Его прерывает телефонный звонок. Раиса снимает трубку:
– Слушаю… Здравствуйте… Да вы скажите толком: машину-то мою нашли?!.. – И тянет разочарованно: – А-а… Да, я почти не бываю дома… Опознать толстяка?.. Еще бы, конечно, опознаю! Теперь убедились, что он за фрукт? А то я у вас была мнительная!
– Арестован или нет? – взволнованно подсказывает ей Царапов.
– Скажите, он арестован?.. – И, глядя на вора, отрицательно качает головой. – Ладно, приеду, – без энтузиазма заканчивает она разговор.
– Непонятно, зачем тебя вызывают, – в сомнении произносит вор.
– Почему? Все-таки улика – я его видела у Молоткова.
– Какая улика, Раиса: автомобилист заехал к автомеханику! Недаром тебя прошлый раз отправили ни с чем. Если теперь за тебя хватаются как за соломинку, значит, на Петровке вообще ничего нет! Попугают его и отпустят.
– А я расскажу, что узнали мы!
– Как с одним приятелем лазили в гараж? Как смотрели в трубу? Довольно комичные обстоятельства. И ничего нельзя доказать.
– Я совершенно не понимаю, что же ты мне советуешь!
– У меня свой план. Поехали. – Он надевает пиджак. – Растолкую по дороге.
* * *
Процедура опознания происходит в кабинете Знаменского. Зло посмотрев на Пузановского, сидящего между двух других мужчин, Раиса говорит:
– Никого из них не видела, не знаю и знать не хочу!
Знаменский с любопытством прищуривается, но протягивает ей авторучку и показывает, где расписаться. Она поспешно ставит росчерк в протоколе и выходит, еле пробормотав: «До свидания». Расписываются и покидают кабинет остальные участники опознания. Знаменский нажимает кнопку вызова конвоя.
Пузановский отдувается и вытирает лоб.
– Ну все наконец?
– Да, – дежурно улыбается Пал Палыч. – К сожалению, пришлось… некоторые формальности… – Он делает неопределенно-извиняющийся жест, не желая вдаваться в какие-либо объяснения по поводу Раисы. – Сейчас придет конвой, у вас ведь вещи в КПЗ, там оформят освобождение, – и начинает сосредоточенно отыскивать что-то в настольном календаре.
От дальнейшей беседы Знаменского избавляет конвоир. Пузановский прощается и радостно топает в коридор. А Пал Палыч набирает номер на внутреннем аппарате:
– Можешь заходить.
Секунды через две входит Томин.
– Как?
– Узнала. Но не опознала !
– Весьма странно…
– Ладно, об этом потом. Пузановский пошел собирать вещи, так что тебе надо поспешить… – Знаменский кладет ему руку на плечо. – А в спешке как-никак легче пережить огорчение.
– Что еще, Паша?
– Вчера без тебя упустили Царапова.
Томин отзывается скорбным стоном.
– Теперь все, прости-прощай! Уехал…
– Ничего не попишешь… Беги, брат, освобождайся.
…Коридор перед камерами КПЗ.
Лязгают двери, выпуская Пузановского и Томина. Дежурный официально объявляет Томину:
– Как лицо без определенных занятий и места жительства, вы на первый раз предупреждаетесь. В дальнейшем будете привлечены к ответственности… Работать устраивайся, ясно?
– Очень ценная мысль, – замечает Томин.
* * *
…И вот уже оба освобожденных усаживаются за столик в пивном баре.
– Все нутро ссохлось! – говорит Пузановский.
– Придется тебе угощать меня в долг. Из-за ментов без копейки остался, – вздыхает Томин.
– Отобрали? – в голосе Пузановского недоверие: он ведь присутствовал при освобождении Томина, а при освобождении возвращают все отобранное.
– Здрасьте! – вытаращивается Томин. – Да я ж их сбросил! Зачем же я, по-твоему, зайцем скакал?!
Пузановский слушает, туго соображая.
– Правда, не понял? Я же шел колеса покупать, башка! С толстой мошной! Вот если бы мы с ней влипли – рассказывай тогда про валидол!
– Не сообразил, – признается Пузановский. – А чего ты обострял: бесфамильный, неграмотный?
– За алименты я в розыске, – понизив голос, жалуется Томин. – Две бабы, как акулы ненасытные. Хорошо, в загсе пальцы не катают…
– Ну, ты гусь! – благосклонно улыбается Пузановский.
– Поневоле станешь. Как бы можно жить, если б никто не мешал!.. А как мы с тобой дальше? – закидывает удочку Томин.
– Деньги-то… сегодня нет – завтра будут. А вот ты теперь чем торгуешь?
– Сегодня нет – завтра будет. – Пузановский опускает кружку. – Есть хочу! – обнаруживает он и ужасается. – Я ж с утра не ел с этой катавасией! – и вскакивает…
* * *
Гонимый зверским аппетитом, Пузановский рысит к своему подъезду и вдруг натыкается на поджидающую его Раису.
– Это… вы? – спрашивает он.
– Нам надо немедленно поговорить, – произносит Раиса заготовленную фразу.
Тот сглатывает слюну и кривится. Настолько поглощен мысленным перебиранием своих съестных припасов, что воспринимает ее прежде всего как препятствие на пути к холодильнику.
– Ладно, пошли… – Он первым устремляется в подъезд.
Пыхтя и путаясь в связке ключей, отпирает Пузановский три замка.
– Давай, давай! – торопит он, впуская Раису в квартиру: что ему бояться какой-то шалой девчонки? – Подыхаю с голоду.
В передней нога об ногу скидывает ботинки и влезает в шлепанцы.
– Ффу! – секунда блаженства. – И какой у нас будет разговор? – с долей игривости он подхватывает Раису под локоток и увлекает к двери в комнату.
– Де-ло-вой! – отвечает оттуда жесткий мужской голос.
Это говорит развалившийся в кресле вор.
– Сугубо деловой, – повторяет он. – Про деньги.
Пузановский злобно и ошарашенно крякает. Смысл появления Раисы был ему понятен с первого мгновения: станет чего-то клянчить и добиваться. Но она, оказывается, еще мужика раздобыла в подмогу! Пузановский переводит взгляд с вора на Раису и обратно, оценивая их возможную опасность. Раису он помнит по встрече у Молоткова и дальнейшему разговору в машине: она из порядочных. А мужик… руки лежат спокойно и расслабленно на подлокотниках, длинные ноги в элегантных туфлях вытянуты поперек комнаты… не делает попытки отрезать хозяина от выхода… вообще не делает ни единого движения… рассчитывает взять «на голос».
Пузановский оглядывается на дверь, снова на Царапова. Голод – плохой советчик. «А, пропади они пропадом!» – решает он и направляется мимо вора в комнату, где стоит холодильник. Пузановский алчно извлекает из него гору снеди, которую тут же начинает уминать, заливая пивом.
Вор, прихвативши кейс, входит следом.
– Поскольку это надолго, – говорит он, разумея затеянную трапезу, – параллельно будем беседовать. А девушка пока полистает журнальчики. Вон, – указывает он Раисе, – всякий зарубеж. Хозяин разрешит?
Пузановский молча жует.
– Я спросил: хозяин разрешит?
– Только пускай там больше ничего не трогает, – неприязненно бормочет Пузановский.
– Там больше ничего и не нужно, – усмехается вор и плотно затворяет за собой дверь.
– Ты кто… длинноногий?
– Работа у меня такая: когда кому чего не отдают, то зовут меня. Вышибать.
– Уж сразу вышибать… – Пузановский видел в жизни всякое, сам проделывал всякое и паниковать не расположен. Да и еда успокаивает. – Сколько ж ты, интересно, просишь и за что? – пренебрежительно осведомляется он.
– Прошу?!.. Слушай, толстомясый! Не держи меня за фраера. Видно, с нервов да с голодухи не все сечешь. У тебя в двери сколько замков? Три. Может, ты мне ключи давал?.. То-то и оно: разговор будет серьезный.
Пузановский начинает жевать медленнее. Шут побери, недооценил он этого типа. Вон как оскалился! А Царапов снова переходит на корректный, но непререкаемый тон:
– Девушке вернешь стоимость «Жигулей-шестерки», плюс мои десять процентов как посреднику. Плюс за «Волгу», которую твои молодчики увели. У моего друга, между прочим.
– Какие молодчики? Чего увели? – брюзгливо отпирается Пузановский.
Раиса в дальнем углу проходной комнаты украдкой звонит:
– Татьяна, мы на месте… Я не могу громче. Мы где надо, поняла? Начали разговаривать. Да… Да, пожелай удачи… Я позвоню сразу… Наверное, через полчаса. От силы час. Целую.
– Так ты, значит, отказываешься платить? – изумляется Царапов.
– И что тогда?
– Девушка пойдет на Петровку.
Пузановский фыркает и набивает рот.
– И кое-что порасскажет. – Вор достает блокнот, листает. – К примеру, про черную «Волгу», номер 25-28 МНФ, с шипованной резиной. И как ты расплачивался со своими хмырями на стадионе. Сидели на солнышке, ты изволил апельсины кушать. (Челюсти Пузановского почти замирают.) Автомеханику тот раз ничего не досталось, верно? – подмигивает довольный Царапов. – А обмывали вы это дело в «Арагви». Еще чем-нибудь развлечь? – Он перекидывает странички, словно выбирая отдельные сведения из массы записей. – Сказать, кто из твоих живет на Краснофлотской, пятнадцать? Могу. Могу даже описать блондинку в зеленом, которая была у тебя прошлую субботу. Короче, полное досье. – Вор захлопывает блокнот. – Сядешь, Иван Данилыч, на казенные хлеба. Прощай ветчина, прощай пиво!
Старый верный способ: назвавши два-три факта, создать впечатление, будто знаешь все.
– А поскрести под твоих уголовничков – там, пожалуй, и на высшую меру… – Это он добавляет уже для довершения эффекта, не подозревая, сколь опасной окажется для них с Раисой брошенная наобум фраза…
А Раиса сидит как на иголках с пестрым журналом в руках. Не до картинок ей. Она твердо обещала не вмешиваться… но что происходит? Удастся ли Глебу прижать «бегемота»? Сюда долетают лишь отдельные слова, и ничего непонятно. Не вытерпев, она тихонько снимает туфли, на цыпочках подбирается к двери, приникает к ней ухом. И слышит голос Пузановского:
– Пятьсот.
Царапов смеется.
– Ладно, тыщу. Но последнее слово. Все!
– Да я уже девять взял, хозяин! – веселится Царапов, похлопывая себя по карманам. – «Стихи о спорте», издание второе.
Пузановский вскакивает, бросается к шкафу, хватает книгу в жестком переплете, открывает: листы ее склеены в плотную массу, и в ней вырезано «помещение», так что книга представляет собой коробку-тайник. Пустой тайник.
– Ворюга! – задушенно вскрикивает Пузановский и вне себя замахивается на вора «Стихами о спорте». Ребром ладони тот бьет его по запястью, книга отлетает, а Пузановский, постанывая, трет ушибленную руку и повторяет в бессильном бешенстве:
– Ворюга… ворюга…
– От ворюги слышу, – цедит Царапов. – Остальные ты мне выложишь сам из-под ковра… – Он вдруг видит лицо Раисы, шагнувшей в комнату. И такое на этом лице выражение, что его будто ледяной водой окатывает. Она слышала? Она поняла?
– Зачем ты сюда… – бормочет вор растерянно. – Мы ведь договорились…
– Глеб! Ты рылся в его вещах? – а глаза просят: опровергни!
Пузановский улавливает какую-то несработанность, разногласия парочки и тотчас же пользуется этим: он толкает Раису на вора, выскакивает за дверь, захлопывает и запирает ее снаружи торчащим в замке ключом.
Вор подхватывает Раису, та отшатывается и спрашивает свое:
– Ты рылся в его поганых вещах?
Она почти не замечает проделанного Пузановским фокуса, ей сейчас всего важнее ответ Глеба. И ему в этот момент всего важнее оправдаться. Он лишь мельком оборачивается на щелчок замка. Исчезновение Пузановского даже на руку: легче врать.
– Я же тут долго сидел… перебирал от скуки книги и вот, – он поднимает «Стихи о спорте», показывает Раисе тайник. – Тут он прятал деньги.
– И ты взял?
– Тебя шокирует, что без спросу? – Царапов постепенно овладевает собой. – А разве твой «жигуль» не угнали без спросу?
– Чем же ты тогда лучше них!
Пока они выясняют отношения, Пузановский, навалившись всей тушей, медленно, но упорно двигает массивный шкаф. Шкаф без ножек и по толстой ворсистой обшивке ползет почти без шума…
Между Цараповым и Раисой соотношение сил уже отчасти изменилось, женщина несколько сбита с толку.
– Но ты же говорил, «мужской разговор»!..
– И как это тебе рисовалось?
– Что ты припугнешь его нашими сведениями… Может быть… набьешь морду…
– Две уголовные статьи. Шантаж и нанесение телесных повреждений. Это тебя устраивало!
С концом его фразы совпадает тяжелый бухающий звук – шкаф доехал и уперся торцом в дверь.
– Чем-то задвинул, сволочь! – определяет вор и мигом собирается в кулак. Запертый замок был в его глазах пустяком, паническим жестом Пузановского. Дверь, припертая шкафом, свидетельствует, что тот что-то задумал. «Будет вызывать своих субчиков! – понимает вор и взглядывает на часы. – Ближе всех живет длинный блатняга. Сколько оттуда езды? Минут двадцать пять, не больше. Значит, через двадцать нас тут быть не должно. Но пустой я не уйду!»
Пузановский унес телефонный аппарат на длинном шнуре в кухню, чтобы не слышно было, и там, конечно же, названивает:
– Лешу, пожалуйста… А куда – не сказал?
В досаде разъединяет и набирает снова:
– Можно Юру?.. А где он?.. Если вернется, пусть сразу позвонит Пузановскому! Алло, Молоткова позовите!.. Плевать, что занят, у него дома ЧП! Борис?.. Бросай все к чертям – и ко мне в пожарном порядке, понял?.. А где Лешка с Тыквой, не знаешь?.. Точно?!.. Ну, жми! Скорей!
Следующего номера Пузановский на память не помнит и лихорадочно роется в блокноте.
– Извините, у вас, говорят, Леша с Юрой… Если можно… Леша?.. Наконец-то! Леша, ты мне с Тыквой – позарез… И срочно!.. Постарайся, хорошо?
Отдуваясь, Пузановский кладет трубку.
– Хоть поесть нормально, – говорит он, утирая лоб.
* * *
А вор, свернув ковер перед диваном, отковыривает стамеской паркетины, маскирующие главный тайник Пузановского. Под паркетом открывается небольшая металлическая плита. Вор пытается нащупать секретный запор.
– Во что я ввязалась! – бормочет Раиса. – Во что я ввязалась?!..
Металлическая крышка откинута, тайник являет взору свое набитое деньгами нутро. Вор раскрывает на полу кейс. На верхней крышке его прикреплены изнутри петли для подзорной трубы, крепкого ножа, каких-то длинных не то пассатижей, не то щипчиков и небольшого изогнутого ломика, традиционно называемого «фомка». В пустую петлю он вставляет стамеску и принимается за деньги. Пачки крупных купюр быстро и плотно ложатся в кейс.
Царапов с торжествующей и какой-то пьяноватой улыбкой вскидывает глаза и видит на лице Раисы глубокое отвращение.
– Дорвался и не можешь остановиться?
– А по-твоему, оставить этим бандитам? – хитрит он. – Лишнее сдадим в милицию, там разберутся.
Пузановский снимает с плиты большую сковородку с яичницей, режет хлеб, достает пучок зеленого лука. Наливает себе стопку водки. Из комнаты доносятся приглушенные удары.
– Бейся, длинноногий, бейся, – злорадно усмехается Пузановский и чокается с бутылкой.
Яростно, смаху бьется Царапов плечом в дверь. Дверь понемногу поддается – в щель уже всунуты паркетины, и Раиса держит наготове следующие. Удар… удар… – и втискивается пятая дощечка. Оба не разговаривают и не смотрят друг на друга, но опять заодно. Куда Раисе деваться, надо выбираться из западни.
Пузановский с недожеванной былинкой лука в руке входит в комнату. На лице издевка, пока он не замечает угрожающей щели. С утробным рыком Пузановский упирается в шкаф и перебирает ногами, пытаясь вернуть его на прежнее место. Это не удается, дощечки вставлены не зря (а ему за торцом не видны).
Сантиметр за сантиметром шкаф наступает на Пузановского, а тот смотрит на часы, оглядывается, хватается еще за какую-то мебель, не зная, что предпринять. Но он все-таки додумывается. Спешит в прихожую и возвращается с железным костылем и молотком. Он забьет костыль в пол перед шкафом и тем застопорит его движение.
При такой комплекции приходится опираться о стул, чтобы присесть или стать на колено. Кряхтя и постанывая, он проделывает это, прилаживает костыль и уже заносит молоток – но раздается спасительный звонок в дверь.
* * *
Звонок останавливает и Царапова. Он слышит радостные возгласы Пузановского и отвечающие ему мужские голоса. Это подоспели Печкин с Тыквой. Еще бы пяток минут – и вырвались! А что теперь?
– Ты очень удачно прервала наш тет-а-тет с хозяином, – зло говорит он Раисе. – Теперь их трое. – Он отходит от двери, убирает ненужный ломик в кейс и по привычке тщательно запирает замки.
* * *
Татьяна, подруга Раисы, смотрит на часы и томится ожиданием. Трещит телефон, она радостно хватает трубку, но…
– Нет, вы не туда попали.
* * *
По городу, обгоняя всех, кого можно, едет злой автомеханик. Чуть не на середину проезжей части вылезает «голосующий» парень и показывает пальцем по шее – дескать, позарез. Обогнуть его трудно. Молотков притормаживает и кричит:
– Следующий раз подвезу – на тот свет!
* * *
– Поподробней, – тихо говорит Печкин Пузановскому. – Что насчет высшей меры?
– Да так, сболтнул.
Печкин обменивается взглядом с Тыквой.
– Мочить! – скор на решение Тыква.
– Сдурел? – ахает Пузановский. – Отбить гаду печенку, забрать все и выкинуть. А ей пригрозить – и вся любовь!
– Легко живешь, – роняет Печкин.
А Тыква вносит ясность:
– Мы тут одного «шашлыка» в речку уронили.
У Пузановского сразу одышка и сердцебиение.
– Уголовник! – сипит он. – Учтите, я за вас не отвечаю!
– Да он, Пузо, к тебе шел, – сообщает равнодушно Печкин. – Тебе деньги нес. Так что, вроде и ты причастен…
– Мочить их! – радостно трепещет Тыква. – Мочить!..
Это сказано уже достаточно внятно, чтобы Царапов услышал и – в противоположность Раисе – понял.
– Что могут с нами сделать? – спрашивает Раиса, уловив его реакцию.
– У меня есть нож, – говорит он после паузы. – Но я не пробовал его на людях.
Раиса зябко передергивает плечами:
– Надо позвать на помощь! Кругом же народ!
– С двенадцатого этажа ори – не ори… – он направляется к окну.
– Глеб… Все-таки кто ты такой? Эти инструменты… и вообще все… Что это значит?!
Перегнувшись наружу, вор осматривает стену. С отчаяния бьет кулаком о подоконник.
– Ни трубы, ни карниза, ни балкончика! Гладко. Сволочи!.. Экономят все!..
Он оборачивается к Раисе:
– Кто я? – И вдруг его прорывает: – Ошиблась ты со мной, Раиса! Я же вор! Квартирный вор. Как ты не догадалась? По-староблатному – домушник! Спрашивала, чем я лучше них? А ничем! Только вид поприятней. А Пузановского я наколол раньше тебя. Ты со своей слежкой мне поперек горла была, я бы его давно обчистил!.. Что так смотришь? Мразь я для тебя, да?
Он извлекает из холодильника бутылку пива, откупоривает, пьет из горлышка. Допив, отбивает дно бутылки о батарею (на худой случай тоже оружие). Осколки он загоняет ногой в угол, расчищая поле боя. Раиса сидит на диване, окаменев.
* * *
– Тебе бы только дорваться до мокрого! – шипит Пузановский на Тыкву. – Откуда ему про «шашлыка» знать?!
– Откуда про остальное? – возражает Печкин. – Ты, слушай, отнесись трезво. Если сгорим – и впрямь вышка!
– Леша… Но не здесь же… не у меня… – слабеет Пузановский перед властностью Печкина.
– А где? Потом вывезем.
* * *
Вор отходит от двери – слушал и основное из разговора шайки расслышал хорошо. Раиса занята другими мыслями.
– Какая подлость… – говорит она. – Использовать меня для своих целей!
– Ну уж тебе я не хотел ничего плохого. И деньги на машину отдал бы до копейки, клянусь!
– Да будь они прокляты, эти деньги! Будь они прокляты! – Раиса вскакивает вне себя и с размаху швыряет кейс в окно.
Царапов даже не шевельнулся, чтобы ее удержать.
– Думаешь, крепко меня наказала? Я уже наказан крепче некуда.
Раиса, не вслушиваясь, срывается к двери, начинает барабанить:
– Откройте!.. Негодяи!.. Немедленно откройте!.. Вы за это ответите!..
Под дверью слышится хихиканье Тыквы.
– Люблю, когда кошечка такая нетерпеливая! Чуток еще обожди.
Раиса падает на диван и рыдает.
– Ну не плачь… тише… Не доставляй этим гадам удовольствие… Давай поговорим по-человечески. Почему ты босиком?
– С тобой? О чем мне с тобой говорить?!.. Я думала: встретила настоящего человека! А ты… Ты же меня обокрал хуже, чем они!
– Дорого бы я дал, чтобы мы с тобой не встретились… Я должен быть один. Не застревать, ни за что не цепляться. Мне привязываться нельзя! Ни к чему, ни к кому!..
– Зачем вы мне сказали, кто вы такой? – спрашивает Раиса после молчания.
– Не знаю… Наверно, приходит момент, когда хочется сказать правду…
* * *
В смежной комнате Печкин разливает водку, Пузановский бессильно расплылся в кресле, а Тыква мечтательно играет ножом, поставя его острым концом на палец и ловко удерживая в вертикальном положении.
– Немножко выпьем за благополучное окончание! – Печкин вручает стопки Пузановскому и Тыкве:
– Пусти меня вперед! – просит его Тыква. – Раз, раз – и иди руки мой! – делает он выпады ножом.
– Зачем в комнате сырость?! Врубим музыку погромче, и ты, Пузо, ее вот так – оп! – показывает, как следует придушить Раису. – И в ванну. А мы отключим его.
– Он здоровый! Он мне чуть руку не перешиб! – хнычет Пузановский.
– Поимеем в виду.
– Леша, я не могу! Ну почему я, Леша?.. Это вообще Борис виноват! С него все пошло! Вот приедет и пускай он, пускай он! Это ж он нас подвел! А я не умею!..
– Учиться надо, – мерзко ухмыляется Печкин, но, видя, что Пузановский ненадежен, решает: – А, ладно, пять минут не расчет, ждем механика. Ему полезно.
* * *
Все же есть передача мыслей на расстояние: Татьяна в мучительной тревоге. Нет, больше ждать невозможно! Она набирает ноль два. Ей отвечают: «Дежурный по городу слушает».
– Я вас умоляю, как мне позвонить следователю Знаменскому на Петровку? Это страшно срочно, это по его делу!..
Знаменский с трубкой в руке слушает, что рассказывает ему Татьяна.
– Секунду, – говорит он и набирает внутренний номер. – Саша, безумный день не кончился. Пробегись до моего кабинета. – И снова Татьяне. – Как вас зовут? Адрес?.. Слушаю дальше.
Татьяна тараторит в трубку:
– Надо срочно что-то делать! Она давно должна была позвонить! Я чувствую, что с ней худо!.. Как давить на Пузановского? Сейчас объясню. Они собрали улики… Это трудно по телефону, но, в общем, у Раисы есть факты… Да, мне известно. Это тот, с которым она пошла… Глеб… Он подбил ее отказаться на опознании… Он?.. Я толком не знаю, они с неделю как познакомились…
Во время разговора в кабинет Знаменского входит Томин. Пал Палыч прикрывает ладонью трубку и объясняет:
– Глазунова с неведомым человеком отправилась выколачивать деньги из Пузановского.
– А, что б ее!
– Не волнуйтесь так, мне надо понять, в чем дело, – говорит Знаменский в трубку. – Скажите, факты, которыми собирались давить… хорошо, назовем «мужской разговор»… эти факты действительно могли напугать Пузановского?.. Понятно… Да-да, мы примем меры! – Пал Палыч кладет трубку, и они с Томиным глядят друг на друга, взвешивая услышанное.
– Так или иначе, надо вмешиваться.
– Да, – соглашается Томин. – И, может быть, минуты дороги. Это такая братия!
– Я звоню дежурному по городу, чтобы ближайший патруль прорвался в квартиру. А ты, Саша, звони Пузановскому и расшифровывайся!
– Еще утром мы завязывались в три узла, чтобы его отпустить! – восклицает Томин, однако Знаменский уже соединился с дежурным, и Томин берется за городской телефон:
– Иван Данилыч? По вопросу твоей жизни и смерти! На проводе брюнет, с которым тебя сегодня задерживали! Слышу голоса, шум… Драка? Двое чужих пришли права качать. Верно?.. Помолчи! Я дело говорю! – Он переходит на жесткий тон. – Слушай внимательно! Я – не Неизвестный, а майор из уголовного розыска! Квартира окружена. Не набирай себе лишних статей! Я тебя предупредил, ты понял? За все будешь отвечать первый! Скажи своим, чтобы я слышал: «Ребята, все, мы засыпались!..» Громче: «Ребята, мы засыпались, милиция!» Вот так, молодец. Не вешай трубку! Я тебе в порядке исключения разрешу взять в камеру побольше колбаски… (Томин старается удержать Пузановского у телефона, чтобы хоть так отчасти контролировать ситуацию.)
Бывший на связи с дежурным Знаменский сообщает:
– Патруль подъезжает.
– Сейчас позвонят в дверь, – окрепшим голосом говорит Томин в трубку. – Открыть немедленно! И не вздумайте сопротивляться!
* * *
Знаменский и Томин выскакивают у дома Пузановского и спешат в подъезд мимо милицейской машины.
А в квартире, в первой комнате, под наблюдением милиционеров все, кроме Раисы, стоят лицом к стене с заложенными за голову руками.
– Товарищ майор, застали форменную поножовщину, – докладывают Знаменскому.
– Разберемся, – говорит он и подходит прежде всего к Раисе.
По разгрому вокруг можно судить, что звонок Томина был более чем своевременным: шкаф от двери в смежную комнату отодвинут, там виден сломанный стул, ковер комком сбит в угол, на полу разные неожиданные предметы.
В первой комнате беспорядка меньше, но и тут валяется почему-то затоптанное полотенце, кресло лежит на боку, подмяв под себя туфли Раисы. На столе два ножа – Тыквы и Царапова.
Не лучше выглядят задержанные. У Печкина оторван рукав пиджака и подбит глаз, у Тыквы по лицу размазана кровь, у Царапова на груди остались лишь клочья от рубашки и майки; автомеханик всклокочен, на щеке багровый подтек. Только на Пузановском не заметно следов борьбы; видно, он уклонился-таки от свалки – потому и трубку снял.
– Вы спасли мне жизнь, – говорит Раиса. Она стоит босиком, опершись о стол, и ее сотрясает то ли дрожь, то ли сухое, без слез рыдание. – Извините за опознание…
– Об этом позже. – Знаменский поднимает кресло и жестом предлагает ей сесть.
Раиса садится, машинально надевает туфли.
А Томин обходит задержанных и каждому достаются наручники.
– Фасадом попрошу, – говорит Томин, трогая за плечо Тыкву. – А, Юрочка! Недолго на свободе погулял.
– Зато душу отвел! – вызывающе ощеривается Тыква и привычно подставляет руки для металлических браслетов.
Автомеханик, увидя наручники, неумело протягивает перед собой ладони.
– Ага, мастер – золотые руки… – Томин качает головой. – Привет, Иван Данилыч! Вспоминай скоренько, где сбережения. Придут понятые – начнем обыск. А добровольно выданное зачтется на суде как вид раскаяния.
– Нечего мне выдавать, – жалобно отвечает Пузановский. – Все выгреб! Вот тот… длинноногий… – Голос его пресекается, и он всхлипывает, будто карикатурный обрюзгший младенец.
– Неужели все? – весело удивляется Томин. – Так облегчил нам работу? – и он смотрит в спину вора с любопытством.
– Повернитесь! Ба!.. – ахает Томин. – Ца-ра-пов!.. Вот так встреча! По всем разумным расчетам, вы должны подъезжать к Батуми или Норильску!
Однако вор не расположен беседовать. Он протягивает Томину руки как что-то ему самому теперь не нужное, но даже не смотрит на инспектора и следователя.
Не «подыграл» он им, даже подпортил торжество тем, что как-то не отреагировал на поимку. И Знаменский с Томиным взглядывают в сторону Раисы: что свело эту женщину с Цараповым в дикой авантюре?
То ли от мимолетной своей задумчивости, то ли от жалкого вида Печкина Томин обращается к нему иным тоном, чем к другим.
– Эх, Печкин, Печкин! – только и произносит он, но звучит это обвиняюще.
Печкина словно током бьет от тона инспектора, от щелканья наручников.
– Что Печкин? Что Печкин? Все на меня? Я хуже всех?!
– Тихо, задержанный! – подает басистый голос ближайший милиционер.
– Начальник! – Печкин вдруг валится перед Томиным на колени. – Я первый признаюсь! Я первый! Про всех расскажу! Про Пузо расскажу! Про Самородка расскажу! Убить хотели, все признаю! Виновен… Не хочу вышку… Простите… Только жить!.. А-а-а… Все скажу! Кого в речку бросили, скажу!..
* * *
Прошло несколько месяцев. В кабинете Знаменского заканчивается очная ставка между вором и Шариповым – завмагом, которого он когда-то обворовал, притворившись вершителем правосудия. Ситуация парадоксальная – преступник уличает потерпевшего.
– Никакого ареста я не пугался! – Шарипов демонстрирует дутое негодование. – Как вы даже можете верить?! Этому преступнику!
– Вопрос, собственно, не в том, чего вы там пугались или не пугались, – со скрытым юмором говорит Знаменский. – Была ли кража и признаете ли вы своими перечисленные Цараповым ценности?
– Да откуда у меня такие деньги… такие вещи! Ну вы сами подумайте! Просто смешно! – через силу смеется Шарипов.
– Итак, записываем в протокол, что от вещей вы отказались?
– Минуточку… – в смятении бормочет Шарипов, и рука его непроизвольно дергается вперед, чтобы остановить занесенную над протоколом авторучку. – И… что с ними будет?
– Как бесхозные поступят в государственный доход.
Гримаса страдания искажает черты Шарипова. Второй раз он утрачивает кровное добро, которое уже было горько оплакано!
Но страх все же пересиливает жадность:
– Отказываюсь… Не мои.
Знаменский ногтем отмечает место в протоколе:
– Подпись. – Шарипов расписывается. – Пропуск.
Идя к выходу, Шарипов невольно описывает дугу, стараясь держаться от Царапова подальше. У двери оборачивается и видит его издевательскую усмешку.