Ольга Лаврова, Александр Лавров

Из жизни фруктов

При московских рынках (не при всех) есть небольшие гостини­цы. Не то что второразрядное – десятиразрядное пристанище для тех, кто привез товара не на один день.

И вот с утра в коридоре такой гостиницы появляются трое здоровых парней и четвертый, тоже не хилый, которого назовем по фамилии, поскольку он будет фигурировать в последующих событиях; это Шишкин.

Парни деликатно стучат в номер.

– Входите, не заперто, – доносится мужской голос.

Компания входит, затворяя за собой дверь, и в номере с места в карьер завязывается потасовка.

– Да вы что?!

– А вот что! Счас поймешь!

– За что, ребята?..

Пожилая женщина опрометью кидается прочь. Выбегает из подъезда, суматошно дует в милицейский свисток, кричит в прос­транство:

– Помогите! Люди добрые, помогите!

Немногочисленные «добрые люди», приостановившись, глазе­ют издали.

Спугнутые свистком, вываливаются те четверо, видят, что свистит всего-навсего дежурная, испуганно умолкшая при их появлении.

– Поймала, мамаша! – усмехается Шишкин. – Держи-хватай! – И парни неторопливо направляются к стоящему неподалеку «Москвичу». Шишкин вразвалку шагает последним.

Набравшись храбрости, дежурная пускает еще одну дрожащую трель. Шишкин раздраженно оглядывается, и ненароком оказав­шийся поблизости Томин успевает его перехватить.

– Чего лезешь не в свое… – начинает Шишкин, но осекается при виде удостоверения.

А парни, собравшиеся было на выручку, пушечно хлопают дверцами, и «Москвич» рвет с места. Томин, проводив взглядом заляпанный грязью номер, поворачивается к Шишкину.

– МУР, значит? – не слишком испуганно произносит тот. – Тогда, конечно, в своем праве. С МУРом кто спорит…

– Что тут?

– Ничего особенного…

– Ничего особенного, да? – восклицает дежурная. – Ни за что ни про что кинулись человека бить!

– Мамаша, побереги нервы.

– Заявились в гостиницу… слышу крики…

– Пошли, – командует Томин, перехватывая руку Шишкина повыше локтя.

Дурацкий характер: на кой шут старшему инспектору зани­маться разбирательством драки, да еще в выходной? Но автома­тика срабатывает – что называется, не проходите мимо. Знал бы он, сколько неприятностей навлечет на свою голову!

В отделении милиции, куда доставлены Шишкин и побитый Панко, взъерошенный, со ссадиной на скуле, Томин ведет разби­рательство с участием дежурного милиционера.

– Спекулянт, товарищ майор! – возмущается Шишкин. – Дерет с рабочего человека без зазрения совести!

– Я сам рабочий человек! – срывается на крик Панко.

– Нет, вы поглядите, а? Ворюга он, вот кто!

– Давайте поконкретней.

– Вполне конкретно. Я даю пятьдесят одной бумажкой. Он отходит якобы разменять. Возвращается и сует сдачи восемнад­цать рэ.

– Не слушайте, вранье!

– Погодите, товарищ, – останавливает Панко дежурный. – Надо по очереди.

– Да ты уж помолчи, барыга, – подхватывает Шишкин. – Я ему это, говорю, что? Где остальные деньги? Отваливай, говорит, не заслоняй товар. Я – культурно между прочим – забирай, говорю, свою черешню, чтоб те подавиться. Давай полста назад. А ты ж, говорит, четвертной давал. Представляете, товарищ майор? Заткнись, мол, и отваливай по-тихому. И смотрю – верите, нет? – справа-слева уже группируются. Сподвижники в халатах. За мои же трудовые еще вывеску, гляди, попортят. Чего будешь делать, товарищ майор. Дал задний ход…

Панко от негодования утратил дар речи.

– Кто-нибудь видел, какой купюрой вы платили? – интересу­ется Томин.

– А как же. Старушка как раз приценялась, все видела!

– Может подтвердить?

– Где ее на рынке сыщешь? Небось с испугу от ихних цен ноги в руки. Нет у меня свидетелей, чтоб официально его притянуть. Но снести не могу. Это ж издевательство, товарищ майор, пра­вильно? Ну и позвал своих ребят. И весь сюжет… По справедли­вости не со мной надо разбираться, а с этой спекулянтской рожей. По семь рубликов за килограмм, а? С ума можно спятить!

Цифра производит неблагоприятное впечатление. (Напоми­наем, читатель, иные времена, иные мерки.)

– Да-а, частный сектор… – кривится дежурный.

– Скажешь, опять вру? – вдохновленный невольной поддерж­кой вопрошает Шишкин. – Подлюга!

– Что происходит?! Кого хулигански избили?! Теперь при вас оскорбляют, а вы потакаете? – орет Панко.

– Я в получку семьдесят несу, – наседает Шишкин, – семьде­сят! А он их из столицы чемодан попрет, кровосос!

– Можно поспокойнее? – прерывает его Томин. – И вы тоже, – оборачивается он к Панко. Снова Шишкину: – Значит, доку­ментов никаких при себе?

– Не в загс шел, чтобы с паспортом.

– Данные проверим по адресному, – говорит дежурный и кивает помощнику, сидящему за перегородкой. – Проводи граж­данина, пусть обождет.

– Теперь с вами, – продолжает дежурный, когда Шишкина увели. – Стало быть, со вчерашнего дня торгуете черешней. По семь рублей за килограмм.

– Это к делу не относится. Почем да сколько – забота моя!

– Бывает, и наша, гражданин Панко. Бывает. Вы родом-то с-под Курска?

– В паспорте написано.

– Место работы?

– Изучайте, пожалуйста, – Панко извлекает справку, разгла­живает и кладет на стол. – У меня отгулов пять дней. Меня кооператив выделил ехать…

– Справок этих мы видели-перевидели. На базаре у всех справ­ки. Пачками.

– А что если мы сейчас свяжемся с Курском? – заглянув в справку, спрашивает Томин, испытующе глядя на Панко.

Знаменский идет по коридору учреждения, где во всей атмос­фере чувствуется солидность: на полу ковровая дорожка, двери кабинетов на порядочном расстоянии одна от другой. Знаменс­кий открывает ту, где на табличке значится: «Заместитель пред­седателя Комитета народного контроля».

Секретарша отрывается от машинки.

– Пожалуйста, Петр Никифорович у себя.

Через двойные двери с тамбуром Знаменский входит в кабинет.

Петр Никифорович встает, здоровается, приглашает сесть и сам садится уже не за письменный стол, а напротив Пал Палыча в кресло. Передвигает телефон, чтобы можно было дотянуться.

Дальнейший разговор то и дело прерывается звонками, и каждый раз зампред извиняется, прежде чем снять трубку. С Пал Палычем он приветлив и прост, но это простота крупного руководите­ля, в повадке и интонациях ощущается огромная власть, которой он обладает.

– Начальство вам объяснило причину?

– Да, Петр Никифорович.

– Не возражаете поработать с нами? – Вопрос шутливый, ответа не требует, да зампред его и не ждет, а обменивается с собеседником беглой улыбкой. – Время от времени мы включаем следователей в наши комиссии. Как юристов – на правах осталь­ных проверяющих. Вашей базой заведует, – зампред бросает взгляд на записи, – Чугунникова Антонина Михайловна. Для начала попрошу взять на себя две задачи. Первая – сомнитель­ный эпизод с исчезновением трех вагонов овощей.

Его прерывает телефонный звонок.

– Извините. Да?.. А вы держитесь четко: нам нужны не эмо­ции, а объяснения. Другой позиции не будет. Всего доброго… И второе, что важно для оценки дел на базах вообще, – продолжает зампред тем же тоном, что и прежде, мгновенно вернувшись к теме разговора со Знаменским. – Есть люди, которые создают трудности, чтобы их преодолевать. Мне бы хотелось… Телефонный звонок.

– Извините. Да?.. Поддержу, с удовольствием… Давай… Что у овощников есть трудности – понятно. Но вы должны разобрать­ся; изживаются эти трудности или, напротив, их холят и лелеют, чтобы ими прикрыть недостатки в работе. А возможно, и злоу­потребления.

– Все понял, Петр Никифорович.

– Когда приступите?

– Прибыл в ваше распоряжение десять минут назад.

Тем временем продолжается разбор драки в отделении мили­ции. Томин, только что разговаривавший с предприятием Панко, кладет трубку, слегка сконфуженный.

– Теперь убедились? – Панко успокоился.

– Убедился… Садовый кооператив действительно поручил Панко реализовать ягоду на рынке, – говорит Томин дежурному. – Собираются на вырученные деньги коллективную теплицу строить.

– Во-он… Выходит, обознались… Ну, извиняемся, бывает.

– Да, товарищи милиция. Против частного сектора у всех предубеждение! А почему, я спрошу? Что мы у кого отнимаем! Только даем. Из ничего чего делаем. На нашем вот месте одни кочки росли. А теперь сады? Плохо?

– Отчего же. Хорошо, – вынужден согласиться дежурный.

– А рядом, между прочим, деревня запустела! – возбуждается Панко. – Мы землю окультуриваем. Что вырастет – все польза. Либо сами съедим заместо магазинного, либо кто-то тоже на доброе здоровье съест.

– Есть опасность такая – рецидив психологии, – входит во вкус беседы дежурный.

– Это понятно – рецидива мы боимся. А что люди от земли отвыкают – не боимся! Иные как живут: отработал и загорает на природе, магазинную картошку на костре печет, колбаской из гастронома закусывает. После него – кострище да битые бутыл­ки. Я бы этих дачников… По мне, если есть какой клочок – хоть грядку, да вскопай, чем небо коптить! Но я за лопату – а общество уже, пожалуйста, косо смотрит!

– Ну, это прошло. Копайте. Все «за». Против, когда больно уж наживу качают.

– Опять поспорю. Вникнуть – откуда нажива?

– От продажи излишков.

– Так. А откуда излишки?! Работал больше – вот откуда! А кто те излишки съел? Империалисты?

– При чем империалисты?

– Именно что свои съели, советские. Теперь – зашуршал лишний рубль. Куда он денется? В магазин снесут. Рояль ли купят, насос для колодца – все одно государству отдадут. Так?

– Да вроде и так… А какая деревня-то запустела? По назва­нию?

– Орловка деревня.

– Я ведь тоже с-под Курска, – со смущением произносит дежурный. – Да… Одно скажу – цена у вас немилосердная.

– Цена дорогая, это да, – вздыхает Панко. – Но у совхозов себестоимость – своя, у нас – своя. Мы же все руками. Да еще не умеем. Тяпки пудовые. Или навоз, скажем, – где он? Помощь нужна, товарищи. Может, частник-то сейчас новую форму жизни создает: умственный труд с физическим. Как, товарищ майор? – обращается он к Томину.

– Я не философ, я сыщик. И как сыщика меня интересует, за что вас били. Обознаться могли?

– Н-нет. Я один на рынке с черешней стоял.

– Пятьдесят рублей, я понимаю, это выдумка. Однако что-то они против вас имеют.

– Шишкина этого первый раз вижу.

– А остальных?

– Двоих – вчера.

– Вчера?

– Столкновение случилось. Я только подъехал – они к маши­не: «Двигай, дядя, на другой рынок, здесь тебе места нет». Я говорю, чем шутки строить, помогите разгрузиться. Думал, они к этому клонят, – поясняя, Панко трет палец о палец. – «Нет, говорят, проваливай». А шофер-то мой… тихий парень, но в кабине не помещается. Посмотришь – страшнее войны. Как он полез наружу – их ветром сдуло.

– И среди сегодняшних они были?

– Да.

– Перекупщики, товарищ майор, – уверенно говорит дежур­ный.

– Они предлагали вашу черешню взять?

– Нет… Да я бы и не отдал, между прочим.

Через день Томин заглядывает к директору рынка. Все дово­дить до конца – тоже автоматика. Директор – седой человек, подтянутый и точный в движениях, разговаривает с Томиным у широкого окна, откуда видна толчея в торговых рядах.

– Шишкина оформили по мелкому хулиганству.

– Да, мне доложили, – не удивляется директор.

– Может быть, вам известно и кто остальные трое?

– Точно не известно, но… понятно.

– Перекупщики?

– Видимо, да.

– Но потерпевший никому не составлял конкуренции: другой черешни на рынке не было.

– На следующий день появилась. Наше хранилище приняло две машины.

– Так. Заранее знали и держали место. Сегодня она в продаже?

– Разумеется.

– Иду посмотреть, кто торгует. Составите компанию?

За прилавком Панко взвешивает небольшую горку черешни, ссыпает в целлофановый пакет, протянутый покупателем, получает деньги. На ценнике перед ним – «6 руб. 50 коп». – А рядом еще двое с черешней. Ягода чуть покрупнее, на ценнике стоит – «7 руб».

Томин окидывает продавцов пристальным взглядом. Дождав­шись, пока покупатель отойдет, обращается к Панко:

– Добрый день.

– Здравствуйте… – Панко машинально оправляет халат и, не зная, что сказать, начинает неумело сворачивать газетный кулек. Томин берет за черешок ягоду, пробует.

– Мм… Красота!

– Хорошая? – интересуется женщина, колебавшаяся, у кого купить – А то мне в больницу.

– Во рту тает.

– Свешайте полкило, – решается покупательница.

Пока Панко «с походом» накладывает черешню, Томин обора­чивается к его семирублевому конкуренту.

– А ваша откуда?

– Полтавская, полтавская. Попробуйте, – откликается прода­вец с подчеркнутым радушием.

– Пресновата будет, – констатирует Томин, после тщатель­ной дегустации и этим авторитетным замечанием побуждает еще кого-то предпочесть Панко. Директор наблюдает с усмеш­кой.

Томин снова придвигается к Панко.

– Знакомых не видно? – показывает глазами на соседа.

– Нет.

– Ну успеха вам! – И с сожалением говорит директору. – Не те.

– Тех здесь и не будет. Пойдемте, объясню.

Разговор продолжается в пустых рядах.

– Я распорядился, чтобы они убрались с рынка.

– Вот что… Подальше от меня?

– Нет, это дисциплинарная мера. На базаре нравы, конечно, базарные, но четверо на одного – уже чересчур.

– Чисто показной жест. Ваши перекупщики уйдут на другой базар, а те перекочуют сюда!

– Надеюсь. Буду огорчен, если этого не случится.

– Вы… откровенны.

– Оставьте саркастический тон. Перекупщик по-своему ну­жен.

– Тогда нужен всякий спекулянт, и зря мы их сажаем!

– Давайте поговорим спокойно, инспектор. Рынок – место для торговли, кусок пространства с прилавками. Мой долг, чтобы на это пространство доставляли продукты. Но мне никто не обязан доставлять. Мой поставщик в массе неорганизованный частник, колхозник, рабочий, много пенсионеров. Имеют они возможность сами стоять в рядах?

– Вероятно, не всегда.

– Далеко не всегда! Привезет человек товара на недельную торговлю, а свободен два дня. Да еще рвется магазины обегать, деревенские заказы выполнить. Он охотно сбывает пусть дешевле, но оптом.

– Все это ясно, но…

– А ясно вам, инспектор, что рынок не способен предложить частнику выход? Мы не можем никоим образом приобрести его творог или редиску. Я бы с радостью отдал часть пространства Центросоюзу. Пусть кооперация скупает на комиссионных нача­лах.

– Так отдайте!

– Если б я ушел в отставку генералом, а не полковником, то, возможно, решал бы сам подобные вопросы.

– А пока предпочитаете терпеть племя паразитов.

– Давайте уж совсем закроем рынок! – прерывает директор. – Неровен час, кто наживется!

– Ладно, товарищ полковник, кончим спор. Что вам известно об арестованном?

– Кличка «Сеньор Помидор». Старшина перекупщиков на нашем рынке. А по слухам, в курсе ситуации и на остальных. На одном, допустим, огурцов целый рад, а на другом разбирают последние килограммы. Шишкин дирижирует: машина, не разг­ружаясь, едет туда.

– Поле-езный человек!

– В своем кругу большой человек, знаете ли… – Звучит это почти как предостережение.

Из здания народного суда выводят группу арестованных за мелкое хулиганство. Рядом стоит «автозак», куда их должны погрузить. Первым идет Шишкин. Взгляд его задерживается на стоящей неподалеку телефонной будке.

– Начальник, – обращается он к конвоиру у машины, – дозволь позвонить!

– Не положено, – отзывается тот довольно благодушно – мелкие хулиганы не убийцы, с ними можно либерально.

– Ну будь человеком – два слова. Птицы дома второй день не кормлены, понимаешь, нет? Жена не знает кого чем.

– Не положено.

– Да ведь передохнут! А разве они виноваты, что я подрался? Ну, браток, будь человеком! Что я сделаю? Мне следы преступле­ния заметать не надо, сообщников предупреждать – тоже. Ну?

– А какие птицы? – смягчается конвоир.

– Кенары, щеглы. Да еще попугай. Веришь, нет? – за двести рублей!

– Ну только мигом давай.

– Два слова! – Шишкин бежит к будке, в которой разговари­вает пожилая женщина. – Мамаша, арестованному без очереди!

Шишкин закрывает дверь будки и набирает номер.

– Коля, я говорю… Пять суток… Смеешься?! – стервенеет он. – Я тоже смеюсь. Шишкину – пять суток! Пять лет – возьму. Десять – возьму. Но чтоб с меня мартышку делали! – голос его пресекается от бешенства.

Последний из арестованных влез в «автозак». Конвоир подхо­дит к кабине, дает короткий гудок.

– Иду! – кричит Шишкин, приоткрывая дверь будки и снова в трубку. – Все понял? Действуйте! Я ничего не пожалею! На всю жизнь Шишкина запомнит! – он вешает трубку и бежит к маши­не. – Спасибо, начальник!

В ветхую избушку у ворот плодоовощной базы входит Знамен­ский.

– Из какой организации? – равнодушно спрашивает вахтер, крошечный старичок в сползающих на нос очках.

– Управление МВД. – Знаменский предъявляет удостовере­ние, но старичок не смотрит, а вникает в список у себя на столике.

– Вроде ваших сегодня нет… На капусте вот из Консерватории, на картошке – медицина… и эти грузят … кибернетики. Ваших нет.

– Я не овощи перебирать. Проверку веду, понимаете?

Вахтер окончательно теряет интерес.

– А-а… тогда пожалуйста.

Знаменский идет по территории, посматривая по сторонам: на длинные бетонные бункера хранилищ, переваливающиеся из ямы в яму грузовики с надписью «Овощи», на грязные дороги и группу то ли кибернетиков, то ли музыкантов, орудующих лопа­тами около одного из складов. Какой-то человек, завидя Зна­менского, боком-боком подается в сторону, избегая с ним встречи.

…В просторном, дорого обставленном кабинете со Знаменским беседует заведующая базой – Чугунникова, женщина оживлен­ная, деловая, решительная, руководящая. Этакая мать-командирша. Взгляд цепкий, умный, улыбка располагающая. Со Зна­менским она держится приветливо и несколько покровительст­венно.

– Привыкла, Пал Палыч, девятый год ворочаю. Ну, конечно, забот в моем хозяйстве хватает: материальные ценности на руках, техника, люди…

– Включая медиков и кибернетиков.

Чугунникова добродушно отмахивается.

– С ними-то просто… Да, так о пропавших вагонах. Я, честно говоря, не вникала в подробности. В объеме нашего оборота, Пал Палыч, три вагона – мелочевка.

– Да ведь апрельские помидоры, Антонина Михайловна. Не августовские!

– Все равно укладывается в нормы естественной убыли.

– Допустим, даже так. Но нормы-то на фрукты-овощи. А сами товарные вагоны естественной убыли не подвержены, верно?

– Вагоны? – весело принимает слова Знаменского Чугунникова. – Верно, верно!

Из переговорного устройства у нее на столе раздается легкое шипение, а затем мягко-вежливый голос хорошо отдрессированной секретарши:

– Антонина Михайловна, Рудакова пришла.

– Пусть ждет. А ты, Зоенька, попробуй мне Матвей Петрови­ча поймать.

– Хорошо, Антонина Михайловна, сейчас, – откликается вышколенный голос.

– Ищите, Пал Палыч, ищите. Мне от этих вагонов проку чуть.

– Почему же?

– Да ведь давно сгнило.

– Антонина Михайловна, соединяю с Матвей Петровичем, – доносится из переговорника.

– Извините, зампред исполкома по жилью. – Чугунникова берет трубку. – Здравствуй, я по твою душу. Вы что же со мной делаете? Я людям твердо обещала… Не хочу понимать и не буду. От меня исполком хоть раз слыхал «нельзя» или «не буду»? Нет и нет, не отступлюсь. Ну то-то… Как дома? У Людочки спала температура? – Чугунникова чуть косится на Знаменского – оценил ли, что она запанибрата с начальством. – Моя принцес­са? Отгрипповала. Ну, до четверга… Где ужом, где ежом, а где и волчицей, – улыбается она Знаменскому, положив трубку. – Хотели три квартиры срезать, а у меня сплошь молодожены… Да, ну так что ж, приступайте, Пал Палыч. Люди у меня в основном толковые. Если нет больше вопросов… – Чугунникова вроде бы вскользь, но заметно бросает взгляд на часы.

– Пока все.

– Тогда пожелаю вам. Что будет полезное мне как руководите­лю базы, сообщите. Критику люблю.

– Очень ценное свойство, – смеется Знаменский. – Боюсь, оно вам понадобится.

В квартире Кибрит звонит телефон. Вытирая руки, она берет трубку.

– Да?

– Зинаида, я, – слышится голос Томина.

– Здравствуй, Шурик.

– Слушай, меня кто-то упорно пасет.

– Что? – не расслышала Кибрит.

– Меня кто-то пасет.

– Да брось!

– Серьезно. Можешь на четверть часа выйти из дома? Я тут неподалеку.

– Ну… ладно, выйду.

– Сверни на проспект, остановись у третьего фонаря и посмот­ри хорошенько – я буду переходить улицу. Поняла?

– Да поняла, поняла.

– Потом возвращайся домой, – в трубке раздаются короткие гудки.

Недоуменно пожав плечами, Кибрит снимает передник.

Она останавливается около фонарного столба, смотрит на часы, ждет, глядя на противоположную сторону проспекта. Вскоре Томин выскакивает из толпы и нахально пересекает проезжую часть в неположенном месте. Отставая от него шагов на пятнад­цать, с тротуара сходит молодой парень, секунду-другую колеблет­ся и двигается следом, увертываясь от гудящих машин.

Томин, не оглядываясь, минует Кибрит. Она тоже не глядит на него – рассматривает преследователя. Томин скрывается за уг­лом, за ним, как привязанный, исчезает парень.

Снова надев передник и занявшись хозяйством, Кибрит ожида­ет Томина. Стукнула дверь лифта на этаже. Звонок. Это он.

– Ну, видела?

– Если б своими глазами не видела, не поверила бы.

– Второй день спина чешется: чувствую хвост. Рассмотрела?

– Обыкновенный парень в нейлоновой курточке и джинсах. Среднего роста, довольно тощий. Лицо скуластое, обветренное, руки рабочие.

– С утра был длинный тип с прыщом на носу.

– Кто же такие? – начинает беспокоиться Кибрит.

– Ума не приложу. Извини, что я тебя вытащил…

– Нашел о чем! Ты ведешь что-нибудь серьезное?

– Мои клиенты хвостами не ходят. Либо удирают, либо нож в бок. А тут… чертовщина какая-то!

По территории базы Знаменского ведет ветхий, но озорной старичок, здешний «абориген» Демидыч, состоящий в некой неопределенной должности – для общих услуг. Он припадает на ногу, и Знаменский, подлаживаясь к нему, вынужден умерять шаг.

– Во-он, четвертый цех, вишь?

– Вижу. Теперь-то уж один дойду, возвращайтесь.

– Нет уж, до места тебя сопровожу, раз мам-Тоня велела.

– Чугунникова?

– А кто ж. У нас ее все так: заботливая. За глаза, конечно. Меня вот давно пора на пенсию турнуть, как тебе кажется?

– Да пора бы отдыхать.

– А мне неохота. Я отдыхом не интересуюсь. Спасибо мам-Тоня держит.

Их обгоняет мужчина, бросает на ходу:

– Привет, Демидыч!

– День добрый, Ванюша, – ласково отзывается тот и, обождав, пока фигура немного отдалится, трогает Знаменского за рукав.

– Второй кладовщик, Малахов Ваня. На пересменку пошел… А Васькин – начальником цеха. Вон, руководить выскочил, вишь? Это, я тебе скажу, такой мужик… такой, знаешь… – не находит слова Демидыч.

– Какой же? – улыбается Знаменский.

– Да вот такой. Сам гляди.

Они молча делают еще несколько шагов. У цеха идет погрузка овощей на машины. Васькин, белобрысый, круглолицый здоро­вяк, принимает у шоферов наряды, расписывается в накладных, горласто командует – все сразу.

– Щас обрадую, – подмигивает Знаменскому Демидыч и кри­чит неожиданно звонко: – Тарасыч! Следователя к тебе веду!

Среди грузчиков распоряжается тот человек, который старал­ся не попасть на глаза Знаменскому некоторое время назад. Увидя Пал Палыча снова, он, беззвучно выругавшись, скрывается за машиной.

Работа затормаживается, люди оборачиваются посмотреть – кто на следователя, кто на Васькина. Тот остается равнодушным.

– Ну и веди, чего орать-то? Шевелись, ребята, шевелись!

– Мам-Тоня прислала, – докладывает Демидыч, подходя.

– Васькин, – протягивает тот руку.

– Знаменский.

– Разговор большой?

– Чуть короче среднего.

Васькин машет шоферу, собирающемуся отъезжать.

– Старика захвати! Валяй, Демидыч, за пивом, мочи нет, – и сует деньги.

Демидыча подсаживают в кабину. Он беспокоится, усаживаясь:

– А если пива нет?

– Что-ничто бери!

Машина с Демидычем отъезжает, и Васькин окликает Малахо­ва:

– Ваня, принимай вахту… Пойдемте.

Оставшийся командовать Малахов суетится больше Васькина, покрикивает на рабочих, но те чувствуют себя вольготно; закуривают, переговариваются. Выходит из укрытия скрывающийся, смотрит вслед Знаменскому.

– За какие грехи Васькина тягают? – спрашивает он.

– За чужие, – убежденно произносит Малахов.

– Откуда свои, – хмыкает кто-то.

– Дурак! Всех-то по себе не суди! – обижается за Васькина Малахов.

Между тем в конторке – небольшой, но уютной и комфорта­бельной – идет беседа.

– Совхоз овощи вам отправил, – говорит Знаменский. – Это по документам бесспорно. Но база платить отказывается, ссыла­ясь, что груз не прибыл.

– За что ж платить – за пустое место? – невозмутим Васькин.

– По словам железнодорожников, вагоны были доставлены по назначению.

– Вечные штучки. Зачалили неизвестно куда, а на нас спихива­ют. Вы с ними вплотную сталкивались, с железными дорогами? То есть в поезде, конечно, ездили. А по делу?

– Довольно давно.

– Не знаю, как было давно, а в наши дни – Содом и Гоморра. Не то удивительно, что грузы пропадают, – постепенно перехо­дит на ораторский тон Васькин. – Удивительно, что вообще куда-то что-то доходит!

– Я занимаюсь только судьбой конкретных вагонов с помидо­рами.

– Вы так вопрос не сужайте, это неправильно! В частном случае – как в капле воды.

– На базах тоже неразбериха…

Васькин перебивает, начиная горячиться:

– Нет сравнения, могу со всей ответственностью. Я вот беру, – раскрывает он толстую «амбарную» книгу, – и могу сию минуту сказать, сколько у меня огурцов или чего. А на большом узле стоят вагоны тысячами, прибывают, убывают, думаете, их кто-нибудь строго учитывает?

– Думаю, все-таки учитывают.

– А вы попробуйте начальника узла спросить, сколько на данный момент каких вагонов. Не ответит он, голову кладу! Теперь дальше: уходит состав. Кто на выезде пальцем считает: пятьдесят один, пятьдесят два, пятьдесят три? Никто. Значит, возможен вариант: сцепщику бутылку, машинисту другую – отцепите мне, братцы, в Люберцах вон тот вагончик, что-то он мне нравится.

– По-вашему, вагоны отцепили по дороге?

– Может, и отцепили. А может, сцепщик где номерами ошиб­ся. – Они девятизначные!

– У контейнеров, товарищ Васькин, у вагонов семизначные.

– Тоже не сахар. Особенно в потемках. Ошибаются сцепщики почем зря! И диспетчера ошибаются. Последнее время автомати­ка на узлах – нажимаешь кнопки, вагоны катятся сами с разных путей. А диспетчер, допустим, уставши. Ткнул не ту кнопку и вбил в состав вагон, которому надо в обратную сторону! Станет он вам маневровые паровозы вызывать – вагоны растаскивать и соби­рать заново? Ждите, как же! Матюгнется и отправит тот вагон­чик заместо Одессы в Мурманск.

– Товарищ Васькин, – с некоторой иронией в голосе пытается вернуть разговор в нужное русло Знаменский, – я ведь железн­ыми дорогами не ведаю…

– Потому и ввожу в курс. Минутку, я вам даже процитирую… – Васькин достает несколько газетных вырезок и читает: «Число исчезнувших вагонов из года в год растет», «В МПС создана группа розыска грузов…», «Телеграммы о неприбытии вагонов поступают десятками тысяч…»

– Я очень однообразный человек – все о помидорах. Раньше такие пропажи случались? Васькин скучнеет. – Да наверняка. Надо поспрашивать, повспоминать…

– Другими словами, на памяти не случались? – Знаменский перекладывает вырезки. – Выцвели уже, а, товарищ Васькин? А пометки свежие. Для меня, значит, постарались? Ай, Васькин, лукавый человек!

Тот с внезапным ожесточением вскидывается:

– Да, Васькин! Жена – Васькина, дети – Васькины! Да!

Появляется веселый Демидыч с бутылками. Васькин в досаде на себя за вспышку достает кружки.

– Это у него больная мозоль, фамилия-то, – поясняет Деми­дыч, открывая пиво.

– Ты мели больше!

В дверь заглядывает Малахов, манит Васькина:

– Можешь на секундочку?

Враз выпив кружку пива, Васькин бормочет: «Извиняюсь» – и выходит, прикрыв дверь.

– Видал? – поднимает палец Демидыч. – Выпил без перехвата дыхания! Вот здоров! – старик выглядывает из конторки удосто­вериться, что Васькина поблизости нет, и принимается сплетни­чать:

– С Васькина мам-Тоня прошлым годом тринадцатую зарпла­ту сняла. Из-за фамилии.

– Такого не бывает, Демидыч.

– Все, милок, бывает. Жизнь – она баба шутливая. Васькин спозаранок бананы принимал. Час принимает, другой принимает, проголодался, отойти нельзя. Начал жевать. Не знаю, сколько он съел, на мой вкус более пятка не умнешь. Ну, однако, кого-то задело. Комсомольский прожектор нарисовал в стенгазете сатиру: вот этакий круглый, по колено в банановых очистках. И подписали из басни: «Васькин слушает, да ест». Мам-Тоня и вкатила ему «за незаконное распаковывание и употребление на личные нужды».Позавтракал!