Не сказав ни слова, они направились к небольшой плоской скале, стоявшей вдали от морского прибоя. Она еще не рассталась с дневным теплом, и когда Дугхалл прикоснулся к ее поверхности, камень показался ему почти что живым. Он обхватил женщину за талию и поднял наверх, а потом залез следом за ней. Встав на колени лицом друг к другу, они раскрыли друг другу объятия и слились в поцелуе.
Живой! — пело его тело. Я жив, невредим и свободен!
Левая рука ее запуталась в завязках его брюк, и, потеряв терпение, Дугхалл сам распустил их и сбросил с себя. Каким неловким стало это движение… он и забыл уже, как раздеваются на открытом воздухе, забыл за все эти долгие последние годы, когда таинство близости с женщиной — если до этого вообще доходило — совершалось в опрятной спальне, где даже сама одежда создана для того, чтобы ее легко было снять.
С растущим пылом он и молодая воительница раздели друг друга, вновь обнялись, соединились и приступили к делу под мерный гул и шипение волн. Дети природы, они растворились в этом великом, счастливом удовольствии, охватившем и погрузившем их в беззаботное самозабвение. Похоть, страсть и чистое, исполненное благодарности счастье от того, что они чудом остались в живых, укрепляли их пыл, и когда, удовлетворенные, они разъединились, им хватило нескольких мгновений, чтобы вновь начать искать телесного ублаготворения.
И наконец, устав от своего занятия, любовники со смехом обнялись и сели на камне — лицом к уже сереющему на востоке небу. Женщина извлекла фляжку из кармана брюк и свинтила с нее колпачок. Сделав глоток, она передала емкость Дугхаллу. Тот последовал ее примеру; и восхитительный огонь доброго сондерранского ликера ожег его нёбо и согрел нутро своим теплым прикосновением.
— Смотри, — сказала она. — Солнце взойдет вон там. Восход — такое волшебное зрелище.
Они сидели на скале лицом друг к другу, уже накинув на себя кое-какую одежду. Небо сперва заалело, потом окрасилось в розовый цвет и, наконец, превратилось в оранжевое.
И в этот миг Дугхалл увидел, как чистейший зеленый луч вспыхнул над горизонтом и тут же погас, утонув в ослепительном блеске выглянувшего из-за моря светила, прежде чем он успел повернуть голову к своей подруге, чтобы показать это чудо и ей. Но она тоже видела зеленый луч. Охнув, она прошептала:
— Изумрудный луч предвещает удачу.
Эта зеленая вспышка вызвала в нем воспоминание о том дне, когда он прощался с Рененом, вспомнил он и слова напутствия, полученного от старшего сына. «Прежде чем годы возьмут свое, найди себе женщину и люби ее, — сказал тот. — Дерись, пей, танцуй… а на рассвете взгляни как-нибудь своими помолодевшими глазами на морские волны, чтобы увидеть зеленый луч, когда солнце поднимается из-за края воды».
В этот счастливый миг благое пожелание превратилось едва ли не в проклятие: за одну ночь он испытал все блага жизни, которых пожелал ему сын, кроме одного. И он почти не сомневался в том, что от неизбежной смерти его теперь отделяла лишь не состоявшаяся еще драка, его последняя битва с врагом.
Дугхалл поежился, разрушив тем самым чары этой ночи и этого блаженства. Женщина повернулась к нему с улыбкой, но в улыбке ее была и печаль.
— Какая чудная нам выпала ночь, — сказала она негромко. — Но теперь нас ждут дневные труды. Мне пора возвращаться.
Он кивнул и порывисто прильнул к ее губам.
— Такой ночи не было в моей жизни уже многие-многие годы, — прошептал Дугхалл. Погладив ее левую руку, он добавил: — Спасибо тебе. Быть может…
Он собирался сказать, быть может, это мгновение когда-нибудь повторится, но вовремя остановил себя. Мгновения никогда не повторяются. Сейчас они вернутся обратно, к аэриблю, и она вновь станет воином, а он одним из членов Семьи, которую она охраняет. И между ними не протянется тропка, по которой можно будет иногда ходить, ведь для дорожки этой нет места в мире, где они живут. Одну-единственную ночь они были равны — двое чудом выживших людей, радующихся жизни на скалистом берегу. Но восход солнца вернул их в привычный мир. Печально улыбнувшись, она ответила поцелуем:
— Я всегда буду помнить эту ночь. Всегда. Кивнув, он ответил комплиментом:
— И я тоже, моя красавица.
Он не стал спрашивать ее имени: его нетрудно будет узнать в самое ближайшее время, и когда оно станет известно ему, эта женщина навсегда поселится в его сердце. Но он никогда не станет называть ее имя вслух. Одевшись, они спустились со скалы и направились вдаль от берега — к сапогам, лежавшим у крайней отметки приливов. Они вытряхнули из обуви крошечных голубых крабов, устроивших себе там ночлег, со смехом обулись и неторопливо зашагали к аэриблю.
— Я знаю, что его здесь нет, — сказал Ян, — но дело не ждет. Куда он подевался?
Кейт в точности знала, где находился Дугхалл, знала и то, чем он занимался все эти ночные часы.
— Он скоро вернется. А что случилось?
— Алви попросила меня привести его к ней. То, что она узнала у дороги, не предвещает нам ничего хорошего. Алви испугана и ждет там же, у дороги. Она сказала, что может рассказать о том, что ей стало известно, но не хочет повторять это перед каждым в отдельности.
Кейт поднялась.
— Я схожу за ним, — сказала она, но идти ей не пришлось. Дугхалл уже подходил к лагерю, и улыбка еще не до конца сошла с его губ. Но в тот же миг Кейт с горечью увидела, как улыбка эта вдруг исчезла и печаль, проступившая в глазах Дугхалла, наполнила ее душу жалостью к дяде. Тем не менее Алви и ее новости — какими бы они ни оказались — ждать не могли.
Ян повел их обоих к дороге — к маленькой девочке, стоявшей на ней.
— Вот и мы, — сказал Дугхалл. — Что ты обнаружила, дитя мое?
— Идет беда, — ответила она. — И у нее чересчур много ног. Дорога кричит о муках умирающих и плачет по погибшим. Она говорит мне о страданиях, страхе и смерти, но не от болезни. Идет война.
— А откуда приближается война? — спросил Дугхалл. Кейт заметила, как сжались его губы; лицо дяди превратилось в маску спокойствия, однако она чувствовала исходивший от него запах страха.
— Оттуда, — сказала Алви, указывая на юго-восток. Туда, где находились вместе с войском сыновья Дугхалла.
— Что еще сказала тебе дорога? — спросил он. Голос его дрогнул, хотя он и попытался скрыть это.
— Можешь ли ты сказать, кто жив, а кто умер? Алви качнула головой:
— Все убитые незнакомы мне, и сейчас они слишком далеко от нас. Одиночные голоса утопают в общем шуме. — Помедлив немного, она продолжила: — Я могу сказать лишь, что многие бегут, спасая свою жизнь, а другие преследуют их. И ничего больше, кроме того, что они движутся прямо на нас.
Ян и Кейт обменялись взглядами.
— Это и есть то нападение, о котором ты говорил? — спросила Кейт дядю.
— Наверное, да, — ответил Дугхалл. — Так говорит мое сердце. И нутро тоже. Придется мне провести некоторое время за зандой, и когда я закончу гадание, все станет ясным.
Он направился к лагерю, а Кейт нагнулась и крепко обняла Алви:
— Как ты себя чувствуешь?
— Мне жаль, что мой отец не был хорошим человеком, — ответила та. — Но мне хотелось бы, чтобы он остался в живых и чтобы у меня был человек, которого можно любить.
— Я знаю. Мне очень жаль.
— Я пыталась уловить какой-нибудь знак от него, когда узнала, что к нам приближается война, — продолжила Алви. — Я хотела отыскать его душу… узнать, видит ли он меня. Ищет ли. — Слезы бежали по щекам девочки, и голос ее дрожал. — Я хотела убедиться в том, что он любил меня. Ведь он пришел за мной.
— Алви, за всю жизнь он не знал ничего лучшего, чем ты, — уверяла ее Кейт. — Он любил тебя. Я слышу внутри себя его голос и могу прикоснуться к его воспоминаниям. Ты занимала в его сердце особенное место. Его мысли о тебе были по-настоящему чисты и добры. Верь мне.
Глава 44
Дугхалл отправился со своей зандой на скалу — ту, на которой провел ночь с женщиной. Он разложил черный шелк на сглаженной ветрами и дождями поверхности камня и сел скрестив ноги и зажав серебряные монеты в левой руке.
Все, что мы делаем в жизни, бывает в первый и в последний раз. Обычно мы помним первый и редко подозреваем, что последний окажется последним. Слова Винсалиса, предваряющие его «Книгу мук». Эта фраза навсегда осталась в его памяти. Солнце согревало его лицо, ритмичный шум прибоя и запах соленой воды успокаивали, а негромкие крики береговых птиц, сновавших у края воды и отбегавших от нее, словно в опасении замочить ноги, казалось, лишь подчеркивали значимость мгновения, одновременно и блаженного, и страшного.
Помолодев телом, в душе он по-прежнему оставался стариком, наделенным старческой памятью и страхами. В юности, делая что-то, не думаешь о том, что, возможно, занимаешься этим в последний раз; к старикам подобные мысли приходят нередко. И Дугхаллу сейчас казалось, что таких ночей, как прошедшая, в его жизни больше не будет.
В руке его лежали тяжелые монеты. Он закрыл глаза, сосредоточиваясь и прогоняя тревожные мысли, а затем просыпал монеты на потрепанный уже шелк и посидел немного с закрытыми глазами, потому что не хотел видеть, что ожидало его в будущем. Наконец, он заставил себя взглянуть на занду.
Она подтвердила ему, что он отправился в то самое неприятное путешествие, предвещанное предыдущим гаданием, — путешествие, которое следовало предпринять, чтобы оставалась надежда на победу. Еще занда говорила, что неизвестный враг будет обнаружен на полпути к нему. Конечно же, во главе войска, которое идет по пятам его сыновей, окажется Дракон, подумал Дугхалл.
Сектор Долга сообщил ему, что расплата уже недалеко, и Дугхалл вдруг поймал себя на мысли о том, что не худо бы знать, чего именно хотят от него боги, если, с их точки зрения, он еще не исполнил свой долг.
Лишь не знающий Бога способен познать истинное счастье, написал Винсалис в один из самых мрачных моментов своей жизни, ибо у этого человека нельзя попросить ничего такого, что он обязан отдать ради сохранения своей души. Позже, в «Книге мук», он вывернул эту мысль наизнанку, однако Дугхалл находил некоторое утешение в том, что некогда Винсалис думал именно так.
Одна из частей предсказания как будто бы относилась непосредственно к Кейт и Ри: любовники, разделенные своим — и его — словом и действием, ради общего блага посмотрят в лицо собственной смерти.
Наиболее загадочным обстоятельством было то, что все рассыпанные по шелку монеты давали двойственное предсказание. Те, кого он любит, либо погибнут окончательно и бесповоротно, либо спасутся. Силы, выступившие против Матрина, уничтожат мир или проиграют сами. Здоровье его останется крепким, а состояние увеличится… или же все будет наоборот.
Дугхалл подумал, что никогда еще не видел столь бессмысленного расположения монет, и принялся разгадывать смысл монеты Сам, которая лежала оборотной стороной вверх и изображением, повернутым прямо к нему, точно в центре занды, в точке, где смыкались все сектора.
Оборотная сторона самости — это пренебрежение собой. Если бы монета легла вверх оборотной стороной, но изображение было бы повернуто в сторону от него, это означало бы пренебрежение осознанной мыслью собственным пониманием ситуации. Но сейчас она указывала именно на пренебрежение самим собой, исходящее из самой сути человеческого существа, рождаемое не мыслями его, а внутренней потребностью. Бессознательной реакцией, настолько знакомой телу, что оно спрашивало совета у ума, выбирая образ действий или путь.
И монета, лежащая в самом центре занды и таким образом определяющая смысл всех остальных, означала именно то, чего боги потребуют от него. Глубокое, до самых недр души, отречение от себя.
И это при том, что, по мнению Дугхалла, во всем мире не могло бы найтись эгоиста более последовательного, чем он.
В какой-то момент, в самом ближайшем будущем, ему нужно будет сделать выбор. И выбирать ему придется в чрезвычайно тяжелой… даже мучительной ситуации. Ему придется отдать то, что он любит, — занда самым определенным образом свидетельствовала об этом, хотя конкретно ни на что не указывала. Если он выберет один путь, то останется здоровым и приобретет богатство, Матрин будет процветать, а те, кого он любит, избегут смерти. Если он пойдет другой дорогой, Матрин будет лежать в руинах, близкие ему люди погибнут, а его самого ждет потеря здоровья, денег, а возможно, и жизни.
Впрочем, мрачно подумал он, скорее всего комбинация эта еще изменится. Ничто на занде не позволяло считать какой-либо путь ведущим лишь к благу или же лишь ко злу и скверне. Возможно, ему нужно будет пожертвовать любимыми, чтобы спасти Матрин, или, напротив, принести в жертву свои состояние и здоровье, чтобы спасти любимых, или же позволить погубить Матрин, которому он служил всю свою жизнь, чтобы спасти населявшие его народы.
Облитые солнечным светом монеты сверкали на черном шелке — серебряные указатели возможных путей отливали золотом, этим вечным сиянием вселенной. А сам он находился сейчас в точке расхождения этих возможных дорог, словно паук, засевший в самом центре своей паутины. Боги дали ему понять, что они вознамерились взвалить все проблемы мира на его плечи, что в ближайшем будущем они скажут ему — а ну, выбирай, и выбор этот будет таков, что сделать его страшно даже Богу.
Дрожащими руками Дугхалл собрал монеты, тщательно завернул их в шелк и положил в сумку. Размышляя, он еще некоторое время посидел на камне. Даже отказ от выбора — это тоже выбор, хотя почти наверняка ошибочный. Он мог убежать от приближавшихся врагов, мог убежать от своего долга. Боги всегда оставляли открытую дверь для тех, кто считал бегство наилучшим вариантом. Но если он поступит так, вне всяких сомнений, осуществится наихудший из всех предложенных зандой вариантов. Он распрямил спину и поднял лицо к солнцу.
— Я по-прежнему остаюсь твоим мечом, Водор Имриш, — произнес Дугхалл спокойным, твердым и уверенным голосом. — Извлекай меня из ножен и используй, как найдешь нужным.
Глава 45
Через пять дней после начала плавания «К'хбет Рху'уте» приблизился к северной оконечности архипелага Тысячи Плясунов и гавани Гофта.
Ри все еще оплакивал смерть Джейма. Морские похороны вконец расстроили его, и он не был готов к тому, что предстояло сделать, но лучшей возможности в будущем могло и не представиться. Ри осторожно оповестил всех, сохранивших верность Яну. Те, кто мог сделать это, не вызывая подозрений, должны были собраться на корабле в условленном месте, остальным предстояло встретиться с Янфом на берегу в «Коралловой богине». Вдвоем они продумали план действий обеих групп, не пожелав для этого ночного времени, старательно запоминая все, что нельзя было занести на бумагу. Если их ждет успех, если они найдут Яна живым и здоровым, быть им обоим героями. Если же задуманное предприятие провалится, Ррру-иф объявит мятежниками их обоих и всех их сторонников и повесит на рее, не удостоив потом даже простейшей церемонии погребения в море. Тела их просто выбросят за борт как кухонные отбросы — на корм рыбам.
Когда большая часть моряков отправилась на берег для короткого отдыха, Ррру-иф собрала у себя в каюте гостей. Званными на обед оказались верные ей первый помощник и главная наложница, казначей, тайно преданный Яну, а также Ри.
У входа в каюту были поставлены в качестве охраны двое Шрамоносцев-Кеши.
Впятером они сели за роскошный пиршественный стол. Тут были обжаренные в подслащенном медом масле бананы, засахаренные бобы, сладкая кокова, налитая в изображающие причудливых рыб кувшины, приготовленное на пару дельфинье мясо с черным рисом, тушеный тунец и печеные клубни, нафаршированные сыром, мясом и виноградом, ароматное печенье, пресные и сладкие пирожки. Пили они воду, чистую как сам воздух, из кубков, заполненных шарами лимонного льда, — напиток настолько редкостный и дорогой, что Ри, отпрыск одной из знатнейших Семей Матрина, за всю жизнь лишь трижды пробовал его.
— Пейте и ешьте, мои дорогие друзья, мои добрые товарищи, — молвила Ррру-иф, указывая на блюда.
— Ты кормишь нас словно королей, — сказал Ри. Ррру-иф улыбнулась:
— Все мы будем королями, мой друг. Завтра мы отплываем в Калимекку — к новой, заслуженной нами жизни. — Она опустила одну руку ладонью на стол, а другую приложила к сердцу. — Предлагаю выпить за всех нас: за Бемъяра, который поведет корабль навстречу новой судьбе и будет командовать экипажем; за Китдреля, который приведет нас туда, где хранится богатство, на которое мы купим наше владычество; за Ри, который обучит нас правилам аристократической жизни и приведет нас к параглезиату; за Гретен, которая станет параглезой по имени и перед которой все будут стоять на коленях; и, наконец, за меня, истинную параглезу, перед которой когда-нибудь с почтительным трепетом склонятся все жители великого города.
Все четверо гостей приложили ладони к столу и сердцу и произнесли:
— За нас.
Во время обеда они слушали речи Ррру-иф, толковавшей о будущем, о той великой роли, которая предстоит каждому из них, о несравненной славе и почестях, ждущих ее друзей, когда, став параглезой собственного семейства, она станет жить в чудесном и великом Доме — из тех, что высятся на холмах над величайшим городом мира. Ри позволил ей в полной мере насладиться созерцанием будущего, а потом, выбрав удобный момент, сказал:
— Кстати, капитан, не забудь, что следует позаботиться и о себе. Калимекка — это город слухов и россказней, а сплетня — одно из младших божеств, и ее чтят даже в высших кругах. В городе есть люди, которых зовут изыскателями. Вся жизнь их проходит в изыскании тайн могущественных лиц. Обнаружив таковые, они продают эти секреты тем, кто может заплатить подороже. Если кто-нибудь из твоего экипажа знает что-то плохое о тебе, лучше оставь его здесь, в Гофте, и замени тем, кто не сможет очернить тебя.
— Ты полагаешь, у меня есть секреты? — спросила Ррру-иф.
— Не полагаю, а знаю: секреты есть у каждого. Предполагаю я другое: что лишь тебе одной известно, есть ли среди них опасные для тебя… такие, за которые изыскатель предложит, скажем, тысячу золотых — если сочтет твою тайну достойной таких денег и если, разумеется, среди экипажа найдется человек, который согласится поведать о ней за деньги.
Нахмурясь, Ррру-иф посмотрела сперва на Бемъяра, потом на Китдреля, затем на Гретен. Каждый из них чуть качнул головой, а Китдрель сказал:
— Все мы офицеры и разделяем с тобой вину за любые решения, которые тебе приходилось принимать.
— В отличие от матросов, — заметил Ри.
— Да, — согласилась Гретен, мрачно разглядывая бокал с ледяной водой. — Ты прав.
— Итак, тебе известно о фактах, которые можно использовать против тебя?
— Да.
— И многие знают о них?
— Больше половины экипажа.
Ри присвистнул:
— Нельзя рассчитывать на молчание столь многих людей.
— Нельзя. Поэтому придется действовать. — Ррру-иф закрыла глаза и потерла переносицу двумя пальцами.
— В Гофте достаточно моряков, чтобы набрать новый экипаж, — заметил Китдрель.
— Здесь хороший порт, — кивнул Бемъяр. — Я могу без труда заменить большую часть матросов. Однако кое-кто из них наверняка не захочет покидать корабль.
— Щедрая оплата предотвратит недовольство, — сказал Китдрель.
— Но не настолько щедрая, чтобы излишние траты могли помешать исполнению моих планов.
— Конечно, напрасные расходы здесь ни к чему.
— Быть может, оповестить экипаж о том, что, по слухам, в Калимекке свирепствует мор и что ты не хочешь подвергать опасности их жизни? — предложила Гретен.
— Нет, — возразил Ри, — из всех возможных объяснений всегда надежнее самое простое, а там, где удобного объяснения нет, лучше вообще обойтись без него. Просто скажи им, что всех увольняешь и набираешь новый экипаж. И выдай матросам больше денег, чем полагается в таких случаях. Ну а то, что они не будут знать причин, — он пожал плечами, — что ж, на то ты и капитан.
— Он прав, — согласился Бемъяр. — Лучше не давать никаких объяснений. Нам с тобой нужно просмотреть список экипажа, чтобы решить, кого мы оставим, а кого заменим.
— Уволь всех — чтобы не было никаких любимчиков.
Глаза Гретен округлились, она приоткрыла рот, чтобы выразить несогласие, но, так и не издав даже самого тихого звука, плотно сжала губы и, побледнев, принялась разглядывать стол. Ррру-иф ничего не заметила. Интересно, подумал Ри, с кем же из членов увольняемого экипажа она разделяет какую-то тайну? И какую именно? Можно ли сделать из нее союзницу?
Гретен была симпатична Ри, а Янф, каждый день находивший на корабле какой-нибудь укромный уголок для встречи с ней, просто обожал эту женщину. Ри подумал, что для всех них будет лучше, если она поможет им возвратить корабль законному капитану, чем заслужит себе оправдание во всех предшествующих прегрешениях и избежит повешения вместе с ее госпожой.
«Надо будет обдумать это и переговорить с Янфом».
Когда с обедом было покончено, Ррру-иф велела Бемъяру:
— Собери оставшихся на борту моряков и скажи им, что всем предоставляется недельный отпуск. Сойди с ними на берег и начинай набирать новый экипаж. Когда наберется достаточно людей, объявим, что старый экипаж уволен. — Она повернулась к Китдрелю: — И тогда ты расплатишься с ними и выдашь премии. Те, кто будет возражать, получат только обычную плату, без премии. Дай им понять это с самого начала. — Она прикрыла глаза. — Впрочем, я думаю, что мне придется оставить своих телохранителей-Кеши. Они обязаны мне жизнью, и я доверяю им так же, как и любому из вас.
Может быть, и поболее, подумал Ри, сдерживая улыбку, готовую заиграть на его губах. Вместе с верными Яну членами экипажа, которых Китдрель без труда проведет на корабль, и новыми моряками — а Ри был уверен, что они пойдут на все, только бы не оказаться замешанными в бунте, поднятом Ррру-иф против законного капитана судна, — он без особого труда арестует самозванку и немногих верных ей моряков, в том числе и двух или трех Кеши.
Бемъяр и Гретен, сами того не подозревая, уже послужили его интересам. Оставалось надеяться, что они окажутся не менее полезными и в дальнейшем.
— Я не могу найти ни одного моряка, который согласился бы наняться на корабль, отплывающий в Калимекку, — объявил Бемъяр день спустя. — Город опустошен каким-то чудовищным мором, и все, кто слышал об этом, боятся даже заходить в его гавань. Говорят, что она забита стоящими на якоре кораблями, а на палубах их догнивают трупы. Еще говорят, что на улицах снуют полчища крыс, река в нескольких местах перегорожена мертвыми телами, а мухи летают повсюду огромными тучами, настолько плотными, что, поднимаясь в воздух, они затмевают само солнце!
Ри вспомнил о магическом ударе, который он почувствовал на пути в Хеймар, — гигантской волне чар, оповестившей его об уничтожении Зеркала Душ. Зеркало отправилось в мир иной не в одиночестве — он и раньше подозревал об этом, хотя и не задумывался над тем, какой ущерб оно могло причинить городу. А еще он знал, что, если плыть на юг вдоль берега, моряков можно будет набрать в два счета. Однако Ри не мог сказать этого первому помощнику. Бемъяр был верен Ррру-иф.
Он подумал о Китдреле и улыбнулся:
— Бемъяр, пошли Китдреля нанимать их. Ему с точностью до грошовой монетки известно, сколько мы можем заплатить матросу. Ручаюсь, он сумеет найти людей, готовых за хорошие деньги поплыть в самые зубы смерти.
Первый помощник на мгновение задумался, а потом пожал плечами. Он посмотрел на Китдреля, и тот ответил:
— Я сделаю все, что могу. Не разделяю уверенности Ри, однако надеюсь, что сумею отыскать столько моряков, сколько нужно, чтобы просто добраться до Калимекки, хотя бы им и пришлось работать по две вахты, а мне — платить им больше, чем полагается.
— Затраты оправдают себя. — Ри улыбнулся Бемъяру. — Наш капитан стремится попасть в высшее общество Калимекки. Сейчас, когда город в смятении, ввести ее в круг Семей будет намного легче. Если она, обосновавшись в городе, сможет навести в нем порядок и вернуть ему спокойствие — в то самое время, когда жители Калимекки более всего нуждаются в этом, люди будут благодарны ей за такое благодеяние.
Бемъяр поднялся со скамьи и сказал:
— Я поговорю с ней. Скорее всего, Ри, тебе придется пойти со мной, чтобы сказать ей то же самое, что я только что услышал от тебя.
Они отплыли уже через день. Новый немногочисленный экипаж был тайно дополнен верными Яну людьми, большую часть времени скрывавшимися в трюме. Уже в море всем новичкам доходчиво объяснили, что Ррру-иф мятежница и бунтовщица, похитившая корабль у законного капитана и бросившая его с несколькими людьми на берегу далекой Новтерры. Те, кто плавал на «Кречете», подтвердили это, добавив, что корабль необходимо вернуть истинному капитану, чтобы тот занял свое законное место. И в довершение новичкам намекнули, что капитан, конечно же, будет благодарен им и щедро наградит всех, кто поможет ему вернуть его собственность.
Словом, когда они оставили позади самый южный мыс Гофта и вышли в открытое море, Ри подал знак, и люди Яна схватили Ррру-иф, Бемъяра, Гретен, Кеши, охранявших Ррру-иф. Вооруженные мечами моряки привели всех пленников на палубу.
Когда все собрались и новый экипаж выстроился вдоль борта, Китдрель выступил вперед, развернул бумагу и зачитал вслух:
— Ррру-иф Й'Италлин, каютная служанка на «Кречете», принадлежащем капитану Яну Драклесу, обвиняется в измене, подстрекательстве к мятежу и осуществлении мятежа, а также в подстрекательстве к убийству членов экипажа и в убийстве их путем злодейского оставления в местности, непригодной для жизни, и, наконец, обвиняется в попытке убийства законного капитана корабля тем же способом, в обмане доверившегося ей капитана и в краже означенного корабля. Чем ты ответишь на эти обвинения?
Ррру-иф окинула взглядом вновь набранных моряков, выстроившихся на палубе, и улыбнулась Китдрелю:
— Кит, ты так и сказал им? Что я мятежница? Значит, ты сам задумал стать капитаном «К'хбет Рху'уте», оболгав меня? Ты же не хуже меня знаешь, что я была первым помощником капитана Драклеса, а сам он вместе со многими другими моряками погиб в Круге Чародеев возле берегов Северной Новтерры. Ты позаботился о том, чтобы на борту не осталось никого из тех людей, кто может поручиться в истинности моих слов, — если не считать тех, кого ты арестовал вместе со мной… Однако ты, похоже, забыл, что на корабле нет и тех, кто может клятвенно подтвердить твою ложь.
— Позовите свидетелей, — крикнул Китдрель.
Верные Яну члены экипажа поднялись на палубу из трюма, и лицо Ррру-иф вытянулось.
— Ага. Значит, ты отыскал нескольких вралей, готовых солгать ради наживы. Ты посулил им крупную награду, Кит? Должно быть, пообещал разделить между ними мою долю золота, хранящегося в корабельных кладовых?
Повернувшись к новым членам экипажа, она сказала:
— Имейте в виду, став на сторону этих мятежников, вы станете такими же бунтовщиками, как и они. Я позабочусь, чтобы вас повесили за ваши преступления. Мою правоту в этом вопросе мог бы подтвердить лишь сам капитан Ян Драклес, и, будь он еще жив, Ян первым рассказал бы вам о моей безукоризненной службе в качестве первого помощника и о моих отчаянных попытках спасти его жизнь.
Шагнув вперед из строя, Ри отвесил Ррру-иф насмешливый поклон:
— Рад слышать эти слова из ваших собственных уст, госпожа капитан. Сейчас мы направляемся как раз туда, где находится капитан Драклес.
На мгновение темное лицо ее исказила гримаса откровенного страха. Но, тут же овладев собой, Ррру-иф надменно улыбнулась:
— Ты хочешь сказать, Китдрель сообщил тебе, что знает, где искать капитана Драклеса? Учти, он лжет. Должно быть, отыскал человека, согласного разыграть роль Яна, и подобрал лжесвидетелей, которые подтвердят, что этот обманщик и есть истинный капитан Драклес.
— Меня обмануть невозможно, — возразил Ри. — Я знаю своего собственного брата.
— Ложь! — вдруг завизжала Ррру-иф. — Ложь! Ян погиб! А вы все сговорились против меня. — Она повернулась к Гретен: — Скажи им! Скажи им правду!
— Я не была с тобой, когда вы плавали в Новтерру. Я не знаю правды, — ответила Гретен.
— Бемъяр! Ты был с нами. Ты знаешь, что там случилось! Скажи им.
Бемъяр посмотрел на Ррру-иф такими глазами, словно бы шею его уже охватила удавка. Качнув головой, он отступил от нее настолько, насколько позволяли направленные в его спину мечи.
— Они говорят правду, Ррру-иф. Я не знаю, остался ли в живых капитан Драклес. Но все выдвинутые против тебя обвинения справедливы.
Глаза Ррру-иф сузились, и она оскалилась.
— Трус. Ты думаешь, что если отречешься от меня, то твоя шея избежит вполне заслуженной ею веревки? Г'граал, и ты, Г'гморриг, скажите же правду этим несчастным дуракам, чтобы они не портили себе жизнь.
Оба Шрамоносца-Кеши обменялись долгим испытующим взглядом, а затем потупили глаза.
— Скажите же им! Приказываю вам! — настаивала Ррру-иф. Ни один из Кеши не ответил ни словом.
— Как капитан этого корабля, — взвыла Ррру-иф, — я властна над вашими жизнями! Я добьюсь, чтобы вас всех казнили за ваше предательство! Казнили!
— Заприте ее в карцер, — велел Китдрель и повернулся к Бемъяру: — Ты можешь избежать наказания за участие в мятеже, если поможешь нам. Бери на себя управление кораблем и веди нас в Костан-Сельвиру. Там мы встретимся с капитаном Драклесом. Ри знает, где он находится.
Бемъяр опустил взгляд:
— Я трус, Кит. И всегда был трусом. Я стану на вашу сторону лишь для того, чтобы спасти свою жизнь.
— Если тебе известно, что правда может спасти твою жизнь, нет стыда в том, чтобы стать на ее сторону, — сказал Ри. — Ты не проявишь трусости, поступив подобным образом.
— Нет. Я выжег на собственном лбу клеймо труса, когда позволил себе прислушаться к уговорам Ррру-иф. Я никогда не смою с себя это пятно. — Он повесил голову. — Но теперь я буду служить вам. И если мне не возместить ущерб, в прошлом нанесенный мною Яну и другим людям, то по крайней мере я могу избавить себя от совершения новых ошибок.