Сценарий схватки

Наш приятель, торгующий подержанными самолетами, остался неподвижен, как столб. Штучки с тем, что он не говорит по-английски, я тоже прекрасно знал. Каждый, кто как-то связан с самолетами, должен говорить по-английски.

Джи Би посмотрела по сторонам, убедилась, что в переводе нет необходимости и спросила меня:

– А почему завтра?

– Я не хочу взлетать до тех пор, пока надлежащим образом не проверю двигатели, и не хочу этого делать раньше вечера, когда станет прохладнее. Завтра.

Она кивнула и протянула мне остальные бумаги: это была пачка разрозненных испачканных страниц размером с научно-фантастический журнал.

– Это все, что у него есть.

На верхней странице было написано:

ПОЛЕТНЫЙ ЖУРНАЛ, В25Н; ВВС США;

ПРОВЕРЕНО 15 АВГУСТА 1951 ГОДА.

По отношению к этой старой леди научная фантастика была как раз впору. Я вздохнул.

Джи Би быстро сказала:

– Если хотите послать все это к черту и вернуться на Ямайку, я не буду подавать в суд за нарушение вашего контракта.

– Спасибо. Но... – Я снова посмотрел на "митчелл". С тех пор, как я научился летать, каждые несколько месяцев меня преследовал один и тот же сон: будто бы я сижу в самолете, которому не доверяю, и у меня нет никаких руководств по управлению, и тем не менее я должен на нем лететь. А теперь я смотрел свой кошмарный сон наяву.

Всегда существует способ уйти: следует уйти первым.

– Спасибо, – снова сказал я. – Но я летчик – и у меня нет другого самолета. Я все скажу вам завтра.

Она некоторое время жестко смотрела на меня, потом повернулась к человеку в панаме и быстро бегло заговорила по-испански. Я отошел, залез под брюхо "митчелла" и вскарабкался через открытый люк, расположенный прямо перед бомбовым отсеком.

Я оказался в узкой, жаркой и темной кабине такой высоты, что мог встать, и не такой широкой, чтобы не достать ее стенок раскинутыми руками. Передо мной был крутой трап, свет, проходивший сквозь застекленную крышу, падал на стоявшие рядом сидения пилотов. Я постоял неподвижно, затем закрыл люк и начал медленно осматриваться.

Темно-зеленая пластмассовая обивка, предназначенная для звукоизоляции и прежде прикрепленная к металлической обшивке самолета, теперь свободно свисала и держалась на месте только благодаря перекрещивающимся трубопроводам и кабелям и мешанине переключателей и щитков с тумблерами. Надо мной был заделанный круглый вырез в крыше, где некогда размещалась турель пулемета. Позади металлический ящик бомбового отсека перегораживал доступ в кормовую часть фюзеляжа, если не считать небольшого пространства над ним. Около моего левого колена начинался тесный и темный тоннель, который вел вперед, проходил под сидениями пилотов и был предназначен для штурмана-бомбардира, располагавшегося в прозрачном носу.

Отдаленный шум аэропорта доносился сюда через люк, находившийся возле моих ног. Это меня раздражало; хотелось остаться наедине с этой сучкой. Я нашел складывающуюся верхнюю крышку люка и захлопнул ее. Шум стих.

Потом я медленно и глубоко вдохнул. В "митчелле" стоял какой-то запах. Это был запах бензина, масла, гидравлической жидкости, а еще пластика, кожи и пота, но ко всему этому добавлялся еще какой-то новый и странный запах, такой, каким должен был пахнуть "митчелл", потому что каждый тип самолета обладает своим собственным специфическим запахом. Это было довольно интересно, но вызывало и определенное беспокойство.

Я поднялся по крутой лестнице и, согнувшись, пробрался в левое пилотское кресло, стараясь быть крайне осторожным и не коснуться какого-нибудь рычага или переключателя, которые могли бы опрокинуть весь самолет. Конечно, ни один переключатель не должен был этого делать, но кто эти двадцать лет проверял блокировки?

Под прозрачной крышей кабины я почувствовал себя, как в печке. Кожаное кресло обожгло мой зад и я почувствовал, как по ребрам у меня потек пот. Но я устроился как можно удобнее и начал внимательно осматриваться.

Все выглядело так паршиво, как я и ожидал, но может быть даже хуже. Как бы найти хоть какой-то смысл во всем этом или возможность управлять... На этом указателе скорости можно было прочитать отметки до 700 миль в час – должно быть, он попал сюда с разбившегося реактивного самолета: ни один "митчелл" никогда не давал и половины этой скорости... А какой прибор стоял в этом пустом гнезде? ... Теперь я понял, почему запах меня беспокоил.

Эта машина была женщиной, против которой меня предупреждали все окружающие и мой собственный здравый смысл. И теперь я подошел к ней достаточно близко, чтобы почувствовать ее запах.

Медленно, нежно я протянул руки и коснулся ее.

Я лежал на кровати в своем номере и читал растрепанные страницы руководства по "митчеллу", где говорилось о семи различного типа дымах и пламени, которые могли начать вырываться из его двигателей, и размышлял над тем, с каким из них я столкнусь, когда он повалит из комнатного кондиционера, когда кто-то постучал в дверь.

Я крикнул:

– Animo![20] – и вошла Джи Би; на ней была юбка, лифчик и такое выражение лица, словно ее самым лучшим образом натренированный свидетель не явился в суд.

– Из отверстия для пробки в моем умывальнике вылез паук размером с лошадь, – холодно объявила она, – и телефон не работает.

Я ободряюще улыбнулся.

– Очень приятно узнать, что Барранкилья не изменилась. Фокус заключается в том, чтобы справиться с ними обоими с помощью башмака.

– Послушайте, приятель, этот паук носит башмаки того же размера, что и я, только у него их восемь.

– Тогда воспользуйтесь моим умывальником.

Она подозрительно посмотрела сначала на меня, а потом на него. Но первое, что я сделал, обнаружив, что в нем в данный конкретный момент нет паука, – это заткнул пробкой отверстие. Конечно, после того, как нашел пробку.

Она выяснила, какой кран работает, и начала разбрызгивать вокруг себя тепловатую воду. Я положил описание, в котором меня учили распознавать дым и пламя, и стал наблюдать за ней. У нее было гибкое упругое тело и маленькие торчащие груди, которые находились более или менее внутри тонкого лифчика. Она поймала мой взгляд, но казалось, это ее не беспокоило. Она не выставляла свое тело напоказ, но, может быть, пользовалась им с некоторой долей вызова, возможно чтобы посмеяться над людьми, которые думают, что это-то и есть настоящая Джи Би Пенроуз.

Когда она закончила вытираться моим полотенцем, то просто осталась стоять там, где стояла, и спросила:

– Ну?

– Садитесь и давайте поговорим.

– Мне просто интересно, – медленно проговорила она, – смогу ли я провести ночь с этим чертовым тарантулом или как его там. И что мог бы в такой ситуации сделать храбрый пилот истребителя...

– Именно об этом я и собирался поговорить. Кстати, а что сделал храбрый голливудский адвокат? Вы не направили ему повестку с вызовом в суд?

– Черт вас побери, Карр. – Но она неожиданно весело улыбнулась и присела на край постели. Я потянулся за наполовину опустевшей бутылкой виски в моем чемодане. – Вы пьете?

Она кивнула, подняла страницу руководства и стала читать.

– "Клубы черного дыма... тонкие полоски голубовато – серого дыма... меняющийся серый дым и яркое пламя... густой черный дым..." – Боже мой, это звучит, как параграфы о взысканиях, которые я вписываю в контракты. И такие вещи с этим самолетом действительно случаются?

Я поморщился; полетные руководства обладают известной степенью реализма, чего нельзя найти в брошюрах, выпущенных производителем.

– Надеюсь, что по крайней мере не все сразу. – Я протянул ей относительно чистый стакан неразбавленного виски.

– Спасибо. – Затем она неожиданно стала серьезной. – Послушайте, Карр, вы не должны лететь на этой старой машине.

– Мы справимся.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Вы, случайно, не пытаетесь что-то доказать боссу?

– Нет. Летать – это моя профессия.

Она кивнула и некоторое время мы молча потягивали свое виски. Потом я сказал:

– Расскажите мне что-нибудь о своей прежней жизни и боях.

Она снова улыбнулась.

– Начало своей жизни я провела в Сан-Франциско. Прекрасный бой был с парнем, которого звали Бенни Циммерман.

– И кто победил?

– Я. Наверное, он до сих пор ходит согнувшись и придерживая свой... одним словом то место, куда я ударила его коленом.

– Это была ошибка. Такое может войти в привычку.

Она посмотрела на меня.

– Так и случилось, приятель. Вам не выиграть судебный процесс, лежа на спине.

Я подарил ей то, что должно было означать ободряющую и дружескую улыбку.

– А как вы стали юристом?

– Обычным образом: четыре года колледжа в Лос-Анджелесе. И пара лет в юридической школе.

– Наверное я должен спросить – а почему?

Она подумала, а затем задумчиво сказала:

– Наверное... мне нравится закон. Я не хочу сказать, что являюсь великим борцом за справедливость, ничего подобного. Просто мне это нравится как производственный процесс: необходимость все делать точно, правильно делать те или иные вещи. – Она взглянула на меня и усмехнулась. – Может быть, я просто хочу сказать, что мне нравится писать контракты, которые нельзя исказить. Звучит не очень благородно, верно?

– Вы говорите с человеком, прежняя работа которого заключалась в том, чтобы сбивать других летчиков. Продолжайте.

– Я не имею в виду, что стремлюсь вынуждать кого-либо с помощью хитроумно составленного контракта, нет, – я просто хочу сказать, что делаю его правильно; это именно то, чего все хотят, и никто не хочет тратить свое время на то, чтобы нарушить его или уклониться от него или его опротестовать. Может быть, это немного похоже на хороший двигатель самолета: все колесики должны быть тщательно подогнаны. Голливуд построен на контрактах – ну, так бывает почти в любом бизнесе, но при съемках картин это присутствует в наибольшей степени. На киностудиях никто не помнит, что он обещал пять минут назад, даже если и очень захочет. Таким образом, кто-то должен подгонять все колесики. Я и пытаюсь это делать.

Я медленно кивнул.

– Звучит внушительно... И должен подтвердить, у вас хорошо получается.

– Забавно. Я ожидала, что вы скажете еще что-нибудь.

Я удивленно приподнял брови.

– Мне хотелось бы думать, что я тоже профессионал.

– Я не это имела в виду. Я думала, что подтолкнула вас к вопросу: "А не лучше было для вас завести мужа и дом, и пасти целый выводок ребятишек на заднем дворе". – Она нахмурилась. – Или может быть спросить, почему я не лежу на спине и не зову: "Иди сюда и берись за дело!" У девушки не так велико поле для маневра между этими двумя вариантами.

– Или: "Если она не прыгает в мою постель, то она, должно быть, лесбиянка". Правильно?

– Да. Я слышала подонков, которые именно так говорят.

Я толкнул к ней по кровати бутылку виски.

– Ну, ведь это же вы выбрали для жизни такой оплот викторианской морали, как Голливуд.

– Да, я это сделала, – мрачно буркнула она. – Слава Богу, что существуют смог и коммунизм. Во всяком случае, они там расширили темы для разговора.

Я задумчиво осмотрел ее почти обнаженную верхнюю половину.

– На самом деле я не старался расширить тему разговора.

Она быстро взглянула на меня.

– Вы не обязаны приставать ко мне просто из-за того, что мы остановились в одном отеле.

– Не в том причина. Просто у меня такое чувство относительно вас... И меня. Это меня немного пугает.

Довольно долго мы смотрели друг на друга, разделенные шириной кровати. И в комнате было очень тихо – если не считать кондиционера, который тяжело сопел, как старый развратник, подглядывающий в замочную скважину.

Затем она сказала тихим дрожащим голосом:

– Я знаю, Кейт. – Потом покачала головой. – Я уже говорила вам, что не стремлюсь просто поваляться на спине. Ни к тому, чтобы сделать остановку на одну ночь в засиженном мухами отеле...

– Засиженном пауками.

Она раздраженно отмахнулась.

– Да ладно. Но я по-прежнему имею это в виду: спутайтесь со мной – и вам придется чертовски потрудиться, чтобы потом выпутаться. Я не из тех ваших туристок с северного побережья, которые только и мечтают, чтобы поскорей развлечься под манговым кустом с нанятым помощником, ни к чему не обязываясь, и через две недели вернуться к мамочке.

– Вы совершенно ясно сказали о том, что думаете, что я думаю, не так ли?

Некоторое время спустя она тихо сказала:

– Мне очень жаль. Думаю, то, что я юрист из Голливуда, сделало вас слишком подозрительным. Вы мне нравитесь, Кейт. Вы – очень независимый человек...

– Идите ко мне.

Она немного поколебалась, потом встала, сделала три шага и села возле меня. Это было обдуманное, но довольно осторожное движение.

Я вытянул руки и положил их на ее голые плечи.

– Вы сами весьма независимый человек. Я не собираюсь сломать это или извлечь из этого выгоду. И не собираюсь обманывать себя тем, что могу владеть этим – или хотеть этого. Мне просто так нравится.

Она провела пальцем у меня по лбу, по носу, по подбородку, разделив мое лицо почти пополам.

– Знаете, – задумчиво сказала она, – если бы вы почаще стриглись и получше брились, то были бы весьма симпатичным малым.

Я толкнул ее – или она сама качнулась – и поцеловал.

Потом она откинулась назад, и в глазах у нее мелькнуло беспокойство.

– Меня это тоже пугает, Кейт. И вам еще нужно завтра лететь.

– Я всегда должен лететь.

Но она развела мои объятия.

– Но не в этот раз. Я поддержу вас, если захотите вернуться и сказать, что самолет просто не годится.

– Если эта машина не полетит со мной, она должна быть лесбиянкой.

Она усмехнулась.

– Вы ведь даже не знаете, как меня зовут, что стоит за инициалами Джи Би. Я думала, что англичане никогда не соблазняют девушек, не будучи должным образом им представлены.

– Вы имеете в виду двух англичан в купе поезда.

– Да? Я не знала, что ваши железные дороги так возбуждают.

Немного погодя я сказал:

– Вы всегда сможете назвать мне ваше имя.

Она снова улыбнулась – но встала.

– Кейт, если это то, чего я хочу, то подождет. Во всяком случае немного. – И снова в ее глазах мелькнула тень беспокойства, которого я не мог понять. Но настроение пропало и рассеялось как дым на легком ветерке.

– У нас еще будет время.

– Я надеюсь, Кейт. – Она быстро наклонилась, поцеловала меня и исчезла. Но через пару секунд вернулась.

– А как насчет паука?

Я вздохнул и протянул ей остатки виски.

– Вылейте это на него. Он свернется, как Бенни Циммерман.

Она усмехнулась, дотронулась пальцем до моего носа и снова исчезла.

Как-нибудь я должен вспомнить и привезти в Южную Америку более дешевое средство для уничтожения пауков, чем виски.

15

На следующее утро в семь тридцать мы, то есть "митчелл" и я, вырулили на взлетную полосу. Это было спокойное время между бризом с суши и бризом с моря, между утренним туманом и знойным маревом. Это было такое хорошее время, которого мне и хотелось.

Окна кабины были открыты и двигатели издавали ужасающий сухой стук в нескольких футах от каждого уха; казалось, что они пытаются сожрать свои собственные внутренности. Но это был тот же шум, что они издавали накануне во время вечернего запуска, так что вполне возможно, такой шум всегда издают двигатели этой марки.

Я внимательно осмотрел заваленную всяким хламом кабину. Навигационные приборы оставались мертвыми; я ничего не смогу о них узнать, пока мы не поднимемся в воздух. Но все приборы, регистрирующие работу двигателей, работали. Компрессор наддува включен на нижний предел; стартовый ускоритель готов к любым непредвиденным обстоятельствам; смесь... Я открыл руководство по полетам на той странице, где описывались операции проверки при посадке и взлете, но нигде ничего не было сказано о том, при какой скорости машина отрывается от земли – или по крайней мере должна это сделать. Ладно, я мог оценить приблизительно: это должно было произойти при скорости, несколько превышающей 100 миль в час или около того.

Нет. Хватит предположений, Карр. На этой взлетной полосе тебе придется пережить самый краткий в твоей жизни урок пилотирования. Не забивай свой убогий умишко всякими предрассудками и предубеждениями.

Голос с испанским акцентом сказал в наушниках:

– "Митчелл" на взлетной полосе, взлет разрешен.

Я нажал кнопку передатчика на рулевом колесе.

– Спасибо, башня.

Последний медленный взгляд вокруг. Температура двигателя и масла поднимается... дроссельные заслонки и триммера убраны... закрылки подняты – я воспользуюсь ими, когда научусь им доверять... все люки в полном порядке... парашюта нет. Но никто не прыгает во время первого полета; никто не вписывает статью о разводе в свадебный контракт; никто не оставляет у двери ждущее такси, когда в первый раз отправляется с девушкой в койку.

Никто не прыгает во время первого полета. Во всяком случае, не прыгает вовремя.

Башня вяло повторила:

– "Митчелл", взлет вам все еще разрешен.

"Ты думаешь, я сижу здесь и загораю, ты, глупый толстый подонок!"

– Спасибо, башня.

Но двигатели собирались позагорать: их температуры были близки к красной черте. Ладно, еще один последний медленный взгляд вокруг... ах, черт побери! Это – самолет, а я – летчик. И мы оба не девственники. Что-то произойдет. Я сдвинул дроссельные заслонки на тридцать дюймов, чтобы поднять обороты, и отпустил тормоза.

Неожиданно мы начали двигаться.

Никакого управления, вообще ничего. Штурвал свободно болтается, педали руля поворота бессмысленно хлопают...и мы начинаем поворачивать влево. Влево? Почему, черт возьми, влево? Проснись, Карр: это же американские двигатели, они вращаются в противоположную сторону по сравнению с английскими, поэтому мы поворачиваем влево, а не вправо... Слегка нажми на тормоза... еще. Резкий толчок. Снова движемся прямо... Неплохое начало.

И все еще нет управления... 50 миль в час...и все еще нет – нет, есть, вот оно. Педали стали более жесткими, штурвал в моих руках затвердел... вот оно, появилось управление... руль направления направо, неплохо, ты же не новичок, Карр – заметила ли она это? ... 60... еще немного руля... 70... 75... Теперь носовое колесо уже должно оторваться, штурвал на себя, еще... – Боже мой, какая же она тяжелая. Проснись, ты – откормленная сука!.. Нос неожиданно полез в небо. Опусти его вниз, осторожно, не пытайся ускорять события.

Восемьдесят... 85... Какую же часть взлетной полосы мы уже использовали? И что случилось с теми дополнительными четырьмя тысячами футов, о строительстве которых они говорили все эти годы? ... 90... приближается к 95... уже пора взлетать. Слегка отжимаю штурвал на себя – и ничего. Ничего.

Сто... Я снова ощутил штурвал, он начал отзываться на легкие движения кончиков пальцев, машина просыпается, она проявляет готовность... впереди конец взлетной полосы, вдали земля, поросшая кустарником, а потом крыши города.

Сто пять... Я крепче вцепился в руль...

Сто десять... Черт побери, теперь здесь я хозяин. Лети, сучка!

И неожиданно, но мягко, как бы для того, чтобы показать, что теперь наступил ее момент, машина взлетела.

Земля, поросшая кустарником, мелькнула и исчезла, а за нею скрылись и крыши города. На скорости в 175 миль в час я перевел машину в режим пологого набора высоты – и мы весело и бодро летели в утреннем небе, солидно, но быстро отзываясь на команды управления и описывая широкий разворот.

Наконец я выровнял машину, сдвинул назад сектор газа и несколько удивленно оглядел кабину. Она по-прежнему представляла склад старьевщика, заполненный не теми приборами, рычагами, покрытыми от пота ржавчиной и обернутыми липкой черной лентой, небольшими веселыми надписями вроде "предельная скорость 349 миль в час", причем эта цифра была зачеркнута, и вместо нее было написано 275. Это была старая, много раз перекрашенная карга, но когда-то она была молодой и сильной, и не забыла те веселые денечки.

Наверное, в этом и была причина, что она продержалась двадцать лет, больше, чем я сам летаю.

Видимо, в ней было и еще что-то кроме денег.

– Прошу прощения, – мягко сказал я, – за суку.

Пока Джи Би занималась оплатой счетов, я поставил самолет на заправку и мы вылетели в Кингстон в девять тридцать, на этот раз уже втроем. Мне хотелось оторваться от земли до того, как начнется полуденная жара.

Полный набор радионавигационного оборудования обошелся бы в три раза дороже, чем стоил сам самолет, поэтому мы были не слишком перегружены. "Митчелл" был снабжен десятиканальным приемником, причем большая часть каналов не работала, старым радиокомпасом – и все. Так что на длинном пути в 500 миль через море в середине был очень неудобный участок, где я не мог поймать ни одной радиостанции. Не то, чтобы меня беспокоил курс – Ямайка была слишком большой, чтобы мимо нее промахнуться, – но мне хотелось бы с кем-то попрощаться, возникни такая необходимость.

Но она не возникла. Вскоре после полудня мы приземлились в Палисадо.

Я собирался подержать там "митчелл" несколько дней, немного изучить самолет, так впереди предстоял долгий путь, и заодно подлатать гидравлику. Мы зарулили за грузовые ангары и отправились звонить Уитмору.

Добраться до него не удалось, но Джи Би поймала Луиса в Оранарисе. Немного поболтав с ним, она передала трубку мне.

– Скажите Уитмору, – доложил я, – что она – старая усталая леди, но тем не менее леди. В носу остались кое-какие приспособления для бомбометания, так что возможно вам удастся установить там камеру. И если захотите, можете организовать еще одну точку съемки, из старых пулеметных люков внизу позади бомбового отсека. Понадобится примерно три сотни долларов, чтобы отремонтировать гидравлику и восстановить внутреннюю связь. Но это должно окупиться.

– Прекрасно. Скажите Джи Би, чтобы она подписала вам разрешение на эти расходы, и можете подыскать кого-нибудь для выполнения этой работы.

– И скажите ему, что я перегоню машину в Охо-Риос, как только все будет сделано. Это должно занять два или три дня.

– Я передам. Вы уже видели Диего Инглеса?

– Нет. А он должен быть здесь?

– Я считал, что он там. Мы вместе с ним приехали вечером вас встретить, так как рассчитывали, что вы прилетите вчера. Я должен был вернуться, чтобы сегодня поработать, а ему очень хотелось увидеть новый самолет, поэтому он остался.

– Хорошо, сейчас для него еще немного рановато. Хотите поговорить с Джи Би?

– Нет, только скажите ей, чтобы она поторопилась с возвращением. Один из статистов сломал лодыжку, собирается вчинить нам судебный иск и требует миллион долларов компенсации. Она нужна нам, чтобы умерить его аппетиты.

Я повесил трубку и передал ей его слова. Глаза Джи Би яростно сверкнули.

– Черт бы побрал этих статистов, которые пытаются сделать себе имя, выкидывая перед камерой какие-то сумасшедшие штучки, ломают себе шеи, а потом возбуждают судебные дела против нас. Я постараюсь сделать так, чтобы этот подонок больше никогда не попал ни на одну съемку.

У нее сразу возникло желание помчаться туда и вступить в борьбу. Я посмотрел ей вслед. Она была настоящим адвокатом. Возможно даже, она была и настоящей женщиной – если позволяла себе, как адвокат.

Перед тем, как заняться "митчеллом", я поднялся наверх и съел свой обычный обед, состоявший из пива и горячих сосисок. Слухи о нем уже распространились повсюду: аэропорт – это же маленькая деревня, когда речь идет о сплетнях, – и представитель фирмы, осуществлявшей заправку, был со мной почти вежлив. Я прекрасно понимал, почему это происходит: "митчелл" жрал топлива примерно 145 галлонов в час – в пять раз больше, чем нужно было моей "голубке".

После этого я начал размахивать именем и доходами Уитмора по ангарам, пока не нашел пару механиков для проверки гидравлической системы. По их лицам видно было, что они не могут поверить тому, что обнаружили, и не могут найти ничего такого, во что могли бы поверить.

Но тем не менее все выглядело именно так. Выпущенная в конце войны, машина начала свою жизнь с множеством поспешных переделок: повсюду были прорублены новые люки для пулеметов, тут и там прилеплены толстые куски бронеплит, в каждый угол напиханы дополнительные топливные баки. А после этого большинство пулеметных люков были довольно грубо заделаны, зато еще один топливный бак установлен в бомбовом отсеке, потом кто-то добавил три вращающихся кресла и кусок ковра в узкую кабину позади бомбового отсека, прорезал четыре амбразуры и установил систему обогрева воздуха в виде двух металлических питонов в форме цифры 6 – или 9.

На какой-то миг у меня возникло сентиментальное желание очистить ее от всего этого и снова сделать "прекрасной мечтательницей". Но потом эта мысль улетучилась: ей предстояло пережить еще множество дополнительных "усовершенствований", а потом выполнить нелегкую работу. И для своего возраста она была достаточно хороша. Я вновь вернулся к работе с нелегким чувством, что то же самое можно сказать и о летчиках.

К пяти часам, когда мои механики начали выказывать явные признаки увядания, мы уже вчерне представляли, как гидросистема работает, хотя еще не представляли, почему она это делает, нашли два подтекающих стыка, очень неприятный клапан и треснувший насос. После часа сверхурочной работы мы разобрали насос и поняли, какие нужны запчасти. Я отправил от имени самолета, находящегося на земле, телеграмму в Северную Америку в Калифорнию, попросил прислать авиапочтой запасные части, если они у них остались, и после этого посчитал свой рабочий день законченным.

Диего так и не появился, что казалось странным, если он действительно хотел встретить "митчелл" – но в этом не было ничего странного, если он нашел еще кого-то лет на двадцать моложе и значительно менее переделанного. Самолеты по сравнению с сексом занимают лишь малую толику его жизни.

К тому времени, когда я утолил собственную жажду и направился к грузовому ангару, чтобы забрать джип, наступили короткие тропические сумерки. Вокруг погрузочной площадки, пока я пересекал ее, загорелись огни на высоких мачтах, сделавшие бетон голубоватым и холодным в противоположность мягкому теплому воздуху. Почти все уже ушли, улетели грузовые самолеты, экипажам которых не нужно было заботиться о пассажирах, и все отсеки были закрыты, за исключением одного, в котором стоял мой джип и несколько грузовых тележек.

Я обошел терминал и направился к задним воротам, несколько замедлив шаг, чтобы бросить последний взгляд на "митчелла". Он стоял там, темный и одинокий, но с тем бдительным видом, который свойствен всем винтомоторным самолетам, которые не могут присесть и отдохнуть, опираясь на свой хвост. Немного потрепанная старая леди, стоящая в карауле...

Черт возьми, я становлюсь сентиментальным по отношению к этому ящику, полному хлама. По-видимому это происходило оттого, что у меня не было другого самолета, к которому я мог бы испытывать сентиментальные чувства. Или может быть это объяснялось тем, что он прошел войну. Я уже почти уехал, когда вспомнил про кучу пластмассовых чехлов, которыми обычно укрывал моторы "голубки" и кабину от солнца. Так как "голубки" не было, они всю неделю пролежали на заднем сидении джипа, и я был бы счастлив, если никто их еще не украл. На Ямайке было много людей, для которых несколько квадратных футов пластика составляли половину дома. А теперь они могут пригодиться "митчеллу".

Я вышел из машины и сорвал их с сидения. Теперь я понял, что заставило Диего задержаться. Он лежал там уже давно, так как просто торчал над сидением, затвердевший, как фигура на носу пиратского галеона. А усилие, с которым я потащил чехлы, опрокинуло тело и он упал со стуком, который я слышу и сейчас, стоит только закрыть глаза.

Тогда я тоже закрыл глаза. А когда открыл их снова, он лежал возле заднего колеса в скрюченной позе, определявшейся тем пространством, что оставалось позади передних сидений джипа. Не потому, что мне этого очень хотелось, а просто чтобы знать, я перевернул его на спину и смог разглядеть в смутных отблесках неоновых огней, горевших у дальнего конца грузового ангара, струйку черной крови на его белой рубашке. Когда я пригляделся поближе, то увидел, что там было не одно отверстие, а целая дюжина маленьких.

Потом я начал длинную пешую прогулку по ярко освещенному холодному бетону к теплым огням терминала. Если не сказать, что большую часть пути я пробежал.

16

– Дробовик, – сказал инспектор. – Если подумать, то это может рассказать нам о многом.

Их было двое – английский инспектор и сержант с Ямайки. Инспектор был человеком с холодными светлыми глазами, маленькими аккуратными усами и коротко подстриженными волосами, и выглядел одновременно грубоватым и жеманно-чопорным, как все англичане, которые отправляются служить полицейскими в другую страну. Сержант же был длинным и нескладным, с худым костистым лицом и большими серьезными глазами.

Было уже почти десять часов, а мы все еще находились в офисе, расположенном недалеко от контрольной башни. Пыльная белая комната была заполнена обычными картами с нанесенными на них цветными полосками и пометками, сделанными восковым карандашом. Там же на столе стояла старая модель туристского варианта "DC-7C", которая обычно стоит в бюро путешествий и инспектор просто не мог от нее оторваться: он крутил ее на подставке, ударял по пропеллерам. Сержант мрачно заметил:

– На Ямайке не так много дробовиков, сэр.