты, и они оба молчали примерно с минуту.

— Ты сын Правителя Энлада и всех Энлад, — сказал Верховный Маг, — наследник престола княжества Морред. Во всем Земноморье нет более древнего и завидного титула. Я видел фруктовые сады Энлада на Спринге и золотые кровли Берилы… Как тебя зовут?

— Меня зовут Аррен.

— Это, должно быть, слово из диалекта твоей страны. Что оно означает на общепринятом языке?

— Меч, — ответил юноша.

Верховный Маг кивнул. И вновь воцарилось молчание, а затем юноша сказал, не нагло, но и без робости:

— А я думал, что Верховный Маг знает все языки.

Мужчина покачал головой, не отрывая глаз от фонтана.

— И все Имена…

— Все Имена? Только Сегой, который произнес первое Слово, что подняло острова из пучины моря, знал все Имена. Разумеется, — и взгляд его пронзительных, пылающих огнем глаз скользнул по лицу Аррена, — если бы мне понадобилось узнать твое Настоящее Имя, я сделал бы это. Но в этом нет нужды. Я буду знать тебя Аррен, а ты меня — Сокол. Расскажи мне, как прошло твое путешествие.

— Путь был долгим.

— Ветра дули еле-еле?

— С ветрами-то было все в порядке, но вот вести я принес дурные, лорд Сокол.

— Тогда поведай мне обо всем, — мрачно произнес Верховный Маг, как бы уступая нетерпеливости ребенка, и, пока Аррен говорил, Сокол ни на секунду не отрывал взгляда от хрустальной завесы капелек воды, стекавших из верхней чаши в нижнюю, словно он и не слушал вовсе или, напротив, слышал нечто большее, чем просто слова мальчика.

— Вы знаете, милорд, что Правитель, мой отец, будучи потомком Морреда, с искусством волшебства знаком не понаслышке, а в юности провел год здесь, на Рокке. У него есть определенная сила и знания, хотя он редко использует их на практике, будучи занят управлением государством и городами, а также вопросами торговли. Флотилии нашего острова плавают далеко на запад, заходя даже в воды Западного Предела, торгуя сапфирами, воловьими шкурами и оловом. В начале нынешней зимы один капитан принес в город Берилу слух, который достиг ушей моего отца, и он послал за этим человеком и выслушал его историю.

Юноша говорил быстро, с оттенком неуверенности в голосе. Его воспитывали вышколенные придворные и ему не свойственна была присущая юности бравада.

— Капитан рассказал, что на острове Нарведуен, который лежит в пятистах милях к западу от наших морских путей, отныне нет магии. Заклинания но имеют там больше никакой силы, сказал он, а слова их забыты. Мой отец спросил, не произошло ли это потому, что все волшебники и колдуньи покинули остров. Тот ответил: нет, там остались некоторые из тех, что прежде называл себя чародеями, но они больше не в состоянии даже починить котел или найти потерявшуюся иглу с помощью своих чар. Тогда мой отец спросил: не был ли народ Нарведуена повергнут в уныние? На что капитан вновь ответил: нет, они выглядели беззаботными. Хотя, заметил он, многие страдали от болезней, а урожай был скуден, как никогда, это их почему-то ни капельки не тревожило. Капитан сказал (я был там, когда он разговаривал с Правителем) — итак, он сказал: «Они были похожи на больного, которому сообщили, что он не протянет и года, а тот знай твердит себе; это неправда, я буду жить вечно. Они бесцельно слоняются, — сказал он, — не видя белого света». Когда вернулись другие торговцы, они подтвердили слухи о том, что Нарведуен испытывает упадок и утратил искусство волшебства. Но все это были обычные россказни о Пределе; который всегда являл собой загадку, и только мой отец воспринял их всерьез. Затем в Новый Год, во время Праздника Ягнят, когда жены пастухов несут в город первенцев своих овец, мой отец поручил чародею Руту наложить заклинание, увеличивающее приплод. Но Рут вернулся во дворец ни с чем, бросил свой посох и сказал:

— Милорд, я не в силах произнести заклинание.

Мой отец стал расспрашивать его, но тот лишь отвечал:

— Я забыл порядок слов и сами слова.

Тогда мой отец сам отправился на площадь и произнес заклинание. Празднество было завершено. Но я заметил, что, вернувшись тем вечером во дворец, отец выглядел угрюмо и устало. Он сказал мне:

— Я произнес какие-то слова, но не знаю, заключен ли в них какой-либо смысл.

И, в самом деле, весной на стада напала порча, множество ягнят сдохло при родах, а некоторые… утратили свой облик.

Неторопливый звонкий голос юноши смолк. Он вздрогнул и судорожно вздохнул, когда произнес эти слова.

— Я видел нескольких из них, — добавил он. Наступила пауза.

— Мой отец считает, что все это, а также слухи о Нарведуене, доказывает, что в нашей части мира действует какое-то зло. Он просит совета у Мудрых.

— Уж если он послал тебя, значит его просьба не терпит отлагательства, — сказал Верховный Маг. — Ты его единственный сын, а путь от Энлада до Рокка неблизок. Тебе есть что еще рассказать.

— Разве то, что болтают некоторые старые перечницы с холмов.

— И что говорят эти старые перечницы?

— Будто все колдуньи-предсказательницы увидели в дыму и в омутах знамения беды, а их приворотное зелье потеряло силу. Однако эти люди не имеют дела с истинным волшебством.

— Приворотное зелье и предсказания судьбы немногого стоят, но даже этих старух нельзя сбрасывать со счета. Хорошо, Мастера Рокка непременно обсудят твое известие. Но я не знаю, Аррен, смогут ли они дать какой-нибудь совет твоему отцу. Ибо Энлад не единственная страна, откуда поступили такие вести.

Поездка Аррена на юг, мимо огромного острова Хавнор, через Внутреннее Морс к Рокку, была его первым путешествием. За последние несколько недель он повидал множество стран, так непохожих на его родину, увидел уйму нового и интересного и понял, что за пределами милых его сердцу холмов Энлада находится целый мир, населенный множеством людей. До сих пор ему не приходилось мыслить такими категориями, так что сказанное дошло до него не сразу.

— А где еще? — чуть погодя спросил он с некоторой тревогой, ибо надеялся привезти домой, на Энлад, верное средство от напасти.

— Сперва в Южном Пределе. Затем даже на юге Архипелага, в Ватхорте. Люди говорят, что там нет больше магии. В это трудно поверить. Те земли всегда были источником смуты и пиратства, а торговцы с Юга издавна считались бесстыдными лжецами. И все же везде говорят одно и то же: «Корни магии засохли».

— Но здесь, на Рокке…

— Здесь, на Рокке, мы ничего не почувствовали. Тут мы надежно защищены от штормов, перемен и всяческих напастей. Возможно, наша изоляция чрезмерна. Что же ты теперь собираешься предпринять, принц?

— Я лишь тогда отправлюсь обратно на Энлад, когда буду в состоянии привезти отцу сколь-либо вразумительное объяснение природы этого зла и средство от него.

Вновь Верховный Маг взглянул на него, и на этот раз Аррен, как ни старался, но все же отвел глаза. Он никак не мог понять, в чем причина, ибо в этих темных глазах не было и следа неприязни. Они были спокойны, беспристрастны и полны сочувствия.

Весь Энлад взирал снизу вверх на его отца, а он был его сыном Ни один человек не глядел на него просто как на Аррена, а не как на принца Энлада, сына Правителя. Ему не хотелось бы думать, что он испугался взгляда Верховного Мага, но выдержать его он не смог. Этот взор, казалось, заполнил собой весь мир вокруг него, и теперь не только Энлад потерял свою значимость, но и он сам, ибо в глазах Верховного Мага Аррен был лишь крохотной песчинкой ни фоне бескрайнего моря, усыпанного множеством островов, над которыми нависла тьма.

Юноша осторожно присел на пушистый мох, пробивающийся из щелей в мраморных плитах и, намного помолчав, сказал, вслушиваясь в звуки своего голоса, который начал грубеть лишь в последние пару лет:

— И я выполню любой ваш приказ.

Голос его был тонок и хрипл.

— Твой отец имеет на то право, а я — нет, — сказал Верховный Маг.

Он по-прежнему смотрел на Аррена, и тут юноша поднял взгляд. Продемонстрировав свою готовность подчиниться, он забыл о себе и теперь как будто впервые увидел Верховного Мага: величайшего волшебника всего Земноморья, человека, который одолел Черную Магию Фандаура, извлек Кольцо Эррет-Акбе из Гробниц Атуана, возвел огромную дамбу в Неппе; моряка, который знал вдоль и поперек все моря от Астовелла до Селидора; единственного ныне живущего Повелителя Драконов. И вот он стоит, упершись коленом в чашу фонтана, невысокий и уже немолодой человек с тихим голосом и непроницаемыми, как безлунная ночь, глазами.

Аррен вскочил и поспешно опустился на оба колена, приняв подобающую позу.

— Милорд, — сказал он, запинаясь, — позвольте мне служить вам!

Вся его самоуверенность исчезла без следа, лицо пылало, а голос дрожал.

На боку у Аррена висел меч в новых кожаных ножнах, украшенных чеканкой из червонного золота, но само оружие с потертой крестообразной рукоятью из посеребренной бронзы выглядело неброско. Юноша вытащил меч и протянул его рукоятью вперед Верховному Магу, словно вассал своему сюзерену.

Однако Верховный Маг не протянул руки и не коснулся рукояти меча. Он лишь взглянул сперва на оружие, а затем — на Аррена.

— Он твой, а не мой, — сказал маг. — И ты не слуга ни единому человеку на свете.

— Но мой отец сказал, что я могу оставаться на Рокке до тех пор, пока не познаю природы этого зла и, быть может, не научусь чему-нибудь… у меня нет дара, и я не думаю, что обладаю какой-либо силой, но среди моих предков были маги… если бы я мог научиться хоть чему-нибудь, чтобы быть полезным вам…

— Твои предки были прежде всего королями, — сказал Верховный Маг, — а не волшебниками.

Он встал, затем, не говоря ни слова, быстро подошел к Аррену и, взяв мальчика за руку, поднял его.

— Благодарю тебя за оказанную честь, и хотя я не могу пока что принять тебя на службу, быть может, обсудив на совете эту проблему, я изменю решение. Нелегко отказаться от того, что предложено от чистого сердца. Нельзя пренебрежительно отвергнуть меч сына Морреда!.. Теперь ступай. Парень, который привел тебя сюда, проследит за там, чтобы ты поел, вымылся и отдохнул. Ступай же, — и он легонько толкнул Аррена в спину меж лопаток. Подобной фамильярности еще никто себе не позволял, да юный принц никому другому и не спустил бы такого, но прикосновение Верховного Мага было подобно посвящению в рыцари.

Аррен был подвижным юношей. Ему нравились всевозможные игры, поскольку он получал истинное наслаждение от тренировки тела и духа. Его не тяготили обязанности, возложенные на него дворцовым этикетом, хотя их нельзя было назвать ни легкими, ни простыми. И все же пока что не было дела, которому он отдал бы всего себя без остатка. Многое давалось ему легко, и делал Аррен все в охотку, считая свои занятия просто игрой, в которую он с удовольствием играл. Однако теперь дремавшие в нем силы были разбужены, но не игрой или грезами, а благородством, опасностью, мудростью, покрытым шрамами лицом и тихим голосом, пожатием смуглой руки, словно не ведавшей своей силы, тисовым посохом, в темное дерево которого была врезана у рукояти серебряная пластинка с Утраченной Руной Королей.

Так, в едином порыве, склонив голову, не глядя по сторонам и не оставив ничего про запас, Аррен покинул свое детство.

Забыв о вежливости, он, не попрощавшись, поспешил к выходу, неловкий, сияющий, полный почтения. А Гед — Верховный Маг глядел ему вслед.

Гед немного постоял под ясенем у фонтана, затем обратил лицо к омытому солнцем небу.

— Вежливый посыльный принес дурные вести, — сказал он вполголоса, словно беседуя с фонтаном. Тот не ответил, но продолжал болтать что-то своим серебряным язычком, и маг некоторое время прислушивался к его журчанию. Затем подошел к другой двери, которую Аррен не заметил, да и вообще очень немногие смогли бы разглядеть ее, и позвал:

— Мастер Привратник.

Появился невысокий человечек неопределенного возраста. Молодым он не был, но вряд ли у кого-нибудь повернулся бы язык назвать его стариком. На его сухоньком лице цвета слоновой кости светилась приветливая улыбка, на щеках играли глубокие ямочки.

— Что случилось, Гед? — спросил он, так как они были одни.

Во всем мире, кроме него лишь семеро знали Настоящее Имя Верховного Мага: Мастер Имен с Рокка; Огион Молчаливый, волшебник из Ре Альби, который когда-то давным давно дал Геду на горе Гонт это Имя; Белая Леди Гонта, Тенар Хранительница Кольца; волшебник по прозвищу Ветч из маленького городка Исмэй, что на Иффише; еще одна уроженка Иффиша, жена плотника, мать троих детей, абсолютно несведущая в колдовстве, зато совсем неглупая во многом другом, по имени Ярро, и, наконец, два дракона — Орм Эмбар и Калессин, живущие далеко на западе, на другом конце Земноморья.

— Мы должны собраться сегодня ночью, — сказал Верховный Маг. — Я зайду за Мастером Образов и пошлю за Курреккармерруком, чтобы тот отложил свои списки, дал студентам отдохнуть вечерок и присоединился к нам, если только он не заплыл окончательно жирком. Сможешь предупредить остальных?

— Да, — улыбаясь, ответил Привратник и удалился. Верховный Маг тоже ушел, лишь фонтан безмятежно болтал сам с собой, и все дышало спокойствием в теплом солнечном свете ранней весны.

Где-то к западу от Большого Дома Рокка, а, может, как порою бывает, к югу от него, обычно виднеется Вечная Роща. Это место не нанесено на карту и найти дорогу туда под силу лишь посвященным, ибо для остальных пути не существует. Но увидеть ее могут даже новички, горожане и крестьяне, — как правило на некотором отдалении: рощица состоит из высоких деревьев, зеленая листва которых имеет золотистый оттенок даже весной. Все видящие Рощу считали, что Роща каким-то немысленным образом перемещается с места на место. Но они заблуждались, ибо Роща не двигалась. Ее корни были сущностью бытия. На самом деле в движении пребывал весь остальной мир.

Гед шагал по полю прочь от Большого Дома. Он снял свой белый плащ, так как солнце сияло в зените. Крестьянин, вспахивающий бурый склон холма, приветствовал его взмахом руки, и Гед ответил ему тем же. В небе заливались трелями крохотные птахи. На парах и обочинах дорог появились первые васильки. Где-то высоко-высоко ястреб прорезал небо широкой дугой. Гед поднял глаза и вновь помахал рукой. Птицей камнем спикировала вниз, окруженная облачком развевающихся перьев, и приземлилась прямо на подставленное запястье, обхватив его желтыми когтями. Это был не ястреб-перепелятник note 1, а большой сокол с Рокка — ястреб рыболов с бело-коричневым оперением. Он искоса взглянул на Верховного Мага одним круглым, светло-золотистым глазом, затем щелкнул крючковатым клювом и пристально посмотрел на него обеими глазами.

— Бесстрашный, — сказал ему человек на языке Творения, — бесстрашный.

Огромный ястреб забил крыльями и посмотрел на него, еще крепче сомкнув когти.

— Лети, бесстрашный брат.

Крестьянин, работавший на дальнем склоне холма под ясным небом, остановился, глядя во все глаза. Как-то прошлой осенью он увидел Верховного Мага с дикой птицей на запястье, и в тот же миг человек исчез. Только два ястреба парили в поднебесье.

В этот раз, как мог видеть крестьянин, они разлучились: птицей взвилась в небо, а человек зашагал через раскисшие поля.

Он шел по тропе, ведущей к Вечной Роще, пути, который всегда был прямым, как стрела, вне зависимости от того, как менялось время и пространство вокруг него. Следуя ему, Гед вскоре пришел под сень деревьев.

Стволы некоторых из них были столь толсты, что глядя на них легко было поверить: Роща никогда не движется. Они походили на жутко древние, посеревшие с годами башни; их корни напоминали горные хребты. Однако среди самых старых попадались и такие, листва которых поредела, а ветви стали засыхать. Они не были бессмертными. Среди гигантов росли и молодые деревца, стройные и полные жизненных соков, с ярко-зеленой свежей листвой, встречались также и саженцы — тоненькие, покрытые редкими листиками прутики, ростом не выше юной девушки.

Почва между деревьями была мягкой, покрытой многолетним слоем опавшей листвы. На ней росли папоротники и другие лесные растения, но все деревья принадлежали к одному виду, названия которому нет на языках Земноморья. Воздух под пологом деревьев был свеж, наполнен ароматами земли и оставлял во рту привкус родниковой воды.

На просеке, образованной много лет назад падением гигантского дерева, Гед встретил Мастера Образов, который жил в Роще и редко, — а, может, и никогда, — покидал ее пределы. Его волосы были желтыми, как масло. Он не был уроженцем Архипелага. Со времен возвращения Кольца Эррет-Акбе варвары Каргада прекратили свои набеги и заключили соглашения о мире и дружбе с Внутренними Островами. Они не были общительным народом и держались отчужденно. Но время от времени какой-нибудь молодой воин или сын торговца отправлялся на свой страх и риск на запад, влекомый любовью к приключениям или страстным желанием изучить магию. Таким вот опоясанным мечом, с красным султаном на голове молодым дикарем с Карего-Ат был десять лет назад и Мастер Образов, явившийся одним дождливым утром на Рокк и властно сказавший Привратнику на ломаном Хардике:

— Я пришел учиться!

А теперь он стоял в зеленовато-золотой дымке под кронами деревьев, стройный белокурый человек с загадочными зелеными глазами — Мастер Образов Земноморья.

Возможно, он тоже знал Имя Геда, но даже если так, он ни словом не обмолвился об этом. Они молча приветствовали друг друга.

— За кем ты тут наблюдаешь? — спросил Верховный Маг, и другой маг ответил:

— За пауком.

Меж двух высоких травинок паук сплел свою паутину — искусно подвешенный круг. Ее серебряные нити ловили лучи солнца. В центре притаился хозяин — серовато-черное существо размером не больше зрачка человеческого глаза.

— Она тоже плетет образы, — сказал Гед, рассматривая искусно сотканную паутину.

— Что за беда? — спросил молодой человек.

Круглая паутина с черным центром, казалось, поджидала их обоих.

— Паутина, которую сплели мы, люди, — ответил Гед.

В этом лесу не пели птицы. Здесь было тихо и душно в этот солнечный полдень. Их обступали деревья и тени.

— Пришли вести с Нарведуена и Энлада — там то же самое.

— Юг и юго-запад. Север и северо-запад, — сказал Мастер Образов, не отрывая взгляда от круглой паутины.

— Мы должны собраться здесь этим вечером. Лучшего места для совета не найти.

— В этом деле я вам не советчик.

Мастер Образов взглянул на Геда, и его зеленоватые глаза подернулись ледком.

— Я боюсь, — сказал он. — Здесь царит страх. Он среди корней.

— Ладно, — сказал Гед. — Я думаю, что пришла пора пробудиться от спячки. Мы слишком долго грелись на солнышке, наслаждаясь миром, который Принесло возвращение Кольца, занимаясь ерундой и ловлей мух. Сегодня вечером мы должны собраться с силами.

И он ушел, оставив Мастера Образов, который все так же продолжал разглядывать паучка, сидящего на залитой солнцем траве.

На краю Рощи, где листья гигантских деревьев простираются над обычной землей, Гед сел, привалившись спиной к могучему корню, положив посох себе на колени. Он прикрыл глаза, будто отдыхая, и послал свою мысль над полями и холмами Рокка на север, к осаждаемому морскими волнами утесу, где стояла Башня Уединения.

— Курреккармеррук, — позвал он мысленно. Мастер Имен поднял взор от толстого тому Имен корней, листьев, семян и лепестков, который он читал своим ученикам, и произнес:

— Я здесь, милорд.

Затем он весь обратился в слух, рослый худощавый старик, из-под капюшона которого пробивались седые пряди волос. А студенты, сидевшие за партами в зале Башни, недоуменно смотрели на него и переглядывались.

— Я приду, — сказал Курреккармеррук и вновь склонил голову над своей книгой, говоря: — Итак, Имя семени цветка Моли «иебера», чашелистик зовется «патронат», а соплодие, лист и корень имеют каждый свое Имя…

Тут сидящий под деревом Верховный Маг Гад, который знал все Имена Моли, прервал контакт, устроил ноги поудобнее и, прикрыв глаза, задремал, залитый испещренным листвой солнечным светом.

2. МАСТЕРА РОККА

Школа на Рокке — это место, куда съезжаются юноши, подающие надежды на поприще волшебства, со всех Внутренних Островов Земноморья, дабы овладеть высшим искусством магии. Здесь они становятся специалистами в различных областях магических наук, изучая Имена, руны и заклинания, а также узнавая, что можно делать, а чего нельзя, и почему. И только здесь, после упорных тренировок, когда их руки, разум и дух слиты воедино, они могут получить звание волшебника, и им будет вручен посох власти. Колдуны и ведьмы есть на всех островах, ибо магия столь же необходима их жителям, как хлеб, и так же радует, как музыка. Но поскольку истинными волшебниками становятся только на Рокке, Школа Магов пользовалась всеобщим уважением. Девять Магов, являющихся Мастерами Школы, были равны по положению знатнейшим принцам Архипелага. Их глава, правитель Рокка, Верховный Маг, вообще не имел себе равных среди простых смертных, если не считать Короля Всех Островов, да и то это был лишь знак уважения, веление сердца, ибо даже король не смог бы заставить столь могучего мага подчиниться закону, если тот имел иное мнение. Но даже и века безвластия Верховный Маг Рокка оставался лояльным и подчинялся общепринятым правилам. На Рокке все оставалось неизменным в течение долгих столетий, это место казалось надежно защищенным от всех бед, и смех ребятишек звенел в гулких двориках и широких холодных коридорах Большого Дома.

Проводником по Школе Аррену служил коренастый паренек, чей плащ был скреплен у горла серебряной пряжкой, свидетельствующей о том, что он завершил начальный курс обучения и являлся начинающим волшебником, совершенствующим свое волшебство, дабы получить посох. Его звали Гембл.

— Потому что, — говорил он, — у моих родителей родилось подряд шесть дочерей, и седьмой ребенок, по словам моего отца, был вызовом судьбе note 2.

Умный и острый на язык, Гембл был приятным собеседником. В иное время Аррен по достоинству бы оценил его юмор, но сегодня мозг юноши был слишком переполнен впечатлениями. Честно говоря, Аррен почти не обращал внимания на его болтовню. А Гембл, понятное дало, желая похвастать, всячески пытался расшевелить рассеянного гостя. Он поведал ему интригующие факты о жизни Школы, затем пересказал последние сплетни о ней же, но на все Аррен отвечал «О, да» или «Понятно», пока Гембл не решил, что он полный идиот.

— Конечно, на самом деле здесь не готовят, — сказал он Аррену, когда они проходили мимо огромной кухни с каменными стенами, наполненной бульканием котлов, стуком ножей и режущим глаза запахом лука.

— Это все показуха. Мы приходим в трапезную, и каждый наколдовывает себе то, что душа желает. Потом и посуду мыть не надо.

— Ага, понятно, — вежливо сказал Аррен.

Конечно, новички, не проходившие нужных заклинаний, первые месяцы здесь частенько теряют в весе, но потом они набираются уму-разуму. Есть тут один паренек с Хавнора, который постоянно пытается состряпать цыпленка табака, но всякий раз у него выходит овсянка. Похоже, на большее он не способен. Хотя, вчера он к ней получил сушеную рыбу.

Гембл аж охрип, изо всех сил стараясь расшевелить гостя.

— Где… откуда родом Верховный Маг? — спросил тот, даже не взглянув на широкую галерею, по которой они шли. Ее стены и потолок были украшены искусно вырезанным Тысячелистным Деревом.

— Гонт, — ответил Гембл. — Он там пас коз в деревне.

Услышав об этом ничем не примечательном и общеизвестном факте, паренек с Энлада вдруг резко повернулся и с явным недоверием взглянул на Гембла.

— Пас коз?

— Этим заняты большинство гонтийцев, ну, кроме тех, что стали пиратами или волшебниками. Однако теперь-то уж глядя на него никак не скажешь, что он был когда-то пастухом!

— Но как же пастух смог стать Верховным Магом?

— Так же, как и любой принц смог бы! Надо лишь приехать на Рокк и превзойти всех его Мастеров, вернуть Кольцо с Атуана, проплыть Драконьей Тропой, стать величайшим волшебником со времен Эррет-Акбе — вот и все.

Они вышли из галереи через северную дверь. Ласковое вечернее солнце дарило свой свет и тепло вспаханным холмам, крышам Твилла и лежащей за ним гавани. Тут они остановились поболтать. Гембл сказал:

— Конечно, все это было давным-давно. С тех пор, как он стал Верховным Магом, ему особо нечем похвастаться. Да и всем остальным тоже. Мне кажется, что они только и делают, что сидят на Рокке и созерцают Равновесие. Кроме того, он уже довольно стар.

— Стар? Сколько ему лет?

— Ну, сорок или пятьдесят.

— Ты видел его?

— Конечно, я его видел, — резко ответил Гембл. Похоже, этот круглый идиот еще и порядочный сноб.

— Много раз?

— Нет. Он держится особняком. Но когда я только приехал на Рокк, я видел его во Дворике Фонтана.

— Я разговаривал с ним там сегодня, — сказал Аррен таким тоном, что Гембл невольно взглянул на него и затем ответил более полно:

— Это было три года назад. И я был так напуган, что даже и не разглядел его толком. Понятное дело, я был тогда совсем желторотым. К тому же там вряд ли можно что-либо хорошенько разглядеть. Лучше всего мне запомнились его голос и журчание фонтана. — Мгновение спустя Гембл добавил: — У него гонтийский акцент.

— Если бы я мог говорить с драконами на их родном языке, — сказал Аррен, — мне было бы начхать на мой акцент.

Тут Гембл взглянул на него с некоторым одобрением и спросил:

— Ты прибыл сюда, чтобы поступить в Школу, принц?

— Нет. Я привез Верховному Магу послание от моего отца.

— Энлад — это одно из княжеств, где правят потомки Королей, на так ли?

— Энлад, Илиен и Уэй. Некогда в их число входили Хавнор и Эа, но теперь в тех землях не осталось никого, в чьих жилах текла бы королевская кровь. Илиен ведет свой род от Махариона, а через него — от Гембла, Рожденного Морем. Уэй — от Акамбера и Дома Шелиета. Энлад — самый древний род — от Морреда через его сына Серриада и Дом Энлада.

Аррен отбарабанил всю эту генеалогию с отсутствующим выражением лица, словно зубрила-школяр, который думает при этом о чем-то своем.

— Как ты думаешь, увидим ли мы при своей жизни избрание нового короля Хавнора?

— Я никогда над этим особо не задумывался.

— А на Арке, откуда я родом, людей это беспокоит. Знаешь, с тех пор, как был заключен мир, мы — часть княжества Илиен. Сколько уж лет прошло, семнадцать или восемнадцать, с тех пор, как Кольцо с Королевской Руной было возвращено в Башню Королей на Хавноре ? Сперва дела вроде бы пошли в гору, но теперь ситуация хуже, чем когда-либо. Настало время вновь посадить короля на трон Земноморья, дабы закрепить Мирный Договор. Люди устали от войн и набегов, от торговцев, что дерут с них три шкуры, от принцев, которые душат их налогами, словом от всей этой сумятицы безвластия. Рокк руководит, но он не может править. Рокк — сосредоточие Равновесия, но Власть должна находиться в руках Короля.

Гембл говорил увлеченно, все дурачество слетело с него, как шелуха, и ему в конце концов удалось привлечь внимание Аррена.

— Энлад — богатый и мирный край, — сказал тот с расстановкой. — Он никогда не встревал во все эти интриги. Мы слышали о бедах, обрушившихся на другие страны. Но короля на трона Хавнора не было уже восемь столетий — с тех пор, как умер Махарион. Ты уверен, что княжества признают власть короля?

— Если он придет с миром и во цвете лет, и если Рокк и Хавнор поддержат его.

— Но есть же пророчество, которое должно исполниться, так ведь? Махарион сказал, что следующий король должен быть магом.

— Мастер Сказитель родом с Хавнора и интересовался этим вопросом. Вот уже три года он настойчиво вдалбливает в нас эти слова. Махарион сказал: «Тотунаследуетмой трон, ктопри жизни пересечетстранутьмыи достигнет дальнихберегов дня».

— Следовательно, маг.

— Да, так как только колдун или маг смог бы побродить по стране тьмы среди мертвых и вернуться обратно. Хотя и он не в состоянии пересечь ее. Во всяком случае, они всегда говорят о стране мертвых так, будто у нес лишь одна граница, ну а дальше — бесконечность. Потом, что это за дальниеберегадня? Но так гласят руны пророчества Последнего Короля и потому рано или поздно настанет день, когда родится тот, кто исполнит его. И Рокк признает этого человека, а флотилии, армии и нации объединятся вокруг него. Тогда в сердце мира — в Башне Королей на Хавноре — вновь воцарится сюзерен, и я приду к такому королю и буду служить подлинному владыке всем своим умением и всем сердцем, — сказал Гембл, затем рассмеялся и пожал плечами, дабы Аррен не подумал, что он говорит излишне горячо. Но Аррен глядел на него с симпатией, думая про себя: «Он испытывает к королю те же чувства, что я испытываю к Верховному Магу».

Вслух он сказал:

— Король будет нуждаться в таких придворных, как ты.

Они стояли, каждый погруженный в свои, но в чем-то сходные, думы, пока за их спинами в Большом Доме не раздался гулкий звон гонга.

— Пойдем! — сказал Гембл. — Сегодня на ужин чечевица и луковый суп.

— Кажется, ты говорил, что здесь не готовят, — сказал все еще погруженный в грезы Аррен, идя за ним следом.

— Ну, иногда — по ошибке…

В ужине не было ни грамма магии, но зато вдоволь всего остального. Покончив с едой, они прогуливались по полям в мягкой синеве сумерек.

— Это Холм Рокка, — сказал Гембл, когда они начали подниматься по пологому склону на холм с округлой вершиной. Влажная трава холодила ноги, а внизу, в болотах Твиллберна, хор крошечных лягушек приветствовал первые теплые и короткие звездные ночи.

Земля под их ногами скрывала какую-то тайну. Гембл прошептал:

— Этот Холм первым поднялся над волнами моря, когда было произнесено Первое Слово.

— И он, должно быть, последним погрузится в пучину, когда придет конец всему сущему, — сказал Аррен.

— Поэтому безопасней места не сыщешь, — рассудил Гембл, стряхивая паутину страха, но тут же вскричал, как громом пораженный:

— Смотри! Роща!

К югу от Холма от земли поднялось яркое свечение, словно там всходила луна, однако ее тонюсенький полумесяц уже висел в небе к западу от вершины сопки. И в этом облачке света что-то едва заметно мерцало, словно ветер шевелил листву.

— Что это за свечение?

— Оно исходит от Рощи. Должно быть, все Мастера сейчас там. Говорят, она вот так же сияла, словно полная луна, когда они пять лет назад собрались избрать Верховного Мага. Но зачем они сегодня-то собрались? Это из-за новостей, что ты принес?

— Возможно, — ответил Аррен.

Гембл, встревоженный и возбужденный, жаждал немедленно вернуться в Большой Дом, дабы выслушать все суждения о том, что предвещает Совет Мастеров. Аррен побрел за ним, то и дело оглядываясь на странное сияние, покуда оно не скрылось за склоном. И во тьме остались сиять лишь новорожденная луна да весенние звезды.

Аррен лежал один-одинешенек в темной каменной келье, что служила ему спальней. Всю свою жизнь он спал на кровати под мягкими шкурами. Даже на двадцативесельной галере, на которой он приплыл с Энлада, ему обеспечили больший комфорт, чем здесь: соломенный тюфяк, брошенный на каменный пол, да колючее одеяло из войлока — вот и вся постель. Но он ничего не замечал.

— Я в сердце мира, — думал он. — Мастера совещаются в священном месте. Что они предпримут? Прибегнут ли они к великой магии, дабы спасти магию как таковую? Неужели волшебство и впрямь умирает в этом мире? Есть ли угроза самому Рокку? Я останусь здесь. Я не поеду домой. Лучше подметать эту комнату, чем сидеть во дворце в Энлад. Может, мне позволят остаться в качестве новичка? Хотя, возможно, здесь больше не будут учить искусству магии и Настоящим Именам вещей. У моего отца есть дар чародея, а у меня — нет. Быть может, эти способности и впрямь отмирают в этом мире. И все же, я остался бы с ним, даже если бы он утратил всю свою силу и опыт. Даже если я отныне никогда его не увижу. Даже если он не скажет мне больше ни единого слова.

Тут пылкое воображение юноши унесло его в прошлое, и он вдруг вновь увидел себя стоящим под рябиной во Дворике Фонтана наедине с Верховным Магом. Только небо было черным, ветви деревьев — голыми, а фонтан молчал. И он сказал:

— Милорд, над нами буря, но я останусь с вами и буду служить вам. — И Верховный Маг улыбнулся ему… Но тут его воображение изменило ему, ибо он ни разу не видел улыбки на смуглом лице.

Встав утром, Аррен почувствовал, что эта ночь превратила вчерашнего мальчика в мужчину. Он был готов ко всему. Но когда пришло его время, он застыл, как истукан.

— Верховный Маг хочет поговорить с тобой, принц Аррен, — пискнул малыш-новичок с порога его кельи, подождал секунду и исчез, прежде чем Аррен нашелся, что ответить.

Он спустился по ступенькам башни и отправился по каменным коридорам к Дворику Фонтана, не зная, туда ли он идет. В коридоре юноша встретил старика, который улыбался так широко, что вся кожа его щек от носа до подбородка собралась в гармошку: этот человек ждал его у дверей Большого Дома, когда Аррен впервые прибыл в гавань, и впустил внутрь только тогда, когда тот назвал ему свое Настоящее Имя.

— Ступай вон туда, — показал Мастер Привратник.

В залах и коридорах этой части здания царила тишина. Сюда не доносился шум и гам, переполнявший другие крылья Дома. Здесь как нигде чувствовалась его невероятная древность, и воздух пронизывало могучее волшебство, скреплявшее и защищавшее эти старые стены. На них через определенные промежутки были вырезаны глубокие руны, некоторые — с серебряной инкрустацией. Отец обучил Аррена рунам Хардика, но ни одна из этих рун не была ему знакома, хотя значение некоторых из них он, казалось, знал или когда-то знал, но никак не мог вспомнить.

— Сюда, парень, — сказал Привратник, который на придавал значения таким титулам, как лорд или принц.. Аррен вошел вслед за ним в длинную, слабо освещенную комнату, где у одной из стен пылал в каменном очаге огонь. Языки его пламени отражались на дубовом паркете пола. Сквозь узкие окна, прорезанные в противоположной стене, пробивался тусклый свет туманного утра. У очага стояла группа людей. Когда Аррен вошел, все посмотрели на него, но он ловил взгляд лишь одного из них — Верховного Мага. Юноша остановился, поклонился и замер как истукан.

— Это — Мастера Рокка, Аррен, — сказал Верховный Маг, — семеро из девяти. Мастер Образов никогда не покидает своей Рощи, а Мастер Имен — своей башни, что находится в тридцати милях к северу отсюда. Все они знают о данном тебе поручении. Милорды, это сын Морреда.

Эти слова пробудили в Аррене не гордость, а нечто вроде суеверного страха. Он гордился своим происхождением, но всегда думал о себе лишь как о наследнике Правителя, как о члене Дома Энлада. Морред — родоначальник их Дома — умер две тысячи лет назад. Об его подвигах ходили легенды, но все это — предания седой старины. Верховный Маг как будто назвал его сыном мифа, наследником грез.

Он не осмеливался взглянуть в лицо восьмерым мужчинам и не сводил глаз с железного набалдашника посоха Верховного Мага, чувствуя, как кровь стучит в ушах.

— Пойдемте, давайте позавтракаем вместе, — сказал Верховный Маг и подвел их к столу, стоящему у окон. Там было молоко, кислое пиво, свежее масло и сыр. Аррен сидел вместе со всеми и ел.

Он всю свою жизнь провел среди вельмож, землевладельцев и богатых купцов. Дворец его отца в Берилле постоянно кишил ими: людьми, которые ворочали крупными делами и имели все, чем богат этот мир. Они ели, пили вино, спорили до хрипоты и бесстыдно льстили, стараясь урвать что-нибудь для себя. Для своего возраста Аррен был отлично знаком с человеческими слабостями и пороками. Но он никогда не был среди такого рода людей. Они ели хлеб, говорили мало, их лица ничего не выражали. Если они и добивались чего-то, то не в целях личной выгоды. И все же они обладали величайшей властью, в этом Аррен нисколько не сомневался.

Верховный Маг Сокол сидел во главе стола и, казалось, ждал, что кто-нибудь выскажется, но все вокруг молчали, и ни один не заговорил с ним. Аррен тоже оказался в изоляции, так что у юноши было время прийти в себя. Слева от него сидел Привратник, а справа — седоволосый мужчина, с виду дружелюбно настроенный, который, наконец, заговорил с ним:

— Мы соотечественники, принц Аррен. Я родился на востоке Энлада, в лесу Аол.

— Я охотился в этом лесу, — ответил Аррен, и они поболтали немного о рощах и городках Острова Мифов, и юноша, вспомнив о доме, почувствовал себя увереннее.

Когда трапеза подошла к концу, они вновь собрались у очага. Одни уселись, другие остались стоять, и возникла некоторая пауза.

— Прошлой ночью, — сказал Верховный Маг, — мы держали совет. Спорили мы долго, но так ни к чему и не пришли. Я хотел бы услышать, что вы скажете сейчас, при свете дня, остались ли вы при своем мнении или изменили его.

— Отрицательный результат, — сказал Мастер Целитель, стройный, темнокожий мужчина со спокойными глазами, — тоже результат. Роща — вместилище образов, но мы не нашли там ничего такого, о чем стоило бы говорить.

— Все потому, что мы на сумели разглядеть их толком, — сказал седоволосый маг с Энлада, Мастер Изменения. — Мы слишком мало знаем. Слухи из Ватхорте, новости из Энлада стоят внимания. Но пугаться до смерти из-за таких мелочей не стоит. От нашей силы не убудет, если несколько колдунов позабыли свои заклинания.

— И я о том же говорю, — сказал худощавый, с проницательным взглядом, Мастер Ветров. — Разве утратили мы нашу силу? Разве не растут и не зеленеют деревья в Роще? Разве бури небесные не повинуются нашим приказам? Кому может прийти в голову бояться за искусство волшебства — старейшего ремесла, освоенного человеком?

— Ни человек, — сказал звучным голосом Мастер Вызова, высокий, довольно молодой человек со смуглым холеным лицом, — ни какая другая сила не могут помешать волшебству свершиться или, иными словами, сделать бессильными слова заклинаний. Ибо они — подлинные Слова Творения, и тот, кто сможет лишить их силы, сможет разрушить мир.

— Да, и тот, кто был бы в состоянии сделать это, не терял бы время в Ватхорте или Нарведуене, — сказал Мастер Изменения. — Он пришел бы сюда, к вратам Рокка, и конец мира был бы уже не за горами! Против этого не поспоришь.

— И все же нельзя сказать, что все идет своим чередом, — возразил кто-то, и все взглянули на него. Это был Мастер Сказитель — крепко сбитый человек с грудью, похожей на пивной бочонок. Он сидел у огня, и голос его звучал спокойно и чисто, словно отдаленный гул гигантского колокола.

— Где же король, что должен править на Хавноре? Сердце мира — не Рокк, а та башня, где хранится меч Эррет-Акбе, и в которой стоит трон Серриада, Акамбера, Махариона. Восемьсот лет пустует сердце мира! У нас есть корона, но нет короля, достойного носить ее. Мы восстановили Утраченную Руну, Королевскую Руну, Руну Мира, но установили ли мы тем самым прочный мир? Лишь когда воцарится на троне король, мы обретем мир, и даже на самых дальних Пределах колдуны смогут применять свое искусство, не беспокоясь ни о чем, везде будет тишь да гладь, и все будет идти своим чередом.

— Да, — сказал Мастер Руки, хрупкий живой человечек, незнатного происхождения, но с ясными и проницательными глазами. — Я с тобой, Сказитель. Нет ничего удивительного в том, что волшебство сбилось с пути, когда все мчится незнамо куда. Если все стадо мечется, сможет ли наша черная овечка отстояться в загоне?

Услышав это, Привратник рассмеялся, но ничего не сказал.

— В общем, все вы считаете, — подвел итог Верховный Маг, — что ничего страшного не происходит, а если и случается порой кое-что, причина кроется в отсутствии должного управления нашими странами, из-за чего все виды искусства и точных ремесел пришли в упадок. С этим я по большей части согласен. Действительно, раз весь Юг закрыт для честных торговцев, мы вынуждены довольствоваться слухами. А кто отважится доставить достоверные сведения с какого-нибудь острова Западного Предела, не считая Нарведуена? Если корабли еще плавают и возвращаются обратно в целости и сохранности, как в старые добрые времена, если связь между островами Земноморья еще не потеряна, мы сможем узнать, как обстоят дела даже в самых отдаленных местах, и будем действовать согласно обстановке. И мне кажется, мы обязаны действовать! Ибо, милорды, когда Правитель Энлада рассказывает о том, что он произносил Слова Творения в заклинании и не понимал значения того, что говорил; когда Мастер Образов сообщает, что страх поселился среди корней, и не говорит больше ни слова: неужели у нас нет веских оснований для беспокойства? Буря начинается с крохотной тучки на горизонте.

— У тебя нюх на темные силы, Сокол, — сказал Привратник. — Ты всегда им обладал. Скажи, что ты учуял?

— Не знаю. Упадок сил. Нерешительность. Потускнение солнца. Я чувствую, милорды… мне кажется, будто все мы, сидящие здесь и мирно беседующие, смертельно ранены, и пока мы переливаем из пустого в порожнее, кровь тихонько вытекает из наших вен…

— А, может, ты встанешь и возьмешься за дело?

— Так я и поступлю, — ответил Верховный Маг.

— Что ж, — сказал Привратник, — в силах ли филины не дать взлететь ястребу?

— Но какова цель твоего путешествия? — спросил Мастер Изменения, и Сказитель ответил ему: — Найти нашего короля и возвести его на трон!

Верховный Маг пронзил Сказителя взглядом, но сказал лишь:

— Я отправлюсь туда, где случилось несчастье.

— На юг или на запад, — сказал Мастер Ветров.

— А если понадобится, на север и на восток, — добавил Привратник.

— Но вы нужны здесь, милорд, — сказал Мастер Изменения. — Чем рыскать вслепую среди враждебно настроенных людей, по незнакомым морям, не лучше ли будет остаться здесь, где магия так сильна, и определить с помощью своего искусства, что это — зло или хаос?

— Мое искусство мне не поможет, — сказал Верховный Маг. В его голосе было что-то, заставившее всех взглянуть на него с горечью и беспокойством.

— Я — Питомец Рокка. Мне нелегко покинуть его. Я хотел, чтобы мы пришли с вами к единому мнению, но теперь на это нет никакой надежды. Решение остается за мной, и я уезжаю.

— Мы подчиняемся данному решению, — сказал Мастер Вызова.

— И я уеду один. Вы являетесь Советом Рокка, и я не хочу разбивать его. И все же одного человека я возьму с собой, если он будет не против.

Верховный Маг взглянул на Аррена.

— Вчера ты предложил мне свои услуги. Этой ночью Мастер Образов сказал: «Никто не прибывает на берега Рокка по воле случая. И не случайно именно сын Морреда принес эти вести». За всю ночь он не сказал нам больше ни единого слова. Поэтому я спрашиваю тебя, Аррен, поедешь ли ты со мной?

— Да, милорд, — выдавил юноша из своего пересохшего горла.

— Принц, твой отец, конечно, не позволил бы тебе плыть навстречу этой опасности, — насколько резко заметил Мастер Изменения и обратился к Верховному Магу:

— Паренек юн и несведущ в магии.

— Моих лет и моего опыта хватит на нас обоих, — сухо ответил Сокол. — Аррен, как насчет твоего отца?

— Он благословил бы меня.

— Откуда такая уверенность? — спросил Мастер Вызова.

Аррен не знал, куда ему потребуется плыть, а также когда и зачем. Его сбили с толку эти авторитетные, честные, внушающие трепет люди. Если бы ему дали время подумать, он вообще ничего не смог бы ответить. Но времени на раздумья у него не было, и тут Верховный Маг спросил:

— Поедешь со мной?

— Когда мой отец посылал меня сюда, он сказал мне: «Боюсь, что наступают дурные времена — времена невзгод. Я потому и посылаю тебя, а не любого другого вестника, чтобы ты рассудил сам: просить ли нам помощи у Острова Мудрости или, напротив, предложить ему помощь Энлада». Значит, если во мне есть нужда, что ж, я за этим сюда и прибыл.

И тут он увидел улыбку Верховного Мага. Она сверкнула как молния, но за ней скрывалась великая радость.

— Видите? — сказал он семерым магам. — Может ли возраст или знание заклинаний добавить ему чего-нибудь?

Аррен почувствовал, что теперь они глядят на него с одобрением, смешанным, однако, с прежним удивлением и сомнением. Мастер Вызова нахмурил свои изогнутые брови и сказал:

— Мне непонятно ваше решение, милорд. Вы просидели здесь пять лет и теперь отправляетесь в путешествие — это ясно. Но до сих пор вы всегда держались обособленно и путешествовали также в одиночку. Зачем вам понадобился компаньон?

— Прежде я не нуждался в помощи, — сказал Сокол с тенью угрозы или иронии в голосе. — К тому же я нашел достойного спутника.

От него явственно исходила угроза, и у высокого Мастера Вызова не оказалось больше вопросов, хотя тот продолжал хмуриться.

Но тут поднялся со своего места Мастер Целитель, смуглый человек со спокойными глазами, похожий на мудрого и терпеливого быка, и встал как скала.

— Ступай, милорд, — сказал он, — и возьми с собой паренька. И вся наша сила пребудет с тобой.

Один за другим маги давали свое согласие и в одиночку или попарно выходили, пока из всех семи в комнате не остался лишь Мастер Вызова.

— Сокол, — сказал он, — я не стремлюсь оспаривать твое решение. Я только хочу сказать: если ты прав, если Равновесие нарушено и грядет великое зло, то поездки на Ватхорт или в Западный Предел, и даже на край света будет недостаточно. Сможешь ли ты взять с собой туда, куда ты, возможно, будешь вынужден отправиться, своего спутника, и будет ли это честно по отношению к нему?

Они стояли вдалеке от Аррена, а Мастер Вызова еще и понизил голос, но Верховный Маг ответил ясно и четко:

— Да, это будет честно.

— Ты что-то утаиваешь от меня, — сказал Мастер Вызова.

— Если бы я о чем-либо узнал, то рассказал бы. Я ничего не знаю. Я лишь о многом догадываюсь.

— Позволь мне сопровождать тебя.

— Кто-то должен стеречь врата.

— С эти справляется Привратник…

— Не только врата Рокка. Оставайся здесь и следи за восходящим солнцем: яркое ли оно, следи за каменной стеной, за тем, кто пересекает ее и куда повернуты их лица. Существует брешь, Торион, прорыв, рана, на ее поиски я и отправляюсь. Если я сгину, то, может, ты найдешь ее. Но пока что жди. Я приказываю тебе ждать меня.

Он говорил на Древнем Наречии, языке Творения, ни котором написаны истинные заклинания, и от которого зависят все великие деяния магии. Но его крайне редко используют при общении, разве что разговаривая с драконами. Мастер Вызова не стал протестовать или выдвигать еще какие-то аргументы. Он вежливо поклонился как Верховному Магу, так и Аррену, и удалился.

Царила абсолютная тишина, только огонь потрескивал в очаге. Окна застилала густая пелена тумана.

Верховный Маг пристально смотрел на языки пламени, казалось, забыв о присутствии Аррена. Мальчик стоял невдалеке от камина, не зная, должен ли он уйти или ему следует подождать, пока его отпустят, нерешительный и немного печальный, вновь ощущавший себя крохотной фигуркой в беспредельном и загадочном океане тьмы.

— Сперва мы отправимся в Хорттаун, — сказал Сокол, повернувшись спиной к огню. — Там скапливаются вести со всего Южного Предела и, может, мы наткнемся на след. Твой корабль по-прежнему ждет в гавани. Скажи капитану, чтобы он передал пару слов твоему отцу. Мне кажется, нам следует отправиться как можно быстрее — завтра на рассвете. Приходи к лестнице, ведущей к навесу для лодок.

— Милорд, что… — его голос на миг изменил ему, — что мы ищем?

— Я не знаю, Аррен.

— Тогда…

— Тогда как я смогу отыскать это? Я и того не знаю. Может, оно само отыщет меня.

Он слегка улыбнулся Аррену, но в сером свете, льющемся из окон, лицо его было словно выкованным из стали.

— Милорд, — сказал Аррен, на сей раз уверенным тоном, — если древней генеалогии можно верить, я и впрямь потомок Морреда. И если я смогу служить вам, это будет величайшей честью для меня и главным делом моей жизни. Нет ничего, что я сделал бы с большей охотой, но, боюсь, вы приписываете мне то, чем я не обладаю.

— Возможно, — сказал Верховный Маг.

— У меня нет больших талантов и способностей. Я могу фехтовать коротким и длинным мечами, умею править лодкой, знаю придворные и народные танцы. Я могу рассудить спор между вельможами, отлично играю в мяч, знаком с приемами борьбы, но паршиво стреляю из лука. Я умею петь, играю на арфе и лютне. Вот и все. Ничего больше. Какая вам от меня польза? Мастер Вызова прав…

— А, ты заметил, не так ли? Он ревнив и хотел дать понять, что у старого друга на то больше прав.

— К тому же, он более искусен, милорд.

— Тогда, может, лучше он отправится со мной, а ты останешься в стороне?

— Нет! Но я боюсь..

— Боишься чего?

Из глаз юноши хлынули слезы.

— Подвести вас, — пробормотал он.

Верховный Маг вновь повернулся к огню.

— Сядь, Аррен, — сказал он, и юноша подошел к каменному сидению на углу камина. — Я не принимаю тебя за колдуна, воина или еще кого-нибудь. Вот о чем я не знал, хотя и рад был узнать, так это о том, что ты умеешь править лодкой… Никто не знает, кем ты станешь. Но одно я знаю твердо: ты сын Морреда и Серриада.

Аррен помолчал.

— Это правда, милорд, — сказал он наконец. — Но…

Верховный Маг не перебивал, и юноше пришлось закончить свою мысль: — Но я не Морред. Я всего лишь я.

— Разве ты не гордишься своим происхождением?

— Да, я горжусь им, ибо оно делает меня принцем, воспитывает во мне ответственность, так как надо быть достойным его…

Верховный Маг быстро кивнул.

— Это я и имел в виду. Отказ от прошлого влечет за собой отказ от будущего. Человек не выбирает свой удел: он или принимает, или отвергает его. Если отмирают корни рябины, она теряет крону.

При этих словах Аррен испуганно поднял взгляд, ибо его Настоящее Имя звучало как Лебаннен, Рябина.

— Твои корни глубоки, — продолжал Сокол, — у тебя есть сила, но тебе нужно дать пространство для роста. И я предлагаю тебе вместо безопасного плавания домой, на Энлад, небезопасное путешествие в неведомое. Ты можешь не ехать. Выбор остается за тобой. Но я предлагаю тебе выбор. Ибо я лично устал от укрытий, от стен и крыш вокруг меня.

Он внезапно умолк, глядя перед собой пристальным, невидящим взором. Аррен прочитал в его взгляде бурную жажду действий, и это испугало его. Но страх сродни наркотику, и юноша произнес, несмотря на бешено колотящееся сердце:

— Милорд, я сделал выбор и поеду с вами.

Аррен покидал Большой Дом со смятенными чувствами. Он твердил себе, что счастлив, но это слово как-то не вязалось с данной ситуацией. Он твердил себе, что Верховный Маг назвал его сильным человеком, творцом своей судьбы, и что он горд этим, но в действительности Аррен не испытывал гордости. Однако в чем же загвоздка? Самый могущественный маг на свете сказал ему: «Завтра мы поплывем навстречу судьбе», а он кивнул и пошел: разве ему нечем гордиться? Однако ж, нет. Он чувствовал лишь изумление.

Аррен спустился по крутым извилистым улочкам Твилла, нашел на пристани капитана своего корабля и сказал ему:

— Я плыву завтра с Верховным Магом на Ватхорт и в Южный Предел. Скажи Правителю, моему отцу, что я вернусь домой, в Берилу, тогда, когда покончу с этим делом.

Капитан помрачнел. Он знал, как Правитель Энлада примет принесшего подобные вести.

— Я вынужден просить, чтобы вы написали обо всем своей рукой, принц,

— сказал он. Признав, что опасения капитана не беспочвенны, Аррен мигом — он чувствовал, что все должно быть сделано незамедлительно — нашел чужеземную лавчонку, где приобрел чернильницу, перо и лист мягкой, толстой на ощупь бумаги, затем поспешил вернуться на пристань, сел на край причала и стал писать письмо родителям. Когда он представил себе, как его мать держит этот самый клочок бумаги, читая письмо, на него нахлынула печаль. Она была жизнерадостной терпеливой женщиной, но Аррен знал, что он для нес

— свет в окошке, и она ждет не дождется его возвращения. Если его долго не будет, мать вся изведется. Поэтому письмо было сухим и кратким. Он подписался руной, символизирующей меч, запечатал письмо кусочком смолы из тигля, стоящего неподалеку, и отдал его капитану. Затем он крикнул: «Подожди!», будто корабль готов был сняться с якоря в любую минуту, и помчался вверх по мощеным булыжником улочкам к чужеземной лавчонке. Аррен здорово набегался, ища ее, ибо у улочек Твилла была странная особенность — они всякий раз, казалось, вели не туда, куда прежде. Наконец он нашел нужную улицу и вошел в лавку сквозь занавес красных бус, украшавших дверной проем. Когда он покупал чернила и бумагу, то заметил в витрине, где лежали пряжки и броши, серебряную брошь в виде дикой розы, а его мать звали Роза.

— Я покупаю это, — бросил он тоном наследного принца.

— Старинная вещица с острова О. Сразу видно знатока древних ремесел,

— сказал лавочник, глядя на рукоять — а не на красивые ножны — меча Аррена. — С вас четыре фишки из кости.

Аррен, не говоря ни слова, уплатил довольно высокую цену. В его кошеле было достаточно этих фишек, которые служили деньгами на Внутренних Островах. Идея сделать матери подарок пришлась ему по душе. К тому же юноше нравился сам процесс покупки. Покидая лавку, он, рисуясь, опустил руку на головку рукояти своего меча.

Его отец дал ему этот меч накануне отъезда Аррена из Энлади. Он принял его с благодарностью и носил, словно неотъемлемую часть туалета, даже на борту корабля. Ему нравилась тяжесть оружия на бедре и груз его древности — на душе. Ибо то был меч Сирриада — сына Морреда и Эльфарран, во всем мире древней его был лишь меч Эррет-Акбе, что хранился на вершине Башни Королей в Хавноре. Меч Аррена давным-давно не обнажали и не пускали в дело, но носили. И хотя он пролежал в сокровищнице долгие столетия, он не потерял своей силы, будучи выкованным с немалой толикой волшебства. Предание гласит, что его никогда не вынимали из ножен попусту и не должны вынимать, если только речь не идет о жизни и смерти. Он сам не позволит использовать себя ни для кровавой мести, ни для войны ради наживы. Именно ему, величайшему сокровищу своей семьи, Аррен обязан своим прозвищем: в детстве мальчика звали Аррендек — «Маленький Меч».

Ни он, ни его отец или дед, ни разу не пользовались мечом. На Энладе давно царил мир.

И теперь, на улице странного городка на Острове Волшебников, прикосновение к рукояти меча подарило необычные ощущения. Она вдруг стала холодной и неудобной. Тяжелый меч волочился за ним, мешая ему всю дорогу. Аррен по прежнему чувствовал себя изумленным, но чувство это было уже не столь острым. Он спустился обратно к пристани и передал подарок для матери капитану, пожелав тому благополучного возвращения домой. Повернувшись, Аррен накинул плащ поверх ножен, в которых лежал старинный меч — непобедимое смертоносное оружие, доставшееся ему по наследству. Всю его чванливость как рукой сняло. «Что я делаю», — спрашивал он себя, не спеша поднимаясь по узеньким улочкам к возвышавшейся над городом похожей на крепость громаде Большого Дома. — «Отчего я не возвращаюсь домой? Зачем мне искать непонятно что с человеком, которого я не знаю?»

Но ответа на эти вопросы у него не было.

3. ХОРТТАУН

В предрассветной тьме Аррен натянул подаренную ему робу моряка, порядком поношенную, но чистую, и поспешил вниз по притихшим залам Большого Дома к восточной двери, вырезанной из рога и драконьего зуба. Там Привратник выпустил его наружу и, едва заметно улыбаясь, показал, куда он должен идти. Аррен прошел по самой высокой улице городка, а затем свернул на тропинку, ведущую к стоянкам для лодок, принадлежащих Школе, что находились на берегу залива к югу от доков Твилла. Он едва различал дорогу. Темные силуэты деревьев, крыш и холмов лишь смутно вырисовывались во мгле. Холодный ночной воздух был абсолютно неподвижен. Все дышало спокойствием и казалось каким-то отстраненным и мрачным. Лишь на востоке над черной гладью моря пылала яркая полоска: где-то там, за горизонтом, всходило невидимое пока солнце.

Он подошел к ступенькам ангара для лодок. Там никого не было. Холод не проникал под просторную матросскую куртку и шерстяную шапку Аррена, но он дрожал как осиновый лист, томясь в ожидании в темноте на каменных ступеньках.

Стоянки для лодок чернели на фоне темной воды, и вдруг оттуда послышался монотонный глухой стук, повторившийся трижды. У Аррена волосы на голове встали дыбом. Длинная тень бесшумно скользнула по воде. Это была лодка, и она мягко причалила к пристани. Аррен сбежал по ступенькам на пристань и запрыгнул в лодку.

— Держи румпель, — сказал Верховный Маг, чья гибкая тень виднелась на носу, — и покрепче, а я поставлю парус.

Когда они вышли из порта, парус белым крылом взметнулся на мачте, ловя нарождающийся свет.

— Западный ветер позволит нам не грести в заливе. Это, без сомнения, прощальный дар Мастера Ветров. Смотри, паренек, как слушается она руля! Ну что ж. Попутный ветер и безоблачное утро дня весеннего равноденствия.

— Эта лодка — «Ясноглазка»? — Аррен знал о лодке Верховного Мага из песен и баллад.

— Да, — ответил тот, возясь с оснасткой. Как только ветер посвежел, лодка рванулась и стала рыскать из стороны в сторону. Аррен, стиснув зубы, старался держать ее прямо.

— Управлять ею легко, но у нес есть характер, господин.

Верховный Маг рассмеялся.

— Позволим ей иметь свою волю, она достаточно мудра для этого. Послушай, Аррен, — он сделал паузу и, опершись коленями на банку, посмотрел мальчику прямо в глаза. — Отныне я не господин, а ты — не принц. Я — торговец по имени Ястреб, а ты — мой племянник Аррен, бороздящий вместе со мной моря. Мы родом с Энлада. Из какого города? Нужен большой город, вдруг встретим земляка.

— Может, Темере, на южном побережье? Они торгуют во всех Пределах.

Верховный Маг кивнул.

— Но, — осторожно заметил Аррен, — у вас нет характерного для Энлада акцента.

— Знаю. У меня гонтийский акцент, — рассмеявшись, сказал его спутник, глядя на пламенеющий восток. — Но мне кажется, я смогу перенять все, что нужно, от тебя. Итак, мы плывем из Темере на нашей лодке «Дельфин», и я никакой не лорд и не маг, меня зовут не Сокол, а… как?

— Ястреб, милорд.

Тут Аррен прикусил язык.

— Опыт, племянник, — сказал Верховный Маг. — Нужен опыт. Ты никогда не был никем другим, кроме принца. А я сменил много обличий, и Верховный Маг — это лишь последняя и, возможно, наименее трудная моя роль… Мы плывем ни юг в поисках голубого камня эммель, из которого вырезают амулеты. Я знаю, он ценится на Энладе. Из него делают амулеты против насморка, растяжений, простуд и выпадения языка.

Мгновение спустя Аррен расхохотался, а когда он поднял голову, лодка взлетела на гребень большой волны, и юноша увидел выглядывающий из-за полога океана золотистый серпик солнца, неожиданно блеснувший им.

Сокол стоял, держась одной рукой за мачту, поскольку маленькая лодка скакала как кузнечик на свежей волне, и монотонно пел, глядя на восход весеннего равноденствия. Аррен на знал Древнего Наречия — языка колдунов и драконов, но чувствовал в доносившихся словах хвалу и восторг, в них был какой-то завораживающий ритм, напоминавший чередование приливов и отливов или равновесие дня и ночи, неумолимо сменяющих друг друга со времен сотворения мира. Ветер доносил крики чаек; обступившие их справа и слева берега бухты Твилла остались позади, и они вышли в неспокойные, наполненные светом, воды Внутреннего Моря.

От Рокка до Хорттауна почти что рукой подать, но они провели в море три ночи. Верховный Маг был тяжел на подъем, но если уж он отправился в путь, то терпения ему было не занимать. Как только они покинули заколдованные воды вокруг Рокка, ветер тут же стал встречным, но Сокол не стал наполнять парус магическим ветром, как это сделал бы любой заклинатель погоды. Напротив, он долго и упорно учил Аррена управлять лодкой при сильном ветре, дующем с носа, в утыканном скалами море к востоку от Исселя. Всю следующую ночь лил холодный мартовский дождь, но он так и не произнес заклинания, призванного отогнать его прочь. Третью ночь, тихую, туманную и холодную, они провели на рейде у входа в гавань Хорттауна. Аррен поразмыслил над этим и сделал вывод, что за то короткое время, что он знал Верховного Мага, тот ни разу не использовал магию.

Однако он был бесподобным моряком. Проплавав с ним всего три дня, Аррен научился тому, чего не смог добиться, бороздя в течение десяти лет волны Берильской гавани. Вообще то маги и моряки имеют много общего: и те и другие имеют дело с морскими и небесными силами, подчиняют своей воле буйные ветра, делая далекое близким. Верховный Маг или Ястреб — морской торговец, различия между ними были невелики.

Сокол был довольно молчалив, хотя обладал прекрасным чувством юмора. Неуклюжесть Аррена нисколько не раздражала его. С ним было легко и просто. О таком товарище по плаванию можно только мечтать, думал Аррен. Но порою тот погружался в свои мысли и молчал часами, а когда ему нужно было что-то сказать, в голосе его звенел металл, и он смотрел на Аррена невидящим взором. Несмотря на это, юноша по-прежнему любил Верховного Мага, хотя, возможно, не столь горячо, как прежде, поскольку теперь слегка побаивался его. Наверное, Сокол почувствовал это, и потому той туманной ночью у берегов Ватхорте он с некоторой неохотой принялся рассказывать Аррену о себе.

— Мне не хочется завтра вновь оказаться среди людей, — сказал он. — Придется притворяться, что я волен как птица … Что ничего дурного в мире не происходит. Что я не Верховный Маг и даже не чародей, а просто Ястреб из Темпере, свободный от обязательств и привилегий, который ничего никому не должен…

Сокол сделал паузу, затем продолжил.

— Когда придет время сделать самый важный выбор, сделай его правильно, Аррен. В молодости мне пришлось выбирать между спокойной жизнью и жизнью, полной опасностей. И я вцепился в последнее, словно форель в муху. Но каждое деяние, каждый поединок тащат за собой целый ворох последствий, заставляя тебя действовать вновь и вновь. И очень редко выдастся свободная минутка вроде этой, перерыв между двумя деяниями, когда ты можешь остановиться и просто пожить. Или поразмышлять над тем, кем ты, в конце концов, стал.

Как может такой человек, подумал Аррен, сомневаться в себе? Он полагал, что подобные сомнения — удел юных, тех, кто еще ничего не добился в жизни.

Они качались посреди безбрежного, прохладного океана тьмы.

— Вот почему я люблю море, — раздался из глубин ночи голос Сокола.

Аррен понимал его. Но мысли юноши безудержно неслись вперед. Его голова неутомимо работала в течение всех трех дней плавания, он размышлял о цели их путешествия. А так как его спутник, наконец-то, был склонен поговорить, Аррен спросил:

— Как вы думаете, мы найдем то, что ищем, в Хорттауне?

Сокол покачал головой, возможно, говоря «нет», либо показывая, что он не знает.

— Может, это нечто вроде заразы, эпидемии, что перекидывается с острова на остров, нанося вред посевам и стадам, а также духу людскому?

— Эпидемия — это движение великого баланса, самого Равновесия. Здесь что-то другое. Отсюда смердит злой волей. Мы могли бы потерпеть, если все это являлось бы побочным эффектом восстановления Равновесия. Но мы не можем мириться с потерей надежды и упадком искусства, с там, что уходят из памяти Слова Творения. Природа не терпит фальши. Это не восстановление Равновесия, а нарушение его. И лишь одно существо в состоянии сделать это.

— Человек? — спросил Аррен наугад.

— Мы, люди.

— Как?

— Непомерной жаждой жизни.

— Жизни? Но что плохого в желании жить?

— Ничего. Но когда мы стремимся к власти над жизнью — к вечному здоровью, неуязвимости, бессмертию, — то желание переходит в манию. А если мания вступает в союз со знаниями, то поднимает голову зло. Тогда Равновесие мира нарушается, и разрушение перевешивает созидание.

Аррен некоторое время с грустью размышлял над этим, потом спросил:

— Значит вы думаете, что тот, кого мы ищем, человек?

— Человек, и к тому же колдун. Да, мне так кажется.

— Но как я понял из того, чему меня учили наставники и мой отец, высшее искусство магии зависит от баланса, от Равновесия вещей, и не может быть использовано со злым умыслом.

— Это, — сказал Сокол, слегка скривившись, — спорный вопрос. Пути магов неисповедимы… На каждом острове Земноморья есть ведьмы, использующие запретные заклинания; колдуны, применяющие свое искусство в целях обогащения. Но можно привести примеры и более ярких дарований. Огненный Лорд, пытавшийся победить тьму и остановить в полдень солнце на небосводе, был великим магом. Даже Эррет-Акбе с трудом одолел его. Враг Морреда принадлежал к той же породе. Когда он появился, целые города пали перед ним на колени, огромные армии сражались на его стороне. Заклинание, которое он обрушил на Морреда, оказалось столь могучим, что даже смерть колдуна не остановился его, и остров Солей погрузился в пучину моря со всем своим населением. То были люди, чья великая сила и знания встали на службу злу, питая его. Всегда ли волшебство, несущее добро, в конце концов оказывается сильнее, мы не знаем. Но все же надеемся.

Слова о лелеемой надежде прозвучали как-то мрачно, без должной уверенности. Аррен обнаружил, что ему больше не хочется витать в холоде высоких материй. Немного погодя он сказал:

— Мне кажется, я понял, почему вы сказали, что лишь люди несут зло. Даже акулы невинны, они вынуждены убивать.

— Вот почему ничто не в силах защитить нас. Лишь одно существо во всем мире способно противостоять человеку со злым сердцем — другой человек. В нашем позоре — наша слава. Только наша душа, способная на зло, в силах против устоять ему.

— А как же драконы? — спросил Аррен. — Разве они не причиняют зла? Неужто они невинны?

— Драконы! Драконы алчны, ненасытны, вероломны, им неведомо сострадание и угрызения совести. Но злы ли они? Кто я такой, чтобы судить драконов?.. Они мудрее, чем люди. Они похожи на видения, Аррен. Нам, людям, снятся сны, мы колдуем, творим добро и зло. Но драконы не грезят. Они сами — воплощение грез. Они не произносят заклинаний. Магия — плоть от плоти драконов, способ их существования. Они не действуют — они живут.

— В Серилане, — сказал Аррен, — находится шкура Бар Офа, убитого Кеором, Правителем Энлада, три столетия назад. С тех пор ни один дракон не приближался к Энладу. Я видел шкуру Бар Офа. Она тяжелая, будто сделана из железа, и говорят, что если ее разложить, она покроет всю рыночную площадь Серилана. Зубы у него длиной с мое предплечье. И все же утверждают, что Бар Оф был молодым драконом, которому еще расти и расти.

— Тебе хотелось бы, — сказал Сокол, — увидеть драконов.

— Да.

— Их кровь холодна и ядовита. Ты не должен глядеть им в глаза. Они старше, чем род человеческий.

Он на мгновение умолк, затем продолжал:

— И хотя я стремлюсь забыть обо всем и раскаяться в содеянном мною, тем не менее я всегда буду помнить, как однажды на закате я увидел драконов, парящих над западными островами. Это дает мне ощущение покоя.

Затем они оба замолчали, и воцарилась тишина, наполненная едва слышным плеском волн о борта лодки. Вокруг не было ни огонька. Покачиваясь над пучиной вод, они, наконец, уснули.

Под пологом легкой утренней дымки они зашли в Гавань Хорта, где бросали якорь или отдавали концы сотни судов: рыбацкие лодки, краболовы, траулеры, торговые суда, две двадцативесельные галеры, одна потрепанная шестидесятивесельная галера и несколько поджарых длинных парусников с высокими треугольными парусами, которые были способны улавливать дующие поверху ветры жаркого Южного Предела.

— Это боевой корабль? — спросил Аррен, когда они миновали одну из двадцативесельных галер, и его спутник ответил:

— Судя по заглушкам цепей в бортах, работорговец. Они продают людей на острова Южного Предела.

Аррен поразмыслил минутку, затем подошел к ящику для оснастки и достал оттуда меч, который он хорошенько укутал и убрал туда в день отплытия. Сняв покровы, он остановился в нерешительности, держа убранный в ножны меч со свободно висящей перевязью обеими руками.

— Он не похож на меч морского торговца. Ножны слишком хороши.

Сокол, занятый румпелем, бросил на него беглый взгляд.

— Если есть охота, так носи.

— Я подумал, что его могут узнать.

— Коли пойдут в ход мечи, этот всегда узнают, ответил его спутник, внимательно следя за их продвижением по битком набитой гавани. — Это случайно не тот меч, что нельзя обнажить против его воли?

— Так говорят, — кивнул Аррен. — И все же он способен нести смерть и доказал это.

Юноша глянул вниз на узкую потертую рукоять.

Он-то способен, а вот я нет, что заставляет меня чувствовать себя глупцом. Он гораздо старше меня… Лучше я возьму с собой нож, — решил он и, завернув меч, засунул его обратно, вглубь ящика для оснастки. Его лицо стало озабоченным и злым. Сокол на это сказал лишь:

— Может, ты возьмешься за весла, парень? Мы направляемся вон туда, к ступенькам на пирсе.

Хорттаун — один из Семи Великих Портов Архипелага — взбегал, сверкая всеми цветами радуги, от шумной береговой черты вверх по склонам трех пологих холмов. Стены глиняных домов были покрашены в красный, оранжевый, желтый, белый цвета, крыши — покрыты багрово-красной черепицей. Цветущие деревья пендик окрасили багрянцем верхние кварталы. От крыши к крыше тянулись яркие полосатые навесы, бросая тень на узкие торговые ряды. Жаркое солнце заливало своим светом причалы. От берега черными ущельями струились улицы, где в громком гаме смешались тени и люди.

Когда они привязали лодку, Сокол встал рядом с Арреном, будто проверяя, крепок ли узел, и прошептал:

— Аррен, на Ватхорте есть люди, которые знают меня довольно хорошо. Так что не шарахайся в сторону, глядя на меня.

Когда он выпрямился, с его лица исчезли шрамы, волосы стали пепельными, нос — толстым и немного курносым, а вместо тисового посоха в человеческий рост в его руках оказался жезл из китовой кости, который он тут же сунул за пазуху.

— Узнаешь меня? — широко улыбаясь, спросил он Аррена, произнося слова с явным энладским акцентом. — Неужто ты впервые в жизни видишь своего дядюшку?

— Аррену приходилось видеть, как придворные волшебники Берилы меняли свой облик, разыгрывая «Деяния Морреда», и он знал, что это всего лишь иллюзия. Едва сдержав рвущуюся с языка остроту, он хихикнул:

— О, да, дядюшка Ястреб!

Но пока маг препирался с портовым стражником относительно платы за стоянку и охрану лодки, Аррен не сводил с него взгляда, чтобы убедиться, что он и впрямь узнает его. И чем дольше он смотрел, тем больше, а не меньше, превращение тревожило его. Оно было слишком совершенным. Перед ним стоял человек, нисколько не похожий на Верховного Мага — его мудрого спутника и наставника… Гонорар стражника был высок, и Сокол, нехотя отсчитав его, побрел с Арреном прочь, продолжая ворчать себе под нос.

— Испытывает мое терпение, — бурчал он. — Платить этому толстопузому вору за охрану моей лодки, когда от половинки заклинания было бы вдвое больше пользы! Ладно, это плата за прикрытие… И я забыл о своем правильном выговоре, не так ли, племянничек?

Они поднимались по битком набитой людьми, зловонной крикливо пестрой улице, состоящей из маленьких, чуть больше ярмарочных балаганов, магазинчиков, владельцы которых стояли в дверях среди груд и связок товаров, громко расхваливая прелесть и дешевизну своих горшков, чулок, шляп, лопат, булавок, кошельков, котелков, корзинок, ножей, веревок, засовов, постельного белья и прочих разновидностей скобяных товаров и галантереи.

— Это ярмарка?

— Ась? — переспросил курносый человек, пригнув седеющую голову.

— Это ярмарка, дядюшка?

— Ярмарка? Нет, нет. Здесь жизнь кипит круглый год. Убери свои рыбьи лепешки, хозяюшка, я уже завтракал!

А Аррен пытался избавиться от человека с подносом маленьких медных вазочек, который преследовал его по пятам, вереща:

— Попробуйте, красивый молодой господин, они не обманут ваших ожиданий, ваше дыхание будет слаще нумимайских роз, очаровывая женщин, попробуйте их, юный морской лорд, юный принц…

При этих словах Сокол тут же очутился между Арреном и разносчиком, спрашивая:

— Что это за чары?

— Никаких чар! — вздрогнул человечек, отшатываясь от него. — Я не торгую чарами, господин моряк! Только сиропы, освежающие дыхание после выпивки или корня хази — только сиропы, великий принц!

Он сгорбился, вжимаясь в камни мостовой, вазы на его подносе звенели и раскачивались так, что капельки содержимого некоторых из них — розовое или пурпурное желе неприятного вида — пролились через край.

Не говоря ни слова, Сокол повернулся, и они с Арреном пошли прочь. Вскоре толпа поредела, магазинчики сменились унылыми хибарами, весь товар которых составляли кучки гнутых гвоздей, сломанные пестики да старые гребешки.

Эта бедность шокировала Аррена меньше, чем сутолока респектабельной части улицы. Масса выставленных на продажу вещей и истошные крики «купи», «купи» вызывали у него удушье. Еще его возмутило подобострастие разносчика. Аррен вспомнил прохладные светлые улицы родного северного города. Ни один житель Берилы, подумал он, не стал бы так пресмыкаться перед чужестранцем.

— Бесчестный народ! — сказал он.

— Сюда, племянник, — его спутник никак не отреагировал на реплики Аррена. Они свернули в переулок, петлявший меж окрашенных в красный цвет высоких глухих стен домов, который вел по склону холма через арку, украшенную гирляндами пришедших в негодность флажков, снова наружу, к солнечному свету — на рыночную площадь, забитую палатками и ларьками, где кишмя кишели люди и мухи.

По краям площади неподвижно сидели или лежали навзничь мужчины и женщины. Их рты чернели как разверстые раны, вокруг воспаленных губ тучами вились мухи, собираясь в грозди, похожие на кисти сушеной смородины.

— Как их много, — произнес хриплым голосом Сокол. Казалось, что он тоже выбит из колеи, но когда Аррен взглянул на него, то не заметил на пышущем здоровьем туповатом лице торговца Ястреба и тени эмоций.

— Что случилось с этими людьми?

— Хази. Он расслабляет и успокаивает, позволяя душе оторваться от тела и витать в облаках свободно, как птицей. Но когда душа возвращается в тело, оно требует еще больше хази… И жажда растет. А жизнь коротка, ибо вещество это — яд. Сперва — судороги, затем — паралич, а потом — смерть.

Аррен посмотрел на женщину, что сидела, привалившись спиной к нагретой солнцем стене. Она подняла руку, словно хотела отогнать муху от лица, но рука стала совершать судорожные кругообразные движения, как будто женщина забыла о ней, и та двигалась в такт непроизвольным сокращениям мышц. Ее жесты напоминали сумбурные магические пассы бессмысленного заклинания.

Ястреб тоже взглянул на нес, но не моргнул и глазом.

— Пошли! — сказал он.

Он повел Аррена через рыночную площадь к увенчанному навесом ларьку. Полосы солнечного света, окрашенного в зеленый, оранжевый, лимонный, малиновый и пурпурный цвета, падали на ткани и шали, блестели на пряжках плетеных ремней, пускали зайчики в многочисленных зеркальцах, что усыпали высокий, украшенный перьями, головной убор продавщицы — толстухи с зычным голосом.

— Сатин, кружева, меха, войлок, шерсть, козьи шкуры с Гонта, марля с Соула, шелка с Лорбанери! Эй, северянин, снимай свою робу, не видишь, солнце жарит вовсю! Может, возьмешь что-нибудь для девушки на далеком Хавноре? Взгляни на шелк Юга, прекрасный как крылья бабочки!

Она ловким движением подбросила в воздух рулон тончайшего шелка, розового, с переливающимися серебряными нитями.

— Нет, хозяюшка, мы не сватаемся к королевам, — сказал Ястреб, и женщина возмущенно взревела:

— Во что ж вы тогда одеваете своих женщин? В мешковину? А может, в парусину? Скупцы, не хотите купить бедняжке, мерзнущей в вечных снегах Севера, даже клочка шелка! Тогда вот козьи шкуры с Гонта, они согреют вас холодными зимними ночами!

Она развернула перед ними на прилавке большую кремово-коричневую шкуру, тряся мехом коз с северо-восточных островов. Мнимый торговец протянул руку, пощупал ее и улыбнулся.

— Ага, значит ты — гонтиец? — пробасила она. Головной убор качнулся и отбросил тысячи разноцветных зайчиков на разложенные ткани и навес.

— Это андрадеанская работа, не так ли? Здесь четыре бечевки на палец длины, а на Гонте делают шесть или больше. Но скажи мне, почему ты больше не используешь магию, когда продаешь свои безделушки? Когда я был здесь несколько лет назад, я видел, как ты извлекала огонь из ушей людей, затем превращала его в птичек и золотые шарики. И торговля тогда шла бойчее, чем сейчас.

— Это и торговлей нельзя назвать было, — ответила толстуха, и Аррен впервые заметил ее глаза, жесткие и темные как агаты, пристально рассматривающие его с Ястребом из-под круговерти качающихся перьев и сверкающих зеркал.

— Извлечение огня из ушей — презабавнейший трюк, — упрямо гнул свое Ястреб с простодушной ухмылкой. — Мне хотелось, чтобы мой племянник взглянул на это.

— Ну, видишь ли, — несколько смягчившись, сказала женщина, опершись на прилавок большими загорелыми руками и необъятной грудью. — Мы больше подобными фокусами не занимаемся. Люди разлюбили их. Теперь о зеркалах. Я вижу, ты помнишь мои зеркала, — и она тряхнула головой так, что вокруг них причудливо закружились тысячи разноцветных солнечных зайчиков. — Понимаешь ли, вы можете туманить человеку мозги с помощью зеркал, разных там слов и других трюков, о которых я не буду вам рассказывать, до тех пор, пока ему не покажется, что он видит то, чего здесь на самом деле нет. Например, огонь и золотые шары, или одежду из золотой ткани, украшенную алмазами величиной с абрикос, в которую я нарядила матроса, и тот заважничал, словно стал Королем Всех Островов… Но это все фокусы, обман. Людей легко одурачить. Они словно цыплята, очарованные змеей или показанным им пальцем. Но в конце концов до них доходит, что их облапошили, они приходят в бешенство, и подобные фокусы их больше не веселят. Поэтому я стала торговать одеждой и, быть может, не все шелка подлинны, не все руно — с Гонта, но их и впрямь можно носить — и ведь носят же! Они реальны, а не просто смесь обмана с воздухом, как та мантия из золота.

— Понятно, — сказал Ястреб, — значит, во всем Хорттауне на осталось никого, кто умел бы извлекать огонь из ушами или делать любую другую подобную магию?

Услышав это, женщина нахмурилась, затем выпрямилась и стала бережно складывать козью шкуру.

— Те, кому нужны ложь и видения, жуют хази, сказала она. — Разговаривай с ними, если есть охота!

Толстуха кивнула в сторону застывших фигур у края площади.

— Но были же здесь колдуны — те, кто заговаривал ветры для моряков или накладывал охранные заклинания на их грузы. Неужели они все поголовно сменили профессию?

В ее глазах внезапно вспыхнуло пламя гнева.

— Есть здесь и волшебник, если тебе так приспичило, причем из великих, с посохом и со всем прочим — вон он, видишь его? Он плавал с самим Эгре, заговаривая ветра и выслеживая груженые галеры, но все это было сплошное надувательство, и капитан Эгре в конце концов воздал ему по заслугам, отрубив правую руку. И вот он сидит там, взгляни на него: рот набит хази, а желудок — воздухом. Воздух и ложь. Вот и вся ваша магия, Козий Капитан.

— Ну, ну, хозяюшка, — сказал примирительно Ястреб. — Я же только спросил.

Блеснув хороводом солнечных зайчиков от зеркал, она повернулась к ним широкой спиной, и маг не спеша зашагал прочь. Аррен пошел вслед за ним.

Делая вид, что прогуливается, Ястреб подошел к тому человеку, на которого указала торговка. Он сидел, привалившись к стене и глядя перед собой невидящими глазами. Его смуглое, заросшее бородой лицо сохранило следы былой красоты. Скрюченная рука с отсеченной кистью безвольно лежала на нагретых жаркими лучами солнца камнях мостовой.

Среди ларьков позади них возникло какое-то волнение, но Аррен почувствовал, что не в силах отвести взгляда от этого человека. Сие отвратительное зрелище притягивало его.

— Он и в самом деле был колдуном? — спросил юноша шепотом.

— Возможно, он был тем, кого звали Хэйр — заклинатель погоды у пирата Эгре. Они были знаменитыми разбойниками… Эй, Аррен, очнись!

Человек пронесся во весь опор среди ларьков и чуть не сбил их с ног. Его преследовал другой, сгибавшийся под тяжестью огромного подноса, заполненного веревками, тесемками и кружевами. С грохотом развалился ларек, навесы были разорваны и мгновенно втоптаны в землю. По рынку носились, испуская пронзительные крики и стоны, толпы людей. Но все перекрывали звонкие вопли толстухи с тюрбаном, увешанным зеркалами. Аррен мельком увидел, как она пытается удержать на расстояний группу людей, отчаянно размахивая какой-то палкой или шестом, словно меченосец в пылу сечи. Была ли то ссора, перешедшая в погром или атака шайки воров, а может две группировки разносчиков делили сферы влияния — кто теперь разберет? Люди носились с охапками добра в руках, которое могло быть как воровской добычей, так и их собственностью, спасаемой от грабежа. Вокруг кипели драки на кулаках и ножах, над всей площадью витала отборная ругань.

— Сюда, — сказал Аррен, указывая на близлежащую боковую улочку, которая вела прочь от рынка и рванулся туда, поскольку им явно надо было уносить отсюда ноги, но его спутник поймал юношу за руку. Аррен оглянулся и увидел, что человек по имени Хэйр пытается подняться на ноги. Выпрямившись, он с трудом обрел равновесие и поплелся, не глядя по сторонам, вдоль края площади, ощупывая стены домов здоровой рукой, дабы удержаться на ногах или чтобы не сбиться с пути.

— Не упускай его из виду, — сказал Сокол, и они последовали за ним. Никто не помешал им или человеку, за которым они следили. Минуту спустя все трое уже покинули рыночную площадь и молча спускались по узенькой извилистой улочке, петляющей по склону холма.

Мансарды домов почти смыкались над их головами, погружая улицу во мрак. Камни под ногами были скользкими от воды и нечистот. Хэйр шагал довольно бодро, хотя продолжал ощупывать рукой стены домов, точно слепец. Они держались почти вплотную за ним, боясь потерять его где-нибудь на перекрестке. Внезапно Аррена охватил азарт погони. Все его чувства были настороже, как во время охоты на оленей в лесах Энлада. В его память отчетливо врезалось лицо каждого человека, мимо которого они проходили. Он полной грудью вдыхал сладковатое зловоние города: запахи гниющего мусора, ладана, тухлого мыса и цветов. Пересекая широкую, запруженную людьми улицу, Аррен услыхал дробь барабана и мельком увидел цепь обнаженных мужчин и женщин, прикованных друг к другу за талии и запястья, со спутанными волосами, закрывающими лица. Мгновение спустя они скрылись из виду, а он бросился вслед за Хэйром по ступенькам лестницы и выскочил на пустую узкую площадь, где лишь несколько женщин болтали друг с другом у фонтана.

Тут Сокол приблизился к Хэйру и положил руку ему на плечо. Тот вздрогнул, как ошпаренный, и бросился прочь, под прикрытие массивного козырька у входа в дом. Там он остановился, дрожа как осиновый лист и глядя на них взглядом загнанного зверя.

— Тебя зовут Хэйр? — спросил Сокол своим подлинным голосом, который звучал сурово, но вместе с тем вежливо. Человек промолчал, видимо не слыша или не слушая.

— Мне от тебя кое-что нужно, — сказал Сокол. Опять никакой реакции.

— Я заплачу за это.

Слабый интерес: — Костью или золотом?

— Золотом.

— Сколько?

— Колдун знает цену заклинания.

Лицо Хэйра вздрогнуло и на миг оживилось, но вспышка была коротка, и оно вновь приняло безразличное выражение.

— С этим покончено, — сказал он, — покончено навсегда.

Его сотряс приступ кашля, и он харкнул кровью. Выпрямившись, Хэйр продолжал стоять, покачиваясь, как сомнамбула, казалось, забыв все, о чем они тут говорили.

И вновь Аррен завороженно уставился на него. Угол, в который вжался Хэйр, был образован двумя фигурами гигантов, что стояли по бокам дверного проема. Статуи склонили головы под тяжестью фронтона, их мускулистые тала частично выступали из стены, как будто они пытались вырваться из толщи камня на свободу, но им не хватало сил. Охраняемая ими дверь вся прогнила, сам дом, некогда великолепный дворец, выглядел заброшенным. Унылые каменные лица великанов покривили борозды трещин и пятна лишайников. «Меж этих фигур жался хрупкий человечек по имени Хэйр, провалы его глазниц чернели, подобно окнам заброшенного дома. Он простер к Соколу свою искалеченную руку и заныл:

— Подайте немного бедному калеке, господин…

Мага передернуло, словно от боли или стыда. Аррену показалось, что под маской на миг проступило его подлинное лицо. Сокол вновь положил руку на плечо Хэйру и тихонько произнес что-то на языке магов, которого Аррен не понимал.

Но Хэйр понял. Он вцепился в Сокола здоровой рукой и, запинаясь, прохрипел:

— Ты все еще можешь говорить… говорить… Пойдем со мной, пойдем…

Маг взглянул на Аррена, затем кивнул.

Они спустились по крутым улочкам в одну из долин меж трех холмов Хорттауна. Чем ниже они спускались, тем уже, темнее и тише становились проулки. Небо узкой розовой полоской виднелось меж нависающих крыш, стены домов по обе стороны от дороги блестели от сырости. По дну узкого канала, омерзительно воняя, струился поток нечистот. По его берегам, меж сводчатых мостов, теснились дома. Хэйр свернул в темный провал двери одного из этих домов, пропав, как задутая свеча. Они последовали за ним.

Неосвещенные ступеньки скрипели и раскачивались под их ногами. На самом верху лестницы Хэйр открыл дверь, и они увидели пустую комнату с валявшимся в углу соломенным тюфяком и одним незастекленным, с закрытыми ставнями окном, которое пропускало вовнутрь немного пропитанного пылью света.

Хэйр повернулся к Соколу и вновь схватил его за руку. Губы калеки зашевелись. Наконец, он выдавил из себя:

— Дракон… дракон…

Сокол твердо выдержал его взгляд и не сказал ни слова.

— Я не могу говорить, — сказал Хэйр и, выпустив руку Сокола, всхлипывая, опустился на голый пол.

Маг опустился рядом с Хэйром на колени и мягко заговорил с ним на Древнем Наречии. Аррен стоял у запертой двери, держа руку на рукояти кинжала. Серый свет в запыленной комнате, две коленопреклоненные фигуры, тихий, странно звучащий голос мага, говорящего на языке драконов — все это, собранное воедино, казалось призрачным сном, не имеющим никакого отношения к окружающей действительности и текущим вне времени.

Хэйр медленно поднялся, отряхнул колени от пыли здоровой рукой и спрятал за спину обрубок другой. Он огляделся по сторонам, взглянул на Аррена. Теперь он видел то, на что смотрел. Потом он повернулся и сел на свой тюфяк. Аррен остался стоять на страже. А Сокол, с непосредственностью человека, который в детстве абсолютно не пользовался мебелью, уселся, скрестив ноги, на голый пол.

— Расскажи мне, как ты утратил свое искусство и забыл язык магии, — сказал он.

Хэйр помолчал немного и вдруг принялся лупить со всей силой своей искалеченной рукой по бедру, не останавливаясь ни на секунду, затем, наконец, выдавил из себя:

— Они отрубили мне кисть руки. Я не могу творить заклинания. Они отрубили мне кисть. Кровь текла, пока не вытекла вся без остатка.

— Но ведь это произошло после того, как ты потерял свою силу, Хэйр, иначе они не справились бы с тобой.

— Сила…

— Власть над астрами, волнами и людьми. Ты звал их по Именам, и они подчинялись тебе.

— Да, я помню, что когда-то жил, — хрипло ответил человек. — И знал Слова и Имена…

— А теперь ты мертв?

— Нет. Жив. Жив. Только однажды я превратился в дракона… Я не умер. Я иногда сплю. Сон не слишком отличается от смерти, все это знают. Смерть разгуливает в грезах. Подходят тут к тебе живому и болтают всякое. Спасенье от смерти — во сне. Там есть дорога. И если ты зайдешь достаточно далеко, то вернуться сможешь лишь пройдя весь путь. Весь путь. Ты найдешь эту дорогу, если знаешь, где искать. И если ты готов уплатить цену.

— Какова же цена? — Голос Сокола проплыл в запыленном воздухе будто тень от падающего листа.

— Жизнь — что же еще? Чем можно заплатить за жизнь, кроме самой жизни?

Хэйр закачался взад-вперед на своем тюфяке, хитро поблескивая глазами.

— Понимаешь, — сказал он, — они отсекли мне кисть. Да пусть они хоть голову мне отрубили бы — неважно. Я нашел бы дорогу назад. Я знаю, где искать. Только люди, обладающие силой, смогут пройти там.

— Ты имеешь в виду чародеев?

— Да, — Хэйр заколебался, словно пытался выговорить это слово, но не мог.

— Люди, обладающие силой, — повторил он. — И они должны… они должны отдать ее. Заплатить.

Затем он помрачнел, будто слово «заплатить» вызвало у него определенные ассоциации и до него дошло, что вместо того, чтобы продавать информацию, он ее попросту дарит. От него больше ничего не удалось добиться, ни единого намека относительно «пути назад», которому Сокол придавал большое значение, и вскоре маг поднялся на ноги.

— Что ж, половина ответа не заменит ответ, — сказал он, — и плата будет соответствующая.

И он ловко, словно фокусник, швырнул кусочек золота на тюфяк перед Хэйром.

Тот подобрал монету, посмотрел на нее, затем воровато зыркнул на Сокола и Аррена.

— Подождите, — прохрипел он. Как только ситуация изменилась, Хэйр почувствовал себя более раскованно и теперь не спеша размышлял над тем, что ему сказать.

— Вечером, — наконец произнес он. — Подожди до вечера. Я достану хази.

— Мне он не нужен.

— Чтобы показать тебе… Чтобы показать тебе путь. Вечером. Я возьму тебя с собой. Я покажу тебе. Ты сможешь добраться туда, потому что ты… Ты… — Он хватал ртом воздух до тех пор, пока Сокол не сказал:

— Я — волшебник.

— Да! Значит мы сможем… мы сможем добраться до дороги. Когда я засну. Во сне. Понимаешь? Я возьму тебя с собой. Ты пройдешь со мной по… по дороге?..

Сокол неподвижно стоял, размышляя, посредине комнаты.

— Не исключено, — сказал он наконец. — Если мы решимся, то придем сюда после захода солнца.

Затем он повернулся к Аррену, который уже открыл дверь, стремясь уйти поскорее.

После комнаты Хэйра сырая темная улицы показалась им райским садом. Они отправились в верхнюю часть города по кратчайшему пути — крутой каменной лестнице, петлявшей меж заросшими плющом стенами домов. Аррен дышал как загнанная лошадь.

— Уф!.. Вы вернетесь туда?

— Да, вернусь, если только не получу ту же информацию более безопасным путем. Похоже, он готовит нам ловушку.

— Но разве вы не обезопасили себя от воров и тому подобного сброда?

— Обезопасил? — переспросил Сокол. — Что ты имеешь в виду? Неужели ты думаешь, что я хожу, укутавшись в заклинания, как старая бабка, которая спасается от ревматизма? У меня нет на это времени. Я скрыл свое лицо, чтобы никто не узнал о нашей поездке, только и всего. Все дело в том, что в данном путешествии нам не удастся полностью обезопасить себя от всех напастей.

— Конечно, нет, — раздраженно брякнул Аррен, обозлившись на его гордыню. — Да я и не страшусь.

— Хотя не мешало бы, — с напускной серьезностью сказал маг, охладив этой шуткой разошедшегося Аррена. Впрочем, тот и сам не понимал, что на него нашло. У него никогда и в мыслях не было разговаривать таким тоном с Верховным Магом. Но ведь этот Ястреб нисколько не походил на Верховного Мага: курносый нос, круглые, плохо выбритые щеки, какой-то странный, неземной, постоянно меняющийся голос.

— Есть ли смысл в том, что он рассказал вам? — спросил Аррен, поскольку не имел ни малейшего желания возвращаться в ту пыльную комнату над зловонной рекой. — Во всех этих баснях о жизни и смерти, и о возвращении назад после отсечения головы?

— Я не знаю, есть ли в этом смысл. Я хотел поговорить с волшебником, утратившим свой дар. Он сказал, что не потерял его, а отдал… точнее, продал. За что? Жизнь за жизнь, сказал он. Власть за власть. Нет, я не понимаю его, но он заслуживает того, чтобы его выслушали.

Спокойная рассудительность Сокола еще больше смутила Аррена. Он понял, что вел себя будто капризный ребенок. Хэйр заворожил его, но теперь все очарование как рукой сняло, осталось лишь болезненное отвращение, как будто он съел какую-то гадость. Аррен зарекся не раскрывать рот до тех пор, пока не возьмет себя в руки. Тут его нога скользнула по склизкой, гладкой ступеньке, и он с трудом удержался на ногах, ободрав руки о камни.

— Будь проклят этот мерзкий город! — выругался он в сердцах.

— Мне кажется, в этом нет необходимости, — сухо заметил маг.

С Хорттаун ом действительно было что-то не в порядке, сама его атмосфера наводила на мысль, что на нем лежит печать проклятья. Хотя нельзя сказать, что здесь ощущалось присутствие чет-либо чуждого, скорее чего-то не хватало, образовалась какая-то пустота, которая, словно болезнь, разъедала душу всех, кто находился в городе. Даже несвойственное марту тепло послеполуденного солнца казалось удушливой пеленой. На улицах и площадях города кипела торговля, но ее нельзя было назвать ни бойкой, ни упорядоченной. Товары были плохи, цены — непомерно высоки, и на кишевших ворами и разбойными шайками рынках не чувствовали себя в безопасности ни продавцы, ни покупатели. На улицах было крайне мало женщин, да и те ходили, в основном, группками. В городе царили беззаконие и безвластие. Поговорив с людьми, Аррен и Сокол быстро выяснили, что в Хорттауне давно уже не было никакого лорда, консула или мэра. Некоторые из былых правителей города умерли, другие — ушли в отставку, а иные — предательски убиты. Город разбит на районы, у каждого — свой глава, охранники в гавани набивают себе карманы, контролируя порт и так далее. Из города будто вынули сердце. Несмотря на все кипение жизни казалось, что люди просто отбывают номер. Ремесленники, судя по всему, практически утратили интерес к работе, даже разбойники грабили лишь потому, что не были обучены ничему иному. Блеск и нищета огромного портового города мозолили глаза, но чуть в стороне маячили застывшие фигуры хазиманов. А копни поглубже — и все эти лица, запахи и звуки тут же превращаются в призрачное видение. Разноцветье города то и дело блекло этим душным бесконечным вечером, когда Сокол и Аррен разгуливали по улицам, расспрашивая людей. Полосатые навесы, грязные булыжники мостовой, раскрашенные стены — все это буйство красок норовило окончательно расплыться и исчезнуть, превратив Хорттаун в город-призрак, пустой и тоскливый, залитый испепеляющим светом солнца.

Только в самой верхней точке города, куда они поздним вечером зашли передохнуть, эта безнадежная картина всеобщей отключки ненадолго отступила.

— В этом городе нам вряд ли улыбнется удача, — сказал Сокол несколько часов назад, и теперь, после долгих бесцельных скитаний и бесплодных разговоров с незнакомцами, он выглядел угрюмо и устало. Его маскировка поблекла, сквозь добродушное лицо морского торговца просвечивало другое — жесткое и смуглое. Аррену никак не удавалось стряхнуть с себя установившееся с утра дурное настроение. Они сидели на грубом дерне на вершине холма под сенью рощицы деревьев пендик, среди темных листьев которых горели редкие красные бутоны. Отсюда город представлялся им ковром черепичных крыш, спускавшимся к морю. Бухта широко раскинула свои объятия, вытянувшись до самого горизонта. Синим сланцем пылала она под лучами безжалостного солнца. Нс было ей ни конца, ни края. Они сидели, глядя на этот бескрайний голубой ковер. В голове Аррена прояснилось, появилось желание раствориться в этом мире, насладиться им.

Потом они пошли испить водицы из крохотного ручейка, журчащего неподалеку среди бурых скал, который брал начало у прелестного садика на вершине холма за их спинами. Аррен сделал большой глоток и опустил голову в ледяную воду. Затем он выпрямился и продекламировал строки из «Деяний Морреда»:

«Хвала фонтанам Шелиета, серебристому журчанью вод Но долговечнее потока, что жажду в зной мне утолил, Проклятие на имени моем!»

Этим он рассмешил Сокола, да и сам расхохотался. Аррен помотал головой, словно собака, и разлетевшиеся брызги вспыхнули золотом в прощальных лучах заходящего солнца.

И все же им пришлось покинуть рощу и вновь спуститься на улицы. А когда они поужинали у ларька, торгующего жирными рыбными лепешками, ночь уже опустила свой полог. На узких улочках темнело быстро.

— Пора и нам идти, парень, — сказал Сокол, и Аррен спросил: «К лодке?», хотя прекрасно знал, что не к лодке, а в пустую, пыльную и жуткую комнату дома над рекой.

Хэйр поджидал их в дверях.

Он зажег масляную лампу, дабы осветить темную лестницу. Крошечный огонек лампы не переставая дрожал, отбрасывая на стены огромные пляшущие тени.

Хэйр притащил для гостей еще один набитый соломой тюфяк, но Аррен предпочел прежнее место и уселся на пол у двери. Та открывалась снаружи и чтобы охранять ее, он должен был сидеть также снаружи. Однако находиться в темной как гроб прихожей было выше его сил, да и за Хэйром следовало присматривать. Наипервейшая задача Аррена — оградить мага от грязных трюков.

Хэйр держался прямо и не так дрожал. Он почистил зубы и рот. Говорил он сперва довольно здраво, хотя и возбужденно. В свете лампы его глаза казались темными провалами без белков, напоминая глаза животных. Он горячо спорил с Соколом, уговаривая того съесть хази.

— Я хочу взять тебя с собой. Мы пойдем одним и тем же путем. Но прежде мне необходимо убедиться в том, что ты готов. Ты должен съесть хази, чтобы последовать за мной.

— Мне кажется, я смогу следовать за тобой.

— Но не туда, куда я собираюсь. Это не… подвластно заклинаниям.

Казалось, он был не в силах выговорить слова «волшебник» и «волшебство».

— Я знаю, ты можешь добраться до того… места, ну, ты знаешь, до стены. Но это не там. Это — иной путь.

— Если ты пройдешь, то и я пройду.

Хэйр покачал головой. Его красивое, изможденное лицо побагровело. Он частенько глядел на Аррена, изучая его, хотя говорил только с Соколом.

— Смотри: существуют два типа людей, не так ли? Подобные нам и все остальные. Драконы и отличные от них. Люди без Силы на живут, а тлеют вполнакала. Они в счет нс идут. Они не понимают своих снов, боятся темноты. Но те, другие, сверхлюди, не страшатся окунуться во тьму. Мы — сильные.

— До тех пор, пока мы знаем Имена вещей.

— Но там Имена теряют смысл… в том-то все и дело! Это но похоже на то, чем ты занимаешься, о чем знаешь, с чем имеешь дело. Заклинания бессильны. Ты должен забыть их напрочь, чтобы пройти. Вот почему помогает хази — ты забываешь Имена, окружающий мир покрывается пеленой, и ты идешь, дабы взглянуть в глаза действительности. Я хочу отправиться прямо сейчас. Если хочешь разобраться во всем, — следуй моим указаниям. Я повторяю его слова. Чтобы стать повелителем жизни, ты должен стать сверхчеловеком. Тебе необходимо понять, в чем секрет. Я мог бы сказать тебе его Имя, но что такое Имя? Имя нереально, а реальность — повсюду. Драконы не пройдут там. Драконы умрут. Они все умрут. Я принял сегодня столько, что тебе ни за что не угнаться за мной. На мне нет клейма. Когда я отключусь, ты поведешь меня. Помнишь, в чем секрет? Помнишь? Нет смерти. Нет смерти… нет! Никаких больше залитых потом кроватей и сгнивших гробов. Подобно пересохшему ручью перестанет литься кровь. Нет страха. Нет смерти. Уходят Имена, а с ними и Слова, уходит страх. Покажи мне, где я могу затеряться, покажи мне, господин…

Он продолжал, захлебываясь, произносить какие-то слова, похожие на заклятие, и все же не несущие ни магии, ни толики здравого смысла. Аррен вслушивался, стараясь хоть что-нибудь понять. Если бы он только мог! Сокол должен поступить, как его просят, и принять наркотик, дабы понять, о чем болтал Хэйр, что это за тайна, о которой он не хочет или не может поведать. Разве не за этим они здесь? Но, вероятно (Аррен перевел взгляд с восторженного лица Хэйра на другой профиль), маг уже обо всем догадался… Его лицо словно каменная маска. Где тот курносый нос и вкрадчивый взгляд? Ястреб, морской торговец, исчез, позабыт. Теперь здесь сидит маг, Верховный Маг.

Теперь от Хэйра доносилось лишь монотонное бормотание. Сидя скрестив ноги, он вдруг покачнулся. Лицо его осунулось, нижняя губа отвисла. Сидевший напротив него человек, освещенный неясным светом стоявшего между ними масляного светильника, не говоря ни слова протянул руку и поддержал Хэйра. Аррен не заметил его движения. В череде событий зияли провалы, минуты небытия… должно быть, юношу клонило в сон. Вероятно, прошло несколько часов, дело шло к полуночи. Если Аррен заснет, сможет ли он последовать за Хэйром в его сон и добраться до места, до тайной дороги? Наверное, сможет. Теперь это казалось вполне возможным. Но он обязан стеречь дверь. Они с Соколом почти не говорили на эту тему, но оба отдавали себе отчет в том, что к их возвращению этим вечером Хэйр мог подготовить какую-нибудь пакость. Он был когда-то пиратом и знался с разбойниками. Уговора об этом не было, но Аррен знал, что обязан оставаться на страже, ибо пока душа мага витает неизвестно где, тот совершенно беззащитен. Но он, как дурак, оставил свой меч на борту лодки, а какая польза от ножа, если дверь за его спиной внезапно откроется? Но этого не должно произойти: он весь обратился в слух. Хэйр больше не болтал, они с Соколом хранили гробовое молчание. Весь дом погрузился в тишину. Никто не смог бы бесшумно подняться по тем разбитым ступенькам. Если он услышит хоть малейший шум, то заорет во всю глотку, транс будет нарушен, Сокол развернется, защитит себя и Аррена со всей неудержимой яростью разгневанного волшебника… Когда Аррен уселся у двери, Сокол бросил на него мимолетный понимающий взгляд: знак одобрения и доверия. Аррен был часовым. Опасности не существует, пока он начеку. Но как тяжело наблюдать за этими двумя лицами, освещенными крошечным огоньком стоящей между ними на полу лампы. Они неподвижны, глаза открыты, но они не видят ни света, ни пыльной комнаты. Они не замечают окружающего мира, погруженные в иной мир — мир мечты и смерти… надо следить за ними, но не пытаться последовать за ними…

Там, в бескрайней иссушенной тьме, кто-то стоял, маня его к себе. Пошли, — сказал он, властелин теней. В руке он держал крошечный, не больше жемчужины, огонек, и протягивал его Аррену, предлагая ему жизнь. Аррен медленно сделал шаг навстречу ему.

4. МАГИЧЕСКИЙ СВЕТ

Сухость, рот пересох. На языке привкус пыли. Губы его тоже покрыты пылью.

Не отрывая головы от полз он наблюдал за игрой теней. Большие тени двигались и останавливались, увеличивались в размерах и сокращались, мелкие — метались по стенам и потолку, ежесекундно меняя их облик. Еще одна тень застыла в углу, другая — на полу.

Его затылок пронзила боль. В тот же миг в мозгу Аррена будто сверкнула молния, и взор его прояснился: Сокол лежит на спине, подле нега на коленях стоит человек, еще один сует золотые монеты в сумку, а третий стоит, наблюдая, со светильником в одной руке и его, Аррена, кинжалом — в другой.

Если они и говорили что-то, он их не слышал. Аррен воспринимал лишь свои собственные мысли, которые подсказывали ему, что нужно действовать незамедлительно и самым решительным образом. Он тотчас исполнил приказ: Аррен очень медленно прополз вперед пару футов, молниеносным движением левой руки схватил сумку с награбленным, вскочил на ноги и, громко захохотав, выскочил на лестницу. Он скатился по ступенькам в кромешной тьме, не слыша своих шагов и не чуя под собой ног, будто слетел. Выскочив на улицу, он со всех ног бросился в черноту ночи.

На фоне звезд дома казались черными неуклюжими баржами. Свет звезд едва уловимо играл на поверхности реки справа от него и, хотя Аррен не видел, куда ведут улицы, он мог различать перекрестки и всякий раз поворачивал, дабы запутать след. Его преследовали, он отчетливо ощущал чье то присутствие за своей спиной. Они бежали босиком, и громкое пыхтение перекрывало топот их ног. Аррен рассмеялся бы, если бы у него было время. Наконец-то он узнал, что значит быть преследуемым, а не охотником, загоняющим зверя во главе своры… Нужно отстать и оторваться. Он свернул направо и сделал финт: притормозил у моста с высокими парапетами, скользнул в боковую улочку, свернул за угол и, пробежав по набережной до перекрестка, пересек реку по другому мосту. Его ботинки громко стучали по булыжникам, разрывая царившую в городе абсолютную тишину. Аррен остановился у крепления моста, чтобы снять их, но шнурки запутались, а охотников сбить с толку не удалось. За спиной мигнула лампа, тяжелый топот бегущих преследователей приближался. Он не мог оторваться от них. Ему оставалось лишь бежать изо всех сил, держась впереди, чтобы увести их подальше от пыльной комнаты… Вместе с кинжалом они сорвали с него и куртку. Оставшись в одной безрукавке, он несся как ветер, его разгоряченная голова кружилась, боль в затылке обострялась с каждым шагом, но Аррен бежал… бежал… бежал. Сумка мешала ему. Внезапно он швырнул ее на мостовую, и монеты, звеня, брызнули во все стороны.

— Вот ваши деньги! — хрипло крикнул он, задыхаясь. И припустил дальше. Но тут вдруг улица закончилась. Ни перекрестка, ни звездного неба перед ним — тупик. Аррен развернулся и побежал навстречу своим преследователям. Свет фонаря ослепил его, и он с отчаянным криком врезался в них.

Перед ним взад-вперед раскачивался фонарь — слабое желтое пятнышко света в бескрайней движущейся пелене. Он долго смотрел на него. Фонарь светил все слабее, потом, наконец, мигнул и погас. Аррен погоревал над этим немного, или, быть может, он жалел самого себя, понимая, что вот-вот проснется.

Потухший фонарь все так же висел на мачта. Свет восходящего солнца озарял бескрайнюю гладь моря. Бил барабан. Через равные промежутки времени раздавался тяжелый скрип весел. Древесина корабля скрипела и стенала сотнями тоненьких голосков. Человек на носу галеры что-то кричал стоящим перед ним матросам. Мужчины, скованные с Арреном одной цепью, по-прежнему хранили молчание. На каждом были железный обруч на талии и наручники на запястьях, соединенные короткой тяжелой цепью с оковами следующего узника. Железный пояс был также прикован к штырю, вбитому в палубу, так что человек мог сидеть или лежать, но не стоять. Люди набились в маленький грузовой трюм как сельди в бочку, поэтому лечь было никак нельзя. Аррен сидел в переднем углу помещения. Если он поднимал голову, его глаза оказывались на уровне палубного настила шириной в пару футов, между трюмом и перилами.

О том, что случилось прошлой ночью после отчаянной погони и коварного тупика, Аррен помнил очень смутно. Он сражался, его сбили с ног, связали и потащили куда-то. Какой-то человек говорил что-то странным шепчущим голосом. Это было в месте, напоминающем кузницу: там пылал кузнечный горн… Больше он ничего не помнил, хотя догадывался, что находится на невольничьем корабле и его намереваются продать.

Юношу это не слишком волновало. Он страдал от жажды. Все тело ныло, голова раскалывалась. Когда взошло солнце, свет пронзил его глаза копьями боли.

На рассвете каждый невольник получил краюху хлеба и глоток воды из кожаной фляги, которую им подносил к губам человек с хитрым жестким лицом. Его шею охватывал широкий, инкрустированный золотом, кожаный обруч, похожий на собачий ошейник, и когда он заговорил, Аррен узнал этот тихий странный шепчущий голос.

Питье и еда временно облегчили страдания его тела, и в голове у него прояснилось. Для начала юноша взглянул на лица сидящих рядом с ним собратьев по несчастью — троих в его ряду и четверых за их спинами. Некоторые сидели, положив головы на поднятые колени; один, больной или одурманенный наркотиками, безвольно откинулся назад. Рядом с Арреном сидел парень лет двадцати с широким плоским лицом.

— Куда они нас везут? — спросил у него Аррен.

Юноша взглянул на него — их головы находились почти вплотную друг у другу — и, ухмыльнувшись, пожал плечами. Наверное, он хотел сказать, что не знает, решил Аррен, но тут парень зашевелил скованными руками, будто жестикулируя, и открыл свой все еще скалящийся в ухмылке рот, демонстрируя черный обрубок на том месте, где должен был быть язык.

— Должно быть, на Соул, — сказал кто-то за спиной Аррена. — Или на Амрунский Рынок, — подхватил другой, но тут человек в ошейнике, казавшийся вездесущим, нагнулся над трюмом и прошипел:

— Заткнитесь, если не хотите попасть на завтрак акулам, — и все замолкли.

Аррен попытался представить себе эти места: Соул, Рынок Амруна. Там продают рабов. Их баз смущения ставят в ряд перед покупателями, будто рогатый скот или овец на рынке в Бериле. Он будет стоять там в цепях. Кто-то купит его, приведет домой и будет приказывать ему, а он откажется повиноваться. Или подчинится и попытается бежать. И его убьют, так или иначе. Его душа не восставала при мысли о рабстве, ибо он был слишком болен и сбит с толку. Аррен просто знал, что не вынесет этого и в течение недели-другой умрет или будет убит. Несмотря ни на что, его данная перспектива пугала, и он прекратил размышлять о будущем. Юноша уставился вниз, на черный от грязи настил трюма. Солнце жгло его плечи, жажда вновь высушила рот и тисками сжала горло.

Солнце село, пришла ночь, ясная и прохладная. На небе высыпали яркие звезды. Гулко и размеренно бил барабан, задавая ритм веслам, ибо стоял мертвый штиль. Теперь неимоверные страдания причинял холод. Спину Аррена немного согревали скованные ноги сидящего за ним человека, а левый бок — приткнувшийся к нему немой, который сидел скрючившись и мычал что-то на одной ноте. Произошла смена гребцов, и барабан забил вновь. Аррен хотел забыться, но никак не мог уснуть. Его кости ныли, но он не в силах был изменить позу. Он дрожал, терзаемый болью и жаждой, и смотрел на звезды, которые плясали по небу с каждым взмахом гребцов, затем возвращались на свои места и замирали, вновь дергались, возвращались, замирали…

Человек в ошейнике стоял вместе с другими между еще одним трюмом и мачтой, на которой раскачивался маленький фонарь, высвечивая силуэты их голов и плеч.

— Туман, черт его задери, — послышался ненавистный тихий голос человека с ошейником. — Откуда мог взяться туман в Южных Проливах в это время года? Злодейка судьба!

Бил барабан. Звезды взлетали, скользили, останавливались. Рядом с Арреном немой парень вдруг вздрогнул всем телом и, подняв голову, издал ужасный животный вой.

— Тихо там! — взревел второй человек, стоящий у мачты. Немой опять вздрогнул и умолк, стиснув челюсти.

Звезды украдкой скользили в никуда.

Мачта качалась и исчезала. На спину Аррена, казалось, упало холодное покрывало тумана. Барабан запнулся, затем забил снова, но уже тише.

— Густой, как свернувшееся молоко, — сказал хриплый голос где-то над головой Аррена. — Держите ритм! Здесь на двадцать миль вокруг нет ни одной мели!

Обветренная, покрытая шрамами нога возникла из тумана, замерла на миг у лица Аррена и исчезла.

В тумане не ощущалось продвижение вперед — лишь тихое покачивание да скрип весел. Стук барабана был едва слышен. Промозглая сырость пробирала до костей. Туман заливал Аррену глаза, конденсируясь на его волосах. Он старался поймать капли языком и жадно вдыхал влажный воздух, пытаясь утолить жажду. Но зубы его стучали. Холодный металл цепи натирал ему бедро, и оно горело огнем. Барабан бил, бил и вдруг умолк.

Наступила тишина.

— Держать ритм! В чем дело? — раздался хриплый рык с носа. Ответа не последовало.

Корабль слегка покачивался на волнах. За едва различимыми перилами разверзлась пустота. Что-то задело борт корабля. Слабый скрежет прозвучал, словно удар грома в этой мертвой неземной тишине и мраке.

— Мы сели на мель, — прошептал кто-то из пленников, но безмолвие поглотило его голос.

Туман посветлел, будто в его глубинах зажегся огонек. Аррен отчетливо увидел головы людей, прикованных рядом с ним, блеск капелек влаги в их волосах. Судно вновь вздрогнуло. Он подался вперед, насколько позволили цепи, и вытянул шею, пытаясь разглядеть как можно больше. Туман над палубой сиял, словно луна из-за тонкой тучки, холодный и лучезарный. Гребцы сидели неподвижно, как статуи. Члены экипажа сгрудились на шкафуте корабля, их глаза едва заметно светились. Слева по борту одиноко стоял человек. Это от него исходил свет: от его лица, рук и посоха, горевшего подобно расплавленному серебру.

У ног испускавшего свет человека сгорбилась черная тень.

Аррен попытался заговорить, но не смог. Укутанный в это великолепие света Верховный Маг подошел к нему и опустился на голени на палубу. Аррен почувствовал прикосновение его руки и услышал его голос. Вдруг оковы на руках и теле юноши разомкнулись, и по всему трюму зазвенели цепи. Но ни один человек не пошевелился. Аррен попытался встать, но не смог — все тело окоченело от долгого бездействия. Верховный Маг крепко сжал его руку и, опираясь на нее, Аррен выбрался из грузового трюма на палубу.

Верховный Маг отошел в сторону, и слабое свечение озарило застывшие лица гребцов. Он остановился возле человека, который скрючился у перил.

— Я не палач, — отчетливо произнес Сокол суровым голосом, холодным, как магический свет, озаривший туман. — Но во имя правосудия, Эгре, я возьму этот груз на себя: я приказываю твоему голосу пропасть до тех пор, пока у тебя не найдутся слова, достойные произнесения.

Сокол вернулся к Аррену и помог ему подняться на ноги.

— А теперь пойдем, парень, — сказал он, и с его помощью Аррен проковылял вперед и полувполз, полуупал в лодку, качавшуюся у борта корабля. Парус «Ясноглазки» напоминал в тумане крылышко мотылька.

В той же абсолютной тишине и мертвом штиле свет погас, лодка повернулась и скользнула прочь от корабля. Почти тотчас же утонули во мгле черная громада борта галеры, тусклый фонарь на мачте и застывшие гребцы. Аррену показалось, что он слышит голоса, срывающиеся на крик, но звук был очень тих, а вскоре исчез и он. Прошло немного времени, и туман стал редеть, распадаться на клочья, уносимые ветром во тьму. Показалось звездное небо, и «Ясноглазка» бесшумно, как бабочка, летела по морю сквозь ясную ночь.

Сокол укрыл Аррена одеялами и дал ему воды. Он сидел, положа руку на плечо мальчика, когда тот вдруг заплакал. Маг ничего не сказал, но в прикосновении его руки ощущалась нежность и забота. Постепенно, под влиянием тепла, мягкого покачивания лодки и спокойствия в сердце, Аррен расслабился и обрел покой.

Он посмотрел на своего спутника. Смуглое лицо мага больше не испускало неземного сияния. Аррен четко различал его черты в ярком свете звезд.

Лодка летела вперед, влекомая силой магии. Волны, казалось, удивленно шептались у ее бортов.

— Человек в ошейнике, кто он?

— Лежи спокойно. Морской разбойник, Эгос. Он носит этот ошейник, чтобы скрыть шрам на глотке. Похоже, он скатился от пиратства к работорговле. Но на сей раз он поймал медвежонка. — В его сухом спокойном голосе проскользнула тень удовлетворения.

— Как ты меня нашел?

— Волшебство, взятки… Я много времени потерял впустую. Мне не хотелось, чтобы узнали о том, что Верховный Маг и Губернатор Рокка рыщет по трущобам Хорттауна. Я стремился, по мере возможности, по-прежнему сохранять инкогнито. Я выслеживал то одного человека, то другого, пока, наконец, не узнал, что галера с рабами покинула гавань на рассвете. Тут терпение мое лопнуло. Я сел в «Ясноглазку» при полном штиле, приказал ветру наполнить ее паруса, приклеив между делом весла всех кораблей к уключинам — на время. Как они объяснят это, если все волшебство — сплошной обман и надувательство, меня на волнует. Но в запале гнева я упустил корабль Эгре, который отклонился к юго-востоку, дабы обогнуть мели. В тот день у меня все валилось из рук. Хорттаун не приносит удачи… Потом, наконец, я сотворил заклинание поиска и с его помощью обнаружил корабль в кромешной тьме. Теперь ты сможешь уснуть?

— Я в полном порядке, чувствую себя намного лучше.

Согревшись, Аррен и впрямь чувствовал себя неплохо. Тело охватила слабость, но мозг работал в полную силу, резво перескакивая с мысли на мысль.

— Когда ты проснулся? Что с Хэйром?

— Я пробудился на рассвете и мое счастье, что голова оказалась цела: за ухом у меня горела огромная шишка, смахивающая на треснутый огурец. Хэйр находился в наркотическом трансе, когда я уходил.

— Я оказался плохим стражем…

— Но ты же не уснул.

— Нет. — Аррен запнулся. — Это было… Я был…

— Ты шел передо мной. Я тебя видел, — произнес Сокол странным тоном.

— Словом, они подкрались, оглушили нас с тобой как барашков на бойне, взяли золото, хорошую одежду и пригодного к продаже раба, а потом скрылись. Они позарились на тебя, парень. Ты пошел бы по цене хорошей фермы на Амрунском Рынке.

— Они ударили меня недостаточно сильно. Я очнулся и заставил их побегать. Прежде чем они загнали меня в угол, я успел раскидать их добычу по всей улице.

Глаза Аррена блестели.

— Ты очнулся, когда они еще были там… и побежал? Зачем?

— Чтобы увести их от вас. — Удивление, сквозившее в голосе Сокола, внезапно ударило по самолюбию Аррена, и он запальчиво добавил:

— Я решил, что потом они примутся за вас. Я подумал, что они могут вас убить. Я схватил их сумку, чтобы они кинулись за мной, заорал и припустил со всех ног. И они побежали за мной.

— Да-а… они могли бы прикончить меня! — вот и все, что сказал Сокол, и ни слона благодарности. Однако он сел, ненадолго задумался и затем спросил:

— Тебе не приходила в голову мысль, что я к тому времени мог быть уже мертв?

— Нет.

— Сперва убить, а затем ограбить — безопасней всего.

— Я не думал об этом. Я лишь стремился увести их подальше от вас.

— Почему?

— Потому что вы смогли бы защитить нас, вытащить нас обоих оттуда, если бы у вас было время очнуться. Во всяком случае, спаслись бы сами. Я стоял на страже и не справился со своими обязанностями. И потому попытался исправить ошибку. Я охранял вас, ибо жизнь ваша имеет вес. Я буду стоять на страже, или кто иной, но вы ведете нас, вы должны добраться но что бы то ни стало до цели нашего путешествия и исправить вышедшее из строя звено.

— Разве? — сказал маг. — Я сам так думал до прошедшей ночи. Мне казалось, я обрел последователя, но это я следую за тобой, мой мальчик.

Тон его был прохладен, но в нем сквозила искусно скрытая ирония. Аррен не знал, что и сказать. Он был совершенно сбит с толку. Ему казалось, что его проступок — впадение в транс или сон на посту едва ли может быть заглажен тем, что он увел грабителей от Сокола. А теперь выходило, что его подвиг — пустячное дело, тогда как вхождение в транс в самый неподходящий момент — удивительно разумный поступок.

— Простите, милорд, — прошептал он, наконец, непослушными губами, едва не заплакав снова. — Я подвел вас. А вы спасли мне жизнь…

— А ты, возможно, мне, — раздраженно произнес маг. — Кто знает? Они могли перерезать мне глотку перед тем, как уйти. Хватит об этом, Аррен. Я рад, что ты вновь со мной.

Он подошел к ящику с припасами, зажег маленькую жаровню на древесном угле и принялся что-то стряпать. Аррен лежал, уставившись на звезды. Эмоции схлынули, лихорадочная работа мозга прекратилась. И тут до него дошло, что Сокол не собирается разбирать по косточкам каждый его поступок. Он просто принимает их как должное. «Я не палач», — сказал Сокол Эгре ледяным тоном. Но он и не раздает награды. Однако ради Аррена Верховный Маг несся, сломя голову, через море, бросив все свои силы без остатка на его поиски. И сделает это снова. Так уж он устроен.

Сокол был достоин той любви и того доверия, которые Аррен питал к нему. Ибо он, без сомнения, доверял юноше. Значит, Аррен был на правильном пути.

Верховный Маг вернулся, держа в руках чашку дымящегося вина для Аррена.

— Возможно, это поможет тебе уснуть. Осторожно, не обожги язык.

— Откуда взялось вино? Я никогда не видел на борту меха с вином…

— На «Ясноглазке» не все бросается в глаза, — ответил, садясь в темноте рядом с ним, Сокол, и Аррен услыхал его тихий, отрывистый смешок.

Аррен привстал, чтобы выпить вино. Оно было очень хорошим, освежало тело и душу. Юноша спросил:

— Куда мы теперь плывем?

— На запад.

— Куда вы ходили с Хэйром?

— Во мрак. Я не отстал от него, но он заблуждался. Он бродил у внешних границ, на бескрайних пустошах сумасшествия и ночных кошмаров. Его душа стонала в этой мрачной пустыне, словно чайка, затерянная в просторах моря. Хэйр не в силах показать дорогу. Он всегда заблуждался. Несмотря на все свои колдовские способности, он никогда не найдет ее, ибо видит лишь себя одного.

Аррен ничего не понял, но он сейчас и не стремился в это вникнуть. Он ненадолго окунулся во «мрак», о котором говорят волшебники и ему нисколько не хотелось вспоминать об этом. Честно говоря, он боялся спать, ведь ему мог снова присниться тот сон, где черная тень протягивала Аррену жемчужину, шепча: — Пойдем.

Внезапно его мозг заработал в другом направлении.

— Милорд, — начал он, — почему…

— Спи! — отрезал Сокол.

— Я не могу уснуть, милорд. Интересно, почему вы не освободили других пленников?

— Освободил. Я разбил все оковы на этом корабле.

— Но люди Эгре вооружены. Если бы вы заковали их…

— Ну и что? Работорговцев всего лишь шестеро. Гребцы — такие же рабы в цепях, каким был и ты. Сейчас Эгре и его людей либо уже убили, либо сковали, чтобы продать в рабство. Я оставил выбор за ними: драться или попасть на торги. Я не работорговец.

— Но вы же знаете, что они злые люди…

— И поэтому я должен уподобиться им? Позволить, чтобы их поступки предопределяли мои? Я оставляю их выбор за ними, и не позволю им делать выбор за меня!

Аррен молчал, обдумывая услышанное. Немного погодя маг мягко сказал:

— Видишь ли, Аррен, каждый поступок — это не камешек, как думает молодежь, который бросают, а он попадает в цель или пролетает мимо, и на этом все заканчивается. Когда камешек поднимают, земля становится легче, а рука, что держит его, тяжелее. Его бросок сказывается на круговороте звезд, а когда он ударяется во что-то или падает — меняется Вселенная. Каждый поступок влияет на Равновесие всего сущего. Все, что делают ветры и моря, силы земли, воды и света, а также звери и растения — это хорошо и правильно. Эти действия не влияют на Равновесие. Все явления природы — от урагана до крика кита, от падения сухого листочка до полета комара — служат частью Равновесия всего сущего. Но мы, имея власть над миром и друг над другом, должны учиться поступать так, как поступают ветер или комар по природе своей. Мы должны учиться поддерживать Равновесие. Будучи наделены разумом, мы не должны поступать необдуманно. Делая выбор, мы не должны поступать безответственно. Кто я такой — хотя у маня есть на то сила — чтобы карать или поощрять, играя человеческими судьбами?

— Но означает ли это, — спросил юноша, неодобрительно глядя на звезды, — что лишь бездействие поддерживает Равновесие? Несомненно, человек должен действовать, даже не зная всех последствий своего поступка, ведь что-то же, в конце концов, нужно делать.

— Не бойся. Человеку гораздо проще совершить какой нибудь поступок, чем воздержаться от оного. Мы будем продолжать творить добро и зло… Но если всеми нами вновь будет править король и ему потребуется совет волшебника, как в старые добрые времена, а я окажусь тем самым магом, то я скажу ему: «Милорд, не делайте ничего кроме того, что благородно, достойно похвалы или добродетельно; не делайте ничего кроме того, что кажется правильным; делайте только то, что вы должны делать, причем если вы не можете поступить иначе».

В его голосе было что-то, заставившее Аррена повернуться и взглянуть на него. Глядя на ястребиный нос, испещренную шрамами щеку, темные, искрящиеся глаза, юноша подумал, что от лица мага вновь исходит сияние. И Аррен смотрел на него с любовью, смешанной со страхом, думая: «Насколько же он превосходит меня». Вглядевшись пристальное, юноша понял, наконец, что это не магический свет, не холодный ореол волшебства обрисовал каждую черточку лица Сокола, а обычный дневной свет — свет занимающегося утра. Эта сила превосходила силу Верховного Мага. И годы не пощадили Сокола, как и любого другого человека. У него были морщины, и он выглядел уставшим. Становилось все светлее. Маг зевнул…

Вот так глазея, удивляясь и размышляя, Аррен, наконец, уснул. А Сокол сидел рядом с ним, наблюдая за тем, как занимается заря и восходит солнце. Он точно изучал сокровище, пытаясь найти в нем хоть какой-нибудь изъян: треснувший камень или мутное пятнышко.

5. МОРСКИЕ ГРЕЗЫ

Поздним утром Сокол убрал магический ветер и отдал лодку на волю ветра земного, который тихонько дул с юго-запада. Справа по борту ускользали прочь далекие холмы южного побережья Ватхорта. Их приобретшие голубоватый оттенок вершины едва возвышались над поверхностью моря, смахивая на призрачные волны.

Аррен проснулся. Бескрайние воды моря грелись во всепроникающем сиянии жаркого золотистого полудня. На корме лодки в одной лишь набедренной повязке и в тюрбане, сделанном из моряцкой робы, сидел Сокол. Он тихонько напевал что-то, отбивая ладонями на сиденье, словно на барабане, легкий монотонный ритм. Песенка, что он напевал, не походила ни на заклинания; ни на сказания о деяниях героев или королей. Этот забавный набор бессмысленных слов мог напевать мальчишка, который в одиночку пас коз на заоблачных вершинах Гонта бесконечным летним днем.

Из моря выпрыгнула рыба и пролетела далеко-далеко на своих мерцающих холодным светом плавниках, напоминающих крылышки стрекозы.

— Мы в Южном Пределе, — сказал Сокол после того, как допел песенку. — Это странный уголок мира, где рыбы летают, а дельфины, говорят, умеют петь. Но вода здесь вполне подходящая для купания, к тому же достиг взаимопонимания с акулами. Смой с себя следы грязных лап работорговцев.

У Аррена ныл каждый мускул, и поначалу он не мог даже пошевелиться. Кроме того, юноша был никудышным пловцом, ибо с неспокойным морем Энлада скорее сражаешься, чем плаваешь в нем, и поэтому быстро выдыхаешься. Сперва это синее море показалось ему холодным, а затем — восхитительным. Боль покинула его тело. Он сновал у борта «Ясноглазки» словно морской змей, поднимая фонтаны брызг. Присоединившийся к нему Сокол рассекал воду более уверенными взмахами рук. Покорная и надежная «Ясноглазка» поджидала их, трепеща белым крылом паруса над сверкающим морем. Аррен погнался за выпрыгнувшей из моря рыбой. Та нырнула, затем вновь выпрыгнула. Спасаясь от него, она то плыла в воздухе, то летела в глубинах моря.

Гибкий, покрытый золотистым загаром паренек резвился, наслаждаясь водой и теплом, пока солнце не село в море. Смуглый худощавый мужчина плавал со свойственной возрасту степенностью, экономно расходуя силы. Накупавшись, он соорудил навес из парусины и, держа лодку ни курсе, с нескрываемой нежностью следил за мальчиком, который гонялся за летающей рыбой.

— Куда мы направляемся? — спросил Аррен после того, как поел пересоленного мяса и черствого хлеба и уже готов был вновь погрузиться в сон.

— Лорбанери, — ответил Сокол, и эти тихие бессмысленные звуки явились последним словом, что услышал Аррен этой ночью, поэтому грезы его сперва вертелись вокруг них. Ему снилось, что он прогуливается по чему-то розоватому, испещренному золотыми и лазурными нитями, ощущая какое-то дурацкое удовлетворение, и кто-то говорит ему: «Это — шелковые поля Лорбанери, куда никогда не добирается тьма.» Но затем, на исходе ночи, когда в весеннем небе сияют осенние звезды, ему приснилось, что он в разрушенном доме. Там все высохло, вокруг одна лишь пыль да гирлянды рваных паутин. Ноги Аррена запутались в переплетении паутины, ее лоскутки лезли ему в ноздри и рот, мешая дышать. Но хуже всего было то, что Аррен узнал в этой заброшенной комнате с высоким потолком зал Большого Дома Рокка, где он обедал с Мастерами.

Юноша проснулся веясь в лоту, сердце его рвалось из груди, ноги упирались в сиденье. Пытаясь отогнать дурной сон, Аррен сел. Свет на востоке еще не забрезжил, но тьма там уже посерела. Скрипела мачта. Где-то высоко над ним тускло мерцал парус, по-прежнему туго натянутый северовосточным бризом. На корме крепко спал, не издавая ни звуков, его компаньон. Аррен снова улегся и дремал до тех пор, пока яркий дневной свет окончательно не разбудил его.

О таком синем и спокойном море, как в тот день, он и мечтать не мог. Вода была столь теплой и прозрачной, что купание в ней напоминало скольжение или парение в воздухе — странное, похожее на сон, ощущение.

Около полудня Аррен спросил:

— Придают ли волшебники какое-либо значение снам?

Сокол удил рыбу и был полностью поглощен своим занятием. После долгого молчания он спросил:

— А в чем дело?

— Интересно, есть ли в них хоть доля правды?

— Несомненно.

— Являются ли они вещими?

Но тут у мага клюнуло, и десять минут спустя, после того, как он выудил их обед — превосходного серебристо-голубого морского окуня, — вопрос был начисто забыт.

Во второй половине дня, когда они отдыхали под навесом, защищавшим их от палящих лучей солнца, Аррен спросил:

— Что мы будем искать на Лорбанери?

— То, что мы ищем, — ответил Сокол.

— На Энладе, — сказал после некоторой паузы Аррен, — рассказывают притчу о мальчике, чьим школьным наставником был камень.

— Да-а?.. И чему он его учил?

— Не задавать вопросы.

Сокол фыркнул, словно подавляя смешок, и сел.

— Ну, ладно, — сказал он. — Хотя я предпочитаю помалкивать, когда сам толком не знаю, о чем говорить. Почему иссякла магия в Морттауне, Нарведуене и, возможно, во всех Пределах? Ведь именно это мы стремимся узнать, не так ли.

— Да.

— Слыхал ли ты старую поговорку: «ВПределахиграют по другим правилам?» Ее используют моряки, но пошла она от волшебников и означает, что магия привязана к месту. Мощное заклинание, действующее на Рокке, может оказаться пустыми словами на Иффише. Слова Творения, используемые в конкретном заклинании, обычно помнят не все: одно слово здесь, другое — там. К тому же текст заклинания неразрывно связан с землей и водой, ветрами и падением света — словом, с местом, где оно произносится. Я однажды заплыл так далеко на Запад, что ни ветер, ни вода нс подчинялись моим приказам, игнорируя свои Настоящие Имена, или, что больше похоже на правду, меня самого. Ибо мир наш очень велик, никто не знает, где кончается Открытое Море, и быть может, существуют кроме нашего мира еще и другие миры. Я сомневаюсь, что среди этой бездны пространства и океана времени произнесенное слово, каким бы оно ни было, сохранит повсеместно и навечно свою силу и смысл, если это только не произнесенное Сегоем Первое Слово, создавшее мир, или не Последнее Слово, которое не было и не будет произнесено, пока все не сгинет в небытие… Итак, даже среди горстки островов известного нам мира — Земноморья, имеют место различия, тайны и перемены. И нет места более загадочного и неисследованного, чем Южный Предел. Лишь немногим волшебникам со Внутренних Островов довелось пообщаться с населяющими его людьми. Они не привечают колдунов, поскольку пользуются, согласно поверью, магией, отличной от нашей. Однако слухи об этом крайне расплывчаты и вполне возможно, что искусство магии там просто не было оценено по достоинству и не получило широкого распространения. Если я прав, то тому, кто задумал уничтожить магию, здесь будет действовать легче, и она ослабнет тут гораздо раньше, чем на Внутренних Островах. И вот мы слышим байки о несостоятельности магии на Юге. Дисциплина — это русло, придающее потоку наших действий силу и осмысленность. Там, где нет единого направления деяния людей слабеют, расплываются и пропадают без следа. Например, та толстуха с зеркалами утратила свое искусство и решила, что у нее никогда его и не было. А Хэйр жует свой хази и думает, что он продвинулся дальше, чем ходят самые великие маги, а на самом деле он потерялся, едва ступив на поле грез… Но куда, как емукажется, он ходит? Что он ищет? Что поглотило его магическую силу? Мне кажется, мы собрали достаточно сведений о Хорттауне и теперь продвигаемся на юг, к Лорбанери, чтобы поглядеть, как там обстоят дела у волшебников, а также попытаться найти то, что мы должны отыскать… Тебя удовлетворил мой ответ?

— Да, но…

— Тогда позволь камню немного отдохнуть! — отрезал маг. Затем он сел возле мачты в желтоватой душной тени навеса и устремил свой взгляд в море, на запад, а лодка неспешно плыла, влекомая ветром, сквозь марево дня на юг. Сокол сидел прямо и неподвижно. Шли часы. Аррен пару раз искупался, тихонько поплавав у борта лодки, ибо он не хотел оказаться на пути устремленного на запад пристального взгляда этих темных глаз, который, казалось, заглядывал далеко за сверкающую линию горизонта, за синеву воздуха, за пределы света.

Наконец, Сокол вынырнул из пучины молчания и заговорил, но произносил при этом не больше одного слова за раз. Воспитание Аррена позволяло ему быстро распознать чувства, скрываемые за маской учтивости и сдержанности. Он понимал, что у его спутника тяжело на душе. Аррен нс задавал больше вопросов и лишь вечером поинтересовался:

— Если я спою, может, это развеет ваши мысли?

— Смотря как споешь, — несколько вымученно пошутил Сокол.

Аррен сел, прислонившись спиной к мачте, и запел. Его голос уже не был столь высок и чист, как в те годы, когда с ним занимался главный музыкант Дворца в Бериле, добиваясь созвучия со своей арфой: верхние тона стали хриплыми, а нижние — напоминали печальные и чистые звуки виолы. Он пел «Элегию дляБелогоМага» — песню, которую сочинила Эльфарран, когда она, узнав о смерти Морреда, дожидалась своей собственной смерти. Петь эту песню нелегко и исполняют ее нечасто. Сокол слушал молодой, сильный, уверенный и печальный голос Аррена, витавший меж предзакатным небом и морем, и его глаза заволакивала пелена слез.

Исполнив эту песню, Аррен немного помолчал, затем стал тихонько напевать менее скорбные мелодии, пытаясь развеять давящее однообразие полного безветрия, тяжело вздымающегося моря и слабеющего света, возвещавшего о скором приходе ночи.

Когда он замолк, воцарилась гробовая тишина. Ветер окончательно стих, волна спала, лишь изредка поскрипывали снасти да стонало дерево. Море лежало умиротворенное и над ним одна за другой зажигались звезды. На юге вдруг ярко вспыхнул желтый огонек, рассыпая по воде золотые блестки.

— Глядите! Маяк! — воскликнул Аррен.

Немного погодя:

— А может, это звезда?

Сокол некоторое время пристально смотрел на огонек, а потом сказал:

— Должно быть, это звезда Гобардон. Ее можно увидеть лишь в Южном Пределе. Гобардон означает Корона. Курреккармеррук учил нас, что если продолжать плыть на юг, то над горизонтом вслед за Гобардоном встают еще восемь ярких звезд, образуя гигантское созвездие, которое, как говорят одни, похожа на бегущего человека, или, как утверждают другие, на Агнен — руну Конца.

Они увидели, как взошедшая звезда озарила неспокойный морской горизонт и уверенно засияла в небе.

— Ты так пел песню Эльфарран, — сказал Сокол, — будто разделил с ней ее печаль, заставив и меня сопереживать вместе с тобой… Из всех преданий Земноморья это сказание всегда вызывало во мне самый сильный отклик. Морред, проявивший величайшее мужество перед лицом безысходности, Серриад

— добрый король, родившийся после полосы отчаяния. И она, Эльфарран. Я совершил величайшее зло, которое только мог совершить, ради ее красоты, которую я надеялся вернуть. И я видел ее… на какой-то миг передо мной предстала Эльфарран.

По спине Аррена пробежали мурашки. Он сглотнул и сидел молча, уставившись на пленительную, роковую, желтую как топаз звезду.

— А кто твой герой? — спросил его маг, и Аррен ответил:

— Эррет-Акбе.

— Он действительно был величайшим из всех великих.

— Но мне не дает покоя мысль о том, как он погиб; в одиночестве; сражаясь с драконом Ормом на берегу Селидора. Эррет-Акбе мог бы править всем Земноморьем. Однако он сделал свой выбор.

Маг промолчал. Некоторое время каждый был погружен в свои думы. Затем Аррен спросил, не отрывая взгляда от желтого Гобардона:

— Правда ли, что мертвых можно вернуть к жизни с помощью магии?

— Да, можно, — ответил маг.

— Но каким образом? И делалось ли это когда-нибудь?

Казалось, что его спутник отвечал с большой неохотой.

— С помощью заклинаний Вызова, — сказал он, поморщившись. Аррен решил, что Сокол не скажет больше ни слова, но тот вдруг продолжил:

— Подобные заклинания содержатся в «Наследии Пална». Мастер Вызова не пользуется этим знанием и не рассказывает о нем студентам. Используют его редко и, как мне кажется; всякий раз без должного на то основания. Эти великие заклинания составил много веков назад Серый Маг Пална. Он вызывал души героев и магов, в том числе даже Эррет-Акбе, чтобы те советом помогли лордам Пална в их войне и правлении.

— И что произошло?

— Советы мертвых не подходят живым. Для Полна настали дурные времена. Серый Маг был изгнан и сгинул без следа.

Маг отвечал с явной неохотой, но он не обрывал свой рассказ, словно чувствуя, что у Аррена есть право знать обо всем этом. А юноша настаивал:

— Значит, сейчас никто на пользуется этими заклинаниями?

— Мне известен лишь один человек, который в свое время широко применял их.

— Кто он?

— Он жил на Хавноре и считался рядовым чародеем, но способности, заложенные в него природой, делали его великим магом. Он зарабатывал деньги своим искусством, вызывая для каждого, кто платил ему, любой дух, какой бы они не пожелали: умершего мужа, жены или ребенка. Его дом кишмя кишел беспокойными тенями прошлых столетий, прекрасными женщинами эпохи Королей. Я видел как он, забавы ради, вызвал из Безводной Страны моего старого наставника Неммерле, который был Верховным Магом в дни моей юности. И душа великого человека явилась на его зов, словно собачонка к хозяину. Я разозлился и бросил ему вызов. Тогда я не был еще Верховным Магом. Я сказал: «Ты заставляешь мертвых приходить в свой дом. Не желаешь ли ты посетить вместе со мной их дома?» И я заставил его пойти, хотя он сопротивлялся, как только мог, менял облик и громко рыдал в темноте.

— Так ты убил его? — прошептал завороженный рассказом Аррен.

— Нет! Я взял его с собой и вернулся обратно вместе с ним. Тот, кто с такой легкостью вызывал мертвых, сам, оказывается, боялся смерти — своей собственной смерти — больше, чем любой из известных мне людей. У стены из камней… Но я, однако, рассказываю тебе больше, чем положено знать новичку. Хотя ты уже не новичок.

Пристальный взгляд мага пронзил сумрак и впился в глаза Аррена, приведя того в смущение.

— Ладно, не важно, — сказал Верховный Маг. — Есть на границе, между миром живых и миром мертвых каменная стена. Переступив через нее, душа уходит в мир мертвых, а живой человек может пересечь ее и вернуться, если он знает путь… У каменной стены этот человек припал к земле со стороны мира живых. Он вцепился в камни обеими руками, плача и стеная. Я заставил его идти дальше. Его страх раздражал и злил меня. Мне следовало бы понять, что я поступаю неверно. Но я просто обезумел от гнева и уязвленного самолюбия. Он был силен, и я стремился доказать, что я — сильнее.

— Что он делал потом… когда вы вернулись?

— Пресмыкался, клялся больше никогда не использовать «Наследие Пална» и целовал мне руку. Он убил бы меня, если бы осмелился.

— Что с ним стало?

— Он уехал с Хавнора на запад, возможно, на Палн. Я больше ничего о нем не слышал. Он и в те времена был уже в возрасте, хотя по-прежнему оставался полным сил человеком, напоминавшим по сложению борца-тяжеловесна. Сейчас его, наверное, уже нет в живых. Я даже не могу припомнить его имя.

— Его Настоящее Имя?

— Нет, его-то я помню… — тут Сокол сделал паузу, и на некоторое время воцарилась абсолютная тишина.

— На Хавноре его звали Коб, — продолжил маг изменившимся осторожным тоном. Уже стемнело, и выражение его лица разглядеть но удалось. Аррен увидел, как он повернулся и устремил свой взор к желтоватой звезде, поднявшейся теперь еще выше над волнами и разбросавшей по ним тоненькие, словно паутинка, золотые лучики. Спустя некоторое время Сокол сказал:

— Порою, даже бодрствуя, мы вдруг оказываемся лицом к лицу с тем, что давным-давно позабыто, и произносим слова, которые кажутся нам чушью, ибо мы боимся разглядеть их подлинное значение.

6. ЛОРБАНЕРИ

Через десятимильное пространство сверкающей на солнце воды Лорбанери казался зеленым-презеленым, словно яркий мох на раковине фонтана. По мере приближения сквозь зеленую пелену проступили листья и стволы деревьев, отбрасывающие тень, дороги и дома, лица и одежда людей, пыль — словом, все, что присуще любому острову, на котором живут люди. И все же он, несмотря ни на что, оставался зеленым, ибо каждый акр земли, который не был застроен или отдан под дороги, занимали низенькие деревца с округлой кроной. Их листьями питались червячки-шелкопряды, выделения которых скручивали в нить, затем делали из них ткани мужчины, женщины и дети Лорбанери. С наступлением сумерек воздух кишел небольшими серыми летучими мышами, что питались червячками. Они съедали многих, но оставались безнаказанными, ибо ткачи считали, что убийство серокрылых летунов — крайне дурная примета. Ведь раз люди живут за счет червячков, рассуждали они, значит и у крохотных летучих мышей, несомненно, есть на то право.

Смешные домишки с расположенными наобум оконцами и соломенными крышами сплошь покрывал зеленый ковер лишайника и мха. Это был процветающий остров, впрочем, как и все острова Предела, что, казалось, подтверждали ярко раскрашенные, добротно построенные дома, большие прядильные колеса и ткацкие станки в коттеджах и мастерских, каменные причалы миниатюрной гавани Сосары, где могли пришвартоваться несколько торговых судов. Однако в ней нс было торговых галер. Краска на домах выгорела, отделка давно не обновлялась, а большинство колес и станков бездействовали, покрытые пылью и заросшие паутиной, тянущейся от педали к педали, от основы к станине.

— Волшебники? — переспросил мэр Сосары, низенький человечек с лицом столь же грубым и темным, как и подошвы его босых ног. — На Лорбанери нет волшебников. И никогда не было.

— Кто бы мог подумать? — удивленно воскликнул Сокол. Он сидел вместе с восемью-девятью жителями деревни, прихлебывая настойку из ягод харбы — некрепкий горьковатый напиток. Ему пришлось сказать им, что он ищет в Южном Пределе камень эммель, но Сокол не стал скрывать под маской ни свою внешность, ни лицо своего спутника. Аррен лишь спрятал свой меч в лодке, а Сокол сделал невидимым прихваченный с собой магический посох. Островитяне встретили их угрюмо и враждебно и были готовы в любой момент вновь вернуться к этому состоянию. Лишь находчивость и авторитет Сокола покуда удерживали их.

— Судя по деревьям, у вас здесь, должно быть, имеются прекрасные садовники, — сказал он. — Как они оберегают сады от поздних заморозков?

— Да никак, — ответил тощий мужичок с того конца шеренги жителей деревни. Они все сидели в ряд под соломенным навесом, привалившись спинами к стене постоялого двора. У их босых ног барабанил по земле сильный, но теплый апрельский дождик.

— Опасен дождь, а не мороз, — сказал мэр. — Гниют коконы шелкопрядов. Но остановить дождь человек не в силах. Да никто и не пытается сделать это.

Он был агрессивно настроен по отношению к волшебству и чародеям; остальные, казалось, не разделяли его категоричности.

— Пока старик был жив, — сказал один из них, — в это время года дождя, как правило, не было.

— Кто? Старый Милди? Да, его уже нет в живых. Он умер, — подтвердил мэр.

— Его обычно звали Садовником, — сказал тощий. — Да, Садовником, — подхватил другой, и опустилась непроницаемая, словно пелена дождя, тишина.

Арен сидел за окном единственной комнаты постоялого двора. Он снял со стены висевшую там старую лютню — трехструнный инструмент с длинным грифом, широко распространенный на Острове Шелка, — и теперь тихонько наигрывал на ней, стараясь не перекрывать стук капель дождя по соломенному навесу.

— На рынках Хорттауна, — сказал Сокол, — я видел ткань, которую выдавали эа шелк с Лорбанери. Иногда это действительно был шелк, но ни разу — с Лорбанери.

— Времена наступили тяжелые, — сказал тощий человек, — уже четыре года это длится, пятый пошел.

— Уж пять лет прошло с того Кануна Вспышки, — сказал чавкающим, самодовольным голосом какой-то старик, — когда умер старый Милди, да, умер… ведь он был моложе меня. В Канун Вспышки он умер.

— Недостаток товара поднимет цены, — заметил мэр, — за один рулон голубого материала мы выручим столько, сколько некогда за три рулона.

— Если сможем продать. Где корабли-то? Да и краска паршивая, — возразил тощий, вызвав там самым получасовую дискуссию относительно качества красителей, используемых в больших станках.

— А кто делает красители? — спросил Сокол и вызвал тем самым новый всплеск эмоций. В результате выяснилось, что весь процесс крашения — это прерогатива одной семьи, члены которой, ко всему прочему, называли себя колдунами. Но если они и являлись таковыми, то теперь утратили свое искусство, и никто другой, как метко подметил тощий мужичок, не смог отыскать его.

Все они, исключая мэра, сошлись на том, что знаменитая лазурь Лорбанери и тот не имеющий себе равных пурпур — «пламя дракона», что некогда носили королевы Хавнора, уже не те, что раньше. Чего-то в них не хватало. Жаловались на несвоевременные дожди, на красители, на очистители.

— А может, виноваты глаза людей, не умеющих отличить подлинную лазурь от голубой грязи, — добавил тощий и свирепо взглянул на мэра. Тот не принял брошенный вызов, и все снова замолчали.

Легкое вино, казалось, лишь усугубило их подавленность и на лицах островитян застыли хмурые маски. Тишину нарушали только стук дождевых капель по бесчисленным листьям садов в долине, шепот моря внизу на окраине деревни да мурлыканье лютни в темноте за дверьми.

— Умеет ли петь этот твой изнеженный паренек? — спросил мэр.

— Да, умеет. Аррен, спой нам чего-нибудь.

— Я не могу заставить эту лютню играть не в миноре, — улыбаясь, сказал выглянувший в окно Аррен. — Ей хочется рыдать. Что вы желаете послушать, добрые хозяева?

— Что-нибудь новенькое, — проворчал мэр.

Лютня легонько затрепетала. Юноша уже нашел с ней общий язык.

— Вот это, видимо, вы здесь еще не слышали, — сказал он и запел:

«У белых Проливов Солеа И согнутых красных ветвей Склонивших соцветья свои Над головою твоей, Поникшей от горя утраты Любимого твоего, Клянусь я именем матери И отца своего, Я, Серриад, сын Морреда, Клянусь у цветущих ветвей Помнить всегда злодеянье И горе родимой моей…

…всегда, всегда…»

Они застыли, как изваяния: угрюмые лица и грубые, отмеченные печатью тяжелой работы, руки и тела. Люди сидели не шелохнувшись и слушали теплым дождливым южным вечером песню, такую же надрывную и тоскующую, как крик серого лебедя среди холодных морей За. Даже после того, как смолкла лютня, они еще долго хранили молчание.

— Странная музыка, — неуверенно произнес кто-то.

Другой, убежденный в абсолютном превосходстве острова Лорбанери над всеми и во всем, заявил:

— Чужеземная музыка всегда странна и мрачна.

— Сыграйте нам что-нибудь свое, — попросил Сокол. — Я и сам не прочь послушать какую-нибудь веселенькую песенку. Паренек всегда поет о древних умерших героях.

— Давай, я попробую, — сказал последний из говоривших, откашлялся и затянул песенку о старом добром барреле вина и гей, гей, мы идем! Но никто не подхватил разудалый мотивчик, и он уныло продолжал свои «гей, гей».

— Нс поют больше старые добрые песни, — сказал он со злостью. — В том виноваты юнцы, всегда пытающиеся изменить ход вещей и не желающие учить старинные песни.

— Дело не в этом, — возразил тощий. — Все вокруг пошло наперекосяк. Ничто больше не идет своим чередом.

— Да, да, — проскрипел самый старый из присутствующих здесь. — Удача покинула нас. Вот так-то. Удача покинула нас.

После этих слов говорить больше стало не о чем. Жители деревни уходили парами-тройками, пока не остались лишь Сокол по одну сторону окна, и Аррен — по другую. И тут Сокол, наконец, рассмеялся. Но в смехе его не было радости.

Вошла застенчивая жена владельца постоялого двора, постелила им на полу и ушла. Они улеглись спать. Но среди стропил под потолком кишмя кишели летучие мыши. Они всю ночь, пронзительно визжа, носились туда-сюда сквозь незастекленные окна. Лишь на рассвете они все вернулись на место и утихомирились, повиснув крохотными серыми сверточками вниз головой на стропилах.

Наверное, из-за мышиной возни Аррен засыпал с трудом. Уже много ночей он не спал на берегу. Его тело отвыкло от неподвижности земли, и когда Аррен уснул, ему представилось, что он качается, качается… затем пол уходит из-под него… и он мгновенно проснулся. Когда Аррен, наконец, заснул вновь, ему приснилось, что он прикован в трюме невольничьего корабля. Вокруг него другие люди, но все они мертвы. Он рванулся из этого сна еще яростнее, чем из предыдущего, но, едва освободившись, вновь провалился в него. В конце концов, ему привиделось, что он остался на корабле один, но по-прежнему закован в цепи и не в силах пошевелиться. Затем странный монотонный голос сказал ему на ухо: «Сбрось оковы». Юноша попытался приподняться, и ему это удалось: он встал. Аррен очутился на какой-то обширной сумеречной пустоши, под давящим небом. Земля и спертый тяжелый воздух были пронизаны страхом, первобытным ужасом. Это место пугало, оно являлось воплощением страха, и он находился здесь, где отсутствовали дороги. Аррену необходимо было найти путь наружу, но здесь его не было, и он был беспомощен, словно дитя или крошечная букашка, а место было обширным, необъятным. Он побрел куда-то, споткнулся и проснулся.

Даже теперь, когда он бодрствовал, страх по-прежнему гнездился в его душе: то место оставалось таким же обширным и необъятным. Его душила непроницаемая тьма комнаты, и он попытался отыскать звезды в сером квадрате окна, но несмотря на то, что дождь кончился, звезд не было. Аррен лежал без сна, испуганный до смерти, а летучие мыши носились туда-сюда на своих бесшумных кожистых крыльях. Временами он слышал их писк, настолько высокий, что был еле уловим для человеческого слуха.

Пришло ясное утро, и они встали рано. Сокол настойчиво расспрашивал всех о камне эммель. Хотя ни один из горожан толком не знал, где его искать, у каждого была на этот счет своя теория, и они горячо спорили друг с другом, а маг внимательно слушал, выуживая, однако, сведения отнюдь не о камне. Наконец, они с Арреном отправились по дороге, указанной им мэром — к карьеру, где добывали окрашенный в голубой цвет грунт. Но на полпути Сокол свернул в сторону.

— Здесь должен быть дом, — сказал он. — Они говорили, что семья красильщиков и дискредитированных магов живет поблизости от этой дороги.

— Будет ли от разговора с ними какой-нибудь прок? — спросил Аррен, слишком отчетливо помнивший Хэйра.

— Существует место, где таится корень всех бед, — резко бросил маг. — Место, куда утекает удача. Мне нужен проводник, который довел бы меня до него!

И он зашагал дальше. Аррену ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.

Дом стоял особняком посреди собственного сада — прелестное каменное строение, которое, однако, как и весь участок вокруг него, имело весьма запущенный вид. Выцветшие коконы несобранных шелкопрядов висели на поломанных ветках, дохлые личинки и мотыльки толстым слоем покрывали почву под деревьями. На окруженном близко посаженными деревьями доме лежала печать запустения, и когда они подошли к нему, Аррену вдруг вспомнился его ночной кошмар.

Дверь отворилась прежде, чем они приблизились к ней. Наружу выскочила седая женщина, вытаращила на них покрасневшие глаза и завопила:

— Вон, будьте вы прокляты, воры, клеветники, бесстыжие лгуны и пошлые кретины! Убирайтесь прочь отсюда! Пусть удача навечно оставит вас!

Сокол остановился, глядя на нес с некоторым удивлением, затем сделал странный быстрый жест рукой и сказал одно лишь слово:

— Изыди!

Женщина тут же замолкла и уставилась на него.

— Зачем ты это сделал?

— Дабы отвести твои проклятия.

Она внимательно оглядела его и, наконец, хрипло спросила:

— Чужеземцы?

— Мы с Севера.

Она подошла поближе. Поначалу Аррен был склонен посмеяться над старухой, визжащей на пороге собственного дома, но когда он рассмотрел ее получше, ему стало стыдно за себя. Одежда женщины была грязна и неопрятна, изо рта у нее воняло, а в глазах ее застыла боль.

— Я больше не в силах проклясть, — сказал она. — Не в силах.

Старуха повторила жест Сокола.

— Там, откуда вы пришли, все еще делают так?

Он кивнул, продолжая смотреть на нее в упор, и она выдержала его взгляд.

Внезапно выражение ее лица изменилось, и женщина спросился:

— А где твой посох?

— Я не показываю его здесь, сестра.

— Нет, ты не должен поступать так. Это нить, на которой держится твоя жизнь. Подобно тому, как смысл моей жизни заключался в моей силе. Поэтому я утратила ее, забыв все, что знали: все Слова и Имена. Они ушли по тоненьким ниточкам, похожим на паутинки, из моих глаз и рта. В мире существует отверстие, и в него уходит свет. А Слова уходят вместе с этим светом. Ты знаешь об этом? Мой сын целыми днями сидит, уставившись во тьму, и ищет это отверстие. Он говорит, что будет лучше видеть, если ослепнет. Он утратил навык красильщика. А мы были Главными Красильщиками Лорбанери! Взгляни!

Она продемонстрировала свои тонкие сильные руки, испещренные от кончиков пальцев до плеч несмываемыми пятнами красителей.

— Эти следы никого не вытравить с кожи, — сказала она, — но мозг отмыт начисто. В нем не осталось ни одного рецепта. Кто вы?

Сокол промолчал. Его глаза вновь встретились с глазами женщины, и стоявший в стороне Аррен с тревогой наблюдал за ними.

Она снова вздрогнула и прошептала:

— Я знаю, кто ты…

— Да, родственные души узнают друг друга, сестра.

Интересно было наблюдать ее реакцию: она сперва в ужасе отпрянула от мага, намереваясь убежать, потом подошла к нему, словно желая пасть на колени у его ног.

Он удержал ее, взяв за руку.

— Хочешь ли ты вернуть обратно свою силу, искусство, знание Имен? Я могу дать тебе это.

— Ты — Великий Человек, — прошептала она. — Ты Король Теней, Повелитель Мрака…

— Нет, я не король. Я человек, простой смертный, брат твой, подобный тебе.

— Но ведь ты никогда не умрешь!

— Умру.

— Но ты вернешься и будешь жить вечно.

— Ни я, не любой другой человек не в силах вернуться.

— Тогда ты не… не из Повелителей Тьмы, — нахмурившись, произнесла она, взглянув на него с некоторым подозрением и с меньшим страхом. — Но ты из Великих. Не так ли? Как тебя зовут?

Суровое лицо Сокола на мгновение помягчело.

— Этого я не могу тебе сказать, — вежливо ответил он.

— А вот я открою тебе секрет, — сказала она. Старуха теперь стояла прямо, глядя ему прямо в глаза, и в голосе ее появились прежние властные нотки. — Я не хочу жить, жить и жить вечно. Лучше бы мне вернули обратно Имена вещей. Но нет они сгинули, и потеряли теперь всякий смысл. Больше нет секретов. Хотите знать мое Имя?

Глаза ее вспыхнули, пальцы сжались в кулаки, старуха подалась вперед и прошептала:

— Меня зовут Акарен.

Затем она крикнула во весь голос:

— Акарен! Акарен! Меня зовут Акарен! Теперь все знают мое тайное Имя, мое Настоящее Имя, и больше нет секретов, нет правды, и нет смерти… смерти… смерти… смерти!

Она, всхлипывая, выкрикивала это слово, и слюна капала с ее губ.

— Успокойся, Акарен.

Старуха замолкла. Слезы текли по ее грязним щекам и терялись в прядях спутанных седых волос.

Сокол взял в ладони это морщинистое, залитое слезами лицо и легонько с огромной нежностью поцеловал женщину в лоб. Она стояла неподвижно, закрыв глаза. Затем он приблизил губы к ее уху, прошептал тихонько что-то на Древнем Наречии, еще раз поцеловал ее и отпустил.

Она открыла глаза и некоторое время смотрела на него блуждающим, изумленным взором. Танк новорожденный смотрит на свою мать, а она — на него. Затем старуха медленно повернулась и направилась к двери. Войдя, она закрыла ее за собой. Все это делалось совершенно молча, с тем же выражением удивления на лице.

Маг молча повернулся и зашагал обратно к дороге. Аррен последовал за ним, не осмелившись докучать ему расспросами. Внезапно маг остановился посреди разоренного сада и сказал:

— Я забрал у нее ее Имя и дал ей взамен новое. Она, в некотором смысле, заново родилась на свет. Ничем другим помочь ей было нельзя.

Голос его звенел и прерывался.

— Она обладала немалой силой, — продолжал он, — но, будучи гордой и честной женщиной, вкладывала свое умение не в ведьмовство и стряпание приворотных зелий, а в творение прекрасного. В том был смысл ее жизни. А теперь все пошло прахом.

Внезапно маг свернул в проход между рядами деревьев и остановился у одного из стволов.

Аррен ждал его на несколько смягченном листвой солнцепеке, зная, что Сокол стыдится давать при нем выход своим эмоциям. К тому же юноша не знал, как подбодрить его. Но душа мальчика по-прежнему безудержно рвалась к его старшему товарищу. Однако на смену первоначальному романтическому поклонению и обожанию пришла болезненная, глубоко личная связь, переросшая в нерушимые узы. Теперь он почувствовал, что в его любви появилась толика сострадания, а без него любовь несовершенна, поскольку тогда она постепенно выходит из-под контроля и не длится долго.

Спустя некоторое время Сокол вернулся к нему, пройдя сквозь зеленое марево сада. Ни один из них не произнес ни слона, и они бок о бок пошли дальше. Солнце уже припекало вовсю. Смоченная ночным дождиком почва высохла, и пыль клубилась на дороге у них под ногами. Сперва день этот показался Аррену мрачным и скучным, отравленным его снами. Теперь он наслаждался теплом выглянувшего солнца и игрой теней, ему нравилось бродить по острову, не имея ни малейшего представления о том, где они находятся.

Да это было и ни к чему, ибо они не узнали ничего нового. Весь день ушел на разговоры с людьми, что добывали сырье для красителя, и на приобретение у них после отчаянной торговли нескольких кусочков камня, который и был, по их словам, эммелем. Когда они с последними лучами обжигавшего их шеи и затылки солнца вошли в Сосару, Сокол заметил:

— Это голубой малахит, но я нисколько не сомневаюсь в том, что даже в Сосаре никто не знает, в чем отличие.

— Люди здесь какие-то странные, — сказал Аррен. — Эта их неспособность отличать одну вещь от другой проявляется во всем. Помнишь, как один человек упрекнул старейшину прошлым вечером: «Ты не в силах отличить подлинную лазурь от голубоватой грязи…» Они все валят на дурные времена, но не знают, когда эти времена наступили; понимают, что делают халтуру, но не пытаются исправить положение. Они даже не видят разницы между ремесленником и заклинателем, между творением рук человеческих и искусством магии. Похоже, что в их головах отсутствуют четкие представления о форме, индивидуальных отличиях и цвете вещей. Для них все едино.

— Да, — задумчиво произнес маг. Вот уже некоторое время он шел, втянув голову в плечи, словно ястреб. Несмотря на небольшой рост, шагал он размашисто.

— Что же они утратили?

— Вкус к жизни, — не колеблясь ответил Аррен.

— Ты прав, — вновь согласился Сокол после некоторого размышления. Немного промолчав, он продолжил:

— Я рад, что ты в состоянии мыслить самостоятельно, парень… Я чувствую себя усталым и поглупевшим. Что-то гложет мое сердце с самого утра, когда мы разговаривали с той, кого некогда звали Акарен. Мне не по нраву запустение и распад. Я на желаю иметь никаких врагов. А если уж это неизбежно, то мне абсолютно не хочется гоняться за своим врагом, находить его и встречаться с ним лицом к лицу. Если уж кто-то вынужден выйти на охоту, то призом должно быть сокровище, а на всякая мерзость.

— Значит, наш враг — одиночка, — сказал Аррен.

Сокол кивнул.

— Когда она упомянула о Великом Человеке, Повелителе Теней, то…

Сокол снова кивнул.

— …мне пришла в голову эта мысль, — закончил маг. — Мне кажется, мы должны добраться не только до какого-то определенного места, но и до конкретной личности. Опустошение, охватившее остров, утрата мастерства и гордости, беспросветность жизни — все это работа некоей злой воли. Но она ни на секунду на задержалась здесь, даже не заметив ни Лорбанери, ни, тем более, Акарен. След, который мы взяли — это полоса разрушений, как будто мы бежим за мчащейся с горы телегой и видим колею, оставшуюся за ней.

— Не могла ли она — Акарен — рассказать тебе еще что-нибудь об этом враге: кто он такой, откуда взялся и что являет собой?

— Без сомнения, могла бы, но не сейчас, — ответил маг мягко, но весьма решительно. — При всем своем безумии она нс утратила магической силы. По правде говоря, в ее безумии и заключается ее магическая сила. Но я не желаю любой ценой добиваться от нее ответа. Она слишком много страдала.

И он зашагал дальше, немного покачиваясь, словно сам испытывал нестерпимую боль и пытался избавиться от нее.

Услышав топот ног по дороге позади них, Аррен обернулся. К ним со всех ног мчался какой-то человек. До него было еще далеко, но он быстро приближался. Дорожная пыль и его длинная нечесанная шевелюра создавали вокруг него в неверном свете заходящего Солнца некий красноватый ореол. Его длинная тень причудливо скакала по стволам растущих у дороги деревьев.

— Эй! — кричал он. — Подождите! Я нашел! Я нашел это!

Он стремительно подбежал к ним. Рука Аррена сперва рванулась туда, где должна была находиться рукоять меча, затем — к потерянному в Хорттауне ножу и, наконец, сжалась в кулак — и все это за каких-нибудь полсекунды. Он нахмурился и шагнул вперед. Человек был высок — на голову выше Сокола — и широкоплеч. Он тяжело дышал и что-то бессвязно бормотал, тараща горящие безумием глаза.

— Я нашел это! — захлебываясь, твердил он, пока Аррен не попытался взять контроль над ситуацией в свои руки, спросив его жестким угрожающим тоном:

— Что тебе нужно?

Человек попытался обойти его и приблизиться к Соколу. Аррен вновь встал на его пути.

— Ты — Главный Красильщик Лорбанери, — сказал Сокол.

Тут Аррен, вставший на защиту своего спутника, почувствовал себя круглым дураком и отступил в сторону, убравшись с дороги. После четырех слов, произнесенных магом, безумец перестал тяжело пыхтеть и размахивать своими большими, испещренными пятнами руками. Неистовый блеск его глаз слегка приугас, и он кивнул.

— Я был Красильщиком, — сказал он, — но теперь я не умею красить ткани.

Затем он искоса взглянул на Сокола и, ухмыльнувшись, покачал головой с копной рыжеватых, покрытых пылью, волос.

— Вы забрали Имя у моей матери, — сказал он. — Теперь я не узнаю ее, а она — меня. Она по-прежнему любит меня, и все же оставила меня одного. Она умерла.

У Аррена бешено заколотилось сердце, но он заметил, что Сокол лишь слегка покачал головой.

— Нет, нет, — сказал он, — она не мертва.

— Но это когда-нибудь случится. Она умрет.

— Да. Такова участь всех живых существ, — сказал маг. Красильщик, казалось, с минуту обдумывал его слова, затем подскочил к Соколу, схватил его за плечи и наклонился к нему. Двигался он столь проворно, что Аррен не успел помешать ему, но мальчик подошел достаточно близко, чтобы услышать шепот безумца:

— Я нашел отверстие во тьме. Там стоит повелитель. Он наблюдает и правит. Он держит крошечное пламя, маленькую свечку в своей руке. Он дует на нее, и она гаснет. Затем он дует вновь, и она вспыхивает! Она вспыхивает!

Сокол не протестовал против столь бесцеремонного обращения и навязчивого шепота. Он лишь спросил:

— Где ты был, когда видел это?

— В постели.

— Ты спал?

— Нет.

— Через стену?

— Нет, — ответил Красильщик неожиданно спокойным голосом, словно вопрос был ему неприятен. Он отпустил мага и отступил на шаг.

— Нет, я… я не знаю, где отверстие. Я нашел его, но не знаю где.

— Именно это мне и хотелось бы узнать, — сказал Сокол.

— Я могу помочь тебе.

— Каким образом?

— У тебя есть лодка. Ты на ней приплыл сюда, на ней и уплывешь. Вы отправляетесь на запад? Это нужный вам путь — путь к месту, где он появляется. Ведь должно быть какое-то место, определенное место, поскольку он живой, а не дух или привидение, преодолевшее стену. Нет, мы все не в силах перенести что-либо кроме души через стену, а у него есть тело — бессмертная плоть. Я видел, как пламя колеблется во тьме от его дыхания, пламя, что гаснет потом. Я видел это.

Лицо безумца преобразилось. Освещенное золотистокрасными лучами заходящего солнца, оно поражало какой то дикой красотой.

— Я знаю, что он одолел смерть. Я знаю это. Я отдал мою магическую силу, чтобы узнать это. Когда-то я был колдуном! И вы знаете об этом, раз собираетесь туда. Возьмите меня с собой.

Тот же свет озарил и лицо Сокола, но оно осталось таким же жестким и невозмутимым.

— Да, я пытаюсь добраться до того места, — сказал он.

— Позвольте мне отправиться с вами!

Сокол быстро кивнул.

— Если тебе с нами по пути, — ответил он так же холодно.

Красильщик отступил еще на шаг и пристально взглянул на него. Выражение восхищения медленно сползло с его лица, на смену ему пришли настороженность и хмурость. Словно сквозь вихрь слов, чувств и видений пробилась здравая мысль, которая смутила его. Наконец он безмолвно повернулся и побежал назад по дороге, на которой еще не улегся столб поднятой им прежде пыли. Аррен облегченно вздохнул.

Сокол тоже вздохнул, но, судя по всему, на душе у него вряд ли полегчало.

— Ладно, — сказал он, — странные дороги требуют странных проводников. Пойдем-ка дальше.

Аррен держался в шаге за ним.

— Неужели ты хочешь взять его с собой? — спросил он.

— Одному ему не пройти.

«Да и мне тоже», внезапно разозлившись, подумал Аррен, но промолчал, и остаток пути они проделали в тишине.

Когда они вернулись в Сосару, их ждал весьма прохладный прием. На таком крохотном островке, как Лорбанери, вести разносятся быстро, и, без сомнения, кто-то видел, как они свернули к Дому Красильщиков и как разговаривали с безумцем на дороге. Хозяин постоялого двора вел себя с ними вызывающе, а его жена боялась их, как огня. Вечером, когда жители деревни собрались под навесом гостиницы, они демонстративно не разговаривали с чужаками, соревнуясь друг с другом в остроумии и иронии. Но надолго их запала не хватило, и вскоре веселье заглохло. Они долго сидели в гробовой тишине, пока, наконец, мэр не спросил Сокола:

— Нашли ли вы голубые камни?

— Да, нашли немного, — вежливо ответил Сокол.

— Сэпли очень точно указал вам, где их искать.

— Ха, ха, ха, — рассмеялся кто-то, услышав эту восхитительную шутку.

— Должно быть, Сэпли — это тот рыжеволосый человек?

— Чокнутый. Вы разговаривали утром с его матерью.

— Я искал чародея, — ответил маг.

Тощий человек, сидевший рядом с ним, сплюнул в темноту.

— Зачем?

— Хотел расспросить его о том, что ищу.

— Люди приплывают на Лорбанери за шелком, а не за камнями, — сказал мэр. — Им не нужны чары, размахивание руками и прочие колдовские трюки. Люди здесь живут честные и работают они честно.

— Верно. Он прав, — поддержали остальные.

— И мы не желаем, чтобы разные там чужеземцы разнюхивали здесь невесть что и лезли в наши дела.

— Верно, верно, — вторили ему.

— Если в округе найдется какой-нибудь не свихнувшийся чародей, мы дадим ему честную работу в мастерских, но они не умеют работать честно.

— Они смогли бы, если бы там было что делать, — сказал Сокол. — Ваши склады пусты, сады разорены, последний шелк в ваших мастерских был соткан несколько лет назад. Чем же вы здесь, на Лорбанери, занимаетесь?

— Своими собственными делами, — огрызнулся мэр, но тут в разговор решительно встрял тощий.

— Скажи нам, почему не приходят корабли? Не потому ли, что наши ткани никуда не годятся?

Его слова вызвали взрыв возмущения. Они перекрикивали друг друга, мэр размахивал кулаком прямо перед носом Сокола, кто-то выхватил нож. Ситуация становилась угрожающей. Аррен тут же вскочил на ноги и взглянул на Сокола, ожидая увидеть его стоящим посреди внезапно вспыхнувшего магического света и разящим их своей несокрушимой силой. Но ничего подобного. Он сидел там же, где и раньше, и переводил взгляд с одного человека на другого, спокойно выслушивая сыпавшиеся на него ругательства. И внезапно люди умолкли, словно были не в состоянии долго злиться, как, впрочем, и изображать дурное веселье. Ножи вернулись в ножны, угрозы сменились насмешками. Они начали расходиться, похожие на собак, покидающих поле собачьей брани — немного Задаваясь и слегка труся.

Когда наши друзья остались одни, Сокол встал, зашел в гостиницу и сделал большой глоток из кувшина с водой, стоявшего у двери.

— Пойдем, парень, — сказал он. — С меня достаточно.

— К лодке?

— Да.

Сокол положил на подоконник пару серебряных монет в качестве платы за постой и забрал их легкую поклажу. Аррен устал и хотел спать, но, оглядев унылую загаженную комнату гостиницы с многочисленными летучими мышами, висевшими на стропилах, он вспомнил прошедшую ночь и охотно последовал за Соколом. Когда они спускались по одной из темных улочек Сосары, Аррену также пришла в голову мысль, что, уезжая сейчас, они обманут Сэпли. Но когда они подошли к гавани, тот уже ждал их на пристани.

— Ты уже здесь, — сказал маг. — Залезай в лодку, если хочешь плыть с нами.

Не сказав ни слова, Сэпли спрыгнул в суденышко и устроился у мачты, как большая лохматая собака. И тут Аррен вышел из себя.

— Милорд! — вскричал он. Сокол обернулся. Они стояли лицом к лицу на пирсе у лодки.

— Они тут все сумасшедшие на этом острове, но мне казалось, что вы-то в здравом уме. Зачем вы взяли его?

— Он будет проводником.

— Проводником… к еще большему безумию? К смерти в воде или от ножа в спину?

— Да, к смерти, но каким способом, я пока не знаю.

Аррен говорил с жаром, да и в вежливом тоне Сокола то и дело проскальзывали стальные нотки. Маг не был расположен отведать на вопросы. С тех пор, как Аррен попытался защитить его от безумца на дороге и убедился в тщетности и бесполезности своего порыва, настроение мальчика окончательно испортилось и от того прилива нежности, что он чувствовал с утра, не осталось и следа. Он был не в состоянии защитить Сокола. Ему не разрешали принимать самостоятельные решения. Он даже не мог, а может, ему не позволялось, понять, в чем цель их путешествия. Его, беспомощного как дитя, просто волокли за собой. Но он отнюдь не считал себя младенцем.

— Я не желаю ссориться с вами, милорд, — сказал он так холодно, как только мог. — Но это… это противоречит здравому смыслу!

— Да, это противоречит всему. Но мы отправляемся туда, куда разум заставить нас не может. Так ты плывешь со мной или нет?

Слезы гнева брызнули из глаз Аррена.

— Я сказал, что отправлюсь с вами и буду служить вам. Я не нарушу данное слово.

— Вот и хорошо, — угрюмо сказал маг и повернулся было к лодке. Но затем вновь посмотрел на Аррена.

— Ты нужен мне, Аррен, а я — тебе. Поэтому я и говорю тебе сейчас, что, по моему мнению, путь, на который мы ступили, — твой путь не по причине твоей преданности или привязанности ко мне, он стал твоим прежде, чем ты увидел меня, прежде, чем нога твоя ступила на землю Рокка, прежде, чем ты покинул Энлад. Ты не в силах свернуть с него.

Тон мага по-прежнему остался жестким. Аррен хмуро спросил его:

— Как я могу вернуться отсюда, с Края Мира, без лодки?

— Разве это Край Мира? Нет, далеко нет. Мы только направляемся туда.

Арен кивнул и прыгнул в лодку. Сокол поставил парус и наполнил его легким ветерком. По мере удаления от неясно вырисовывающихся пустынных доков Лорбанери воздух становился все свежее и чище, луна серебрила гладь моря. Ветер дул им в левый борт, когда они развернулись, чтобы обогнуть остров.

7. БЕЗУМЕЦ

Сумасшедший Красильщик с Лорбанери сидел, прижавшись к мачте спиной и обхватив руками колени. Его голова безвольно свисала вниз. Спутанная грива волос казалась черной в лунном свете. Сокол укутался в одеяло и отправился спать на корму. Никто из них не шевелился. Аррен сидел на носу. Он поклялся себе не смыкать глаз всю ночь. Если магу хочется верить, что их пассажир-лунатик но нападет ночью на него или на Арена, то тем лучше для него. Однако у Аррена есть собственное мнение на этот счет, и он возлагает на себя определенные обязательства.

Но ночь была невыносимо длинной и безмолвной. Лунный свет однообразно лился с небес. Сопли громко храпел, прижавшись к мачте. Лодка мягко скользила вперед, и Аррен тихонько погружался в сон. Внезапно он проснулся и увидел, что луна по-прежнему сияет почти на том же самом месте. Аррен плюнул на возложенные на себя обязанности, устроился поудобнее и заснул.

Ему опять снились странные сны, к чему, впрочем, за время путешествия, он уже привык.

Сперва его грезы были отрывочны и непривычно приятны и утешительны. У «Ясноглазки» на месте мачты выросло дерево с большими изогнутыми ветвями, покрытыми листвой. Лебеди указывали лодке путь, обогнав ее на сильных крыльях. На горизонте над бериллово-зеленым морем сиял белыми башнями город. Затем Аррен очутился в одной из этих башен, легко и энергично взбегая по ступенькам вьющейся спиралью лестницы. Сцены сменяли одна другую, повторялись, не оставляя в памяти никаких следов. Но вдруг он оказался в наводящем ужас тусклом полумраке посреди вересковой пустоши, и страх неумолимо рос в нем, пока у него не перехватило дыхание. Однако Аррен упорно шел вперед, поскольку должен был двигаться вперед. Спустя долгое время он понял, что идти вперед здесь означает ходить по кругу, вновь и вновь натыкаясь на оставленные тобой следы. И все же ему необходимо было выбраться отсюда, покинуть это место, и как можно быстрее. Аррен побежал. Он бегал кругами, которые постоянно сужались, и земля под ногами начала крениться. Аррен мчался все быстрее и быстрее в сгущающейся тьме по внутренним стенкам ямы — гигантского водоворота, всасывающего его во тьму. И когда он понял это, нога его потеряла опору, и мальчик упал.

— Что случилось, Аррен? — крикнул с кормы Сокол. На востоке забрезжил серый рассвет, море было спокойно.

— Ничего.

— Кошмар?

— Ничего.

Аррен замерз, болезненно ныла прижатая им во сне правая рука. Мальчик закрыл глаза и подумал: «Он всегда ограничивается намеками и никогда не скажет мне прямо, куда мы плывем и зачем, и почему я должен плыть туда. А теперь он прихватил с собой этого чокнутого. Кто же из нас более безумен — лунатик или я, коли отправились с ним? Они-то найдут общий язык, ибо, по словам мага, сейчас все колдуны сошли с ума. Я мог бы в эту минуту сидеть дома, во Дворце в Бериле, в моей комнате с резными стенами, красными коврами на полу и огнем в камине, собираясь пойти с отцом на соколиную охоту. Почему я отправился с ним? Чем он завлек меня? Он сказал, что это мой путь, но колдуны любят громкие слова, которые придают сказанному больший вес. Однако смысл этих слов всегда иной. Если и есть предначертанный мне путь, то это — дорога домой, а не бессмысленные скитания в Пределах. Дома на меня возложены определенные обязанности, а я уклоняюсь от них. Если он и впрямь считает, что здесь действует некий враг, обладающий магической силой, то почему он отправился в путь один, взяв с собой лишь меня? Он мог бы взять в помощники любого мага… да хоть целую сотню. Он мог бы собрать огромную армию, несметный флот. Разве может старик вместе с мальчишкой, на лодке, противостоять великой опасности? Это просто глупо. Он сам свихнулся. По его же словам, он ищет смерти. Он ищет смерти, и желает прихватить меня с собой. Но я пока что в своем уме и еще не стар, я не хочу умирать и не поплыву с ним».

Аррен приподнялся на локте и глянул вперед. Луна, взошедшая, когда они покидали гавань Сосары, теперь заходила. За его спиной, на востоке, занимался день. Небо было безоблачно, но затянуто легкой дымкой. Взошедшее солнце жарило вовсю, но светило оно тускло, словно из-под вуали.

Весь день они плыли вдоль низкого берега Лорбанери, зеленеющего справа от них. Дувший от суши легкий ветерок наполнял их парус. Ближе к вечеру они миновали последний длинный мыс. Ветерок стих. Сокол вызвал магический ветер, «Ясноглазка» рванулась, словно ястреб с запястья ловчего, и понеслась вперед, оставляя за собой Остров Шелка.

Красильщик весь день не отходил от мачты, панически боясь моря и лодки, а также жутко страдая от морской болезни. Теперь он хрипло спросил, хотя солнце заходило прямо по курсу лодки:

— Мы направляемся на запад?

Сокол, всегда терпеливо выслушивающий его идиотские вопросы, утвердительно кивнул.

— На Обехол?

— Обехол находится западнее Лорбанери.

— Много западнее. Вероятно, нужное нам место там.

— На что оно похоже, это место?

— Откуда я знаю? Разве я его видел? Оно не на Лорбанери! Я искал его годы напролет, во тьме, ночью, закрыв глаза. Оно постоянно звало: «Иди, иди», а я не мог прийти. Но до него можно добраться и при свете дня, когда ярко светит солнце. Этого моя мать и Милди никак не могли понять. Они продолжали пялиться во тьму. Затем старый Милди умер, а мать сошла с ума. Она позабыла заклинания, что мы использовали при крашении, и от этого у нее помутился рассудок. Она хотела умереть, но я уговорил ее подождать. Подождать до тех пор, пока я не найду то самое место. Оно должно существовать. Если мертвые могут вновь оживать, то в мире должно быть место, где все это происходит.

— А мертвые действительно оживают?

— Мне казалось, что вам известно о подобных вещах, — сказал после паузы Сэпли, искоса глядя на Сокола.

— Я хотел бы о них узнать.

Сэпли промолчал. Маг вдруг пристально взглянул ему прямо в глаза, хотя голос его был по-прежнему мягок:

— Не ищешь ли ты путь к вечной жизни, Сэпли?

Мгновение Красильщик выдерживал его взгляд, затем уткнулся своей заросшей спутанной рыжей шевелюрой головой в предплечья рук, вцепился пальцами в лодыжки и стал раскачиваться взад-вперед. Похоже, он принимал эту позу всякий раз, когда был напуган или не хотел отвечать на вопрос. Аррен отвернулся от него, чувствуя отчаяние и отвращение. Как они смогут находиться с ним в одной восемнадцатифутовой лодке долгие дни и недели? Это все равно, что делить свое тело с чьей-то больной душой…

Сокол встал за его спиной на носу и, опустившись на колено, устремил свой взор в желтоватые сумерки вечера.

— Человек по природе своей добр, — сказал он.

Аррен промолчал, затем холодно спросил:

— Что за место такое Обехол? Я никогда не слышал Этого названия.

— Для меня это лишь точка на карте и только… Взгляни ка: спутники Гобардона!

— Теперь огромная звезда цвета топаза сияла еще выше в южной части небосклона, а под ней, ясно выделяясь на фоне серого моря, горели еще две звезды, — одна, белая, справа, а другая, голубоватая, — слева, образуя треугольник.

— У них есть Имена?

— Мастер Имен их не знает. Возможно, люди с Обехола и Веллоги дали им названия. Не знаю. Сейчас мы вошли в странные воды, Аррен, лежащие под «Знаком Конца».

Мальчик не ответил и с внезапной ненавистью взглянул на безымянные звезды, сверкавшие над бескрайней гладью моря.

День за днем плыли они на запад, наслаждаясь теплом южной весны и ясным небом. Тем не менее, Аррену казалось, что солнечный свет стал каким-то тусклым, словно его пропустили сквозь мутное стекло. Вода в море была очень теплой, и купание не слишком освежало. Солоноватая пища не лезла в горло. Нигде не было ни тени, ни радующих глаз красок. Лишь ночью, когда на небе зажигались звезды, горевшие здесь ярче, чем где-либо, становилось немного легче. Он лежал и смотрел на них до тех пор, пока не засыпал. В его снах всегда присутствовали вересковая пустошь, яма, долина, окруженная отвесными скалами, длинный спуск куда-то под нависающим небом. Постоянный пропитанный ужасом полумрак и безнадежные попытки спастись.

Аррен никогда не рассказывал об этом Соколу. Он вообще не обсуждал с ним ничего важнее мелких бытовых проблем, что возникали в ходе плавания. А Сокол, из которого и без того слова приходилось вытягивать клещами, теперь и вовсе почти не открывал рта.

Только сейчас Аррен понял, каким дураком он был, когда доверил свою душу и тело этому неутомимому скрытному человеку, который поддержал его порыв, а теперь не предпринимал никаких усилий для того, чтобы помочь юноше найти свое место в жизни или даже просто остаться в живых. Все дело в том, думал Аррен, что маг сейчас пребывает в мрачном расположении духа, ибо он но в силах признать своего фиаско — утраты магией положения главенствующей силы.

Как теперь стало ясно всем посвященным, искусство магии, которому Сокол и все поколения колдунов обязаны своей славой и властью, не являло собой большой тайны. В нем не было ничего, кроме умелого использования свойств ветра и погоды, хорошего знания целебных свойств трав и искусного показа таких фокусов, как туман, испускание света и изменение внешнего облика, которые могут впечатлять невежд, но на деле являются лишь ловкими трюками. Реальность изменить нельзя. В магии нет ничего, что дало бы одному человеку подлинную власть над другим человеком. Все заклинания магов не могут и на час отсрочить момента их собственной смерти.

Даже в менее трудных делах на магию трудно было положиться. Сокол крайне редко демонстрировал свое искусство. Они, по мере возможности, плыли, влекомые обычным ветром, ловили рыбу, чтобы утолить голод, и запасали роду, как и все моряки. После четырех дней непрерывной борьбы со все усиливающимся встречным ветром, Аррен попросил его наполнить парус хотя бы слабеньким попутным ветром, и когда тот покачал головой, поинтересовался:

— Почему же нет?

— Я не стал бы просить больного бегать наперегонки, — ответил Сокол,

— или увеличивать чью-либо и без того непосильную ношу.

Было непонятно, говорит ли он сам с собой или со всем остальным миром. Маг всегда отвечал неохотно и крайне расплывчато на любые серьезные расспросы юноши. В этом, подумал Аррен, и заключается суть искусства магии: изречь нечто, не имеющее никакого смысла, намекая на глубокий смысл сказанного, а также сидеть сложа руки, напустив на себя вид средоточия мудрости.

Аррен пытался не обращать внимания на Сэпли, но это оказалось невозможным. В конце концов, сумасшедший даже стал для него кем-то вроде союзника. Сэпли был не так безумен, или, точнее, безумие его не было столь примитивно, как могло показаться из-за его спутанной шевелюры и бессвязной речи. Возможно, единственным ярким проявлением психоза являлись его патологическая боязнь воды. Плавание на лодке для него явилось проявлением отчаянной храбрости, и он так и не смог окончательно побороть страх. Сэпли проводил большую часть времени с опущенной вниз головой потому, что не в силах был вынести вида плещущейся вокруг воды, от которой его отделял лишь хрупкий корпус лодки. Встать на ноги ему мешало мгновенно обрушивающееся на него головокружение, поэтому он и прилип к мачте. Когда Аррен впервые решил искупаться и спрыгнул с кормы, Сэпли вскрикнул от ужаса, а когда мальчик вскарабкался обратно в лодку, бедняга позеленел от изумления.

— Я решил, что ты утопился, — сказал он, и Аррен нс смог удержаться от смеха.

Днем, когда Сокол погрузился в медитацию, ничего не видя и не слыша вокруг, Сэпли осторожно перебрался через сидения поближе к Аррену.

— Ты не стремишься умереть, не так ли? — спросил он вполголоса.

— Конечно, нет.

— А вот он стремится, — сказал Сэпли, едва заметно указав подбородком на Сокола.

— С чего ты так решил?

Аррен избрал повелительный тон, который и впрямь являлся для него естественным, а Сэпли принял его как должное, хотя он был лет на десять-пятнадцать старше паренька. Красильщик отвечал с раболепной готовностью, хотя и в своей обычной отрывистой манере.

— Он хочет найти тайное место. Но я не понимаю, зачем. Он не хочет… Он не верит… в обещание.

— Что за обещание?

Слепли взглянул на него, тлеющие угли былого мужества вспыхнули у него в глазах, но Аррен обладал более сильной волей, и Красильщик едва слышно прошептал:

— Ты знаешь. Жизни. Вечной жизни.

Тело Аррена пронзила дрожь. Он вспомнил свои грезы: пустошь, яму, утесы, полумрак. Это была смерть, боязнь смерти. Это от нес он стремился удрать, пытаясь отыскать верный путь. А в дверях стояла фигура, закутанная в тень, держа в руках крошечный, не больше жемчужины, огонек — пламя вечной жизни. Аррен впервые посмотрел Слепли в глаза. Они были карие и очень ясные. В них он увидел обретенное, наконец, знание, которым с ним поделился Сэпли.

— Он, — сказал Красильщик и вновь указал челюстью на Сокола, — не желает отдавать свое Имя. Но никто не в силах пронести свое Имя через проход. Тот слишком узок.

— Ты видел его?

— Во тьме, в моем мозгу. Этого недостаточно. Я хочу попасть туда и увидеть его своими глазами, при свете дня. Что если… Что если я умру и не смогу найти путь к тому месту? Большинство людей не в силах отыскать его, они даже не знают, что оно вообще существует. На это способны лишь те, кто обладает Силой. Но попасть туда нелегко, нужно пожертвовать ради этого всем своим могуществом… Больше никаких заклинаний, никаких Имен. С этим очень трудно смириться! Но когда ты… умираешь, твои мозг… умирает вместе с тобой.

Он вздрагивал от ужаса при каждом слове.

— Я хочу быть уверенным в том, что смогу вернуться. Я хочу побывать там со стороны жизни. Мне хочется жить, я хочу спастись. Я ненавижу… Я ненавижу эту воду…

Красильщик поджал руки и ноги, словно падающий паук, и втянул свою огненно-рыжую голову в плечи, чтобы не видеть моря.

Но после этого Аррен не боялся вступать с ним в разговор, зная, что Сэпли разделяет не только его видения, но и его страхи. Если дела пойдут плохо, Сэпли, возможно, выступит вместе синим против Сокола.

Мало-помалу продвигались они, подгоняемые легким ветерком, по спокойному морю на запад. Сокол хотел, чтобы Сэпли служил им проводником, но от тот толку было мало. Он ничего не знал о море, никогда не видел морских карт и вообще, впервые оказавшись в лодке, смертельно боялся воды. Именно маг вел их, сознательно сбивая с пути. Теперь Аррен не сомневался в этом, понимая, в чем причина таких действий. Верховный Маг знал, что они и им подобные жаждут вечной жизни, которая была им обещана, стремятся к ней и, возможно, обретут ее. В своей гордыне, самонадеянной гордыне Верховного Мага, он боялся, что они добьются своего, и завидовал им, страшась появления людей более могущественных, чем он сам. Маг решил плыть в Открытое Море, прочь от всех островов, до тех пор, пока они окончательно не потеряют ориентировку и не умрут от жажды, будучи не в силах вернуться обратно. Он умрет сам, но не допустит их к вечной жизни.

Время от времени Сокол обсуждал с Арреном какие-то проблемы управления лодкой, купался вместе с ним в теплом море или желал ему доброй ночи под огромными звездами — в такие минуты все эти идеи казались мальчику полной чушью. Он глядел на жесткое спокойное лицо своего спутника и думал: «Вот мой повелитель и друг».

И ему казалось невероятным то, что он мог усомниться в нем. Но немного погодя сомнения вновь возвращались к юноше, и они с Сэпли обменивались многозначительными взглядами, предупреждая друг друга относительно их общего врага.

Каждый день солнце жгло вовсю, но было каким-то тусклым. Его свет наводил обманчивый глянец на лениво вздымающиеся волны моря. В воде отражалась первозданная, ничем не замутненная, голубизна неба. Подул легкий ветерок и тут же стих. Они развернули парус, дабы поймать его и продолжить свое неспешное плавание в никуда.

Однажды, после обеда, задул, наконец, попутный ветерок, и Сокол ткнул пальцем вверх, в сторону заходящего солнца, сказав:

— Смотрите.

Высоко над мачтой летела, словно черная руна, начертанная на небе, стайка чаек. Они направлялись на запад. «Ясноглазка» последовала за ними, и на следующий день на горизонте показался большой остров.

— Вот он, — сказал Слепли. — Нужный нам остров. Мы должны были прибыть сюда.

— Место, что ты ищешь, находится здесь?

— Да, мы должны высадиться. Дальше нам плыть некуда.

— Это, должно быть, Обехол. Кроме неглуп в Южном Пределе есть еще остров — Веллога. А острова Западного Предела лежат много западнее Веллоги. Ты уверен, Сэпли?

Красильщик разозлился так, что глаза его вспыхнули огнем безумия, но рассуждал он здраво, не то что, подумал Аррен, в тот день, когда они впервые встретили его на Лорбанери.

— Да. Мы должны высадиться здесь. Мы заплыли достаточно далеко. Место, что мы ищем, находится на этом острове. Хочешь, я поклянусь, что уверен в этом? Могу я поклясться своим Именем?

— Не можешь, — сурово ответил Сокол, глядя на более рослого Красильщика снизу вверх. Держась за мачту, Сэпли выпрямился во весь рост, чтобы лучше видеть остров. — И не пытайся, Сэпли.

Красильщик нахмурился, словно от ярости или от боли. Он взглянул на синеющие прямо по курсу лодки горы, вздымающиеся над неспокойной водной равниной, и сказал:

— Вы взяли меня в качестве проводника. Вот нужное вам место. Мы должны высадиться здесь.

— Мы высадимся в любом случае, поскольку нам необходимо пополнить запасы пресной воды, — заметил Сокол и пошел к румпелю. Сэпли вновь уселся на свое место у мачты, что-то бормоча себе под нос. Аррен слышал, как он твердит:

— Я клянусь своим Именем. Своим Именем, — повторяя эти слова вновь и вновь, каждый раз морщась, словно от боли.

Подгоняемые северным ветром, они приблизились к острову и поплыли вдоль берега, ища удобное для высадки место или гавань, но на всем протяжении береговой полосы в жарком мареве солнца оглушительно ревели буруны. Заросшие лесом до самых вершин склоны гор, расположенных в глубине острова, купались в океане света.

Обогнув мыс, они заметили, наконец, глубокую полукруглую бухту с песчаными берегами. Здесь волны улеглись, сдерживаемые мысом, и лодка могла пристать к берегу. Вокруг не было никаких следов пребывания здесь человека: ни лодок, ни крыш, ни единой струйки дыма. Легкий ветерок стих, как только «Ясноглазка» вошла в бухту. Было безветренно, тихо и жарко. Аррен греб, а Сокол правил. Лишь скрип весел в уключинах нарушал царившую здесь тишину. Заросшие лесом холмы возвышались над бухтой, закрывая обзор; Поверхность воды ослепительно сверкала в безжалостных лучах солнца. Аррен слышал даже стук сердца в собственных ушах. Сэпли оставил безопасное место у мачты и скрючился на носу, держась за планшир note 3. Он весь подался вперед, пристально разглядывая приближающуюся землю. Смуглое, испещренное шрамами лицо Сокола блестело от пота так, будто его намазали маслом. Взгляд мага постоянно перескакивал с легких бурунов на покрытые зеленью утесы и обратно.

— Давай, — крикнул он Аррену и лодке. Юноша сделал три мощных гребка, и «Ясноглазка» легко скользнула на песок. Сокол прыгнул в воду, чтобы вытолкнуть судно подальше на последнем импульсе теряющей силу волны. Изготовившись для толчка, он вдруг споткнулся и чуть не упал, в последний момент ухватившись за борт лодки у кормы. Мощным рывком маг послал «Ясноглазку» на откатывающейся волне обратно в воду и повис на планшире, когда тот болтался между морем и берегом.

— Греби! — крикнул Сокол и упал на четвереньки, отплевываясь и пытаясь восстановить дыхание. Маг держал в руке копье — двухфутовый дротик с бронзовым наконечником. Где он его раздобыл? Еще один дротик возник в тот момент, когда Аррен нерешительно взялся за весла. Он скользнул по банке, расщепив дерево, и отлетел в сторону. Среди деревьев, растущих на невысоких утесах, что нависали над полоской пляжа, метались согнутые фигурки людей, метавших в них дротики. Воздух переполнял их тихий свист. Аррен внезапно втянул голову в плечи, пригнулся и изо всех сил налег на весла: два гребка, чтобы сойти с мели; три — чтобы развернуть лодку, и прочь отсюда.

Сэпли, стоявший на носу лодки за спиной Аррена, начал орать во всю глотку. Юношу неожиданно схватили за руки, весла повисли над водой, а тупой конец одного из них так ударил его в солнечное сплетение, что Аррен ослеп на миг и чуть не задохнулся.

— Поворачивай назад! Поворачивай! — кричал Сэпли. Лодка вдруг клюнула носом, затем выровнялась. Ухватившись снова за весла, Аррен обернулся, злой как черт. Сэпли в лодке не было.

Вокруг сверкала и переливалась в свете солнца водная гладь глубокой гавани.

Обескураженный Аррен вновь оглянулся по сторонам, и тут заметил скорчившегося на корме Сокола.

— Там, — сказал маг, ткнув пальцем куда-то в сторону Но в той стороне было лишь море да блеск солнца. Мощно пущенный дротик пролетел в нескольких ярдах от лодки и бесшумно исчез, погрузившись в воду. Аррен сделал еще десять-двенадцать хороших гребков, затем поднял весла и вновь посмотрел на Сокола.

Кисти и левое предплечье мага были в крови. Он прикладывал к плечу кусок парусины. На дне лодки лежало копье с бронзовым наконечником. Значит, когда Аррен впервые увидал дротик у мага, тот не держал его в руке

— дротик торчал у него из плеча. Сокол внимательно изучал полоску воды, отделявшую их от белоснежного пляжа, где бегали и прыгали в жарком мареве солнца несколько крошечных фигурок.

— Поплыли, — произнес, наконец, маг.

— Сэпли…

— Его не вернуть.

— Он утонул? — все еще не веря, спросил Аррен.

Сокол кивнул.

Аррен греб до тех пор, пока пляж не превратился в тоненькую белую полоску у подножия поросших лесом утесов. Сокол сидел у румпеля, прижимая клочок ткани к плечу. Он не обращал на рану никакого внимания.

— В него попал дротик?

— Он прыгнул.

— Но он же… не умел плавать и вообще боялся воды!

— Да, смертельно боялся. Он хотел… ему хотелось добраться до берега.

— Почему они напали на нас? Кто они?

— Должно быть, местные жители приняли нас за врагов. Не мог бы ты… подать мне вот это? — Аррен увидел, что ткань, которую Сокол прижимал к плечу, насквозь пропиталась кровью.

Дротик вонзился между плечевым суставом и ключицей, повредив крупную артерию, и кровь хлестала вовсю. Под руководством мага Аррен разорвал тельняшку на полоски и наложил повязку на рану. Сокол попросил подать копье, и когда Аррен положил дротик ему на колени, маг обхватил правой рукой длинный узкий наконечник из закаленной бронзы, похожий на лист ивы. Он попытался произнести заклинание, но спустя минуту покачал головой.

— У меня нет на это сил, — сказал Сокол. — Позже. Сможешь вывести лодку из бухты, Аррен?

Мальчик молча вернулся к веслам. Он налег на них со всей силой своего гибкого тренированного тела, и вскоре «Ясноглазка» вышла из полукруглой гавани в Открытое Море, скованное послеполуденным штилем Предела. Парус бессильно обвис. Солнце нестерпимо жгло сквозь завесу легкой облачности, и зеленые вершины, казалось, дрожали и пульсировали в этом мареве. Сокол вытянулся на дне лодки, положив голову на сидение у румпеля. Он лежал неподвижно, с полуоткрытыми глазами и губами. Аррен было больно видеть его лицо, и он глядел поверх кормы. Знойное марево струилось над водой. На небо словно накинули покрывало из тончайшей паутины. Руки мальчика дрожали от усталости, но он продолжал грести.

— Куда ты нас везешь? — хрипло спросил Сокол, немного привстав. Обернувшись, Аррен увидел полукруглую гавань, вновь окружившую их своими зелеными рукавами, белую полоску пляжа впереди и горы, нависающие над ними. Сам того не заметив, он сделал круг.

— Я больше не в силах грести, — сказал мальчик и, убрав весла, прилег на носу лодки. Ему все казалось, что Сэпли по-прежнему сидит у него за спиной около мачты. Они немало дней провели вместе, и его смерть была настолько внезапной и бессмысленной, что просто не укладывалась в голове. Аррен был выбит из колеи.

Лодка качалась на волнах, парус бессильно обвис на перекладине. Прилив, начавший заполнять бухту, развернул «Ясноглазку» боком к течению и мало-помалу затаскивал ее все глубже и глубже, направляя к белой полоске далекого пляжа.

— «Ясноглазка», — ласково позвал маг и добавил пару слов на Древнем Наречии. Лодка слегка покачнулась, развернулась против течения и заскользила по сверкающему морю прочь из объятий бухты.

Но, меньше чем через час, она постепенно начала терять скорость и, наконец, парус вновь обвис. Оглянувшись, Аррен увидел, что маг лежит в той же позе, только голова его немного откинута назад, а глаза — закрыты.

Все это время в Аррене рос жуткий, душащий страх, который словно спеленал его тело прочными путами, не давая действовать, и подернул пеленой его мозг. У юноши не хватало мужества бороться с ним, и он ощущал лишь глухое неприятие ожидавшей его участи.

Ему нельзя было позволять лодке дрейфовать столь близко от гористых берегов острова, жители которого нападают на чужеземцев. Но теперь это не имело никакого значения. Что Аррен мог предпринять? Плыть обратно на Рокк? Он потерялся, потерялся окончательно и бесповоротно в бескрайнем Пределе. Ему не под силу было совершить многодневное плавание к какому-либо дружественному острову. Аррен мог сделать это только под руководством мага, который лежал теперь больной и беспомощный. Его ранение было столь же неожиданно и бессмысленно, как и смерть Сэпли. Лицо мага осунулось и пожелтело. Возможно, он умирал. Аррен понимал, что должен пойти и соорудить над ним навес, дабы защитить Сокола от палящих лучей солнца, а также дать ему воды. Людям, потерявшим много крови, необходимо вдоволь пить. Но у них осталось совсем немного пресной воды, бочонок был почти пуст. Что из этого следовало? Во всяком случае, ничего хорошего. Удача отвернулась от них.

Шли часы, солнце палило вовсю. Сероватое марево окружало неподвижно сидящего Аррена.

Наконец, лицо его овеяло прохладой. Мальчик поднял голову. Наступил вечер: солнце уже село, на запада догорала полоска заката. Подгоняемая легким ветерком, «Ясноглазка» нс спеша скользила на восток, огибая крутые, лесистые берега Обехола.

Аррен прошел на корму и позаботился о своем компаньоне, положив его на соломенный тюфяк под навес и дав ему воды. Он сделал все это поспешно, стараясь не смотреть на повязку, которая нуждалась в смене, ибо из раны продолжала сочиться кровь. Сокол так ослаб, что не мог говорить. Не открывая глаз, маг жадно попил и тут же вновь погрузился в сон, в котором он нуждался больше всего. Когда опустилась тьма, ветер стих, но магический ветер не пришел ему на смену, и лодка вновь лениво закачалась на легкой волне. Теперь возвышавшиеся справа по курсу горы черными глыбами выделялись на фоне усыпанного звездами неба, и Аррен долго не мог оторвать от них взгляда. Их очертания казались ему странно знакомыми, будто он уже видал их прежде, а, может, знал их всю жизнь.

Когда он лег спать, то расположился лицом к югу, где над безмятежной гладью моря высоко в небе горела звезда Гобардон. Чуть ниже виднелись еще две звезды, образуя вместе с ней треугольник. А под ними втянулись в линию еще три, служа стороной большего треугольника. Затем, по прошествии некоторого времени, взошли еще две звезды, грациозно скользя по усыпанной серебром угольно-черной равнине. Они были желтыми, как Гобардон, но не такими яркими, и сияли у правого угла большего треугольника, причем правая располагалась чуть выше, чем левая. Словом, взошли восемь из девяти звезд, которые, как считалось, образовывали человеческую фигурку или Хардическую руну Агнен. Аррен не видел в этом узоре фигурки человека, разве что, как обычно бывает с созвездиями, она была невероятно перекошена, но руна различалась отчетливо, не хватало лишь последнего штриха у основания, чтобы завершить ее — девятая звезда пока что не взошла.

Наблюдая за звездами, Аррен уснул.

Проснувшись на рассвете, он увидел, что «Ясноглазку» еще дальше отнесло от Обехола. Берега острова окутал туман, из которого торчали лишь верхушки гор. Над фиолетовой гладью южного моря он слегка редел, превращаясь в дымку, затмевавшую последние звезды.

Аррен взглянул на своего спутника. Сокол дышал неровно, словно боль скользила по поверхности сна, не нарушая его. Лицо мага казалось осунувшимся и постаревшим в холодном, не знающем тени свете. Аррен смотрел и видел перед собой человека, у которого больше не было ни власти, ни магической силы, ни здоровья, ни даже молодости — ничего. Он не смог ни спасти Сэпли, ни избежать направленного в него дротика. Он вовлек их в это безумное предприятие и не смог защитить от напастей. Теперь Сэпли мертв, он сам умирает, и Аррен тоже вскоре умрет. А всему виной этот человек, и главное — все напрасно, впустую.

Итак, юноша глядел на него полными отчаяния глазами и не видел ничего.

В нем не шевельнулись воспоминания о фонтане под раскидистой рябиной, о белом магическом свете в тумане на невольничьем корабле, о запущенном саде Дома Красильщиков. В нем не проснулись ни гордость, ни упрямство. Аррен наблюдал за тем, как над спокойным морем забрезжил рассвет, окрасив едва заметные волны в нежно-аметистовый цвет. Все вокруг стало таким призрачным, без присущих реальности силы и напора, что больше смахивало на сон. В глубинах моря и грез не было ничего — пустота, бездна.

Лодка медленно плыла вперед, повинуясь слабым порывам ветра. За ее кормой ясно вырисовывались на фоне восходящего солнца вершины гор Обехола. Оттуда и дул ветер, унося «Ясноглазку» прочь от острова и от всего мира — в Открытое Море.

8. ДЕТИ ОТКРЫТОГО МОРЯ

Ближе к полудню Сокол очнулся и попросил воды. Утолив жажду, он спросил:

— Куда мы плывем?

Парус над его головой был наполнен ветром, и лодка скакала по волнам, словно ласточка.

— На запад, или на северо-запад.

— Мне холодно, — сказал Сокол. Солнце палило вовсю, раскаляя лодку.

Аррен промолчал.

— Попробуй держать курс на запад. Веллоги к западу от Обехола. Высадимся там. Нам нужна вода.

Мальчик смотрел вперед поверх пустынной глади моря.

— В чем дело, Аррен?

Юноша не ответил.

Сокол попытался сесть, но не смог. Тогда он попробовал дотянуться до своего посоха, который лежал у ящика с припасами; но тот был слишком далеко. Осознав это, маг хотел что-то сказать, однако слова застряли в его пересохшем горле. Из-под покоробившейся повязки вновь выступила кровь, растекаясь темно-красной паутинкой по темной коже его груди. Он хрипло задышал и закрыл глаза.

Аррен бросил на него быстрый бесстрастный взгляд, затем прошел вперед и вновь устроился на носу, глядя на море. Во рту у него совсем пересохло. Сильный восточный ветер, дувший сейчас в Открытом Море, напоминал пустынный суховей. В их бочонке еще плескались две-три пинты воды, но Аррен считал, что вода не для него, а для Сокола. Ему и в голову не пришло бы выпить ее. Он закинул удочки, помня, что с тех пор, как они покинули Лорбанери, сырая рыба помогала им утолять не только голод, но и жажду. Но клева не было. Хотя это не имело никакого значения. Лодка скользила по водной пустыне. Над нею, также с востока на запад двигалось солнце, медленно, но верно выигрывая гонку за счет ширины неба.

Однажды Аррену показалось, что он видел на юге голубоватую дымку, которая, возможно, была островом или облаком. Однако лодка час за часом мчалась примерно на северо-запад, и он не предпринял никаких попыток развернуть ее, пустив дело на самотек. Был ли там остров или нет — какая, в сущности, разница. Для него все это великолепие ветра, света и моря давно стало тусклым и лживым.

Опустилась тьма, затем взошло солнце, и вновь темнота, и опять свет, словно барабанная дробь на туго натянутой канве неба.

Аррен опустил руку в воду у борта лодки. На мгновение он ясно увидел ее бледно-зеленую тень под поверхностью журчащей воды. Мальчик поднес ладонь ко рту и облизал пальцы. Влага была горькой и обжигала губы, но он вновь проделал это. Затем ему стало плохо, и мальчик скрючился на днище лодки. Его рвало, но лишь капелька желчи обожгла горло Аррена. У него не было больше воды для Сокола, и он боялся подойти к нему. Мальчик лежал ничком, весь дрожа, несмотря на жару. Было тихо, жарко и светло — ужасно светло. Аррен прикрыл глаза, спасаясь от всепроникающего света.

Они стояли в лодке. Их было трое: стройные, большеглазые и угловатые, похожие на странных черных цапель или журавлей. Голоса этих людей были тонкие, словно голоса птиц. Он не понимал их речи. Один склонился над ним с черным сосудом в руках и поднес его к губам Аррена: это была вода. Мальчик поспешно отхлебнул, закашлялся, затем жадно пил до тех пор, пока не осушил сосуд до дна. Потом Аррен огляделся и, вскочив на ноги, спросил:

— Где он? — поскольку на «Ясноглазке» кроме него были лишь трое стройных незнакомцев.

Они непонимающе посмотрели на него.

— Другой человек, мой друг, — хрипло спросил мальчик. У него страшно болело горло, да и губы плохо слушались его.

Один из незнакомцев понял если не его слова, то его горе и осторожно взял Аррена за руку, указывая куда-то другой рукой.

— Там, — успокаивающе сказал он.

Аррен поднял глаза и увидел рядом с лодкой какой-то силуэт, а также еще несколько таких же чуть подальше — плоты, множество плотов, которые усеяли воду, словно опавшие листья — бассейн. Они едва возвышались над волнами, и в центре каждого из них располагались один-два домика или хижины, а некоторые имели еще и мачты. Плоты плавали подобно листьям, мягко покачиваясь на волнах западного океана и пропуская их под собой. Полоски воды между ними отливали серебром, а высоко в небе, на западе, темнели фиолетово-золотистые дождевые облака.

— Там, — повторил человек, указывая на гигантский плот рядом с «Ясноглазкой».

— Живой?

Они недоуменно уставились на него, затем до одного, наконец, дошло:

— Живой. Он жив.

Услышав это, Аррен заплакал, рыдая без слез. Тогда один из незнакомцев взял его за запястье своей узкой длинной рукой и отвел с «Ясноглазки» на плот, к которому она была надежно привязана. Плот был настолько велик и устойчив, что даже не покачнулся, когда они ступили на него. Один из мужчин повел Аррена через плот, в то время как другой подтянул тяжелым багром с крюком из зуба китовой акулы ближайший к этому плот настолько, что на него можно было перебраться без труда. Затем Аррена подвели к открытой с одной из сторон хижине с плетеными стенами.

— Ложись, — сказал ему человек, и Аррен провалился в небытие.

Он лежал на спине, уставившись в грубую зеленую крышу, испещренную крохотными светлыми точечками. Ему показалось, что он в яблоневых садах Семермина в горах близ Берилы, где принцы Энлада обычно проводят лето. Будто он лежит там в густой траве, глядя на небо сквозь ветви яблонь.

Спустя некоторое время до него донесся плеск воды в пустотах под плотом, а также тонкие голоса его обитателей, говорящих на обыкновенном Хардике Архипелага, но со столь измененными ударениями и интонациями, что он с трудом их понимал. И тут Аррен, наконец, понял, где находится — вдали от Архипелага, вдали от Предела, вдали от всех островов, посреди Открытого Моря. Но тем не менее, это его нисколько не беспокоило, и он устроился здесь столь же удобно, как на траве в садах своей родины.

Спустя некоторое время он решил, что пора вставать, и поднялся на ноги, обнаружив, что сильно исхудал и обгорел на солнце. Ноги мальчика дрожали, но все же слушались его. Он откинул плетеный занавес, служащий хижине стеной, и вышел наружу. Дело шло к вечеру. Пока Аррен спал, прошел дождь, и настил плота, состоящий из больших, ровных, плотно подогнанных и проконопаченных брусьев блестел от влаги так хне, как и волосы стройных полуобнаженных людей. Небо на западе, где сияло солнце, уже очистилось, и серебристые громады туч неслись на северо-восток.

Один из мужчин осторожно приблизился к Аррену, остановившись в нескольких футах от него. Он был хрупкого телосложения и невысок ростом — не выше двенадцатилетнего мальчишки. У него были большие, слегка удлиненные карие глаза. Он держал в руках копье с острым наконечником из слоновой кости.

Аррен сказал ему:

— Вам и вашим людям я обязан жизнью.

Человек кивнул.

— Нс могли бы вы проводить меня к моему спутнику?

Развернувшись, обитатель плота издал громкий пронзительный клич, похожий а крик морской птицы. Затем он присел на корточки, словно приготовившись к ожиданию, и Аррен последовал его примеру.

У всех плотов имелись мачты, хотя на том плоте, где они находились, мачта не была установлена. На мачтах полоскались парус, крохотные по сравнению с шириной плота, из суровой материи, которая явно была прочнее парусины или льна. Ее, по всей видимости, не ткали, а сбивали, словно войлок. Спустя некоторое время на плоту, что качался на волнах в четверти мили от них, был поднят с помощью веревок коричневый парус, и он медленно двинулся вперед, осторожно огибая другие плоты, пока не приблизился к тому, на котором находился мальчик. Когда полоска воды между плотами сократилась до трах футов, человек, сидящий рядом с Арреном, встал и, не колеблясь, пригнул. Аррен последовал за ним и неуклюже приземлился на четвереньки. Его суставы утратили былую гибкость. Поднявшись, юноша обнаружил, что человек смотрит на него без усмешки, а даже с некоторым уважением. Самообладание Аррена явно произвело на нет впечатление.

Этот плот был больше и выше, чем все остальные — он был сделан из бревен длиной футов в сорок и шириной — футов в пять, которые почернели и пообтерлись от возраста и непогоды. Странные резные деревянные статуи стояли возле некоторых хижин или внутри их, а по углам плота высились четыре столба, увенчанные пучками перьев морских птиц.

Проводник подвел Аррена к самой маленькой хижине, и там он увидел спящего Сокола.

Аррен уселся возле него. Его спутник вернулся на другой плот, и никто больше не беспокоил мальчика. Примерно через час женщина с другого плота принесла ему еду: холодную копченую рыбу с какой-то прозрачной зеленой приправой, соленую, но вкусную, и маленькую чашечку несвежей воды с привкусом просмоленного бочонка. Он увидел, что она подаст ему воду, словно некое сокровище, которое следует почитать. Арен выпил ас с уважительным выражением лица и не попросил давки, хотя вполне мог осушить десяток таких чашечек.

Плечо Сокола было искусно перебинтовано. Маг спал глубоким спокойным сном. Когда Сокол проснулся, он взглянул на Аррена ясными глазами и улыбнулся своей ласковой и радостной улыбкой, которая совершенно преображала его суровое лицо. Аррен внезапно почувствовал, что снова плачет. Не сказав ни слова, он положил свою ладонь на руку Сокола.

Приблизился один из обитателей плотов и присел в тени расположенной неподалеку большой хижины, которая являлась чем-то вроде храма, с квадратной доской над дверью, покрытой искусной резьбой, и дверными косяками в форме серых китов с открытыми пастями. Этот человек был также хил и худ, как и остальные, походя телосложением на мальчика, но лицо его излучало силу и несло печать прожитых лет. На нем была лишь набедренная повязка, но носил он ее с поистине королевским достоинством.

— Ему надо поспать, — сказал он, и Аррен, оставив Сокола, подошел к нему.

— Ты — вождь этого народа, — сказал мальчик, умевший с первого взгляда распознавать сильных мира сего.

— Да, — подтвердил человек, утвердительно кивнув. Аррен, выпрямившись, неподвижно стоял перед ним. Наконец, темные глаза старейшины ненадолго встретились с глазами юноши.

— Ты — тоже вождь, — заключил тот.

— Да, — ответил Аррен. Ему очень хотелось спросить, как тот догадался об этом, но юноша сохранил бесстрастное выражение лица.

— Однако здесь я служу моему господину.

Вождь обитателей плотов сказал что-то, но Аррен его не понял: обычные слова были искажены до неузнаваемости, а упомянутых имен юноша не знал. Тогда старейшина спросил:

— Как вы попали на Балатрен?

— Мы искали…

Но Аррен не знал, как много он может рассказать и стоит ли ему вообще это делать. Все, что относилось к их путешествию, казалось теперь таким далеким, и в мозгу мальчика царила полная неразбериха. Наконец, он сказал:

— Мы приплыли на Обехол. Когда мы высадились на остров, они атаковали нас. Мой господин был ранен.

— А ты?

— А я — нет, — ответил Аррен. Жесткий самоконтроль, которому его научило проведенное при дворе детство, здорово помогал ему. — С нами плыл… еще один человек, который был слегка не в себе. Он утопился от страха…

Аррен замолк.

Вождь смотрел на него своими непроницаемыми черными глазами. Наконец, он сказал:

— Значит, вы попали сюда случайно.

— Да. Мы все еще в Южном Пределе?

— Предел? Нет. Острова…

Вождь провел своей тонкой черной рукой дугу, охватывающую северо-восточный сектор компаса.

— Острова — там, — сказал он. — Все острова.

Затем старейшина указал на темнеющее за его спиной море — с севера на юг через запад, сказав:

— Море…

— С какого ты острова, господин?

— Ни с какого. Мы — Дети Открытого Моря.

Аррен взглянул на его одухотворенное лицо, затем обвел взглядом гигантский плот с храмами и величественными идолами, каждый из которых был вырезан из отдельного бревна: огромные богоподобные фигуры дельфинов, рыб, людей и морских птиц; посмотрел на людей, занятых своим делом: ткущих, вырезающих, ловящих рыбу, готовящих еду на специальных возвышениях, нянчащих детей; на другие плоты, числом не меньше семидесяти, образовавшие на воде гигантский круг диаметром около мили. Это был целый город: дымок курился над расположенными в отдалении домишками, ветер разносил звонкие голоса детей. Это был город, а под ним зияла бездонная пропасть.

— Неужели вы никогда не ступаете на землю? — шепотом спросил мальчик.

— Раз в год. Мы плывем к Длинной Дюне, рубим там лес и чиним плоты. Это происходит осенью, а потом мы следуем за серыми китами на север. Зимой мы разделяемся, и каждый плот плавает по одиночке. Весной мы все встречаемся у Балатрена. Там ходим друг к другу в гости, играем свадьбы, танцуем Долгий Танец. Отсюда берет начало Дорога Балатрена — мощное южное течение. Летом мы дрейфуем к югу, влекомые этим течением, пока не встречаем Великих — серых китов, — мигрирующих на север. Тогда мы следуем за ними, в конце концов возвращаясь ненадолго к пляжам Эмаха на Длинной Дюне.

— Это крайне захватывающая история, милорд, — сказал Аррен. — Я никогда не слышал о людях, подобных вам. Мой дом находится крайне далеко отсюда. И все же мы, жители острова Энлад, тоже танцуем Долгий Танец в канун середины лета.

— Вы топчете землю и находитесь в безопасности, — сухо заметил вождь.

— Мы же танцуем на поверхности бездонного моря.

Помолчав немного, он спросил:

— Как зовут твоего господина?

— Сокол, — ответил Аррен. Вождь повторил слово, но оно явно ни о чем ему не говорило. И это более, чем что-либо другое, убедило Аррена в том, что услышанная им история правдива, и эти люди действительно всю жизнь проводят в Открытом Морс вдали от островов, где землей и не пахнет, за пределами полета любой из живущих на островах птиц. Об их существовании не знают люди, населяющие Архипелаг.

— Он едва не умер, — сказал вождь. — Ему необходимо поспать. Возвращайся на плот Стард, я пошлю за тобой.

Вождь встал. Несмотря на его непоколебимую уверенность в себе, он явно не знал, как ему обращаться с Арреном: как с равным или как с юношей. Арен в данной ситуации предпочел последнее и согласился с тем, что должен уйти. Но тут он столкнулся с другой проблемой. Плоты вновь разошлись в стороны, и между ними сверкала полоска шелковистой воды шириной в сотню ярдов.

Вождь Детей Открытого Моря вновь обратился к нему.

— Плыви, — сказал он.

Аррен осторожно окунулся в воду. Ее прохлада приятно освежила обожженную солнцем кожу юноши. Переплыв зазор, он выбрался на другой плот и увидел группку из пяти-шести детей и подростков, которые с живым интересом наблюдали за ним. Совсем маленькая девочка пропищала:

— Ты плаваешь как рыба на крючке.

— А как я должен плавать? — вежливо спросил слегка уязвленный Аррен. Ему не хотелось грубить малышке. Она была похожа на изящную статуэтку из красного дерева, хрупкую и изысканную.

— Вот так, — крикнула она и нырнула как тюлень в прозрачную переливающуюся толщу воды. Только спустя долгое время и на невероятном расстоянии Аррен увидел над поверхностью черную гладкую головку и услышал ее громкий визг.

— Поплыли, — сказал мальчик, вероятно, ровесник Аррена, хотя с виду ему можно было дать лет двенадцать: серьезный парень с вытатуированным на спине голубым крабом. Он нырнул, и все, даже трехлетние, нырнули вслед за ним. Аррен вынужден был последовать их примеру, постаравшись войти в воду без всплеска.

— Как угорь, — сказал паренек, выставляя из воды плечо.

— Как дельфин, — сказала симпатичная девочка с приятной улыбкой и исчезла в пучине.

— Как я! — взвизгнул трехлетний карапуз, качаясь на волнах подобно бутылке.

Так что весь вечер дотемна и весь следующий долгий жаркий день, и последующие дни Аррен купался, болтал и трудился вместе с подростками с плота Стара. Все перипетии его путешествия, начавшегося в день весеннего равноденствия, когда они с Соколом отплыли с Рокка, казались ему теперь такими далекими! Ибо все, что произошло с ними во время этого путешествия, да и вся его предыдущая жизнь, не шло ни в какое сравнение с его теперешним времяпровождением, а ведь самое интересное было еще впереди. Ночью, ложась спать при свете звезд вместе с другими, он подумал: «Словно я умер, и все это — загробная жизнь: под яркими лучами солнца, за Краем Мира, среди сынов и дочерей моря…» Прежде чем уснуть, Аррен обычно бросал взгляд на юг, ища глазами желтую звезду и Руну Конца, и всегда находил Гобардон, а также больший или меньший треугольник. Но сейчас звезда взошла позднее, и он не сомкнул глаз, пока вся фигура не показалась над горизонтом. День за днем и ночь за ночью плоты дрейфовали к югу, но море нисколько не менялось, ибо нельзя уловить перемены на его не знающем покоя лике. Майские бури уже прогремели, поэтому ночью ярко сияли звезды, а днем вовсю светило солнце.

Аррен понимал, что вряд ли их жизнь всегда настолько беспечна. Он спросил о зиме, и они рассказали ему о проливных дождях и могучих волнах, об одиноких плотах, которые долгими неделями дрейфуют вдали друг от друга сквозь серую мглу и кромешную тьму. Прошлой зимой, во время шторма, длившегося целый месяц, они видели волны, огромные, по их словам, «как грозовые тучи», ибо ребята никогда не видели холмов: с гребня одной можно было увидеть вдалеке, в нескольких милях от нее, другую, стремительно мчащуюся на них.

— Выдерживают ли плоты подобные штормы? — спросил он, и они ответили, что да, но не всегда. Весной, когда все собираются у Дороги Балатрена, обычно не досчитываются двух, трех, а иногда и шести плотов…

Женились они рано. Голубой Краб — мальчик, на спине которого был вытатуирован его символ, и симпатичная девочка по имени Альбатрос считались мужем и женой, хотя ему было лишь семнадцать, а ей — на два года меньше. На плотах было полно таких пар. Множество детишек ползало и ковыляло по плотам, привязанные к четырем столбам центральной хижины, под крышей которой они спасались от дневного зноя и где спали по ночам вповалку. Старшие дети нянчили младших, а мужчины и женщины на равных занимались повседневной работой. Они по очереди собирали коричневые морские водоросли нилгу, похожие на папоротник длиной в сто футов. Потом все вместе ткали из нилгу одежду, а также плели грубые нити для канатов и сетей. Они рыбачили и сушили рыбу, вытачивали из китовой кости инструменты, занимались разной другой работой. Но у них всегда находилось время, чтобы поплавать и поболтать друг с другом, поскольку сроки выполнения той или иной работы никогда не бывали жесткими. Здесь время не делили на часы: различали лишь полный день и полную ночь. После череды таких дней и ночей Аррену стало казаться, что он живет на плотах с незапамятных времен, а Обехол и все, что было перед ним — всего лишь сон, и в какой-то иной вселенной он жил на острове и был принцем Энлада.

Когда его, наконец, вызвали на плот вождя, Сокол поглядел на него и сказал:

— Вот теперь ты похож на того Аррена, которого я увидел во дворике фонтана: гладкий, как золотистый тюлень. Пребывание здесь явно пошло тебе на пользу, парень.

— Да, милорд.

— Но где это «здесь»? Мы миновали знакомые места. Мы уплыли за пределы карт… Давным-давно мне приходилось слышать истории о Народе Плотов, но я тогда решил, что это просто еще одна байка Южного Предела, досужий вымысел. Тем не менее, данная фантазия спасла нас, и мы обязаны своими жизнями мифу.

Он произносил слова с оттенком иронии, как будто от души наслаждался этим бесконечным праздником жизни солнечного лета, но лицо его оставалось мрачным, а глаза — непроницаемо черными. Аррен заметил это и решился.

— Я предал… — сказал он и запнулся. — Я предал ваше доверие ко мне.

— Как так, Аррен?

— Там… на Обехоле. Где вы впервые нуждались во мне. Вас ранили и вам нужна была моя помощь. А я и пальцем не пошевелил. Лодка дрейфовала, и я не пытался управлять ею. Вам было больно, а я ничем не помог. Я видел остров… Я видел остров, но даже не попытался развернуть лодку…

— Успокойся, парень, — произнес маг таким повелительным тоном, что Аррен подчинился. — Скажи мне, о чем ты думал в те минуты.

— Ни о чем, милорд… ни о чем! Мне казалось, что бесполезно что-либо предпринимать. Я думал, что вы утратили магическую силу… нет, этому не бывать… что вы обманули меня.

Пот струился по лицу Аррена, он с трудом выдавливал из себя слова, но все же не умолкал.

— Я боялся мс. Я боялся смерти. Я так испугался, что не в силах был даже смотреть на вас, потому что вы могли уже умереть. Я мог думать лишь о том, что существует… существует путь к бессмертию, и если я смогу найти его… Но жизнь все время утекала, словно где-то была огромная рана, и кровь сочилась из нее… совсем как у вас. Ну, вот и все. Я бездействовал, пытаясь спастись от ужаса смерти.

Он умолк, ибо было нестерпимо больно произносить правду во всеуслышание. Его остановил не стыд, а страх, все тот же страх. Теперь Аррен понимал, почему вся эта беспечная жизнь на плотах среди моря и солнечного света показалась ему жизнью после смерти или чем-то вроде несбыточной мечты. Все дело в том, что в глубине души он считал реальность пустотой без жизни, без тепла, без цвета или звука, не имеющей никакого значения. В ней не было вершин или глубин. Вся эта прелестная мешанина света и цвета в море и в глазах людей являлась лишь игрой воображения в абсолютной пустоте вакуума.

Она проходит, оставляя после себя только хаос и холод. И ничего больше.

Сокол посмотрел на него, и мальчик опустил глаза, будучи не в силах выдержать его взгляд. Но тут в нем внезапно проснулась смелость, а, может, презрение к себе. Это чувство возопило высокомерно и безжалостно: «Трус! Трус! Неужели ты не способен даже на это?»

Поэтому Аррен невероятным усилием воли поднял глаза и встретил взгляд своего компаньона.

Сокол крепко сжал его руку, так что они установили не только зрительный, но и телесный контакт.

— Лебаннен, — сказал он. Прежде маг никогда не произносил вслух Настоящего Имени Аррена, да и мальчик не называл ему его. — Что значит «рябина». И это — ты. В мире нет безопасности. Нет конца. Слово можно услышать лишь в тишине. Звезды видны только во тьме. Танец всегда танцуют над пустотой, над бездонной бездной.

Аррен попытался отстраниться, но маг не отпускал его.

— Я обманул твои ожидания, — сказал мальчик. — И я подведу тебя вновь. Я недостаточно силен!

— У тебя хватит сил, — голос Сокола был мягок, но в нем чувствовалась та же твердость, что поднялась из глубин позора Аррена, побуждая юношу к действию.

— Ты будешь любить то, что любишь сейчас. Ты выполнишь Же, что взял на себя. На тебя можно положиться. Удивительно, что ты сам до сих пор этого не понял. У тебя было лишь семнадцать лет, чтобы понять это. Но пойми, Лебаннен. Отказаться от смерти значит отказаться от жизни.

— Но я жаждал умереть! — Аррен поднял голову и пристально взглянул на Сокола. — Как Сэпли…

— Сэпли не искал смерти. Он лишь пытался покончить со страхом перед смертью.

— Но существует же путь. Тот путь, который он, Сэпли, пытался отыскать. И Хэйр, и все остальные. Путь возвращения к жизни, к жизни без смерти. Вы… самый великий из них… Вы должны знать этот путь…

— Я не знаю его.

— Но другие колдуны…

— Мне известно о том, что они пытались найти. Но я уверен: все они встретят свою смерть в назначенный час, как встретил ее Сэпли. И я умру когда-нибудь. И ты тоже.

Сокол по-прежнему крепко сжимал руку Аррена.

— Я знаю цену подобному знанию. Это — величайший дар. Благо по отношению к собственной личности. Ибо мы можем потерять лишь то, что принадлежит нам: нашу личность, нашу муку и славу, нашу человечность. Она изменится и уйдет, словно волна в море. Ты когда-нибудь видел, чтобы море застыло или прибой замер лишь ради тот, чтобы сласти одну-единственную волну, спасти тебя? Пожертвуешь ли ты силой своих рук, страстью души и жаждой своею разума ради безопасности?

— Безопасности… — повторил Аррен.

— Да, — сказал маг, — безопасности.

Теперь он отпустил Аррена и устремил свой взор куда-то в сторону, оставив юношу наедине с самим собой, хотя они по-прежнему сидели лицом к лицу.

— Я не знаю, — сказал, наконец, Аррен. — Я не знаю, что я ищу, куда иду и, вообще, кто я такой.

— Я знаю, — сказал Сокол все тем же глухим шепотом. — Ты — мой проводник. Со всей своей чистотой и отвагой, неопытностью и преданностью, ты — мой проводник, дитя, которое я посылаю во мрак вперед себя. Твой страх — вот что ведет меня. Ты думал, что я груб с тобой. Ты же никогда не сталкивался с грубостью. Я использовал твою любовь, как человек, который зажигает свечу и освещает ею свой путь. И мы должны идти дальше. Должны. Мы обязаны дойти до места, где русла рек сухи, оказаться там, куда тащит тебя твой страх перед смертью.

— Где же находится это место, милорд?

— Я не знаю.

— Я не смогу отвести вас туда. Но я пойду с вами.

Маг взглянул на него мрачными бездонными глазами.

— Но если я вновь не оправдаю ваших надежд и предам вас…

— Я доверяю тебе, сын Морреда.

Тут они оба замолчали.

Над их головами слегка покачивались на фоне голубого южного неба величественные резные идолы с телами дельфинов, со сложенными крыльями чаек и человеческими лицами с вытаращенными глазами-ракушками.

Сокол с трудом поднялся, ибо рана его только начала подживать.

— Я устал от бездействия, — сказал он. — От такого образа жизни я скоро растолстею.

Он принялся мерить шагами плот, и Аррен присоединился к нему. Во время прогулки они разговаривали мало. Аррен рассказал Соколу, как он провел эти дни, с кем подружился. Энтузиазм мага превосходил его физические силы, которые вскоре подошли к концу. Он попросил девочку, что ткала нилгу на своем станке за Домом Великих, позвать вождя, и вернулся в свою хижину. Вскоре пришел старейшина и почтительно приветствовал мага, который ответил ему тем же. Затем все трое уселись в хижине на коврики из шкуры пятнистого тюленя.

— Я поразмыслил над тем, что вы рассказали мне, — степенно начал вождь своим обычным официальным тоном. — О том, как люди надеются вернуться после смерти в свои тела и, в поисках пути к этому, забывают поклоняться богам, постепенно опускаются и сходят с ума. Они поступают неправедно и крайне глупо. Я также подумал, как это может отразиться на нас? Мы не имеем ничего общего с другими людьми, с их островами и образом жизни, с их надеждами и чаяниями. Мы живем в море, и наши жизни связаны с ним. Мы не собираемся спасать их, ибо не надеемся помочь им. Безумие нас не затронет. Мы не высаживаемся на землю, а жители островов не навещают нас. Когда я был молод, мы иногда болтали с людьми, которые приплывали на лодках к Длинной Дюне, где мы рубили лес для плотов и зимних хижин. Мы не раз видели суда с Охола и Велаваи (так он называл Обехол и Веллоги), которые охотились осенью на серых китов. Они часто следовали за нашими плотами, ибо мы знаем пути и места встречи Великих в море. Но это уже в прошлом, мы уже давно не встречали их. Возможно, они все сошли с ума и перебили друг друга. Два года назад мы видели с Длинной Дюны, как с севера, с Велаваи, три дня таили клубы дыма от гигантскою пожара. Но даже если так все и было, что из этого? Мы — Дети Открытого Моря. Мы идем дорогами моря.

— Тем не менее, увидев дрейфующую лодку, вы подплыли к ней, — сказал маг.

— Кое-кто из нас утверждал, что мы поступаем глупо, и нам следует оставить лодку в покое. Пусть себе дрейфует до конца моря.

— Но вы не поддержали их.

— Нет. Я сказал, что хоть они и жители островов, мы должны помочь им, и со мной согласились. Но мы не будем помогать твоему предприятию. Если среди островитян бушует безумие, это их дело. Мы следуем по дороге Великих. Мы не будем помогать вам в ваших поисках. Вы можете оставаться у нас сколько пожелаете. До Долгого Танца осталось уже совсем немного. После него мы поворачиваем к северу, следуя восточному течению, которое к концу лета приведет нас к Длинной Дюне. Если ты пожелаешь остаться с нами и подлечить свою рану, мы не будем против. Ну, а если ты захочешь сесть в свою лодку и следовать своим путем, мы также возражать не будем.

Маг поблагодарил его. Вождь встал, легкий и чопорный как цапля, и ушел, оставив их вдвоем.

— У невинности нет сил бороться со злом, — сказал, чуть сморщившись, Сокол. — Но у нее есть силы творить добро… Я думаю, мы останемся здесь, пока моя рана немного не подживет.

— Мудрое решение, — сказал Аррен, удрученный неважным состоянием здоровья Сокола. Он решил защитить этого человека от его излишнего энтузиазма и настоять на том, чтобы они отправились в путь лишь тогда, когда у мига перестанет болеть рана.

Сокол недоуменно взглянул на него, слегка удивленный похвалой.

— Они добрые, — продолжал не заметивший этого Аррен. — В них нет той болезни души, что точит людей в Хорттауне и на других островах. Возможно, ни на одном острове нас не ждет такой теплый прием, какой нам оказали эти затерянные в море люди.

— Наверное, ты прав.

— И они ведут летом весьма приятную жизнь.

— Конечно. Но есть всю жизнь холодную рыбу и никогда не видеть яблони в цвету, и не испить воды из родника, согласись, чертовски скучно!

Итак, Аррен вернулся на плот Стара, где работал, купался и играл с другими подростками, болтал прохладными вечерами с Соколом и слал под звездами. А Долгий Танец в канун середины лета был уже не за горами, и течение несло огромные плоты на юг в Открытое Море.

9. ОРМ ЭМБАР

Когда наступила самая короткая ночь года, на плотах, образовавших гигантский круг под щедро усыпанным звездами небом, всю ночь напролет пылали факелы, отбрасывая на гладь моря кольцо мерцающих теней. Обитатели плотов танцевали, не используя в качестве аккомпанемента ни барабаны, ни флейты, ни любые другие музыкальные инструменты — лишь топот босых ног по качающемуся настилу плотов, да звонкие голоса сказителей, далеко разносящиеся над безбрежными просторами моря, которое служило им домом. Это была ночь новолуния, и тела танцоров казались призрачными тенями в свете звезд и факелов. То тут, то там подростки, сверкая, как летучие рыбки, перескакивали с плота на плот. Прыгали они далеко и высоко, соревнуясь друг с другом и стремясь обежать до рассвета все кольцо плотов, потанцевав на каждом.

Аррен танцевал вместе с ними, поскольку Долгий Танец танцевали на всех островах Архипелага, хотя движения и песни могли различаться. Когда большая часть танцоров выдохлась и присела отдохнуть и подремать, а сказители окончательно охрипли, он вместе с группой юных прыгунов очутился на плоту вождя и остался там, а они последовали дальше.

Сокол сидел вместе с вождем и тремя его женами около храма. Меж резных китов, обрамлявших вход, устроился сказитель, чей звонкий голос явно не умолкал всю ночь напролет. Он пел без устали, отбивая пальцами ритм по деревянной доске.

— О чем он поет? — спросил Аррен мага, поскольку никак не мог вникнуть в смысл слов, которые произносились со странной интонацией и бешеной скоростью, а также сопровождались всевозможными трелями.

— О серых китах, об альбатросах и о шторме… У них нет песен о героях и королях. Они не знают, кто такой Эррет-Акбе. Чуть раньше он пел о Сегое, о том, как тот поднял острова посреди моря. Это все, что они сохранили из знаний людей. Все остальные песни — о море.

Аррен прислушался. Певец, повествуя о дельфине, имитировал его свистящий крик. Мальчик смотрел на черный и твердый как скала профиль Сокола, вырисовывающийся в свете факелов, видел блестящие глаза тихонько шепчущихся жен вождя, чувствовал легкое покачивание плота на спокойных водах моря и медленно соскальзывал в пучину сна.

Он вдруг проснулся: сказитель умолк. Причем не только тот, вокруг которого они расположились, но и все остальные на ближайших и дальних плотах. Их голоса стихли, словно отдаленный клекот люрских птиц, и воцарилось молчание.

Аррен оглянулся через плечо на запад, ожидая увидеть рассвет. Но над волнами едва показалась всходившая луна, золотистая на фоне летних звезд.

Посмотрев затем на юг, он увидел сиявшую в вышине Гобардон, а под ней горели все восемь ее подружек: наконец завершенная Руна Конца ясно и четко пылала над морем. Повернувшись к Соколу, Аррен увидел, что его смуглое лицо обращено к тем же самым звездам.

— Почему ты умолк? — спросил певца вождь. — День еще не наступил, пока что даже не забрезжил рассвет.

— Я не знаю, — заикаясь, ответил тот.

— Пой! Долгий Танец не окончен.

— Я не знаю слов, — ответил сказитель, голос его звенел от страха. — Я не могу петь. Я позабыл слова этой песни.

— Тогда пой другую.

— Нет больше песен. Все кончено, — зарыдал певец, клонясь вперед, пока не распластался на полу. Вождь удивленно уставился на него.

Плоты качались под треск факелов, все молчали. Безмолвие океана сомкнулось вокруг крохотного островка жизни и света и поглотило его.

Аррену показалось, что блеск звезд потускнел, но на востоке по-прежнему не наблюдалось ни малейших признаков рассвета. Его охватил ужас, и он подумал: «Солнце, наверное, не взойдет. День не наступит».

Маг встал и сделал так, что по от посоху заструилось белое свечение, ясно высветив руну, написанную серебром на дереве.

— Танец не окончен, — сказал он. — День еще не наступил. Аррен, пой.

Аррен хотел было вскричать: «Я не могу, господин!..», — но вместо этого он пристально взглянул на горевшие на юге девять звезд, глубоко вздохнул и запел. Голос его сперва был тихим и хриплым, но он постепенно крепчал. Аррен пел древнейшую песню — песню о Сотворении Эа, о равновесии между тьмой и светом, о сотворении покрытых зеленью островов тем, кто произнес первое Слово: Старейшим Лордом, Сегоем.

Прежде чем была пропета последняя строчка, небо посерело, и лишь луна и Гобардон продолжали гореть все так же ярко. Факелы зашипели на предрассветном ветру. Наконец, Аррен допел песню и умолк. На востоке забрезжил рассвет, и сгрудившиеся вокруг мальчика танцоры стали разбредаться по своим плотам.

— Хорошая песня, — сказал вождь. Его голос дрожал, хотя он пытался говорить бесстрастно. — Печально, если бы Долгий Танец прервался прежде, чем должен был завершиться. Я прикажу выпороть ленивых сказителей плетями из нилгу.

— Лучше успокой их, — повелительно сказал Сокол. Он все еще стоял в полный рост. — Ни один певец не замолчит добровольно. Пойдем со мной, Аррен.

Он повернулся к хижине, и мальчик последовал за ним. Но необычные происшествия нарождающегося утра не закончились даже теперь, когда восточный край моря уже раскалился добела: с севера приближалась огромная птица. Она летела так высоко, что на крыльях ее пламенел свет еще не взошедшего на миром солнца, и они огненными молниями рассекали воздух. Маг поднял глаза и уставился на нее. Затем на лице его отразилось страшное возбуждение и волнение, он изо всех сил крикнул:

— Нам хиефаарв Гедаркваисса! — что на языке Творения означало: если ты ищешь Геда, то найдешь его здесь. Подобно золотистому ядру с распростертыми гигантскими крыльями, бешено молотящими воздух, выставив когти, которые могли разорвать быка, словно маленького мышонка, окруженный клубами пара, вырывавшегося из огромных ноздрей, дракон спикировал на покачивающийся на волнах плот.

Люди на плотах закричали; одни рухнули на бревна, другие — прыгнули в море, третьи замерли, уставившись на чудовище — изумление оказалось сильнее страха.

Дракон нависал над ними. Мольбу кончиками его перепончатых крыльев, которые казались в лучах восходящего солнца радужной дымкой с золотистыми прожилками, было около девяноста футов, да и в его поджаром как у гончей, когтистом как у ящерицы, покрытом змеиной чешуей теле было, пожалуй, не меньше. Вдоль узкого хребта шел гребень из острых зубьев, по форме напоминавших шипы розы. На загривке они достигали трех футов в высоту, но постепенно уменьшались и на кончике-хвоста были не длиннее лезвия перочинного ножа. Шипы были серые, шкура дракона также имела серостальной оттенок, но с золотистым отливом. В его узких глазах бушевало зеленое пламя.

Движимый страхом за своих людей, вождь, забыв о собственной безопасности, выскочил из своей хижины с гарпуном, с которым обитатели плотов охотились на китов: тот был больше его самого и имел острии костяной наконечник. Держа оружие в своей тонкой мускулистой руке, он бросился вперед, чтобы с разбега метнуть гарпун в нависающее над плотом узкое, покрытое сверкающей чешуей, брюхо дракона. Увидев вождя, Аррен вышел из оцепенения, бросился наперерез и, схватив его за руку, упал вместе с ним на доски настила.

— Ты что, хотел разозлить его своим булавочным уколом? — прошипел он.

— Пусть Повелитель Драконов сперва поговорит с ним!

Полуоглушенный падением вождь тупо посмотрел на Аррена, мага и дракона, но ничего не сказал. И тут заговорил дракон.

Никто из присутствующих, кроме Года, к которому тот, собственно, и обращался, не понял ни слова, поскольку драконы говорили лишь на Древнем Наречии, которое являлось их родным языком. Голос рептилии был мягким и свистящим, словно шипение огромной разъяренной кошки, в нем ощущалась наводящая ужас мелодичность. Те, кто слышал его, замирали и внимали ему.

Маг коротко ответил, и вновь затворил дракон, паря над Соколом с помощью едва заметных взмахов крыльев. Аррен подумал, что он похож на парящую в воздухе стрекозу.

Затем маг ответил: «Мемас» — «Я пойду», и поднял свой тисовый посох. Пасть дракона открылась, и из нее вырвался причудливой формы клуб дыма. Золотистые крылья с оглушительным грохотом рассекали воздух, поднимая сильный ветер, который пах гарью. Дракон сделал круг и степенно полетел на север.

На плотах царила мертвая тишина, нарушаемая лишь всхлипыванием детей и причитаниями утешавших их женщин. Мужчины вылезли из моря со смущенными лицами. Всеми забытые факелы догорали в первых лучах солнца.

Маг повернулся к Аррену. На его лице застыло выражение, которое можно было посчитать как радостным, так и гневным. Но голос его был спокоен.

— Нам пора отправляться в путь, парень. Прощайся и поплыли.

Он обернулся, чтобы поблагодарить вождя и попрощаться с ним, потом прошел с огромного плота через три других, по-прежнему сведенных вплотную для танцев, на тот, к которому была привязана «Ясноглазка». Пустая лодка следовала за плотами во время их медленного дрейфа на юг. Дети Открытого Моря наполнили пустой бочонок дождевой водой и существенно пополнили запас провизии, выразив тем самым уважение своим гостям. Многие из них верили в то, что Сокол — один из Великих, сменивший облик кита на облик человека. Когда Аррен присоединился к нему, маг ставил парус. Юноша отвязал конец и прыгнул в лодку. В тот же миг она отошла от плота, и парус ее наполнился свежим ветром, хотя на море дул лишь легкий бриз. «Ясноглазка», накренившись, развернулась и направилась на север вслед за драконом, легкая, как влекомый ветром лист.

Оглянувшемуся Аррену городок плотов показался горсткой щепок, над которыми возвышались хижины и столбы для факелов. Вскоре они исчезли в бликах утреннего солнца на воде. «Ясноглазка» мчалась вперед. Когда ее нос рассекал волну, во все стороны летел восхитительный фонтан брызг, заставлявший юношу прищуриваться.

Земной ветер смог бы так разогнать лодку разве что в шторм, ежесекундно грозя отправить ее на дно. Но этот ветер вызвала сила магии, и «Ясноглазка» летела как на крыльях.

Маг долго стоял у мачты, вглядываясь в даль. Наконец, он занял свое привычное место у румпеля и, положив руку на него, взглянул на Аррена.

— То был Орм Эмбар, Дракон Селидора, — сказал он, — родственник великого Орма, который убил Эррет-Акбе, и сам был сражен им.

— Он охотился за кем-то, господин? — спросил Аррен, который так и не понял, говорил ли маг с драконом в доброжелательной манере или же с угрозой.

— За мной. Драконы всегда находят того, кого ищут. Он явился просить моей помощи.

Маг усмехнулся.

— Если бы мне кто рассказал, что дракон обратился за помощью к человеку, то я бы ему не поверил. Причем именно этот, а не какой-нибудь другой! Есть драконы и постарше его, но он — самый могущественный из их племени. Он не скрывает своего Имени, подобно другим драконам и людям, поскольку не боится, что кто-то сможет обрести власть над ним. Орм Эмбар не обманщик, как большинство драконов. Давным-давно на Селидоре он сохранил мне жизнь и поведал великую тайну, рассказав, как можно восстановить Руну Королей. Ему я обязан Кольцом Эррет-Акбе. Но я никогда не думал, что мне придется таким образом отдавать долг сему кредитору!

— О чем он попросил?

— Позволить ему показать мне путь, который я ищу, — ответил маг более мрачным тоном. — Он сказал: «На Западе появился другой Повелитель Драконов. Он причиняет нам вред, и сила его превышает нашу.» Я спросил: «Даже твою, Орм Эмбар?» И он ответил: «И даже мою. Ты мне нужен. Поспешим.» Он попросил, и я подчинился.

— Больше вам ничего не известно?

— Скоро я буду знать больше.

Аррен смотал причальный конец и уложил веревку на место, затем выполнил еще кое-какие мелкие работы по лодке, но напряжение никак не отпускало юношу, нервы дрожали как натянутая тетива, и это отразилось на его голосе, когда он, наконец, произнес:

— По крайней мере, лучшего проводника нам не сыскать!

Сокол взглянул на него и рассмеялся.

— Да, — сказал он. — На этот раз, я думаю, мы не собьемся с пути.

Так началась для них двоих великая гонка через океан. Тысячи миль отделяли неотмеченные на карте моря обитателей плотов от острова Селидор, который лежал много западнее всех островов Земноморья. День за днем солнце всходило из-за чистого горизонта и погружалось в пламенеющий на западе закат. Под золотой аркой солнца и серебряной россыпью звезд мчалась по волнам океана одинокая лодка.

Иногда вдалеке появлялись летние грозовые тучи, отбрасывая пурпурные тени на горизонт. Тогда Аррен мог видеть, как маг встает на носу лодки и голосом и жестом призывает тучи к ним, дабы они пролились дождем над «Ясноглазкой». Сверкали молнии, гремел гром, но маг стоял неподвижно с поднятой рукой, пока потоки воды не обрушивались на него и на Аррена, наполняя подставленный сосуд и хлеща лодку и море, сглаживая волны своим неистовым напором. Они с Арреном довольно улыбались при этом, ибо пищи у них было вдоволь, а вот воды не хватало. К тому же им нравилось неистовое великолепие шторма, вызванного искусством магии.

Аррена удивляло то, как расточительно расходует теперь Сокол свои силы, и он как-то спросил:

— В начале нашего путешествия ты старался обходиться без чар.

— Первый урок Рокка, он же и последний, гласит: «Делайто, что необходимо.» И не больше!

— Остальные уроки, наверное, растолковывают, что является необходимым.

— Именно так. Необходимо учитывать Равновесие. Но когда само Равновесие нарушено… приходится принимать в расчет еще кое-что. Прежде всего — спешку.

— Но как так случилось, что все колдуны на Юге, а теперь и во всем Земноморье, даже сказители на плотах, утратили свое искусство, а ты сохранил свой дар?

— Потому что мне не нужно ничего, кроме моего искусства, — ответил Сокол.

Спустя некоторое время он добавил более веселым тоном:

— А если мне уж суждено вскоре утратить его, то надо выжать из него все, пока оно при мне.

В поведении Сокола действительно появилась какая-то беззаботность, неприкрытое наслаждение своим искусством, чего Аррен никак не мог ожидать от всегда столь осторожного мага. Все волшебники обожают различные трюки. Каждый маг — искусный фокусник. Маскировка Сокола в Хорттауне, которая так пугала Аррена, была для мага лишь игрой, причем весьма примитивной, ибо он мог при желании изменить не только лицо и голос, но и само тело, превратившись в рыбу, дельфина или ястреба. А однажды он сказал:

— Смотри, Аррен, я покажу тебе Гонт. — И заставил мальчика взглянуть на поверхность воды в наполненном до краев бочонке, который он открыл. Однако даже неискушенные чародеи могли вызвать такой образ в зеркале воды: гигантский пик, облепленный серыми облаками, вздымающийся из серого моря. Затем картинка изменилась, и Аррен вдруг ясно увидел крутые склоны горы. Он словно превратился в птицу — чайку или сокола, что парила на восходящих у берега потоках. Ветер бил в лицо, и Аррен смотрел на утес в две тысячи футов высотой. На одном из его уступов стоял маленький домик.

— Это Ре Альби, — сказал Сокол, — здесь живет мой учитель, Огион, который когда-то давным-давно утихомирил землетрясение. Он пасет своих коз, собирает травы и хранит молчание. Интересно, бродит ли он, как в былые времена, по горам, ведь он уже очень стар. Но я тут же почувствую, обязательно почувствую, даже сейчас, если Огион вдруг умрет.

Голосу мага недоставало уверенности, и на миг образ заколыхался, словно сам утес начал внезапно разваливаться на куски. Затем картинка прояснилась, голос Сокола окреп.

— Он любил бродить по лесам один, особенно поздним летом и осенью. Так он впервые пришел ко мне, когда я был подростком из горной деревушки, и дал мне мое Имя. И мою жизнь вместе с ним.

Образ в зеркале воды вновь сменился. Зритель словно стал птицей, сидящей на ветке дерева и смотрящей на залитые солнцем высокогорные луга между голой скалой и вечными снегами вершины, на крутую тропу, что терялась внизу в Золотисто-зеленом сумраке.

— Нигде на свете не царит такая тишина, как в этих лесах, — с тоской произнес Сокол.

Изображение подернулось дымкой и пропало, лишь слепящий диск полуденного солнца отражался в воде.

— Если… — начал Сокол, глядя на Аррена странным, насмешливым взглядом, — если я когда-нибудь вернусь туда, то даже ты не сможешь разыскать меня.

Впереди виднелась низкая голубоватая полоска земли, похожая на сгусток тумана.

— Это Селидор? — спросил Аррен, и его сердце бешено забилось.

— Я думаю, Обб или Джессайдж. Мы не проплыли и половины пути, парень.

Этой ночью они петляли по проливу, разделяющему два острова. Огней они не заметили, но воздух был настолько пропитан смрадом гари, что их легкие просто разрывались на части. Когда забрезжил рассвет, они оглянулись назад и увидели, что восточный остров, Джессайдж, насколько видел глаз, превратился в выжженную пустыню, над которой курился голубой дымок.

— Они сожгли посевы, — сказал Аррен.

— Да. И деревни тоже. Мне знаком этот запах.

— Разве здесь, на Западе, живут дикари?

Сокол покачал головой.

— Фермеры, горожане.

Аррен взглянул на почерневшие руины, на засохшие деревья садов, и помрачнел.

— Чем им помешали деревья? — спросил он; — Почему природа должна расплачиваться за их ошибки? Те люди, что выжигают землю, поссорившись с другими людьми — дикари.

— Ими никто не управляет, — сказал Сокол. — У них нет короля, нет людей, облеченных властью или магической силой. Все поразъехались или свихнулись, пытаясь найти проход сквозь смерть. Так обстоят дела на Юге и, боюсь, во всем Земноморье.

— И всему причиной один-единственный человек… Тот о котором говорил дракон? Это кажется невероятным.

— Почему нет? Если изберут Короля Островов, он будет править в одиночку. Один-единственный человек может с одинаковым успехом и управлять, и разрушать, быть Королем или Анти-Королем.

В его голосе опять проскользнула насмешка или вызов, который вывел Аррена из себя.

— У Короля есть слуги, солдаты, курьеры, придворные. Он правит через своих слуг. Где же слуги этого… Анти-короля?

— В наших мозгах, парень. В наших мозгах. Предатель — твос собственное «Я», которое вопит: «Яхочужить, мне плеватьнато, какуюценузаплатитмир за мою жизнь!» Маленький предатель притаился в темных закоулках наших душ, как паук в коробочке. Он говорит со всеми нами. Но лишь немногие понимают его: колдуны, певцы, поэты. И герои — те, что пытаются сохранить свою личность. Быть самим собой удается нечасто. Остаться самим собой навеки — это ли не благословенный покой?

Аррен пристально взглянул на Сокола.

— Ты считаешь, что они не правы. Но объясни мне, почему. В начале нашего путешествия я был ребенком, не верящим в смерть. Я кое-чему научился, вряд ли многому, но все же чему-то. Я научился верить в смерть, но не обучен смиряться с ней, приветствовать свою или твою гибель. Если я люблю жизнь, разве не должен я ненавидеть конец ее?

В Бериле Аррена обучал фехтованию маленький лысый хладнокровный человечек лет шестидесяти. Мальчику он никогда не нравился, хотя Аррен знал, что это великий мастер. Но однажды во время тренировки юноша нащупал слабое место в обороне своего учителя и обезоружил его. Аррену навсегда врезалось в память нежданное, несвойственное ему выражение счастья, надежды и радости, внезапно осветившее холодное лицо мастера — равный, наконец-то равный ему! С этого дня тренировки стали еще напряженнее, но теперь на лице старика постоянно играла все та же улыбка, которая вспыхивала особенно ярко, когда Аррен загонял его в угол. Сейчас на лице Сокола застыло то же самое выражение.

— Жизнь без конца, — сказал маг. — Бессмертие. Каждый человек жаждет этого, и крепость его здоровья зависит от силы этого желания. Но будь осторожен, Аррен. Ты — один из тех, кто может добиться желаемого.

— И тогда?

— Тогда — вот этот упадок на островах. Забытые ремесла. Онемевшие певцы. Ослепшие глаза. Тогда — будет править ложный король. Вечно править. И всегда одними и теми же. Не будет рождений, появления новой жизни. Не будет детей. Только такой ценой мертвые смогут обрести жизнь, Аррен. Ведь смерть — это залог новой жизни. Равновесие — не косная структура. Это движение, вечное становление.

— Но какую опасность для Равновесия Всего Сущего может представлять жизнь и поступки одного-единственного человека. Это, без сомнения, невозможно, этого нельзя допустить… — Он запнулся.

— Кто дает разрешение? Кто запрещает?

— Я не знаю.

— Я тоже.

— Тогда почему вы так уверены в этом? — спросил Аррен почти сердито.

— Я знаю, сколько зла может причинить миру один единственный человек,

— ответил Сокол, и его покрытое шрамами лицо нахмурилось, хотя скорее от боли, чем от гнева. — Я знаю это, ибо сам когда-то натворил нечто подобное. Я совершил похожее зло, движимый той же гордыней. Я приоткрыл дверь между мирами. Лишь на чуть-чуть, совсем крохотная щелочка, только чтобы доказать, что я сильнее самой смерти. Я был молод и не сталкивался еще со смертью — совсем как ты… Понадобилась вся сила, все мастерство и сама жизнь Верховного Мага Неммерле, чтобы захлопнуть дверь. Ты можешь видеть на моем лице следы той ночи. Но его она убила. О, дверь между светом и тьмой можно открыть, Аррен. Это нелегко, но вполне осуществимо. Но захлопнуть ее вновь — это совсем другое дело.

— Но ваш проступок, конечно, был менее тяжким…

— Почему? Потому что я — хороший человек? — Во взгляде Сокола вновь блеснул холод, похожий на клинок фехтовальщика. — Что значит «хороший человек», Аррен? Всегда ли это тот, кто не сеет зла, не открывает дверь во тьму и не имеет тьмы в себе? Присмотрись внимательнее, парень. Оглянись вокруг. Тебе понадобится все твое умение, чтобы пройти туда, куда ты должен пройти. Загляни в себя! Разве ты не слышишь голос, говорящий: «Пойдем!» Разве ты не противишься ему?

— Да. Но я… я думал, что это его голос.

— Его. И твой тоже. Каким еще образом он может общаться с тобой и со всеми, кто в силах услышать его, если не с помощью ваших собственных голосов?

— Но вы же не слышите его?

— Потому что я не желаю слышать его! — отрезал Сокол. — Я, как и ты, родился для власти. Но ты еще молод и стоишь на границе возможного, в стране теней, в королевстве грез, слыша голос, призывающий: «Пойдем». Как и я когда-то. Но я уже стар. Я сделал свой выбор, совершил то, что должен был совершить. Я стою на стороне дня и смотрю в лицо собственной смерти. И я знаю, что существует лишь одна сила, имеющая какую-то ценность. Это способность не брать, но принимать. Не обладать, но давать.

Джессайдж теперь остался далеко позади, превратившись в голубое пятнышко на поверхности моря.

— Тогда я — его слуга, — сказал Аррен.

— Да, а я — твой.

— Но кто же он?

— Я думаю, человек.

— Тот, о ком вы говорили когда-то… колдун с Хавнора, который вызывал мертвых? Это он?

— Очень может быть.

— Но вы сказали, что в те далекие годы, когда вы встречались с ним, он был уже стар… Может, он уже умер?

— Возможно, — ответил Сокол.

И они замолчали.

Этой ночью все море пылало. «Ясноглазка» рассекала носом крупную зыбь, и в наполненной светом воде отчетливо просматривалось перемещение каждой рыбешки. Аррен сидел, подперев голову рукой, локоть которой упирался в планшир, и наблюдал за причудливыми переливами серебристого свечения. Он опустил руку в воду и, когда поднял ее снова, пальцы мягко светились во тьме.

— Смотрите, — сказал он, — я тоже волшебник.

— Этим даром ты не обладаешь, — заметил его компаньон.

— Я помогу вам, чем смогу, и без него, — сказал Аррен, не отрывая взгляда от неуемного свечения волн, — когда мы встретим нашего врага.

Мальчик надеялся — и эта надежда жила в нем с самого начала, — что Верховный Маг отправился в путешествие, взяв с собой лишь его одного, потому что Аррен обладал некоей врожденной силой, берущей начало от его далекого предка Морреда, которая могла бы проявиться в самый тяжкий час: и он таким образом спасет себя, своего господина и весь мир от всеобщего врага. Но позднее, когда Аррен вспомнил об этой затаенной мечте, ему показалось, что теперь он смотрит на нее свысока. Это напомнило юноше о том, как в далеком детстве он захотел примерить корону отца, и расплакался, когда ему отказали. Данная мечта была столь же несвоевременной и детской. Он не обладал магической силой. И никогда не будет обладать ею.

Конечно, придет время, когда он будет вынужден принять корону отца и станет Правителем Энлада. Но сейчас все это казалось таким незначительным, а дом его — таким крохотным и далеким. Это не было проявлением неверности. Просто его преданность приобрела большие масштабы, переросла границы его родного острова. Аррен также узнал свои сильные и слабые места, научился грамотно расходовать свои силы. Но какая от всего этот польза, если он не обладает магическим даром, и ему по-прежнему нечего предложить своему господину, кроме верной службы и стойкой привязанности? Хватит ли данных качеств там, куда они отправляются?

Сокол сказал лишь следующее:

— Чтобы увидеть свет свечи, нужно поместить ее в темное место.

Но Аррен, как ни пытался, не нашел в данной фразе ничего утешительного.

Когда они проснулись на следующее утро, воздух и вода имели сероватый оттенок. Небо над мачтой сияло голубизной сапфира, но над водой стлался туман. Для северян, уроженца Энлада Аррена и гонтийца Сокола, туман был желанен, как старый друг. Он мягко обволок лодку, значительно сузив пределы видимости, и они после долгих недель залитого солнцем и продуваемого всеми ветрами открытого пространства словно очутились в хорошо знакомой комнате. Они вновь оказались в зоне привычного климата, находясь сейчас примерно на широте Рокка.

И в каких-то семистах милях к востоку от этих объятых туманом вод, сквозь которые плыла «Ясноглазка», мягкий сумеречный свет озарял кроны Вечной Рощи, лился на зеленый венец Холма Рокка и на высокие черепичные крыши Большого Дома.

В комнате в Южной Башне, в которой размещалась лаборатория магов, загроможденная ретортами, перегонными кубами и пузатыми бутылками с кривыми горлышками, тонкостенными жаровнями и миниатюрными горелками, щипцами, мехами, подставками, плоскогубцами, скрепками, трубками, тысячами коробочек, пузырьков и запечатанных сосудов с надписями на Хардике или более секретными рунами — в общем, металлическими, стеклянными и прочими атрибутами алхимии, среди заваленных барахлом столов и скамеек стояли Мастер Изменения и Мастер Вызова.

Седоволосый Мастер Изменения держал в руках огромный камень, похожий на неограненный алмаз. Это был чистый как слеза горный хрусталь, имевший слабый аметистово-розовый оттенок. Тем не менее, когда кто-либо всматривался в его прозрачные глубины, он не видел там ни своего отражения, ни каких-либо неясных образов окружающего мира — лишь плоскости да бездонная бездна, в которую человек постепенно погружался, засыпая, пока разум его не терялся там без следа. Это был Камень Шелиета. Он долгое время принадлежал принцам Уэя, являясь простой безделушкой среди других сокровищ или средством от бессонницы, но иногда его использовали в более практичных целях, ибо те, кто долго и бездумно всматривался в бездонные глубины кристалла, частенько сходили с ума. Но Верховный Маг Ганчер с Уэя, отправившись на Рокк, взял с собой Камень Шелиета, ибо в опытных руках мага кристалл отражал великую истину.

Хотя каждый человек видел в нем свою истину.

Поэтому Мастер Изменения, крепко держа камень и пристально всматриваясь в его бездонные, розоватые, мерцающие глубины, рассказывал вслух о том, что видел.

— Я вижу Архипелаг так, словно стою на вершине Горы Онн в сердце мира, и все острова, до самого последнего клочка земли в самом дальнем Пределе, раскинулись у моих ног. Все как на ладони. Я вижу корабли в проливах Илиена, огни домашних очагов Торхевена и даже крышу башни, в которой мы сейчас находимся. Но за Ростком — пустота. На юге и на западе нет островов. Я не вижу Ватхорта там, где он должен находиться, не вижу вообще ни одного острова Западного Предела, даже такого близкого, как Пендор. А Осскил и Збосскил, где они? Энлад заволок серый туман, похожий на паутину. Остров за островом уходят в небытие, и на их месте плещутся пустынные и спокойные волны моря, совсем как до Сотворения… — голос мага сорвался на последнем слове, будто оно с трудом сорвалось с его губ.

Он поставил Камень обратно на подставку из кости и отошел в сторону. На его добродушном лице застыло мрачное выражение.

— Расскажи мне о том, что увидишь.

Мастер Вызова взял кристалл в руки и стал медленно поворачивать его, словно ища на его грубой сверкающей поверхности смотровое окно. Затем он долгое время пристально всматривался в его глубины. Наконец, маг опустил кристалл и сказал:

— Превращатель, я почти ничего не увидел. Какие-то фрагменты, отдельные образы, не составляющие единого целого.

Седоволосый Мастер стиснул руки.

— Разве это не странно само по себе?

— Как так?

— Разве твои глаза часто слепли? — вскричал Мастер Изменения, словно охваченный гневом. — Неужели ты не видишь… — он запнулся и несколько мгновений не мог произнести ни слова, — руку, прикрывшую твои глаза, тогда как другая рука зажала мне рот?

— Ты переутомился, милорд, — ответил Мастер Вызова.

— Вызови Дух Камня, — сказал Мастер Изменения, держа себя в руках, но говоря явно через силу.

— Зачем?

— Затем, что я прошу тебя.

— Слушай, Превращатель, ты подзадориваешь меня…. словно мы — мальчишки, подталкивающие друг друга у берлоги медведя. Разве мы дети?

— Да! Перед тем, что я увидел в Камне Шелиета, я — сущее дитя… испуганное дитя. Вызови Дух Камня. Должен ли я умолять тебя, милорд?

— Нет, — ответил высокий Мастер, но нахмурился и отвернулся от старика. Потом распростер руки в широком жесте, с которого начинались заклинания его искусства и, подняв голову, стал произносить нужные слова. Пока он говорил, в глубинах Камня Шелиета разгорался свет. В комнате стало темно, сгустились тени. Когда камень разгорелся вовсю, он свел руки вместе, поднес кристалл к лицу и стал пристально всматриваться в его свечение.

Некоторое время маг молчал, затем заговорил:

— Я вижу Фонтаны Шелиета, — прошептал он, бассейны и водопады, подернутые серебристой зыбью воды озер, на заболоченных берегах которых растет папоротник, зыбучие пески, весело журчащие ручейки, биение родников из-под земли, таинственность и прелесть их вод, источник… — Он вновь замолчал и неподвижно стоял некоторое время. Его лицо казалось мертвенно-белым в свете камня. Затем он вдруг вскрикнул и, с грохотом уронив кристалл, упал на колени, спрятав лицо в ладонях.

Тени рассеялись. Свет летнего солнца проник в захламленную комнату. Огромный камень, целый и невредимый, лежал под столом среди пыли и мусора.

Мастер Вызова слепо зашарил вокруг себя и, словно дитя, ухватился за руку своего товарища. Он глубоко вздохнул. Наконец, маг встал, слегка опираясь на Мастера Изменения, и произнес, пытаясь улыбнуться непослушными губами, следующее:

— Больше я не попадусь на твою удочку, милорд.

— Что ты там видел, Торион?

— Я видел фонтаны. Я видел, как они погружаются в землю, бьющие из них струи пересыхают, а вода отступает прочь. И вся земля чернеет и высыхает. Ты видел Море до Сотворения, а я видел… что наступает после… я видел Конец.

Маг облизнул губы.

— Я хотел бы, чтобы Верховный Маг был здесь, — сказал он.

— А я бы хотел, чтобы мы сейчас были с ним.

— Где он? Никто из нас не сможет найти его.

Мастер Вызова глянул в окно на чистое голубое небо.

— Никакое послание не дойдет до него, никакой вызов не отыщет его. Он там, где ты видел пустое море. Он идет туда, где текут сухие реки. Он там, где наше искусство бессильно… Хотя, возможно, существуют заклинания, которые могли бы дотянуться до него, некоторые из них принадлежат «Наследию Пална».

— Но эти заклинания позволяют мертвым бродить среди живых.

— Или живым — бродить среди мертвых.

— Ты думаешь, он жив?

— Мне кажется, что он движется прямиком к смерти. Как и все мы. Наша власть и наша сила покидают нас, так же, как и надежда и удача. Источники пересыхают.

Мастер Изменения некоторое время пристально смотрел на него с озабоченным лицом.

— Не пытайся дотянуться до него, Торион, — произнес он наконец. — Он понял, что надо искать задолго до нас. Для него мир — это тот же Камень Шелиета: он смотрит и видит, как обстоят дела и что нужно сделать… Мы не в силах помочь ему. Великие заклинания становятся крайне непредсказуемыми, а то «Наследие», о котором ты говоришь, содержит самые опасные из них. Мы должны до конца оставаться здесь, как он просил нас, присматривать за стенами Рокка и помнить Имена.

— Да, ты прав, — сказал Мастер Вызова. — Но мне нужно пойти и подумать над этим.

И он покинул комнату башни, шагая слегка неуверенно, но по-прежнему высоко держа свою благородную темноволосую голову.

Утром Мастер Изменения решил зайти к нему. Войдя в его комнату после долгого и безуспешного стука в дверь, он нашел Мастера Вызова лежащим навзничь на каменном полу, словно его отбросил назад сильный удар. Руки его были распростерты, будто он пытался прочесть заклинание, но ладони их были холодны как лед, а широко открытые глаза смотрели на мир невидящим взором. Мастер Изменения опустился на колени и позвал его всей властью магии, трижды упомянув его Имя, Торион, но тот лежал неподвижно. Он не умер, но в нем теплилось ровно столько жизни, чтобы продолжало слабо биться сердце и слегка вздымалась грудь. Мастер Изменения взял его руки в свои и прошептал:

— О, Торион, зачем я заставил тебя заглянуть в Камень? Это я во всем виноват!

Затем он поспешно вышел из комнаты, предупреждая всех Мастеров и студентов, что встречались ему по пути:

— Враг проник к нам, на хорошо защищенный Рокк, и поразил нас в самое сердце!

По природе своей мягкий человек, он имел настолько обреченный и отрешенный вид, что все, кто его видел, пугались до смерти.

— Взгляните на Мастера Вызова, — говорил он. — Хотя, кто сможет вытащить обратно его душу, если сам он, знаток данного искусства, покинул нас?

Сторож направился к своей комнате, и все расступились в стороны, давая ему дорогу.

Послали за Мастером Целителем. Он велел им уложить Ториона на постели и закутать его в теплые одеяла. Однако он не приготовил никакого целебного настоя и не спел какого-либо заклинания, врачующего больное тело или повредившийся рассудок. С ним был один из его учеников, совсем молодой паренек, который не стал еще волшебником, но подавал большие надежды в искусстве исцеления, и он спросил:

— Мастер, неужели для него ничего нельзя сделать?

— Пока он на тай стороне стены — нет, — ответил Мастер Целитель.

Потом, вспомнив, с кем говорит, добавил:

— Он не болен, парень. Но даже если бы это было следствием простой лихорадки, я не уверен, что наше искусство добилось бы многом. В последнее время травы мои, кажется, потеряли вкус, а когда я произношу слова заклинаний, они лишены всякой силы.

— Это похоже на то, о чем говорил вчера Мастер Сказитель. Он остановился посреди песни, которой учил нас, и сказал: «Я не знаю, в чем смысл этой песни». Затем он вышел из комнаты. Некоторые из ребят рассмеялись, но я почувствовал, как пол уходит у меня из-под ног.

Целитель взглянул на умное, со слегка грубоватыми чертами, лицо юноши, затем перевел взор вниз на застывшее лицо Мастера Вызова, и сказал:

— Он вернется к нам. Песни не будут забыты.

Но этой же ночью Мастер Изменения покинул Рокк. Никто не видел, каким образом он ушел. Он спал в комнате с окном, выходящим в сад. Утром окно было открыто, а сам он исчез. Решили, что он, воспользовавшись своим умением изменять облик, превратился в птицу или зверя, а, может даже, в туман или ветер, ибо не было облика, которого он не смог бы принять, и устремился прочь от Рокка, возможно, отправившись на поиски Верховного Мага. Некоторые беспокоились за него, зная, что малейшая ошибка в заклинаниях или секундное ослабление воли может навеки оставить его в новом облике, но они не делились своими опасениями с другими.

Словом, Совет Мудрецов не досчитался уже трех Мастеров. Шли дни, никаких новостей от Верховного Мага не поступало, Мастер Вызова лежал как мертвец, а Мастер Изменения и не думал возвращаться. Большой Дом постепенно охватывали стих и уныние. Мальчики шептались друг с другом, некоторые из них намерились покинуть Рокк, ибо они считали, что здесь их не могут научить ничему полезному.

— Скорее всего, — сказал один, — все эти секретные приемы и заклинания изначально построены на лжи. Из всех Мастеров лишь Мастер Руки продолжает показывать свои фокусы, а они, как все мы знаем, всего лишь иллюзия. А остальные учителя прячутся или отказываются демонстрировать что-либо, потому что их фокусы неминуемо будут разоблачены.

— В сущности, что такое волшебство? — подхватил другой. — В чем состоит искусство магии, если из него убрать трюки с иллюзиями? Спасает ли оно людей от смерти или, хотя бы, продлевает им жизнь? Если бы маги имели ту силу, которую им приписывают, они, конечно же, жили бы вечно!

И они стали вспоминать, как умирали великие маги: Морред сложил голову на поле брани; Нерегер был убит Серым Магом; Эррет-Акбе погиб в схватке с драконом; Ганчер, последний Верховный Маг, вообще скончался от старости в собственной постели, как простой смертный.

Юноши с завистливой душой одобрительно поддакивали, другие слушали их с болью в сердце.

Все это время Мастер Образов оставался в Роще и никого туда не пускал.

Лишь Привратник не изменился, хотя он редко показывался на людях. В его глазах не было и тени сомнения. Он улыбался и охранял вход в Большой Дом, ожидая возвращения своего господина.

10. ДРАКОНЬЯ ТРОПА

На дальней границе Западного Предела, посреди Открытого Моря, Повелитель Острова Мудрости проснулся от холода ранним ясным утром в маленькой лодке, сел, потянулся, расправив онемевшее тело, и зевнул. Спустя мгновение ой крикнул своему зевающему партнеру, указывая на север:

— Там! Два остром, видишь их? Это самые южные острова Драконьей Тропы.

— У вас соколиный глаз, господин, — пробормотал Арен, вглядываясь в море на горизонте сквозь пелену сна и не видя ничего.

— Поэтому я — Сокол, — заметил маг. Казалось, что он по-прежнему пребывал в хорошем расположении духа, отбросив раздумья и дурные предчувствия. — Неужели ты их не видишь?

— Я вижу чаек, — сказал Арен после того, как протер глаза и внимательно изучил голубовато-серую линию горизонта прямо по курсу лодки.

Маг рассмеялся.

— Даже сокол не увидит чаек с расстояния в двадцать миль.

Когда солнце поднялось над заволокшим восток туманом, крошечные кружащиеся блестки, которые привлекли внимание Аррена, казалось, засверкали, словно золотая пыль над водой или скопище солнечных зайчиков. И тут юноша понял, что это — драконы.

Когда «Ясноглазка» приблизилась к островам, Аррен увидел, как драконы парят и кружатся в восходящих потоках воздух, и сердце его забилось от восторга, разделяя с ними наслаждение жизнью, но радость эта была сродни боли.

В полете драконов ощущалась смертоносная сила. В основе их великолепия лежали невероятная мощь, абсолютная непредсказуемость и острота ума. Ибо это были мыслящие существа, наделенные речью и древней мудростью: в рисунке их полета чувствовалась жесткая осмысленная согласованность.

Аррен не произнес ни слова, но в голову ему пришла мысль: «Мне все равно, что случится потом, после того, как я видел парящих на утреннем ветру драконов».

Временами узор нарушался и круги разрывались, и тогда тот или иной дракон выпускал из ноздрей длинную струю пламени, которая повисала на миг в воздухе, напоминая своими изгибами поджарое тело дракона. Глядя на это, маг сказал:

— Они ужасно разгневаны и выплескивают свою злобу, кружась на ветру.

Затем он добавил:

— Мы попали в гнездо шершней.

Как только драконы заметили крохотный парус среди волн, они, один за другим покидая круговорот танца, выстроились в линию и, махая крыльями, устремились к лодке.

Маг взглянул на Аррена, который сидел у румпеля, поскольку поднялась сильная встречная волна. Мальчик уверенно держался За рукоять, хотя и не отрывал глаз от биения крыльев. По всей видимости удовлетворенный, Сокол отвернулся и встал у мачты, приказав магическому ветру наполнить парус. Он поднял свой посох и заговорил.

Услышав его громкий голос и слова Древнего Наречия, некоторые драконы развернулись на полпути и, сломав строй, полетели обратно. Другие колебались и парили поблизости, выпустив кривые ятаганы когтей, но нападать не пытались. Один из них, стелясь над водой, медленно направился к лодке. Взмахнув пару раз крыльями, он был уже над «Ясноглазкой». Его чешуйчатое брюхо едва не задело мачту. Аррен увидел кусок морщинистой, не защищенной броней кожи между плечевым суставом и грудью — на его взгляд, единственное уязвимое место на теле дракона, если только пущенный туда дротик не будет отведен с помощью магии. Клубы пара, вырывавшиеся из огромной зубастой пасти, душили мальчика, а от сопровождающего их ужасного зловония к горлу подступала тошнота.

Тень миновала лодку. Затем дракон вернулся, летя так же низко, как и прежде. На этот раз Аррена сперва обдал поток раскаленного воздуха, а потом уже — клубы пара. Он услышал громкий властный голос Сокола. Дракон проскочил мимо. Затем и все остальные устремились обратно к островам, словно горстка золы, поднятая в воздух порывом ветра.

Аррен перевел дыхание и вытер покрывшийся холодной испариной лоб. Взглянув на своего спутника, он увидел, что волосы того побелели: дыхание дракона опалило кончики волос. А тяжелое полотно паруса потемнело с одной стороны.

— Твою голову слегка обожгло, парень.

— И вашу тоже, господин.

Удивленный, Сокол провел рукой по волосам.

— И впрямь!.. То была дерзкая выходка, но я не хочу ссориться с этими существами. Они, должно быть, сошли с ума, или сильно сбиты с толку. Ни один из них не произнес ни слова. Я прежде никогда не встречал дракона, который перед тем, как напасть, не сказал бы хоть что-нибудь, чтобы помучить свою добычу… Теперь мы должны плыть вперед. Не смотри им в глаза, Аррен. Отворачивайся, если можешь. Мы поплывем с обычным ветром, он дует как раз с юга, а мне мое искусство понадобится для других целей. Удерживай лодку на курсе.

«Ясноглазка» стрелой летела вперед, и скоро слева показался вдалеке еще один остров, а справа виднелась цепочка островов, которую они приметили вначале. Эти острова являли собой скопище невысоких утесов, усыпанных драконами и черноголовыми крачками, которые бесстрашно гнездились среди огромных рептилий.

Драконы взлетали ввысь и кружили в поднебесье словно стервятники. Ни один из них не пытался вновь спикировать к лодке. Временами они переговаривались друг с другом через воздушные бездны неприятными высокими голосами, но Аррен не мог разобрать ни единого слова в этих криках.

Лодка обогнула небольшой мыс, и мальчик увидел на берегу то, что он принял сперва за развалины крепости. Это был дракон. Одно черное крыло он поджал под себя, а другое — распростер по берегу и окунул в воду, так что набегавшие волны покачивали его в нелепой пародии на полет. Длинное змееподобное тело растянулось на песке и камнях. Одна из передних лап отсутствовала, а на ребрах и животе рептилии зияли страшные раны, поэтому весь песок на многие ярды вокруг почернел от ядовитой драконьей крови. И все же в нем еще теплилась жизнь. Жизненная сила драконов была так велика, что быстро прикончить их могло лишь столь же мощное колдовство. Золотисто-зеленые глаза были широко раскрыты и, когда лодка подплыла поближе, гигантская голова слегка пошевелилась, а из ноздрей с громким шипением вырвался пар вперемешку с кровью.

Полоска пляжа между умирающим драконом и морским прибоем была вся в следах от лап и тяжелых тел ему подобных, и внутренности его были втоптаны в песок.

Ни Аррен, ни Сокол не произнесли ни слова, пока не отплыли достаточно далеко от этого острова и не вошли в неспокойный пролив Драконьей Тропы, полный рифов и острых скал, направляясь к северным островам се двойной цепочки. Лишь тогда Сокол произнес тихим и холодным голосом:

— Это дурной знак.

— Они… едят себе подобных?

— Нет. Не чаще, чем мы. Они сошли с ума. У них забрали дар речи. Те, кто умел говорить задолго до появления людей; те, кто древнее любого живого создания, Дети Сегоя… превратились в бессловесных тварей. Эх, Калессин! Куда несут тебя твои крылья? Неужели ты прожил столь долгую жизнь только затем, чтобы увидеть позор своей расы?

Его голос звенел как натянутая струна, он глядел вверх, обшаривая взглядом небо. Но все драконы остались позади, низко кружа над гористыми островами и залитым кровью пляжем, а над лодкой в безоблачном голубом небе сияло лишь полуденное солнце.

Ни один из живущих ныне людей, кроме Верховного Мага, не мог похвастаться тем, что плавал среди островов Драконьей Тропы или видел хотя бы один из них. Двадцать с лишним лет назад Сокол проплыл эту цепочку островов с востока на запад и обратно. Подобное предприятие могло плохо кончиться для любого моряка. Поверхность моря здесь являла собой лабиринт голубых проток и зеленых отмелей, среди которых маг вместе с Арреном с величайшей осторожностью прокладывали себе путь, огибая скалы и рифы, некоторые из которых лежали на небольшой глубине и были сплошь покрыты анемонами, морскими уточками и длинными лентами морского папоротника, смахивая на причудливых морских чудовищ. Другие высоко вздымались над поверхностью моря, представляя собой череду крутых обрывов, арок и полуарок, резных башенок, неведомых животных, спин грозных вепрей и голов змей — все огромные, причудливо искривленные, слегка расплывчатые, словно камень жил какой-то своей жизнью. Морские волны разбивались о них со звуком, похожим на дыхание, и скалы блестели от ярких соленых брызг. Глядя на южную сторону одного из таких утесов, можно было отчетливо увидеть согбенные плечи и массивную благородную голову человека, который внезапно остановился, задумавшись, посреди моря. Но когда лодка миновала камень, он потерял все сходство с человеком, ибо северная сторона утеса являла собой скопище могучих скал, образовавших пещеру, в которой плескалось море, издавая глухой хлюпающий звук. В нем, казалось, можно было расслышать какое-то слово или слог. Когда они отплыли подальше, звук стал более отчетливым, и Аррен спросил:

— В пещере звучит чей-то голос?

— Голос моря.

— Но он произносит некое слово.

Сокол прислушался и внимательно посмотрел на Аррена, затем снова на пещеру.

— Что ты слышишь?

— Как будто кто-то говорит: «Ахм».

— На Древнем Наречии этот звук означает начало или незапамятную старину. Но мне слышится «Охб», что означает «конец»… — Посмотри вперед!

— внезапно вскрикнул он. — Мель!

И хотя «Ясноглазка», словно кошка, сама огибала опасные места, они некоторое время были полностью поглощены управлением судном, и постепенно пещера, с незапамятных времен твердящая загадочное слово, осталась позади.

Вскоре мели кончились, и они выплыли из фантасмагории скал. Спустя некоторое время перед ними вырос остров, похожий на башню. Его черные утесы являли соболи средоточие бесчисленных цилиндров или гигантских колонн, спрессованных воедино. Они на добрую сотню метров возвышались над морем, и их поверхность казалась мешаниной прямых углов и ровных участков.

— Это Замок Калессина, — сказал маг. — Так называли этот остров драконы, когда я бывал здесь много лет тому назад.

— Кто такой Калессин?

— Старейший…

— Он создал этот Замок?

— Не знаю. Я не знаю даже, строили ли его вообще. Мне неизвестно, сколько лет Калессину. Я даже не уверен, что это «он», а не «она»… По сравнению с ним Орм Эмбар — сущий младенец, а мы с тобой — мотыльки-однодневки.

Он задумчиво взглянул на частокол ужасных базальтовых столбов, а Аррен глядел на них с тревогой, представляя себе, как дракон выскочит из-за далекого черного гребня и почти что накроет лодку своей тенью. Но дракон так и не появился. Они медленно плыли в спокойной воде под защитой утеса, слыша лишь плеск и шепот призрачных волн среди базальтовых глыб. Морс здесь было глубоким, без подводных камней и рифов. Аррен правил лодкой, а Сокол стоял на носу, пристально вглядываясь в скалы и ясное небо над ними.

Наконец лодка вышла из тени Замка Калессина в залитый светом послеполуденного солнца мир. Они миновали Драконью Тропу. Маг поднял голову, словно человек, решивший взглянуть на то, что давно ожидал увидеть: сквозь океан света к ним приближался на своих золотистых крыльях дракон Орм Эмбар.

Аррен услышал, как Сокол крикнул ему:

— Аро Калессин?

Мальчик догадался, в чем смысл этой фразы, но не смог понять, что ответил магу дракон. Вслушиваясь в слова Древнего Наречия, Аррен чувствовал, что он балансирует на грани понимания, словно слышит не неизвестный ему, а просто давно забытый им язык. Маг выговаривал слова более отчетливо, чем когда он говорил на Хардике, в его голосе ощущалась некоторая приглушенность, которая присутствует в отдаленном гуле огромного колокола. Голос дракона, напротив, напоминал удары гонга, одновременно низкие и пронзительные, или шипящий рокот цимбал.

Аррен не мог отвести глаз от своего компаньона, который стоял на узком носу лодки, разговаривая с нависающим над ним чудовищем, закрывающим собой полнеба. Нечто вроде беспредельной гордости наполнило душу юноши при виде того, насколько могущественным может быть такое крохотное и хрупкое существо, как человек. Ибо дракон мог одним взмахом своей когтистой лапы снести магу голову; он мог сломать и потопить лодку, как камень — плавающий на воде лист, если бы в расчет принимались лишь размеры тела. Но Сокол был не менее опасен, чем Орм Эмбар, и дракон знал об этом.

Маг повернул голову и позвал:

— Лебаннен.

Мальчик поднялся и подошел к Соколу, хотя ему не хотелось ни на дюйм приближаться к этим пятнадцатифутовым челюстям и большим желто-зеленым глазам с удлиненными зрачками, которые прожигали его насквозь.

Сокол ничего не сказал Аррену, он лишь положил руку ему на плечо и вновь перебросился с драконом парой фраз.

— Лебаннен, — бесстрастно произнес глухой голос. — Агни Лебаннен!

Мальчик поднял голову. Повинуясь предостерегающему нажатию руки мага, он постарался избежать взгляда золотисто-зеленых глаз дракона.

Аррен не знал Древнего Наречия, но не смолчал.

— Приветствую тебя, Орм Эмир, Лорд Дракон, — громко сказал он, будто один принц приветствовал другого.

Затем возникла пауза, и сердце Аррена бешено забилось. Но тут стоящий рядом с ним Сокол улыбнулся.

Потом дракон вновь спросил что-то, а маг ему ответил. Эти секунды показались Аррену вечностью. Наконец, разговор завершился, причем произошло это внезапно для мальчика. Дракон взмахнул крыльями так, что лодка покачнулась, взмыл вверх и исчез. Аррен взглянул на солнце и обнаружил, что оно находится почти в той же самой точке. Оказывается, разговор длился недолго. Но когда маг повернулся к Аррену, лицо его было белее полотна, а глаза устало блестели. Он присел на банку.

— Молодец, парень, — сказал он хрипло. — Нелегкое это дело — разговаривать с драконами.

Аррен приготовил им поесть, поскольку за весь день у них во рту на было ни крошки. Пока они ели и пили, маг не произнес ни слова. Наконец, солнце склонилось к горизонту, хотя в этих северных широтах ночь летом наступает поздно и не спеша.

— Ну, — сказал, наконец, маг, — Орм Эмбар, вопреки обыкновению, поведал мне многое. Он сказал, что тот, кого мы ищем, находится на Селидоре и, в то же время, его там нет… От дракона трудно добиться четкого изложения мысли, ибо сам процесс их мышления отличен от нашего. И когда кто-то из них хочет сказать человеку правду, что случается редко, он не знает, как эта правда выглядит с точки зрения человека. Поэтому я спросил его: «Так же, как твой отец Орм находится на Селидоре?» Как тебе известно, Орм и Эррет-Акбе погибли, сражаясь друг с другом. И он ответил: «И да, и нет. Ты найдешь его на Селидоре, но он не на Селидоре».

Сокол сделал паузу и задумался, жуя корку черствого хлеба.

— Возможно, он имел в виду, что этого человека нет на Селидоре, но, тем не менее, я должен отправиться туда, чтобы добраться до него. Все может быть… Тогда я спросил его о других драконах. Он сказал, что этот человек находился среди них, не испытывая ни малейшего страха, ибо когда его убивали, он вновь появлялся, восставая из мертвых, в прежнем облике. Поэтому они боятся его, считая, что он — существо из потустороннего мира. Их ужас позволил его волшебству взять над ними верх, и он лишил драконов знания языка Творения, оставив их один на один со своей дикой натурой. И вот они пожирают друг друга или кончают жизнь самоубийством, бросаясь в море — страшная смерть для огненного змея, порождения огня и ветра. Тогда я спросил: «Где ваш Лорд Калессин?» — но в ответ получил лишь: «На Западе». Это могло означать, что Калессин улетел на другие земли, которые, по словам драконов, находятся за пределами досягаемости наших кораблей, а, может, он имел в виду что-то другое. Итак, я завершил свои расспросы, и он начал свои, сказав:

— Возвращаясь на север, я пролетал над Калтуэлом и Торинкейтами. На Калтуэле я видел, как крестьяне принесли в жертву на каменном алтаре младенца, а на Ингате — как горожане забили волшебника насмерть камнями. Как ты думаешь, Гед, они съедят ребенка? Восстанет ли волшебник из мертвых и закидает камнями горожан?

Я решил, что он насмехается надо мной, и хотел было разразиться гневной тирадой, но Орм Эмбар был предельно серьезен. Он сказал:

— Вещи теряют свой смысл. В мире существует дыра, и море утекает сквозь нее. Уходит свет. Мы остаемся в Безводной стране. Там не о чем говорить и незачем умирать.

И только тогда я, наконец, понял, что он хотел мне сказать.

Однако Аррен ничего не понял и еще больше встревожился, ибо Сокол, повторяя слова дракона, назвал себя своим Настоящим Именем, причем не по ошибке. Это событие вызвало в мозгу Аррена неприятные воспоминания о той разгневанной женщине с Лорбанери, которая кричала: «Меня зовут Акарен!». Если силы волшебства, музыки, речи и веры захирели среди людей, если у них, как и у драконов, от страха помутился рассудок, и они ступили на путь разрушения — если дела обстоят подобным образом, сможет ли его господин избежать безумия? Хватит ли у него сил?

Сейчас, когда Сокол сидел, согнувшись, над своим ужином из хлеба и дымящейся рыбы, с обожженными седыми волосами, с тонкими руками и усталым лицом, вид у него был не слишком грозный.

И все же дракон боялся его.

— Что мучает тебя, парень?

Ему стоило говорить лишь правду.

— Милорд, вы произнесли свое Имя.

— Ах, да. Я и забыл, что не делал этого прежде. Там, куда мы должны попасть, тебе необходимо знать мое Настоящее Имя.

Жуя, он поднял взгляд на Аррена.

— Неужели ты решил, что я настолько выжил из ума, что выболтал свое Имя, словно впавший в маразм старик? Я еще в своем уме, парень!

— Конечно, — пролепетал Аррен, который был настолько сконфужен, что ничего иного сказать не смог. Он очень устал: день был долог и полон драконов. А их дальнейший путь покрывал мрак.

— Аррен, — сказал маг, — нет, Лебаннен: там, куда мы идем, нет тайн. Там все носят свои Настоящие Имена.

— Мертвым нельзя причинить вред, — мрачно сказал Аррен.

— Но не только там, не только после смерти, люди носят свои Имена. Те, кто наиболее раним, наиболее уязвим; те, кто отдает свою любовь и не требует ничего взамен: они зовут друг друга по Имени, Преданные сердца, бессребреники… Ты устал парень. Ложись и спи. Нам нужно лишь всю ночь держаться этого курса. А утром мы увидим самый дальний остров мира.

В голосе его звучала неприкрытая нежность. Аррен свернулся клубочком на носу, и его тут же стал одолевать сон. Он слышал, как маг тихонько, почти шепотом, напевал что-то, но не на Хардике, а на языке Творения. И как только Аррен стал понимать или вспоминать смысл слов, он сразу же заснул.

Маг молча отложил в сторону еду, осмотрел такелаж, навел в лодке порядок, затем, взяв в руки шкот, сел на банку и туго надул парус магическим ветром. Не знающая усталости «Ясноглазка» как стрела летела по морю на север.

Он взглянул вниз на Аррена. Лицо спящего юноши было озарено золотисто-красным светом позднего заката, его непослушные волосы растрепал ветер. От мягкого, бесхитростного мальчика-принца, что сидел несколько месяцев назад у фонтана в Большом Доме, не осталось и следа. Лицо Аррена осунулось, посерьезнело и отражало скрытую силу. Но оно было все так же прекрасно.

— Я никого не взял с собой в дорогу, — прошептал Верховный Маг Гед, глядя то ли на юношу, то ли на пустынное море. — Никого, кроме тебя. И ты должен идти своим путем, а не моим. Хотя в том, что ты взойдешь на престол, будет и моя заслуга. Ибо я раньше других понял, кто ты. Я понял это первым! Они будут славить меня за это потом больше, чем за все, что я сделал с помощью магии… Если «потом» когда-нибудь наступит. Ибо сперва мы с тобой должны восстановить Равновесие, основу основ нашего мира. Если паду я, вместе со мной падешь ты и все остальные… На какое-то время, на какое-то время. Тьма не может длиться вечно. И даже тогда останутся звезды… О, но как бы мне хотелось увидеть твою коронацию в Хавноре, и солнечный свет на Башне Меча, и Кольцо, которое мы с Тенар добыли для тебя из темных Гробниц Атуана задолго до твоего рождения!

Затем маг рассмеялся и повернулся лицом к свету, сказав про себя на обычном языке:

— Козий пастух возводит потомка Морреда на его трон! Кто бы мог подумать?

Некоторое время он сидел молча, держа в руках шкот, и смотрел на туго натянутое полотнище паруса, багрово-красное в свете последних лучей заходящего на западе солнца, а затем тихонько прошептал:

— Я не останусь ни на Хавноре, ни на Рокке. Пришла пора принять решение. Хватит играть старыми игрушками, надо уходить. Настало время вернуться домой. Я повидаю Тенар. Я хочу увидеться с Огионом прежде чем он умрет, и поболтать с ним, в его домике среди утесов Ре Альби. Я мечтаю побродить по горам Гонта, по его лесам осенью, когда листья залиты багрянцем. Нет лучшего королевства, чем эти леса! Пришла пора отправиться туда, отправиться молча, в одиночку. И, может, там я, наконец, научусь тому, чего не может дать мне никакая сила или власть.

Весь запад взорвался буйством пурпура, море стало малиновым, а парус приобрел оттенок крови. Затем тихонько опустилась ночь. Всю ночь напролет юноша спал, а мужчина бодрствовал, вглядываясь вперед во тьму. Звезд не было.

11. СЕЛИДОР

Проснувшись утром, Аррен увидел голубеющие на западе туманные и низкие берега Селидора.

Во дворце в Бериле сохранились старые карты, изготовленные во времена Королей, когда торговцы и исследователи во Внутренних Островов вовсю бороздили Пределы. Огромные карты Севера и Запада были выложены мозаикой на двух стенах в тронном зале Правителя. Выделенный золотом остров Энлад находился прямо над троном. Аррен отчетливо представлял себе эти карты, ибо он сотни раз разглядывал их в детстве. К северу от Энлада лежал Осскил, к западу от него — Эбосскил, немного южнее тот — Семел и Палн. На этом Внутренние Острова заканчивались и там больше не было ничего кроме сине-зеленой мозаики, обозначавшей чистое море, на которой тут и там были раскиданы крохотные фигурки китов и дельфинов. Затем, наконец, в углу, там где северная стена встречалась с западной, находился Нарведуен, а за ним — три меньших острова. А потом вновь пустое море и лишь на самом краю западной стены, в конце карты, лежал Селидор, ну а дальше — пустота.

Аррен ясно представил себе причудливые очертания острова, огромную бухту в самом его сердце с узким проходом на восток. Но они не собирались заплывать так далеко на север и направлялись сейчас к глубокой бухточке у южной оконечности острова. Там они намеревались высадиться на берег, пока солнце не поднялось еще из утренней дымки.

Здесь закончилась их великая гонка от Дороги Балатрена к Западному Острову. Им пришлось заново привыкать к неподвижности земной тверди, когда они вытащили на берег «Ясноглазку» и отправились дальше пешком.

Гед взобрался на низкую, поросшею травой дюну, гребень которой нависал над крутым склоном, удерживаемый на месте лишь крепкими корнями травы. Добравшись до вершины, маг замер, обозревая север и запад. Аррен задержался в лодке, чтобы обуть сапоги, которые он не носил уже много дней. Юноша также достал из ящика с припасами свой меч и прицепил его к поясу, на этот раз не задавая себе мысленно вопроса, должен ли он делать это или нет. Затем Аррен вскарабкался к Геду, чтобы тоже взглянуть с вершины дюны на остров.

Примерно на полмили вглубь острова тянулись низкие, поросшие травой дюны, за ними виднелись заросшие осокой старицы, а еще дальше — пустынные низкие желто-коричневые холмы. Селидор был прекрасен и безлюден. Не было заметно никаких следов пребывания здесь человека — каких-либо жилищ или обработанной земли. Зверей также не было видно, а над поросшими тростником озерами не вились стаи диких гусей или чаек.

Они спустились по тому склону дюны, что смотрел на остров, и песчаный гребень поглотил грохот бурунов и свист ветра. Воцарилась тишина.

Между этой дюной и следующей простиралась укрытая от ветра лощина с чистым песчаным дном. Теплое утреннее солнце пригревало ее западный склон.

— Лебаннен, — сказал маг, теперь звавший Аррена только его Настоящим Именем. — Я не мог спать прошлой ночью, и теперь я должен выспаться. Оставайся со мной и будь настороже.

Он лег на солнце, ибо в тени было холодно, и прикрыл рукою глаза, затем вздохнул и уснул. Аррен сел подле него. Он ничего не видел, кроме белых склонов лощины, травы, пригибающейся от ветра на гребне дюны, и желтого солнца на голубом небе. Тишину нарушал лишь приглушенный рокот прибоя да тихий шелест влекомого ветром песка.

Аррен увидел какую-то птицу, возможно орла, которая кружилась высоко в небе. Но это был не орел. Она сделала круг и, остановившись, камнем ринулась вниз, с пронзительным свистом разрывая воздух своими золотистыми крыльями. Ее огромные когти впились в гребень дюны. Против солнца огромная голова казалась черной, с огненными бликами.

Дракон немного спустился вниз по склону и произнес:

— Агни Лебаннен.

Встав между ним и Гедом, Аррен ответил:

— Орм Эмбар.

Юноша сжимал в руке обнаженный меч.

Сейчас он не казался тяжелым. Гладкая, потертая рукоятка удобно легла в руку. Лезвие вышло из ножен легко, без всякого усилия. Сила и возраст меча были на стороне юноши, ибо теперь он знал, как им пользоваться. Это был его меч.

Дракон вновь заговорил, но Аррен не понимал его. Он оглянулся на своего спящего компаньона, которого не разбудил даже весь этот грохот, и сказал дракону:

— Мой господин устал. Он спит.

При этих словах Орм Эмбар сполз на дно лощины. На земле он был не так легок и изящен, как в воздухе, но двигался с какой-то зловещей грацией, неторопливо переставляя свои огромные когтистые лапы и изгибая колючий хвост. Наконец, он подобрал лапы под себя, поднял свою гигантскую голову и застыл, похожий на изображение дракона, вырезанное на шлеме воина. Аррен опасался его желтых глаз, сверкавших не более чем в десяти футах от него, и раскаленного дыхания, витавшего над его головой. Отвратительного зловония не ощущалось. Сухой, с металлическим привкусом, запах дракона хорошо гармонировал с солоноватыми ароматами моря и песка.

Солнце поднялось выше, осветив бока Орм Эмбара, и он запылал так, словно сделан был из стали и золота.

Гед по-прежнему безмятежно спал, уделяя дракону столько же внимания, сколько спящий фермер своему сторожевому псу.

Так прошел час, и тут Аррен, вздрогнув, обнаружил, что маг за его спиной сел.

— Неужели ты так привык к драконам, что засыпаешь меж их лап? — сказал, рассмеявшись, Гед и зевнул. Затем, встав, он заговорил с Орм Эмбаром на языке драконов.

Прежде чем ответить, тот тоже зевнул — возможно спросонья, а, может, из чувства противоречия — и это было зрелище, которое мало кто видел из ныне живущих: ряды длинных и острых, как меч, желтоватых зубов; красный раздвоенный язык, который был вдвое длиннее тела человека, и дымящееся жерло горла.

Ори Эмбар заговорил, и Гед приготовился отвечать, но тут вдруг они оба обернулись к Аррену. В наступившей тишине был ясно слышен глухой скрежет стали меча о ножны. Аррен глядел вверх на вершину дюны над головой мага, держа меч наготове.

Там стоял, освещенный ярким солнцем, человек. Легкий ветерок трепал его одежду. Если бы не колыхание каймы капюшона светлого одеяния незнакомца, его можно было бы принять за статую. Это был высокий, широкоплечий, сильный и красивый мужчина с густой копной длинных курчавых волос. Глаза его, казалось, глядели поверх них на море. Он улыбался.

— Орм Эмбара я знаю, — сказал незнакомец. — И тебя, Сокол, я тоже знаю, хотя ты и порядком постарел со времени нашей последней встречи. Мне говорили, что ты теперь Верховный Маг. Ты высоко взлетел, но и здорово состарился. И ты захватил с собой молодого слугу, без сомнения, начинающего мага, одного из тех, кто обучается колдовству на Острове Мудрости. Что же вы делаете здесь, в такой дали от Рокка и его неприступных стен, защищающих Мастеров от всех невзгод?

— В стенах более могучих, чем те, появилась брешь, — ответил Гед, сжимая посох в обеих руках и глядя вверх на человека. — Но не явишься ли ты к нам во плоти, чтобы мы могли поприветствовать того, кого так долго искали?

— Во плоти? — переспросил человек и вновь улыбнулся. — Какое значение имеет для двух магов плоть, бренное тело? Нет, давай лучше встретятся наши разумы, Верховный Маг.

— Вот этого, я думаю, мы не сможем сделать. Парень, опусти свой меч. Это всего лишь посланник, иллюзия, ненастоящий человек. С таким же успехом можно рубить ветер. — На Хавноре, где голова твоя была седа, тебя звали Коб. Но это лишь прозвище. Как же нам называть тебя при встрече?

— Зовите меня Господином; — ответила высокая фигура на краю дюны.

— Да, а как еще?

— Королем и Повелителем.

Тут Орм Эмбар зашипел, громко и сердито, его огромные глаза вспыхнули бешенством. Но все же он отвернул свою голову от человека и припал к земле, как будто не в силах пошевелиться.

— Куда мы должны придти и когда?

— В мои владения и с моего позволения.

— Очень хорошо, — сказал Гед и, подняв посох, слегка качнул им в сторону высокой фигуры — человек исчез, как задутое пламя свечи.

Аррен вытаращил глаза, а дракон единым махом вскочил на свои четыре изогнутые лапы, бряцая чешуей и скаля зубы. Но маг вновь оперся на свой посох.

— Это был лишь посланник. Ненастоящий человек, иллюзия. Он может говорить и слушать, но не обладает реальной силой, рассчитывая только на наш страх перед ним. Даже внешний облик его не имеет ничего общего с оригиналом, если, конечно, отправитель не пожелает обратного. Мне кажется, что его хозяин сейчас выглядит совсем не так.

— Как вы думаете, он сам где-то поблизости?

— Водные преграды непреодолимы для посланников. Он здесь, на Селидоре. Но Селидор — огромный остров: он шире, чем Рокк или Гонт, и почти такой же длины, как Энлад. Мы можем долго искать его.

Тут заговорил дракон. Гед выслушал его и повернулся к Аррену.

— Вот что сказал Лорд Селидора: «Я вернулся в свою вотчину и не покину ее. Я найду Разрушителя и приведу тебя к нему, тогда мы сможем, объединив наши силы, уничтожить его.» Разве я не говорил тебе, что если дракон что-то ищет, он всегда находит желаемое?

Затем Гед опустился на одно колено перед гигантским созданием, словно вассал перед королем, и поблагодарил дракона на его родном языке. Близкое дыхание дракона пекло склоненную голову человека.

Орм Эмбар еще раз втащил свое чешуйчатое тело на дюну, взмахнул крыльями и улетел.

Гед стряхнул песок с одежды и сказал Аррену:

— Сегодня ты видел меня на коленях. Возможно, тебе вновь представится такая возможность — перед Концом.

Аррен не спросил, что Гед имел в виду. За время их долгого совместного плавания юноша понял, что у мага есть веские причины для скрытности. И все же, ему показалось, что в этих словах заключено дурное предзнаменование.

Они еще раз перебрались через дюну на пляж, чтобы убедиться в том, что лодка покоится за пределами досягаемости прилива, а также забрать из нее оставшуюся пищу и плащи для ночи. Гед задержался немного у стройного носа «Ясноглазки», которая верой и правдой служила ему в дальних путешествиях. Он положил на него руку, но не сказал ни слова. Затем они опять отправились на север, вглубь острова, в сторону холмов.

Они шли весь день, а вечером разбили лагерь у ручья, что нес свои воды к заросшим тростником озерам и топям. Хотя лето было в разгаре, западный ветер, дующий со стороны бескрайних пределов Открытого Моря, пробирал до костей. Небо заволок туман, и ни единой звездочки не зажглось над холмами, на которых никогда не теплился ни огонь очага, ни свет в окошке дома.

Аррен проснулся в темноте. Их костерок погас, а заходящая луна едва освещала землю своим тусклым светом. В долине ручья и на склоне близлежащего холма неподвижно и молча стояли, обратив свои лица к Аррену и Геду, множество людей. В их глазах не отражался свет луны.

Аррен не осмелился заговорить и положил руку на плечо Геда. Маг вздрогнул и сел, спросив:

— Что случилось?

Он проследил за взглядом Аррена и увидел молчаливую толпу.

Все они, мужчины и женщины, были одеты в одинаковые темные одежды. В призрачном свете луны нельзя было четко разглядеть их лица, но Аррену показалось, что среди тех, кто стоял ближе всего к долине, вдоль ручейка, есть те, кого он знал, хотя мальчик никак не мог вспомнить их имена.

Гед встал, и плащ соскользнул с его плеч. Его лицо, волосы, одежда мерцали мягким серебристым светом, словно он вобрал в себя сияние луны. Маг сделал широкий жест рукой и громко сказал:

— О вы, жившие когда-то, вы свободны! Я разбиваю сковывающие вас путы: Анвассаманехарвпеннодате!

Какой-то миг мириады людей стояли неподвижно. Затем они медленно повернулись и, казалось, зашагали в серую мглу, а затем исчезли.

Испустив глубокий вздох, Гед сел. Он взглянул на Аррена и положил руку на плечо мальчика. Его ладонь была теплой и твердой.

— Тебе нечего бояться, Лебаннен, — сказал он мягко и чуть насмешливо.

— Это всего лишь мертвые.

Аррен кивнул, хотя зубы его выбивали дробь, а под ложечкой противно сосало.

— Как… — начал он, но язык и губы не повиновались ему.

Но Гед понял.

— Они явились на его зов. Это то, что он обещал: вечная жизнь. С его позволения они могут вернуться. Следуя его приказу они должны разгуливать по холмам мира живых, хотя не в силах стронуть там с места ни травинки.

— А он… он тоже мертв?

Гед, нахмурившись, покачал головой.

— Мертвый не может вызывать других мертвых обратно в наш мир. Нет, он обладает силой живого человека, и даже большей… Но если кто-то пытается последовать за ним, он дурачит его. Он приберегает свою силу для себя. Он мнит себя Королем Мертвых и не только мертвых… Но все они лишь тени.

— Я не знаю, почему я испугался их, — смутившись, сказал Аррен.

— Ты испугался, потому что ты боишься смерти и неспроста: смерть — ужасная штука и ее нужно бояться, — пояснил маг. Он подложил хвороста в костер и подул на маленькие угольки под золой. Крохотный язычок пламени заплясал по веткам кустарника, радуя глаз Аррена.

— Хотя жизнь — тоже страшная штука, — добавил Гед, — и ее также надо бояться и почитать.

Некоторое время они оба сидели, закутавшись в плащи, и молчали. Затем Гед произнес серьезным тоном:

— Лебаннен, я не знаю, как долго он собирается дразнить нас различными посланниками и призраками. Но тебе известно, куда мы в конце концов должны попасть.

— В царство тьмы.

— Да, оказаться среди них.

— Я их уже видел. Я пойду с тобой.

— Это ведь вера в меня двигает тобой? Ты можешь быть уверен в моей любви к тебе, но не полагайся на мою силу. Ибо, мне кажется, я встретил достойного противника.

— Я пойду с тобой.

— Но если я потерплю поражение, если я потеряю свою силу или жизнь, я не смогу отвести тебя назад, а ты не в силах вернуться в одиночку.

— Я вернусь вместе с тобой.

На это Год сказал:

— Ты вступил в пору зрелости на пороге врат смерти.

И затем он тихонько произнес слово или имя, которым дракон дважды назвал Аррена:

— Агни — Агни Лебаннен.

Больше они ни о чем не говорили, их вновь сморил сон, и они улеглись у своего крохотного, едва тлеющего костерка.

Следующим утром они двинулись на северо-запад. Этот путь избрал Аррен, а не Гед, который сказал:

— Веди нас, парень, своим путем. Для меня все дороги на одно лицо. — Они не спешили, ибо не стремились к определенной цели, ожидая известий от Орм Эмбара. Они шли по самой низкой, внешней гряде холмов, не теряя из виду океан. Постоянно колыхающаяся от ветра трава была сухой и невысокой. Справа от них одиноко возвышались залитые золотистым светом холмы, а слева виднелись соленые болота и морской прибой. Однажды; далеко на юге, они увидели лебединую стаю. Это были единственные живые существа, которые им встретились за весь день. Аррена постоянно преследовал страх, ожидание самого худшего. В нем поднимались раздражение и бессильная злоба. Впервые за последние несколько часов он нарушил молчание:

— Этот остров также безлюден, как само царство смерти!

— Не говори так, — отрезал маг. Он некоторое время продолжал молча шагать дальше, затем сказал изменившимся голосом. — Взгляни на эту землю, посмотри на себя. Это твое царство, царство жизни. Это — твое бессмертие. Взгляни на эти смертные холмы. Они не будут существовать вечно. На них растет живая трава, по ним струятся водные потоки, ручьи… Во всем мире, во всех мирах, во всей необъятности времени, нет других таких ручьев, берущих начало из невидимых глазу подземных ключей и струящихся сквозь свет и тьму к морю. Глубоки истоки бытия, глубже, чем жизнь или смерть…

Он замолк, но в его глазах, глядящих на Аррена и на залитые солнцем холмы, читалась огромная, безмолвная печальная любовь. И Аррен увидел но, а увидев, впервые заглянул в душу мага, понял его до конца.

— Я не могу пояснить, что я имею в виду, — горько сказал Гед.

А Аррен вспомнил минуты пребывания во Дворике Фонтана, человека, преклонившего колени перед падающей струей; и радость, чистая, как та вода, наполнила его душу. Он взглянул на своего спутника и сказал:

— Я отдал свою любовь тому, что достойно любви. Разве это не королевство, не нетленный источник?

— Да, парень, — мягко, но с болью ответил Гед.

Они молча продолжили свой путь. Но теперь Аррен глядел на мир глазами своего спутника и видел великолепие жизни, переполнявшей раскинувшуюся вокруг них мрачную заброшенную землю, где, будто с помощью волшебства, каждая травинка, колышущаяся на ветру, каждый камень не имели себе равных. Словно человек, стоявший посреди заботливо ухоженного сада перед путешествием, из которого не будет возврата, Аррен пытался вобрать ее всю, такую дорогую и реальную в себя без остатка, как будто он никогда не видел ее раньше и никогда не увидит впредь.

Вечер опустился на сомкнутые ряды плывущих с запада облаков, влекомых дующим с моря сильным ветром, и они ярко вспыхнули багрянцем, прежде чем солнце окончательно зашло за горизонт. Собирая на закате хворост для костра в пойме небольшой речки, Аррен поднял взгляд и увидел примерно в десяти футах от себя человека. Лицо его было расплывчатым и странным, но Аррен узнал в нем погибшего Слепли, Красильщика с Лорбанери.

За ним, с такими же печальными, обеспокоенными лицами, стояли другие люди. Казалось, они что-то говорили, но Аррен не мог разобрать слов, западный ветер доносил до него лишь какой-то шепот. Некоторые из них медленно приближались к нему.

Он взглянул на них, затем вновь на Сэпли и, повернувшись к ним спиной, наклонился за очередной сухой веткой, хотя руки от дрожали. Подняв ее, Аррен потянулся за следующей и так далее. Когда он выпрямился и оглянулся, в долине никого не было, лишь красный свет струился по траве. Он вернулся к Геду и бросил собранный хворост у костра, ни словом не обмолвившись о том, что видел.

Всю эту ночь Аррен то и дело просыпался в туманной мгле безлюдного острова от того, что рядом с ним шептались души мертвых. Он призывал на помощь всю свою волю, заставляя себя пропускать их шепот мимо ушей, и вновь засыпал.

Они с Гедом проснулись поздно, когда солнце уже на ширину ладони поднялось над холмами, рассеяв, наконец, туманную дымку и осветив замерзшую землю. Когда они справляли свою скромную утреннюю трапезу, прилетел дракон и закружился над ними. Из пасти его вырывались языки пламени, а из красных ноздрей били клубы пара и снопы искр. Его губы сверкали как костяные клинки в этом огненном мареве. Он не произнес ни слова, хотя Гед окликнул его на Древнем Наречии:

— Ты нашел его, Орм Эмбар?

Дракон повернул голову и причудливо изогнул свое тело, загребая воздух огромными и острыми как бритва когтями. Затем он устремился на запад, постоянно оглядываясь на них.

Гед сжал свой посох и ударил им оземь.

— Он не может говорить! — сказал маг. — У него отняли Слова Творения, и теперь Орм Эмбар, со всей своей мудростью, превратился в рептилию, в безмолвную тварь. И все же он способен указывать нам путь, и мы должны следовать за ним!

Закинув на спину свои легкие пожитки, они устремились на запад через холмы туда, куда полетел Орм Эмбар.

Не сбавляя взятого ими быстрого темпа, они прошли около восьми миль. Теперь море находилось по другую сторону от них. Они вышли на протяженный, пологий гребень холма и, спустившись вниз сквозь сухой кустарник по извилистому руслу ручья, ползли, наконец, на выступающий в море пляж с ослепительно белым песком. Это был самый западный мыс Архипелага, край земли.

Орм Эмбар припал к песку, низко опустив голову, словно гигантский разъяренный кот, извергая языки пламени. Неподалеку от него, между ним и морским прибоем, находилось нечто белое, смахивающее на навес или хижину из длинных бревен плавника. Но на этом берегу, смотрящем в Открытое Море, не было плавника. Когда они подошли ближе, Аррен увидел, что ветхие стены сделаны из гигантских костей: костей китов, как он подумал сперва, но затем разглядел белые треугольники с острыми как бритва гранями и понял, что это кости дракона.

Они пришли на место. Сквозь щели между костями сверкало море. Перемычкой двери служила бедренная кость, длиной больше, чем в рост человека. На ней стоял человеческий череп, глядевший своими пустыми глазницами на холмы Селидора.

Тут они остановились и уставились на череп. Вдруг из двери под ним вышел человек. На нем были древние доспехи из сверкающей бронзы, разрубленные, судя по всему, ударом топора, а украшенные драгоценными камнями Ножны меча были пусты. У него было суровое лицо с изогнутыми черными бровями, узким носом и темными, проницательными, печальными глазами. Его руки, горло и бок покрывали раны. Из них уже не сочилась кровь, но раны явно были смертельными. Человек стоял прямо и неподвижно и смотрел на них.

Гед сделал шаг ему навстречу. Они были чем-то схожи, стоя лицом к лицу.

— Ты — Эррет-Акбе, — сказал Гед. Человек пристально взглянул на него и кивнул, не произнеся ни слова.

— Даже ты вынужден подчиняться его приказам! — голос Геда дрожал от ярости. — О мой господин, лучший и храбрейший из всех нас, покойся в чести и в смерти!

И Гед, воздев руки, широко взмахнул ими и произнес те же слова, что и перед сонмом мертвецов. Его руки на мгновенье оставили за собой широкий яркий след. Когда они опустились, человек в доспехах исчез, и лишь солнце озаряло песок в том месте, где он стоял.

Гед ударил посохом по домику из костей, тот развалился и пропал. От него осталось лишь огромное ребро, которое рухнуло на песок.

Он повернулся к Орм Эмбару.

— Это здесь, Орм Эмбар? Это то самое место?

Дракон открыл пасть и издал глухой рык.

— Здесь, на последнем берегу мира. Хорошо!

Взяв свой черный тисовый посох в левую руку, Год развел руки в магическом жесте и заговорил. Хотя он говорил на языке Творения, Аррен все же понимал его, как и все, кто слышал это заклинание, ибо обладало оно огромной силой.

— Я вызываю тебя, враг мой, теперь и здесь, перед моими глазами и во плоти, зарекая тебя словом, которое не может быть произнесено до конца времен. Явись!

Но там, где должно было быть произнесено Имя вызываемого, Гед сказал лишь: Враг мой.

Воцарилась тишина, даже шум моря стих. Аррену показалось, что солнце потускнело, хотя оно стояло высоко в ясном небе. Тьма опустилась на берег, словно кто-то взглянул на него сквозь закопченное стекло. Прямо перед Гедом образовался некий черный сгусток и было крайне трудно рассмотреть, что находится внутри него, словно там не было ничего такого, на что мог бы пасть луч света. Это было нечто бесформенное.

Внезапно оттуда вышел человек — тот самый человек, которого они видели на дюне — высокий, длиннорукий, стройный и черноволосый. Теперь он держал в руках длинный стальной жезл или клинок, весь испещренный рунами, который он наставил на Геда, когда приблизился к нему вплотную. Во взгляде его глаз было что-то страшное, как будто их слепило солнце.

— Я пришел, — сказал он, — своим путем и по собственному желанию. Ты не в силах вызвать меня, Верховный Маг. Я не тень. Я живой. И лишь я — живой! Тебе кажется, что и ты жив, но ты при смерти, при смерти. Знаешь, что у меня в руках? Это — посох Серого Мага, того, что лишил Нерегера дара речи, Мастера моего искусства. Но теперь Мастер — я. И мне надоело играть с тобой в игры.

С этими словами он внезапно сделал выпад стальным клинком, стремясь коснуться им Геда, который стоял безмолвный и недвижимый. Стоявший на шаг позади мага Аррен всеми силами пытался сдвинуться с места, но не смог ни шелохнуться, ни даже положить руку на рукоять меча, а голос застрял у него в горле.

Но тут над Гедом и Арреном, над их головами, стремительно пронеслось огромное тело дракона и навалилось всей своей тяжестью на врага, так что Заколдованный стальной клинок на всю длину вошел в бронированную грудь Орм Эмбара, но и человек был раздавлен, разорван и сожжен.

Вновь поднявшись с песка, Орм Эмбар выгнул спину, забил своими огромными крыльями и пронзительно закричал, выплевывая сгустки пламени. Он попытался взлететь, но не смог. Злобный и холодный металл пронзил его сердце. Дракон упал, и черная ядовитая кровь, дымясь, заструилась из его пасти, а огонь в его ноздрях постепенно угасал, пока они не стали походить на выгоревшие угли. Затем он уронил свою гигантскую голову на песок.

Так умер Орм Эмбар. Он погиб там же, где и его предок Орм, упав на песок, хранивший кости его пращура.

Но там, куда он отбросил своего врага, лежало нечто уродливое и сморщенное, похожее на тело гигантского паука, высохшее в своей паутине. Оно было обожжено дыханием дракона и разорвано его когтистыми лапами. Тем не менее, Аррен заметил, что оно движется, отползая от дракона.

Его лицо поднялось к ним. От прежней миловидности не осталось и следа

— лишь уродливая, пережившая свой век старость. Рот у него запал, глазницы зияли пустотой, причем уже много лет. Итак, Гед и Аррен увидели, наконец, подлинное лицо своего врага.

Он отвернулся и распростер обгоревшие, почерневшие руки. Между ними сгустилась тьма, подобная тому бесформенному мраку, что поглотил солнце. Между руками Разрушителя возникли неясные, тусклые очертания арки или ворот, и сквозь них просвечивал не светлый песок или океан, а пологий черный склон, спускающийся во мрак.

Туда и вползла истерзанная фигура, но, окунувшись во тьму, она внезапно встала и побежала вперед, быстро исчезнув из виду.

— Пошли, Лебаннен, — сказал Гед, беря мальчика за руку, и они вошли в безводную страну.

12. БЕЗВОДНАЯ СТРАНА

Тисовый посох светился в руке мага серебристым сиянием в беспросветной давящей тьме. Глаз Аррена уловил еще одно слабое мерцание: блик света на лезвии обнаженного меча, который он держал в руке. Атака и гибель дракона разорвала путы заклинания, и он выхватил меч, там, на пляже Селидора. И хоть юноша и был здесь не более чем тенью, это была тень живого человека, которая держала в руках тень меча.

Больше вокруг не было ни единого проблеска света. Здесь царил промозглый полумрак, как облачным ноябрьским вечером, когда можно разглядеть лишь неясные очертания близлежащих предметов. Аррен узнал поросшие вереском пустоши своих ночных кошмаров. Но ему показалось, что он зашел дальше, неизмеримо дальше того места, где он побывал во сне. Видимость была хуже некуда, и Аррен мог разглядеть лишь то, что они стоят на склоне холма, а перед ними находится низкая, по колено, каменная стена.

Гед продолжал держать Аррена за руку. Маг двинулся вперед, и юноша последовал за ним. Они перешагнули через каменную стену.

Неясный, длинный спуск уходил во тьму.

Над их головами, где Аррен ожидал увидеть плотную пелену облаков, на угольно-черном небе сияли звезды. Он посмотрел на них и ему показалось, что сердце его сжала ледяная рука. Таких звезд юноша никогда не видел. Недвижимые, они сияли холодным ровным светом. Эти звезды никогда не садились и не вставали, их никогда не закрывали облака, и не затмевал восход солнца. Крохотные и неподвижные, сверкали они над Безводной страной.

Гед начал спускаться по дальнему склону холма бытия, и Аррен не спеша последовал за ним. Ему было страшно, но тем не менее, сердце его было полно решимости, а воля — непреклонна. Он не позволял страху править собой, даже не отдавая себе в этом отчета. Аррен ощущал лишь какую-то глухую тоску, словно посаженное на цепь животное, забившееся в угол комнаты.

Ему показалось, что они спускались по склону холма довольно долго, хотя, возможно, он ошибался: в краю, где не дул ветер и вечно сияли звезды, не чувствовалось течение времени. Они ступили на улицы одного из местных городов, и Аррен увидел дома, в окнах которых никогда не загорался свет. В дверях со спокойными лицами и пустыми руками стояли мертвые.

Рыночные площади пустовали. Здесь никто ничего не покупал и не продавал, никто не тратился и не получал прибыль. Ничего не потреблялось и ничего не создавалось. Гед и Аррен одни шагали по узким улочкам, хотя несколько раз видели вдалеке у поворота некую фигуру, едва различимую во мраке. Увидев ее впервые, Аррен насторожился и поднял меч, но Гед покачал головой и пошел дальше. Юноша разглядел, что то была фигура женщины, которая медленно шла, не пытаясь скрыться от них.

Те немногие, кого они видели, — мертвые многочисленны, но и эта страна огромна, — неподвижно стояли или бесцельно бродили туда-сюда. Ни на ком из них не зияли раны, как на призраке Эррет-Акбе, который появился при свете дня в месте своей гибели. На них не лежала печать болезни. Они были целы и невредимы. Их вылечили от боли и от жизни. Вопреки страхам Аррена, они не вызывали отвращения и не пытались их запугать. Их лица были спокойны, лишены каких-либо эмоций, а в пустых глазницах не было и следа надежды.

Тогда вместо ужаса в Аррене пробудилось сострадание, а если в его основе и лежал страх, то не за себя, а за всех их, ибо видел он мать и дитя, что умерли вместе и вместе попали в царство тьмы. Но ребенок не бегал и не плакал, а мать не брала его на руки и даже не смотрела на него. А те, кто умер из-за любви, безразлично проходили мимо друг друга по улице.

Гончарные круги были недвижимы, ткацкие станки — пусты, а печи — холодны. Не было слышно гомона голосов.

Темные улицы меж мрачных домов вели их все дальше и дальше. Абсолютную тишину нарушал лишь звук их шагов. Было холодно. Аррен сперва не обращал на холод внимания, но тот постепенно сковал его душу, которая здесь являлась одновременно и его плотью. Юноша почувствовал, что очень устал. Они были в пути уже очень долго. «Зачем идти дальше?» — подумал он и слегка замедлил шаг.

Гед внезапно остановился, повернувшись лицом к человеку, что стоял на перекрестке двух дорог. Он был высок и строен. Аррену показалось, что он где-то видел это лицо, но мальчик никак не мог вспомнить, где. Гед заговорил с ним, впервые открыв рот с тех пор, как они переступили через каменную стену.

— О, Торион, друг мой, как ты попал сюда?

И маг простер руки к Мастеру Вызова Рокка.

Торион не сделал ответного жеста. Он стоял неподвижно, с невозмутимым лицом, но серебристое свечение посоха Геда нашло слабый отклик а запавших глазах Ториона. Гед пожал руку, которую тот не подал, и повторил вновь:

— Что ты здесь делаешь, Торион? Ты же еще не подданный этого королевства… Возвращайся!

— Я последовал за бессмертным и сбился с пути.

Голос Мастера Вызова был тих и глух, как у человека, который говорит во сне.

— Тебе нужно наверх, к стене, — сказал Гед, указывая на длинную, темную, пустынную улицу, по которой они с Арреном пришли сюда. Тут по лицу Ториона пробежала судорога, будто лучик надежды болезненно пронзил его, словно меч.

— Я не найду дороги, — сказал он. — Милорд, я не найду дороги.

— Надеюсь, ты сможешь, — прошептал Гед и, коротко обняв его, пошел дальше. Торион остался стоять на перекрестке.

Чем дальше они шли, тем сильнее Аррен укреплялся во мнении, что в этих бесконечных сумерках нет ни севера, ни юга, ни запада, ни востока, и невозможно узнать, туда ли ты идешь. Да и существовал ли путь наружу? Он вспомнил, что как бы они не поворачивали при спуске с холма, дорога всегда шла под уклон, значит для того, чтобы вернуться к каменной стене, нужно все время идти в гору, и на вершине холма они найдут выход. Но они не поворачивали обратно. Плечом к плечу они продвигались вперед. Следовал ли он за Гедом? Или Аррен вел мага?

Они покинули пределы города. Сельская местность в стране мертвецов пустовала. Ни деревца, ни кустика, ни единой травинки не росло на каменистой почве под неподвижными звездами.

Горизонта здесь не было, ибо поле зрения в полумраке сильно ограничено, но прямо по пути их следования крохотные звезды загораживала некая темная масса, возвышавшаяся над равниной. Это беззвездное пространство являло собой чередование зубцов и склонов и сильно напоминало горную цепь. Когда они подошли ближе, тени обрели более четкую форму: высокие пики, без всяких следов выветривания или вымывания. На них не было снега, который блестел бы в свете звезд. Вид их черных склонов наполнял отчаянием сердце Аррена, и он старался не глядеть в их сторону. Но он догадался, что это за горы, и они неудержимо притягивали его взгляд. Каждый раз, когда юноша смотрел на эти вершины, он ощущал холодную тяжесть в груди и едва удерживался от того, чтобы не пасть духом. Тем не менее Аррен продолжал шагать вперед, по-прежнему под уклон, ибо почва полого спускалась к подножью гор. Наконец, он спросил:

— Что это, милорд?… — и указал на горы, ибо у него пересохло в горле, и он не мог говорить.

— Они стоят на границе с миром света, — ответил Гед, — так же, как и стена из камней. У них нет другого Имени, кроме как Скорбь. Их пересекает дорога. Для мертвых она является запретной. Путь по ней не долог, но это горький путь.

— Я хочу пить, — сказал Аррен, на что его спутник ответил:

— Здесь пьют пыль.

Они пошли дальше.

Аррену показалось, что маг замедлил шаг и временами слегка спотыкается. Его самого больше не обуревали сомнения, хотя усталость продолжала расти. Они должны идти дальше, и они шли вперед.

Иногда они пересекали другие города мертвых, темные кровли домов в которых вечно торчали под одним и тем же углом к неподвижно висящими над ними звездами. После городов снова шли пустоши, на которых ничего не росло. Как только они покидали какой-либо город, он тут же терялся во тьме. Ничего не было видно ни впереди, ни позади, кроме гор, которые порядком приблизились и высились теперь прямо перед ними. Справа от них бесформенный склон уходил в сторону. Подобное ответвление — ох, как давно это было? — они пересекли у стены из камней.

— Куда ведет этот путь? — шепотом спросил Аррен у Геда, ибо юноша жаждал услышать звук человеческой речи.

— Не знаю, — покачал головой маг. — Быть может, это дорога в никуда.

В том направлении, куда они шли, склон становился все более пологим. Почва сухо скрипела у них под ногами, словно застывшая лава. Они, не торопясь, шагали дальше, и теперь Аррен уже и думать забыл о повороте назад, а также о том, как они будут возвращаться. Не думал он и о передышке, хотя очень устал. Как-то раз юноша попытался отвлечься от безмолвной тьмы, изнеможения и страха, думая о доме. Но он не смог вспомнить ни как выглядит солнечный свет, ни лица матери. Словом, идти дальше — единственное, что ему оставалось делать. И он шел дальше.

Аррен почувствовал под ногами ровную почву, и тут Гед за его спиной замедлил шаг. Тогда он тоже остановился. Долгий спуск завершился — это был конец. Дальше пути не было. Как и необходимости идти дальше.

Они находились в долине прямо перед Горами Скорби. Под ногами была галька и шершавые на ощупь, словно пемза, валуны. Эта узкая долина могла быть пересохшим руслом реки, некогда несущей здесь свои воды, или слезами застывшего впоследствии потока лавы, извергнутой черными пиками вулканов, что нависали над их головами.

Аррен застыл как статуя в этом погруженном во мрак узком ущелье, и Гед так же замер рядом с ним. Они стояли молча, подобно безразличным ко всему мертвым, уставившись в никуда. Слегка содрогнувшись, Аррен подумал: «Мы зашли слишком далеко».

Хотя, теперь это не имело никакого значения.

Словно вторя его мыслям, Гед сказал:

— Мы зашли чересчур далеко, чтобы повернуть назад.

Голос его был тих, но стенки огромной впадины частично отразили звук, и Аррен слегка вздрогнул от неожиданности. Неужели они пришли сюда, чтобы встретиться здесь с тем, кого искали?

Голос во тьме произнес: — Вы зашли слишком далеко.

— Лишь столь долгий путь оказался достаточным, — ответил Аррен.

— Вы пришли к Безводной Реке, — сказал голос. — Вы не сможете вернуться к каменной стене. Вы не сможете вернуться к жизни.

— Этой дорогой — нет, — сказал Гед во тьму. Аррен с трудом различал его силуэт, хотя стояли они бок о бок, ибо возвышавшиеся над ними горы отрезали добрую половину света звезд, а по Безводной Реке, казалось, текла сама тьма. — Но мы должны отыскать твой путь.

Ответа не последовало.

— Мы здесь в равном положении. Если ты слеп, Коб, то ведь и мы стоим во тьме.

Ответа не было.

— Здесь мы не в силах убить тебя или причинить тебе вред. Чего ты боишься?

— Я не боюсь, — ответил голос из тьмы. Затем медленно, сопровождаемый слабым свечением, подобным тому, что испускал посох мага, среди темных масс валунов, расположенных вверх по течению от Геда и Аррена, возник человек: такой же высокий, широкоплечий и длиннорукий, как тот, что появлялся на дюне и песчаном пляже Селидора, только этот был много старше. Его густые спутанные волосы над высоким лбом были белы, как лунь. Итак, дух колдуна появился в царстве смерти не обожженный дыханием дракона, но все же не целый и невредимый — его глазницы были пусты.

— Я не боюсь, — повторил он. — Чего может страшиться мертвец?

При этих словах Коб рассмеялся. Звуки смеха прозвучали так фальшиво и жутко здесь, в этой узкой долине у подножья гор, что у Аррена на миг перехватило дыхание. Но он сжал рукоять меча и внимательно слушал.

— Я не знаю, чего может страшиться мертвец, — ответил Гед. — Ведь не смерти же? Тем не менее, ты боишься ее. Ибо ты нашел способ избежать ее.

— Да, и я жив: мое тело живо.

— Не совсем, — сухо заметил маг; — Иллюзия может скрыть возраст, но Орм Эмбар был не слишком ласков с этим телом.

— Я могу восстановить его. Я знаю секреты исцеления и омоложения, и это не какие-нибудь там иллюзии. Что ты можешь противопоставить мне? Что ты, Верховный Маг, можешь противопоставить мне, деревенскому колдуну? Я единственный из всех магов нашел Путь к Бессмертию, что еще не удавалось никому!

— Возможно, мы его и не искали, — заметил Гед.

— Нет, вы искали его. Все вы. И ты искал его и не смог найти, а потому несешь заумную чушь о принятом порядке, балансе и равновесии жизни и смерти. Но эти слова — насквозь лживы. Они призваны скрыть вашу беспомощность, ваш страх перед смертью! Какой человек не хотел бы жить вечно, если бы смог? А я могу. Я бессмертен. Я сделал то, чего не смогли сделать вы, и поэтому я — ваш повелитель, и вы знаете это. Знаешь ли ты, как я добился своего, Верховный Маг?

— Узнаю.

Коб сделал шаг им навстречу. Аррен заметил, что хотя у колдуна не было глаз, его манера держаться порядком отличалась от поведения слепца. Казалось, он точно знал, где стоят Гед и Аррен, и побаивался их обоих, хотя ни разу не повернул головы в сторону юноши. Должно быть он обладал неким колдовским вторым зрением, позволявшим ему ориентироваться в пространстве, чем-то, дающим ему представление об окружающем мире, хотя оно не могло заменить ему настоящее зрение.

— Я отправился на Палн, — сказал он Геду, — после того, как ты, в своей гордыне, решил, что проучил меня, преподав мне урок. О, ты действительно преподал мне урок, но только не тот, на какой ты рассчитывал! Тогда я сказал себе: теперь я видел смерть и не хочу принимать ее как должное. Пусть глупцы идут предначертанным им идиотским путем, а я — человек, я сильнее природы. Я не пойду на заклание, я не перестану быть собой! Приняв решение, я вновь взялся за «Наследие Пална», но нашел там лишь намеки на то, что мне было нужно. Поэтому я перекроил и переделал их и составил заклинание — величайшее из всех существующих заклинаний. Величайшее и последнее!

— Произнеся это заклинание, ты умер.

— Да. Я умер! У меня хватило мужества умереть, дабы найти то, что вы, трусы, никогда не смогли бы обнаружить — обратную дорогу из смерти. Я отворил дверь, что была закрыта с начала времен. И теперь я свободно передвигаюсь здесь, а также в любой момент могу вернуться в мир живых. Единственный из всех людей во все времена, я — Повелитель Обоих Миров. И дверь, что я распахнул, открыта не только здесь, но и в умах людей, в укромных уголках их душ, где все мы один на один с тьмой. Они знают это и приходят ко мне. И мертвые тоже вынуждены являться на мой зов, ибо я не утратил магии живых: души всех умерших, лордов, магов, гордых женщин, преодолевают стену из камней по моему приказу. Туда-сюда, от жизни к смерти, потакая моей прихоти. Все должны явиться ко мне, и мертвые, и живые — ко мне, который одновременно и жив, и мертв.

— Куда они являются, Коб? Где ты находишься?

— Между мирами.

— Но это ни жизнь, ни смерть. Что есть жизнь, Коб?

— Власть.

— Что есть любовь?

— Власть, — не колеблясь, повторил слепец, пожав плечами.

— Что есть свет?

— Тьма!

— Как тебя зовут?

— У меня нет Имени.

— Все в этой стране носят свои Настоящие Имена.

— Тогда скажи мне свое!

— Меня зовут Гед. А тебя?

Слепец усмехнулся и ответил:

— Коб.

— Это твое прозвище, а не Имя. Как тебя зовут? Где твоя подлинная сущность? Не оставил ли ты ее на Палне, когда умер? Ты многое позабыл, о Повелитель Двух Миров. Ты забыл, что такое свет, любовь и даже собственное Имя.

— Теперь у меня есть твое Имя и власть над тобой, Верховный Маг Гед… Гед, который был Верховным Магом, когда был жив!

— Мое Имя не даст тебе ничего, — сказал Гед. — Ты не имеешь надо мной никакой власти. Я — жив. Мое тело лежит на берегу Селидора, под солнцем, на вращающейся Земле. А когда это тело умрет, я окажусь здесь: но только в виде Имени, одного лишь Имени, в виде тени. Неужели ты не понял этого? Ты, который вызывал столько теней мертвых, неисчислимые легионы умерших, в том числе даже милорда Эррет-Акбе, мудрейшего из всех нас, так никогда и не понял, что все они и в том числе и он, — лишь совокупность тени и Имени. Но Смерть не зачеркнула его жизнь и не унизила его. Он там — именно там, а не здесь! Здесь ничего нет, лишь пыль и тени. Там он растворился в земле и в солнечном свете, в листьях деревьев и полете орла. Он жив. И все, кто когда-либо умер, живы. Они родятся вновь, и этому не будет конца. Все, кроме тебя. Ибо ты не умрешь. Ты утратил как жизнь, так и смерть ради того, чтобы спасти себя. Себя! Свое бессмертное «Я»! Что это? Кто ты?

— Я — это я. Мое тело не разрушится и не умрет…

— Живое тело испытывает боль, Коб, оно стареет и умирает. Смерть — это цена, что мы должны заплатить за нашу жизнь, и За все живое.

— Я не собираюсь платить! Я могу умереть и в тот же миг воскреснуть! Меня нельзя убить, я бессмертен. Я один на свете всегда останусь самим собой!

— Тогда кто ты?

— Бессмертный!

— Назови свое Имя.

— Король.

— Назови мое Имя. Я сказал его тебе минуту назад. Назови мое Имя!

— Ты нереален. У тебя нет Имени. Существую лишь я один.

— Ты существуешь без Имени и без облика. Ты не видишь дневного света, как не видишь и тьмы. Ты продал покрытую зеленью землю, солнце и звезды, чтобы спасти себя. Но у тебя нет личности. Ты продал самого себя. Ты отдал все, что имел, не получив ничего взамен. И поэтому ты ищешь теперь способ, как затащить к себе весь мир — тот свет и ту жизнь, что ты утратил, — дабы заполнить твое небытие. Но ты не сможешь сделать это. Даже все песни земли и все звезды небесные не заполнят пустоты твоей души.

Голос Геда бил наотмашь в этой холодной долине у подножия гор, и слепец съежился от его ударов. Он поднял лицо, и на него упал тусклый свет звезд. Казалось, он плакал, но у него не было глаз, а значит и слез. Коб открыл и закрыл, темный провал рта, но вместо слов оттуда вырвался лишь стон. Наконец он выдавил из себя непослушными губами одно-единственное слово — «жизнь».

— Я бы вернул тебя к жизни, если бы смог, Коб. Но я не могу. Ты мертв. Но я могу дать тебе смерть.

— Нет! — воскликнул слепец и, рыдая, припал к земле, хотя щеки его оставались такими же сухими, как каменное русло реки, по которому вместо воды струилась тьма. — Ты не сможешь. Я отворил дверь между мирами и не в силах теперь захлопнуть ее. Никто не сможет закрыть ее. Она никогда не закроется вновь. Она тащит, она тащит меня. Я должен вернуться к ней. Я вынужден проходить сквозь нее и возвращаться сюда, к пыли, холоду и безмолвию. Она засасывает меня. Я не могу избавиться от нес. Я не могу затворить ее. В конце концов она высосет из мира весь свет. Все реки станут такими же, как Безводная Река. Нет такой силы, которая сможет закрыть дверь, что я отворил!

Его слова являли собой странную смесь отчаяния и мстительности, ужаса и тщеславия.

Гед лишь спросил:

— Где оно?

— Вон там. Недалеко. Вы дойдете туда. Но ты бессилен что-либо изменить. Ты не сможешь закрыть ее; даже если вложишь в рывок всю свою мощь. На это не хватит никакой силы.

— Возможно, — ответил Гед. — Но помни, что ты уже отчаялся, опустил руки, а мы еще нет. Проводи нас к тому месту.

Слепец поднял лицо, и на нем отразилась борьба страха с ненавистью. Ненависть взяла верх.

— Я не пойду, — сказал он.

Тут Аррен вышел вперед и сказал:

— Пойдешь.

Слепец застыл. Холодное безмолвие и тьма царства мертвых вновь окружила их, беря в полон их слова.

— Кто ты?

— Меня зовут Лебаннен.

— Неужели ты, зовущий себя Королем, не знаешь, кто он?

Коб вновь замер. Затем он, задыхаясь, прохрипел:

— Но он мертв… И ты мертв. Вы не сможете вернуться. Обратною пути нет. Вы попались в ловушку!

При этих словах свет вокруг него померк, и они услышали, как он развернулся во тьме и поспешил прочь.

— Дайте мне свет, милорд! — вскричал Аррен, и Гед, подняв свой посох над головой, позволил его белому сиянию рассеять эту древнюю тьму, полную скал и теней, среди которых высокая фигура слепца убегала от них вверх по руслу реки, стремясь к своей загадочной, неведомой цели. Аррен устремился вслед за ним, сжимая в руке меч. Гед поспешил за юношей.

Аррен вскоре оторвался от своего компаньона, и свет померк, заслоненный валунами и излучинами реки. Но звук шагов Коба, ощущение его присутствия служили хорошим ориентиром. Постепенно слепец сбавил шаг, словно дорога стала круче. Они вошли в крутое узкое ущелье, забитое обломками скал. Безводная Река сужалась к истоку, зажатая между отвесными берегами. Камни срывались из-под их ног и рук, ибо им пришлось встать на четвереньки. Аррен почувствовал близкий тупик и, рывком догнав Коба, схватил его за руку, чтобы он не скрылся. Перед ними открылась ниша в скале, шириной футов в пять-шесть, которая могла бы быть бассейном, если бы здесь текла вода. А над ней — полуобвалившийся утес и гора шлака. В утесе чернела дыра — исток Безводной Реки.

Коб не пытался вырваться. Он стоял совершенно неподвижно до тех пор, пока свет от посоха приближающегося к ним Геда не озарил его лишенное глаз лицо. Он повернулся к Аррену.

— Вот это место, — произнес наконец он, и его губы скривились в некоем подобии улыбки. — Именно его ты искал. Видишь его? Там ты сможешь обрести второе рождение. Все, что ты должен сделать — пойти за мной. Ты будешь жить вечно. Мы будем править вместе.

Аррен взглянул на это темное, пересохшее жерло, набитый пылью зев, где мертвые души, ползая в кромешной тьме, вновь рождаются мертвыми. Его вдруг передернуло от отвращения, и он прохрипел, борясь со смертельной слабостью:

— Пусть она захлопнется!

— Она захлопнется, — сказал возникший за их спинами Гед. Его руки и лицо светились теперь так ярко, словно он был звездой, упавшей с небес этой бесконечной ночью. Перед ним зиял пересохший источник — распахнутая дверь. Дыра была широка, но судить о ее глубине было трудно, ибо свет уходил в нее как в бездонную прорву и глазу не за что было уцепиться. Это была бездна, которую не в силах были преодолеть ни свет, ни тьма, ни жизнь, ни смерть. Там не было ничего. Это был путь, ведущий в никуда.

Гед поднял руки и заговорил.

Аррен все еще держал Коба за руку. Свободную руку слепец положил на скалистую стену утеса. Они оба замерли, завороженные мощью заклинания.

Поставив на кон все свое отточенное с годами мастерство и все силы пламенной души, Гед силился захлопнуть дверь, дабы восстановить целостность мира. И, повинуясь звукам его голоса и жестам его рук, скалы начали со стоном сдвигаться, пытаясь слиться воедино. Но в то же время свет неумолимо тускнел, покидая руки, лицо и тисовый посох мага, покуда не остался лишь слабый его отблеск. В этом призрачном свечении Аррен увидал, что дверь почти закрыта.

Слепец почувствовал, как движется под его рукой, смыкаясь, скала. Но он ощутил также, что искусство и силы человека, вершащего это, уже на исходе… И тогда Коб вдруг вскрикнул: «Нет!», отбросил Аррена и, рванувшись вперед, стиснул Геда в своих мощных объятиях. Под тяжестью его тела Гед рухнул на землю, и слепец вцепился ему в горло, пытаясь задушить его.

Аррен поднял меч Сериада и рубанул по склоненной шее Коба, видневшейся под гривой спутанных волос.

В мире мертвых живая душа обладает определенной массой, а тень меча сохраняет режущую кромку. Поэтому лезвие перерубило Кобу позвоночник. Из раны хлынула черная кровь, поблескивая в призрачном свете самого меча.

Но убить мертвеца — дело нелегкое, а Коб уже давным давно умер. Рана затянулась, и кровь перестала течь. Слепец поднялся во весь свой немалый рост и с искаженным от ярости и ненависти лицом двинулся на Аррена, протягивая к нему свои длинные руки. Казалось, что он только теперь понял, кто его настоящий враг и соперник.

Так страшно было видеть его исцеление от смертельной раны, эту неспособность умереть, которая ужаснее самой мучительной смерти, что неистовая ярость затопила Аррена, и он, как варвар ринувшись вперед, нанес сокрушительный удар мечом сверху вниз. Коб упал с разрубленным черепом и залитым кровью лицом, тем не менее Аррен встал рядом с ним, готовый нанести удар прежде, чем рана затянется, и бить до тех пор, пока тот не умрет…

За его спиной Гед, с трудом встав на колени, произнес какое-то слово.

Услышав его голос, Аррен замер, словно чья-то рука удержала его руку с мечом. Начавший было вставать слепец тоже застыл. Гед, слегка пошатываясь, поднялся на ноги. Обретя равновесие, он повернулся к утесу.

— Стань единым целым! — сказал он громко и ясно, и концом посоха нарисовал на каменных вратах огненную фигуру: руну Агнен, Руну Конца, которую выбивают на крышках гробов и ставят там, где оканчиваются дороги. И между валунами не осталось ни единой щелочки. Дверь была закрыта.

Почва Безводной Страны задрожала у них под ногами, а по застывшему небу прокатился раскат грома и стих вдали.

— Словом, которое не будет произнесено до конца времен, я вызвал тебя. Словом, что было произнесено при сотворении мира, я освобождаю тебя. Ты свободен!

И склонившись над стоявшим на коленях слепцом, Гед шепнул ему что-то на ухо.

Коб встал и медленно огляделся видящими глазами. Он посмотрел на Аррена, затем на Геда, но не произнес ни слова, прожигая их пристальным взглядом своих темных глаз. На его лице не читалось ни ярости, ни ненависти, ни сожаления. Коб медленно повернулся и побрел прочь вниз по руслу Безводной Реки. Вскоре он скрылся из виду.

Ни лицо Геда, ни его посох больше не испускали света. Он стоял в полной тьме. Когда Аррен подошел к нему, маг оперся на плечо юноши, чтобы не упасть. По его телу прошла судорога.

— Дело сделано, — сказал Гед, — все в порядке.

— Да, господин. Нам пора возвращаться.

— Ты прав. Мы должны вернуться домой.

Гед был похож на человека, пораженного тяжким недугом и полностью потерявшего ориентацию. Он шел вслед за Арреном по руслу реки, с трудом переставляя ноги и то и дело спотыкаясь. Аррен держался рядом с ним. Когда берега Безводной Реки стали более низкими, а наклон почвы — менее крутым, он сперва свернул на дорогу, по которой они пришли — длинный, неопределенных очертаний склон, поднимающийся во тьму. Но потом Аррен избрал иной путь.

Гед смолчал. Когда они устроили привал, маг присел на кусок застывшей лавы и склонил голову.

Аррен понимал, что та дорога, по которой они пришли сюда, закрыта для них. Им необходимо было идти дальше. Они должны пройти весь путь до конца. Даже очень далеко — еще недостаточно далеко, подумал он. Аррен поднял взгляд на холодные черные пики, молчаливо и угрожающе высившиеся на фоне неподвижных звезд. И тут в нем заговорил неумолимый, насмешливый внутренний голос:

— Неужели ты остановишься на полпути, Лебаннен?

Юноша подошел к Геду и сказал очень мягко:

— Мы должны идти дальше, милорд.

Гед ничего не ответил, но встал.

— Я думаю, мы должны перевалить через горы.

— Веди нас, парень, — прохрипел Гед. — Помоги мне.

Итак, они стали карабкаться по покрытому пылью и шлаком склону на гору. Аррен как мог помогал своему компаньону. Но на гребнях и в узких ущельях царила абсолютная тьма, и юноше приходилось находить дорогу на ощупь, так что ему было трудно одновременно поддерживать Геда. Идти было нелегко, они постоянно спотыкались. Но чем дальше, тем хуже, ибо склон постепенно становился все круче и круче. Шершавые скалы обжигали пальцы, словно раскаленное железо. Тем не менее, они дрожали от холода, а по мере подъема температура все падала. Прикосновение к почве вызывало мучительную боль. Она пылала, как раскаленные угли, ибо в сердце этих гор бушевал огонь. Но воздух был пронизан холодом и мраком. Ни единого звука. Ни дуновения ветерка. Острые камни ранили руки, скользили под их ногами. Впереди них виднелись такие же черные вершины и отвесные скалы, что остались во тьме у них за спиной. Царство мертвых лежало где-то сзади и внизу. Впереди, над ними, высились неприступные утесы и скалы. И ничто не двигалось на всем протяжении них черных гор, кроме душ двух смертных.

От усталости Гед часто спотыкался и едва не срывался вниз. Его дыхание становилось все более тяжелым, и он вскрикивал от боли каждый раз, когда ему приходилось хвататься за скалы. Эти стоны разрывали сердце Аррена. Он старался поддерживать Геда, не давая ему падать. Но часто дорога становилась такой узкой, что они не могли идти плечом к плечу, или Аррену приходилось заходить вперед, дабы разведать путь. Наконец, на крутом, восходящем к звездам склоне, Гед, поскользнувшись, упал ничком и не смог встать.

— Милорд, — позвал Аррен, склонившись над ним, а затем произнес его Имя: — Гед.

Маг не ответил и даже не шелохнулся.

Аррен поднял Геда на руки и внес на крутой склон. В конце его была ровная площадка. Аррен опустил свою ношу на землю и сел рядом, опустошенный и скорбящий, потерявший всякую надежду. Это была верхняя точка перевала между двумя горными пиками, к которой они шли так долго. Но за ней был тупик. Дальше идти было некуда. Ровная площадка заканчивалась крутым обрывом: за ним плескался бездонный океан тьмы, а в черной бездне неба горели крохотные звездочки.

Терпение — последний бастион надежды. Собравшись последними силами, Аррен, извиваясь, пополз вперед и заглянул за край обрыва. И там он увидел прямо перед собой белоснежную ленту пляжа, на которую накатывались янтарные волны, и заходящее в золотистом мареве за горизонт солнце.

Аррен вернулся обратно во тьму, поднял Геда так бережно, как только мог, и побрел вперед. Вдруг он словно наткнулся на какую-то преграду, и все исчезло: жажда, боль, тьма, свет солнца и гул прибоя.

13. КАМЕНЬ СТРАДАНИЙ

Когда Аррен очнулся, над морем, а также над холмами и дюнами Селидора висела серая дымка тумана. Буруны с тихим рокотом появлялись из мглы и тут же исчезали в ней вновь. Было время прилива, и полоска пляжа значительно сузилась. Крохотные пенные язычки лизали откинутую в сторону левую руку Геда, который лежал ничком на песке. Одежда и волосы Аррена промокли насквозь, и он дрожал от холода. Судя по всему, волны хотя бы раз окатили его с головой. Мертвое тело Коба бесследно исчезло. Возможно, его смыло в море. Повернувшись, Аррен увидел на прежнем месте огромное серое тело Орм Эмбара, похожее на рухнувшую башню.

Дрожа от холода, Аррен встал. Он едва держался на ногах, ибо все тело у него онемело, а голова кружилась от слабости, как бывает, если долго лежишь без движения. Его шатало, как пьяного. Едва Аррен смог управлять своими конечностями, он подошел к Геду и, собравшись с последними силами, оттащил его подальше от полосы прибоя. Это все, что юноша мог для него сделать. Тело Геда показалось Аррену ледяным и очень тяжелым. Он перетащил мага через границу между жизнью и смертью, но, похоже, все было напрасно. Аррен приложил ухо к груди Геда, но бьющая юношу дрожь и клацание зубов не давали ему возможности расслышать стук сердца. Он снова встал и попытался попрыгать, чтобы хоть как-то согреться, а затем, дрожа и волоча ноги как старик, отправился на поиски их поклажи. Они сложили ее у ручейка, сбегавшего с гребня холма, когда собирались спуститься к домику из костей. Честно творя, Аррен искал скорее сам ручей, чем пожитки, поскольку не в состоянии был думать ни о чем другом, кроме воды, свежей воды.

На ручей он наткнулся неожиданно быстро, ибо тот, путано ветвясь и извиваясь, словно серебряное деревце, стекал на берег и впадал в море. Аррен опустился на колени и стал жадно пить, опустив в струящийся поток лицо и руки, наполняя водой не только рот, но и душу.

Наконец он сел и тут же увидел на противоположном берегу ручья огромного дракона.

Его отливающая сталью голова со словно припорошенными ржавчиной ноздрями, глазными впадинами и челюстями почти что нависала над юношей. Огромные когти глубоко вонзились во влажный песок на краю потока. Похожие на паруса сложенные крылья были еще немного видны, но оставшаяся часть его исполинского темного тела терялась в тумане.

Дракон словно врос в землю. Возможно, это произошло несколько часов, лет или столетий назад. Он напоминал скалу, обшитую железом… но глаза, в которые Аррен не осмелился заглянуть, глаза, похожие на масляные пятна на воде, на желтоватый дымок за стеклом, опаловые, проницательные глаза дракона неотступно следили за юношей.

Аррен встал. Что юноша мог противопоставить дракону? Если тот захочет его убить, он это сделает. А если нет, Аррен попытается помочь Геду, если тому еще можно хоть чем-то помочь. Он встал и побрел вверх по течению, ища их поклажу.

Дракон даже не шелохнулся. Он лежал неподвижно и наблюдал. Аррен нашел их пожитки и, наполнив обе кожаные фляги водой из ручья, побрел по песку к Геду. Стоило ему удалиться на пару шагов от потока, как дракон исчез в густой пелене тумана.

Он дал Геду воды, но не смог приподнять его; Маг лежал вялый и холодный, положив голову на руку Аррена. Его смуглое лицо посерело, нос и скулы заострились, на них явственнее проступили старые шрамы. Даже тело мага выглядело худым и хрупким, словно наполовину ссохлось.

Аррен сел на влажный песок, уложив голову компаньона себе на колени. Туман образовывал вокруг них зыбкую полусферу, слегка утончавшуюся наверху. Где-то покоилось, скрытое мутной пеленой, тело Орм Эмбара, а у ручья ожидал чего-то живой дракон. И где-то на берегу, по ту сторону Селидора, лежала пустая, без провизии, «Ясноглазка». А еще дальше к востоку — море. До ближайшего островка Западного Предела было не меньше трехсот миль. А до Внутреннего Моря — добрая тысяча. Неблизкий путь. «Далеко, как до Селидора», — говорили на Энладе. Сказки и мифы, что рассказывали детям на Энладе, всегда начинались примерно так: «Давным-давно, как Сотворение, и далеко-предалеко, как Селидор, жил принц…»

Аррен был принцем. Но в старых преданиях с этого все только начиналось. Здесь, пожалуй, этим все и закончится.

Нельзя сказать, что он был крайне удручен. Несмотря на усталость и тревогу за Геда, Аррен нисколько не раскаивался и не сожалел, что все так вышло. Он сделал все, что было в его силах.

Отдохнув немного, Аррен подумал, что может попробовать порыбачить, взяв леску из поклажи, ибо, утолив жажду, он ощутил посасывание в желудке, а из провизии у них осталось лишь немного сухарей. Юноша решил приберечь их, поскольку он мог попробовать размочить хлеб в воде и хоть как-то покормить Геда.

Больше ему ничего не оставалось делать. Кроме того, не было видно ни зги. Туман плотной стеной сомкнулся вокруг них.

Сидя прижавшись к Геду, Аррен пошарил в своих карманах в поисках чего-либо полезного. В карманах туники он нащупал нечто твердое и острое. Юноша вытащил предмет и стал озадаченно его рассматривать. Это был небольшой черный камешек, твердый и пористый. Аррен едва не выбросил его, но, покатав камень в руке и почувствовав его вес, а также остроту оплавленных граней, он понял, что это осколок скалы с Гор Скорби. Камешек закатился ему в карман, когда он карабкался вверх или когда тащил Геда к краю обрыва. Юноша держал на ладони камень страданий. Он сжал руку в кулак и улыбнулся одновременно грустной и радостной улыбкой, впервые в жизни познав и одиночество на краю света, и отсутствие похвал, и победу.

Туман поредел и начал рассеиваться. Вдалеке над Открытым Морем проглянуло солнце. Постепенно проступали холмы и дюны, обесцвеченные и слегка размытые пеленой тумана. Солнечный свет ярко вспыхнул на теле Орм Эмбара, величественного даже в смерти.

На той стороне ручья неподвижно лежал отливающий иссиня-черным металлическим блеском дракон.

После полудня солнце засияло ясным теплым светом, развеяв последние клочья тумана. Аррен сбросил влажную одежду и положил ее сохнуть, оставив на себе лишь перевязь меча. Он поступил так же и с одеждой Геда, но хотя на мага вовсю лился живительный поток тепла и света, тот даже не шелохнулся.

Раздался скрежет стали о сталь, словно где-то воины скрестили мечи. Отливающий металлом дракон поднялся на своих кривых лапах и, двинувшись вперед, перешел через ручей. Его огромное тело с тихим шипением терлось о песок. Аррен увидел складки кожи подмышками, изрубленную, словно доспехи Эррет-Акбе, покрытую шрамами чешую на боках и длинные тупые желтые зубы. Всю эту уверенность, неторопливость движений и пугающее спокойствие юноша посчитал признаками глубокой старости, бессчетного числа прожитых лет. Дракон остановился в нескольких футах от места, где лежал Год. Аррен встал между ними и спросил на Хардике, поскольку не знал Древнего Наречия:

— Ты — Калессин?

Дракон не ответил, но, казалось, улыбнулся. Затем, склонив свою огромную голову и вытянув шею, он посмотрел на Геда и произнес его Имя.

Голос его был тихим, но гулким, и пах кузнечным горном.

Он произнес Имя мага еще и еще раз… На третий раз Гед открыл глаза. Немного погодя он попытался сесть, но не смог. Арен встал рядом с ним на колени и помог ему. Тут Гед заговорил.

— Калессин, — сказал он, — сенваниссай'парРокк!

При этих словах его покинули последние силы, и он, склонив голову на плечо Аррена, закрыл глаза.

Дракон ничего не ответил и вновь застыл, как статуя. Снова стал сгущаться туман, подернув дымкой опускающееся в море солнце.

Аррен оделся сам и накинул на Геда его плащ. Далеко отступившая вода опять начала прибывать, и юноша подумал, что ему лучше отнести своего компаньона вверх, к дюнам, на более сухую почву, ибо Аррен чувствовал некоторый прилив сил.

Когда он нагнулся, чтобы поднять Геда, дракон выставил вперед свою гигантскую бронированную лапу, едва не коснувшись Аррена. На ней было четыре когтя со шпорами, как у петуха, но только из стали и длиной с лезвие косы.

— Собриост, — сказал дракон, словно январский ветер зашелестел примороженным тростником.

— Оставь в покое моего господина. Он спас всех нас, истратив при этом всю свою силу, а, может, и жизнь. Оставь его в покое!

Аррен говорил с жаром и в повелительном тоне. Он был жутко напуган, страх переполнял его и выворачивал наизнанку. Юноша дорого бы дал, чтобы больше никогда в жизни не испытать подобного. Он был зол на дракона за его животную силу и огромные размеры — несправедливое преимущество. Аррен видел смерть, попробовал ее на вкус, и никакие угрозы не могли смутить его.

Старый дракон Калессин взглянул на него ужасным продолговатым золотистым глазом. В глубинах этого глаза растворились тысячелетия. Он видел зарю мира. Хотя Аррен и не смотрел в него, он знал, что тот глядит на него с мягкой и мудрой насмешкой.

— Арв собриост, — сказал дракон, и его присыпанные ржавчиной ноздри раскрылись настолько, что стал виден бушевавший в их глубинах едва сдерживаемый огонь.

После того, как дракон остановил Аррена, пытавшегося поднять мага, рука юноши осталась на плече Геда. Сейчас Аррен почувствовал, как голова Геда немного повернулась, и услышал голос мага:

— Это означает «забирайтесь сюда».

На миг Аррен замер. Это казалось полным безумием. Но перед ним была огромная когтистая лапа, похожая на ступеньку, над ней — изгиб локтевого сустава, а еще выше — выступ плеча и отходящая от лопатки мускулатура крыла: лестница в четыре ступеньки. А перед крыльями и первым огромным шипом на позвоночнике, у основания шеи было место, где мог усесться верхом один человек или двое. Если они, конечно, сошли с ума или утратили всякую надежду.

— Забирайтесь! — сказал Калессин на языке Творения.

Аррен поднялся и помог встать своему компаньону. Держа голову прямо, Гед с помощью Аррена вскарабкался по крайне необычным ступеням. Они уселись верхом на покрытый массивной броней загривок дракона. Аррен сел сзади, готовый в любую секунду поддержать Геда, если в том возникнет необходимость. Они начали согреваться, прижавшись к теплой, как полуденное солнце, шкуре дракона: под бронированными доспехами бурлил огонь жизни.

Аррен заметил, что они оставили в песке на берегу тисовый посох мага. Море готово было поглотить его. Юноша хотел спуститься за ним, но Гед остановил его.

— Не надо. Я оставил всю свою волшебную силу у того пересохшего источника. Я больше не маг.

Калессин повернул голову и искоса взглянул на него. В его мудрых глазах таилась насмешка. Был ли Калессин самцом или самкой, неизвестно. Никто не знает, какие мысли роились у него в голове. Гигантские крылья медленно поднялись и раскрылись. Они были не золотые, как у Орм Эмбара, а красные, темно-красные, цвета ржавчины или крови, а, может, пурпурного шелка Лорбанери. Дракон осторожно, дабы не смахнуть своих ослабевших наездников, взмахнул крыльями, поджал гигантские задние лапы и как кошка, прыгнул в небо. Пара взмахов, и они поднялись над туманом, затянувшим Селидор.

Махая пурпурными крыльями, Калессин взвился в сгущающихся сумерках над Открытым Морем и повернул на восток.

Поздним летом, сначала над островом Улли, затем над Усидеро и к северу от Онтуего пролетел низко над водой огромный дракон. Хотя драконы в Западном Пределе — не редкость, и люди знали о них не понаслышке, тем не менее, когда дракон пролетал над ними, фермеры высыпали из домов, приговаривая:

— Оказывается, не все драконы умерли, как мы думали. Возможно, и волшебники где-то еще сохранились. Как величественно он летит! Скорее всего, это Старейший.

Где Калессин приземлился, не видел никто. На этих дальних островах есть леса и холмы, куда редко забредают люди, и даже появление там дракона может пройти незамеченным.

Но на Девяноста Островах поднялся шум и переполох. Люди гребли от одного островка к другому, крича:

— Прячьтесь! Прячьтесь! Дракон Пендора нарушил свою клятву! Верховный Маг сгинул, а Дракон явился сожрать нас!

Не приземляясь и не глядя вниз, огромная отливающая сталью ящерица мчалась над маленькими островками и крохотными городами и фермами, не желая даже тратить огонь на таких малявок. Так они пронеслись над Гетом и Сердом и, преодолев проливы Внутреннего Моря, подлетели к Рокку.

Ни память людская, ни древние легенды не сохранили свидетельств о том, чтобы какой-либо дракон презрел видимые и невидимые Стены хорошо защищенного острова. Тем не менее, этот гигантский дракон бесстрашно пронесся на своих мощных крыльях над северным побережьем Рокка, над полями и деревнями, и мягко приземлился на вершину зеленого холма, возвышавшегося над городом Твилл. Затем он сложил свои кроваво-красные крылья и словно врос в почву Холма Рокка.

Юноши гуртом высыпали из Большого Дома. Ничто не могло удержать их. Но несмотря на свою молодость, они не смогли обогнать Мастеров, и прибежали к Холму вслед за ними. Когда ребята появились на вершине, Мастер Образов был уже там. Его светлые волосы пылали на солнце. Рядом с ним стоял Мастер Изменения, который вернулся пару дней назад в облике большой морской скопы, едва живой, с переломанными крыльями. Он долго находился в этой оболочке, удерживаемый своим собственным заклинанием, и вернул свой истинный облик лишь в Роще, придя туда в ту ночь, когда Равновесие было восстановлено и связывающие его путы опали. Пришел и Мастер Вызова, изможденный и обессиленный, который только прошлым вечером поднялся с постели. А позади него стоял Привратник и другие Мастера Острова Мудрости.

Они смотрели, как слезали наездники, причем один поддерживал другого. Они видели, как те оглянулись вокруг со странным выражением удивления, удовлетворения и огорчения на лице. Пока они спускались с его спины, дракон лежал неподвижно. Затем он слегка повернул голову, прислушиваясь к словам Верховного Мага, и что-то коротко ответил ему. Некоторые наблюдатели разглядели насмешку в холодно поблескивающих желтых глазах дракона. Те, кто в состоянии был понять, услышали, как он сказал:

— Я доставил молодого короля в его королевство, а старика — к его дому.

— Мой дом чуть подальше, Калессин, — ответил Гед. — Я еще не добрался до туда.

Он взглянул на залитые солнечным светом крыши и башни Большого Дома и едва заметно улыбнулся. Затем он повернулся к Аррену, который стоял, стройный и легкий, в поношенной одежде, едва держась на ногах после долгого сидения верхом и всего пережитого, и встал перед ним на колени, склонив свою седую голову.

Поднявшись, Гед поцеловал молодого человека в щеку и сказал:

— Когда ты сядешь на трон в Хавноре, мой господин и дорогой компаньон, правь долго и справедливо.

Он вновь взглянул на Мастеров и молодых волшебников, мальчишек и горожан, сгрудившихся на склонах и у подножия Холма. Лицо его было спокойно, а в глазах застыла та же насмешка, что и в глазах Калессина. Повернувшись к ним спиной, Гед снова вскарабкался по лапе и плечу дракона и занял прежнее место между огромными крыльями на шее дракона. Расправив с оглушительным грохотом красные крылья, Калессин Старейший взвился в воздух. Из пасти дракона вырвались дым и пламя, от гигантских крыльев, молотящих воздух, поднялся сильный ветер. Он сделал круг над Холмом и отправился на северо-запад, где в четверти Земноморья отсюда находился остров-гора Гонт.

Привратник, улыбаясь, сказал:

— Он сделал все, что мог, и полетел домой.

Они наблюдали за летевшим между морем и солнцем драконом, пока тот не скрылся из виду.

В «Деяниях Геда» говорится, что тот, кто был когда-то Верховным Магом, явился на коронацию Короля Всех Островов в сердце мира — в Башне Меча в Хавноре. В песне утверждается, что когда церемония коронации завершилась и начался фестиваль, он покинул веселящуюся толпу и в одиночку спустился в порт Хавнора. Там качалась на волнах потрепанная штормами и годами лодка, пустая и без паруса. Гед позвал ее: «Ясноглазка», — и она подплыла к нему. Прыгнув с пирса в лодку, Гед повернулся спиной к земле и без помощи ветра, паруса или весел лодка отправилась в путь. Она вышла из гавани и устремилась на запад, мимо островов, через море. Больше никто ничего о нем не слышал.

Но на острове Гонт эту историю рассказывают по-иному. По их словам, молодой Король Лебаннен лично отправился на поиски Геда, чтобы привезти его на коронацию. Однако он не нашел его ни в Порт-Гонте, ни в Ре Альби. Никто не мог сказать точно, где Гед, знали лишь, что он бродит по высокогорным лесам. Говорили, что он гуляет там долгие месяцы и никто не знает его тайных троп. Кое-кто предложил поискать его, но Король не позволил им, сказав:

— Королевство, которым он правит, величественнее моего!

И он спустился с гор, сел на корабль и вернулся на Хавнор, чтобы вскоре взойти на престол.

Note1

Ястреб-перепелятник (англ. Sparrowhawk) — точный перевод прозвища Геда

Note2

Гембл (англ. Gamble) — вызов, риск

Note3

деревянный брус с гнездами для уключин, идущий по бортам лодки и накрывающий верхние концы шпангоутов