«Ничего не вытанцовывается! А Багров все ближе… Но, собственно, кто поручится, что его несет именно в Еловск? Ах, да, Паша ручался. Впрочем, были случаи, и он обманывался…»

Пришел еще и еще кто-то, присоединился к обсуждению.

– Давайте зайдем с другой стороны, – сказал Томин. – Нет ли серьезного нераскрытого преступления – старого, еще до ареста Багрова?

Дежурный сощурился, стараясь уловить мысль Томина.

– Это, значит, ход такой: Мишка чего-нибудь натво­рил и, пока не поймали, сел по мелочи?

– А Калищенко ему шепнул, что теперь, мол, доко­пались до прежнего?

Томин кивнул.

– Хитро! Да только не про нас. Ничего хоть мало похожего. Верно, Егорыч?

– Бог миловал. У нас «висячек» вовсе нет, – похвас­тался он к слову.

– А коза, Егорыч?

Все засмеялись.

«Счастливые люди. Единственная «висячка», да и та из козьей жизни».

Но слушать про козу было некогда. Шмель гудел неотступно, и благодушное настроение присутствовав­ших начало понемногу раздражать. Не усидев на стуле, Томин взялся расхаживать по просторной дежурке.

«Придется вернуться к Пашиной версии. Только не сразу тыкать пальцем в жену».

– Ставлю на повестку дня семейный вопрос, – объя­вил он. – Домочадцы, родственники в Еловске. Какие родственники? И какие события? Все подряд.

Стали перебирать:

– Варвара – золовка – двойню родила.

– Катерина Багрова со своим Витькой поссорилась. Тихон сессию в техникуме сдал…

– Старика Багрова ревматизм скрутил… А старуха у дочери гостит. А двоюродная сестра…

«Мать честная, все-то они знают, а толку чуть! Тут до вечера не переслушаешь».

– А что насчет отношений с женой? – спросил он, перекрывая галдеж.

Наступило общее несколько натянутое молчание. За­тем ответил какой-то грузный, лысоватый, сильно на возрасте:

– Я вам скажу откровенно, ничего хорошего ни ей, ни ему. Он наш коренной, можно сказать, на печи вы­рос, она – ленинградская. Совсем две разные породы. Не пара она ему была, не пара и осталась.

Дежурный запротестовал:

– Верней – он ей не пара, вот эта да! Майя когда приехала, мы только рты раскрыли! Если бы у Михаила не те кулаки, его бы с зависти извели, когда он ее у директора отбил!

– Потому что хват был, не вам чета! – вскинулся лысоватый. – Ведь такой парень под уклон пошел! Быва­ло, что на аккордеоне, что плясать… И ничего на свете не боялся, пятерых подряд мог на обе лопатки!

В дежурку вопросительно заглянул высоченный моло­денький парнишка.

– Виктор Зуев из штаба дружины, – шепнул Томину участковый. – Катерины Багровой, можно назвать, же­них. Может, пригодится?

– Может, и пригодится.

Участковый сделал парню знак войти. Томин обер­нулся к дежурному:

– Вы директора помянули. Кого имели в виду?

– Семен Григорьича, конечно, – удивился тот, на­столько это казалось ему общеизвестным.

– Фабулу в двух словах.

– Да это уж дела давно минувших дней…

– Э-э, не говори, старая любовь не ржавеет, – усмехнулся Иван Егорыч. – Загорский Семен Григорьевич был с Майей Петровной раньше еще знаком, до Еловска, – пояснил он Томину. – Приехал вскоре после нее, и все твердо считали, что вот-вот свадьба. Но Михаил пошел в атаку…

Виктор нервно вылез вперед:

– Простите, я не понимаю… Зачем этот странный разговор?.. Дескать, не ржавеет…

– Ты, Витя, погоди, тут серьезный вопрос, – остановили его и велели сесть. Опять завелся общий гомон:

– Зачем бы Семен Григорьевичу здесь оставаться?

– И то верно…

– Как Майя с Михаилом поженились, ему был пря­мой путь обратно в Ленинград.

– Не верил Семен Григорьевич, что они уживутся, ждал, пока Майя Петровна не выдержит. Вот что я ду­маю, – припечатал участковый.

Виктор положительно не был способен высказываться сидя. Снова вскочил:

– Почему вы ему приписываете что-то такое?.. Он всю душу отдал школе, возился с каждым, как с соб­ственным! Я Семен Григорьевича глубоко уважаю и люблю…

– Вот чудак! – изумился дежурный. – В Еловске та­кого и человека нет, который бы Семен Григорьевича не уважал. Мы ведь о другом – мы о Багрове сейчас.

– А что о нем? Пьяница и скандалист, каких мало!

– Сплеча рубишь, молод еще! – оборвал лысова­тый. – Ихняя вся порода такая. Дед до восьмидесяти лет за стол без рюмки не садился. Он до революции извозом промышлял – Савелий Багров, – так иной раз на боль­шой дороге наскакивали по трое, а то и по четверо – голыми руками расшвыривал! Михаил Багров – лихих кровей! Вот откуда норов.

– Неужели вы не согласны, что он антиобществен­ный? – не сдавался потенциальный зять.

Лысоватый утратил свой пыл.

– Теперь уж, конечно, антиобщественный… Какой-то в нем надлом случился. Стал человек себя терять.

– Э, Павел Матвеич, – махнул рукой дежурный, – по-русски это называется просто: спился.

– Просто? Про Михаила-то Багрова – просто? Когда он что спроста делал, скажи? Мы что – сплетничать собрались? Или заметку в стенгазету сочиняем? Если станем примитивно судить – промахнемся так, что после не расхлебаем!..

Томин, вникая в их споры, мрачнел и мрачнел. Вспом­нились слова Знаменского: «Роковые страсти-мордасти».

– Прошу внимания!

Не все услышали (о Томине слегка подзабыли), при­шлось, повторить. Дождавшись тишины, он медленно и раздельно проговорил:

– Предлагается следующая задача: Багрова кто-то смертельно обидел, оскорбил, опозорил. Какова будет реакция?

– Да ведь нет этого ничего, товарищ майор! – испу­гался дежурный.

– Допустим, есть. Что сделает Багров?

Томин поочередно обводил взглядом присутствую­щих. Каждому явно становилось не по себе. Он обратился к лысоватому, как наименее предубежденному против Багрова:

– Ну? Как на духу?

Тот прокашлялся, сглотнул, произнес тихо:

– Может и убить.

– Ваше мнение? – к участковому.

– Может, – вздохнул тот.

Не было необходимости опрашивать остальных. Слово сказано.

– Давайте все успокоимся и серьезно подумаем. Я боюсь, что Багров чрезвычайно опасен. Когда я заговорил о его жене с Калищенко, у того в глазах заиграло злорадство. И… словно знает он о ней что-то нехорошее.

– Гаденыш! – шепнул дежурный.

– Представим себе, что Калищенко расписал Багрову, как его жена утешается с Загорским. Мог придумать правдоподобно. Он, по-моему, достаточно хитер.

– Калищенко? – воскликнул Виктор. – Это с почты? Да он же… Вот подлец! Он же к Майе Петровне подкатывался!.. Без мужа дескать, скучно, под локоток… А она ему… не знаю точно, кажется, по щекам… И тут – Семен Григорьич навстречу. Калищенку шуганул, а Майю Петровну до дому проводил…

– Катерина рассказала? – осведомился участковый.

– Ну да.

– А чего повздорили-то?

– Повздорили – помирятся, – нетерпеливо прервал Томин. – Главное для нас теперь – фактор времени. Конечно, Багров не на вертолете летит, но при его характере… пожалуй, завтра-послезавтра объявится. Опе­ративные соображения?

– Посты ГАИ надо известить, чтобы транспорт про­веряли, – предложил дежурный.

– Принято. Дальше?

– Общественность проинформируем, – решительно (и, разумеется стоя) сказал Виктор, мысленно созывая штаб дружины.

– Нет, шума поменьше, спугнем. Молва у вас, навер­ное, быстрее телеграфа.

Все согласились.

– Еще и то скажу, – добавил участковый, – об Се­мене Григорьевиче надо подумать. Слух если прилипнет… Ославят их с Майей Петровной – потом не отмоешься.

– Слух – не смертельно, – отмахнулся Томин. – А вот предупредить Загорского надо. Где он живет?

– При школе и живет. – Дежурный набрал номер. – Семен Григорьевича попрошу… Куда?.. А вернется?.. Ясно. В Новинск он уехал по школьным делам. Дня на три.

– С Новинском потом свяжемся. Следующее. Где Баг­ров на первое время может затаиться? Хоть несколько часов ему нужно с дороги отдышаться, осмотреться.

Все призадумались.

– Иван Егорыч, записывайте, – подтолкнул Томин.

– К отцу не сунется…

– Не-ет старик его в амбар запрет, да еще вожжами, пожалуй. К друзьям по бутылке.

– К Матвею может.

– К Матвею – да. К Андрею Зубатому тоже. Записы­вай обоих.

– Алабина запиши, Петра.

– Сомнительно.

– Зато городом не надо идти, с краю.

– Ладно, для верности. И Лопатиных уж тогда.

– А вдруг он прямо домой – и… что-нибудь Майе Петровне? – предположил Виктор.

– Белым днем не осмелится, а к ночи присматривать будем.

– Развод в восемь? – спросил Томин.

– В восемь. Гусев – замнач по оперативной части – вернется в шесть.

Томин глянул на часы. К семи надо быть в Москве. Принять душ, сменить рубашку – и к Паше: ведь сегодня знаменательная юбилейная суббота, на которую он обе­щал явиться хоть с того света.

Багров одолел свои двенадцать километров.

Облепленный снегом, зелено-бледный, почти неузна­ваемый добрел до стоявшего на отшибе обнесенного плет­нем дома. Осторожно заглянул в окно и постучал пальцем по стеклу. За дверью послышался голос: «Кто там?»

– Дед Василий, отвори.

Дверь приоткрылась, высунулась седая голова. Устави­лась на пришельца с недоумением, пошевеливая бровя­ми, стараясь сообразить, кто пожаловал.

– Да я же это, я… – просипел Багров.

– Мишка?! – ошеломленно вскрикнул дед. – Откудова тебя черт нанес?..

– Ш-ш… один ты?

– Кому у меня быть?

Уединенно жил старик, держал пасеку. Ходили к нему только за медом, который он предпочитал выменивать на продукты, чтобы не таскаться самому в город: ноги донимали. А последние дни визитеров не случилось, и некому было доложить деду Василию о городских новостях.

– Чего не пускаешь? – беспокойно заозирался Багров; тело его рвалось в тепло и укромность.

– Снег стряси.

Нежданный гость снял шапку, хлопнул о колено, криво надел и чуть как бы пошатнулся. Спиртным, однако, не пахло, дед Василий в свои без малого девяносто лет сохранил и безошибочное обоняние, и зоркость. Он взял веник, сам обмел Багрова от плеч до валенок.

– Теперь заходь.

И, запирая за ним, тоже внимательно осмотрел округу. Багров рухнул на табуретку у теплой печи, закрыл глаза. Дошел!

– Дошел, видать, до ручки, – пробурчал дед Васи­лий. – Сымай тулуп, Михайло.

Тот кое-как расстегнулся, стащил полушубок, дед бросил его на лежанку сушиться. Шапку, дивясь дорогому меху, уважительно повесил на гвоздь. Потом оглядел небогатое свое стариковское хозяйство, достал растоптанные бахилы:

– Обутку смени.

– Не могу, потом. Картошкой пахнет… – запекшимися губами выговорил Багров.

– Картошка с голодухи – вред один. Меду тебе надо, мед силу даст. Спасибо, чайник горячий, – он старатель­но задернул занавеску на окне, к которому приставлен был стол.

Долго и жадно ел Багров хлеб с медом, запивал чаем. Оживал. Хозяин счел, что пора и поговорить.

– Сколь же ты не досидел, Михайло?

– По амнистии, дед.

– Ты это… не загибай! Думаешь, я по старости сдурел вконец?

– А не сдурел, так не спрашивай.

– А ежели мне интересно?

– Ишь ты, ему интересно! – язвительно скривился Багров.

– Дерзить не смей! А то вот тебе Бог – а вот порог! – Дед Василий распрямился; даже и теперь еще проступали в нем прежняя стать и размах.

– Так-таки и выгонишь? Савельева внука?

– Только ради светлой памяти, – помолчав, сказал дед и перекрестился. – Слава Господу, Савелий не дожил!

– Слушай, мне от тебя ничего не нужно. Может, переночую – и прощай. Вот только… выпить бы малость.

– Выпить нету, – решительно ответил хозяин.

– Врешь. Держишь небось для зятьев.

– А хоть бы и держал! Водки не дам! Ты через нее и сгинул!

Невдалеке забрехала собака, дед Василий озабоченно приник к занавеске, проследил за кем-то, обернулся к обмякшему за столом Багрову:

– А скажи на милость, за каким шутом ко мне-то пожаловал? То годов пятнадцать глаз не казал, а то на тебе – явился!

– Прикажешь к Матвею идти? Или к Андрюшке Зу­батому? Там меня враз и прихлопнут.

– Все одно поймают, Михайло. Куда денешься?

– Потом пусть ловят, – равнодушно уронил тот.

– Пото-ом?..

Косматые брови взлетели, собрав лоб в глубокие мор­щины, затем поползли вниз, нависли по бокам ястреби­ного носа.

– Чевой-то ты задумал? А? – грозно приступил дед к гостю.

Но уже не те были годы, когда Мишку устрашал закадычный Савельев друг.

– Дело есть, – твердо и тяжело легли его слова поверх стариковского окрика. – Что-то жарко у тебя, – попробовал отвлечь разговор в сторону.

Дед сел против него.

– Это от меду. Сколько ден не емши-то?

– Двое суток.

– Ох, Михайло, натворишь ты беды! Ведь чисто зверем смотришь!

– Я сейчас зверь и есть… Зверь за добычей, а за зверем – охотники.

– Ну, вот чего: отвечай по чистой совести – какое твое намерение?

По совести Багров ответить не мог. Но старик был пока очень нужен. И – подспудно где-то, на дне сердечном – было перед ним немного стыдно. Потому ответ прозвучал без вызова, по-родственному:

– Слушай, дед, я много куролесил, верно. Однако не подличал. Ты за мной какую подлость помнишь?

– Еще бы не хватало!

– Так вот те крест – мое дело справедливое.

– Будто ты в Бога веруешь!

– Тогда памятью Савелия Багрова клянусь! – поднялся торжественно.

Встал и дед Василий.

– Гляди, Михайло, не бери греха на душу!

Багров пошел к лавке, повалился на нее:

– Стемнеет – разбудишь.

Хозяин зашаркал к окну. Снег перемежился, но тучи висели серым пологом.

– По такой погоде часов с пяти смеркаться уж нач­нет, – сообщил он.

Багров не откликнулся – спал.

Снег перемежился. В поле зрения появился дворник с широченной лопатой; послышался характерный скребу­щий звук. Томин стоял у отворенной форточки и прихле­бывал жидкий и слишком сладкий кофе, который налил ему из своего термоса дежурный (извинившись, что некрепкий и пересахаренный: и то и другое «из-за сердца»).

Еловские стражи порядка, «заведенные» Томиным, теперь уже сами себя подхлестывали и делали все как надо. Период чесания в затылке миновал. Но на долю Томина оставалось кое-что, чего он не мог никому пере­доверить.

– Иван Егорыч, подскажите, с кем Багрова ближе всего?

– Исключая мужнину родню, Майя Петровна со все­ми ладит. Но так чтобы закадычно… вот, правда, с Серге­евой они дружат. Это завпарикмахерской. Вдвоем нам шею мылят.

– Мне бы с ней перемолвиться без свидетелей. Они вместе работают или посменно?

– Как когда. Ну-ка, Витек, добеги.

Дворник, скрывшийся из глаз, теперь двигался в обратном направлении, толкая перед собою целый суг­роб. Куда он денет такую гору? Тут нужна лопата помень­ше. Но дворник, словно в ответ, уперши черенок в согну­тое колено, поднял сугроб и широким махом откинул в сторону. Отличные мужички жительствовали в Еловске… Виктор вернулся с известием, что заведующая Сергеева управляется одна.

…В маленькой парикмахерской на три кресла «пред­банник» для ожидающих был отделен от основного поме­щения полузадернутой портьерой.

У Сергеевой сидел клиент, доносились самые обы­денные реплики. Единственное упоминание о Багровой не представляло интереса: та пошла к врачу, потому что лишилась сна. Но Томин все же прислушивался.

«Здесь немного снять?.. Одеколончиком?..» Женский голос почему-то нравился. Такие голоса – у благополучных, жизнерадостных людей.

Клиент выплыл из-за портьеры в благоухающем облаке, и Томин занял его место.

Женщина в белом халате спиной к нему заметала остриженные волосы. Затем скрылась за внутренней дверью и тотчас вернулась, неся чистое полотенце и мисочку с водой. Томин внутренне ахнул. На полдороге Сергеева увидела его в зеркале и резко остановилась, плеснув мисочки на пол.

Долго они молчали, отброшенные этой встречей лет на тринадцать – пятнадцать назад, когда она – нынешняя Сергеева, прежняя Шахова – отдала Знаменскому и Томину своего мужа, крепкого подпольного дельца. Beроятно, не страстно любимого, но любящего, щедрого и очень богатого.

По собственному побуждению отдала, без нажима и внешней необходимости. Заподозрила, что он замышляв «убрать» опасного свидетеля, – и отреклась, не побоявшись статьи с конфискацией.

На всегдашний Пашин вопрос – что, мол, толкнуло? – ответила: «Я могу быть женой расхитителя, но не уб…» И дальше выговорить не сумела, захлебнулась страшным словом.

Как преобразили ее протекшие годы! Нет бы увянуть – пополнела, расцвела, только столичный лоск сошел. Кто бы поверил – ведет трудовую жизнь, стоит, надо думать, в очередях, стряпает. Н-да, до чего все-таки Земля круглая. То Ковалевский, теперь она…

– Здравствуйте, Елена Романовна, – встал Томин, спохватившись.

– Здравствуйте.

– Не смотрите на меня как на выходца с того света!

– Для меня оно так и есть. Зачем вы?.. Что вам нужно?..

– Зря напугались, Елена Романовна. Я зашел всего-навсего побриться и так же не ожидал встретить вас, как вы меня.

– Брить я вас не стану. Руки дрожат… Нет. Нет, вы не случайно! Вы же пользуетесь электробритвой – по коже видно. Вы пришли ко мне!..

– Да, но только как к близкой подруге Майи Петров­ны Багровой. Так мне вас рекомендовали.

– Вон что…

Женщина поставила наконец мисочку, бросила на спинку кресла полотенце. Но Томин видел, что ее не больно-то отпустило.

– И чего же вы хотите?

– Кое-какой информации от женщины, с которой Багрова откровенна. Кстати, люди проходят, заглядывают в окна, а мы с вами беседуем. Довольно неестественно. Сделайте хотя бы вид, что вы меня стрижете. Надеюсь, ножницы удержите?

Сергеева, поколебавшись, взяла расческу и ножни­цы, накинула на плечи Томина полотенце.

– Не понимаю, почему информацию должна давать именно я. Считаете, что прежний опыт так меня характе­ризует?

– Да откуда я знал, что вы – это вы!

– Поймите, тогда это касалось только меня. Я распо­ряжалась своей судьбой. Чужой – не могу.

– Бог мой, сколько драматизма!

Сергеева сделала неосторожное движение.

– Уши стричь не надо, – мягко попросил Томин.

– Извините.

– Дело всего в нескольких вопросах.

– Майя – честная, глубоко порядочная женщина. И скрывать ей, по-моему, нечего. Говорите с ней сами. Я не имею ничего против вас лично, но мне невыносимо вас видеть!

– Елена Романовна, если б не чрезвычайные обстоя­тельства… опасные, между прочим, и для вашей при­ятельницы, я бы не настаивал.

Сергеева заикнулась что-то спросить, но бросила ножницы.

– Нет у меня сил с вами разговаривать… Все было похоронено. У меня не только новая семья – душа новая! И вдруг…

«Ничего с ней не получится. Дохлый номер. Жаль».

– А затылочек-то подпортили, – сказал он, разглядывая себя в профиль.

– Сами напросились.

– И сколько с меня за художественную стрижку?

– Бесплатная услуга. На память.

«И голос-то стал прежний».

Томин скомкал полотенце и раздраженно сунул ей в руки.

– Пал Палычу привет передать?

– О господи!

– Спасибо, передам. Желаю счастья.

Сначала она ощутила только облегчение. Мало-пома­лу стихала дрожь; задышалось ровнее; но в ногах была еще слабость. Она села боком к зеркалу, подперлась кулаком; перебирала сказанное ею, сказанное им.

Почувствовала раскаяние: ведь эти двое, Знаменский и Томин (хотя и не ведая того), спасли ей жизнь. Был день, когда она висела на волоске…

Голос Багровой вывел женщину из оцепенения:

– Лена! Устала без меня?

– Нет… голова болит… – первое, что пришло на ум.

– Пора закрывать – короткий день. Я за тобой – благо все равно по пути.

– Погоди… Маечка, мне надо тебе два слова…

Та взяла полотенце с обрезками черных волос, кото­рое Сергеева так и забыла на коленях, бросила в рако­вину.

– Где два, там и двадцать, – проницательно опреде­лила она. – Разденусь тогда. – Села, приготовилась слушать.

– Только что у меня побывал человек из МУРа.

Багрова не переменилась в лице, только сжала подло­котники кресла:

– Они… нашли Михаила?

– Думаю, наоборот.

– Но хоть какие-то следы – где, что с ним?

– Майя, они приходят только спрашивать. Этот чело­век хотел что-то разузнать о тебе… или о самом Михаиле. К сожалению, я не знаю. – С появлением подруги мысли ее приняли другой оборот. – Маечка, я к тебе очень привязалась… Ты не сомневаешься?

– Что это ты вдруг?

– Потому что обязана предостеречь… вернее, дать совет. Если Томин… из МУРа, если он к тебе придет – будь с ним до конца откровенна!

– У меня нет тайн, которые интересуют МУР.

– Но… я не знаю, они могут появиться… скажем, Михаил сообщит, где он находится… Извини, я пони­маю, положение щекотливое, но в любом случае по­мни – Томину можно довериться. Для вас с Катей… даже для Михаила это будет лучше.

Майя Петровна пристально и изумленно всматрива­лась в подругу.

– Лена, ты его рекомендуешь, словно старого при­ятеля!.. Им надо поймать Мишу, и все! Где здесь «лучше», где «хуже»?.. Легко давать советы при семейной идиллии… У меня, кстати, аспирин есть. Примешь?

– Не болит у меня голова.

– Тогда что с тобой? Сама не своя, похоже, плакала.

– Прошлое навалилось…

Она испугалась было вырвавшихся слов, но сразу за тем почувствовала, что они нужны, что перед ней чело­век, которому можно исповедаться. Майя – умная душа – все поймет, верно оценит и простит. И на сердце сделает­ся легче.

Но начинать было тяжко.

– Тебе известна моя сегодняшняя жизнь… – женщи­на приостановилась, принуждая себя не отрываться от ясных Майиных глаз, которые сейчас изумленно расширятся. – Когда-то у меня была другая фамилия… и прозвище Шахиня.

– Шахиня… вот странно.

Только не останавливаться. Силком выталкивать слова, застревающие в горле.

– Не странно, Майя. Я тогда была обвешана драгоценными камнями… Чистой воды, но темного происхождения… Жила барыней и белоручкой…

Последний ров перепрыгнуть, нечего тянуть:

– К нам в дом наведывался тихий старичок… подпольный миллионер по кличке Черный маклер. Я… была супругой крупного валютчика.

– Ты?!..

Обратный путь к зданию милиции Томин проделал по идеально расчищенному и даже подметенному тротуару. А снегопад вот-вот возобновится, и дворник это знает. Но – прав. Раз что делаешь, надо делать чисто и до конца.

В дежурку Томин заскочил только за адресом Багровых. Виктор навязался проводить. Ладно, поможет развеять досаду от неудачи с Шахиней. (Я в претензии, а вот Паше будет подарок, что у нее «новая душа».) Теперь бы хоть с женой и дочерью Багрова не промахнуться!

Дорога лежала мимо той же парикмахерской, и кроме Сергеевой, в глубине вырисовывался еще один женский силуэт.

– Кажется, Майя Петровна! – ухватил Томина за локоть Виктор.

– Да?.. – Томин постоял в раздумье. – А пускай себе потолкуют.

В переулке провожатый понуро замедлил шаги.

– Вон их окна, а вон – дверь. Второй этаж.

– Ты понял, что надо про все помалкивать? – на всякий пожарный напомнил Томин.

– Да, конечно!.. Мне вас подождать? – Без своего штаба дружины парень слонялся, как неприкаянный, да еще с девушкой в ссоре.

– Последи, будь другом, чтоб мне не помешали. Если что – скажи, никого дома нет, сам поджидаю. Вот и при деле будет…

– Вы – Катя Багрова?

– Да. Я – Катя Багрова.

Бедный Виктор. С такого крючка ему не сорваться.

– Майи Петровны нет?

– Вероятно, с минуты на минуту…

– На ней синее платье?

– Да…

– Тогда могу сообщить, что ваша мама увлечена сей­час беседой с Еленой Романовной. И думаю, меньше чем за час они не управятся.

– Вы-то откуда знаете?

– По долгу службы, – он протянул свое удостове­рение.

– Насчет отца? – завибрировала Катя.

– Естественно.

– Что с ним?

– Пока ничего нового.

– Выходит, не там ищете, где надо!

– Выходит, так. А где надо?

Девушка не сразу уловила скрытый смысл вопроса. А уловив, на минуту утратила задор.

– Почем я знаю… Можете сесть.

– Благодарю за разрешение, – серьезно сказал То­мин и снял пальто. – А если бы знали, Катя?

Вопрос был ей явно неприятен, она помолчала.

– Понятия не имею. Я еще несознательная. Едва до­росла до танцплощадки. Сколько добавляют за побег?

– В данном случае – до трех лет.

– Мало! – с неожиданным ожесточением выпалила она.

– Катя! – урезонил Томин. – Надеюсь, это минут­ное озлобление. Вы возбуждены, к тому же с Витей поссорились… Кстати, из-за чего?

Вскочила, разгневанная:

– Да какое вам дело! Еще не хватало рассказывать!

– Ого! Немножко в отца, а? «Лихих кровей».

– Ну и что?! Отец не так плох… если б не пил. И вырос в другой среде.

– Я уже наслышан про детские годы Багрова внука.

«Везет мне сегодня на строптивых дам. Чем бы ее отвлечь ненадолго, чтобы не искрила?»

Он оглядел стопку учебников на этажерке:

– Вы кончили школу?

– Да, готовлюсь в институт.

– В какой?

– В юридический. Советуете?

– Вам – нет.

– Это почему же?

– Выдержки ни на грош. Терпения, по-моему, того меньше. И сдается, маловато человеколюбия. Впрочем, вы ведь не всерьез – про юридический.

– Человеколюбие?.. Представляю, какой вы гуман­ный! Войди отец сейчас в эту дверь – ему от вас будет одно: «Руки вверх!»

– А он может войти, Катя?

Та замерла, боязливо покосилась на дверь, на Томина:

– Не пугайте меня зря!

– Может, и не зря.

– Как?! – ужаснулась девушка. – Он… пробирается в Еловск?.. Господи! Не хватает, чтобы его тут ловили… вели по улицам… руки за спину…

– Наверняка еще неизвестно, Катя. Потому я и хотел кое о чем спросить Майю Петровну.

– Ради Бога, не трогайте маму! Мама и так извелась! Я вам на все отвечу.

– Н-нет, есть вопросы, которые я могу задать только ей лично… – Томин взглянул на часы. – Мне надо идти. Сумею – загляну попозже. Нет – пусть мама непременно позвонит в милицию завтра с утра.

Уже у выхода обернулся:

– А если все-таки неровен час… не прячьте на чердаке или в подвале. Боюсь, у вашего отца скверное настроение. Он опасен.

Взвинченная, переполошенная, слушала она, как по­скрипывали ступеньки под ногами Томина. Что значит опасен?.. Все Багровы по-своему опасны, мелькнула за­диристая мысль, и Катя посмотрелась в зеркало, прове­ряя, насколько она сама опасна.

Томин неплотно затворил дверь – оттого и ступеньки были слышны, и в щель дуло. Опасен… Что он имел в виду? Когда это говорит старший инспектор МУРа (ти­тул из удостоверения), то… Притягивая дверь за ручку и накидывая крючок, Катя вдруг ощутила холодок внизу живота и задвинула засов, которым пользовались лишь в ночное время.

Ну где же мама? Уже и стемнеет скоро. Почему не возвращается, как обещала? По детской привычке суну­лась к окну. Раньше она вот так нетерпеливо ждала отца… Господи, как жизнь могла быть прекрасна, если б он не пил!

Шахиня выговорилась, и Сергеева с Багровой поста­вили на ней жирный крест, не поколебав взаимного доверия и дружбы.

Теперь речь шла о Майе Петровне.

– Мучительней всего неизвестность, – признавалась она. – То представляется, что в сугробе замерз… то кра­дется где-то задами, будто вор… И все гадаю – дойдет или не дойдет.

– Куда, Майя?

– Домой, наверное.

Сергеева поразилась:

– Но домой же бессмысленно! На что он может здесь рассчитывать?

– Михаил не привык особенно рассуждать. Да и куда ему еще?

– И что ты будешь делать, если действительно?..

Та устало вздохнула:

– А что можно поделать? Только ждать.

– Маечка, эта слепая любовь тебя погубит!

– Ой, Лена, насмешила! – слабо улыбнулась Багрова. – Какая слепая любовь? Моей слепой любви хватило года на два от силы. Потом была зрячая… А там и она пошла на убыль…

У Сергеевой в горле застрял комок. До чего судьба несправедлива! Даже неловко за свое счастье и безоблачный мир в семье.

– Майя, – тихо произнесла она, когда вернулся голос, – я бы никогда не стала спрашивать, но ты сама заговорила. Я смутно слышала о Загорском…

– Да… был Загорский, Лена. Все, кроме печати в паспорте.

– Но почему же…

– Почему променяла? – докончила за нее Maйя Петровна. – Ах, Лена, – повеселела она, – надо было видеть Михаила тогда, девятнадцать лет назад! Ты застала уже ошметки прежнего человека. Он был совершенно из Мамина-Сибиряка: такая стихийная сила, размах, удаль! Кого я раньше видела? Чистеньких мальчиков из приличных семей. А Михаил… нет, ты не можешь представить…

– Но Семен Григорьевич – не мальчик.

– Да, согласна. Умный, благородный тактичный… Обаятельный… Однако потускнел он рядом с Михаилом Багровым. Прикинь, Лена, сколько мне было. А Миша так неистово добивался… – она развела руками, – невоз­можно было устоять!

– Но когда первый угар прошел, когда ты взглянула трезво…

– Да ведь не сразу же, Лена. Понемножку-потихоньку утекало и не возвращалось… Он не напивался до беспа­мятства, но как-то шалел и вылезало что-то… свинское… А протрезвится – и снова Илья Муромец.