– Мои дети, – подмигнув, объясняет Евгений.
      Но Оливер знает, что речь может идти только о племянниках, потому что у Евгения, к огромному сожалению последнего, только дочери и ни одного сына. Гостиница Оливера – белый свадебный торт в центре города. Он регистрируется, оставляет вещи в номере, и они едут по широким, в выбоинах, улицам мимо огромных жилых массивов на зеленую окраину, где средь леса разбросаны виллы, охраняемые камерами наружного наблюдения и милиционерами в форме. Перед ними открываются железные ворота, эскорт остается у въезда, усыпанная гравием дорожка приводит их на стоянку перед увитым плющом особняком, который населен вопящими детьми и бабушками, пропитан сигаретным дымом, вибрирует от непрерывных телефонных звонков. Кто-то смотрит телевизор с огромным экраном, кто-то играет в пинг-понг. Чего в особняке нет, так это покоя. Шалва, адвокат, встречает их в холле. Тут же зардевшаяся кузина, ее имя – Ольга, «личный помощник мистера Евгения», племянник Игорь, толстый и веселый, кроткая и статная жена-грузинка Тинатин и три, нет, четыре дочери, все пышнотелые, замужние и немного уставшие, самая красивая и самая сумрачная – Зоя, которая разом и полностью завоевывает сердце Оливера. Женский невроз – его Немезида. Добавьте к этому тонкую талию, широкие материнские бедра, безутешный взгляд огромных карих глаз, и для него все кончено. Она кормит маленького сынишку, которого зовут Павел, такого же серьезного, как его мать. Их четыре глаза неотрывно наблюдают за ним.
      – Ты очень красивый, – заявляет Зоя так грустно, словно сообщает о чьей-то смерти. – У тебя необычная красота. Ты поэт?
      – Боюсь, всего лишь адвокат.
      – Закон – тоже мечта. Ты приехал, чтобы купить нашу кровь?
      – Я приехал, чтобы дать вам богатство.
      – Добро пожаловать, – голос героини великой трагедии.
      Оливер привез документы на подпись Евгению плюс личное письмо Тайгера, но… «Нет, нет, потом. Сначала ты должен посмотреть на мою новую „лошадь“!» Конечно же, он посмотрит! Новая лошадь Евгения – мощный мотоцикл «БМВ», который, сверкая никелем, с включенным двигателем стоит на восточном розовом ковре посреди гостиной. Домочадцы толпятся в дверях, Оливер видит только Зою, а Евгений сбрасывает туфли, седлает железного коня, ставит ноги в носках на педали, дает полный газ, убирает, глаза из-под густых ресниц сверкают от радости.
      – Теперь ты, Оливер! Ты! Ты!
      Под взглядами аплодирующей аудитории наследник «Хауз оф Сингл» передает Шалве сшитый на заказ пиджак и запрыгивает на место Евгения. А потом, демонстрируя, что он – свой в доску, поворачивает ручку газа, заставляя вибрировать стены. Только Зое не нравится его представление. Недовольная столь злостным загрязнением окружающей среды, она прижимает Павла к груди и прикрывает его ухо. Волосы у Зои в беспорядке, одета она небрежно, у нее мягкие плечи матери-куртизанки. Она одинока и затеряна на этом большом празднике жизни, и Оливер уже назначил себя ее полисменом, защитником и верным другом.
      – В России мы должны ехать быстро, чтобы оставаться на месте, – сообщает она ему, когда он вновь завязывает галстук. – Это нормально.
      – А в Англии? – со смехом спрашивает он.
      – Ты не англичанин. Ты родился в Сибири. Не продавай нашу кровь.
      Кабинет Евгения – оазис тишины. Деревянные панели стен, высокие потолки, возможно, раньше эту пристройку занимала конюшня. Ни звука не доносится с виллы. Массивная золотисто-коричневая антикварная мебель из березы словно светится изнутри. «Из музея Санкт-Петербурга», – объясняет Евгений, поглаживая ладонью большой письменный стол. После революции музей разграбили и гарнитур растащили по всему Советскому Союзу. Евгений говорит, что потратил не один год, чтобы вновь его собрать. А потом нашел в Сибири восьмидесятилетнего краснодеревщика, бывшего заключенного, который отрестав-рировал мебель. «Мы называем этот гарнитур Карелка, – с гордостью сообщает он. – Его очень любила Екатерина Великая». На стене висят фотографии людей, почему-то Оливер знает, что они уже умерли, картины, плывущие по морю корабли, в рамах. Оливер и Евгений сидят в креслах Екатерины Второй под железной люстрой времен короля Артура. С высеченным из камня лицом, в очках с золотой оправой и кубинской сигарой, Евгений – вылитый мудрый советник и влиятельный друг, о котором только и может мечтать человек. Шалва, как и положено адвокату, маслено улыбается, попыхивает сигаретой. Контракты подготовлены Уинзером и отредактированы Оливером, с тем чтобы максимально упростить текст. Массингхэм обеспечил их перевод на русский язык. С дальнего конца стола Михаил наблюдает за действом с зоркостью глухого, его темно-зеленые глаза впитывают слова, которые он не может слышать. Шалва обращается к Евгению на грузинском. Он еще говорит, когда закрывается дверь, что удивляет Оливера, который не слышал, как она открывалась. Обернувшись, он видит Аликса Хобэна, стоящего на пороге, словно пришедший по зову хозяина слуга, которому запрещено приближаться к столу без разрешения. Евгений приказывает Шалве замолчать, снимает очки, смотрит на Оливера.
      – Ты мне доверяешь? – спрашивает он.
      – Да.
      – Твой отец. Он мне доверяет?
      – Разумеется.
      – Тогда и мы доверяем, – заявляет Евгений и, отмахнувшись от возражений Шалвы, подписывает документы и передает их на подпись Михаилу. Шалва покидает свое место, встает рядом с Михаилом, показывает, где надо расписываться. Медленно, словно каждая буква – шедевр, Михаил выводит свою фамилию. Хобэн таки подходит к столу, предлагая себя в свидетели. Они расписываются чернилами, но Оливеру видится, что это кровь.
      В отделанном камнем-плитняком подвале пылает камин. На вертелах на открытом огне жарятся поросенок и барашек. На деревянных блюдах горками лежит грузинский хлеб с сыром.
      – Он называется хачапури, – говорит Оливеру Тинатин, жена Евгения.
      Пьют сладкое красное вино, которое Евгений называет домашним вином из Вифлеема. На обеденном столе из березы тарелки с икрой, хачапури, копченой колбасой, куриными ножками, красной рыбой, оливками, миндальными пирожными. Евгений сидит во главе стола, Оливер – напротив. Между ними – боль-шегрудые дочери с молчаливыми мужьями, все, кроме Зои, она в одиночестве, только с маленьким Павлом. Он устроился на ее коленях, и она кормит его с ложки, лишь изредка поднося ее к своим полным, ненакрашенным губам. Но Оливеру кажется, что ее темные глаза не отрываются от него, как и его – от нее, а маленький Павел – неотъемлемая ее часть. Рисуя ее сначала рембрандтовской моделью, потом чеховской героиней, он охвачен яростью, когда видит, как Зоя поднимает голову и хмуро смотрит на Аликса Хобэна. Подойдя к столу с неизменным сотовым телефоном и в сопровождении двух крепких молодых парней с каменными лицами, он наклоняется и небрежно целует ее в плечо, которое Оливер, разумеется, лишь мысленно, только что покрывал страстными поцелуями, щиплет Павла за щечку так, что ребенок вскрикивает от боли, и садится рядом, продолжая говорить по телефону.
      – Ты знаком с моим мужем, Оливер? – спрашивает Зоя.
      – Разумеется. Мы встречались несколько раз.
      – Я тоже.
      Через весь стол Евгений и Оливер обмениваются тостами. Они выпили за Тайгера, за каждую семью, за их здоровье и процветание и, хотя они по-прежнему живут при социализме, за ушедших из жизни, которые сейчас с господом.
      – Ты будешь звать меня Евгением, я буду звать тебя Почтальоном! – басит Евгений. – Ты не против того, чтобы я звал тебя Почтальоном?
      – Зови меня, как тебе хочется, Евгений.
      – Я – твой друг. Я – Евгений. Ты знаешь, что Означает Евгений?
      – Нет.
      – Евгений означает – благородного происхождения. Это значит, что я особенный человек. Ты тоже особенный человек?
      – Хотелось бы так думать.
      Взрыв смеха. Приносят окантованные серебром рога, до краев наполняют их домашним вином из Вифлеема.
      – За особенных людей! За Тайгера и его сына! Мы тебя любим! Ты любишь нас?
      – Всей душой.
      Оливер и братья скрепляют дружбу, выпивая содержимое рогов до капли, переворачивают их, чтобы показать, что они пусты.
      – Теперь ты настоящий мингрел! – громогласно объявляет Евгений, и Оливер вновь чувствует на себе неотрывный упрекающий взгляд Зои. Только на этот раз его замечает Хобэн, как, возможно, и хотелось Зое, потому что он смеется и что-то сквозь зубы говорит ей по-русски, вызывая ее ответный смешок.
      – Мой муж очень рад тому, что ты приехал в Москву, чтобы помогать нам, – объясняет она. – Ему нравится, когда кровь течет рекой. Это его . У вас говорят metier?
      – В общем-то нет.
      Потом пьяная игра на бильярде. Михаил – тренер и судья, показывающий Евгению, как и по какому шару надо бить. Шалва наблюдает из одного угла, Хобэн – из другого, одновременно что-то бормоча в сотовый телефон. С кем он так тихо говорит? С любовницей? С биржевым брокером? Оливер думает, что нет. Его воображение рисует людей в темной одежде, затаившихся в темноте, ждущих приказа от своего босса. На киях нет кожаных нашлепок. Пожелтевшие шары едва проскакивают в лузы. Стол чуть наклонен, сукно порвано и потерто, борта дребезжат, когда об них ударяется шар. Если игроку удается закатить шар в лузу, редкий случай, Михаил выкрикивает счет на грузинском, и Хобэн пренебрежительно переводит его слова на английский. Когда Евгению не удается удар, а вот это случается часто, Михаил на все лады проклинает шар, стол или борт, но только не брата, которого он обожает. Но презрение Хобэна растет по мере того, как его тесть все чаще демонстрирует свою неспособность управляться с шарами и кием. Кривятся тонкие губы, продолжающие что-то наговаривать в сотовый телефон, чуть дергается щека. Появляется Тинатин и с тактичностью, от которой у Оливера тает сердце, уводит Евгения спать. Шофер ждет, чтобы отвезти Оливера в гостиницу. Шалва провожает его к «ЗИЛу». Перед тем как забраться в него, Оливер с любовью оглядывается на дом и видит Зою, без ребенка и раздетую по пояс, смотрящую на него из окна верхнего этажа.
      Утром под подернутым облаками небом Евгений везет Оливера на встречи с добрыми грузинами. С Михаилом за рулем они переезжают от одного серого здания, более всего напоминающего казарму, к другому. Сначала они шагают по средневековому коридору, пропахшему старым железом… или кровью? В кабинете их обнимает и угощает сладким кофе старикан с глазами будто у ящерицы, реликт брежневской эпохи, охраняющий большой черный письменный стол, словно военный мемориал.
      – Ты – сын Тайгера?
      – Да, сэр.
      – Как такой маленький человек делает таких больших детей?
      – Я слышал, у него есть специальная формула, сэр. Громкий смех.
      – Ты знаешь, сколько ему сейчас нужно времени, чтобы настраиваться?
      – Мне говорили. Двенадцать минут, сэр. – Никто ничего такого ему не говорил.
      – Скажи ему, что Дато хватает одиннадцати. Он лопнет от зависти.
      – Обязательно скажу.
      – Формула! Это хорошо!
      Появляется конверт, о котором никто не упоминал, серовато-синий, большой, под стандартный лист машинописной бумаги. Евгений достает его из бриф-кейса, выкладывает на стол и пододвигает к хозяину кабинета, пока разговор идет совсем о другом. Масленый взгляд Дато регистрирует движение конверта, но никакой другой реакции нет. Что в конверте? Копии договоров, которые Евгений подписал накануне? Конверт слишком толстый. Пачки денег? Слишком тонкий. И что это за учреждение? Министерство крови? И кто такой Дато?
      – Дато из Мингрелии, – с чувством глубокого удовлетворения поясняет Евгений.
      В автомобиле Михаил медленно переворачивает страницы американского комикса. В голове мелькает мысль, которую лицо не успевает скрыть: «Умеет ли Михаил читать?»
      – Михаил – гений, – хрипит Евгений, словно Оливер задал этот вопрос вслух.
      Они входят в мир вышколенных женщин-секретарей, таких же, как у Тайгера, только красивее, на дисплеях стоящих рядами компьютеров – котировки ведущих мировых бирж. Их встречает стройный молодой человек в итальянском костюме. Зовут его Иван. Евгений вручает Ивану такой же конверт.
      – Как нынче идут дела в ? – спрашивает Иван на безупречном оксфордском английском тридцатых годов. Ослепительная красавица ставит поднос с кампари и содовой на буфет из розового дерева, который, похоже, в свое время тоже украшал один из санкт-петербургских музеев. – .
      Они едут в западного вида гостиницу, расположенную на расстоянии вытянутой руки от Красной площади. Люди в штатском охраняют стеклянные вращающиеся двери, в вестибюле бьют подсвеченные розовым фонтанчики, лифт освещает хрустальная люстра. На втором этаже женщины-крупье в платьях с глубоким вырезом поглядывают на них из-за пустых столов для игры в рулетку. У двери с табличкой «222» Евгений нажимает на кнопку звонка. Ее открывает Хобэн. В круглой гостиной, заполненной клубами табачного дыма, в золоченом кресле сидит бородатый мрачнолицый мужчина лет тридцати. Звать его Степан. Перед ним стоит золоченый стол. Евгений ставит на него брифкейс. Хобэн наблюдает, как, собственно, и всегда.
      – Массингхэм получил эти гребаные « »? – спрашивает Степан Оливера.
      – Как я понимаю, на момент моего отъезда из Лондона мы провели всю подготовительную работу и готовы начать, как только вы утрясете свои проблемы, – сухо отвечает Оливер.
      – Ты сын английского посла или как?
      Евгений обращается к Степану на грузинском. Тон очень жесткий. Степан с неохотой встает и протягивает руку.
      – Рад познакомиться с тобой, Оливер. Мы – братья по крови, так?
      – Так, – соглашается Оливер. Нездоровый смех, который Оливеру совсем не нравится, эхом звучит в ушах всю дорогу до отеля.
      – Когда ты прилетишь в следующий раз, мы отвезем тебя в Вифлеем, – обещает Евгений, и они вновь обнимаются.
      Оливер поднимается в номер, чтобы собрать вещи. На подушке лежит коробочка, завернутая в коричневую бумагу, и конверт. Он открывает конверт, достает листок, разворачивает. Письмо похоже на контрольную по чистописанию, и у Оливера создается впечатление, что эти строчки выводили несколько раз, до получения желаемого результата.

      «Оливер, у тебя чистое сердце. К сожалению, ты – сплошное притворство. А значит, ничто. Я люблю тебя. Зоя».

      Он разрывает бумагу. Под ней – черная лакированная шкатулка, какие продаются в любой сувенирной лавке. Внутри сердце, вырезанное из бумаги абрикосового цвета. Без следов крови.

* * *

      Чтобы попасть в Вифлеем, приходится выскакивать из самолета «Бритиш эруэйз», едва тот останавливается у телескопического трапа терминала Шереметьево, с невероятной быстротой просачиваться сквозь таможню и нестись к другому самолету, двухмоторному «Ильюшину» с эмблемой Аэрофлота, в салоне которого, однако, нет незнакомых пассажиров. Вылет в Тбилиси задерживают из-за Оливера. На борту вся большая семья Евгения, и Оливер приветствует всех , обнимая ближайшего и помахав рукой самому дальнему, в данном случае Зое, которая сидит в самой глубине фюзеляжа, с Павлом, тогда как ее муж расположился впереди с Шалвой. Взмах руки должен сказать Зое, что да, конечно, если уж на то пошло, он, разумеется, ее узнал, двух мнений тут просто быть не может.
      Когда они приземляются в Тбилиси, за бортом ревет ураганный ветер. Крылья жалобно скрипят, воздух полон пыли и даже маленьких камушков, все спешат укрыться за стенами аэровокзала. Здесь никто не просит предъявить документы или показать багаж, их встречают первые лица города, одетые в лучшие костюмы. Организационные вопросы решает Тимур, альбинос, который, как все в Грузии, кум, племянник, крестный сын Тинатин или сын ее лучшей школьной подруги. Кофе, коньяк и гора фруктов ожидают их в VIP-зале, произносится не один тост, прежде чем они могут продолжить путь. Кавалькаду черных «ЗИЛов» сопровождают мотоциклисты и грузовик со спецназов-цами в черной форме. В машинах никто не пользуется ремнями безопасности. На жуткой скорости они мчатся на запад, к обетованной земле Мингрелии, жителям которой хватало ума брюхатить женщин до прихода захватчиков, а потому теперь они могут похвастаться самой чистой в Грузии кровью. Этот тезис Евгений с гордостью повторяет Оливеру, пока их «ЗИЛ» несется по горному серпантину, объезжая бродячих собак, овец, свиней в треугольных деревянных ошейниках, нагруженных мулов, уворачиваясь от встречных грузовиков, лавируя между огромными выбоинами, результатом то ли бомбардировки, то ли пренебрежения дорожной службой своими обязанностями. В салоне царит атмосфера детской эйфории, поддерживаемая частыми глотками вина и солодового виски, приобретенного Оливером в дьюти-фри. Специальные проекты будут подписаны, оплачены и переданы заинтересованным сторонам в ближайшие несколько дней. И разве они едут не в личный протекторат Евгения, место, где прошла его юность? Разве вид, открывающийся за каждым поворотом этой опасной дороги в Вифлеем, не подтверждает вновь и вновь божественную красоту этой земли, о чем не устают повторять жена Евгения Тинатин, сидящий за рулем Михаил и, естественно, Оливер, священный гость, для которого все внове?
      В следующем за ними автомобиле едут две дочери Евгения, одна из них – Зоя. Павел сидит у нее на коленях, Зоя обхватила его руками и щекой прижимается к щечке мальчика, когда автомобиль подбрасывает на рытвинах или бросает в сторону. Даже затылком Оливер чувствует, что причина меланхолии Зои – он, по ее разумению, ему не следовало приезжать, лучше бы он оставил эту работу, он – сплошное притворство, а значит – ничто. Но даже ее всевидящий глаз не может умалить радость, которую он испытывает, глядя на безмерно счастливого Евгения. Россия никогда не заслуживала Грузии, настаивает Евгений, что-то сам говорит на английском, остальное переводит Хобэн. Всякий раз, когда христианская Грузия просила у России защиты от мусульманских орд, Россия похищала ее богатства и сажала Грузию под башмак…
      Но экскурс в историю то и дело прерывается, потому что Евгений должен указать Оливеру то на горную крепость, то на дорогу, ведущую в Гори, городок, гордящийся тем, что именно там появился на свет Иосиф Сталин, то на церковь, если верить Евгению, ровесницу Христа, в которой помазывали на престол первых грузинских царей. Они проезжают дома, балконы которых висят над бездонной пропастью, железный памятник, похожий на колокольню, поставленный над могилой юноши из богатой семьи. С помощью Хобэна Евгений рассказывает Оливеру эту историю, упирая на моральный аспект. Юноша из богатой семьи был алкоголиком. Когда мать в очередной раз начала упрекать его, он у нее на глазах вышиб себе мозги выстрелом из револьвера. Евгений приставил палец к виску, чтобы показать, как это было. Отец, бизнесмен, потрясенный горем, распорядился положить тело юноши в чан с четырьмя тоннами меда, чтобы оно никогда не разложилось.
      –  Меда?–недоверчиво переспрашивает Оливер.
      – Мед – идеальная гребаная среда для сохранения трупов, – весело отвечает Хобэн. – Спроси Зою, она химик. Может, она сохранит твое тело. – Они молчат, пока памятник не скрывается из виду. Хобэн вновь звонит по сотовому телефону. Нажимает три кнопки и уже разговаривает. Колонна останавливается на затерянной в горах бензоколонке, чтобы залить опустевшие топливные баки. В металлической клетке рядом с вонючим туалетом сидит бурый медведь. По его взгляду чувствуется, что людей он не любит. «Михаил Иванович говорит, что очень важно знать, на каком боку спит медведь, – терпеливо переводит Хобэн, оторвавшись от сотового телефона, но не выключая его. – Если медведь спит на левом боку, есть можно только правый бок. Левый очень жесткий. Если медведь машет левой лапой, есть надо правую. Ты хочешь отведать медвежатины?»
      – Нет, благодарю.
      – Тебе следовало ей написать. Она сходила с ума, дожидаясь, когда ты вернешься.
      Хобэн возобновляет прерванный телефонный разговор. Жаркие солнечные лучи раскаляют дорогу, плавят асфальт. Салон наполнен ароматом соснового леса. Они проезжают старый дом, стоящий в каштановой рощице.
      Дверь дома открыта. «Дверь закрыта, муж дома, – переводит Хобэн слова Евгения. – Дверь открыта – он на работе, так что можно войти и трахнуть жену».
      Они поднимаются все выше, равнины остались далеко внизу. Под бесконечным небом сверкают белоснежные вершины гор. Далеко впереди, прячась в мареве, лежит Черное море. Придорожная часовенка предупреждает об опасном повороте. Сбросив скорость практически до нуля, Михаил швыряет пригоршню монет старику, сидящему на ступеньках.
      – Этот парень – гребаный миллионер, – мечтательно-цедит Хобэн.
      Евгений приказывает остановиться у большущей ивы, к ветвям которой привязаны цветные ленточки.
      – Это дерево желаний, объясняет Хобэн, опять переводя слова Евгения. – Рядом с ним можно загадывать только добрые желания. Злые желания ударят по тому, кто их загадал. У тебя есть злые желания?
      – Нет, – отвечает Оливер.
      – Лично у меня постоянно злые желания, особенно вечером и утром, когда просыпаюсь. Евгений Иванович родился в Сенаки, – переключается Хобэн на перевод под крики Евгения, указывающего на долину. – Михаил Иванович тоже родился в Сенаки. У нас был дом в военном городке под Сенаки. Очень большой и хороший дом. Мой отец был хорошим человеком. Все мингрелы любили моего отца. Мой отец был здесь счастлив. – Евгений повышает голос, рука его перемещается в сторону морского побережья. – Я учился в батумской школе. Я учился в батумском нахимовском училище. Моя жена родилась в Батуми. Хочешь и дальше слушать это дерьмо? – спрашивает Хобэн, набирая номер на сотовом телефоне.
      – Да, пожалуйста.
      – До Ленинграда я учился в Одесском университете. Изучал кораблестроение, строительство домов, портовых сооружений. Моя душа – в водах Черного моря. Моя душа в горах Мингрелии. Здесь я и умру. Ты хочешь, чтобы я оставил дверь открытой и ты мог трахнуть мою жену?
      – Нет.
      – Это оскорбительно, знаешь ли. – Вновь нажатие кнопок на телефоне. – Для нас это очень личное, для нас обоих. Андрей? Привет. Это Аликс. Рядом со мной парень, который не хочет трахнуть мою жену. Почему не хочет?
      Еще одна остановка. На этот раз Хобэн молчит. Михаил и Евгений вместе выходят из «ЗИЛа», бок о бок пересекают дорогу. Оливер, подчиняясь велению души, следует за ними. Никто ему не препятствует. На обочине мужчины, которые ведут за собой ослов, груженных апельсинами и капустой, останавливаются. Дети в оборванной одежде перестают играть. Все смотрят, как братья, а следом за ними Оливер поднимаются по черной лестнице, заросшей сорняками. Ступени лестницы из мрамора. Так же как и перила, бегущие по одну ее сторону. Братья входят в вымощенный черным мрамором грот. В вырубленной в стене нише стоит скульптура офицера Красной армии с забинтованными ранами, героически ведущего своих солдат в атаку. Рядом со скульптурой, в стеклянном ларце, старая, выцветшая фотография молодого русского офицера в пилотке. Михаил и Евгений стоят плечом к плечу, склонив головы, сложив руки в молитве. Потом вместе, словно получив приказ свыше, отступают на шаг, несколько раз крестятся.
      – Наш отец, – дрогнувшим голосом объясняет Евгений.
      Они возвращаются к «ЗИЛу». Очередной крутой поворот выводит их к армейскому блокпосту. Опустив стекло, но не останавливаясь, Михаил хлопает правой рукой по левому плечу, показывая, что везет большого начальника, но солдаты и не думают освобождать дорогу. Выругавшись, Михаил жмет на педаль тормоза. Тем временем из следующего за ними «ЗИЛа» выскакивает Тимур, организатор, бросается к офицеру, командующему блокпостом, они обнимаются и целуются. Кавалькада может следовать дальше. Они достигают вершины. Перед ними открывается благодатная земля.
      – Он говорит, что через час будем на месте, – переводит Хобэн. – На лошадях, он говорит, дорога заняла бы два дня. Там ему самое место. В веке греба-ных лошадей.
      Взлетно-посадочная площадка, часовые, вертолет с вращающимися лопастями, стеной уходящая вверх гора. Евгений, Хобэн, Тинатин, Михаил и Оливер летят первым бортом вместе с ящиком водки и картиной, на которой изображена грустная старая дама в кружевных воротниках. Вместе с ними она прибыла из Москвы, лишившись нескольких кусочков гипсовой рамы. Вертолет поднимается над водопадом, следует козьей тропой, огибает гору и ныряет меж двух покрытых снегом пиков, чтобы опуститься в зеленой долине, формой напоминающей крест. К каждому торцу прилепилась деревушка, в центре стоит старинный каменный монастырь, окруженный виноградниками, амбарами, пастбищами, лесами. Неподалеку от монастыря синеет небольшое озерцо. Все выгружаются из вертолета, Оливер – последним. К ним спешат горцы и дети, и Оливер отмечает, что у детей действительно каштановые волосы. Вертолет взмывает в воздух, шум его двигателей стихает, как только он скрывается за гребнем. Оливер вдыхает запахи сосновой хвои и меда, слышит шепот травы и журчание ручья. Освежеванный барашек свисает с дерева. Над костром поднимается дым. Толстые, сотканные вручную алые и розовые ковры лежат на траве. Рога для питья и бурдюки с вином – на столе. Крестьяне толпятся вокруг. Евгений и Тинатин обнимаются с ними. Хобэн сидит на валуне, говорит по телефону, никого не обнимает. Вертолет возвращается с Зоей, Павлом, еще двумя дочерьми Евгения и их мужьями, снова улетает. Михаил и бородатый гигант, вооружившись охотничьими ружьями, уходят в лес. Оливер идет к одноэтажному деревянному крестьянскому дому, стоящему посреди чуть наклонного двора. Вначале внутри царит чернильная тьма. Но проходит время, и он различает кирпичный камин, железную плиту. Пахнет лавровым листом, лавандой и чесноком. В спальнях – голые полы и яркие иконы в ободранных рамах: младенец Иисус, сосущий прикрытую грудь Девы Марии, Иисус, распятый на кресте, но такой радостный, словно Он уже возносится на небеса, Иисус, вернувшийся домой, восседающий по правую руку Его Отца.
      – Что Москва запрещает, Мингрелия любит, – переводит Хобэн слова Евгения, зевает. – Само собой, – добавляет он.
      Появляется кошка и получает свою долю приветствий. Старой печальной даме в крошащейся гипсовой раме определяют место над камином. Дети толпятся на пороге, хотят посмотреть, какие чудеса Тинатин привезла из города. Из деревни доносится музыка. На кухне кто-то поет – Зоя.
      – Ты согласен с тем, что она поет, как блеет? – любопытствует Хобэн.
      – Нет.
      – Значит, ты в нее влюблен, – удовлетворенно констатирует он, набирая номер.
      Пир длится два дня, но еще в конце первого Оливер вдруг обнаруживает, что присутствует на деловом совещании самого высокого уровня с участием старейшин. Но до этого он успевает узнать многое другое. Что при охоте на медведя лучше стрелять в глаз, потому что в остальных местах их тело защищено пуленепробиваемой броней из засохшей глины. Что мингрельские вина изготавливаются из разных сортов винограда и называются «Колоши», «Панеши», «Чоди» и «Камури». Что произносить тост, налив в стакан пиво, все равно что проклинать человека, за которого поднимается тост. Что предки мингрелов – те самые аргонавты, которые под предводительством Ясона приплыли сюда за Золотым Руном и построили крепость в двадцати километрах отсюда, где его и хранили. А сверкающий дикими глазами священник, который, похоже, никогда не слышал о Русской революции, объясняет Оливеру, что перед тем, как креститься, надо сложить два пальца и большой палец (или только большой и четвертый пальцы, его пальцы фокусника никак не могут этого запомнить), поднять их вверх, чтобы дать знать о своем желании Святой Троице, затем коснуться лба и правой и левой сторон живота, чтобы, посмотрев вниз, не увидеть дьявольского креста.
      – В противном случае они могут набить тебе задницу клевером, – добавляет Хобэн и повторяет шутку на русском своему телефонному собеседнику.
      Деловое совещание, на котором присутствует Оливер, посвящено реализации Великой Мечты Евгения. Мечта эта – объединить четыре деревни, расположенные в долине-кресте, в единый винодельческий кооператив. Чтобы этот кооператив, используя всю землю, рабочие руки, ресурсы четырех деревень и передовые технологии таких стран, как Испания, смог производить вино, которому не будет равных не только в Мин-грелии, не только в Грузии, но и во всем мире.
      – Этот будет стоить многие миллионы, – лаконично комментирует Хобэн. – Возможно, миллиарды. Никто не имеет об этом ни малейшего понятия. «Мы должны строить дороги. Мы должны строить дамбы. И должны закупать сельскохозяйственную технику и создавать винохранилища». А кто заплатит за все это дерьмо?
      Ответ однозначный: Михаил и Евгений Ивановичи Орловы. Евгений уже привозил виноградарей из Бордо, Риохи и долины . В один голос они заявили, что вина превосходны. Приглашенные им специалисты замеряли температуру и количество выпадающих осадков, углы наклона склонов и уровень загрязнения, брали образцы почв. Ирригаторы, дорожные строители, перевозчики и импортеры просчитывали затраты, необходимые для воплощения его планов в жизнь, и пришли к выводу, что планы эти вполне реальны. Евгений твердо обещает селянам, что найдет деньги, беспокоиться им не о чем.
      – Он отдаст этим говнюкам каждый рубль, который мы заработаем, – подводит итог Хобэн.
      Темнеет быстро. Яростное кроваво-красное полотнище заката разворачивается за вершинами гор и исчезает. На деревьях загораются фонари, играет музыка, освежеванного барашка снимают с дерева и жарят на открытом огне. Мужчины начинают петь, остальные встают в круг и хлопают, внутри танцуют три девушки.
      Вне круга старейшины о чем-то говорят между собой. Оливер их не слышит, Хобэн давно перестал переводить. Внезапно возникает спор. Один старик трясет ружьем перед носом другого. Все смотрят на Евгения, который отпускает шутку, на которую отвечают жидким смехом, подходит к спорящим. Широко раскрывает руки. Сначала упрекает, потом обещает. Судя по аплодисментам, обещание весомое. Напряжение спадает, старейшины довольны. Хобэн приваливается спиной к стволу кедра, в темноте он вдруг прибавляет в росте и ширине плеч.

* * *

      В «Хауз оф Сингл» напряжение можно буквально пощупать. Строго одетые машинистки робко ходят по коридорам. Трейдерский зал, барометр настроения, гудит от слухов. Тайгер нацелился на большой куш. «Сингл» или сорвет банк, или лопнет. Тайгер готовится провернуть проект века.