Зазвонил телефон.

– Дежурный еловского горотдела милиции слушает… Спокойнее, гражданин, ничего не разберу. Фамилия ваша? Давайте по буквам.

Записывая, он прикрикнул на своих:

– Потише, мужики!

– А что там?

– Угон машины… Да, гражданин, слушаю вас… Ну ясно… Ясно. Номер какой?.. Кто?! Точно, без ошибки?.. Ясно, спасибо.

Выругался сквозь зубы, хлопнул трубку на аппарат и грузно встал. И сразу как-то все замолкли.

– Упустили Багрова, – мрачно сказал он Гусеву. – Остановил самосвал, вытряхнул водителя, сам за руль – и прощайте! По Новинскому направлению. В сильно не­трезвом виде…

– Давно?

– Точно сказать не может. Пока, говорит, добежал до автомата у заправки… Минут двадцать-то наверняка уж.

– Шофер еловский?

– Кто-то из Степановых, не разобрал кто.

Вот оно! – стало ясно Томину. Вот теперь началось то самое.

«А участковый сидит в школе. А он мне почему-то нужен».

– Ивана Егорыча сюда в темпе, – сказал он кому попало, пробираясь за Гусевым сквозь тесноту к карте района.

– До развилки, товарищ майор, одна дорога – прямо. Но тут нам его не достать. Развилку перекроем на всякий случай – вдруг свернет. Свяжемся с ГАИ области. Если проскочит дальше к Новинску, то где-нибудь здесь наго­ним, машина у нас ходкая.

На карте палец Гусева шутя придавил самосвал с пьяным Багровым. Карта все сводит в одну плоскость, на ней – просто.

Дежурный дозванивался в ГАИ, излагал ситуацию, просил выслать мотоциклистов на перехват. Гусев распу­стил по домам лишних людей, достал из сейфа пистолет, привычно вставил обойму (но то была привычность тира); сделал знак успевшему появиться участковому, что берет его на задержание. И тот тоже передернул затвор писто­лета, внимательно осмотрел и несколько раз перехватил в руке. Свой Томин всегда носил в кобуре под мышкой, проверять его не было надобности.

Майя Петровна все это время стояла почти в центре дежурки, вокруг нее сохранялся свободный пятачок, как бы зона отчуждения. У ног – сумка с провизией, сверток. Широко раскрытые вопрошающие глаза следили за воен­ными приготовлениями.

«Почему именно я должен успокаивать жену Багрова? Здесь полно знакомых людей», – направляясь к Майе Петровне, ворчливо думал Томин.

– Неужели в него будут?.. – ошеломленно проговори­ла она.

– Ну-ну, надеюсь, до этого не дойдет.

– Вы обещаете?

Черты ее лица, до сей поры как бы затушеванные будничным спокойствием, проступили четко, открывая свою одухотворенную и трагическую красоту.

«А я, оказывается, подслеповат. Никакие изюминки не нужны, чтобы из-за этой женщины разыгрывались страсти».

– Разве кто-нибудь хочет? Оружие существует на слу­чай крайней необходимости.

– Лена Сергеева хорошо говорила о вас… поэтому я прошу… Я понимаю, Михаила надо остановить во что бы то ни стало… Но с ним трудно силой. Он совсем взбеле­нится и может бог знает что…

– Понял, постараемся.

– Вы обещаете… не стрелять?

Томин еще раз заглянул в ее хрустальные, полные глубокого света глаза.

– Могу обещать только за себя.

«И здесь ходи в мягких тапочках!.. Удружила Шахиня. Поделом вам за сентименты, добренький старший инс­пектор».

– Сообщите в Новинск, – распорядился он, оде­ваясь.

– Есть! – вытянулся дежурный, приняв сердитый тон Томина на свой счет.

– Ни пуха ни пера, – пожелали вразнобой, но от души провожавшие.

Томин, Гусев и участковый Иван Егорыч чеканно отозвались положенной фразой.

Садясь в машину, Иван Егорыч зыркнул вдоль улицы:

– Катерина Багрова бежит!

Но дожидаться ее – с чем бы она там ни бежала – было некогда. Теперь единственной заботой, целью, же­ланием стал ревущий где-то на темном шоссе самосвал ЮКР 16-16. Опередивший их – на сколько километ­ров? – неизвестно. Выкладки Гусева грешили приблизительностью.

Раз за разом они опаздывали! А выигрывал дистан­цию не матерый преступник, имевший связи в уголов­ном мире, опытный в состязаниях с системой ловли разных «зверей», – выигрывал (в одиночку!) всего-на­всего ревнивый муж, вооруженный только любовью и жаждой мести сопернику!

«Нельзя недооценивать Багрова. Нестандартность по­ступков. Энергия. Напор». Паша еще мягко выразился… Что-то он поделывает? Праздничное застолье, наверное, в разгаре.

В застолье наступила та пауза между ужином и чаем, когда все уже сыты, чуть под хмельком и каждый развлекается как может.

Пажеский корпус – бывшие подшефные Маргариты Николаевны кандидаты наук – были отправлены на кухню мыть посуду. И тоже попутно развлекались болтовней и анекдотами. Колька азартно играл в шашки со старейшим другом семьи.

– Ты, кажется, возмечтал пролезть в дамки, – хмыкнул тот сквозь полудрему.

– Возмечтал!

– И напрасно, братец, – маститый партнер сделал ответный ход, разрушивший все Колькины построениями

– А где же твой Граф? – задержалась рядом мать.

– Твой Граф! – горячо и неискренне возразил Колька.

– Хорошо, примем компромиссный вариант – наш Граф.

– Наш Граф наелся и спит без задних ног.

– Луж было много?

– Было и похуже. Но я все доблестно ликвидировал и каждый раз мыл руки.

– Образцовый ребенок! – мать подмигнула, указав незащищенное место в обороне противника, и Колька снова ринулся в атаку.

Кто-то затеял танцы под мелодии двадцатилетней давности. Пожилые танцы, лишенные прыти, танцы-воспоминания, молодившие этих женщин и мужчин, дома зачастую уже перешедших в разряд бабушек и де­душек.

Пал Палыч покружился с Зиночкой в вальсе, осчаст­ливил скучноватую дальнюю родственницу бодрым фок­стротом и вдохновенно провел мать сквозь сложные фи­гуры танго.

Номер был сольным и заслужил аплодисменты, сразу после которых Пал Палыч направился в переднюю, набрал 02 и попросил дежурного по городу. Всех их он знал по голосам и тотчас определил: Дайков. Этот много раз выручал.

– Добрый вечер, Григорий Иваныч, Знаменский. С личной просьбой можно? Запропал где-то в Еловске один мой друг-приятель. Некто Томин… Да, из МУРа. Нельзя ли поинтересоваться, когда он выехал в Москву?.. Есть, жду.

Он присел у телефона. Не потому что ждать предстоя­ло долго, но шнур от трубки до аппарата был довольно коротким, и – если на ногах – приходилось гнуться. Машинально Знаменский отметил, что сиденье стула теплое. Только что кто-то долго с кем-то разговаривал.

Из комнаты Кольки вышел сонный Граф, присел, открыл крантик. По полу растеклась внушительная лужа и, найдя где-то уклон, побежала ручейком в сторону ванной. Ручеек истончился и иссяк, протянувшись санти­метров на тридцать. Следственная привычка фиксировать пустяки.

– Алло! Слушаете?

Дайков так поспешно передал сведения из Еловска, что Пал Палыч не успел и поблагодарить. Суббота, про­исшествий в столице, конечно, хватает.

Выглянула Зиночка, оценила ситуацию и призвала Кольку с его тряпками.

– Не будет Саши, – сказал ей Пал Палыч. – Поехал брать Багрова. А я-то держал для него заветный кусок судака и три дюжины пельменей на холоду – только в кипяток бросить.

– И держи. Завтра вернется – первым делом про пель­мени спросит.

– Точно, – улыбнулся Пал Палыч.

«Явится с рассказами, как выслеживал и хватал Баг­рова, и примется уплетать пельмени. Сядем на кухне, по-­семейному…»

Но мысль эта ничем не подкрепилась в воображении. Пельмени были реальны, а Сашу почему-то не удавалось поместить в кухне и попотчевать этими реальными, горя­чими, с маслом и горчицей, как он любил.

Озадаченно созерцал Пал Палыч пустоту, не желав­шую заполняться Томиным. Чего проще? Завтра воскре­сенье, он свободен. Придет, как всегда, голодный, снача­ла съест заливного судака, потом… Нет, не приходил. И в понедельник не приходил. Странно.

Между тем народ снова потянулся к столу, где расставляли чашки и сладости.

– Павлуша! – окликнул старейший друг дома, застав Пал Палыча в задумчивости у телефона. – Можно подумать, гости тебе глубоко опротивели!

Пал Палыч сбросил вялость и присоединился к oбществу. Первым делом он ссадил Графа с Колькиных колен, приказав не портить собаку. Затем помог пажескому корпусу с включением электросамовара (его кто-то преподнес сегодня Маргарите Николаевне): шнур не доставал до розетки, требовался удлинитель. Следую­щим номером стало спасение Зиночки от посягательств Афанасия Николаевича. Сей милейший профессор на покое, пенсионер с незапамятных времен, пускался бурно ухаживать за женщинами, едва пригубив сухого винца.

– Спасибо, Пал Палыч, – потирая зацелованную до локтя руку, смеялась Зиночка. – Он уверял, что я напоминаю ему «утраченную в юные годы» мать… Слушай, как жаль, что Шурика нет. И спеть некому. Или сам рискнешь?

Знаменский, случалось, подпевал и аккомпанировал другу, благо гитарой владел отлично – еще отец обучил и пристрастил. И голосом Пал Палыча Бог не обидел. Но, поскольку своего он не сочинял, то при Томине держал­ся в тени. Теперь же, не раздумывая, снял со стены семиструнную.

– Только для тебя, Зиночка!

Но запел не для нее и отнюдь не то, чего она ожида­ла – не из Сашиного репертуара, а из отцовского. Тот любил полузабытые народные песни минорного или шут­ливого толка.

Вниз по Во-олге реке

С Нижня Новгорода

Снаряжен стру-ужо-о-ок,

Как стрела-а-а летит… –

протяжно начал Пал Палыч и увидел осветившееся не­жностью лицо Маргариты Николаевны.

Песня неспешно излагала убедительную просьбу од­ного из гребцов к товарищам: «Уж вы бросьте меня в Волгу-матушку».

Маргарита Николаевна осторожно поставила блюдо с пирогом и заслушалась. Ни родные, ни друзья не пред­ставляли себе, какую брешь в ее душе пробила смерть Пашки-большого, как сам себя именовал в кругу семьи Павел Викентьевич Знаменский. Всегда бодрая, привет­ливая, любившая посмеяться, Маргарита Николаевна сиротствовала по мужу втайне, не ища сочувствия, нико­го не отягощая своей печалью. Она не потеряла вкуса к жизни, не хлюпала ночами в подушку – нет, но знала, что до последнего вздоха будет ощущать себя вдовой.

А вот, оказывается, Павлик – Пашка-маленький – чувствовал ее вдовство. Как бережно выводит мелодию, повторяя отца даже в интонациях… Только не задрожать подбородком!

Но Пал Палыч тоже уловил опасность и концовку пропел утрированно, с расчетом на юмористический эффект:

Лучше в Во-олге мне быть

У-утопи-има-аму,

Чем на свете мне жи-и-ить

Нелюби-и-има-аму!

При этом он адресовался к Зиночке, переключив на нее общее внимание.

Водворив на место гитару, Пал Палыч принялся по­казывать фокусы с колодой карт, с яблоком, исчезавшим под шляпой. И коронный: потолкавшись меж гостей, выложил перед ними носовые платки, авторучки, записные книжки – все, что повытащил из карманов. Публика обомлела и заставила шуточное воровство повторить. Тут уж все бдительнейше оберегали свое имущество, но два-три отвлекающих приема позволили Пал Палычу даже умножить добычу.

Подобным штукам обучил его не так давно один карманник, косвенно проходивший по делу о разбойном нападении. В ответ на изумленные восклицания окружающих Пал Палыч торжественно пообещал не использовать своих способностей в условиях городского транспорта и пояснил, откуда сии способности взялись.

Возник дружный интерес к его работе. Собравшиеся очень далекие от повседневных занятий Пал Палыча – предлагали либо чересчур серьезные либо чересчур наивные вопросы. Что им расскажешь?..

За чаем Пал Палыч воспроизвел допрос «подзалетевшего» ревизора, с которым толковал накануне. Сценка была разыграна на два голоса, Знаменский пародировал и себя и подследственного. Сам был сочувственно-вежлив, добродушен и мягок. Собеседника изображал сумрачным упрямцем.

– Анатолий Иванович, свидетели вот утверждают, знаете ли, что после проверки магазинов вы еле стояли на ногах.

– Просто старательно исполнял свою службу.

– Если вас не затруднит, поконкретнее.

– Тщательно проверял кондиционность продуктов.

– Ну, однако, не с макарон же вас шатало, Анатолий Иванович?

– Что я, по-вашему, мышь, чтобы макароны грызть? В первую очередь проверяешь ценные продукты.

– То есть, видимо, напитки? Вполне вас понимаю. И как же вы проверяете?

– Научно. Сначала органолептически.

– Простите мое невежество. Проще говоря, нюхаете?

– А как же иначе? Определяю букет. А уж дальше перорально.

– Перорально… То бишь внутрь?

– Внутрь.

– Ага, с этим ясно. А еще вот говорят, Анатолий Иванович, свертки вы с собой выносили. С рыбой, с ветчиной.

– Что значит – свертки? Контрольные образцы! От­чет пишешь вечером, вдруг какую деталь надо припом­нить. Тогда повторно дегустирую.

– Как же мне в протокол записать… Надомная работа в форме ужина, вас устроит?

– Пожалуй, ничего. Пишите.

– Благодарю вас, Анатолий Иванович.

Непритязательная сценка почему-то насмешила чуть не до слез. Все считали, что Пал Палыч на редкость в ударе. И только мать да сидевшая рядом Зиночка улавли­вали за его веселостью спрятанное смятение.

Маргарита Николаевна подошла, нагнулась к плечу:

– Павлик, отчего нервишки шалят?

– Не знаю… Беспокойно как-то…

– Мне почему-то тоже, – призналась Зиночка. – То ли дома включенный утюг оставила, то ли что…

– Павлуша! – воззвал кто-то с другого конца сто­ла. – А какие еще преступники бывают?

– На любой вкус! – крикнул Пал Палыч, покры­вая шум.

Спросят же! Какие преступники… Осторожные, хит­рые, глупые, несчастные, озверевшие, сентименталь­ные, удачливые, тупые, плоские, сложные, лицемер­ные, непрошибаемые, отзывчивые на доброе слово, хо­лодные, расчетливые, безрассудные и отчаянные… как, например, Багров, которого где-то там по темени и морозу ловит Саша. Вместо чаепития с яблочным пиро­гом. Бедняга.

Багров…

– Утюг ты выключила. Мы тревожимся за Сашу.

– Да?.. Но с какой стати, Павел? Он в таких передрягах бывал, страшно вспомнить. Сегодня ведь детские игрушки!

Багров замкнулся на самого себя, каким пришел к двери деда Василия. Снова стал он целеустремленным хищником. Настигнуть свою дичь раньше, чем настигнут его самого. Остального просто не существовало. Только б успеть! Только бы повезло!.. Вот уже развилка – примерно четверть пути.

И вдруг – на тебе! – мотоциклист ГАИ на хвосте. Багров утопил педаль газа, выжимая из мотора все, что тот еще способен был дать. Залить бы бак не худым бензинчиком, залить бы собственною кровью, желчью, ненавистью – никакому бы «начальнику» не угнаться!.

Но самосвал оставался лишь самосвалом, к тому же груженым. Мотоциклист легко догнал, пошел вровень, знаками приказывая Багрову остановиться.

Вот уж чего тот органически не мог сделать. Но гаишник этого не знал. Осужденный за хулиганство, беглый – переданные сведения держались, конечно, в уме, но главное, что заботило «начальника»: пьяный за рулем. Ненавистная категория, с которой он свирепо боролся всю жизнь.

Вырвавшись немного вперед, стал прижимать самосвал к обочине.

– Не мешай ты мне, зараза! Убирайся с дороги! – заорал Багров, сам себя не слыша за гулом двух моторов.

Он поневоле тормознул, не сумел вырулить… – и сбил мотоцикл. Тот закрутился на шоссе, человек выле­тел из седла далеко вперед и безжизненно распластался на обочине.

«Убился!..»

Ладони враз сделались липкими, воротник приклеился к шее. Багров застонал и остановил машину. Вылез на шатких ногах. Зачерпнул грязного придорожного снега с мелкими льдинками, потер лицо.

Когда нагибался, в кармане булькнуло – заветную бутылку он после Кати, естественно, откупорил, но рас­ходовал мучительно экономно; больше взять будет негде.

Хлебнул, ввинтил обратно в горлышко затычку и подошел к недвижному телу. На время оно заслонило даже фигуру Загорского.

– Эх, начальник…

Ему он не желал ни зла, ни погибели. А вот убил. Убил. Будь оно трижды проклято!

Лица видно не было. Но полезла в глаза кобура. В кобуре – целая обойма смертей.

– А, теперь все равно! – оборвал свои колебания Багров. И – словно еще одну черту переступил – расстег­нул кобуру, забрал оружие.

…Милицейскую «Волгу» он обнаружил позади себя почти на полпути к Новинску. Это была катастрофа. Отча­яние и скрежет зубовный. С «Волгой» не потягаешься. Их там трое-четверо, все с пушками. После мотоциклиста церемониться не станут, пальнут по колесам, и амба.

Но «Волга» еще не знала, чьи габаритные огоньки посвечивают метрах в восьмистах перед ней. Ее-то задолго выдавала мигалка, а Багрова – номер, который разбе­решь, только изрядно приблизившись.

Если б успеть спрятаться, пока она еще далеко! Годи­лась любая проезжая грунтовка, уводящая вбок. Но мут­ная голова отказывалась припомнить, есть ли тут какие-нибудь проселки.

На рискованной скорости вошел Багров в поворот. Но и за поворотом не открылось спасительного проселка.

Насилуя машину, Багров гнал, гнал и гнал. А мигал­ка сокращала расстояние. И вот – поздно уже, «Волга» рядом.

…Томин и его спутники понятия не имели о том, что случилось с мотопатрулем ГАИ. Куда раньше их к месту происшествия поспел припозднившийся автобус, который дребезжал потихоньку домой с несколькими пасса­жирами.

Находясь, в отличие от Багрова, в нормальном состоянии, они обнаружили, что человек жив, и отвезли его по развилке в ближайшую сельскую больничку. Мото­цикл они сочли за лучшее тоже втиснуть в автобус и затем, возвратясь на прежний маршрут, сдали в милицию попутного городка неподалеку от основной трассы – на Новинск. И оттуда уже, окольно, новость побежала по телефонным проводам к Еловску.

Так что «Волга» догоняла – и догнала – не совсем того Багрова, какого знали Гусев с Иваном Егорычем, а по их рассказам и Томин. И повели себя, применяясь к «устаревшему» представлению о нем.

В эти первые минуты сработала интуиция только у шофера. Когда Багров, не подчиняясь повелительным жестам Гусева, продолжал гнать и тот сказал: «Подсе­кай!» – шофер тоже не подчинился и даже взял левее.

– Нельзя. Может долбануть.

– Брось, Андрей… – возразил Гусев, но все же за­сомневался.

Главное, «Волга»-то была новенькая, долгожданная, любая ее царапинка – огорчение!

– Товарищ майор?

Томин не успел вынести решения, как самосвал рез­ко сбавил скорость, но не притерся к обочине, а свернул почти под прямым углом, казалось, просто в чисто поле.

Пока «Волга» разворачивалась и возвращалась назад, Багров отъехал от шоссе метров на сто и забуксовал, потому что под колесами была не настоящая дорога, но две глубокие колеи, полузасыпанные снегом. Вели они к обширному строению под двускатной крышей, которое Томин (в сельском хозяйстве не разбиравшийся) окрес­тил мысленно амбаром.

Туда и устремилась черная фигура, выскочившая из кабины самосвала.

Не будь при Багрове пистолета, он признал бы свое поражение и сдался. Ни малейшей надежды добраться до Загорского уже не оставалось. Во имя чего тогда бороться?

Но с той минуты, как он засунул пистолет за брюч­ный ремень и холодный металл начал согреваться, от него как бы яд некий потек к сердцу. Я тут, с тобой, я – сила, я навожу страх, я бью наверняка, я – твоя удача… И в момент окончательного крушения накопившаяся отрава захлестнула мозг бредовым пафосом последней схватки.

Захваченным из кабины фонариком Багров обежал свою крепость. Сарай был дощатый, щелястый, с земля­ным полом. В глубине белели сложенные штабелем бу­мажные мешки (то ли цемент, то ли удобрение). Под ногами валялись железные пруты, и двумя из них Багров крепко подпер дверь. Допил остатки водки, которая до слез опалила пересохшую гортань. Приник к щели в стене: что там погоня?

Милицейская «Волга» как раз тормозила на обочине. Багров расширил ножом щель, чтобы свободно помести­лось дуло, оперся плечом о стену – от допитого остатка накатила полоса дурмана.

Очнулся он от тишины: замолк мотор самосвала.

Преследователи его шли по колее, меся снег, Гусев поругивался:

– Чего он думает добиться? Совсем очумел!

Огибая грузовик, Томин вспрыгнул на подножку, повернул ключ зажигания. Сделалось слышно, как по полю гуляет ветер. В расчистившемся небе висела полная луна, снежное поле искрилось.

А амбар стоял темный, молчащий, и вдруг от него остро пахнуло опасностью, и Томин непроизвольно пе­реступил шага на два вбок (не подозревая, что инстинкт увел его из-под прицела).

Но – редкий случай – он не поверил себе. В амбаре всего-навсего осатанелый мужик. Допустим, даже супер­мужик. Однако встречались и похлеще. Не хватало еще перед ним робеть.

Гусев закурил, дожидаясь, пока Иван Егорыч разве­дает обстановку. Тот обошел амбар кругом, тихонько доложил:

– Все стены глухие. Только сзади вверху небольшое окошко. Без стекла.

Гусев задумчиво выпустил струю дыма и указал си­гаретой на амбар. Ивану Егорычу объяснений не требо­валось.

– Гражданин Багров!.. – громко окликнул он. – Михаил Терентьич! – Вроде официально, но вроде как и по-свойски.

– А-а, здравствуйте, наш участковый! – донеслось в ответ. – Старый друг.

– Выходите-ка по-хорошему! Все равно деваться не­куда!

– Нет, Скалкин! Нельзя нам по-хорошему. Я с тобой еще за прежнее не посчитался, когда ты меня на трое суток!..

– Предупреждаю: если придется брать силой, будете отвечать за сопротивление представителям власти, – всту­пил Гусев.

– А ты меня прежде возьми! Проверим на прочность твою шкуру… представитель власти!

– Если у вас нож – еще одна статья, Багров. Еще срок.

Тот злорадно усмехнулся:

– А ты иди да посмотри, что тут у меня… Сроком напугал! Не будет мне больше никаких сроков!

Со стороны осаждающих бранчливая эта беседа носи­ла характер чисто разведывательный: старались опреде­лить, насколько Багров пьян и агрессивен. Приглашая его выйти по-хорошему, ничего хорошего от него не ждали.

Гусев поманил своих спутников в сторонку на опера­тивное совещание.

– В окошко пролезете, Иван Егорыч? – спросил он.

– Если скинуть шинель…

– Тогда, товарищ майор, я предлагаю так: мы с вами вышибаем дверь, Скалкин одновременно с тыла, через окно. Согласны?

– Нет.

Гусев немножко удивился, но не заспорил. Наверное, у майора что-то свое на уме. Участковый же выдвинул новый вариант:

– Вообще-то можно разобрать часть крыши и взять его… под контроль.

Томин вообразил себе свалку внизу, в темноте, и Ивана Егорыча на крыше с его «контролем» при небога­том опыте учебных стрельб. Пардон, увольте. Это вам не на два голоса мяукать.

– Нет.

Томин решил последовать совету и мольбе женщины с хрустальными глазами: «С ним нельзя силой!..»

– Попробую образумить. Я для Багрова абстрактная величина, никаких дополнительных эмоций не вызываю.

– Можно попытаться, – заинтересовался Гусев.

– Но надо войти внутрь. Через стену не разговор, нет контакта.

– А вот это рискованно!

– Рискованно, товарищ майор! – всполошился Иван Егорыч. – Мужик здоровенный… себя не помнит…

– Он вас не впустит, – понадеялся Гусев.

– Да зачем это в одиночку… Багров того и не стоит, чтобы геройствовать!

– Простите, Иван Егорыч, за операцию в конечном счете отвечаю я. Вмешивайтесь, только если услышите борьбу!

Гусев, а за ним участковый выразили свое волнение тем, что крепко пожали Томину руку.

«Раньше в подобных случаях крестились и говорили «Господи, благослови!» – подумал он, направляясь к амбару.

И – вот опять! – запах опасности ударил в лицо. Что за притча! Томин собрался и внутренне построжел. Мельком глянул на луну. Идеально круглая. Говорят, в полно­луние люди совершают гораздо больше безумств.

– Хочу кое-что сказать вам, Багров! – произнес он раздельно, обращаясь почему-то к стене правее двери. И именно оттуда хриплый голос осведомился:

– Это кто ж такой?

– Я человек вам неизвестный. Может, потолкуем для знакомства без свидетелей?

Щель между досками приходилась ниже уровня глаз, и Багров стоял, неудобно пригнувшись. Снаружи были враги. Еще недавно он воспринимал их иначе, без ненависти, сосредоточенной на Загорском. Теперь пистолет просился поработать против кого угодно. Этот крепыш в штатском, который явился знакомиться, тоже враг. Раз снаружи, то враг. И не о чем с ним толковать.

– На кой черт ты мне сдался? – спросил Багров, прилаживая ненадежнее дуло.

– Как знать, Багров… Я вот думаю, мы поладим. Ну? Впустите меня. Неужели побоитесь одного-то? А мой друг Пал Палыч Знаменский рассказывал, что вы человек отчаянной храбрости.

Томину случалось пользоваться именем Знаменского как паролем – и обычно срабатывало. Сработало и на сей раз. Напоминание, что есть на свете хорошие люди, на минуту сбило накал злобы в Багрове. Параллельно присоединилось кичливое желание доказать свою отвагу.

Он отвел пистолет и внимательно посмотрел в щель. Гусев с участковым застыли в отдалении. Устраивая игру в прятки, Багров не обдумывал стратегии и тактики; ждал ходов противника. Ход сделан. Чем же ответить?

– Ладно. Одного пущу. Только руки из карманов вынь. Вынь, говорю!

Багров выбил подпорки, дверь открылась. Томин при­остановился на пороге, привыкая к полутьме. Сквозь щели, окошко и худую местами крышу проникал лунный свет, давая разглядеть очертания предметов.

– Ну, чего ж ты? Заходи, раз такой смелый.

Томин вошел внутрь и увидел Багрова. Приспустив рукав полушубка, тот втянул в него пистолет; дверь он притворил, оставив лишь узкую щель для наблюдения. Затем рывком вскинул руку с пистолетом, и Томин оказался на мушке.

«Ну вот! Какого лешего я попер против предчув­ствия?!»

– Это новость, – сказал он вслух. – Как вы его раздобыли?

– Сам, голубчик, приплыл.

– Пистолеты сами не плавают. Сколько пуль в обойме?

– Всем хватит! Восемь штучек, как огурчики!

– Ваше счастье, что ни одной не истратили.

– Специально для тебя припас… Ну, давай, что ли, потолкуем. Как звать тебя, раб Божий?

«Замечательный диалог. Но рука у него постепенно устает, так что продолжим».

– Старший инспектор МУРа майор Томин.

– У Бога майоров нету, – с издевкой усмехнулся Багров. – Имя говори.

– Александр.

– Александр, значит… И что же такого пришел ты мне сказать, раб Божий Александр? Какое заветное слово?

Туманный световой шнур протянулся сверху и уперся в стену рядом с Багровым, расплывшись серым пятном. Это луна краем заглянула в окно под коньком крыши. Пятно будет постепенно перемещаться, примет прямоу­гольную форму и скоро высветит голову и плечи Багрова… который пока готов глумливо выслушать «заветное слово».

– Не к тому я Багрову шел с этим словом, – Томин уныло понурился… чтобы осмотреть пол возле себя; спра­ва вырисовывалось что-то угловатое, зато слева было удобное пустое местечко.

– Ты считал, я сопливенький! – упивался Багров властью оружия.

– Да нет, всем известно, что Багровы лихих кровей. Я считал, Михаил Багров – мужик с крутыми заносами и запутался в своей жизни, дальше некуда. Не помешает ему человеческий разговор. А выходит, человеческий раз­говор вам без надобности. Зачем было меня впускать?

– Зачем?.. – он уже как-то подзабыл и, ища объяснения, напал на гениальную идею: – А вот пальну ceйчас – еще одна пушка моя. С двумя-то я всех порешу, сколько ни сбегись!

«Недурно… Впрочем, он пьяноват, да и луна слишком уж круглая».

– Значит, полагаете, я пришел сглупа?

– Ясно, сглупа. Те вон, – кивнул Багров на дверь, – поди, не сунулись!

– Ошибаетесь, Багров. Поверьте, я умею достаточно быстро падать, чтобы вы промазали – рука-то вон подрагивает. И умею, падая, выхватить оружие и выстрелить раньше, чем успеете вы.

То была чистая правда, и все мышцы уже изготовились, и место на полу присмотрено.

– Так за чем остановка, майор Александр? – вдохновился Багров. – Попытай счастья. Может, и поживешь еще. До полковников дослужишься. А я до своей черты дошел, понял? Что ты меня, что я тебя… Жалко, одно дело не доделал… а так все едино!

Томин задумчиво хмыкнул. Конечно, и луна, и водка, и оружие – все влияет. Но главный корень – безысходное отчаяние. А откуда оно?

– Вы, кажется, и впрямь хоть сейчас на тот свет…

– От этого света меня с души воротит! Ну, давай, кто кого!

Серый квадрат наползал на Багрова, но еще не воб­рал его целиком. Томин надеялся, что противник не отодвинется в тень, что его удержит у двери стремление следить за Гусевым и Иваном Егорычем.

Кувырком кинуться на пол, выстрелить и попасть – не проблема. Но куда при этом угодит пуля, Томин поручиться не мог. Да убережет Багрова луна.

– Ладно, дуэль так дуэль, – притворно согласился Томин. – Но зачем торопить судьбу? Дуэль потерпит.

Три раза повторил он красивое словечко. Пусть про­никнет в сознание ли, в подсознание Багрова – куда пробьется. Главное, что дано имя. Оно предписывает со­блюдение определенных принципов. Оно подразумевает, что соперники достойны друг друга и равны.

И уже по праву дуэлянта (а не инспектора МУРа) Томин спросил:

– Скажите, почему вы не явились в милицию, хотя дали слово жене?

– Этого ты не трожь! – запретил Багров.

Но дуэлянт Томин не послушался:

– Она сидела там, в дежурной части, и ждала. При­несла какие-то трогательные свертки с едой… Потом мы стали собираться за вами. Майя Петровна увидела, как заряжают пистолеты, и помертвела.

«И я обещал не стрелять в ее мужа… Ах, чтоб меня ободрало – обещал не стрелять!»