– В полиции. Я был в тот момент начальником полиции, полицмейстером – так это тогда называлось.

– Понятно. Потом, разумеется, пенсия?..

– Да. И научная работа. Я работаю в криминометрическом центре.

– Но связи, как я понимаю, у вас должны сохраниться. Так вот: вы не порекомендуете мне хорошего частного детектива?

– Моя кандидатура вас устроит? – спросил Андрис. – Или там предполагается кросс по пересеченной местности?

– Я был бы вам очень признателен, если бы вы смогли помочь мне в моих затруднениях. Нет, кросса не должно быть, – слабо улыбнулся доктор. – Равно как и перестрелок.

– Я весь внимание, – сказал Андрис.

Дело доктора было просто и незатейливо – одно из тех простых и незатейливых дел, которые очень дорого стоят. Господин Ольвик почувствовал на себе всю прелесть метода, не так ли? В принципе все это очень просто, но сама технология метода очень сложна и тонка. Чрезвычайно тонка. Тот цилиндр, который у стола – просто соленоид с концентратором поля. Восемнадцатый век. А вот – двадцатый. Последняя четверть. Лазерный проигрыватель, сорокаканальный. Специально модифицированный, существует в одном экземпляре. Но самая суть – в этом, – доктор извлек из недр аппарата толстую, в палец толщиной, шестиугольную тускло поблескивающую пластину размером с чайное блюдце, подал Андрису. Андрис принял пластину и чуть не уронил: в ней было килограмма два. Золото? Не совсем, сплав на основе золота, там осмий, иридий, индий… Доктор снова взял пластину в руки, и она раскрылась, как раковина. Внутри засияла радугой круглая дифракционная решетка. Понятно, сказал Андрис, это здесь записано то, что подается на соленоид? Совершенно верно. Так вот: запись чрезвычайно высокой точности, и снять с нее идентичную копию при нынешнем уровне копировальной техники невозможно. Но, видите ли… сняли. Доктор отпер небольшой, но очень хороший – фирма «Голанд» – сейф. В гнездах стояли такие же пластины: семь штук, сосчитал Андрис. Та, что в аппарате, сказал доктор – это воздействие на хрящевую ткань. Единственный сохранившийся оригинал. Это – копии. Вот – воздействие на миокард, вот – на опухолевые клетки соединительной ткани, на опухолевые мышечной ткани, на нервную проводящую ткань, на нервную мозговую – программы регенерации; а это, так сказать, целевые… прицельные… на таламо-гипофизарную систему, коррекция всех гормональных нарушений, и на лимбическую – освобождение от химических зависимостей… От алкоголизма? От алкоголизма, от морфинизма, кокаинизма и всего остального, система сама адаптируется к конкретному нарушению. И вы это не используете?! Это нельзя использовать, сказал доктор. Это – нельзя.

Когда доктор Хаммунсен вдрызг разругался с Радулеску и ушел из института, он внес необходимую сумму – все свои деньги – и выкупил оборудование. Он имел на это полное право, поскольку приобрел патент на способ лечения и на инструментарий. Но вопреки решению суда, вообще вопреки всем и всяческим законам, Радулеску и его холуи не желали выдавать из институтского хранилища эти вот диски. Мотивировки были разные. Наконец, после протеста прокурора, доктор Хаммунсен смог забрать то, что принадлежало ему по праву. Однако после проверки качества записи он установил, что диски подменены высококлассными копиями…

– Вот, пожалуйста, – доктор погрузил диск в установку, пощелкал клавишами – из динамика с полуфразы раздалась нервная, резкая музыка, от которой сами собой напряглись мышцы и захотелось оглянуться. – Это оригинал – хрящевая ткань.

На экранчике осциллографа плясала ломаная линия, лохматая, как шерстяная нить. Нажатием клавиши доктор остановил ее.

– Видите, сколько обертонов, – показал он. – И обратите внимание на форму спайков – тонкие и острые. А вот – копия.

Он поменял диски, опять включил. Мелодия была заунывной и тревожной. Линия на осциллографе на первый взгляд была такой же лохматой.

– Видите: обертоны приглажены, вот тут сливаются, основания спайков более широкие, вершины срезаны… – Из-за этой музыки голос доктора стал совершенно призрачный. Андрис присмотрелся. Все было так, как говорил доктор.

– То есть такую запись уже применять нельзя? – спросил Андрис.

– Нельзя.

– А делать новую?..

– Что вы в этом понимаете… – вздохнул доктор. – Я выложился весь. Это… я даже не знаю, с чем сравнить…

– Я понял, – сказал Андрис.

– Вы беретесь? – спросил доктор. – Я консультировался с юристом, мне нет смысла обращаться в суд или в полицию, потому что нет состава преступления, диски у меня, а доказать, что они поддельные, невозможно, не с чем сопоставить…

– Я берусь, – сказал Андрис. – Считайте, что уже взялся. Относительно того, кто это сделал, у вас сомнений нет?

– Нет, – сказал доктор. – Кто же еще?

– А зачем, как вы думаете?

– Радулеску – идиот, – сказал доктор грустно. – Он думает, что я хочу отнять у него кусок пирога. Его пирога. А мне вовсе не нужен его пирог…

– Сколько стоит один диск? – спросил Андрис.

– В смысле – металл? – доктор нахмурился, вспоминая. – Восемнадцать тысяч, кажется новыми. Где-то у меня все записано…

– Не обязательно точно. Примерно. В общем, около двадцати… – Андрис задумался. – А где вы их заказывали?

– Н-не знаю… – доктор пожал плечами. – Заказывал институт, меня это тогда не интересовало…

– Ясно, – сказал Андрис.

– И вот еще что, – сказал доктор. – Конечно, самое лучшее – если вы сумеете найти те, настоящие диски и обменять их на эти. Но может статься так, что тех дисков уже нет… или они непоправимо повреждены… Тогда мне хотелось бы, чтобы вы узнали об этом абсолютно точно и как можно быстрее. Может быть… – доктор замолчал.

– Все сначала? – подсказал Андрис.

– Да…

– Сделаю, – сказал Андрис.

Он вышел в холл, огляделся: Тони у сувенирного киоска беседовал с какой-то девочкой в униформе. Андрис помахал ему рукой – Тони увидел его и кивнул. Андрис пошел к выходу. Неподалеку от двери стояли кресла, там сидели люди – он не присматривался, кто. Вдруг его окликнули:

– Господин! Господин, остановитесь на секунду!

Из одного кресла выпорхнула девочка лет шестнадцати, беленькая, накрашенная, подошла к Андрису: – Извините, у вас… – и протянула руку к его голове. Он почувствовал прикосновение пальцев к волосам, потом какое-то усилие – и в руке у девочки оказался комочек твердого пластилина с приклеившимися волосками. – Мальчишки из трубочек плюются, – сказала она.

– Спасибо, – сказал Андрис.

– Ну, что вы, – сказала она.

Девочка повернулась и села на свое место. Напротив нее сидела другая – постарше, коротко остриженная, в черной с золотом кожаной безрукавке, с черными в пол-лица губами и в черных очках.

Тони догнал его на тротуаре. Уже стемнело, зажглись фонари. Светились витрины. Людей было мало, зато много машин.

– Знакомую встретил, – сказал Тони.

– Ну, и?

– Ее отчислили в прошлом году. Теперь тут.

– Давай поищем телефон. Мне не хочется разговаривать при посторонних.

Телефон нашелся на следующем перекрестке. Андрис набрал нужный номер, ему без гудка ответил механический голос: «Учреждение не работает. Просим позвонить завтра утром.» Андрис подождал несколько секунд. Раздалось разноголосое гудение, как от множества автомобильных клаксонов. В это гудение он и сказал:

– Прошу проверить счета института биофизики за второй квартал и установить, на чьем балансе находятся семь предметов из драгоценных металлов стоимостью примерно двадцать тысяч динаров каждый. Чрезвычайно срочно. Август.

– Вот теперь можно и перекусить, – сказал он Тони. – А, племянник?

Племянник промолчал и стал смотреть перед собой.

– Между прочим ее отчислили за наркотики, – сказал он через несколько минут. – Она кололась как нанятая. А теперь бросила.

– Так, – сказал Андрис.

– Завтра я веду ее в бассейн, – сказал Тони. – Инструкции будут?

– Ты знаешь, что ты молодец? – сказал Андрис.

– Не твердо, – сказал Тони.

– Да, а почему в бассейн?

– Не на танцы же мне ее вести…

Нормально, подумал Андрис. Кто бы мог подумать, что танцы чему-то уступят место? Ах, черт… без шума, без треска – само собой… Наверное, так и бывает всегда: главные предметы происходят тихо, беззвучно, а если пальба и дым – то это поверхностно и ненадолго… лет на сто, не больше…

– Уже начинают готовиться, – сказал Тони.

Они вышли на небольшую треугольную площадь. По коньку крыши и по фасаду здания напротив – старинного, гордого – подсвеченные сверху, сновали человеческие фигурки, маленькие и ловкие. В свете мощных ламп блестели металлические нити. Казалось, дом затягивают паутинной сетью.

– Три месяца осталось, – сказал Андрис. – Октябрь-ноябрь-декабрь… Страшно подумать.

– Правда? – спросил Тони. – А я ничего не чувствую.

– Я просто никогда не думал, что доживу, – сказал Андрис. – Как-то я не видел себя в двадцать первом веке. Далекое светлое будущее…

– Серьезно? Так и думали: далекое и светлое?

– Не знаю, – пожал плечами Андрис. – Может, и не думал. Просто я всегда был здесь, а оно – где-то там, далеко… Хотя, с другой стороны – чем тебе не светлое? Все сыты, одеты, читают, что хотят, говорят, что вздумается, ни тебе ни рвов, ни лагерей, ни погромов… Так или нет?

– Ну да, – сказал Тони. – Это то, чего нет. А что – есть?

– Вот ты о чем… Понимаешь, у нас была такая… м-м… насыщенная жизнь, что всем казалось, даже самым умным: достаточно ликвидировать злое…

– Но теперь вы так не думаете?

– Теперь я в этом сомневаюсь. А ты как думаешь?

– Я не столько думаю, сколько чувствую: что-то должно быть, а его нет. Какой-то вакуум образовался и так отчетливо в себя всасывает… сначала всякий мусор, пыль…

Андрис помолчал, подумал. Вакуум. Вакуум – это такая хитрая материя…

А может быть, оно – то, что должно быть – уже есть, – сказал он. – Только мы его не ощущаем. Не отрастили органов чувств. Ну, не видим же мы инфракрасный свет, например.

– Может быть, – сказал Тони. – Может быть и так… Кстати, мы пришли.

Обнесенное невысоким парапетом, в тротуаре темнело овальное отверстие, и полукруглые светящиеся ступени вели вниз. По парапету разноцветными гляссетными шариками было выложено: «Клуб одиноких генералов».

– Что-то у вас всё в подвалах, – сказал Андрис. – Библиотека в подвале…

– А по-моему, удобно, – сказал Тони.

– Удобно… – проворчал Андрис. Подвалов он не любил: ему было двенадцать лет, когда какой-то бродяга заманил его в подвал и попытался изнасиловать. На шум прибежал сосед полицейский. Чем черт не шутит, подумал Андрис, может, и повлияло это на решение – идти в полицию?.. Испугался он тогда до потери речи и не разговаривал несколько месяцев.

– Вы только не бойтесь и ничему не удивляйтесь, – сказал Тони. – Они тут ребята веселые…

Внизу было совершенно темно, только белая полоса под ногами вела вперед и за угол направо. Было как-то неловко ступать на пружинящее покрытие возле этой полосы: Андрис еще не успел настроиться на игру. Из-за поворота пахнуло горячим воздухом. Полоса кончилась, они остановились. Перед ними, шагах в четырех, лежала голова дракона. Уродливая, бугристая, с костяным гребнем, начинающимся от кончика носа. Выступающие верхние клыки впились в пол. Дракон медленно открывал глаза. Белки глаз были красные, с прожилками – как с большого похмелья. В зрачках плясали огни факелов. Андрис оглянулся: за спиной стояли два коренастых уродца с факелами и дубинами в руках. Сзади, из темноты проступало еще что-то. Дракон прикрыл глаза, разинул пасть, высунул неожиданно толстый розовый язык и облизнулся, как кот. Негромко рыкнул, наклонил голову набок, раскрыл пасть как мог широко – стало видно черное ребристое нёбо и глубокое кольчатое горло – надвинулся на Андриса и Тони и захлопнул пасть с костным лязгом и чавканьем. Снова наступила полная темнота, а потом впереди засветился голубым светом прямоугольник двери и возникло тихое пение. Мимо лица Андриса пролетел маленький, с воробья, ангел. Прямоугольник надвигался, и внезапно они оказались на цветочной лужайке. Позади кто-то звонко смеялся. Андрис оглянулся: козлоногий фавн погнался за брызнувшими в разные стороны нимфочками, догнал одну, подхватил на руки и потащил в лес. Остальные, сгибаясь от смеха, вновь собирались в стайку. Вдруг одна увидела Андриса и Тони, закричала радостно: «Мужчины, мужчины!» – и все нимфы, как подхваченные ветром, бросились к ним. Они бежали, толкая и обгоняя друг дружку, с голов их падали венки, волосы их развевались… они бежали все медленнее, уже не бежали, а плыли в воздухе, и Андрис с каким-то странным чувством – с сожалением? – смотрел на их стройные, загорелые, идеальные тела, на смеющиеся лица, на руки, вскинутые вверх…

– Господа, господа, отвлекитесь! – сказал кто-то сзади, Андрис оглянулся: там была стойка бара, на табуретках вокруг нее сидели разного возраста мужчины – только мужчины – и бармен жонглировал шейкером. Это он и сказал. – Прошу, – он выставил на стойку два высоких бокала, бросил лед и влил в бокалы – тонкой струйкой с большой высоты – светло-лимонную, чуть опалесцирующую жидкость. Пить надо было через соломинку. Розовую с черной линией. Андрис попробовал. Коктейль был крепкий и необыкновенно вкусный.

– Как это называется? – спросил он бармена.

– «Особый генеральский», – сказал бармен. – Но больше одного бокала не положено.

– Мне просто интересно, – сказал Андрис.

– Это пожалуйста, – сказал бармен.

Опять разлилось голубое сияние, немного погодя раздался звонкий смех и визг, но от стойки изображения видно не было. У двери стояли трое ребят, одетых подчеркнуто одинаково: серые мешковатые свитера и серо-черные полосатые брюки. Ребята смотрели куда-то, не отрываясь. Наверное, там, куда они смотрели, с криком «Мужчины! Мужчины!» бежали нимфочки.

Тони тронул его за рукав.

– Дядюшка, – шепнул он. – Как у вас с рукопашным боем?

– Нормально, – сказал Андрис. – А что?

– А то, что у этих – превосходно.

– Кто это?

– Кристальдовцы, – сказал Тони. – Слышали про таких?

– Слышал, – сказал Андрис и сообразил, кого ребята ему напомнили: да самого Эрнесто Кристальдо после второго своего процесса, когда он получил сенсационный срок: девятьсот девяносто девять лет каторжных работ; эта фотография обошла весь мир: в таких вот полосатых брюках и в сером свитере – он хохочет во всю глотку, а судья, разъяренный, орет ему что-то. У Кристальдо были все основания для смеха: через полгода ему устроили побег с каторги, а еще через три месяца танки повстанцев вошли в Ораль. С тех пор Эрнесто Кристальдо – бессменный президент Народной Республики Эльвер, страны с уникальным общественным устройством. И вот уже двадцать лет он не снимает военную форму…

Кристальдовцы сели у дальнего от Андриса конца стойки, что-то сказали подошедшему бармену; тот кивнул и налил им не «Особый генеральский», а чистый эльверский ром из черной кубической бутылки.

– И что же – часто рукопашные бывают? – спросил Андрис.

– Они же бешеные, – сказал Тони.

– А эльверские студенты у вас тут учатся?

– Конечно. Эти вокруг них и крутятся.

– Интересно… – протянул Андрис.

– Да не очень, – сказал Тони. – Эльверцы эти… Что они с девушками нашими делают – словами не передать. Наглые – а не пожалуешься… В позапрошлом году это было – пожаловались девочки. В деканат. Пристают, мол, не отобьешься. В общежитиях в комнаты вламываются… ну, и все такое. Деканат возьми и сообщи в посольство. Через месяц студентов отозвали – а было их человек сто пятьдесят. Еще через месяц прислали новых. Разумеется, этих спрашивают: а где, мол, те? Отвечают: расстреляны как враги революции. Сто пятьдесят человек! Боже ты мой, что тут было потом… Одна из тех девчонок из окна выбросилась, простить себе не могла. А Ева – вот та, с которой я разговаривал – стала колоться. Так что те ребята, которых прислали – они теперь как бы неподсудные. Что ни сделают – все с рук сходит. Они и пользуются… вовсю… Иной раз морду набьем – и все.

– А эти, кристальдовцы?

– Сильно в гору пошли. Липнут к ним, особенно те, кто сразу после школы…

– Ну, еще бы – такая реклама… Интересная история. Ладно. Как развлекаться будем? Тут кегельбан есть?

– Тут все есть. И кегельбан, и… все, в общем. Все есть.

Язык у Тони слегка заплетался, и слово «кегельбан» он выговорил в два приема.

Кристальдовцы встали и прошли в дверь, обрамленную аркой из красного кирпича – старого, в выбоинах от пуль.

– А там что? – показал Андрис им вслед.

– Автоматы, – сказал Тони. – Неинтересно. Нам в другую сторону.

Чертовски пьяный коктейль, – подумал Андрис. Чертовски крепкий и чертовски пьяный. Шаг неверный и движения размашистые. Один бокал – как полбутылки коньяку… натощак, понял он. Не ел же сегодня. Бутербродики – это что, еда?

– А поесть тут дают? – спросил он Тони.

– А мы что – есть сюда пришли? – осведомился тот. – Мы пришли развлекаться. Хотя да, и есть тоже. Тогда – сюда.

– Лабиринт какой-то, – сказал Андрис.

– Это вообще черт-те что, а не заведение, – сказал Тони. – Но мне нравится. После полуночи вообще иногда такое устраивают – о!

– Как на входе?

– Еще смешнее. Тут и сядем, – они сели за столик под капроновой пальмой, и к ним тут же подкатил робот-официант, похожий на оживший скелет кенгуру.

– Что желают господа? – фальцетом спросил он.

– Это ты, Проспер? – спросил Тони.

– А, Тони! Привет, – сказал робот. – Да, это я. Как дела?

– Вот, познакомься с дядюшкой.

– Здравствуйте, дядюшка! – сказал робот и помахал четырехпалой рукой. Андрис поклонился.

– Ужин? – поинтересовался робот. – Или?.. – он пошевелил пальцами возле шейных позвонков. Глазки его вспыхнули и погасли.

– Ужин, – сказал Тони. – Какого-нибудь мяса. Мы весь день не ели. И по кружке пива.

– Принято, – сказал робот, пискнул и, повернувшись на месте, укатил за кулисы.

– Забавная штучка, – сказал Андрис. – Радиоуправление?

– Частично, – сказал Тони. – Разговаривает, конечно, человек. У них вокруг кухни три зальчика, и на все три один живой официант. Сидит, командует этими скелетиками. Неплохо придумано, правда?

– А я, между прочим, видел Кристальдо, – сказал Андрис. – В позапрошлом году, в Алжире.

– Как это вас занесло в Алжир? – спросил Тони. – Да еще в позапрошлом году?

– Вовсе не то, что ты думаешь, – сказал Андрис. – В позапрошлом году я занимался только наукой. В Алжире был конгресс. Но вот из-за того, о чем ты подумал, конгресс почти не состоялся. Мало кто приехал, ну, и все остальное… И вот сидим мы в аэропорту, самолета, естественно, нет, и вдруг прилетает Кристальдо. На двух «Меркуриях». На одном он сам, на другом охрана. Мне больше всего охрана понравилась. Ты не слышал про его охрану? Нет? Ни за что не догадаешься. Девушки-негритянки! Не знаю, в каком племени он их таких набрал: все под метр восемьдесят – метр девяносто, тонкие, ноги от подмышек, волосы шапкой, в шортах и безрукавках, автоматы, гранаты – и красотища, и жуть. Сразу все оцепили, прочесали, нас согнали в одно крыло, держат – автоматы у бедра, глазищами стригут – не шевельнешься. Кристальдо прошел – и как смыло всех, как и не было их тут. Быстро, четко… пантеры, ей-богу. Я больше на них смотрел, чем на него.

– Не сомневаюсь, – сказал Тони.

Подкатил робот. Там, где у настоящего кенгуру должна быть сумка, у него торчали веером три подноса с тарелками и судками. Он ловко и точно расставил все на столе, водрузил на середину две больших кружки темного пива, сказал: «Приятного аппетита, Тони! Приятного аппетита, дядюшка!» – и укатил, помахивая салфеткой. И только тут Андрис почувствовал настоящий голод.

Шар с негромким рокотом прокатился, ни на сантиметр не отклоняясь от осевой, и врезался точно в вершину пирамиды. Кегли брызнули в разные стороны.

– Четко, – сказал за спиной Тони.

Андрис, не оборачиваясь и не отвлекаясь, взял вернувшийся шар. Пирамида выстроилась вновь. Он качнул несколько раз руку взад-вперед, рука должна была обрести самостоятельность и не слушать шепотков ненадежного рассудка. Шар опять пошел точно по осевой и снес все кегли. Дожидаясь, пока шар вернется и пока снова выстроится пирамида, Андрис рассматривал свои часы. Кажется, он впервые видел их. Третий шар отклонился на сантиметр, и одна из задних кеглей постояла, пошатываясь, но тоже упала.

– Класс, дядюшка, – сказал Тони.

– «Не-дрогнет-рука», – сказал Андрис с усмешкой. – Так меня когда-то звали.

Он подошел к витрине с сувенирами. Предстояло что-то выбрать. Тут были куклы, бутылочки с коньяком, радиоприемники. На самом верху висел охотничий нож в кожаных ножнах.

– Вот это, – показал на него Андрис.

– Это на пятьдесят очков, – сказал держатель кегельбана. – А у вас тридцать.

– Тогда еще два шара, – Андрис подал ему смятую трешку.

– Если вы недоберете хотя бы одно очко, – начал держатель, но Андрис прервал его:

– Знаю.

Он набрал все.

– Первый раз вижу такое, – сказал держатель. – Этот нож с позапрошлого года висит.

– Значит, меня ждал, – сказал Андрис. На лезвии был вытравлен фирменный знак: силуэт белки. Сталь была матовая, с глубоким синим отливом.

– Теперь мы при оружии, – сказал Андрис и сунул нож в узкий кармашек на бедре – специальный кармашек для ножа.

– Сопрут, – сказал Тони.

– Кто – генералы?

– О, это такие пройдохи…

Было без десяти двенадцать, когда заиграла музыка и бархатный голос пригласил всех желающих спуститься на второй уровень в круглый зал, где начинает работу голотеатр.

– Ну, как? – спросил Андрис. – Развлекнемся?

– А для чего мы сюда еще пришли? – удивился Тони. – Голо – бывает очень интересно.

Это, положим, Андрис знал и без него.

На второй, еще более низкий уровень вела спиральная лестница. Только теперь Андрис понял, что за помещение занимал клуб: старое, военных времен бомбоубежище. Неплохо устроились господа одинокие генералы, неплохо… Он вдруг увидел все это – вокруг – так, как оно было изначально: некрашеные стены, деревянные скамейки, железная лестница, ведущая еще ниже – в машинный зал: генератор, воздушные и водяные насосы, фильтры… желтоватый полумрак, шорохи, сдавленное дыхание, глухие удары – далеко, ближе, еще ближе… В центре круглого зала стояло сооружение, похожее на большой низкий стол с десятком ножек, и по краю стола симметрично лежали, отражая огни, зеркальные полусферы размером с солдатскую каску. Вокруг сооружения в несколько концентрических кругов стояли маленькие кофейные столики и легкие кресла. Многие столики были уже заняты, и между ними сновали роботы-официанты.

– Вот здесь и сядем, – сказал Андрис, останавливаясь возле одного из свободных столиков. – Хорошо будет видно?

– Нормально, – сказал Тони. – Тут плохих мест нет.

Они взяли кофе. Зал был уже почти полон.

Ударил гонг.

– Полночь, господа!!! – густой реверберирующий бас опустился сверху, накрыл, как пушистая сеть. Наверняка к голосу были добавлены какие-то дополнительные звуковые эффекты, потому что Андрис почувствовал, как по хребту прошла тугая волна – если бы там росла шерсть, она встала бы дыбом. Тони заерзал – видно было, что ему хочется оглянуться. – Полночь – час духов!!!

На границе слышимости возникла музыка. Музыка была под стать голосу – от нее внутри, где-то за грудиной, натягивалась и начинала гудеть, как провода под ветром, холодная струна. Но с нарастанием громкости музыки холод исчезал, и, наконец, сменился теплом – тепло родилось в лице, в кистях рук и в коленях, быстро растеклось по телу, и теперь каждая мышца тихонько вибрировала в такт музыке. В такт музыке вибрировал свет. Вдруг, оборвавшись медным ударом, музыка погасла. Свет остался – он просто собрался в один столб, в самой середине зала. Из темноты в столб света шагнул человек, затянутый в черное трико.