7

Это была долгая кошмарная ночь, полная боли и видений, наподобие фильма ужасов, склеенного как попало из изрядно затрепанных обрывков. Вот я на велосипеде с моторчиком, он подпрыгивает на кочке и я лечу. При этом, если я хочу жить, нужно лететь до бесконечности. Но я не могу. Вот длинный черный лимузин, который превращается в поезд, несущийся в ночи… Какой – то человек, которого я когда-то убил – его лицо я не могу то ли забыть, то ли вспомнить… Я плыву, отбиваясь от осьминогов и задыхаясь…

Да, отвратительная ночь. Но к утру боль превратилась просто в приглушенную ломоту и я готов был ехать в Амстердам приносить извинения.

Администрация отеля была достаточно корректна, но когда я попросил помочь мне забронировать место в рейсе на Амстердам, они так обрадовались, что буквально готовы были отнести меня в аэропорт на руках, лишь бы быть уверенными, что я занял свое место. Так или иначе, в 10.30 я уже покупал журнал перед входом в зал вылета.

Некий голос, мягкий и явно американского происхождения, произнес:

– Приветствую тебя, Джил.

Говорил хрупкий человек средних лет, в изящном дождевике без пояса. Седеющие волосы аккуратно зачесаны назад. Пенсне без оправы. На лице постоянная застенчивая улыбка. Если вам вдруг случится его заметить, сразу станет ясно, что он не просто из Америки, а из Нью-Йорка… Но вы вряд ли его заметите. Он был идеальным статистом для съемок сцен в аэропорту. Гарри Барроуз, блестящий торговец живописью и столь же блестящий жулик.

– Привет, Гарри. Спер в последнее время что-нибудь приличное из картин? – приветствовал его я.

Он виновато улыбнулся. Он всегда так улыбался.

– Ну зачем ты так… Нет. А ты потерял?

– Да, несколько.

– Это очень плохо.

Мы ступили на лестницу, ведущую вниз.

– На кого ты работаешь?

– На себя. Я ведь торгую старинным оружием. Помнишь?

– О да, теперь припоминаю. Что, прикупил последнее время что-нибудь приличное из пистолетов?

– Несколько. Что поделываешь в Цюрихе?

– Митч или я всегда наведываемся сюда в это время. Просто посмотреть, как идут дела.

И разыскать того, кто попал в тяжелое положение с уплатой налогов и распродает по дешевке свою коллекцию. В Цюрихе? В Цюрихе проблем с налогами не бывает.

– Куда же ты теперь? – осведомился я.

Он остановился, полез во внутренний карман, вытащил авиабилет и внимательно его изучил.

– Амстердам.

– Может так случится, что нам выдали билеты на одно и то же место.

Его улыбка сделалась еще более виноватой.

– Ты летишь первым классом, Джил?

Он улыбнулся в последний раз, затем смущенно кивнул и, похоже, растворился в воздухе.

Гарри – осторожный тип. Он знает, что каждое слово может послужить доказательством, и не желал предоставлять такую возможность. И все-таки он совершил ошибку. Это меня несколько приободрило.

В Амстердаме было холодно и очень сыро. Дуновение воздуха походило на прикосновение руки утопленника. Я позвонил в «Доелен» из городского аэропорта, Карлос велел мне ехать в ресторан на Ньюзидас Форбургвол и не тратить времени на разглядывание тюльпанов.

Прибыв туда, я сразу вспомнил заведение. Это было любимое место для встреч за ленчем амстердамских бизнесменов средней руки. Здесь они могли демонстрировать, как хорошо у них идут дела, и поглощать такое количество калорий, которого хватило бы на прокорм голодающему продавцу старинных револьверов на целую неделю. С точки зрения секретности это место тоже было подходящим: прекрасная акустика, зал человек этак на триста, и все посетители или едят, или из всех своих сил пытаются докричаться до соседа. Нужно особое устройство, чтобы что-то разглядеть через плотный сигарный дым, и микрофон в вашем супе, чтобы что-то расслышать и понять.

Мне понадобилось немало времени, чтобы их обнаружить. Они устроились за столом в дальнем углу. Собрался весь военный совет: донна Маргарита, Карлос, мисс Уитли и невысокий мужчина с очень черными кудрявыми волосами, слегка тронутыми сединой. У него было бледное серьезное лицо, толстые губы и не менее толстые стекла очков.

Я сложил свое пальто и обратился к нему:

– Мсье Анри Бернар, не так ли?

Он оторвался от горохового супа в тарелке емкостью не меньше галлона.

– Да.

– Я Берт Кемп.

– Да.

И он вернулся к своему супу. Серьезный тип. Или, быть может, он просто пытался управиться с супом до закрытия.

Я сел рядом с донной Маргаритой, тактично расположившейся спиной к залу, и улыбнулся мисс Уитли, сидевшей напротив. Ответом был длинный, недовольный и холодный взгляд.

Донна Маргарита мне чуть улыбнулась.

– Как мы понимаем, у вас неприятности?

– Скажем так.

– Вы объясните, что случилось?

Я покачал головой, зажмурился и сказал:

– К сожалению нет. Не могу вспомнить.

Даже Анри приостановился и уставился на меня. Я, видно, выглядел как неиспользованная переводная картинка.

Исключительно вежливо донна Маргарита заметила:

– Я этого не понимаю.

Я прикоснулся к забинтованной голове.

– Меня кто-то сильно ударил. Я провалялся без сознания не меньше получаса и не могу вспомнить, что было перед этим. Не могу даже вспомнить, как сошел с поезда.

Карлос задумчиво протянул:

– Вы утверждаете, что у вас амнезия? Что сказал врач?

Я пожал плечами.

– Я его об этом не спрашивал, а когда заявил, что не могу ничего вспомнить, ничего не сказал.

Карлос оставался непреклонен.

– Вы связывались с банком?

– Нет. Конечно нет. А вы?

– Я их предупредил, чтобы вас ждали около полуночи. Они должны были ждать.

– В банке? Им следовало быть на станции, я…

Тут подошел официант и я прокричал свой заказ: яйца по-русски. Звучало это может и не эффектно, но означало тарелку размером в сад Эдема. В нем могли быть даже змеи – вот все, что я знал об этом блюде.

– Что вы говорили, сеньор? – переспросила донна Маргарита.

– Да, черт… Я хотел сказать, что ожидал их на вокзале. Должно быть именно так. По крайней мере, в следующий раз.

Карлос мрачно буркнул:

– Если будет следующий раз.

– А что же будет?

– Решение примет Манагуа, – пояснила донна Маргарита.

Я еще не рассматривал проблему с этого ракурса, но пусть…

Мисс Уитли спросила:

– Что теперь будет, как вы думаете?

– Они объявятся и свяжутся с нами – кто бы они ни были. Я имею в виду, что они не будут пытаться продать картину или хранить ее. Все затеяно ради выкупа. Обойдется это вам еще около двадцати процентов.

– Вы вполне могли организовать это сами, – вкрадчиво прошипел Карлос.

Я резко отодвинул стул и встал, что болезненным звоном отозвалось в голове.

– И для этого, вы полагаете, звезданулся обо что-то своей бедной головой? Впрочем да, в самом деле. Видимо, вы считаете, что за двадцать процентов от двухсот тысяч фунтов можно пойти и не на такое, верно?

В это время явился официант, который принес мой заказ и стоял, с нетерпением поглядывая на меня. Так что я уселся снова, и он шмякнул тарелку перед моим носом.

Мисс Уитли снова сказала:

– Вы не ответили на вопрос.

Милая маленькая девочка… Сука чертова.

– Мне самому хотелось бы знать.

Я ел яйца по-русски, или что там еще это было, затем, не прожевав, с полным ртом сказал:

– Но так или иначе, у вас утечка секретной информации. Вы это понимаете? Никто не станет крушить человеку голову наугад, рассчитывая, что тот может везти дорогую картину. Для них это было бы фантастическим везением. Кроме того, я сообщу вам кое-что еще: Гарри Барроуз был в Цюрихе и летел сюда в одном самолете со мной.

Это их несколько расшевелило. Анри дернул головой и едва не попал полной ложкой супа себе в нос.

– Вы его встретили? – спросил Карлос.

– В аэропорту. Он был неразговорчив.

Вмешалась мисс Уитли:

– Он всегда в Европе. Он или Митч.

– Я знаю. Но он совершил ошибку: даже не осведомился, что с моей головой.

Потребовалось некоторое время, но в конце концов они все-таки осознали, что на мне действительно повязка, напоминавшая тюрбан, и широкая полоса лейкопластыря на щеке.

– Предположим, – это опять была мисс Уитли, – что он все знал. Но Гарри разъезжает по свету не для того, чтобы нападать на людей. Ему это не нужно.

Анри туманно возразил:

– Не логично: Генри Барроуз может все.

Я подхватил:

– Он мог нанять людей.

– Вы тоже могли это сделать, – это встрял Карлос.

– Ваша мать выяснила, кто ваш отец?

Его лицо ужасно побледнело под медными волосами. Пусть, пришло время и мне кого-то уколоть.

– Мы должны рассматривать все возможности… – справился с собой Карлос.

– Отлично. Начинай рассматривать возможности, а я пну тебя в зад через…

– Попридержи язык перед донной Маргаритой! – он уже орал.

Но она не казалась шокированной и примирительно сказала:

– Пожалуйста, сейчас не время сводить счеты.

Но с меня было достаточно их, яиц по-русски и всего вообще. Я вскочил.

– Отлично. Мне заказывать билет на самолет или двигать в отель?

Карлос постепенно приходил в себя.

– В «Парк отель», – промычал он. – Это возле Райкмузеум, на…

– Знаю, – резко прервал я, просто ради удовольствия. – И таксист наверняка знает. Разрешит ли мне высочайшее собрание покинуть зал?

Все только посмотрели на меня. Так что я подобрал свое пальто и вылетел как пуля. Проходимцы – он, да и все. Между прочим, им придется оплатить мой завтрак.

8

Как сказал Карлос, «Парк отель» располагался возле Райкмузеум – большой публичной галереи с картинами старинных мастеров. Как я считал, примерно в полумиле от центра Амстердама. Добротный, тишайший отель, ничего кричащего, никаких популярных певцов, увековечивающих свой автограф на вашей рубашке.

Я зарегистрировался и быстренько проследовал в небольшой старомодный номер, срочно улегся в постель и попытался заснуть. Но нет. Голова все еще болела, причем независимо от того, старался я почти совсем не думать, или помимо воли думал о своих делах.

Через полчаса я сел, дотянулся до телефона и попросил соединить меня с отелем «Хилтон».

И все оказалось так просто! Я попросил регистратуру отеля соединить меня с мистером Барроузом и ждал, слушая, как телефон звонит в номере. Теперь я знал его местонахождение. Я был готов обзвонить дюжину отелей Амстердама, но в этом не было необходимости, пока Гарри придерживается принципа, что класс места, где он проживает, должен соответствовать его доходам.

Конечно, просто знание места его проживания ничего не дает. Вероятно, спроси я его об этом в аэропорту, он бы сам мне сказал. И все-таки самочувствие мое улучшилось.

И что теперь? Амстердам – один из моих любимых городов. Это время года не способствовало прогулкам вдоль каналов и праздным наблюдениям, как оттуда вытягивают затонувшие автомашины. Сорок флоринов за штуку – так это обходится владельцу. В Амстердаме ездить нужно осторожно.

Наконец я спустился, выпил пива, которое забыл заказать за ленчем, и поспешил через улицу в Райкмузеум. В нем по моей части ничего такого не было, просто живопись, дельфтская керамика и прочее, но в залах с шедеврами приходилось поддерживать тепло, иначе все картины заледенеют или случится что-то еще похуже.

Планировка внутренних помещений единственным маршрутом вела к предмету местной гордости и счастья: к Рембрандту. В залах трудно было еще кого – то встретить, так что я просто шел, останавливаясь полюбоваться случайно встреченным пейзажем или закатом над морем, которые всеми, кроме голландцев, считаются вообще не стоящей темой для живописи, и здесь им позволено оставаться в гордом одиночестве. Наконец я достиг самого священного места. Огромная комната с множеством приглушенных светильников и всего с тремя громадными картинами. Четыре скамьи были установлены таким образом, что сидя можно было смотреть лишь на одну – «Ночной дозор». К этому моменту захотелось дать отдых ногам, так что я уселся на скамью и отдал дань обожания и восхищения шедевру.

Картина мне действительно очень нравилась. По крайней мере, нравилось то, что было изображено, хотя я понимал не все.

Я почти задремал, когда кто-то плюхнулся на скамейку рядом. Кто бы это ни был, я готов был одарить пришельца косым взглядом: ведь две другие скамьи совершенно пусты… – и обнаружил мисс Элизабет Уитли – эксперта по старинной живописи.

– Не знала, что у вас тайная страсть к Рембрандту, или вы просто прикидываете, как это уложить в чемодан?

Холст был всего лишь одиннадцать футов на тринадцать.

– Просто даю ногам отдохнуть.

– Держу пари, что вся статистика насчет того, насколько популярна эта картина, зиждется на том, что тут единственное место, где можно присесть.

– Она вам не нравиться? – спросил я.

– Да нет, она в порядке. У Рембрандта не из лучших, но в ней что – то есть. Черт, в ней все есть. И это ее недостаток.

Довольно темная картина изображала шайку личностей в изысканных нарядах, столпившихся при выходе из арки и размахивавших пиками и флагами, а также парой пистолетов. Там был парень, бьющий в барабан, собака и маленькая девочка в вечернем платье. Я понял, что мисс Уитли имела в виду.

– Полагаю, девочка похожа на Сесиля де Миля, – заметил я. – Но мне нравятся пистолеты.

– Пистолеты?.. О, я понимаю, так и должно быть.

– Они с фитильным запалом, видите?

– Что?

Я показал.

– Видите завиток шнура, свисающий возле курка? Это запал. Он может только тлеть. Вы зажигаете его, суете горящий конец в… Ладно, сейчас это называется затвором, затем нажимаете курок и пламя попадает в пороховую камеру… Подобно… Ладно, подобно спичке в бочку с порохом.

– В самом деле? И это работало?

– Ну, если выбрать для стрельбы погожий день. И не забыть сначала поджечь запал. Это первый тип ручного оружия, когда-либо изготовленный человеком. Очень интересная вещь. Когда написана картина?

– Где-то в 1740 году.

– Да, у них уже был колесный замок, первые кремневые пистолеты, причем уже больше ста лет. И голландцы изобрели самый лучший вариант перезарядки еще до 1600 года. И между прочем, кто выходит в ночной дозор с горящим фитилем, понапрасну его расходуя?

Она одарила меня скупой, кривоватой ухмылкой, пряча подбородок в воротник.

– Вы знаете, почему она названа «Ночной Дозор»? Рембрандт тут ни при чем. Это произошло из-за того, что картина потемнела от табачного дыма, долгие годы провисев в офицерском собрании. С Рембрандтом заключили контракт на групповой портрет офицеров какого-то полка. Все они сложились, желая, чтобы запечатлели их портреты. А он сотворил вот это. И ее сильно невзлюбили. Но раз деньги уплачены, повесили ее в собрании.

Я кивнул.

– Если ее заказывали военные, то почему у них оружие не соответствует эпохе? Я думал, это городские ополченцы или что-то в этом роде.

Некоторое время мы просто сидели и рассматривали амстердамское офицерское сборище плюс маленькую девочку (дочка полковника?). Затем я вспомнил:

– Вы не знаете, что это за возня с Манагуа, о которой толковали?

Мне показалось, что она удивилась.

– Манагуа – столица Никарагуа, туда будет отправлена коллекция.

– Я это понял, но какая связь между Манагуа и происходящим здесь?

– Они контролируют деньги. Никарагуанское правительство.

– Правительство? Но я считал – это деньги нашей старушки.

– Да, так и есть. Но… Я думала, вы знаете…

– Никто мне ничего не сказал.

И это была правдой.

Она нахмурилась.

– Хорошо. Как много вы знаете о Никарагуа?

– Чертовски мало. Взглянул в энциклопедию как раз перед отъездом. Похоже, это страна босоногих крестьян. Как-то все это совершенно не вяжется. Я имею ввиду, что там нужно проделать множество вещей, прежде чем приступать к созданию художественной галереи.

Она кивнула.

– Ну вот как обстоят дела. Муж донны Маргариты был крупным землевладельцем. Представитель старинной семьи. У них не было детей и он был последним отпрыском в роду, так что когда он умер, она унаследовала огромное состояние. Как будто он был консерватором, а к власти пришли либералы, хотя я не знаю, что эти ярлыки там могут означать. Так или иначе, они пришли к власти и провели что-то вроде национализации земель. А это было основным источником доходов семьи.

– Ей выплатили компенсацию?

– Да, в какой-то мере. Она могла ее тратить, как заблагорассудится, но только в Никарагуа. Вот почему она десять лет не покидала страну.

Я сидел и восхищался этой схемой. Нет ничего особенного в привязке ваших денег к Никарагуа. Ничего, если вы приобретете пару роскошных вилл, время от времени – новый автомобиль, будете содержать уйму слуг. И в тоже время другие владеют вашей землей и пользуются основной частью вашего богатства. Причем все, вероятно, вполне легально. Черт, впрочем и Британия осуществила что-то похожее.

– И что произошло? – спросил я.

– Она убедила правительство позволить ей истратить большую часть средств на коллекцию, обещая преподнести ее в дар нации. А частным образом она мне рассказала… – здесь она умолкла и посмотрела на меня. – Вы можете об этом не распространяться?

Я одарил ее ослепительной улыбкой.

– Жулики могут хранить секреты лучше всех.

Она нахмурилась, но тем не менее решила продолжать.

– Ладно, в общем она хочет начать заниматься политикой и вероятно, я полагаю, заполучить обратно земли. И подарив коллекцию живописи народу, рассчитывает обеспечить себе хороший старт.

Я уставился на нее.

– Она с ума сошла. Галерея живописи даже в Европе не принесет ни единого голоса, так что оставьте в покое страну, где половина голосующих отродясь не носит обуви. Почему бы не построить электростанцию или соорудить систему орошения? Уверен, народ в этом нуждается куда больше.

Она кивнула.

– Может быть, правительство не разрешает ей предпринимать шаги, имеющие политический вес. Они ведь не сумасшедшие. В любом случае они получают коллекцию, и если в ней будут ценные вещи, купленные по разумной цене, – это отличное вложение капитала. И наконец, вы не можете продать электростанцию или систему орошения, если хотите увеличить капитал, не правда ли?

Спустя несколько секунд она добавила:

– А галерея искусств все же лучше, чем ничего. Особенно для политика. В Америке мы выбираем людей за то, что они были ранены во время войны. Не за победу в ней. Только за то, что человек был ранен. Один политик даже хвастался, что если откроется происхождение его фронтовой раны, то обнаружится, что это след пробки от шампанского.

Я усмехнулся.

– Она, должно быть, помешалась на политике.

– С вами могло бы произойти то же самое в стране, где вашу землю стоимостью в 7 000 000 долларов вдруг национализируют.

– Это идея. И может быть, я даже к ней примкну; потом смогу сойти за Министра Защиты Чего-нибудь.

Она задумчиво смотрела не Рембрандта.

– Думаю, ваши заслуги по защите никарагуанской собственности довольно далеки от идеала. Другими словами, ваша деятельность отнюдь не безупречна.

Браво! Я иронически парировал:

– В конце концов, я был ранен, верно? – и прикоснулся к повязке.

Она взглянула на меня. Всего только бросила взгляд. Не пустой, но лишенный какого-то особого выражения. Просто я увидел ее обычное лицо, округлое, довольно юное. Глаза ее казались старше лица и мудрее. Мне померещилась во взгляде какая-то неуверенность.

Спустя какое-то время она спросила:

– Вы украли Сезанна?

– Я уже начинаю желать, чтобы это был я.

– Но вы ведь жулик, правда?

– Ну, может быть и да. Но жулик не того сорта.

– Простите. Я не понимаю разницы между жуликами разных сортов.

Поскольку я не пустился в объяснения классификации различий, она просто слегка кивнула и встала. Я потянулся за ней по длинным, высоченным галереям с картинами, картинами и картинами. И негде было найти уголок, чтобы приткнуться.

Иногда она останавливалась взглянуть на картины. Она просто глядела на них, так же, как разглядывала меня. Не подходила близко, чтобы оценить мазки, не кивала, не улыбалась, изображая мудрость и сокровенное знание. Короче, не уподоблялось людям, обозревающим шедевры, когда они предполагают, что на них смотрят. Она просто останавливалась и смотрела.

Когда мы уже добрались до конца, я спросил:

– Что вы здесь делаете? Я думал, вас интересует только то, что продается.

– Я сегодня утром заглянула к нескольким продавцам, и завтра увижу остальных. Понадобится несколько дней, чтобы все обговорить. А здесь я просто чтобы освежить в памяти курс по голландской школе. Можете это так расценивать.

Разумно.

– Я полагаю, что Манагуа настаивало на вашем участии, чтобы не попасть впросак со старой жабой?

– Я думаю, им в любом случае были нужны или мы с Анри, или кто-то еще.

Тут меня озарила новая мысль. Довольно поздно, но вероятно вину, по крайней мере сегодня, можно было отнести на счет моей травмированной головы.

– Я полагаю, в Манагуа согласовывали и мою кандидатуру?

– Догадываюсь, что да.

– Так что остаюсь я в деле или выхожу из него, не зависит от нашей хозяйки?

– Скорее всего – да.

– Любопытно, как там воспримут это событие.

В этот раз ее голос звучал чуть суше.

– Я тоже хотела бы знать.

Когда мы вышли, было около четырех, как раз стало смеркаться. На улице продолжал свирепствовать сырой безжалостный ветер. Конечно, она не слышала о голландской традиции употребления в такой день можжевеловой. Может быть потому, что я только что его изобрел. Так что мы стояли на широкой Стандхаускаде и ждали такси.

Через какое – то время я спросил:

– Как вы думаете, не ведет ли эта парочка двойную игру?

– Что?

– Карлос и донна Маргарита. Не ведут ли они двойную игру?

Она уставилась на меня.

– Я не могу…

– Ладно-ладно. Я имею в виду, что он мог использовать ее, как большой барабан, и под шум исполнять свое соло. Ну, я не знаю, замешан он или нет…

Она наконец поняла, что я имею в виду, как раз когда я уже пришел к выводу, что ей не справиться. Но даже она должна была наконец задуматься.

Мисс Уитли продолжала внимательно взирать на меня.

– Вы уверены, что стоит выяснять, как в действительности обстоят дела? Я лично не знаю…Не уверена. Это не наше дело.

– Ну хорошо, она мне представляется нормальным человеком. Но этот тип… Я не против небольшой игры, не против провести с ней комбинацию самому. Но хотелось бы знать, что случиться, если я решу, что пришло время обозвать Карлоса обалдуем. Понадобится ли мне открывать огонь?

Она поморгала и снова стала высматривать такси.

– Я могла бы предположить, что Карлос способен проворачивать такого сорта фокусы по собственной инициативе. Но сейчас для вас безусловно не самый благоприятный момент открывать огонь…

Я мрачно кивнул.

– Полагаю, вы правы.

Через несколько минут, не поймав такси, она спросила:

– Почему вам хочется его оскорбить?

– Этот человек – обалдуй. Он бы завалил доставку груза в Цюрих, как бы я не действовал, что бы не предпринял. Я предполагал, что он не слишком сведущ в контрабанде картин. Я чертовски хорошо это знал. Но он сам пришел ко мне, я не напрашивался.

Она опять кивнула.

– Может быть.

Около музея из такси выбирались пассажиры. Я хотел было поехать с мисс Уитли, но затем решил, что на сегодня с нее Кемпа предостаточно, и предоставил ей самой хлопотать и разыскивать ходы по покупке старых мастеров.

9

В результате я остался торчать на ветру, в районе, печально знаменитом почти полным отсутствием баров. Так что пожалуй, пришло время поохотиться на драконов. Между прочим, «Хилтон» был на расстоянии короткой прогулки.

Я там прежде не был. Отчасти потому, что заведение было совсем новым, отчасти – потому что не пью по тамошним ценам за свой счет. Отель расположился в окружении особняков, владели которыми типы наподобие тех, в обществе которых мы завтракали. Или даже богаче. Я прогулялся по вестибюлю мимо ряда киосков, остановился купить несколько приличных небольших сигар и только потом направился в бар.

Все там было из латуни и толстой желтой кожи. Вероятно, идею они позаимствовали у Ван Гога, или Вермеера или у кого-то еще. Голландские живописцы, насколько я помню, использовали жуткие количества желтого. Но все получилось весьма уютно – внушительных размеров гнутые диваны и надраенные огромные окна толстого зеркального стекла, которые открывали вид на тихий канал и большие дома на другой стороне.

После четырех там царило затишье перед тем, как туристы оторвутся от закупок старинных изделий с новейшими этикетками на Нью-Спейгельштрат и вернутся назад. Единственными посетителями были хорошо одетый крупный мужчина, спокойно и профессионально нагружавшийся у стойки, и пара местных женщин из большого цветочного магазина, приютившихся у окна. Я обосновался на диване.

Официант пересек зал и задумчиво уставился на мою повязку.

Я заказал пиво.

Переставляя пепельницу с места на место, он спросил:

– У вас был инцидент, сэр?

– Я подрался, – его лицо заледенело, – с «фольксвагеном».

Он поспешно улыбнулся и ушел успокоенный. Полагаю, он мог бы и проверить. Такие типы вечно суют нос в чужие дела.

После этого я просто сидел и наблюдал, как на канале ничего не происходит. Любопытно, как долго можно наблюдать за улицей, на которой абсолютно ничего не происходит, если в холодную ветреную погоду вы сидите в прелестном теплом баре. Так или иначе, я приготовился наблюдать гораздо дольше допустимого.

Вырвал меня из нирваны мягкий голос с американским акцентом.

– Прошу простить, сэр, но меня беспокоит вопрос: не нуждаетесь ли вы в компаньоне для небольшой выпивки?

По всей видимости, правильный ответ был – нет, но по отношению к этому индивидууму я так не поступил. Это был явный завсегдатай здешнего бара. И я не ошибся, на первый взгляд при входе в бар посчитав его крупным мужчиной. Он и впрямь походил на Русский военный мемориал. Выглядел он так, словно побывал в эпицентре минимум трех автомобильных катастроф. Но вероятнее всего, такой вид у него был от рождения.

– Садитесь, – предложил я, и он приземлился на диван, словно подбитый самолет.

– Я – Эдвин Харпер, – торжественно заявил он. – Слышали про «Грузоперевозки Харпера»? – и протянул мне ладонь, весьма напоминавшую ковш эскаватора.

– Берт Кемп.

Мы пожали друг другу руки. Он был на удивление мягок и интеллигентен, а может это и не было столь удивительно. Крупный человек, в особенности если он джентльмен с американского юга, и тем более, если он крупный пьяница из джентльменов с американского юга, мог себе позволить быть мягким и интеллигентным. Такие в состоянии сгрести вас одной рукой и выбросить через зеркальное стекло окна на ледяной холод канала.

– Как я понял, вы англичанин, Берт. Так что, возможно, вы не поняли мою ремарку относительно «Грузоперевозок Харпера».

– Корпорация Джона Брауна проглотила «Грузоперевозки» вместе с хозяином и всем его штатом.

– Совершенно верно. Может, закажете себе еще? Или чего-нибудь покрепче?

– Предпочитаю пиво.

Он поднял руку, щелкнул пальцами, и это напоминало выстрел из оружия калибра.45.

– Парень! Или как вас величают в этой стране! – и повернулся ко мне. – Судя по всему, у вас был инцидент, Берт.

Опять все сначала.

– Мои аргументы оказались гораздо слабее, чем у автомобиля.

Он печально покачал огромной головой.

– Манера вождения европейцев вгоняет меня в гроб, Берт. У меня было под началом немало грузовиков, и уверяю, если любой из моих шоферов действовал бы также, они бы тут же вылетели с фирмы Эдвина Харпера.