Между тем, "сознательный" человек предбарьерной эпохи скромен в своих желаниях. Он знает, что ресурсов мало, и потому довольствуется малым. Он знает, что эксперимент проводить опасно, и потому отказывается от его проведения. Он усмирил свои желания.
А может быть, он просто разучился желать? Променял свободу мечтать на призрачную безопасность застойной цивилизации?
"Сознательный" человек конца ХХ-го века так же предсказуем, как древнеегипетский раб, за спиной которого стоит надсмотрщик с плетью или средневековый христианин, живущий под страхом кары божьей, или, наконец, как полностью управляемый рекламой человек-потребитель, созданный монополиями начала ХХ-го века, хотя сам он считает себя полным антиподом всех троих.
"Сознательному" не нужен надсмотрщик за спиной, потому что он сидит у него в голове; ему не нужны цепи на руках и на ногах, потому что нет цепей прочней и надежней тех, которыми опутано сознание, и которые человек выковал для себя сам, и сам на себя надел. Когда вечером диктор телевидения призывает его выключить лампочку в сортире, он идет и выключает, и еще гордится своей сознательностью, не понимая, что тем самым он уменьшает потребность в поисках новых источников энергии, что он загоняет планету еще глубже в ловушку ограниченных ресурсов. А может быть и понимает, но... скажу вам по секрету: я сам, услышав подобный призыв, начинаю думать "а не допустил ли я ошибку в своих рассуждениях? Не проглядел ли чего?" и в конце концов поддаюсь этим призывам. "Интериоризированный" надсмотрщик свое дело знает...
Что касается бога, то для "сознательного" человека его место заняла наука, точнее ее жрецы. Как и во все эпохи, жрецы добиваются предсказуемого поведения небескорыстно: власть жрецов держится на их способности предсказывать, а надежные предсказания можно делать только тогда, когда никто не производит экспериментов с непредсказуемыми последствиями. Нет, жрецы от науки, конечно, не против прогресса вообще. Но они не за всякий прогресс, а только за предсказуемый. Не за открытие непредвиденных возможностей, а за перебирание и комбинирование возможностей уже открытых. Осуществлять такой прогресс – все равно что вертеть калейдоскоп: камешки все те же, а узоры новые, и оттого создается впечатление что мы куда-то продвинулись... Но упаси вас бог вместо калейдоскопа изобрести телевизор – он пожирает столько энергии, на его изготовление нужно столько ценных материалов, да еще не известно, что вы по этому телевизору увидите – то ли дело безобидные узоры в дешевом калейдоскопе! "
Так чего же мы все-таки хотим, когда говорим, что хотим прогресса? Вопрос не такой уж простой, поскольку мы, будучи уже наполовину "сознательными", не знаем вполне собственных желаний. Предбарьерное общество слишком долго манипулировало нашими желаниями, подавляя в нас чрезмерные, с его точки зрения желания, и заменяя их более умеренными ("мы не можем рассчитывать на телевизор при наших скромных возможностях, но калейдоскоп даже лучше – он не так вреден для зрения.")
Даже сама постановка вопроса о скрытых, задушенных "реализмом" желаниях может показаться "сознательному" человеку опасной анархистской затеей. Между тем, окончательное предназначение человека возможно будет состоять как раз в том, чтобы желать невозможного. В самом деле, представим себе, что земной цивилизации все же удалось избежать ловушки ограниченных ресурсов и выйти на магистральный путь развития материи. Нет оснований предполагать, что человеческое сознание и человеческое общество являются наивысшими формами материи, выше которых она развиться уже не сможет. Но тогда мы должны будем рассматривать человека уже не как "венец творения", а как лишь одну из ступеней в бесконечной лестнице развития. То, что будет стоять на более высоких ступенях, сможет оказаться во столько же раз сложнее человека, во сколько раз человек сложнее одноклеточного организма. Это будущее "нечто" будет столь же недоступно нашему пониманию, как недоступны человеческие мысли амебе с ее элементарными реакциями на раздражители. Единственное, что можно с большей или меньшей степенью уверенности утверждать об этом нечто, это то, что оно будет сверхсложной кибернетической системой и начало развитию этой системы положат люди. Как я уже говорил, высшие формы развиваются из низших, зачастую используя низших в качестве своих элементов. Многоклеточные организмы, в том числе и люди, состоят из огромного количества организмов одноклеточных, в прошлом независимых, а ныне специализирующихся на выполнении какой-либо функции необходимой для всего организма. Какова будет функция человека в рамках будущей сверхсложной кибернетической системы? Ясно, что она не будет состоять в труде, если под трудом понимать непосредственную манипуляцию материальными объектами – интеллектуальные, самовоспроизводящиеся и развивающиеся роботы будущего будут делать это гораздо лучше человека. Ясно также, что люди не будут решать сложные логические задачи – ЭВМ уже сегодня делают это лучше людей. Вполне возможно, что машины научатся решать и так называемые творческие задачи – лишь бы их перед ними ставили. Что же остается на долю людей? Ставить задачи? Но и здесь все не так просто. Тому, у кого есть какая-то цель, задачи ставит сам процесс достижения цели – всякая достаточно сложная задача распадается на более простые подзадачи, и, несомненно, машины научатся когда-нибудь эти подзадачи распознавать, и, таким образом у них могут появиться свои, особые цели, непредвиденные теми, кто задал им основную задачу, поставил перед ними конечную цель. Но конечную цель сможет поставить только человек – и не потому, что машина никогда не сможет моделировать человеческие желания, которые лежат в основе целеполагания. Наверное, когда-нибудь сможет. Но строить такую сложную и дорогую модель никогда не понадобится, потому что создать живого человека гораздо проще – все знают как это делается. Только человек, с его мечтами и фантазиями, с его неуемным любопытством и желанием новизны, с его завистью и стремлением к власти (если нельзя над себе подобными, то хотя бы над природой или над техникой), с его несовершенным телом, сами несовершенства которого постоянно порождают потребности во все новых и новых способах лечения, с его несовершенным мозгом подверженным неврозам и психозам, рождающим уж и вовсе причудливые желания, только человек со всеми его несовершенствами и слабостями, только такой человек (а отнюдь не сознательный ангел, каким нам чаще всего изображают человека будущего) способен будет занять место генератора желаний в сверхсложной кибернетической системе. Только он сможет ставить перед системой такие цели, которые не дадут ей придти в состояние информационного равновесия со средой. Но все это при условии, что он не разучится желать невозможного.
Разумеется, все это очень опасно. Развитие всегда сопряжено с большим риском. Например, как я уже сказал, у кибернетической системы могут появиться собственные цели и желания, и нет гарантии, что в один прекрасный день она не пожелает избавиться от генератора желаний и уничтожит человечество. Но с другой стороны, кто мешает генератору желаний пожелать чтобы этого никогда не случилось? Система сама будет следить за тем, чтобы быть неопасной для человека. Гораздо опаснее непредвиденные последствия воздействия системы на природу, но этот риск принципиально неизбежная плата за развитие. Решая вопрос о том, готовы ли мы платить такую цену, необходимо ясно понимать: если человечество не будет развиваться, оно в конце концов неизбежно погибнет, развитие же, со всеми его опасностями все же дает человечеству шанс на бессмертие. В последующих главах я остановлюсь на этом подробнее.
А сейчас я скажу о своих сомнениях. Во всех вышеприведенных рассуждениях я предполагал, что мы все еще можем избежать тупика в развитии – если изменим свои взгляды и свое поведение. Но очень может быть, что игра уже проиграна и путь к прогрессу навсегда закрыт для человечества. Человеческая цивилизация росла подобно тому как растут дети: периоды бурного роста чередуются у них с периодами остановки в росте. По-видимому, эти перерывы в росте совершенно необходимы: в периоды бурного роста различные системы организма развиваются неодинаково быстро, и если время от времени не останавливаться для того, чтобы привести их в соответствие друг с другом, накапливающиеся диспропорции могут вызвать гибель всего организма. Возможно, мрачное средневековье было такой же необходимой остановкой в росте цивилизации, как и остановка в росте человека перед окончательным созреванием. Созревание самый бурный период роста, но одновременно и последний такой период. Затем следует длительный период стабильности с неизбежной смертью в конце. Очень может быть, что наша цивилизация подошла уже к зрелому возрасту и расти больше не будет. Межпланетный барьер останется непреодоленным, и земная цивилизация будет существовать в почти неизменном виде до тех пор, пока светит солнце, и когда погаснет солнце, угаснет и цивилизация. Впрочем, цивилизация скорее всего погибнет еще раньше: например, в Землю может врезаться комета, и цивилизация не преодолевшая межпланетного барьера не сможет предотвратить этого.
Возможно даже, что существует некоторый фундаментальный закон развития, согласно которому бесконечное развитие невозможно, и цивилизации, подошедшие к межпланетному барьеру вступают в пору зрелости и перестают расти. Может быть, именно этим объясняется то обстоятельство, что мы не можем обнаружить в космосе достоверных следов более высокоразвитых цивилизаций таких цивилизаций попросту нет.
Но если это так, если наша цивилизация стоит на пороге очень долгого периода взрослости, то мои призывы желать невозможного попросту вредны. Есть вещи, которые взрослым лучше не делать (заставьте взрослого, солидного дядю танцевать брейк-данс – он себе шею свернет!).
И все-таки я оптимист. Даже если другие цивилизации в нашей Галактике попали в ловушку ограниченных ресурсов, мы должны отнестись к этому не как к примеру, которому нужно следовать, а как к уроку, из которого следует сделать соответствующие выводы. Если другие цивилизации застряли на каком-то этапе своего развития, то это значит, что место Хозяина Вселенной пока вакантно, и хозяевами вселенной можем стать мы – если научимся преодолевать барьеры роста.
Я верю, что нынешний барьер преодолим. Преодолеть его поможет наметившаяся сейчас тенденция к возвращению индивидуальности, о которой я уже упоминал. Люди становятся все более непохожими друг на друга. Этому способствует не только индивидуализация вещей, и не только освобождение человека от бессмысленной механической работы, но и новая информационная техника, позволяющая каждому проводить увеличившийся досуг по-своему: если раньше все смотрели одну и ту же телевизионную программу, то теперь видео и прямое спутниковое вещание позволяют каждому выбрать передачу по вкусу; если раньше образование было стандартизировано и централизовано в школе, то теперь персональные компьютеры открывают возможность индивидуализированного образования.
Люди становятся разными не только духовно, по даже и физически: современная медицина позволяет выжить людям со столь странными врожденными анатомическими и физиологическими особенностями (проще говоря уродствами), что уже через несколько поколений нельзя будет, как в наши добрые старые времена, нарисовать анатомический атлас, годный для каждого человека – у каждого будет своя анатомия и понятие физиологической нормы потеряет всякий смысл. Кто-то может быть воскликнет в ужасе: "Человечество вырождается!". Это не совсем так: человечество готовиться к эволюционному скачку. Мы называем уродами людей не приспособленных к нынешним условиям существования. Но кто знает, в каких условиях человечество будет жить завтра? Не поменяются ли "нормальные" и "уроды" местами? Во всяком случае эволюционному отбору будет из чего выбрать. Последнее рассуждение применимо не только к физическим, но и к духовным нормам. Сейчас, когда трещат по швам нормы поведения и разрушаются стереотипы мышления, ценители культуры кричат о том, что цивилизация приходит в упадок, идет назад, от высокой культуры к бескультурью, от накопленного веками порядка к хаосу. Да, это так. Но что такое культура, как не набор норм поведения и стереотипов мышления выработанных обществом для того, чтобы приспособится к каким-то определенным условиям существования. Когда условия резко меняются, так же резко должна измениться и культура, иначе общество погибнет. Но к изменениям способны лишь"размытые" культуры, с нежесткими нормами и терпимостью к разнообразию.
Условия существования подвергают разнообразные взгляды, обычаи и нормы естественному отбору. Когда условия достаточно долго не меняются, ненужные в данных условиях культурные нормы полностью отсеиваются и подавляются. Все представители данного общества начинают вести себя одинаково, что очень радует любителей порядка. Но такая ситуация – эволюционный тупик. Развиваться дальше некуда, потому что естественному отбору больше не из чего выбирать. Большего порядка достигнуть невозможно потому что новый порядок невозможно создать из ничего , порядок можно создать только из хаоса. Чем большим будет хаотическое разнообразие индивидуальностей составляющих человечество, тем больше у него шансов успешно приспособиться к тем гигантским изменениям условий существования, которые повлечет за собой Великий Прорыв в космос. Чтобы совершить этот прыжок в неизведанное, нужно разбежаться, а чтобы получше разбежаться – отступить немного назад. Прочь от прошлого опыта, который в новых условиях не помогает, а лишь запутывает нас ложным сходством настоящего с будущим. Если совершать прорыв в космос – то только сейчас, когда силы двух противоборствующих тенденций – к расширению индивидуальности и свободы с одной стороны, и увеличению "сознательности", загоняющей индивидуальность в жесткие рамки, с другой – временно равны, и исход их поединка неясен. Земная цивилизация переживает момент неустойчивости, а неустойчивость всегда богата возможностями. Представьте себе маленький камешек находящийся в неустойчивом равновесии на вершине горы. Он может покатиться в любую сторону. Если он покатится по южному склону, он вызовет лавину, которая уничтожит деревню у южного подножья горы, если этот же маленький камешек покатится в противоположную сторону, лавина уничтожит совсем другую деревню, находящуюся на северном склоне, в десятках километров от первой. Если же он покатится на восток, то вызванная им лавина перекроет горную реку и образуется озеро, а если на запад – он упадет в щель, не вызвав никакой лавины. Но пока камешек на вершине горы, мы можем выбирать из этих возможностей, и чтобы осуществить любую из них, достаточно легкого прикосновения к камушку.
Когда лавина пойдет ее уже ничто не сможет остановить, но сейчас достаточно легчайшего прикосновения, даже дуновения, чтобы из множества очень различных будущих вызвать к жизни какое-нибудь одно будущее. Настоящее Будущее. Такова природа неустойчивости.
Мне кажется, что земная цивилизация находится сейчас именно в таком состоянии неустойчивости, и любая мелочь может решить, что ждет человечество впереди – миллионы лет прозябания и застоя или же бесконечное развитие, одно дающее шанс на бессмертие. Потом будет поздно – единожды выбранное состояние станет самоподдерживающимся и его, как лавину, уже нельзя будет остановить, но пока еще все возможно. Ловушка ограниченных ресурсов еще не захлопнулась, и не все еще люди прониклись смирением. Научно-техническая революция все еще продолжается.
Но неустойчивое состояние может продлиться в лучшем случае еще несколько десятков лет. И вот, пока оно есть, мы сможем попытаться опровергнуть гипотезу о невозможности бесконечного развития своим примером. Собственно говоря, это мое сочинение есть не что иное как очень скромная попытка "подтолкнуть камешек" в сторону неограниченного прогресса. Единственное, что я могу для этого сделать – это помочь людям научиться желать по-крупному. Конечно, желать – еще не означает мочь, но для того чтобы смочь, нужно, как минимум, пожелать.
Пожелать что-нибудь по-настоящему крупное. Не какие-нибудь там новые шмотки (хотя такие желания тоже способствуют прогрессу техники), а нечто, кажущееся настолько за пределами осуществимого, что нам пришлось убедить себя в том, что мы этого вовсе не хотим. Если мы поймем, что мы обманываем себя, мы сделаем пусть маленький, но все же шаг в сторону безграничного прогресса. Это – начальный этап превращения невозможного в возможное.
Глава 3. То, о чем Вы всегда хотели, но боялись мечтать...
В предыдущей главе я говорил о бессмертии человечества. Но какое нам дело до его бессмертия, если сами мы, отдельные индивидуумы, смертны? Будет ли оно жить и через миллиард лет, или же погибнет через какое-нибудь тысячелетие, какая нам разница? Наши прапраправнуки – люди столь же нам чужие, как и наши прапрапрадеды. Нет, они даже еще более чужие – от жизни наших прапрапрадедов, по крайней мере зависело появимся ли в конце концов на свет мы сами, в то время как от жизни или смерти наших прапраправнуков мы абсолютно независим – во всяком случае так кажется на первый взгляд. Но такой взгляд глубоко ошибочен. На самом деле будущее, которое мы никогда не увидим, глубочайшим образом влияет на наши повседневные поступки и мысли. Мы зависим от будущего едва ли не сильнее, чем от прошлого, и я попытаюсь доказать это. Не стану говорить об "ответственности перед грядущими поколениями" – это всего лишь красивые слова, а я принадлежу к тому поколению, которое не доверяет красивым словам и видит в них ширму для корыстных, эгоистических интересов. Однако с тех пор, как человечество осознало, что оно может погибнуть все и навсегда слова об ответственности перед потомками слышны все чаще. Так давайте посмотрим, что за ними кроется.
А кроются за ними специфические человеческие интересы. Специфические в том смысле, что присущи они одним лишь людям. большинство мотивов поведения человека можно обнаружить и у животных – здесь и инстинкт самосохранения, и стремление к продлению рода, и любопытство. И даже такие, казалось бы, чисто человеческие мотивы как жажда славы, богатства и власти ведут свое происхождение от иерархического поведения стадных животных, от стремления стать вожаком стаи. Чем больше мы узнаем о животных, тем все более размытой кажется нам грань,отделяющая нас от них. Кажется, что шимпанзе могут делать абсолютно все, что делают люди, разве что немного хуже. Они и трудятся, и сами создают примитивные орудия труда, и абстрактно мыслят, и говорят на языке глухонемых. И все-таки такая грань есть, очень четкая грань, но лежит она не в области непосредственной деятельности, а в области мотивации этой деятельности. Человек – единственное животное, которое знает, что в конце концов оно обязательно умрет, и это сознание собственной смертности ведет к глубочайшим отличиям в поведении между человеком и животными. Каждый из нас в возрасте нескольких лет от роду пережил глубокое, возможно глубочайшее в жизни, потрясение от осознания неизбежности конца. Воспоминание о нем, как о всяком травмирующем переживании, оказалось глубоко запрятанным в подсознание. Мы не помним этого шока и со снисходительным умилением смотрим на маленьких детей, которые плачут от страха смерти, столь еще далекой от них, только вступивших в жизнь. Да, мы не помним этого потрясения, но шрам от него остался в душе у каждого из нас. Где-то очень глубоко в подсознании горит и обжигает душу безумное, неосуществимое, а потому запретное желание – быть бессмертным. Люди всегда приписывали своим богам бессмертие, потому что сами мечтали быть бессмертными. Люди верили в загробную жизнь потому, что хотели в нее верить.
Но если нельзя быть бессмертным, то можно по крайней мере найти какой-то заместитель, суррогат бессмертия. В этом – корни специфически человеческого поведения. Если для животного стать вожаком стаи является самоцелью, то для человека слава, богатство и власть очень часто превращаются из самоцелей в средство увековечить свое имя,и таким образом в каком-то смысле стать "бессмертным". Зачем фараону Хеопсу понадобилось строить пирамиду выше, чем у его предшественников? Обычно это объясняют тем, что чем больше пирамида, тем труднее грабителям найти погребальную камеру, тем сохраннее будет мумия фараона, которая, по мнению древних египтян, совершенно необходима ему для успешной загробной жизни. Но не лучше ли было спрятать погребальную камеру в песках, как это было в случае Тутанхамона, пролежавшего необнаруженным почти до наших дней? Не говорит ли сам факт постройки этого абсурдно большого сооружения, что Хеопс не очень-то верил в загробную жизнь и больше надеялся на то, что и через пять тысяч лет люди будут спрашивать: "чья это самая высокая пирамида?" и получать ответ:"это пирамида Хеопса". Что это, как не суррогат бессмертия?
Мы все больны синдромом Хеопса, этим жгучим желанием оставить после себя хоть какой-то "след" на Земле, хоть как-то докричаться до будущего, пожить в будущем, пусть хотя бы в виде неясных теней в сознании людей этого будущего. Теней подобных тем, что возникают в нашем сознании, когда мы слышим имена Хеопс, Наполеон, Ньютон, Пушкин... Герострат, в конце концов...
Конечно, человек особенно много имен запомнить не может, на все наши имена у потомков памяти не хватит, но если нельзя добраться до них в виде имени, то тогда хотя бы как-нибудь описательно. Например, Человек, который посадил это дерево; Человек, который построил этот дом; Человек, который изобрел колесо и т. д.. Или уж по крайней мере заслужить от потомка восклицание: "хотел бы я знать, какой идиот это придумал!" обидно конечно, но и приятно: помнят все-таки!
Да пусть хотя бы подумают иногда: "ХХ век? А ведь у меня есть там прапрапрадед, раз я существую." Так что синдром Хеопса окрашивает у человека даже стремление к продлению рода.
Нам нужны эти будущие поколения. Они нужны нам даже больше, чем мы им: без них мы, неверующие в бессмертие души, сошли бы с ума, мучимые страхом смерти. Они нужны нам как незаменимая составная часть суррогата бессмертия. И вот здесь мы сталкиваемся с неразрешимым противоречием. С одной стороны, для того чтобы гарантировать удовлетворение нашего синдрома Хеопса, мы должны обеспечить наибольшую стабильность, даже застойность общества. Только при этом условии у людей будущего останется та же система ценностей, что и у нас, и они будут помнить и почитать те же имена, что и мы; только тогда дом, построенный "человеком, который построил этот дом", не будет разрушен для того, чтобы освободить место для нового, более совершенного дома, а будет стоять как памятник старины; одним словом, для того чтобы люди будущего "продолжили наше дело" и "были верны нашим заветам", (т.е. создали бы нам иллюзию того, что мы продолжаем жить потому, что не умерло "наше дело"), необходимо запретить всякий прогресс, кроме предсказуемого и заранее нами запланированного. В противном случае, в непредсказуемо изменившихся условиях, наши "заветы" рискуют превратиться в бессмыслицу. Но с другой стороны, для того, чтобы будущие поколения могли послужить вам заменителем бессмертия, они должны, как минимум, выжить. Застойное же общество, раньше или позже,неизбежно приходит к гибели. Итак, если мы используем бессмертие человечества в качестве заменителя индивидуального бессмертия, человечество становится смертным, и, следовательно, мы обманываем самих себя, считая, что нашли заменитель бессмертия. Нам следует умерить требования, которые мы предъявляем к грядущим поколениям, и не поручать им доделывать "наше дело". Только тогда мы сможем, пусть частично, но зато не иллюзорно, удовлетворить наш синдром Хеопса – по крайней мере мы сможем быть уверены, что наши прапраправнуки будут реально существовать и хоть иногда вспоминать, что у них, должно быть, были прапрапрадеды. Рассчитывать же на большее не только нереально, но и опасно можно потерять даже частичный заменитель бессмертия. Однако эта рекомендация – всего лишь компромиссное,половинчатое решение проблемы. Но что хуже всего – это социальное решение, основывающееся на моральном принуждении ("нам следует", "мы не должны" и т.д. и т.п.). Но как я уже говорил, помимо социальных решений, почти всегда существуют технические, и именно они обеспечивают реальный прогресс. Техническим решением проблемы было бы дать человеку индивидуальное бессмертие и таким образом избавить его от синдрома Хеопса.
Это невероятно сложная техническая задача, но на пути к ее решению стоят не только технические трудности. Для того, чтобы начать решать задачу, нужно захотеть ее решить. Мы же, будучи "реалистами", ухитрились убедить себя в том, что мы вовсе не хотим бессмертия. Ученые, в лучшем случае, говорят о "продлении" жизни, но никто не выдвигает в качестве цели, пусть хотя бы очень отдаленной, достижение бессмертия. Для того, чтобы обмануть самих себя, мы придумали два мифа "о вреде бессмертия". Миф первый: "жить вечно очень скучно." Миф второй: "если все будут жить вечно, не будет смены поколений, а без смены поколений остановится прогресс." Мифы эти механически переносят бессмертие в современное общество. Но ведь с открытием бессмертия само общество изменится, и потому мифы эти не верны.
Я согласен с тем, что вечная жизнь действительно была бы очень скучна, если бы человечество попало в ловушку застоя. Невыносимо наблюдать вокруг себя одно и то же на протяжении тысяч и тысяч лет. Но отсюда следует, что общество, состоящее из бессмертных, кровно заинтересовано в поддержании непрерывного, неограниченного прогресса, для того, чтобы жизнь вокруг все время была новой и интересной. И бессмертным легче будет осуществить такой неограниченный прогресс, чем нам, потому что они будут свободны от синдрома Хеопса.
Что же касается смены поколений, то это – самый варварский способ обновления жизни из всех принципиально возможных. Он еще годится для животных – в их голове нет представления о собственной смерти, они свободны от этого страха, подспудно отравляющего даже самые счастливые мгновенья человеческой жизни. Для животного не существует прошлого и будущего в том смысле, какой вкладывают в это понятие люди. Нет, конечно, прошлое влияет на их жизнь через приобретенные рефлексы, а будущее – через потребности, но восприятие у животных полностью сосредоточено на настоящем. Для них существует только настоящее, и потому не существует собственной смерти – собственную смерть невозможно воспринимать из настоящего, ибо пока есть настоящее, вы еще живы. Собственную смерть возможно видеть только из прошлого, как нечто будущее. Животные неспособны на это, и поэтому, даже умирая для всех, они не умирают сами для себя – для них умирает лишь их настоящее. Один лишь человек способен жить одновременно в прошлом, настоящем и будущем (прошлое – его память, будущее его мечты), и потому его жизнь, пусть даже самая счастливая, глубоко трагична, ибо животные не умирают никогда, человек же умирает всю свою жизнь.
И давайте в конце концов перестанем лгать самим себе, что сознание быстротечности жизни придает какую-то особую остроту и ценность каждому ее моменту. Человек не способен почувствовать всю остроту и ценность настоящего момента так, как это чувствуют животные, потому что настоящее в его сознании сильно потеснено воспоминаниями о прошлом и мечтами о будущем. Настоящее превратилось для человека всего лишь в тонкую грань между прошлым и будущим, не имеющую самостоятельного значения, всего лишь в строительный материал для построения будущего или реставрации прошлого.
Человек бежит по жизни не останавливаясь чтобы оглядеться. Его преследует кошмарный образ песочных часов, в верхней части которых остается все меньше и меньше песчинок. Он должен "успеть". Успеть сделать что? Неважно! Успеть!
Когда же наконец человек перестанет утешать себя мифами и покорно жить в вечном страхе перед временем? Когда же наконец человечество восстанет против этой нелепой, трагической несправедливости природы – смерти сознания, осознавшего свою смертность?
Для того, чтобы индивидуальное бессмертие когда-нибудь стало возможным, необходимо сделать первый шаг, возможно самый трудный – отбросить утешительные мифы о том, что это ненужно, и что это в принципе невозможно. Этот шаг особенно труден, потому что сделавший его, сам почти не имеет шансов на бессмертие: осуществление индивидуального бессмертия – настолько технически трудная задача, что ее решение может растянуться на столетия. И тем не менее мы должны сделать этот шаг – хотя бы для того, чтобы удовлетворить свой синдром Хеопса. Как я постараюсь показать в следующих главах, человечество сможет быть по настоящему бессмертно как целое, лишь тогда, когда оно будет состоять из бессмертных индивидуумов, а мы можем удовлетворить свой синдром Хеопса, лишь обеспечив условия для бессмертия человечества.
Понимаю, что я вряд ли смог убедить многих читателей в том, что ненужность бессмертия – это всего лишь миф. Такая мысль слишком травмирует сознание смертного, и потому ему трудно ее принять. Но я все же рискну продолжить и постараюсь показать, что принципиальная невозможность бессмертия – это тоже миф.
Я предлагаю вашему вниманию свой проект технического решения проблемы бессмертия. Осуществление этого проекта потребует использования еще не существующих технологий, но технологии эти опираются на уже известные законы природы, и потому в принципе реализуемы. Подготовительные этапы проекта как раз и состоят в создании и совершенствовании этих технологий. Заключительный этап проекта – достижение индивидуального бессмертия существенным образом опирается на одну гипотезу относительно характера связи между человеческим мозгом и сознанием. Гипотеза эта не противоречит нашему сегодняшнему уровню научных знании и кажется мне вполне правдоподобной.
Программа работ по осуществлению этого проекта будет приблизительно следующей :
ПЕРВЫЙ ЭТАП: СОЗДАНИЕ БИОЛОГИЧЕСКОГО ИНТЕРФЕЙСА.
Для того, чтобы совершенствовать какую-либо технологию, необходимо создать общественную потребность в этой технологии. Совершенно ясно, что люди, которые не доживут до завершения программы, не заинтересованы в разработке и совершенствовании технологий необходимых для бессмертия. Чтобы заинтересовать их, необходим какой-нибудь промежуточный продукт, обладающий самостоятельной ценностью и использующий ту же технологию. Таким промежуточным продуктом может стать устройство, которое я предлагаю назвать ароматроном.