– А как ее звали?
      – Дорис.
      – Дети?
      – Простите, сэр?…
      – Эта миссис Брейтвейт. У нее были дети? Наследники? Потомки?
      – Увы, нет. Господь не наградил этот союз детьми.
      – Тогда не кажется ли вам, что правильнее было бы назвать это заведение «Брейтвейт и Пендель», а? Ведь Брейтвейт был старше, был главным партнером. Пусть даже он умер, но его имя должно стоять первым.
      Пендель уже качал головой:
      – Нет, сэр, не совсем так. В свое время Артур Брейтвейт выразил желание, чтоб фирма называлась именно так. "Гарри, сынок, старики должны уступать место молодым. Отныне мы будем называться «П и Б». И теперь уже никто не спутает нас с нефтяной компанией, ну, ты сам знаешь, с какой.
      – А кого именно из членов королевской семьи вы одевали? Видел у вас на вывеске. «Портные Королевского двора». Просто не терпится узнать.
      Пендель подпустил в улыбку холодности.
      – Видите ли, сэр, я лично распорядился сделать эту надпись на вывеске. И, боюсь, просто не мог зайти дальше, пускаясь в уточнения. Просто из почтения к трону. Определенные джентльмены, весьма приближенные к этому самому трону, и в прошлом оказывали нам такую честь, и не пренебрегают нашими услугами и по сей день. Увы, я не вправе ответить на ваш вопрос более подробно.
      – Почему нет?
      – Отчасти по причине того, что мы ограничены сводом правил, разработанных «Гильдией портных». Кои гарантируют конфиденциальность каждому клиенту, вне зависимости от того, занимает он высокое или низкое положение в обществе. Ну и отчасти еще потому, что сколь ни прискорбно, но в наши дни мы должны соблюдать определенные меры безопасности.
      – Это английский трон?
      – Вы слишком давите на меня, мистер Оснард.
      – А почему тогда на вывеске красуется герб принца Уэльского? Посмотришь и подумаешь, что здесь лондонский паб.
      – Благодарю, мистер Оснард. Вы очень наблюдательны, заметили то, что здесь, в Панаме, редко кто замечает. Однако на устах моих печать молчания. Ни слова больше. Присаживайтесь, сэр. Могу предложить вам сандвичи с огурцами, их готовит наша Марта. Она у нас своего рода знаменитость. И еще могу рекомендовать вам очень славное легкое белое вино, один из моих клиентов импортирует его, и он столь любезен, что посылает мне время от времени ящик. Чем еще вас можно соблазнить?…
      Пенделю вдруг подумалось, что это очень важно – соблазнить нового клиента.
      Садиться Оснард не стал, а вот сандвич взял. Если точнее, то целых три: один проглотил тотчас же, для поддержания сил, а два других – словно для равновесия. Держал их в левой руке, стоял плечом к плечу с Пенделем, у стола из яблоневого дерева.
      – Ну, это совершенно не для нас, сэр, – сказал Пендель и презрительно отмахнулся от рулонов тонкого твида. – И это тоже не пойдет, во всяком случае, для такой, как у вас, как бы это поделикатней выразиться, зрелой фигуры. Другое дело какой-нибудь безбородый юнец, худенький, как стебелек. Но для таких джентльменов, как вы или я, нет, я бы сказал, это совсем не то… – Он отмахнулся от еще нескольких рулонов. – Ну, вот это еще куда ни шло…
      – Превосходная альпака!
      – Будьте уверены, сэр, – немало удивленный, ответил Пендель. – С Андских высокогорий Южного Перу, ценится за невероятную мягкость и разнообразие естественных оттенков – цитата из справочника по шерсти, если уж быть честным до конца.
      – Любимый материал моего отца. Он им чуть ли не клялся. Всегда предпочитал. Или подавай ему альпаку, или ничего.
      – Предпочитал, сэр? О боже…
      – Да, он скончался. Там же, где и Брейтвейт.
      – Что ж, единственное, что позволю себе заметить на этот счет, видимо, ваш уважаемый отец знал толк в тканях! – воскликнул Пендель и снова вернулся к своей любимой теме. – Ибо сам я всегда считал ткань из альпаки самой легкой и элегантной, с ней ничто не может сравниться. Так всегда было и будет, вы уж меня извините. Да никакие мохеры в мире, никакие камвольные смеси с ней не сравнятся. Альпака обесцвечена уже в пряже, отсюда разнообразие и богатство оттенков. Альпака чиста, прочна, это ткань, которая дышит. Не беспокоит даже самую чувствительную кожу. – Он нежно дотронулся пальцем до тыльной стороны ладони Оснарда. – А теперь скажите мне, мистер Оснард, что к своему вечному позору и стыду использовал вместе с ней обычный портной с нашей Сейвил Роу?
      – Понятия не имею.
      – Подкладку, – с отвращением произнес Пендель. – Обычный подкладочный материал. Вандализм, вот как это называется.
      – Да старик Брейтвейт перевернулся бы в фобу!
      – Именно, сэр. Так оно и было. И мне ничуть не стыдно процитировать своего учителя. «Гарри, – как-то сказал он мне, девять лет проработали вместе, пока он стал называть меня Гарри. – Гарри, мальчик, то, что они делают с альпакой, я б не сделал и с бродячим псом». Так прямо и сказал, именно этими словами, до сих пор слышу его голос.
      – Я тоже.
      – Простите, сэр?
      Пендель насторожился, Оснард же, напротив, сохранял полнейшее спокойствие. Очевидно, просто не понимал, какое впечатление могут произвести эти его слова, и внимательно перебирал образцы ткани.
      – Боюсь, что не совсем понял вас, мистер Оснард.
      – Просто старина Брейтвейт одевал моего папашу. Но это было давным-давно. Сам я тогда был еще мальчишкой.
      Пенделя так растрогало это заявление, что он на какое-то время лишился дара речи. Он весь точно окаменел и смешно приподнял плечи. А затем произнес бездыханным шепотом:
      – Кто бы мог подумать, сэр. Простите меня. Это новая страница книги. – Тут голос его немного окреп, и он добавил: – Ну, прежде всего смею заверить вас, для меня это честь, огромная честь, принять, так сказать, эстафету от отца к сыну. Два поколения, и оба обшивались в «П и Б»! Нет, здесь, в Панаме, этого не бывает. Еще не доросли.
      – А я-то думал, вы удивитесь.
      На секунду Пенделю показалось – он был готов поклясться в этом, – что быстрые лисьи глазки Оснарда вдруг утратили веселый прищур. Округлились и стали дымно-темными, с искоркой света, мерцающего в центре зрачка. Позже, раздумывая над этим, он понял, что искорка была не золотистой, скорее красной. Но глаза Оснарда тут же вернулись к обычному прищуру.
      – Что-то не так? – осведомился он.
      – Я просто не мог сдержать восхищения, мистер Оснард. «Момент истины». Расхожее выражение, особенно в наши дни, но лучше, пожалуй, не скажешь.
      – Колесо истории повернулось, так, что ли?
      – Именно, сэр. То самое огромное колесо, что бесконечно вращается и перемалывает всех и вся, – согласился Пендель и ухватился за книгу с образцами, словно ища в ней спасения.
      Но сперва Оснард должен был доесть сандвич с огурцом, что он и сделал, проглотил одним махом, затем стряхнул крошки с ладоней, похлопав одной о другую несколько раз, пока не остался удовлетворен результатом.
      Процедура приема новых клиентов была разработана в «П и Б» до мелочей и обычно проходила как по маслу. Выбор ткани из альбома образцов, затем восхищенное лицезрение готового костюма из этой же ткани – Пендель никогда не выставлял модели, если такого материала в наличии у него не было, – потом торжественное шествие в примерочную, где производились все необходимые замеры. Затем посещение «Бутика для джентльменов» и «Уголка спортсмена», турне по задним коридорам, обмен приветствиями с Мартой, выписка счета, оплата через депозит или иным способом, в зависимости от желания клиента. И будьте любезны на первую примерку ровно через десять дней.
      Однако для Оснарда Пендель избрал другой вариант. Прямо от столика с образцами препроводил его через задний коридор, чтобы продемонстрировать Марте, которая сидела на кухне и была целиком погружена в чтение книги под названием «Экология взаймы». Речь там шла о варварском уничтожении джунглей Латинской Америки с ведома и всяческого поощрения со стороны Мирового банка.
      – Вот, прошу, знакомьтесь, мистер Оснард. Это и есть настоящий мозговой центр «П и Б»! Хотя, смотрите, она готова убить меня за эти слова! Пожми руку мистеру Оснарду, Марта. «ОСН», потом «АРД». Заведи на него карточку, дорогая, и пометь значком «старый клиент», потому как мистер Брейтвейт обшивал его отца. Кстати, ваше имя, сэр?
      – Эндрю, – ответил Оснард. И Пендель увидел, как Марта подняла на «старого клиента» глаза, смотрела долго и внимательно с таким видом, точно уже где-то слышала это имя, а затем вопросительно взглянула на Пенделя.
      – Эндрю? – переспросила она.
      – Временно остановился в отеле «Эль Панама», Марта, – поспешил объяснить Пендель. – Но вскоре, стараниями наших пресловутых панамских строителей, должен переехать… куда, мистер Оснард?
      – На Пунта Пайтилла.
      – Ну разумеется, – кивнул Пендель с подобострастной улыбкой, словно Оснард только что заказал икру.
      А Марта отметила в толстом томе место, на котором остановилась, затем отложила этот том в сторону и с самым мрачным видом принялась заполнять карточку, причем почти все ее лицо было скрыто за завесой черных волос.
      – Что, черт возьми, произошло с этой женщиной? – осведомился Оснард, когда они оказались в коридоре на безопасном расстоянии.
      – Боюсь, что несчастный случай, сэр. Ну и результат лечения после.
      – Удивлен, что вы держите ее у себя. Наверное, при виде этой девицы у ваших клиентов просто мурашки бегут по коже.
      – Что вы, сэр, совсем напротив! – с достоинством ответил Пендель. – Смею заверить вас, наша Марта любимица всех клиентов. А уж какие сандвичи делает – язык можно проглотить, так они уверяют.
      После чего, чтоб отмести все дальнейшие расспросы о Марте, Пендель прочитал новому клиенту целую лекцию об орехе тагуа, что растет в дождевом лесу. Согласно его уверениям, древесина этого замечательного и необычного дерева стала вполне достойной заменой слоновой кости и пользовалась в мире огромной популярностью.
      – А теперь я задам вам один вопрос, мистер Оснард. Ну-ка, догадайтесь, какое применение находит древесина тагуа сегодня? – страстно вопрошал он Оснарда. – Резные шахматные фигурки? Пожалуйста! Деревянная скульптура? Будьте любезны, получите! Серьги, ювелирные украшения? Так, все правильно, уже совсем тепло. Но что еще? Какое еще возможно использование, традиционное, почти забытое в наше время, но у нас в «П и Б» это имеется, и мы предоставляем эти изделия самым дорогим и лучшим нашим клиентам, им на радость и в наследство грядущим поколениям?…
      – Пуговицы, – догадался Оснард.
      – Ну конечно же! Наши пуговицы! Благодарю вас. – Пендель резко остановился у еще одной двери. – Здесь работают дамы из индейского племени, – сообщил он, понизив голос. – Куна. Весьма чувствительны, если вы ничего не имеете против.
      Он постучал, отворил дверь, несколько нерешительно вошел и поманил за собой своего гостя. Три индианки неопределенного возраста сидели за столом под светом наклонных ламп и шили пиджаки.
      – Вот тут и наносятся, так сказать, окончательные штрихи, мистер Оснард, – тихо пробормотал он, словно боялся помешать работницам.
      Но женщины, вопреки утверждению Пенделя, оказались вовсе не так уж чувствительны. Они спокойно продолжали свое дело, время от времени отрывая глаза от шитья, весело поглядывали на Пенделя, а Оснарда одарили широкими приветливыми улыбками.
      – Пуговица на сшитом на заказ костюме подобна рубину, венчающему тюрбан султана, мистер Оснард, – все так же шепотом заметил Пендель. – Именно на нее прежде всего падает взгляд, эта деталь говорит за весь костюм. Хорошая петля для пуговицы не способна сделать костюм хорошим. Но плохая петля способна испортить любой костюм.
      – Снова цитата из нашего обожаемого Артура Брейтвейта? – предположил Оснард, копируя тихий голос Пенделя.
      – Именно, сэр, именно так. И наши пуговицы из тагуа имели самое широкое хождение в Америке и Европе еще до прискорбного изобретения пластиковых пуговиц, которые, по моему мнению, так никогда и не превзойдут их. В чем опять же сыграли положительную роль «П и Б», всегда ставившие своей целью создание превосходного костюма в полном смысле этого слова.
      – Так это тоже идея Брейтвейта?
      – Концепция Брейтвейта, если уж быть до конца точным, мистер Оснард, – сказал Пендель, проходя мимо закрытой двери, за которой трудились китайцы, и решив, что лучше не беспокоить их. – А воплощение ее в жизнь – моя скромная заслуга.
      Пендель хотел было пройти дальше, но Оснард замедлил шаг и, опершись рукой о стену, преградил ему путь.
      – Слышал, вы одевали самого Норьегу? Это правда? Пендель явно медлил с ответом и инстинктивно покосился в сторону двери в кухню, где находилась Марта.
      – Ну, даже если и так, что с того? – ответил он наконец. И на секунду на его окаменевшем лице промелькнуло недоверчивое выражение, а голос стал скучным и безжизненным. – А что мне было делать? Захлопнуть перед его носом ставни и двери? Дескать, вали домой?
      – А что именно вы для него шили?
      – Генерал был не из тех, кто умеет носить костюмы, мистер Оснард. Вот военная форма – другое дело, в ней он разбирался до мелочей. Разные там фуражки, сапоги. Но, несмотря на нелюбовь к штатскому платью, были все же и в его жизни моменты, когда без костюма не обойтись.
      Пендель развернулся, намереваясь продолжить движение по коридору. Но Оснард так и не убрал руки.
      – Какого рода моменты?
      – Ну, был один случай, сэр, когда генерала пригласили произнести торжественную речь в Гарвардском университете. Возможно, вы помните? Хотя в Гарварде предпочли бы забыть об этом. И он очень беспокоился, как все пройдет. Страшно нервничал, приходя на примерки.
      – Ну уж, во всяком случае, там, где он сейчас находится, костюмы не нужны. Я прав?
      – Совершенно правы, мистер Оснард. Ну и еще один случай. Когда Франция наградила его высшим орденом и зачислила в почетные легионеры.
      – Это за какие такие заслуги, черт побери? Верхний свет в коридоре был тусклым, и глаза Оснарда походили на дыры от пуль.
      – На ум приходит несколько объяснений, сэр. Наиболее вероятным выгладит следующее: генерал позволил военно-воздушным силам Франции базироваться в Панаме, когда они производили серию ядерных взрывов в южной части Тихого океана.
      – Кто это вам сказал?
      – Ну, о генерале ходило много разных слухов. И далеко не все его приспешники отличались той же скрытностью, что и он.
      – Вы и приспешников тоже обшивали?
      – И сейчас занимаюсь этим, сэр, до сих пор. – К Пенделю вновь вернулось радужное расположение духа. – Приток их несколько упал сразу после американского вторжения. Многие чиновники, занимавшие при генерале высокие посты, решили улететь из страны, но вскоре вернулись. В Панаме никто не теряет репутации, а если это и случается, то ненадолго. А панамским джентльменам как-то не свойственно сорить деньгами за границей. Здесь существует тенденция повторного использования политиков, вместо того чтоб окончательно обесчестить их. А потому надолго из обоймы они не выпадают.
      – Но разве предателей не заклеймили позором?
      – Если честно, так их можно пересчитать по пальцам, мистер Оснард. Да, это правда, я одевал генерала несколько раз. Но кое-кто из моих клиентов зашел в этом смысле гораздо дальше, вам не кажется?
      – Ну а разные там забастовки протеста? Вы принимали в них участие?
      Еще один нервный взгляд в сторону кухни, где Марта, по всей очевидности, вернулась к занятиям.
      – Я вам так скажу, мистер Оснард. Главный вход в ателье мы запираем. А задняя дверь всегда остается открытой.
      – Мудро.
      Пендель ухватился за ручку ближайшей к нему двери и распахнул ее. Два портных-итальянца, специалисты по пошиву брюк, в белых фартуках и очках в золотой оправе, подняли головы от работы. Оснард приветствовал их величественным взмахом руки и шагнул обратно, в коридор. Пендель последовал за ним.
      – А нового парня тоже одеваете? – небрежным тоном осведомился Оснард.
      – Да, сэр. Горд сообщить вам, что президент республики Панама принадлежит к числу моих клиентов. Более приятного во всех смыслах джентльмена встретить трудно.
      – А где вы этим занимаетесь?
      – Простите, сэр?…
      – Он приезжает сюда или вы едете к нему? Пендель напустил на себя важности.
      – Встречи всегда назначаются во дворце, мистер Оснард. Люди идут к президенту, а не он к ним.
      – И вы там, как я понимаю, хорошо освоились?
      – Это мой третий президент, сэр. Так что кое-какие связи завязаться успели.
      – С его лакеями?
      – Да, в том числе и с ними.
      – Ну а с ним самим? С прессой?
      Пендель снова выдержал паузу, как делал всегда, когда ему казалось, что он вступает в противоречие с правилами конфиденциальности.
      – Сей государственный муж, сэр, постоянно пребывает под давлением обстоятельств. Он очень одинокий человек, лишенный того, что мы называем простыми человеческими радостями, ради которых стоит жить. Побыть несколько минут наедине со своим портным – для него приятное разнообразие.
      – Так вы с ним болтаете, да?
      – Я бы предпочел термин «утешительный антракт». Он спрашивает, что говорят о нем мои клиенты. Я отвечаю, не называя никаких имен, разумеется. Иногда, если у него особенно тяжело на сердце, он оказывает мне большую честь и делится сокровенным. У меня репутация человека, умеющего хранить чужие тайны. О чем, несомненно, бдительные советники его информировали. А теперь, сэр, прошу сюда, пожалуйста!
      – А как он вас называет?
      – С глазу на глаз или в присутствии других?
      – Тогда, наверное, Гарри?
      – Правильно.
      – А вы?
      – Я никогда не позволяю себе лишнего, мистер Оснард. Судьба подарила мне шанс, меня пригласили. Но для меня он господин президент – и всегда останется им.
      – Ну а Фидель?
      Пендель весело рассмеялся. Казалось, он с нетерпением ждал этой возможности – посмеяться от души.
      – Видите ли, сэр, в последнее время Команданте действительно полюбил хорошие костюмы, что с его стороны вполне естественно ввиду наступившей полноты. И нет в регионе портного, который бы не отдал все на свете за право пошить ему костюм, что бы там ни думали о нем эти янки. Но он остается верен своему кубинскому портному, что вы, надеюсь, успели с неудовольствием отметить, глядя на него в телевизоре. О господи!… Ладно, ни слова больше. Наше дело сторона. И если от него позвонят, в «П и Б» всегда с удовольствием ответят.
      – Я смотрю, вы тут управляете целой секретной службой.
      – Это жестокий мир, мистер Оснард. Самая жесткая конкуренция. И я был бы полным идиотом, если бы не держал ухо востро.
      – Само собой. Что ж, вернемся к тропинке, проложенной великим Брейтвейтом.
      Пендель вскарабкался на стремянку. И, с трудом удерживая равновесие, доставал с самой верхней полки рулон самой лучшей серой альпаки, с тем чтоб представить ее на суд мистера Оснарда. Как и почему оказался здесь этот человек, каковы были его истинные мотивы, оставалось для него тайной. И у него было не больше желания копаться в ней, чем у кошки, загнанной на вершину дерева. Туда, где она искала спасения.
      – Очень важно, сэр, это я всегда говорю, поместить эти материалы здесь, пока они еще, что называется, тепленькие, и не забывать переворачивать, – громко говорил он, едва не упираясь носом в полку с отрезами темно-синей камвольной шерсти. – Ну вот, думаю, вы одобрите мой выбор, мистер Оснард. Отличный выбор, доложу я вам, и этот ваш серый костюм произведет в Панаме настоящий фурор. Сейчас спущусь и покажу. Хочу, чтоб вы хорошенько рассмотрели и пощупали этот материал. Марта! Пожалуйста, подойди, дорогая!
      – А на кой черт нужен второй, что-то никак в толк не возьму! – откликнулся снизу Оснард. Заложив руки в карманы, он рассматривал галстуки.
      – Ни один на свете костюм нельзя носить два дня подряд, это я всегда всем говорю. Жир и пот так и норовят впитаться в ткань, это происходит, когда вы напряженно работаете. Ну и сразу же мчитесь в химчистку, а это, доложу я вам, начало конца. Костюм без смены – это половинка костюма, так я всегда говорю. Марта! Куда, черт побери, запропастилась эта девчонка?
      Оснард приподнялся на цыпочки.
      – Мистер Брейтвейт пошел в этом смысле даже дальше. Рекомендовал своим клиентам вообще воздерживаться от химчистки! – еще громче прокричал сверху Пендель. – Чистить можно только щеточкой, в крайнем случае – губкой. И раз в год приносить в ателье, чтобы их костюмы постирали в реке Ди.
      Оснард перестал разглядывать галстуки и уставился на него.
      – Вода этой реки обладает необыкновенно ценными чистящими свойствами, – объяснил Пендель. – Река Ди для нашего костюма все равно что Иордан для пилигрима.
      – А я думал, это изобретение Хантсмана, – заметил Оснард, не сводя глаз с Пенделя.
      Тот колебался. И это было заметно. И Оснард заметил.
      – Мистер Хантсман замечательный портной. Один из величайших лондонских портных. Но в данном случае он пошел по следам Артура Брейтвейта.
      Очевидно, Пендель хотел сказать «по стопам», но смутился под пристальным взглядом Оснарда. И перед его глазами встал образ великого Хантсмана, который, подобно пажу короля Венцеля , послушно шлепал по следам Брейтвейта, оставленным в глубокой и черной шотландской грязи. Не в силах выносить многозначительного молчания собеседника, Пендель схватил рулон ткани и, прижимая его к груди, как ребенка, одной рукой и цепляясь другой за перильца, начал спускаться вниз.
      – Ну, вот, прошу вас, сэр. Наша умеренно серая альпака во всем своем великолепии. Спасибо, Марта, – бросил он, заметив возникшую в дверях молчаливую фигуру.
      Отвернув лицо, Марта ухватилась за край отреза обеими руками и начала разворачивать рулон, отходя обратно к двери и давая возможность Оснарду как следует разглядеть ткань. И одновременно взглянула на Пенделя, тот поймал ее взгляд и прочитал в нем вопрос и упрек. Но, к счастью, это укрылось от внимания Оснарда. Он рассматривал ткань. Он склонился над ней, заложив руки за спину. Казалось, он даже принюхивался к ней. Захватил край, осторожно потер между подушечками пальцев. Неспешность и нерешительность его движений заставила Пенделя пуститься в дальнейшие объяснения и вызвала еще большее неодобрение Марты.
      – Не нравится серый, мистер Оснард? Вижу, вы, наверное, предпочитаете коричневый! Этот цвет вам очень к лицу, коричневый, я имею в виду. Если честно, коричневый сейчас в Панаме не слишком популярен. Не знаю, почему, видимо, среднестатистический панамский джентльмен считает этот цвет недостаточно, что ли, мужественным. – Он снова был на стремянке, а Марта осталась внизу, сжимая в руках край серого рулона, который теперь лежал у ее ног. – Есть тут у меня один очень занятный коричневый материал, красного оттенка в нем совсем немного. Ага, вот он где!… Всегда говорил, примесь красного способна испортить даже самый идеальный коричневый цвет. Уж не знаю, почему, но это так. Что скажете, сэр? Чему отдадим предпочтение?
      Оснард долго не отвечал. Сперва его внимание было целиком поглощено серой тканью, затем – Мартой, которая изучала его с брезгливым любопытством. Потом он поднял голову и уставился на Пенделя, стоявшего на стремянке. В этот миг тот напоминал канатоходца, застывшего на проволоке под куполом цирка без всякой страховки. Внизу, под ногами, весь мир и вся прошлая жизнь, которую готов отнять у него этот человек, судя по бесстрастному, холодному выражению обращенного к нему лица.
      – Остановимся на сером, старина, если не возражаете, конечно, – сказал Оснард. – Серый для города, коричневый для деревни. Так, кажется, он говорил?
      – Кто?
      – Брейтвейт. А вы думали, кто?…
      Пендель медленно спустился вниз. Хотел было что-то сказать, но не стал. Запас слов иссяк – и это у него, Пенделя, для которого слова всегда служили убежищем и утешением. И он вместо ответа просто улыбнулся Марте, та подошла, и они принялись вместе сворачивать рулон. Он – улыбаясь, пока не стало больно губам, а Марта – недовольно хмурясь. Что отчасти было вызвано присутствием Оснарда, а отчасти стараниями врача, который так неудачно сделал операцию на ее лице. И теперь на нем вечно присутствовала эта мина.

Глава 4