На обычно гладком и незамутненном лбу Пенделя возникла озабоченная морщинка. Он никак не мог понять, чего добивается от него странный клиент. Зайдя к Оснарду слева, он обвил мерной лентой его зад, чуть сдвинул, чтоб добраться до самого выпуклого места, и записал результат в блокнот. Потом наклонился, измерил окружность бедра, выпрямился и, подобно тонущему пловцу, снова поднырнул головой под правое колено Оснарда.
      – Вот так и одеваем людей с тех пор, сэр… – неуверенно пробормотал он, чувствуя, как взгляд Оснарда прожигает основание шеи. – Да, большая часть моего поколения ценила старые добрые времена. И не думаю, что это имеет какое-то отношение к политике.
      То была его стандартная шутка, рассчитанная на то, чтобы вызвать смех у самых хмурых клиентов. Но на Оснарда она не произвела должного впечатления.
      – Никогда не знаешь, где нарвешься на эту дрянь. Полощется, как флюгер на ветру, – отмахнулся Оснард. – Так когда это бывало? По утрам, да? Или вечером? В какое время дня вы наносили визит во дворец старика?
      – Вечером, – пробормотал Пендель спустя, казалось, целую вечность. И, словно в знак окончательного признания своего поражения, добавил: – Обычно в пятницу, как сегодня.
      И он поднес кончик мерной ленты к ширинке Оснарда, старательно избегая контакта с тем, что находилось под ней. Затем левой рукой пропустил ленту вниз, по всей длине внутренней части бедра Оснарда, до края подошвы его тяжелого ботинка офицерского образца. Ботинок, как он успел заметить, не раз побывал в ремонте. Вычтя из результата дюйм, записал цифру в блокнот и храбро выпрямился во весь рост. И обнаружил, что в лицо ему смотрят круглые черные глаза. Так и впились, и ощущение было такое, точно на него нацелены ружья противника.
      – Зимой или летом?
      – Летом, – безжизненным голосом ответил Пендель. Затем глубоко вздохнул и продолжил: – Не многие из нас, знаете ли, могут похвастаться тем, что летом, тем более в пятницу вечером, их ждет работа. Наверное, я исключение. Наверное, есть во мне что-то такое, что в свое время привлекло внимание Брейтвейта.
      – В каком году?
      – В каком году… о, господи! – собравшись с силами, он покачал головой и выдавил слабую улыбку. – О, боже ты мой. Да давным-давно, целую вечность тому назад. Но реку не повернуть вспять, верно? Король Кейнут пытался, и сами знаете, чем это кончилось, – добавил он, вовсе неуверенный в том, что там вообще чем-то кончилось.
      Однако Пендель почувствовал, как к нему возвращаются присущие ему живость и артистизм – то, что дядя Бенни называл беглостью.
      – Он стоял в дверях, – продолжил Пендель, подпустив в голос лирическую нотку. – А мысли мои целиком поглощала пара брюк, которые мне доверили шить, я страшно волновался, особенно за крой. А потом вдруг поднимаю голову и вижу – он! Стоит и молча разглядывает меня. Мужчина он был видный. Сейчас люди об этом забыли. Крупная лысая голова, густые брови – словом, производил впечатление. От него исходила сила и…
      – Вы забыли про усы, – заметил Оснард.
      – Усы?
      – Ну да. Чертовски здоровые пушистые усы, вечно пачкал их в супе. Должно быть, сбрил их к тому времени, как повсюду начали снимать его портреты. Надо сказать, они меня чертовски пугали. Посмотришь и вздрогнешь.
      – Но к тому времени, как я имел честь… Короче, мистер Оснард, усов у него не было.
      – Да нет же, были! Вижу ясно, словно это было вчера. Но Пендель, то ли в силу упрямства, то ли ведомый неким инстинктом, не сдавался.
      – Думаю, память сыграла с вами злую шутку, мистер Оснард. Вы вспоминаете о совсем другом джентльмене и приписываете его усы Артуру Брейтвейту.
      – Браво! – тихо проронил Оснард.
      Но Пендель отказывался верить, что только что слышал это слово и что Оснард при этом еще ему и подмигнул. Он продолжал гнуть свое:
      – «Пендель, – говорит он мне, – хочу, чтоб вы стали мне сыном. Как только закончите курсы английского, буду называть вас Гарри, переведу в главный цех и назначу своим наследником и партнером»…
      – Вы же говорили, что на это у него ушло целых девять лет.
      – На что?
      – На то, чтобы начать называть вас Гарри.
      – Но ведь я начинал как подмастерье.
      – Верно. Моя ошибка. Продолжайте.
      – «Это все, что я хотел вам сказать. А теперь возвращайтесь к своим брюкам и не забудьте записаться в вечернюю школу, где дают уроки дикции».
      Пендель умолк. Он выдохся. В горле щипало, глаза слезились, в ушах стоял странный звон. Но это не мешало ему испытывать чувство удовлетворения. Мне это удалось! Нога сломана, температура сто пять, но представление тем не менее продолжается.
      – Потрясающе, – выдохнул Оснард.
      – Спасибо, сэр.
      – Самый восхитительный треп, который я слышал в жизни. И вы умудрились преподнести все это дерьмо с самым героическим видом.
      Пенделю казалось, что голос Оснарда доносится до него откуда-то издали, что сопровождает его хор других голосов. Сестра милосердия в сиротском приюте на севере Лондона говорила, что Иисус на него сердится. Смех его детей в автомобиле. Голос Рамона, сообщающий, что какой-то лондонский коммерческий банк интересовался его статусом. Голос жены, Луизы, продолжал твердить, что стране всего-то и нужен один хороший человек. А затем он услышал шум уличного движения, машины потоком стремились убраться из города как можно скорей, и Пенделю показалось, что он сидит в одной из них и что он наконец свободен.
      – Дело в том, старина, что я прекрасно знаю, кто вы такой. – Но Пендель ничего не видел, даже сверлящих его черных глаз Оснарда. Он мысленно возвел перед глазами непроницаемую стену, и Оснард оказался по ту сторону от нее. – Точнее говоря, я знаю, кем вы не являетесь. Причин для паники или волнения нет. Мне это даже нравится. Все, до последней мельчайшей детали.
      – Я вам не какой-то там первый попавшийся, – услышал Пендель свой собственный шепот по эту сторону стенки, и зеленый занавес в дверях примерочной вдруг вздыбился от сквозняка.
      И он заметил, как Оснард выглядывает в щелочку, настороженно оглядывает «Уголок спортсмена». А потом снова услышал голос Оснарда, тот звучал тихо, но у самого уха, и в висках у Пенделя застучало.
      – Вы Пендель, заключенный под номером 906017, бывший малолетний правонарушитель, получили шесть лет за поджог, отсидели два с половиной года. Шить научились в кутузке. Выехали из страны через три дня после освобождения, при материальной поддержке дяди Бенджамина, ныне покойного. Женились на дочери хулигана и школьной учительницы, девушке из Зоны канала – Луизе, которая теперь пять дней в неделю ишачит на великого и славного Эрни Дельгадо в Комиссии по управлению Панамским каналом. У вас двое ребятишек: сын Марк восьми лет, дочь Ханна – десяти. Владеете рисовой фермой, приносящей одни убытки. «Пендель и Брейтвейт» – приманка для идиотов. Никакой такой фирмы на Сейвил Роу никогда не существовало. И никакой ликвидации не было, потому что ликвидировать было нечего. Артур Брейтвейт – фигура вымышленная. Обожаю обманщиков. Особенно таких ловких. Без них жить было бы скучно. И нечего коситься на меня с обиженным видом. Я ведь угадал, верно? Вы меня слышите, Пендель?
      Но Пендель ничего не слышал. Он стоял, опустив голову и тесно сдвинув ноги, оцепеневший и оглохший. Затем сделал над собой усилие, приподнял руку Оснарда, пока она не оказалась на уровне плеча, сложил ее так, чтобы ладонь упиралась в грудь. Потом, поместив кончик мерной ленты в самый центр спины Оснарда, пропустил саму ленту через локоть, по всей длине руки, до запястья.
      – Я спросил, кто еще принимал в этом участие?
      – В чем?
      – В обмане. Мантия святого Артура падает на слабые детские плечи Пенделя. «П и Б», портные королевского двора! Дом с тысячелетней историей. Вся эта муть. Кто еще знал, кроме вашей жены, разумеется?
      – Она здесь совершенно ни при чем! – нервно воскликнул Пендель.
      – Она что же, не знала? Пендель робко помотал головой.
      – Луиза не знала?… Выходит, вы и ее обманывали? Держи язык за зубами, Гарри. За зубами, точнее не скажешь.
      – Ну а как насчет других маленьких проблем?
      – Каких именно?
      – Тюрьма.
      В ответ Пендель прошептал так тихо, что сам едва слышал свой голос.
      – Что-что? Еще одно нет?
      – Да. Нет.
      – Она не знала, что вы отбывали срок? Ничего не знала о добром дядюшке Артуре? Ну а про рисовую ферму, которая того гляди вылетит в трубу, тоже ничего не знает?
      Те же самые измерения. От центра спины до запястья, только на этот раз рука Оснарда выпрямлена. Деревянными движениями Пендель пропустил ленту через локоть.
      – Снова нет?
      – Да.
      – Кажется, ферма находится в совместном владении?
      – Да.
      – И жена ничего не знает?
      – Денежными вопросами в нашей семье занимаюсь я.
      – Да уж, именно что занимаетесь. И сколько успели наделать долгов?
      – Перевалило за сотню тысяч.
      – Я слышал, что за двести, и долг продолжает расти.
      – Да.
      – Процент?
      – Два.
      – Два процента в квартал?
      – В месяц.
      – Хотите прийти к соглашению с кредитором?
      – Если получится.
      – Не нравится мне все это. На черта вы это сделали?
      – Просто у нас тут есть такая штука, называется «спад». Не знаю, сталкивались ли вы когда с таким явлением, – сказал Пендель и почему-то вспомнил дни, когда у него было всего три клиента и он специально назначал им примерки с интервалом в полчаса, чтобы создать в ателье видимость бурной деятельности.
      – И чем вы еще занимались? Небось играли на бирже?
      – Да. Следуя советам моего эксперта банкира.
      – И этот ваш банкир специализируется на продаже обанкротившихся предприятий?
      – Наверное.
      – А денежки принадлежали Луизе, верно?
      – Ее отцу. Вернее, только половина. Ведь у Луизы есть сестра.
      – Ну а полиция?
      – Полиция?
      – Ну, скажем иначе. Разные там службы из местных. Чьи названия не принято упоминать всуе.
      – А при чем тут они? – Голос Пенделя наконец окреп и зазвучал с прежним напором. – Налоги я плачу. Имею карточку социального страхования. Веду учет, как положено. Я ж еще не обанкротился. Так при чем здесь они?
      – Просто могут копнуть ваше прошлое. Пригласить вас к себе, заставить раскошелиться, поделиться припрятанными денежками. А вам, наверное, страшно не хочется встречаться с ними. Потому что вы не можете откупиться взяткой. Я прав?
      Пендель покачал головой, потом положил ладонь на макушку – то ли хотел помолиться, то ли убедиться, что голова еще на месте. А затем принял позу каторжника, приготовившегося идти на виселицу. Ее он позаимствовал у дяди Бенни.
      – Вы не должны дракен , Гарри, мой мальчик, – заметил Оснард, используя выражение, которого Пендель никогда ни от кого не слышал, кроме как все от того же дядюшки Бенни. – Затаиться. Стать маленьким. Стать никем, ни на кого даже не осмеливаться смотреть. Не попадаться им на глаза. Вы даже не можете быть мухой на стене. Вы должны стать частью этой стены.
      Но Пенделю очень скоро надоело быть частью стены. Он поднял голову и, растерянно моргая, оглядывал примерочную с таким видом, точно пробудился от долгого сна. Ему вспомнилось одно из самых загадочных высказываний дяди Бенни, но теперь он наконец понял его значение:
      Гарри, мальчик, моя проблема заключается в том, что куда бы я ни пошел, где бы ни оказался, обязательно все испорчу.
      – Да кто вы, собственно, такой? – грубовато спросил он Оснарда.
      – Я шпион. Шпионю на добрую старую Англию. Мы собираемся заново открыть Панаму.
      – Зачем?
      – Расскажу за обедом. Вы когда по пятницам закрываетесь?
      – Да можно хоть сейчас. Удивлен, что вы спрашиваете об этом.
      – Тогда во сколько? Свечи. Киддуш . Что там у вас еще бывает?
      – Не бывает. Мы христиане.
      – Тогда вы, наверное, член клуба «Юнион»?
      – Только что.
      – Только что? Как прикажете понимать?
      – Пришлось купить рисовую ферму, только после этого меня приняли в члены клуба. Портных они, видите ли, не принимают, а фермеров – пожалуйста. Но при этом надо внести вступительный взнос, целых двадцать пять кусков.
      – И зачем вам это понадобилось?
      К собственному изумлению, Пендель вдруг обнаружил, что улыбается. Какой-то безумной улыбкой, вызванной удивлением или страхом. И все же это была улыбка, и она принесла еще одно приятное ощущение – оказывается, собственное тело еще послушно ему.
      – Я вам вот что скажу, мистер Оснард, – заметил он почти фамильярно. – Я и сам до сих пор не пойму, это осталось для меня тайной. Должен признаться, я человек импульсивный, увлекающийся. В этом моя беда. Мой дядя Бенджамин, которого вы только что изволили упомянуть, всегда мечтал иметь виллу в Италии. Наверное, я сделал это, чтоб доставить удовольствие дяде Бенни. Или же назло миссис Портер.
      – А это что еще за персонаж?
      – Она офицер полиции и была приставлена следить за освобожденными на поруки. Очень серьезная дама. Всегда считала, что ничего путного из меня не выйдет.
      – А вы когда-нибудь ходили в клуб обедать? Или были приглашены?
      – Крайне редко. Просто нынешнее финансовое положение не позволяет, я бы так это сформулировал.
      – Ну а если б я заказал десять костюмов вместо двух и был бы свободен вечером, вы бы меня пригласили?
      Оснард надевал свой старый пиджак. «Пусть сам туда отправляется», – подумал Пендель, подавив импульсивное желание угодить.
      – Ну, возможно. Все зависит… – неопределенно протянул он.
      – И вы позвоните Луизе. И скажете: "Дорогая, чудесные новости! Один сумасшедший брит заказал у меня целых десять костюмов, и я угощаю его обедом в клубе «Юнион».
      – Вообще-то можно…
      – Как воспримет она это?
      – Ну, это зависит…
      Рука Оснарда скользнула в карман и извлекла тот самый коричневый конверт, который уже успел попасться на глаза Пенделю.
      – Вот, держите. Пять тысяч за два костюма. Никаких квитанций не надо. Плюс еще две сотни на корзинку с завтраком.
      На Пенделе по-прежнему красовалась жилетка с расстегнутыми пуговицами, а потому он сунул конверт в карман брюк, где уже лежал блокнот.
      – Все в Панаме знают Гарри Пенделя, – заметил Оснард. – Стоит вам затаиться или исчезнуть, как все сразу заметят. А потому самое милое дело – бывать повсюду. Тогда никто не обратит на нас внимания.
      Они снова стояли лицом к лицу. При ближайшем рассмотрении оказалось, что лицо Оснарда так и светится с трудом подавляемым возбуждением. И Пендель, будучи натурой восприимчивой, сам оживился и просветлел. Они спустились вниз. Пендель пошел позвонить Луизе из раскроечной, Оснард стоял и ждал, опершись на зонтик.
      – Ты, и только ты, знаешь, Гарри, – жарко шептала Луиза Пенделю в левое ухо. Шептала голосом матери. (Социализм и школа, где преподают Библию.)
      – Знаю что, Лу? Что именно я должен знать? – шутливо спросил он. – Это ты меня знаешь, Лу. Ничего я не знаю. Тупой и неграмотный, как пень.
      Говоря по телефону, она умела держать долгие паузы. Порой невыносимо долгие, они тянулись, как время в тюрьме.
      – Ты один знаешь, Гарри, стоит ли бросать семью на весь вечер, тащиться в этот твой клуб и развлекаться с чу : Ханна, его девятилетняя принцесса-католичка, Марк, его восьмилетний еврейский сыночек, упрямо не желавший учиться играть на скрипке. И Пендель любил свою семью с нежностью и преданностью сироты, и одновременно страшно боялся за нее, и научился воспринимать это счастье как посланный дураку небесный дар.
      Когда он стоял один на балконе, в темноте – а ему нравилось стоять там каждый вечер после работы, – стоял и иногда выкуривал одну из маленьких сигар дяди Бенни, стоял и вдыхал влажный воздух, пропитанный приторными запахами ночных цветов, смотрел, как плавают далекие огоньки в тумане, угадывал в его темной пелене очертания кораблей, бросивших якорь в устье канала, свалившееся на его непутевую голову счастье казалось незаслуженным и оттого – страшно хрупким. Ты ведь знаешь, долго так продолжаться не может, Гарри, мальчик мой, знаешь, что мир вдруг может взорваться. И все погибло, разрушено, ты ведь сталкивался с этим уже не раз, видел собственными глазами. А то, что уже случилось однажды, наверняка произойдет еще раз и еще, и предугадать это невозможно, а потому будь настороже.
      Он стоял и вглядывался в этот слишком подозрительно мирный город, и вскоре в воображении его трассирующие вспышки зеленого и красного начинали полосовать черно-синее небо, воздух разрывал треск автоматных очередей и оглушительный грохот артиллерийской канонады, И он грезил наяву чудовищными сценами, вроде тех, что разворачивались декабрьской ночью 1989-го, когда холмы содрогались и вспыхивали, беззащитные под ракетными ударами с моря, – больше всего тогда пострадали трущобы Эль Чорилло, сплошь застроенные ветхими деревянными домишками. И, как всегда, виноваты во всем оказались бедняки – понастроили всяких огнеопасных лачуг, а все от лени; плодятся и размножаются, точно кролики, а потом их оттуда и дымом не выкурить. Возможно, нападавшие вовсе не имели в виду ничего плохого, не хотели такого развития событий. Возможно, все они до единого были прекрасными отцами и сыновьями, и единственное, чего добивались, так это овладеть командным пунктом Норьеги, но две ракеты просто сбились с курса, а еще пара последовала за ними. Впрочем, добрые намерения во время боевых действий часто вступают в противоречия с целью этих самых действий, а потому остаются незамеченными. Равно как и присутствие нескольких скрывающихся в трущобах вражеских снайперов – да были ли они там вообще? – вовсе не оправдывает сожжения этого несчастного района дотла. И все эти разговоры типа: «Мы обошлись минимальными силами» ничуть не помогали. Босые, насмерть перепуганные люди метались среди битого стекла и луж крови, спасая свои жизни, тащили чемоданы и детей, убегали в никуда. И им было мало толку от уверений, что поджог совершили злонамеренные члены спецподразделений Норьеги под названием «Батальоны достоинства и чести». Даже если и так, разве обязаны они были верить в это?
      И вот вскоре на холме стали раздаваться крики, и Пендель, немало наслышавшийся в своей жизни криков, но сам издавший немного, никогда не предполагал, что один человеческий крик может пробиться сквозь тошнотворный гул бронемашин или хлопки артиллерийских орудий. Однако он все же пробился и даже на миг заглушил их, особенно когда криков этих стало много и все они слились воедино. И исходили они из уст перепуганных ребятишек и сопровождались жуткой вонью горящей человеческой плоти.
      – Гарри, домой. Ты нужен нам, Гарри. Гарри, пожалуйста, уйди оттуда, Гарри! Просто не понимаю, что ты там делаешь!
      Это кричала Луиза. Она укрылась под лестницей, в шкафу для метелок и щеток, стояла там, выпрямившись во весь рост и заслоняя своим длинным телом детей. Марк, которому тогда еще не исполнилось и двух, сидел у нее на руках, прижавшись к животу и намочив платье промокшим насквозь подгузником, – Марк так же, как солдаты американской армии, похоже, никогда не страдал нехваткой обмундирования. У ног матери притулилась, присела на корточки Ханна в халатике с медвежонком и домашних тапочках. Сидела и молилась кому-то, кого называла Джоуви – лишь позже выяснилось, что это был своеобразный гибрид Иисуса, Иеговы и Юпитера, эдакий божественный коктейль, почерпнутый из местного фольклора и спиричуэлз , коих Ханна за свою трехлетнюю жизнь уже успела немало наслушаться.
      – Они знают, что делают, – твердила Луиза уверенным и визгливым командирским тоном, навевавшим столь неприятные воспоминания о ее отце. – Это не случайность. Это система, они все рассчитали. Они никогда, никогда не трогали гражданских.
      И Пендель, любивший жену, решил пощадить ее, оставить в этом счастливом заблуждении, в то время как весь Эль Чорилло рыдал, и стенал, и разрушался под повторными атаками с использованием какого-то неведомого оружия, для испытания которого Пентагон нашел удобный повод.
      – Там живет Марта, – сказал он.
      Но женщину, боящуюся за жизнь собственных детей, мало волнуют жизни и судьбы кого-либо другого. И вот утром Пендель решил прогуляться, спустился с холма, и первое, что его поразило, – это тишина. Он никогда не слышал прежде такой тишины в Панама-Сити. И он почему-то подумал, что условием прекращения огня между враждующими сторонами стал полный отказ от использования кондиционеров, строительных, дорожных и дренажных работ; и что все легковушки, грузовики, школьные автобусы, такси, мусоровозы, машины «Скорой» и полицейские автомобили с сиренами должны были исчезнуть с глаз долой согласно этому же договору; и что младенцам и их матерям отныне под страхом смерти запрещалось кричать, плакать или же испускать крики боли.
      Даже огромный неподвижный столб дыма, вздымавшийся над тем местом, что называлось прежде Эль Чорилло, был почти бесшумен и постепенно и неслышно таял в утреннем небе. Лишь несколько оппозиционеров отказывались, как всегда, подчиниться запрету – то были последние оставшиеся в живых снайперы. Они продолжали держать оборону в командном пункте Норьеги, неуверенно и изредка постреливали в появившиеся на прилегающих улицах американские подразделения. Но вскоре и они тоже заглохли, получив внушение от танков, установленных на Анкон Хилл.
      И все было в порядке, даже телефон-автомат, установленный во дворе перед автозаправкой, был не тронут и работал. Вот только номер Марты не отвечал.
      Стараясь вжиться в свой новый, только что обретенный образ одинокого зрелого мужчины, вынужденного принять жизненно важное решение, Пендель, образно выражаясь, качался на своих любимых качелях, где его бросало от преданности к хроническому пессимизму. И размах колебаний был столь велик, а нерешительность его столь удручающа, что это грозило срывом. И тогда он бросился из Бетаньи, где его мучил и донимал внутренний голос, в ателье, где надеялся обрести покой и спасение, но голос донимал и там, и он поспешил в другое убежище, дом, где надеялся спокойно взвесить все «за» и «против». Ни на одну секунду не позволял он себе думать – даже в самые критические и самоуничижительные моменты – что на деле он разрывался между двумя женщинами. «Ты погиб, – твердил он себе даже с каким-то торжеством, которое порой охватывает человека, когда сбываются худшие его опасения. – Все твои грандиозные планы и видения могут отдыхать. Весь твой вымышленный мир развалился, грохот до сих пор стоит в ушах, и это твоя вина, дурак, что ты возвел этот собор без фундамента». Но не успел он окончательно погрузиться во мрак, как на помощь пришли веселые слова утешения:
      – Надо уметь смотреть правде в глаза. Неизбежная расплата все равно рано или поздно должна была наступить, – это был голос дяди Бенни. – И когда изысканный джентльмен, молодой дипломат просит тебя постоять за Англию, родину-мать, ты решил изображать из себя труп в морге? Ничего лучшего не мог придумать? Разве часто преподносит судьба такие подарки? Призови на помощь свой божий дар, Гарри, ведь господь наделяет им немногих, лишь избранных. Что, разве не классическая ситуация? Чем тебе не перст судьбы?
      А потом Принимавшего Решение призвала на помощь Ханна – посоветовать, какую книгу ей лучше выбрать для соревнования по классному чтению. А Марку вдруг понадобилось сыграть ему на новенькой скрипке «Ленивого барашка», чтобы они вместе могли решить, подходит ли это произведение для последнего экзамена. А Луизе понадобилось знать его мнение по поводу последнего скандала, разыгравшегося в верхах, где решалось будущее канала, хотя взгляды Луизы на эту проблему были определены давным-давно: несравненный Эрнесто Дельгадо, одобренная американцами кандидатура, прямой и неустрашимый, как стрела, Хранитель Золотого Прошлого, был органически не способен на ошибки.
      – Я просто не понимаю этого, Гарри! Стоило Эрнесто уехать из страны, всего на десять дней, чтобы сопровождать президента в его поездке, и в штате тут же затевают перемены. Поступает распоряжение немедленно зачислить в отдел внешних сношений ни больше ни меньше как сразу пятерых привлекательных панамских дамочек. И все требования сводились лишь к тому, чтоб они были молоды, белые, водили «БМВ», носили платья от лучших домов, имели большие сиськи и богатых папаш. И отказывались бы разговаривать с постоянными служащими.
      – Кошмар, – решил Пендель.
      Позже, уже в ателье, Марта помогала ему разбирать просроченные счета и не полученные клиентами заказы, и они вместе решали, с кого можно стребовать сейчас, а кому дать отсрочку на месяц.
      – Что, головные боли? – нежно спросил он, заметив, что лицо у нее какое-то особенно бледное.
      – Нет, все в порядке, – ответила Марта через занавес темных волос.
      – Или лифт опять не работает?
      – Лифт теперь почти постоянно не работает. – Она одарила его кривоватой улыбкой. – И висит объявление, что работать не будет.
      – Мне страшно жаль.
      – Прошу тебя, не надо, только не это! Не ты же ответственный за лифт. Кто такой этот Оснард?
      Пендель несколько растерялся. Оснард? Оснард? Это наш клиент, женщина. И не смей выкрикивать его имя на всю лавку!
      – А в чем, собственно, дело? – осторожно спросил он.
      – От него так и исходит зло.
      – Но разве не то же самое можно сказать и о других моих клиентах? – заметил он, игриво намекая на ее слабость к людям с той стороны моста.
      – Да, но только сами они этого не знают, – уже без улыбки ответила она.
      – А Оснард, выходит, знает?
      – Да. Оснард и есть зло. И не делайте того, о чем он вас просил, ладно?
      – А что он просил?
      – Не знаю. Если б знала, то сумела бы его остановить. Пожалуйста, не надо.
      Она уже собиралась добавить: «Гарри», он почувствовал, как его имя начало формироваться на ее потрескавшихся бледных губах. Но здесь, в ателье, гордость не позволяла ей пользоваться его потворством. Она никогда, ни словом, ни взглядом не осмеливалась показать миру, что они навеки связаны неразрывными узами, что всякий раз, видя друг друга, оба они видят одно и то же, только из разных окон.
      Марта в разорванной белой блузке и джинсах валялась в канаве, точно выброшенный, никому не нужный ворох тряпья. А три солдата из Батальона Достоинства Норьеги, которых в народе ласково прозвали Достбатами, по очереди старались завоевать ее сердце и душу с помощью забрызганной кровью бейсбольной клюшки, причем метили в основном в лицо. Пендель наблюдал за этим зрелищем, заложив руки за спину, – впрочем, не добровольно, еще двое солдат скрутили ему руки, и сердце у него разрывалось сначала от страха, затем – от гнева, и уже только потом он начал умолять, заклинать их не делать этого. Позволить ей жить.
      Но они не позволяли. Они заставили его смотреть силой. Потому что нет смысла наказывать женщину повстанца, если рядом ни души и урок никому не пойдет впрок.
      Это ошибка, капитан. Это случайное совпадение, что на даме оказалась белая блузка, символ протеста.
      Возьмите себя в руки, сеньор. Потерпите. Скоро она уже не будет белой. Марта на постели в больнице, куда не побоялся отвезти их Мики Абраксас; Марта обнаженная, вся в крови и синяках, Пендель в отчаянии улещивает врача долларами и посулами, а Мики стоит у окна на страже.
      – И все равно мы лучше этого, – бормочет сквозь окровавленные губы и разбитые зубы Марта.
      Она хочет сказать: Панама заслуживает лучшей участи. Она говорит о людях по ту сторону моста.
      А на следующий день арестовали Мики.
      – Вот подумываю превратить «Уголок спортсмена» в подобие клубной комнаты, – сказал Луизе Пендель, все еще пребывающий в поисках решения. – Прямо так и вижу, здесь будет бар.
      – Не понимаю, Гарри, зачем тебе понадобился бар. На ваших сборищах по четвергам вы упиваетесь и без бара.
      – Просто так будет выглядеть привлекательней. Для тех же клиентов, Лу. А они расскажут другим, народ повалит к нам толпой. Друзья приведут друзей, друзья смогут посидеть за стойкой, расслабиться, посмотреть на новые ткани. И заказов у нас будет хоть отбавляй.
      – А куда тогда девать примерочную? – возразила она.
      «Хороший вопрос, – подумал Пендель. – Даже Энди не знает ответа на этот вопрос. Придется принять еще одно решение».
      – Все для клиентов, Марта, – терпеливо объяснял Пендель. – Для всех тех людей, что приходят сюда полакомиться твоими сандвичами. И число их будет множиться день ото дня, и заказывать костюмов будут еще больше.
      – Чтоб они все перетравились моими сандвичами!
      – А кого же тогда я буду одевать? Этих оборванцев-студентов, твоих дружков, что ли? Да, это будет первая революция в мире портняжного искусства. Добро пожаловать, «П и Б» к вашим услугам. Нет уж, большое тебе спасибо!
      – Если сам Ленин ездил на «Роллс-Ройсе», то почему бы и нет? – откликнулась она с той же язвительностью и жаром.
      «Надо же! А я так и не спросил у него про карманы, – думал Пендель уже поздно вечером, занимаясь раскройкой пиджака под музыку Баха. – Не спросил ни про манжеты на брюках, ни про то, какую он предпочитает ширину. Я даже не успел прочесть ему свою знаменитую лекцию о преимуществе подтяжек над ремнями, особенно во влажном климате и особенно для тех джентльменов, у которых талию я называю ходячим НЗ». Он уже решил воспользоваться этим предлогом и потянулся к телефону, когда вдруг тот зазвонил сам. И, разумеется, то был не кто иной, как Оснард, решивший спросить своего нового друга, не против ли тот выпить по чуть-чуть на сон грядущий?
      Они встретились в современно отделанном баре отеля «Экзекьютив», от которого до дома Пенделя было рукой подать. На огромном экране телевизора показывали волейбольный матч, за всеми его перипетиями прилежно следили две посетительницы, хорошенькие девушки в коротких юбчонках. Пендель с Оснардом разместились от них подальше, в бамбуковых креслах, мало того – даже развернулись к ним спиной.
      – Ну, что-нибудь решили? – спросил Оснард.
      – Не то чтобы да, Энди. Думал, размышлял, работал над проблемой, если так можно выразиться. Проявлял осмотрительность.
      – Да в Лондоне будут рады любой информации. Они торопятся заключить сделку.
      – Что ж, очень мило с их стороны, Энди. Вы, должно быть, представили им меня в лучшем свете.