– Но разве…

– Я помню, – перебила она, – помню. Одно время мы с удовольствием целовались и прочее. Но это не то… Когда ты сделал мне первое предложение?

– После истории Авдеева.

– А второе?

– После бродяги.

– Вот видишь!

(По обоим делам Кибрит превзошла себя и прогреме­ла в Управлении.)

Пал Палыч притих, обескураженный поворотом раз­говора. А ей было и смешно и грустно.

– Ну что ты, право, Павел? Мы же все равно друг друга любим! И это навсегда. А после загса, пожалуй, разодрались бы через месяц! – Она с улыбкой заглянула в его хмурое лицо.

– С какой стати? Не выдумывай ерунды!

– Ну, хорошо, давай порассуждаем. Ты когда-нибудь представлял меня вот с таким пузом? Или кормящей ребенка? – Она прошлась по комнате, придерживая пе­ред собой воображаемый живот.

– Знаешь, да! Думал о ребенке и заранее радовался!

Признание отозвалось на лице Зины удивлением и нежностью. Пал Палыч порывисто обнял ее, близость ее тела ударила в голову.

– Еще не поздно! Еще все может быть!

Она не воспротивилась, не отстранилась. Доверчиво прислонилась щекой к его плечу.

– Не нужно, милый. Мы только все испортим.

И, мягко уклонившись от поцелуя, повторила:

– Этого уже не нужно. А кроме того… Словом, твое третье предложение отклоняется.

У Знаменского тоже был тонкий слух. Он разомкнул объятья.

– Кроме того – что? Или кроме того – кто?

Зина не замялась, не потупилась.

– Еще не уверена, – ответила честно. – Но надеюсь.

Объяснение состоялось, миновало, ей хотелось раз­рядить обстановку. А Пал Палыч по инерции продолжал:

– Зина, если надежда не оправдается, то…

– Четвертое предложение? Его не последует. Хочешь, скажу, почему ты на мне не женился? Настоя­щую причину?

– Дурак набитый.

– Не-ет. Себе на уме. Стала бы я не Кибрит, а Знамен­ская – так нам бы вместе работать не дали! Вот что!

Пал Палыч возмутился, изумился, открыл рот… зак­рыл и начал неудержимо краснеть. (Действительно, се­мейных в одно дело не пускали.)

А Зиночка как прыснула, так и не могла остановить­ся, пока он не заулыбался виновато и не ушел к себе.

О пропаже мужа Миловидова заявила в пятницу к вечеру.

В субботу Знаменский занимался в основном лодкой.

В воскресенье вообще обо всем забыл.

Ночь на понедельник ворочался без сна и работать отправился позже обычного.

Возле ворот равнодушно поприветствовал Валетного и Зурина, чем-то озабоченных, и поспешил в «красный уголок», чтобы сесть и подумать, как продолжать рассле­дование.

Зурин с Валетным, дав ему удалиться, вернулись к прерванному разговору. Речь который уже раз шла об исчезновении Миловидова. Валетный метался в лихора­дочных догадках:

– Нашел время пропадать! Может, все-таки по пьян­ке где?

– Ты его пьяного видел?

– Вроде нет… Петр Иваныч, а вдруг это… Вдруг его по-тихому взяли?!

– Тьфу ты! – озлился Зурин. – Уже готов, уши при­жал! Ничего эти столичные не раскопали. И не раскопают. Сам-то другорядь не знаешь, с прибылью будешь или в убытке!

– Тогда какая же ваша гипотеза? Насчет Миловидова?

– Давай прежде времени в панику не вдаряться. Мог кто и вызвать по делу. Осенью ж уезжал. Он сам себе голова, нам с тобой не доложит.

– Нам-то – понятно. Но жене должен был сказать, чтоб шум не подымала. Если только от нее скрыть хо­тел?.. – И тут ему в голову пришло объяснение, близкое его сердцу волокиты. – Петр Иваныч, вдруг он с Мить­кой-механиком сцепился?! Митька за Аленой вовсю ух­лестывал, то и дело из Дворца под локоток. Может, у них треугольник вышел? И дальше какая-нибудь петрушка?

Зурин сплюнул.

– Слушай, ну любой разговор у тебя под конец на баб сворачивает! Уйми ты свой этот… секс. Вон уж лысеть начал.

– Петр Иваныч, это не в первый раз, и я попрошу! Вам, положим, нравится многосемейность, а я ответ­ственно выбираю достойную подругу жизни!

– Ну выбирай, выбирай. На нашей фабрике аккурат до гроба хватит. Чем гипотезы выдумывать, лучше с Аленой потолковать.

– Пока что не в себе она.

– Сегодня пускай еще повоет. А завтра пойдешь.

Между тем Знаменский надумал, что пора вплотную заняться сушильным цехом. Заглянул в именной список. «Нач. сушки – Миловидов Сергей Иванович». Знакомая фамилия. Уже треть фабрики знакомых фамилий, а дело ни с места.

Позвонил по внутреннему в цех, чтобы вызвать на­чальника. Чей-то прокуренный голос поинтересовался, кто спрашивает, и, удивленный неосведомленностью сле­дователя, сообщил, что Миловидов еще с четверга исчез.

– Как то есть исчез? – переспросил Знаменский.

– Ну запропастился куда-то, жена ищет, с ног сбилась.

У Знаменского в голове прояснело, всплыла сцена в милицейской дежурке. Всплыл и сам Миловидов: был у них короткий разговор при знакомстве.

На фоне прочих представителей «руководящего зве­на», включая директора с замом, Миловидов выглядел как-то крупнее, культурнее… Стало быть, так и не вер­нулся. Подобные вещи следователю полагается знать!

Затрещал аппарат, и озабоченный голос Зины сказал:

– Ты один? Я зайду.

Знаменский связался с горотделом милиции: ищут ли Миловидова?

– По силе возможности, – ответили без энтузиазма.

Другими словами, не ищут. Да и что с них спросишь? Людей мало, навыка розыскного вовсе, наверное, нет; водолазов тралить речку без высоких санкций не дадут…

Зина резко распахнула дверь, резко захлопнула:

– Что ты думаешь о выступлении Миловидова?

– Он объявился?!

– Да нет же! На собрании, в четверг еще!.. Или ты вообще не слыхал?

Нет, Знаменский не слыхал. Чтобы обойтись пока без ревизоров, зарылся в бухгалтерские дебри, выстраивал для сверки длинные колонки цифр: поступление рулонов и отправка. В столь тихом омуте жулики вряд ли неусыпно пеклись о полном ажуре в документах. Под праздник ли иль спохмела могли махнуть рукой: «Да вези так: чего канитель разводить!»

Но сегодня Знаменский сел и подумал и признал возню с колонками непродуктивной. Еще подумал – и позвонил в сушилку. И обнаружил, что опоздал на четы­ре дня!

Не было рядом человека, который следил бы за по­вседневным фабричным бытом, вращался в сфере ее новостей, слухов, склок, симпатий-антипатий. Ну видел Знаменский объявление о профсоюзном собрании с по­весткой дня о текущих вопросах и выборе делегата… не дочитал какого. Зачем стал бы он туда соваться? А оказы­вается, Миловидов выступил перед всеми с сенсацион­ным призывом «покончить с хищениями» и прямо на­звал виновных.

После чего… ушел и не вернулся.

– Однако крепко здесь держат язык за зубами. «День добрый», «Вечер добрый», а по делу молчок! Никто и не заикнулся про собрание!

– Нет, Пал Палыч, все наоборот. Поскольку Валетный меня держит в осаде, я общаюсь с людьми только в столовой, да в здешнем, пардон, туалете. Оттуда и прибе­жала. Девочки судачили про тебя и про Миловидова. Общее мнение, что следователю все известно. Но из хитрейших соображений он ни о чем не расспрашивает. Даже полага­ют, что нахождение Миловидова нам известно!

– Прямо в открытую при тебе?

– Я была в кабинке, но знали они, кто там. Когда вышла – ничуть не смутились.

– Зина, задание номер один – чаще посещай туалет! На Валетного плюнь. Надо искать Миловидова.

– А как мы его намерены искать?

– На то сыщики есть. Пусть Скопин раскошелится.

Звонок Скопину, видно, попал в добрую минуту. Не вникая в подробности, он только кашлянул насмешливо:

– По Томину соскучились? Ладно, попробую устроить.

И благо столица все же не за высокими горами, Томин прибыл на следующий день.

Не застав друзей в гостинице, подробно осмотрел городок.

Экое захолустье! Даже светофоров нет. Да и зачем: машин кот наплакал. По окраинным улицам куры бродят. Тишина, скука, как люди живут? Недаром все будто сонные. Домишки старорежимные стоят вежливо, друг от друга отодвинувшись, огородившись заборчиками. Впрочем, не домишки – особнячки. Крепенькие еще. И везде что-то цвести собирается. Да и люди не сонные, они замедленные. Куда тут спешить сломя голову? Везде к сроку своими ногами поспеешь. Нормальный народ. Это мы в Москве, наверное, сумасшедшие.

Перед горотделом милиции Томин постоял, подивился несуетливости стражей порядка. Вон подъехал «коз­лик», никто из него не кинулся опрометью в дежурную часть. Шофер «бибикнул» – доложился, – нацедил ведро из крана возле газончика и вооружился тряпкой.

Надо походку притормозить, встречных пугаю… Да, давненько не заносило меня в столь благословенное ме­стечко. Я тут, братцы, отдохну. Одно дело. Одно! Да и то небось плевое. Да Паша с Зинаидой для общения. Ку­рорт.

И впрямь курорт после постоянно накаленной обста­новки в Московском угрозыске, где происшествие налезало на происшествие и больше половины их значилось «на контроле» в секретариате министра или в прокурату­рах – главной, республиканской, городской. Каждое утро пачка оперативных сводок требовала, чтобы инспектор запомнил еще ряд физиономий и примет убийц, насиль­ников, сбежавших зэков и т. п., а кого-то из прошлых сводок (в связи с задержанием или чем там еще) позабыл. Память трещала по швам, давала сбои. Горячка и множе­ство одновременных задач мочалили нервы. Но все это были цветочки по сравнению с решением самих задач. Редкая «ягодка» падала в руки без обильного пота и интенсивного шевеления извилинами.

Возвратясь с фабрики, друзья застали Томина рас­слабленным и настроенным блаженствовать. Он раски­нулся в единственном на всю гостиницу кресле, прине­сенном из холла. В люксе, куда столичный сыщик вселил­ся, очаровав гостиничных женщин, уборщица пылесоси­ла извлеченный из парадных резервов ковер. Администра­ция кончала протирать окна. Буфетчица укутывала поло­тенцами кастрюлю с отварной картошкой.

– Ребята! – обрадовался он, словно век назад расста­лись. – Я срочно прибыл ужинать с вами и пить чай!

Дежурная принесла и расстелила на столике скатерть.

Вся щепетильность Кибрит и Знаменского кошке под хвост.

– А вот туточки – домашние гостинцы! – Томин вжикнул «молнией» и начал извлекать из сумки разную снедь, закупленную и заготовленную матерью, считав­шей, по-видимому, что всем троим угрожает жестокий голод.

Гостиничные женщины сразу деликатно удалились, пожелав:

– Приятного аппетита!

– Приятного вечера!

– Приятного свиданьица!

Томин полез в холодильник и извлек бутылку вина чем окончательно сразил друзей. Не бутылкой, а тем, что холодильник работал!

Это уж был форменный разврат.

«Но Шурик-то, Шурик! – изумлялась Кибрит. – Кто бы заподозрил его в страсти к комфорту? Ради дела он случалось, ночевал буквально под забором, сутками сидел в засаде не жравши, шлялся по вонючим притонам, мерз, мок, непритязательный, как бездомная собака, трудился каторжно. Поесть, правда, любил – в свободное от работы время, но ел все подряд и где придется. Если в Шурике укрепятся сибаритские настроения, я тут нахлопочусь с его прокормом…»

Деловой разговор возник за чаем.

– В здешней музыке, Саша, наметилось соло для инспектора МУРа, – несколько витиевато выразился Пал Палыч, подлаживаясь под состояние Томина. – Неведомо куда делся один человек, очень мне нужный. С четверга о нем ни слуху ни духу.

– А чем он тебе нужный? – зевнул Томин.

– Видишь ли, в тот же четверг он выступил на профактиве с таким примерно текстом: «Товарищи, пора кончать с хищениями на нашей фабрике. Лично я не намерен больше молчать о преступной деятельности та­ких казнокрадов, как Горобец и другие».

– Зинуля, еще чашечку, радость моя. То бишь я должен найти доброго дядю, который объяснил бы тебе механику тутошнего воровства?

– Предел мечтаний. Кроме того, Саша, мне почему-то не нравится, что этот человек исчез.

– Ладно, проникся важностью вопроса. Кто такой Горобец?

– Завскладом готовой продукции. В рабочую версию вписывается как организатор вывоза «левака».

– А пропал-то кто?

– Начальник сушильного цеха. Работницы его хвалят, дирекция уважает – по ее словам. Больше ничего особен­ного. Я предупредил жену, что придем поговорить.

– Сегодня?!.. Садист.

Миловидова, впустив их в дом, потерянно топталась, пытаясь наскоро прибраться, заговаривала то об одном, то о другом, то и дело смахивая слезы.

– Извините, что беспорядок, все из рук валится… Хуже всего чувство неизвестности. День и ночь жду: вот сейчас звонок – и войдет Сережа… или что-нибудь сооб­щат о нем… Скажите, я могу еще на что-то надеяться?

– Конечно. Пока остается неизвестность, остается и надежда, – мягко заверил Пал Палыч.

– Буду надеяться на вас. Наша милиция… у меня даже заявление не приняли… Да еще намекнули, будто он загулял на стороне! Я понимаю, бывает, даже Нефертити муж бросил… Но меня Сережа не бросит!

Томин с любопытством оглядывал внутренность од­ного из тех жилищ, которые сперва обозвал домишками, а после переименовал в особнячки. Уютно, немного об­ветшало, но еще постоит. Планировка свидетельствует о безбедном и мирном укладе, когда кухня с отдельным «черным» выходом и просторна – хоть пляши, когда свой погреб, кладовки. На улицу всего три окошка – горница, зато в глубину, в укромность своего двора гля­дят жилые комнаты – судя по дверям, не меньше пяти. А во дворе банька, сарайчик. Потемну уже шли, но глаза у Томина кошачьи.

– Мы отнюдь не предполагаем, что муж вас бро­сил, – сказал он, не разобрав, к чему Миловидова при­плела Нефертити. – Но случаются недоразумения, ссо­ры. Нет?

– Никогда! С той минуты, как мы встретились… слу­чайно… познакомились в Ялте… Это была судьба. Сережа переехал сюда. Все говорили: курортный роман непрочный, а мы девять лет прожили душа в душу. Раз его не значит, что-то случилось… что-то серьезное… – Ноги ее не держали, она села.

Мужчины тоже.

– Алена Дмитриевна, ваш муж выступал на собрании?

Женщина сквозь слезы кивнула Знаменскому.

– Он располагал достоверными фактами?

– Сережа врать бы не стал никогда.

– Но отчего же он не пришел ко мне? – Тут крылась одна из непонятностей, о которых они с Томиным толковали по дороге.

Миловидова покаянно сложила руки:

– Из-за меня! Это я умолила: без тебя, говорю, разберутся, не зря же из Москвы приехали! Сережа-то не здешний, ему все равно, а я тут выросла, да еще дирек­тор Дворца культуры, все в городе знакомые. Знаете, как иные смотрят: сор из избы выносит, кляузник… Не хоте­лось мне отношения портить, понимаете?

– Ну хорошо. Однако же на собрании он все-таки пошел в открытую!

– Не сдержался, горе мое! Последние дни все пере­живал, не тех, говорит, проверяют, кого нужно…

– А называл – кого нужно?

– Я, дура, ничего не желала слушать. Меня, говорю, это не касается. А вот и коснулось. – Женщина лила слезы, смахивая их ладонями со щек.

Ни малейшего подозрения в неискренности Миловидовой у Знаменского не возникло. Он думал о том, как трудно в подобном положении настойчиво добиваться от человека нужной тебе информации.

– Постарайтесь успокоиться, Алена Дмитриевна, – попросил менее склонный к деликатности Томин. – Припомните подробно, как все было в четверг.

– Я все помню! – голос женщины обрел твердость. Она достала из комода полотенце, утерла лицо.

– Что-нибудь необычное в поведении мужа вы за­метили?

– Утром – нет. А с работы пришел пасмурный. Зна­ешь, говорит, я сегодня на активе не сдержался. Расскажу потом. И прилег до ужина… Вот там, на софе… Я пошла на кухню. Минут через двадцать позвонил Горобец, позвал Сережу к телефону. И только я начала на стол накрывать, а Сережа уже одетый – в дверях. Придется, говорит, тебе подождать часок… С тех пор и жду…

– А как вы узнали, кто звонит?

– Да трубку-то я сняла, я же слышу, чей голос. Але­на, говорит, мужик дома? Я говорю: голова заболела, лежит он. На это, говорит, глубоко наплевать. У меня срочное дело. Он еще в школе первый хам был, проходу мне не давал, И ушел мой Сережа… Ушел и не вернул­ся! – уткнулась в полотенце, плечи дрожат.

– Крепитесь, Алена Дмитриевна, крепитесь. В кото­ром часу ушел?

– Почти в семь, без нескольких минут.

– Дальше.

– Вечер и ночь я прождала. Наутро чуть свет кинулась к Горобцу. Где, говорю, Сережа? А я, говорит, почем знаю? И матом. Тогда я на фабрику, а там мне как обухом по голове: оказывается, Сережа Горобца-то при всех уличил! У меня руки-ноги отнялись… Я самое плохое думаю. С Горобцом нельзя же ссориться, он, бандит, на все способен!

Валетный чудом не нарвался на Знаменского с Томи­ным, по распоряжению Зурина отправившись к Миловидовой. Он заботился только, как бы не заметили его входящим к Алене; потому дождался часа, когда темно и пусто. О том же, что кого-то застанет у нее, даже не помышлял. Однако ненароком покосившись на окна (их надо было миновать, чтобы завернуть в калитку к крыльцу), застыл столбом. За тюлевыми занавесками маячили две мужские фигуры! Одну Валетный опознал – следова­тель. Другая – не поймешь кто.

В приотворенную форточку доносились отдельные сло­ва, но подслушивать Валетный не рискнул, куда там! Удрать бы от греха! Да ведь Зурин заест. Опять насмешки, опять в трусы зачислит… Валетный на цыпочках пересек улицу и укрылся в палисаднике наискосок. Тут жила ста­рушка столетняя, ее окошки не светились – спала. Приту­лился Валетный на лавочке, запахнул куртку, стал ждать.

Когда следователь с неизвестным своим спутником ушли, свернули за угол и шаги их совсем стихли, Валетный выполз из палисадника озябший, отсыревший, на затекших ногах. Мудрые зуринские наставления – что спросить да как спросить – вызывали лишь раздражение. Поскорей бы разделаться, да домой.

Возле крыльца он помахал руками, разгоняя кровь, потер щеки. Нечего Алене догадываться, что он торчал тут битый час.

Миловидова впустила его, поморщившись. Нежелан­ный гость. Молча провела в кухню, там хоть есть чем занять руки.

Валетный наскоро выразил сочувствие, начал соб­ственное дознание:

– Слушай, Сергей никаких поручений тебе не давал? Дескать, если увидишь Иван Петровича или Валетного, то передай… Нет?

– Нет! – отрезала она враждебно.

– Алена, я тебе серьезно советую, как друг, ничего от нас не скрывай! Интересы у нас общие, мы не меньше твоего переживаем.

– Как же! Очень ты за Сергея переживаешь! Я все глаза выплакала, а он – нате вам! – заявился, чего-то выпытывает вокруг да около! – Она отошла, начала гре­меть кастрюлями.

Валетный испытующе смотрел ей в спину, потом невзначай откинул край шали с гладильной доски. Ага! На доске разложена мужская майка. Прав он был, сколь­ко бы Зурин ни отплевывался!

– Алена, – вкрадчиво произнес Валетный. – Ты вот скажи мне честно, только не кипятись… Митька киноме­ханик и ты в последнее время, а…?

Она обернулась, заметила сдвинутую шаль, гадень­кую улыбочку на губах Валетного. Растерялась на минуту. Но мелькнула некая коварная мысль и подсказала над­менно вскинуть голову.

– Он тебе не Митька, а Дмитрий Викторович. Понял?

– Ясненько… – опешил от нахальной прямоты Валетный.

Всегда был Митька и Митька, из армии демобилизо­вался – поступил под начало Алены, лет пять уж кино крутит. И – елки-палки! – до отчества докрутился!

– Так, значит. И что, если этого Дмитрия Викторови­ча спросить: а где, мол, Аленин муж?

Миловидова взвилась, голос ядовитый:

– Да-а? А может, тебя надо спросить? Вместе с Горобцом?

– Ты… рехнулась, или как? – отступил Валетный.

– Почему же рехнулась, ведь Сергей решил вас ули­чить! Вас!

– Чего болтаешь! То Горобец, а то мы – это ж разни­ца! Чего Сергею нас уличать…

– Не знаю, какая разница, – заткнула уши Милови­дова. – Все вы там – одна шайка!

Валетный трюхал домой в холодном поту. Что она следователю наплела? Совсем баба с катушек. Что с ней приключилось? Валетный ничего уже не понимал и всего боялся.

Друзья расстались на полдороге к гостинице: Томин направился в горотдел.

Вернулся он в три часа ночи, велел дежурной разбу­дить его не позже половины шестого (что та и проделала); поднял Знаменского, и оба, даже не побрившись, исчезли. Кибрит сунули объяснительную записку под дверь.

Горобец только-только продирал глаза. Шумно умывался над бочкой во дворе, наплескав вокруг целую лужу. Рядом на колышке висело жеваное полотенце.

Процессия, состоявшая из местного милиционера, московского следователя и какого-то черноволосого кре­пыша, ему не понравилась. Он выпрямился и расправил плечи – рослый, нескладный, густо поросший шерстью на груди. Сразу взял вызывающий тон. Почему это с другими – в «красном уголке», а к нему врываются ни свет ни заря? Да еще так-перетак, с милицией?

Препираться во дворе Знаменский не стал – соседи тоже просыпались.

В доме сел за стол, Горобцу предложил стул напро­тив, начал официальный допрос. Томин для быстроты вел протокол.

– Анкетные данные?

– Горобец Александр Кондратьевич. Год рождения сорок второй. Женатый. Проживаю, где видите. Место работы – завскладом. Чего еще?

– Судимы?

– А как же! По молодости выбил одному глаз и сел. Я сел, а он окосел.

– Каковы ваши отношения с Миловидовым?

– Обыкновенные отношения. Как когда.

– От вас частенько слышали брань по его адресу.

– Целоваться мне с ним, что ли?

– Чем вызвана неприязнь?

Горобец набрал воздуху, намереваясь выдать заборис­тую тираду, милиционер, предусмотрительно стоявший рядом, сжал его плечо.

– Допустим, мне его фамилия не нравится, – про­бурчал Горобец.

– А если поточней?

– Вам мало, что он меня осрамил ни за что?

– Кстати, в день собрания вечером вы виделись?

– Ну виделись.

– Где?

– Сюда он приходил.

Пока все шло, как и ожидал Пал Палыч. Если Горо­бец причастен к исчезновению Миловидова, то не отри­цать известного – разумная оборона. Но теперь начинал­ся опасный для Горобца этап допроса.

– Позвали его вы? – Вопросы очередью, без пауз.

– Вот еще! Сам приперся.

– Жена Миловидова дает показания, что вы звонили и пригласили поговорить.

– Пусть она дает, что хочет! – дернул кадыком Горо­бец. – Говорю – сам пришел!

– Зачем?

– Извинялся. Возьму, говорит, свои слова обратно.

– Сколько продолжался разговор?

– Почем я знаю? Выпивши был.

То, что он «употреблял», известно. Но был выпивши? Или пьян? Или стандартный ход того, кто не хочет себя связывать точностью деталей?

– Если Миловидов приходил к вам, как вы говорите, извиняться, то в связи с чем возник шум?

– Какой шум?

– Соседи из дома двенадцать слышали громкие голо­са и крик «помогите!».

Этого Горобец не ожидал.

– Я ему ничего не сделал… – ошеломленно прогово­рил он.

– А днем ведь грозились. Рассказывают, пришлось вас за руки держать – прямо в зале собрания набросились на Миловидова.

– Еще бы не наброситься! Собака!

– Тем не менее вечерняя беседа кончилась миром? Или не помните?

Горобец ответил после мрачного раздумья:

– Побеседовали, и он пошел.

Пал Палыч протянул постановление на обыск:

– Ознакомьтесь.

И тут допрашиваемый по-настоящему испугался.

– Чего?! Обыск?.. – он рванулся, вскочил, мили­ционер ухватил его за шею и повис, осаживая на место. Тотчас рядом оказался готовый помочь Томин. Горобец посмотрел на них обоих, возненавидел се­кунды на четыре, потом налился тоской и перестал сопротивляться:

– А, пропади оно все к такой-то матери…

Расписался, где указал Знаменский. Кривовато, будто не проделывал этого движения рукой десятки раз за день на складе. Попросил хрипло:

– Покурить бы.

Знаменский разрешил, самого тоже тянуло. И мили­ционер обрадованно полез в карман.

– Пошли на волю, тут потом не продохнешь, – по­звал некурящий Томин.

Вышли. Горобец сел на ступеньку крыльца, затяги­вался и ворочал шеей.

– Свернул? – спросил милиционер. – Ну сам и ви­новат.

Томин двинулся по периметру владений Горобца, чтобы обозреть будущий фронт работ. Не городская квартира, где передней начинается – балконом конча­ется. Тут хозяйственных построек полно, да вон коло­дец, да дров поленница неоглядная. Не говоря о доме. Целая бригада упыхается. Вот тебе и отдохнул, побла­женствовал!..

Что это там голубеет между сараем и кучей мусора под забором? Мусор после зимы серый, слежавшийся, а го­лубой комок только припорошен пылью.

Ни о чем особенном Томин не думал, рука сама подняла хворостину с развилкой на конце, подцепила и перенесла комок поближе. В воздухе тот развернулся и оказался мужской сорочкой, залитой на полах чем-то темным. Так выглядит примерно недельной давности кровь.

– Паша! – крикнул Томин. – Всех сюда!

На «шерстяное дело» Кибрит, конечно, не потащила следственного чемодана. Но таковой, по счастью, оказал­ся (девственно нетронутый) в горотделе.

Их обоих (Зину и чемодан) доставили на мотоцикле с коляской. Знаменский и Горобец заняли прежние пози­ции.

– Товарищ эксперт, определите характер пятен на рубашке, – на людях Пал Палыч обычно обращался к Зине официально.

Та расстелила на столе сорочку, вынула необходимые препараты.

Повисла продолжительная тяжелая пауза.

– Это кровь человека, – прервала молчание Кибрит.

Иного и не ждали. Зина свернула рубашку, Знаменс­кий зашуршал протоколом обыска.

– Слушайте внимательно, гражданин Горобец, и от­вечайте точно. Я запишу ваши ответы в протокол слово в слово.

Горобец тупо слушал.

– Читаю вопрос: «На принадлежащем вам участке за сараем при обыске найдена мужская верхняя сорочка с бурыми пятнами на груди. По заключению эксперта-криминалиста, это кровь. Что вы можете сказать о при­надлежности сорочки и происхождении следов крови на ней?»

Горобец молчал.

– В такой ситуации молчать – плохо.

– Нечего мне сказать, – выговорил наконец Горо­бец, упершись лбом в громадный кулак. – Не моя ру­башка. Не знаю чья. Не знаю, почему в крови. Первый раз вижу…

Чтобы молниеносная людская молва не опередила следствия, за Миловидовой послали того же мотоцикли­ста. Остальных забрал знакомый Томину «козлик». Быст­рее дошли бы пешком, но совместное шествие Горобца, московской «команды» и местного работника милиции просто свело бы население с ума.

Взбудораженный горотдел поснимал рубашки для процедуры опознания. Кибрит выбрала три похожих на найденную в мусоре, а ее свернула так, чтобы скрыть пятна, и разложила все в кабинете начальника.

Миловидовой заранее ничего не объясняли. «На вся­кий случай посмотрите, нет ли чего из ваших вещей».

Она обежала глазами сорочки и схватилась за сердце:

– Ой, эта – Сережина… Где вы нашли?!.. Он же в ней ушел!

– Только уж, пожалуйста, не ошибитесь, Алена Дмитриевна, – попросил Знаменский. – Стандартный цвет, стандартный фасон. Если бы какая-нибудь примета.

– Есть примета! Верхняя пуговица помельче и с жел­тизной. Я пришила, думала – под галстуком незаметно. Вот, смотрите, – выдернула сорочку из остальных, увиде­ла пятна. – Это кровь? Сережина кровь?!.. Сгубили, про­клятые!.. Голубчик мой!.. – и припала к рубашке лицом.

Кибрит закусила дрогнувшую губу, осторожно ото­брала рубашку.

– В соседней комнате я видела аптечку. Пойдемте, Алена Дмитриевна. – Она, поддерживая, увела Миловидову.

Пуговица и впрямь была иного размера и с желтизной. Томин вздохнул:

– Молодая вдова Алена Дмитриевна…

Кибрит возвратилась непривычно суровая, сообщила:

– Выпила валерианки, попросила пять минут поле­жать… – Она аккуратно сворачивала и укладывала в цел­лофановый пакет окровавленную сорочку.

– Так что – убийство? Передаем дело в прокуратуру? – спросил Томин.

Знаменский смерил шагами кабинет вдоль и по­перек.

– Я доложу. Но пока трупа нет. Принадлежность кро­ви Миловидову не доказана. Места убийства мы не знаем.

– Ты представляешь, во что выльется обыск?

– Загвоздка, Саша, в том, что я вообще слабо себе представляю…

Знаменский не договорил, но друзьям было достаточ­но: Пал Палыч сомневался, что «сюжет» преступления исчерпывается теми фигурами или обстоятельствами, которые уже всплыли на поверхность.

– Значит, я тут с вами еще поживу! – повеселел Томин.

– Зина, какие у тебя виды на рубашку?

– Группа крови, конечно. Но, Пал Палыч, у Горобца может быть та же, сам понимаешь.

– И он завтра «вспомнит», что сорочка его собствен­ная, что он на днях брился и порезался, – подхватил Томин. – По-моему, он вообще к завтрему много чего «вспомнит». Из таких.

– Ах, как нужна идентификация крови! – посетовал Пал Палыч.

Кибрит сделала легкое движение, и Пал Палыч его уловил:

– Неужели что-то надумала?

– Не исключено. Но для этого надо ехать в Москву. Есть так называемый способ мультгрупп. Если Миловидова скажет, что в тот день ел ее муж… Понимаете, по микроэлементам в крови можно обнаружить остаточные следы пищи, которую человек принимал незадолго до смерти.

– Серьезно? – поднял брови Томин. – Кофе и бу­терброд с сыром переходят в кровь?

– Да, она будет другой, чем если пил чай. Методика опубликована давно, и я все мечтала попробовать.