– Найдется у вас экземпляр инструкции?

– С удовольствием! – Чугунникова вынимает из шкафа и подает Знаменскому брошюрку. – Который год ее ругают, но никто не чешется[1].

Этот раунд Чугунникова выиграла и чувствует себя уверенней.

– Ладно, на досуге… – Знаменский прячет инструкцию в папку. – А теперь еще один вопрос. На проходной отменена проверка сумок. А многие из них, я заметил, груженые.

– Ну и пусть идут! – задорно отзывается Чугунникова. – Честное слово, заслужили!

– Атмосферу это вряд ли освежает.

– Зато забор не ломают и не тащат больше. В наших условиях, Пал Палыч, таков принцип материальной заинтересованности.

– Смелая трактовка, товарищ директор.

– Я просто откровеннее других.

– Что же тогда Васькина заклеймили с его бананами?

– Так то в стенной газете! – удивляется Чугунникова. – Приезжает начальство, посторонние… Но мы-то с вами понима­ем, что в пределах нормы убыли можно свободно сгноить тонну бананов. А можно не сгноить, что труднее. У меня убыль мини­мальная, люди работают на совесть.

– Извините, Антонина Михайловна… – включается перего­ворник.

– Погоди, Зоя!.. Пал Палыч, положа руку на сердце – если кладовщик сбережет обществу тонну, я закрою глаза, что он снесет детям два кило.

– Вы готовы защищать свое мнение в открытую? На любом уровне?

– Да кого интересует мнение завбазой! – уклоняется Чугунни­кова и спрашивает секретаршу: – Что у тебя, Зоя?

– Подполковник Саковин из МВД спрашивал Знаменского.

Знаменский заметно удивлен.

– Что-нибудь передал? – спрашивает Чугунникова.

– Я записала: «Срочно явиться в комнату номер триста шесть».

В комнате триста шесть, на стуле, где недавно сидел Томин, теперь Знаменский, еще не подозревающий, какой сюрприз его ждет.

– Попрошу подробно: все, что вам удалось выяснить на базе, – говорит Саковин. – Предполагаемый криминал, возможные доказательства. Фигуранты. – Саковин кладет перед собой лист бумаги, вооружается авторучкой.

– Полной ясности пока нет.

– Это не важно. Прошу…

Тем временем Томин, взволнованный и негодующий, объясня­ется с не менее взволнованной Кибрит.

– Как чувствовала, что-то назревает, какая-то пакость! Ну как чувствовала!.. Зря за человеком не таскаются, Шурик. Если бы ты к этой слежке отнесся серьезно…

– Если бы да кабы… Что угодно мог предположить, только не такое. – Томин кидает взгляд на часы. – Бедный Паша! Уже сорок минут!

– И ты его не предупредил?

– Дал слово Саковину.

– Мало ли что! Пал Палыч хоть бы чуточку подготовился.

– Это, знаешь, палка о двух концах. А если бы Саковин учуял его подготовленность?

– Тоже верно, – вздыхает Кибрит. – Насколько я помню Женю Саковина, – через некоторое время нерешительно гово­рит она, стараясь подбодрить себя и Томина, – парень был спокойный и не вредный.

– Вредный, не вредный… Задача у него – разложить нас с Пашей на атомы и каждый изучить в отдельности.

В триста шестой комнате продолжается разговор.

– Почему, собственно, вы уверены, что Малахов не крал вагонов? – медленно спрашивает Саковин.

– У меня сложилось твердое впечатление.

Саковин выдерживает паузу и кладет на стол фотографию.

– Малахов и Томин? – изумляется Знаменский. – Они знако­мы?

– Томин отрицает. Но хотел бы услышать ваши соображения на этот счет.

– У меня нет соображений. Можно без загадок? – начинает подспудно злиться Пал Палыч.

– Хорошо. Поднимем забрало. Мы получили сигнал, в кото­ром излагается такая версия: работники базы, причастные к хищениям, установили контакт с вашим ближайшим другом. Он согласился посредничать при получении вами взятки.

Пал Палыч смотрит на Саковина, осмысливая услышанное. Обвинение настолько мерзко, что… что остается только взять себя в руки и спокойно защищаться.

– Двое поздоровались на улице. Разве отсюда вытекает, что один – посредник, другой – взяткодатель?

– Скажите, у вас есть документы, написанные рукой Малахова?

– Накладные, акты…

– Хорошо. А сберкнижка у вас есть.

– Да. Мне, как и многим в отделе, переводят зарплату в сберкассу.

– Это я знаю. А еще какие вклады поступали в последние дни? Был кто-нибудь должен вам крупную сумму?

– Нет.

– В таком случае, как вы объясните поступление на ваш счет двух тысяч пятисот рублей?

– Есть такой вклад? – спрашивает Пал Палыч ровным голо­сом.

– Поедемте в сберкассу, посмотрим вместе, – встает Саковин…

Они возвращаются час спустя.

– Садитесь, – бросает Саковин и довольно долго молча копо­шится в столе, перебирая какие-то бумаги. – Ну, Пал Палыч?

– Все это фальшивка, – отрывисто говорит Знаменский. – Провокация.

– Но деньги-то реальные, с этим приходится считаться.

– Если человеку «дают на лапу», с ним хотя бы договаривают­ся.

– А может быть, все-таки были предложения, намеки? Какая-нибудь записочка: пожалейте наших деток, отблагодарим?

– Ничего подобного не было!

– Допустим, я верю. Но это еще не очко в вашу пользу. Раз, согласно сигналу, посредничал Томин, прямой разговор с вами вовсе не обязателен.

– Евгений Николаевич, вы – следователь, и я – следователь. Ну зачем давать взятку через левое ухо? Выяснять, что у меня есть задушевный друг в уголовном розыске, налаживать с ним кон­такт, и без моего ведома… Нелепо!

– Не так уж нелепо, если учесть, что у Томина есть на базе старинный знакомый. Уже по моим, проверенным, сведениями.

– Но не Малахов же? – вырывается у ошеломленного Знамен­ского.

– Чуть легче, но тоже радости мало – подручный Малахова.

В кабинет входит секретарша.

– Вам просили передать из криминалистической лаборатории, – она протягивает Саковину запечатанный конверт.

– Спасибо. – Он достает из конверта исписанный лист. – Вот видите, Пал Палыч, по предварительному заключению, анализ почерка показал, что перевод послан действительно Малаховым. В свете этого очень неприятно выглядит ваше сегодняшнее го­лословное заявление, что Малахов непричастен к хищению. Хотя вагоны с грузом исчезли именно в его дежурство.

Еще один ушат холодной воды на голову Пал Палыча. Но пока выдержка не оставляет его.

– Надеюсь, у вас все-таки другая версия происшедшего, – твердо говорит он.

Саковин убирает заключение в папку, папку кладет в сейф, возвращается к столу и лишь после этого отвечает:

– Конечно, есть. Альтернативная версия, например, такова: проведена акция с целью вас дискредитировать и убрать из дела. – Тон его становится менее официальным.

– Так… А зачем? Я же не веду на базе следствия, Евгений Николаевич. Я не человек, от которого все зависит! Только один из проверяющих. Ну, придет другой… Должен сказать, провокация довольно бессмысленная. Или имеет другую цель.

– Все противоречия мы видим и учитываем. Они влияют на нашу позицию.

– А уж что касается Томина…

– Да будет вам вступаться друг за друга! – с чуть заметной улыбкой перебивает Саковин. – Не занимайте против меня кру­говую оборону. Над альтернативной версией нам работать вместе.

– В подобной ситуации мои права… – начинает Пал Палыч.

– Остаются прежними, – доканчивает Саковин. – Вас решено не отстранять.

– Спасибо за доверие, – сухо вставляет Пал Палыч.

– Но отсюда не следует, что можно даже вот столько успо­каиваться. Дело очень серьезно. Если вас переиграют, Пал Па­лыч…

Кибрит, глядя в зеркальце, пудрит нос, поправляет прическу. Звонит телефон.

– Слушаю… Доброе утро, Шурик… Конечно, надо обсудить на свежую голову, вчера были сплошные эмоции. Приду, только позже. Есть маленькая идея, – она кладет трубку, щелкает пудре­ницей, решительно встает.

В кабинете Саковин встречает ее радушно.

– Знаешь, был почти уверен, что ты явишься, – говорит он после приветствий.

– А то нет!

– Да, уж раз ЗнаТоКи под обстрелом… Ну, садись, садись, все равно рад. Как жизнь?

– Твоими молитвами! – с иронией, за которой слышится уп­рек, отзывается Кибрит.

– Зина, претензий не принимаю. Дельный совет – пожалуйс­та.

– Ты этого Малахова вызывал? Он-то что говорит?

– С Малаховым я решил встретиться, держа в руках оконча­тельный акт экспертизы почерка… Пойми, если он сознается, это будет уже официальное заявление о даче взятки. Я обязан немед­ленно отправлять материал в прокуратуру для возбуждения дела. А пока акта нет, можно еще много чего выяснить своими силами. Надеюсь добраться до правды в рамках служебного расследова­ния.

– Я поняла… Фотографию ты проверил?

– Да, смотрели ее ребята, – вздыхает Саковин. – Похожа на настоящую.

– Не может быть, Женя! Я зашла как раз по этому поводу. Не знаю, помнишь или нет, но уже давно Юра Зайцев доказал: если объекты совмещены искусственно, то их освещенность всегда будет неодинакова. Даже при ювелирном фотомонтаже.

– Зайцев? … Нет, не помню.

– Он потом ушел в НИИ милиции. Я тебя умоляю, свяжись, узнай, наверняка кто-нибудь делает такие исследования!

– Умолять, Зина, незачем. Что ты, в самом деле…

В кабинете Знаменского небольшая ссора – от нервов.

– Слушай, Паша, мы с тобой по уши в дерьме! – возбужденно шагая от стола к сейфу, говорит Томин. – Требуется доказать, как мы будем вылезать. А ты рассуждаешь, что ошибся в Малахове! Не интересует меня Малахов. Меня интересует, что мы будем дальше рассказывать нашему подполковнику.

– Вот этого я обсуждать не намерен.

– Ты катастрофически слаб в защите, Паша!

– Ошибаешься! Я зол как никогда и собираюсь драться! Но я отказываюсь сговариваться, как себя вести!

– Ну публика! Успели сцепиться? – входит Кибрит.

– Да Паша обижается, что мало дали. Две с половиной – ни туда ни сюда.

– За такую голову гроши! – поддерживает Кибрит, стараясь разрядить атмосферу. – Я была у Саковина. Думаю, удастся доказать, что фотомонтаж.

Друзья тотчас забывают о распрях.

– Хотел бы я знать, вместо кого приляпан любимый Пашин Малахов… Жалко, фон размыт.

– Но снимок сделан на улице.

– Со столькими людьми встречаешься – здороваешься!

– Погоди, Шурик. За тобой ходили пять дней?

– Пять.

– А ты все дни был в том костюме, что на фотографии?

– Зинаида, ты права! Ну-ка, покопаемся в извилинах…

Он задумывается, перебирая в памяти встреченных людей.

– Этот… этот… те двое… С Мишей мы постояли… потом… нет, я был без пиджака… Кому же я подавал руку на улице?.. Подклю­чить, что ли, мышечную память…

Томин встает с кресла, делает шага два, протягивает вперед руку, стараясь через жест восстановить ситуацию.

– Я там так стою? – спрашивает он Знаменского.

– Рука чуть повыше… И голову приподними.

– Значит, он более рослый…

Приняв замечание к сведению, Томин делает новую попытку.

– Убавь улыбку! – режиссирует Знаменский. – В лице, пожалуй, удивление.

– Ага… – Снова два шага вперед, рука протянута для пожатия, губы изображают полуулыбку.

– Не так охотно тяни…

– Викулов! – восклицает вдруг Томин. – Точно, Викулов! Помните такого субъекта? – спрашивает он, уже набирая номер телефона.

– Что-то знакомое.

– Алло, гостиница «Космос»? Старшего администратора. Из угрозыска. – Он прикрывает микрофон ладонью. – Вы должны помнить: с третьего курса его погнали за аморалку.

– Ах тот! – морщится Кибрит, поняв, о ком речь.

– Да-да? Старший инспектор Томин беспокоит. У меня прось­ба. Дней девять назад не останавливался у вас некто Викулов? Вера, Иван, Катерина… Да, Викулов. Жду… Нет? Спасибо боль­шое. – Он разъединяет и набирает внутренний номер, бормоча: – Позвони ему в «Космос»! То-то он бесконечно тряс руку… Аркаша? Я у Знаменского. Проверь срочно: Викулов… – Томин огля­дывается на своих: – Леша? Леня?..

Знаменский подсказывает:

– Леонид.

– Викулов Леонид, плюс-минус год – мой ровесник, учился со мной в институте, стало быть, прописан. Жду. – Он кладет трубку.

– Шурик, да как он может быть связан с этой историей? – сомневается Кибрит.

– Пока не знаю. Но чего не бывает. Уж если Паша начал взятки брать… Нет, ну чем приходится заниматься! Доказывай, что ты не верблюд!

– Ладно, – останавливается Знаменский. – Настройся на чисто профессиональную реакцию: где, кому мы прищемили хвост? Иначе не разберемся.

– Ну ты-то поперек горла базовским комбинаторам. А я уж думал-думал… Единственный вариант – обидел Шишкина. Не­дооценил Сеньора Помидора. Есть такой рыночный делец.

– Нет, ничего не понимаю. Против кого же удар? Против тебя или против Пал Палыча?

– Думаешь, мы понимаем? Это вопрос века, Зинаида. Если против Паши – зачем приплели меня? Если против меня – при чем тут Паша?

– Скорей, все-таки Пал Палыч на прицеле. Тебе отвели роль посредника, а взятка-то – ему.

– Заметь, Паша, все тебе: и честь и деньги.

– Если в прорези я – необъяснима слежка за тобой. Ведь я едва появился на базе, ровным счетом ничего еще не раскопал, а за тобой уже ходили.

– Значит, вопрос остается открытым, – вздыхает Кибрит. – Голова кругом: у тебя враги на базе, у тебя – на рынке. Но они же вас объединили! Выходит, они против вас тоже объединились?

– Выходит, враги общие.

Долго еще они прикидывают так и сяк. Шишкин, Малахов да Васькин, да еще Викулов… Как их увязать? Чем?

Наконец звонит Аркадий. Среди Леонидов Викуловых пригод­ного возраста есть врачи, спортивный тренер, целых почему-то пять фармацевтов … и вдруг Томин кричит:

– Стоп! Вот это – совершенно прелестно! Спасибо! Паша, он бригадир грузчиков на твоей бандитско-фруктовой базе.

– Викулов? – ахает Кибрит.

– Да. Мы на верном пути. Там и там – огурчики-помидорчики. Шишкин, видно, с базой… – Томин замком сцепляет руки. – Лично мне задача ясна. Вплотную заняться Шишкиным и разведать стиль жизни Викулова. С тремя курсами юридического он там у них небось подпольная служба безопасности.

Знаменский предостерегающе поднимает палец:

– Вот он – твой старинный знакомый. Ты понял? Держись от Викулова на пушечный выстрел. Если ты с ним вздумаешь встре­титься, а Саковин узнает…

– Да, пожалуй, ссылкой на любознательность не отделаешься. Понял, остерегусь… Ну вы мне – ни пуха, а я вам – как полагает­ся, и ушел. Привет!

Томин стремительно выходит. Кибрит оборачивается к Зна­менскому:

– Кажется, немного просветлело, а?

– Совсем немного. Мы не разгадали главного: цель? На кой шут убирать со сцены следователя Знаменского? Рассердится народный контроль и вместо меня троих пошлет!

– Этого они могут как раз не понимать. Ты слишком напористо пошел – испугались, что опасен, и начали огород городить.

– О-хо-хо… Они там та-ак все понимают!.. Ну тем более – надо работать. Выкроишь часок?

– По линии криминалистики?

– Да, я тут приволок кое-какие документы. – Пал Палыч достает из шкафа кипу толстых бухгалтерских подшивок с много­численными закладками.

– Батюшки!

– Не экспертиза, Зиночка, не пугайся. Просто посмотри. Очень нужно!

Кибрит печально усаживается за стол.

– Голубые закладки – это акты о недостачах. – Знаменский раскрывает подшивки и показывает: – Тут то и дело встречается фамилия Старухин.

– Вижу.

– Приглядись тренированным оком: действительно подписи учинены одной рукой? Может, фальшивки?

– Сам-то куда?

– Сгоняю на базу. Спрошу все-таки подлеца Малахова, за что он мне деньги платил. Пусть в глаза скажет!

Непонятно, как сыщики прошлого обходились без телефонно­го кабеля? Нет, правда, попробуйте себе представить. Совершен­но немыслимо…

– Девушка! Междугородная! – кричит Томин. – Не разъеди­няйте, пожалуйста, человека пошли искать!..

Некоторое время он ждет, но вот обрадованно встрепенулся.

– Алло, товарищ Панко! Майор Томин приветствует. Не забы­ли?.. Здравствуйте-здравствуйте. Живы-здоровы?.. Какая-нибудь у вас там клубника для базара не поспела? Только цветет? Ну тогда редиска, не важно. Мне очень надо, чтобы вы приехали… Да, по поводу Шишкина, но история приняла неожиданный оборот. Скажите, вы помните в лицо тех, кто прогонял вас с черешней?.. Прекрасно. Тогда убедительно прошу… Договорились, буду встречать.

У стены склада четвертого цеха греется на солнышке какой-то человек в рабочих брюках. А на железнодорожных путях стоит несколько полуразгруженных вагонов с длинными парниковыми огурцами.

– Почему все открыто, а товар не принимают? – спрашивает подошедший Знаменский, окинув взглядом эту картину.

– А? – сонно откликается человек. – Мне покараулить веле­ли.

– Где Малахов?

– Не знаю, это Васькина товар. Они все там. – И он машет в сторону конторы, стараясь отвязаться от Знаменского, мешаю­щего дремать.

В конторе вокруг стола расположились Васькин, Лобов и один из перекупщиков с рынка, который участвовал в избиении Панко. На столе – бутылки из-под водки и остатки немудреной, на скорую руку закуски.

Лобов с виду трезв, Васькин – навеселе, перекупщик изрядно «нагрузился» и очень доволен жизнью. При виде Пал Палыча он не проявляет никакого беспокойства: не знает, кто это.

– А я ему: ты с нами не носил, ты с нами не таскал. Законно? – продолжает он содержательную беседу.

Его не слушают. Лобову неловко, он встревожен и старается замаскировать это усиленной вежливостью: вскакивает навстре­чу Знаменскому, говорит «здрасьте» и остается скромно стоять в стороне. Васькин неприятно поражен появлением следователя, а в первый момент и испуган. Но испуг быстро переходит в наг­лость. Потянулся было убрать с глаз долой бутылку, но подержал за горлышко и оставил на месте.

– Общий поклон, – неприветливо говорит Пал Палыч.

– Опять к нам? – буркает Васькин.

– Ну чего ты? – благодушно замечает парень, обиженный за гостя. – Налей человеку! Садитесь, не брезгайте!

– Разве ваша смена? – спрашивает Знаменский Васькина.

– Заболел Ваня. Перенервничал. Пришлось подменить. А у нас тут… пир во время чумы. Присоединяйтесь. Чума – ваша, закуска – наша.

Перекупщик охотно смеется.

Запланированный разговор с Малаховым сорвался, но, похоже, Знаменский не напрасно приехал.

– Я вам не начальство, но все же – что это значит?

– Обеденный перерыв. Ну и освежились малость с горя. Опять недогруз у нас.

– Кто этот товарищ? – указывает Пал Палыч на перекупщи­ка.

– Да… от общественности. Откликнулся помочь при составле­нии акта.

– Не вы ли легендарный Старухин?

– Не-ет, – тянет парень, туго начиная что-то соображать. – Я обыкновенный.

– Он с соседней автобазы, – говорит Васькин. – Феоктистов он.

– Ну да… Я вообще случайно зашел… – бормочет парень и икает.

– И этот гражданин удостоверяет у вас факт недостачи груза?

– Да он в порядке был. Как, Лобов?

– В полном порядке, – торопливо подтверждает Лобов. – С одной рюмки вдруг повело…

– Ты иди отдыхай, – советует Васькин парню со значением.

Парень начинает выбираться из-за стола.

– У товарища есть с собой какие-нибудь документы?

– Зачем? – нахальничает Васькин. – Мы его знаем, не сомне­вайтесь.

– Дайте мне акт.

– По четырем вагонам пять тонн тю-тю, – «сокрушается» Васькин, подавая акт. – Всякую совесть поставщик потерял!

Пока Знаменский просматривает акт, парня подхватывает и уводит Лобов.

Знаменский звонит:

– Антонина Михайловна? Я на складе у Васькина. В руках держу акт недостачи, который вызывает у меня большие сомне­ния… Потому что за бутылкой. Так называемый общественник лыка не вяжет… Да-да! Прошу прислать представителей для второй проверки. И пусть наш товарищ из народного контроля подойдет тоже… Сейчас направлюсь в бухгалтерию, затем к вам. Все.

Васькин язвительно усмехается следователю в спину: валяй, мол, суетись, меня не ухватишь, не проглотишь.

Той же позиции он держится, представ перед разгневанной Чугунниковой:

– Да ничего он не сделает. Пускай хоть с ружьями оцепляет! Хоть сто раз перевешивает! Сколько по акту не хватает, столько и не хватит.

– Увез уже?

– Конечно, скинул. Что я – маленький?

– Опять в рабочее время прикладываешься! От тебя за три метра… – машет Чугунникова ладонью перед лицом.

Васькин немного отодвигается.

– Ну, поддатый. А если я вторую смену подряд? Не железный. Могу принять для бодрости?

– Да не при следователе же!

– Да кто его знал, что он заявится! Никак не должен был прийти. Он уже, Антонина Михайловна, предмет с того света. Викулов тут…

Чугунникова протестующе поднимает руку.

– Не желаю ничего знать! Оставь при себе. Уж нас с тобой черт веревочкой повязал, а остальные меня не касаются.

– Ничего тебя не касается, живешь за мной без забот. А ругаешься.

– Без забот?! Думаешь, легко распланировать загруженность цехов, чтобы тебе дефицит шел, а другим – свекла с морковью?! И все вроде бы случайно, естественно. Думаешь, со мной не пыта­лись поговорить: дескать, Антонина Михайловна, трудно на од­ной естественной убыли. И с уголка стола уже, подлец, конвертик двигает.

Васькин проявляет живейший интерес:

– А ты?

– Возмущаюсь! – с ноткой горечи отвечает Чугунникова. – Даже грожусь в обэхаэсэс позвонить. Потом, конечно, прощаю. Он забирает конверт и уходит. Рад, хоть естественку не отняла.

– Умная ты баба, Антонина Михайловна! – восхищается Вась­кин. – Так и надо. Нечего распускать, все разопрут, – он подмигивает. – Нам не останется. Если б ты на меня еще ласково глядела…

– Васькин!! Ты совсем пьян?! Разговорился! – Чугунникова оскорблена даже больше, чем показывает. – Пока народный контроль не ушел, замри! Считай, это приказ.

– Легко сказать! Они, может, полгода торчать будут, ты мне оброк скостишь? Не скостишь.

– И так перебьешься. Это Петр Иванович покойный все в железку просаживал, а у тебя небось кубышка битком.

Васькин даже забывает свою мужскую обиду:

– У меня – кубышка?!

– А куда ж ты деньги деваешь? Второй семьи нет, все домой тащишь.

– Да ты посчитай, во что мне этот дом обходится! Кооператив построил. Полсотни метров. Пятьдесят на четыреста – сколько? Двадцать тысяч. Дальше. Ездить надо? Тачка, гараж, то крыло, то резина. Жена с дочками. Чтобы зимой попки не мерзли, тулупчи­ки надо? Три по куску. Себе надо – еще кусок. Шапочки добавь, сапоги, шарфы из «Березки». Это тебе минимум пять без демисезона и всяких там сережек, только тело прикрыть. Они одних джинсов по сто пятьдесят сколько истаскали. За ними все посчи­тать – уже под сорок потянет. А это мы с тобой еще квартиру не обставляли.

– Была я у тебя. Ничего особенного, не красное дерево.

– Ну и сколько?

– Тысяч шесть.

– Семь с полтиной. Без ковров и люстры. А я еще садовый участок взял. Избушку леплю. Чтобы воздухом дышать, без вся­ких излишеств. Знаешь, почем за все дерут? Да я еле концы с концами свожу! Недавно приличную музыку в комиссионке на­шел, девки одолели. Так, честное слово, бегал по людям, четыре тысячи занимал до получки!

– Как же ты жил, когда в школе работал? – насмешливо спрашивает Чугунникова.

Васькин отвечает не сразу, с каким-то тягостным удивлением и грустью.

– Знаешь, лучше… Сам не пойму… Вроде ничего и не нужно было…

Его прерывает переговорник:

– Антонина Михайловна, вы распорядились, чтобы я не давала вам пропускать бассейн.

– Спасибо, Зоенька. Где-то в бухгалтерии Знаменский. Пре­дупредите, что через тридцать минут уеду… Вот что, Володя! – обращается она решительно к Васькину. – Зарвался ты! Всякий страх потерял. На тот факт, что ты в присутствии товарища из органов позволил себе быть в нетрезвом виде, я как руководитель обязана отреагировать. Завтра будет приказ. Сниму тебя с Доски почета.

Васькин искренне пугается:

– Да что ты, Антонина Михайловна?! Да за что же?!.. То тринадцатую зарплату срезала, а теперь уж совсем…

– Нужна тебе тринадцатая! У тебя и четырнадцатая, и двадца­тая в кармане.

– Да ведь не рублем единым жив человек! Ты же меня на позор…

Секретарша докладывает:

– К вам Знаменский.

– Проси.

Входит Знаменский и Васькин поднимается, расстроенный и злой.

– Можете идти, товарищ Васькин, – начальственно произно­сит Чугунникова. – Надеюсь, вы сделаете надлежащие выводы из нашего разговора.

Знаменский провожает его любопытным взглядом.

– Садитесь, Пал Палыч.

– Никак не добьюсь толку в бухгалтерии, Антонина Михайлов­на. Вместо детальной расшифровки, о которой мы договаривались, мне выдали до того общую бумажку… Практически она ничего не отражает.

– То, что вы хотите получить, Пал Палыч, требует людей более высокой квалификации, чем мои девочки. Уже на уровне ревизо­ра КРУ Министерства финансов.

– Простите, требует желания и честности!

– Запишем в коммюнике нашей встречи, что стороны обменя­лись мнениями по данному вопросу, – заявляет Чугунникова. И сразу меняет тон на юмористически-кокетливый: – В ваших глазах я угадываю вопрос: что за фрукт такой – Чугунникова? Почему ничего не боится? Или притворяется Чугунникова?

– Притворяетесь. Но немножко.

– О, совсем капельку, Пал Палыч! Я действительно не боюсь. Ведь на базе нет кочна капусты, луковицы нет, за которую я лично отвечаю. Вся материальная ответственность – на кладовщиках. Это их картошка, их апельсины, их виноград, у меня – телефон и вот, – поднимает авторучку. – Все.

– Может быть, базе вообще не нужен директор?

– Нет, ну какую-то пользу я приношу, – смеется Чугунникова. – Вот пробила оборудование для длительного хранения – это мое дело. А следить, чтобы при разгрузке лишний ящик не разбили… – пожимает плечами. – У вас что-нибудь еще? А то я собираюсь…

– Да, еще. Почему в середине месяца Васькин принял партию черешни? Четвертый же цех специализированно овощной.

– Вероятно, склады были забиты, Пал Палыч. Приняли, где нашлось место. А в какой связи?..

– Меня заинтересовало крупное списание в те же дни.

– И сколько списали?

– Почти шесть тонн. Грубо говоря, две машины черешни. Две машины, которые, похоже, и свезли на рынок конкуренты Панко. Даты совпадают в точности.

– Ну, грузчики у Васькина привыкли со свеклой, она не бьется. А вообще-то шесть тонн – мелочовка.

Знаменский говорит негромко, но видно, что «взорвался»:

– Шесть тонн – мелочовка. Две мелочовки – двенадцать. Четыре мелочовки – двадцать четыре. Так что все можно списать. По мелочовке. И вы ни за что не отвечаете? Нет, не пойдет, Антонина Михайловна!

– Посмотрим, посмотрим… Извините, мне пора. – Чугунни­кова встает, дружелюбно протягивает руку. – Дорогой Пал Па­лыч, я сама кровно заинтересована в вашей работе. Но не спраши­вайте с нас невозможного. В сфере возможного всегда к вашим услугам.

– Спасибо. В сфере невозможного мне ваши уже устроили.

– Простите, не понимаю?

– Рад, если так.

В контору, где туча тучей сидит Васькин, входит Малахов.

– Котя, я пришел. Оклемался.

– Ну, молодец, – безрадостно отзывается Васькин.

– А ты что? Не в себе?

– Схлопотал… от дорогой начальницы.

– Ой, Котя! Никакого тебе покоя нет! – переживает Малахов.

– А, гори оно все!.. – Васькин, подойдя к двери, выглядывает, нет ли кого поблизости, запирает дверь на ключ. – Давай позанимаемся!

Малахов достает из шкафа спрятанную гитару. Занятия прохо­дят в тайне.

Неуклюже Васькин обхватывает гитару большими руками, долго прилаживается, пробует одну-другую струну. Малахов наблюдает за ним сочувственно, почти жалостливо.

– Ну, давай, – решается Васькин и старательно берет несколь­ко аккордов:

«Надежда – мой компас земной…»

Малахов тихонько мелодично подтягивает. На лице Васькина напряжение, он сбивается и фальшивит.

– Как-то ты ее не так, Котя… не так держишь. Ты не дави, ты играй! Вот, – Малахов забирает гитару, привычно наигрывает мотив. – Эту руку так, эту так. И ласково, понимаешь, ласково.

– Глядеть-то оно просто…

Васькин в поте лица одолевает несколько музыкальных фраз и снова фальшивит.

– Ну, никак! – горестно удивляется он.

– Ничего, Котя. Сегодня не в настроении… – Малахов утеша­ет, понимая, что сейчас Васькину очень нужна песня. Душа про­сит.

Квартира Чугунниковой обставлена мебелью послевоенных лет. Ковры, люстра, вазы – все очень добротное, но старомодное. А из современных вещей – только большой цветной телевизор. На стене увеличенная фотография, где Чугунникова в молодости снята под руку со статным мужчиной лет сорока, в мундире с генеральскими погонами.

На диване лежит дочь Чугунниковой – Лена. Услышав, что хлопнула входная дверь, она отворачивается к стене.

– Как приятно видеть тебя дома, – заглянув в комнату, гово­рит Чугунникова. – Если не заболела.

– Нет.

Чугунникова скидывает плащ, снимает туфли.

– Поругалась со своим мальчиком? – спрашивает она из коридора.

– У «моего мальчика» есть имя, и ты его знаешь.