Ольга Лаврова, Александр Лавров

Хроника раскрытия одного преступления

Если расследование по делу Ладжуна длилось многие месяцы и в центре все время оставался затяжной, упорный поединок следо­вателя и преступника, то второе дело, о котором мы хотим расска­зать, разворачивалось на редкость бурно и стремительно, и число людей, по долгу службы и добровольно, принявших участие в раскрытии преступления, было огромным. (Все действующие лица фигурируют здесь под своими подлинными фамилиями – вне зависимости от того, какую позицию занимают в бурных сегод­няшних событиях.)

Случилось это в Риге. Шел январь. Сырой, пасмурный, с редким снежком, который не удерживался на крышах и мостовых и лишь кое-где клочками белел в скверах. Город был прекрасен и умуд­рялся выглядеть опрятно даже в слякоть.

Мы попали сюда впервые и чувствовали себя немножко за границей (как-то никогда не считали Прибалтику нормально советским курортом). Встретили нас преувеличенной любезностью и изучающими взглядами. Отношение было двойствен­ное: «эмиссары» Щелокова (противно), люди намеренные воз­дать должное успеху рижан (приятно).

Блиц-программа развлечений являлась, скорей всего, «провер­кой на вшивость». Нам показали Домский собор, кладбище, монумент латышским стрелкам, Памятник свободы – заметив, что в народе его кличут «памятником свободе». То ли экскурсово­дов удовлетворил тип реакции на каждую достопримечатель­ность, то ли вскоре совместная работа сказалась, – но холодок растаял. Большего не требовалось, на задушевные разговоры мы и сами не шли. В аппарате МВД наверняка существовало нацио­нальное соперничество, подспудная борьба группировок, разность умонастроений.

От всего этого мы принципиально заслонились. Две правды сталкивались в Прибалтике? три? пять? Не нам их рассуживать. Фильму нужна была правда только о раскрытии уголовного дела.

Девятое января город прожил как обычно. В дежурной части милиции известия о неизбежных мелких происшествиях не нару­шали ощущения, что в Риге – покой.

И вдруг… 21.50. Телефонный звонок, разбивший тишину: возле кафе «Турайда» совершено ограбление инкассаторской машины!

Через четыре минуты оперативная группа примчалась на место преступления. Фары милицейского микроавтобуса высветили как-то сиротливо приткнувшуюся к тротуару серую «Волгу» № 0021; левая передняя дверца ее была распахнута, и машина казалась пустой. Но на заднем сиденье полулежал раненый инкассатор. А второй – тот, что ходил за выручкой, – растерянно жался сейчас к подъезду «Турайды». Момента нападения он не видел и пока ничего толком рассказать не мог.

– Я вышел, напарник остался… как обычно, по всем пунктам маршрута… как положено… В кафе пробыл минуты две. Деньги были приготовлены, я сразу их взял и назад… И вот застаю: шофера нет, инкассаторского мешка нет, а напарник лежит, как неживой…

То, что предстояло сделать, надо было делать одновременно и за считанные секунды: помочь потерпевшему, не допустить близ­ко праздных зевак, осмотреть машину, чтобы постараться понять, кто и как , выявить возможных свидетелей ограбления.

Свидетелей не оказалось. Ни одного. Инкассатор, получивший травму черепа, находился без сознания. «Рассказать» могли лишь предметы и следы.

Люди работали очень сосредоточенно и быстро. Стараясь ни­кому не мешать, действовал молодой лейтенант с кинокамерой в руках. Фиксируя на пленку все происходящее, он создавал свой протокол осмотра места происшествия. (Первый кинодокумент, положенный затем в основу фильма.)

Судя по всему, удар нанесен изнутри машины отрезком метал­лической трубы, который валяется здесь же, под сиденьем – таков был первый вывод. Следовательно, подозрение падало на исчезнувшего шофера.

Пока инкассатор находился в кафе, ни он, ни посетители тихой «Турайды» не слыхали звука тормозящей или отъезжающей машины. По-видимому, преступник действовал один и ушел пешком. Ушел, унеся 36 тысяч рублей! Далеко ли? Инкассаторский мешок весил 26 килограммов. С такой ношей опрометью не побежишь. Надо осмотреть все окрестные закоулки…

Санитары укладывали пострадавшего на носилки, а поисковые группы с собаками уже обшаривали дворы, подъезды, чердаки, сараи, лестницы. Скорей, скорей, дорого каждое мгновение!

К этому времени к «Турайде» успели стянуть значительные силы. Прикинув максимальное расстояние, которое мог покрыть преступник, создали круговую блокаду. Операцией руководил начальник уголовного розыска Курков и прибывший следом полковник Винчугов, начальник Управления внутренних дел города.

Кольцо замкнулось, когда с момента звонка по «02» истекло около десяти минут… Великолепная слаженность, стремитель­ность – и попусту.

Свет ручных фонарей еще обшаривал темные углы в подвалах, еще где-то, вывалив языки, перемахивали через заборы овчарки – но надежда на немедленную поимку слабела.

Ушел! Как ему удалось прорваться сквозь кольцо? Это предс­тавлялось непонятным. Ведь преступление почти наверняка не готовилось именно возле «Турайды», просто грабитель воспользовался случайным безлюдьем: на минуту-другую улица Петра Стучки оказалась пустынной из конца в конец.

Руководители рижской милиции решили поднять по тревоге личный состав.

Между тем осмотр машины продолжался, а инкассатор, уверив­шись, что жизнь товарища вне опасности, и немного успокоив­шись, начал припоминать важные для розыска подробности. Ему показали найденный в машине путевой лист на имя Карпова.

– Карпов? Погодите-ка, знакомая фамилия. По-моему, мы с ним работали. А вот сегодняшнего водителя я видел впервые.

Поехали в таксопарк. И нам необычно – у Доски почета (время, время) – провели опознание. Портрет Карпова поме­щался примерно в центре, в окружении десятков других лиц, но инкассатор тотчас уверенно выхватил его взглядом.

– Вот он, тот парень, про которого я говорил!

Под фотографией действительно стояло: И. Карпов.

– Посмотрите внимательно, – настаивал сотрудник уголовно­го розыска, – не этот ли шофер возил сегодня вас с напарником?

– Нет, нас возил совсем другой!

Однако при выезде из таксопарка за рулем, естественно, сидел Карпов! Как его место занял преступник? И когда?

От начала смены до подачи машины в банк прошло два часа. А километраж на спидометре сильно превышал тот, который мож­но набрать короткими рейсами в городе.

Куда же ездил Карпов? Или не Карпов? Почему в машине разбито стекло?

– Вы не интересовались, почему стекло разбито?

– Поинтересовались, – ответил инкассатор. – Очень дуло, холодно было.

– И что ответил водитель?

– Как-то неопределенно. Вроде бы случилась мелкая авария.

Увезли, отбуксировали от «Турайды» серую «Волгу» № 0021, разъехались сотрудники милиции. Улица приняла свой обычный вечерний вид, и по-прежнему приветливо светились окна кафе…

А в кабинете заместителя министра внутренних дел Латвии А.К. Кавалиериса собралось экстренное совещание. Собралось – да практически так и не прерывалось до конца розыска. Надо было обсудить и предпринять все возможное и невозможное для ско­рейшей поимки грабителя. Тот, кто решился на подобное прес­тупление, наверняка очень опасен. В практике рижской милиции нападение на инкассатора произошло впервые!

В этом деле все было неотложным. Многим предстояла бессон­ная ночь.

Снова и снова инкассатор описывал внешность водителя; снова и снова припоминал детали его поведения. В словесном портрете, который он старался сформулировать, не выделялось ни единой броской черты. Неприметен был ни физиономией, ни телосложе­нием и ничем особым не привлекал внимания этот парень в свитере и темном пиджачке. Ничем не выдавал своего намерения пробить человеку голову тяжелой трубой и сбежать с громадной суммой денег.

И все же, шаг за шагом, крупица за крупицей: парню было лет 27; от него попахивало водкой; лицо круглое, черты лица мелко­ватые; рост средний, комплекция средняя; хорошо знал город – от одного пункта инкассации до другого ехал кратчайшим путем, умело минуя «пробки»; машиной управлял вполне профессио­нально; на каком-то перекрестке его окликнул мужской голос, назвав «Колей»; он был говорлив; указательный палец на левой руке обмотан носовым платком.

Сведения поступали в кабинет Кавалиериса, а оттуда немед­ленно дальше: личному составу предварительные приметы разыс­киваемого, и главная из них – свежая рана на пальце; в ЭВМ данные для проверки – возраст 25-30 лет, имя Николай, профессия шофер, вероятно, ранее судим (все сошлись на том, что новичок на такое нападение не отважился бы).

Истек час с момента ограбления.

Все выезды из города находились под контролем. Он был обне­сен невидимой стеной.

По обочинам автомобильных дорог в разных местах стояли мотопатрули ГАИ, каждую машину останавливали, инспектор буднично и подробно проверял документы шофера, приглядывался к его рукам, давая напарнику время обследовать кузов. Или – если машина легковая и с пассажирами – убедиться, что среди них нет подозрительных лиц.

На вокзале и в аэропорту обстановка позволяла действовать проще. Каждого мужчину, который садился в поезд или подни­мался по трапу в самолет, вежливо просили снять перчатку с левой руки. Расчет железный. Можно переодеться, нацепить очки или иным способом изменить наружность. Но поврежден­ный палец не оторвешь, не спрячешь.

Было несколько задержаний. Инкассатор смотрел и вздыхал:

– Ничего похожего…

А параллельно происходило следующее.

Сотрудники милиции побывали дома у Карпова.

– Инар на работе, – удивилась жена… – Нет, не возвращался, ведь смена еще не кончилась…

На стол А.К. Кавалиериса легли фотографии Инара Карпова, документы, электробритва, которую только он брал в руки.

Эксперты НТО продолжали «с пристрастием допрашивать» такси № 0021. Сперва осматривали целиком, от крыши до днища. На днище была прилипшая кое-где хвоя. Вместе с показаниями спидометра это подтверждало догадку, что машина до начала инкассации побывала за городом. Но сама эта догадка пока не проясняла ровным счетом ничего. Затем машину исследовали по частям: отдельно дверцы, руль, зеркальце заднего обзора. Везде обнаруживали отпечатки пальцев и везде… кровь! Пятна на под­ножке, пятна на сиденье, натеки на стойке рулевого колеса, брызги на потолке.

Тут требовалась долгая, кропотливая работа с применением сложной техники. А счет времени по-прежнему шел на минуты. Позарез надо было спешить – а спешить было никак нельзя!

Первые заключения экспертов лишь добавили к прежним загадкам новые. Кровь в машине оказались трех разных групп. Было ясно ее происхождение там, где полулежал до приезда «скорой» раненый инкассатор. На стойку руля, вероятно, капала кровь с пальца водителя. Она же была размазана по левой дверце. Но вот другие, менее свежие и кое-как затертые пятна над шофер­ским местом и… в багажнике – они-то откуда взялись в этой злосчастной «Волге»?!

Уже не только грабитель с его добычей заботил тех, кто сменялся в кабинете Кавалиериса. Все тревожней становилась мысль: как произошла подмена шофера? Где Инар Карпов, так широко и доверчиво смотрящий с фотографии? Что с ним случи­лось?..

Наступила ночь. Усталый инкассатор продолжал отвечать на нескончаемые вопросы. Теперь он старался припомнить и пере­сказать те разговоры, которые вел шофер с момента, как подал машину к банку, и до роковой остановки возле «Турайды». Водитель был очень словоохотлив. По натуре ли? Или старался заглу­шить внутреннее напряжение и беспокойство, которые появля­лись на остановках – тут он замолкал и украдкой озирался (лишь сейчас инкассатор понял, почему). Так или иначе, важно не это. Важно, что подряд, час за часом нельзя говорить лишь «о погоде». И нельзя – фантазии не хватит – непрерывно сочинять небыли­цы. Что-нибудь в его россказнях наверняка содержало зерна правды. Их-то и надо было выудить.

Сосредоточившись, инкассатор мысленно восстанавливал весь маршрут и «выскребал» из памяти словесную шелуху, которую сыпал по дороге шофер. Это было трудно, потому что беседа бессвязно перескакивала с одного на другое и не отличалась зани­мательностью: банальные шоферские байки, сравнительные ха­рактеристики машин разных марок, замечания по поводу перехо­дивших улицу девушек… да разве упомнишь?

Но человек верил: раз его слушают с таким вниманием, так осторожно и вовремя задают наводящие вопросы, так поспешно заменяют магнитофонные ленты, значит, любая фраза и даже обрывок фразы, оброненной шофером, может пригодиться и на что-то натолкнуть. И как только он вспоминал нечто, сулившее хоть малую надежду на зацепку, кто-нибудь из присутствовавших делал пометку в записной книжке и выходил. Это означало, что где-то будет отдано короткое распоряжение и кто-то кинется искать след. С пятой или с шестой попытки ниточка потянулась – и не оборвалась! А зацепкой послужила пустяковая похвальба шофера:

– Вон в том «Гастрономе» у меня продавщица знакомая, если что нужно, только мигни!

Через полминуты в кабинете Кавалиериса услышали об этой знакомой. Через десять был выяснен адрес заведующей «Гастро­номом». Еще через пятнадцать в ее квартиру позвонил сотрудник уголовного розыска.

В накинутом со сна халате женщина боязливо приоткрыла дверь. Цепочки она так и не сняла, но подтвердила, что какой-то молодой шофер действительно часто околачивался в их магази­не, ухаживая за одной из продавщиц. Однако та работает теперь в другом месте.

Второй ночной визит поднял с постели работника отдела кад­ров торга – так был получен адрес продавщицы. Девушка оказа­лась спокойной и толковой. Внимательно выслушала все, то ей сочли нужным сообщить, секунду подумала.

– Да, у меня был знакомый шофер, очень похожий на того, которого вы описываете.

– По имени?

– Николай Красовский. Но мы давно не встречаемся.

– Что вы знаете о нем?

Девушка в раздумье пожала плечами.

– Он работал в такси… Кажется, был женат… А больше ничего особенного. Довольно неприятный человек… Может, вам нужна фотография? Он однажды преподнес.

Еще бы не нужна! Парадный фотопортрет, на обороте: «На долгую память» – и витиеватый росчерк.

– Нам бы дня на два. Разумеется, с возвратом…

– Зачем возвращать, я случайно не выбросила.

И вот решительный момент: перед инкассатором кладут нес­колько фотографий. Не колеблясь, с облегчением, он указывает на фотографию Николая Красовского.

– Этот!

Итак, преступник был установлен.

Прошло пять часов с момента ограбления…

Наконец-то найден ответ на один из кардинальных вопросов: кто? Впервые за эту ночь в кабинете Кавалиериса – штабе розыс­ка передохнули с облегчением. Но почти одновременно эксперты сообщили неожиданную весть: судя по отпечаткам пальцев, прес­тупников было двое! И второй не Инар Карпов: дактилоскопичес­кие узоры, снятые с его бритвы, выглядели иначе.

Двое?!

Снова спутаны карты! Если двое, то какова роль второго при ограблении? Неужели версия о случайном выборе места нападе­ния неверна, и улица Петра Стучки была выбрана не потому, что в подходящий момент оказалась безлюдной, но потому, скажем, что там ждал сообщник? Или поблизости было приготовлено убежище? Тогда не исключено, что грабитель и не пытался вырваться из кольца вокруг «Турайды»!

(Забегая вперед, скажем: в этом деле почти не делалось лож­ных ходов и ни одна версия на поверку не развалилась. А то, что представлялось непонятным и противоречивым в первые часы розыска, объяснялось сложным стечением обстоятельств, сопут­ствовавших преступлению.)

Шла ночь, кипела работа. Фотография Красовского (сверхс­рочно!) была распечатана и роздана постам оцепления и городс­ким патрулям. Но чтобы наверняка поймать его и добраться до человека, который согласился стать его сообщником, о Красовском надо было узнать очень многое, если не все.

С кем только ни беседовали сотрудники милиции – не пере­чтешь. К утру они знали, разумеется, не все, но порядочно.

Красовский – шофер того же таксопарка, что и Карпов. Кар­пов даже возил его в загс, когда Красовский женился. Дружили? Нет, слишком разные люди. Да у Красовского, пожалуй, и нет друзей. Знакомые – пожалуйста, а друзья… нет, вряд ли.

Характеристика служебная: коллекция выговоров за пьянки, прогулы и грубое обращение с пассажирами. Пухлое личное дело набито сведениями о нарушениях дисциплины, взысканиях и покаянными рапортами и объяснительными записками с щеголеватым росчерком в конце: «Н. Красовский». Уже три недели, как он не появлялся в парке, считали, что болен.

Характеристика семейно-бытовая: с женой вел себя так, что это стало предметом разбирательства в товарищеском суде. Нес­колько месяцев назад вовсе бросил ее с ребенком и с тех пор живет у случайных женщин, у приятелей. Жена ничуть не удиви­лась расспросам, даже не поинтересовалась, в связи с чем мили­ция разыскивает Красовского. На миловидном, припухлом со сна лице ее было написано: давно пора.

Да, настоящих друзей у ее мужа не водилось. Но приятелей – предостаточно. Проверили наиболее вероятные адреса. Безре­зультатно. Где-то Красовского видели неделю назад, где-то – третьего дня. Но все это были не те места, где прятали Красовско­го, и не те люди, которые пошли бы с ним на преступление. Правда, они в свою очередь называли новых, и круг поисков расширялся, но путь мог оказаться слишком окольным и длин­ным. Дело же требовало быстрых прицельных бросков.

Одна из идей базировалась на следующем. Про Красовского говорили: очень высокого мнения о себе, агрессивен, любит зате­вать скандалы и драки. А не имел ли он неприятностей с мили­цией? И если да, то какие и – главное – в чьей компании?

Во всех райотделах города одновременно приняли соответству­ющую телефонограмму – и ответы не заставили себя ждать. Да, Николай Красовский имел несколько столкновений с милицией. В частности, его задержали за пьяный дебош, в котором вместе с ним участвовал некто Мезис, прежде судимый. Но раз прежде судимый, то отпечатки его пальцев хранятся в дактилотеке.

И вот в 10 часов 20 минут десятого января эксперт НТО поднял­ся в штаб розыска – кабинет Кавалиериса – с дактилоскопичес­кими картами в руках. Отпечатки трех пальцев правой и двух пальцев левой руки Владимира Мезиса точно совпали со следами, найденными на крышке багажника, на задней дверце и на метал­лической поверхности трубы, раскроившей голову инкассатору.

Истекло двенадцать с половиной часов с момента преступле­ния…

Было известно, что Мезис дома. Но один ли? Не исключено, что с ним Красовский, и оба окажут вооруженное сопротивление.

– Ах, если б так! – втайне надеялся каждый. Пусть сопротив­ляются, пусть хоть из пушек палят – одолеем, только бы взять обоих разом!

Группу задержания возглавил начальник уголовного розыска Курков. Молодой лейтенант, все это время не выпускавший кинокамеру из рук и разрывавшийся на части, стараясь поспеть в наиболее горячие точки, теперь пристроился у чердачного окна в соседнем здании.

То, что запечатлел объектив, не вяжется со сложившейся картиной подготовки к стремительному захвату двух преступни­ков. Спокойные, обыденного вида фигуры поодиночке и парами приближаются к четырехэтажному старой постройки дому под крутой черепичной крышей. Одни скрываются во дворе (там черный ход и кухонное окно квартиры Мезисов), другие (среди них и Курков) – в подъезде. Через секунду уже и не скажешь, сколько их было – четверо, семеро? Незаметные, неторопливые, без единой «сыщицкой» черты во внешности…

Когда-то Михаил Иванович Курков был моряком. А потом 22 года отдал службе в милиции. Уж он-то знает, как провести операцию: не привлекая лишнего внимания, не спугнув преступ­ника и не рискуя зря своими людьми.

Пока на четвертом этаже происходит то, чего снаружи не видно, у дома останавливается машина, поодаль – вторая и третья. Минута ожидания. И вот выходят – операция закончена!

Владимир Мезис оказался в квартире один и попыток к сопро­тивлению не предпринял. Отпер дверь, повел хмельными глаза­ми по лицам людей на лестничной площадке, отшатнулся… и начал натягивать пальто.

Внизу он послушно сел в оперативную машину между сотрудни­ками уголовного розыска. Впереди с шофером – Курков. Никто из прохожих даже не обернулся – на что тут смотреть? Машина тронулась.

В две другие погрузились остальные. Скатился с чердака опера­тор. Поехали. И тут увидели, что «Волга» Куркова свернула не к Управлению. Набирая скорость, она мчалась к окраине, к выезду из города.

«Мы едем брать Красовского!» – такая мысль сверкнула у каждого. Действительно, ведь это первое, о чем должны были спросить Мезиса, и если он «раскололся», то…

Но Мезиса не успели ни о чем спросить. Едва тронулись с места, он заговорил сам, не дожидаясь вопросов.

– Мы его убили, – тупо сказал он. – Мы его убили…

– Убили кого?

– Того парня… Мы с Николаем его убили…

– Какого парня?

– Того… Шофера…

– Инара Карпова?

– Шофера… Да, Инар… Фамилии не знаю…

От Мезиса разило водкой, но слова его не были пьяным бредом и, к несчастью, «слишком хорошо» все объясняли!

– Где это произошло?

– В лесу… вчера…

– И дальше?

– Там и бросили… Он еще хрипел…

А вдруг несмотря ни на что Карпов еще жив?..

Полосатый столбик с указателями на загородном шоссе. Раз­вилка.

– Направо, – пробормотал Мезис.

Свернули направо. Дорога извивалась, углубляясь в лес.

– Далеко еще?

– Километров десять…

– Как вы заманили сюда Инара Карпова?

– Николай наврал, что надо съездить к теще.

– А где же все-таки сам Красовский?

– Не знаю.

В который уже раз. Тупо, безучастно, как автомат.

– Здесь остановите… Дальше пешком…

По сторонам просеки торжественные, раскидистые высились ели. На просеке было бело, под елями темнела земля: весь снег осел на ветвях.

Шли молча, торопливо. Мезис приостановился, отыскивая припорошенные за ночь следы, и указал вбок. Лес прорезала старая, полузаплывшая линия окопов – память войны.

– Где-то здесь… В траншее.

Почти побежали. И вот куча беспорядочно сваленных сучьев, сверху немного лапника. А под ними, когда раскидали, неестест­венно скрученная окоченевшая фигура. И белое мертвое лицо, присыпанное сором валежника.

Стоя на высоком краю окопа, нацелясь вниз, оператор снимал тело. Кто-то придерживал лейтенанта под локти, чтобы не подра­гивали руки. Он взял средний план, наездом довел до крупного: полуоткрытые глаза Инара. Сколько хватило сил (моральных) фиксировал так объектив, потом повел камерой по лицам товари­щей. Товарищи его смотрели вниз. Они не были новичками и не содрогались от ужаса. Однако есть мгновения, тяжелые при любой закалке. Особенно, когда на памяти фотографии, виденные в доме Карпова: красивый стройный парень обнял за плечи девуш­ку в фате; он же, смеющийся, с ребенком на коленях; семейный портрет, когда их стало уже четверо…

Лицо Мезиса ничего не выражало.

– Чем вы убили Карпова?

Мезис обернулся к Куркову.

– Вилами.

Тому показалось, что ослышался.

– Чем?

– Вилами… Мы их приспособили. Отпилили ручку… укороти­ли, чтоб удобней, и оставили только один зуб.

В «Волге» на улице Стучки ничего похожего не обнаружили.

– Куда потом дели этот… инструмент?

– Закинули в сугроб.

– Сможете указать, где?

– Могу, наверно…

Смог, показал. С равнодушной готовностью.

Так же откровенно и безразлично держался Мезис в тот день на допросе у следователя прокуратуры – старшего советника юстиции Раупса.

– На каком языке будете давать показания?

– На русском.

– Ваши показания записываются на магнитофон.

Мезис вяло взглянул на кружащиеся бобины, отвернулся.

– Расскажите, когда и как возник замысел преступления.

– Ну, третьего числа… да, третьего, мы сидели у нас дома. Выпивали. И тут Николай предложил мне мокрое дело и деньги.

– Это его буквальные слова?

– Нет, он сказал: «Там должны быть убийства». Ну, я согласил­ся. Тогда он предложил мне свой план. Как он сказал, план этот он давно вынашивал.

– Какой же был план?

– План был такой. Убить шофера, и Николаю возить инкасса­торов вместо него. Я должен быть в багажнике. Когда наберется большая сумма, мы в удобный момент должны убить инкассато­ров по одному, забрать деньги и скрыться.

(К этому времени было уже известно, что в осуществлении второй половины замысла Мезис участия не принимал. Так он говорил, и это подтверждалось сведениями, что он вернулся девятого января домой за четверть часа до происшествия у «Турайды».)

– Прошу рассказывать более подробно.

– Ну, значит, мы берем заранее приготовленное оружие…

– А кто его готовил?

– Вдвоем готовили. На следующий день после разговора купи­ли вилы.

– Вместе покупали?

– Вилы принес Николай. Из них вместе изготовили орудие убийства.

– Ясно. Продолжайте.

– Дальше Николай выясняет, какого водителя на какой день назначили на инкассацию. И выбирает, кто больше подходит. Перед началом смены мы с ним идем к таксопарку. И он договаривается с водителем, чтобы съездить за город.

– А по каким признакам решали, кто «больше подходит»? Почему остановились на Карпове?

– Не знаю, Николаю видней.

– Вы присутствовали при его разговоре с Карповым?

– Нет. Когда они уже отъехали немного, Николай мне махнул, и я подсел в машину. Мы поехали за город.

– По пути о чем разговаривали?

– Николай расспрашивал о семье. Я сидел сзади, не очень слушал…

– И куда вы приехали?

– Мы приехали к какому-то дачному поселку. Сейчас там пусто, почти никто не живет. Николай показывал дорогу, он знал места. Мы доехали до конца улицы и завернули, пока машина шла. Потом водитель сказал: «Дальше можно засесть», – и вык­лючил мотор. Ну, Николай сразу его схватил, хотел душить… Он укусил его за палец… Николай мне крикнул: «Бей!» Я его ударил по голове.

– Чем?

– У меня был с собой ломик… вернее, кусок железной трубы… Но промахнулся, попал по стеклу, и водитель успел выскочить. Хотел бежать, но упал. Тут Николай подоспел и ударил вилами, два раза. Я тоже выскочил. Он еще боролся. Мы его добили… Ну, когда перестал сопротивляться, положили в багажник. Николай сел за руль, повезли в другое место, заехали в лес, там бросили…

На следующее утро 11 января был проведен выезд Мезиса на место преступления. Оно соответствовало описанию: почти без­людный поселок; автомобильная колея, обрывавшаяся против недостроенной дачи, где к домам подступали деревья близкой рощи; истоптанный, примятый вокруг колеи снег, который после ночной метели все равно просвечивал алым.

Конечно, образцы снега взяли в пробирки – их отправят для экспертизы в НТО. И мелкие осколки, брызнувшие наружу, когда Мезис промахнулся куском металлической трубы и попал по стеклу, тоже нашли и тщательно выбрали из снега. Ничто, даже вполне очевидное, не должно остаться непроверенным – таково твердое правило следствия.

Те, кто слушал Мезиса, стоя здесь на ветру, понимали: да, все случилось именно так, как он сейчас рассказывает, глядя куда-то мимо них и добавляя лишь некоторые подробности к прежней картине убийства. Больше ему рассказать нечего.

Можно «вернуть» Мезиса следователю Раупсу. Поискам Красовского он помочь не в силах.

Между тем поиски не прерывались ни на миг.

К середине дня 10 января из типографии вышла первая партия листовок с фотографией Красовского, перечислением его примет и призывом ко всем, знающим что-либо о его местонахождении, немедленно обратиться в милицию. Листовки были расклеены на стендах в наиболее людных местах. Затем было зачитано объявле­ние по радио. И, наконец, телевидение дважды прерывало вечер­нюю программу, чтобы предоставить слово рубрике «Милиция разыскивает». Рижанам было честно и открыто сказано: мы ищем убийцу. (В 70-е годы такое выглядело исключительно смело, не то что ныне.)

Обращений в милицию было очень много. Все, кто встречал в последнее время Красовского, пытались как-то облегчить его поиски. Выяснилось, что наутро после убийства Красовского видели в универмаге: он покупал золотые запонки. Но тогда листовки еще не были расклеены, и преступник беспрепятственно ушел со своей кокетливой обновкой.

Первым реальным результатом гласности стало признание одного гражданина, который прежде стыдливо заявил об утере паспорта и военного билета. На самом деле месяца полтора назад у него, пьяного, забрал их Красовский вместо платы за проезд на такси. Судя по всему, он основательно готовился к преступлению.

Можно было предположить, что есть какое-то убежище, где теперь, услышав, что его разыскивают, Красовский затаился. Не было ли оплошностью публично объявить, что преступник мили­ции известен и его ищут тысячи глаз?

Ответ на это дал следующий вечер – вечер 11 января, когда в дежурную часть горотдела позвонил взволнованный мужской голос и продиктовал адрес. Надо ли говорить, что сотрудники уголовного розыска были там через считанные минуты. Еще тянулся из пепельницы дымок сигареты, не докуренной Красовским, но самого его уже не было: успел уйти, предупрежденный об опасности хозяйкой квартиры Иреной Зубари.

– Значит, он скрылся через черный ход! – сокрушенно повторял звонивший, некто Слока. – За парадным я непрерывно наблюдал.

Действительно, Слока встретил опергруппу возле самого дома Ирены, и не его вина, что он спугнул Красовского – так уж случилось.

– Понимаете, мы с женой сидели в гостях, – рассказывал он. – И вдруг по телевизору передача «Милиция разыскивает». И тут я смотрю – знакомое лицо, я несколько лет назад в гараже работал, помню этого парня. А потом – недавно уж – видел его с Иреной на улице, и они так держались… в общем я подумал, что у них близкие отношения. Но я, конечно, даже не предполагал, что здесь его застану, просто что-то толкнуло: то ли остеречь ее хотел, то ли разузнать чего – не знаю… Ну, а когда она мне дверь-то открыла, и взгляд у нее какой-то нехороший, а из комнаты, слышу, спрашивают: «Кто там?» И слышу, голос-то его! Ну, тут я, признаться растерялся и в комнату заходить не рискнул. Да она и не приглашала… Я говорю, давай спустимся, поговорим. Ну, мы спустились, сели в машину, я спрашиваю: «У тебя Красовский? А ты телевизор смотрела»?» Она говорит: «Нет, не смотрела, а в чем дело?» Я говорю: «Он совершил убийство, его по всему городу ищут. Поехали, – говорю, – в милицию и вернемся с милицией». Она стала отговариваться. Я чувствую, она со мной не поедет. «Ладно, – говорю, ты тогда иди домой и молчи, а я сообщу». И когда за ней захлопнулась дверь, побежал в автомат звонить. Нельзя, думаю, уезжать, как бы не упустить. Но, видно, она его все-таки предупредила. Ошибся я.

– Предупредили? – спрашивают Ирену.

Если Ирена нервничает, то скорее оттого, что оператор целит в нее объективом.

– Я боялась с ним находиться, – наспех придумывает она. – Когда мне Слока сказал, я испугалась, что Ни… что Красовский что-нибудь сделает. Он меня ждал в передней и сразу бросился: «Что такое?!» Я говорю: «Ты уходи, потому что я тут ни при чем и не хочу впутываться».

– Куда он ушел?

– Не знаю.

– Сколько времени Красовский пробыл в вашей квартире?

– Он ночевал только одну ночь. Пришел вчера вечером, и… я поставила ему раскладушку на кухне.

– А предыдущую ночь? С девятого на десятое?

– Предыдущую не был.

Впоследствии это подтвердилось.

– О деньгах вы знали?

– Деньги я видела… Он сказал: «Вот, продал дом…» Он мне давал на цветной телевизор, но я, конечно, не взяла.

А в этом солгала, что выяснилось сразу при обыске. Незадолго до визита Слоки она заметила, что из хозяйственной сумки Красовского, стоявшей на шкафу, высовывается пачка денег, – и тайком столкнула ее за шкаф. В пачке было 3 тысячи рублей…

Второй раз – сначала у «Турайды», потом из дома Ирены – почти из рук ускользнул грабитель и убийца! Найдется ли еще кто-нибудь, кто даст ему приют?

В Управлении внутренних дел Риги считали, что нет. Стратегия розыска исходила теперь из того, что Красовскому некуда деться. Вырваться из города он не сможет, все меры контроля оставались в силе, и чужие документы, о которых уже заявлено, не спасут. Красовский будет бродить по улицам, не зная, где бы переноче­вать, где бы поесть украдкой.

Дом, где жила жена Красовского, держали под наблюдением. Хотя вероятность, что он рискнет появиться здесь, была ничтож­ной. Тем более жена и на порог бы его не пустила: они расстались врагами и, по ее словам, Красовский угрожал ей убийством и говорил, что труп никто никогда не найдет.

Возможность визита Красовского к Мезису тоже была предус­мотрена. Арест Мезиса удалось сохранить в тайне. Путь, которым добрались до него (по отпечаткам, обнаруженным в машине), не был явным и вряд ли мог быть предугадан Красовским. Напраши­валось предположение, что он попытается связаться с Мезисом, оказавшись в затруднительной ситуации. Но он даже близко не подходил к дому своего сообщника.

Как же случилось, что Красовский и Мезис расстались после убийства Инара Карпова?

– Насколько я понимаю, вы собирались ограбить инкассато­ров вдвоем, – спрашивал Мезиса следователь Раупс. – Объясни­те, как вы планировали и что произошло. Почему Красовский остался один?

(Подчеркнем: и сам замысел преступления, и его осуществле­ние стали возможны лишь из-за исключительного ротозейства работников банка. Красовский знал, что никто – никто! – не проверит личность человека за рулем машины, поданной для инкассации.)

Мезис начал рассказывать – равнодушным голосом и без утай­ки, как обо всем остальном.

– Планировали так: когда машина будет в наших руках, мы должны ехать в банк. Николай за рулем, я – в багажнике. В банке взять инкассаторов и ездить по магазинам, собирать выручку. Когда уже стемнеет, Николай должен выпустить меня из багаж­ника в удобный момент.

– Что значит «удобный»?

– К концу смены, когда уже наберется большая сумма. Где-нибудь в безлюдном месте, при очередной остановке. Один инкас­сатор уйдет за выручкой, а я должен вылезти из багажника, подойти к дверце машины и открыть ее, чтобы отвлечь внимание инкассатора. Николай в это время ударит его. И если инкассатор будет еще жив, то я уже должен его добить… Дальше положить инкассатора в ноги, самому сесть на его место. Николай забирает у убитого инкассатора пистолет. Когда вернется второй инкасса­тор, Николай должен стрелять в него сразу.

– Ну и что же не получилось?

– Когда Николай выпустил меня из багажника и вернулся за руль, а я должен был подойти к дверце и открыть ее… – Тут впервые что-то сдвинулось в его каменном лице, и он секунды три как бы в недоумении смотрел на свои сильные руки… – Но я почему-то ее не открыл… – Не знаю, почему. Инкассатор обер­нулся и поглядел на меня, и я отошел. Ну, когда второй инкасса­тор сел в машину, они уехали, а я там остался.

– Отчего же все-таки не вышло по плану?

– Не знаю, почему-то не вышло.

Он мог испугаться в решительную минуту, думал Раупс. Мог и просто закоченеть от долгого пребывания в багажнике: вряд ли там было тепло и просторно. Раупс хотел понять побуждения и мотивы.

Он провел следственный эксперимент: во дворе тюрьмы Мезис продемонстрировал, как он влез в багажник «Волги»…

Они с Красовским распили заранее припасенную бутылку, огляделись, удостоверяясь, что никто не видит, и Мезис лег в багажник. Устраиваясь поудобней, он машинально принял позу, в которой совсем недавно здесь лежало тело Инара Карпова, еще дышавшего, еще истекавшего кровью. Раупс представил себе, как час за часом мысль эта давила Мезиса. И когда Красовский, сочтя, что нужный миг настал, вышел «получше захлопнуть багажник», Мезис, видно, оказался уже психологически неспособным играть дальше предназначенную ему роль…

– Итак, они уехали, а вы остались. Что потом?

– Сел в автобус, поехал домой.

– А дома что делали?

– Дома я сидел, смотрел телевизор, – Мезис слегка осип.

– Какая передача была?

– Не помню.

– На второй день чем занялись?

– На второй день я вышел на улицу… У меня было очень плохое состояние, всю ночь я спать не мог. Ну, думаю, выпить надо немножко – хоть пройдет. Ничего не прошло, хоть я и выпил… Потом пришел домой обратно. Стал готовить обед.

– Красовский никакой вести вам не подал? Даже не позвонил?

– Нет.

– И вы тоже не пытались с ним связаться?

– Я не знал, где его искать. Да если б и знал… Я много думал и решил идти в милицию. Пообедать и ехать в управление.

Мезис не заботился, чтобы ему поверили. Прежнее тоскливое безразличие сковало его черты, словно речь шла о ком-то посто­роннем.

– Что вы готовили?

– А? – не понял он.

– Что вы готовили обедать?

– Варил картошку. Жарил лук. Ну, и в это время приехали за мной.

– Ясно. Вернемся назад. Предположим, нападение на инкасса­торов удалось совершить вдвоем. Как вы намеревались действо­вать дальше?

– Мы делим деньги и расходимся.

– Вы собирались остаться в Риге?

– Николай говорил, я буду вне подозрений, а ему лучше уехать.

– Вы слышали от него имя Ирена? Ирена Зубари?

– Нет.

Шли третьи сутки после убийства Инара Карпова. Ночь не принесла ничего нового. С рассвета 12 января по специально разработанным маршрутам двинулись автопатрули. В составе каждого был шофер таксопарка, знавший Красовского в лицо, и сотрудник милиции. Трудно сказать, почему, но у всех было ощу­щение, что дело близится к развязке. Так оно и случилось.

Взял Красовского инспектор уголовного розыска Николай Крамаренко.

В потоке людей, пересекавших привокзальную площадь, он еще издали заметил мужчину, внешность которого заставила его насторожиться. Спросил шофера: «Не Красовский?» Тот пригляделся. «Нет, не он…» Казалось бы, о чем еще разговаривать? И все же – отдадим должное звериной интуиции – инспектор попро­сил развернуть машину вслед за торопливым пешеходом. И не ошибся!..

Через несколько минут убийца был доставлен в Управление, и сотни людей радостно, с облегчением вздохнули, приняв цирку­лярный приказ: «В связи с задержанием преступника розыск прекратить!»

…Штаб Кавалиериса заседал в полном составе, когда Крама­ренко ввел Красовского.

Знакомая продавщица получила от него в подарок исключи­тельно удачную фотографию: в действительности же Красовский был очень неказист, хоть и в новеньком необмятом костюме и с золотыми запонками. Мелкие, невыразительные черты лица, слабый голосок, печать какой-то бесцветности и незначительности на всем облике. Только неуловимый, неприятно ускользающий взгляд наводил на мысль, что под этой пресной наружностью крылось нечто иное.

При нем обнаружили сравнительно небольшую пачку купюр. Где остальные деньги? Красовский залепетал что-то о группе, в которой он был только винтиком и чуть ли не подневольной фигурой. «Деньги ушли в Ленинград… Я же не один был… Разве они мне достались, что вы…»

Штаб немного послушал, скрывая брезгливость.

– Нам известно, что вы были не один. Владимир Мезис еще позавчера арестован и во всем признался.

Красовский поперхнулся от любезной улыбки Анри Карлови­ча Кавалиериса, небритое лицо задергалось, поплыло – такого он не ждал. При всем своей растерянности – с того мгновения, как Крамаренко молниеносным броском водворил его в патруль­ную машину – Красовский еще не до конца осознал полноту провала. Может быть, надеялся еще что-то спасти или хоть вы­торговать какую-нибудь поблажку взамен 36 тысяч.

– Пожалуйста… нельзя ли мне водички…

Залпом выпил стакан, помолчал с минуту и переменил тактику:

– Если можно, я бы хотел бумагу и ручку. Чтобы все написать самому добровольно.

Сочинение Красовского было многословным, туманным, ук­лончивым и противоречивым. Не зная сути дела, можно было подумать, что речь идет о пустяках. Впрочем, стилистика никого не волновала, значение имели лишь факты. Их надо было прове­рить.

На месте ограбления у «Турайды» Красовский рассказывал грустным голосом:

– …Ну и я ударил инкассатора отрезком трубы этой. Потом схватил мешок и побежал через улицу Петра Стучки. В это время с противоположной стороны появился автобус номер три. Я помахал водителю, он приостановился и открыл дверь. Я вскочил в автобус, и он сразу тронулся…

Вот та случайность, что позволила Красовскому скрыться до оцепления! Водителя позже нашли, и он подтвердил, что подоб­рал запыхавшегося парня «с каким-то кожаным мешком».

– Помню, в тот вечер навстречу все милиция попадалась… Но разве я мог подумать?.. Листовки видел, да только мне и на ум не пришло. Я его не узнал…

Так Красовский попал на другой конец города и толкнулся к своей старой приятельнице Розе Яковлевой. Здесь он нетерпели­во вскрыл инкассаторский мешок. До утра они вместе считали деньги, перекладывая их в объемистую хозяйственную сумку. Затем Красовский выскользнул из коммунальной квартиры, ос­тавив Розе 500 рублей, и направился в более надежное место – к Ирене Зубари, с которой заранее договорился, что проживет у нее некоторое время, никуда не высовывая носа. Но оттуда, как вы помните, его спугнул Спока.

(Забегая вперед, скажем, что обе женщины были привлечены к ответственности и понесли заслуженное наказание.)

От Ирены Красовский метнулся на окраину. Побродил там, выбрал уединенный одноэтажный дом с темными окнами и неза­пертой входной дверью…

Сейчас он вернулся сюда с «сопровождающими лицами» и, крайне изумив немногочисленных жильцов, все двинулись к крыльцу.

– Кино снимают, – переговаривались зрители.

А Красовский между тем бормотал совсем умирающим голо­сом: приближалась очень горькая для него минута – минута разлуки с деньгами.

– Тут я заглянул в коридор, смотрю, лестница на чердак… Я сразу подумал: может там пересплю. И точно, откинул щеколду, поднялся… Вижу, хлам всякий, раскладушки, тулупчики валяют­ся старые, овчинки… Ну, разложил тихо раскладушечку, укрыл ноги одним тулупчиком, другим прикрылся и прикорнул, как говорится, вздремнул немного… Проснулся от холода, я, собствен­но говоря, почти не спал… Вижу, рассвело. Взял сумку, спускаться вниз начал, а дверь… опять кто-то щеколду набросил снаружи. Я так плечом толкнул… стало ясно, что закрыт… Придется, думаю, через чердачное окно. Но если с грузом, тут ноги переломаешь… Ну, тогда… – он горестно, со всхлипом вздохнул, тогда деньги я спрятал вон там, под рамами, и спрыгнул. Немного снегу намело, приземлился благополучно…

Из-под рам вынимали пачки купюр, бросали на разостланный тулуп, куча росла, становилась неестественно огромной, пугаю­щей и под конец сделалась попросту безобразной. Отталкиваю­щая груда чего-то, что уже воспринималось не как деньги, а как цена смерти, крови, материнского горя и сиротства детей…

Все изложенные выше события снимались сначала местным оператором, затем присланной из Москвы группой МВД. Киноот­дел министерства оснащен хорошей аппаратурой, люди умелые, снимают много, но – для служебных нужд (документальное зак­репление улик, учебные фильмы и т.д.). В привычном ключе они работали и по рижскому делу, не думая, что пленки могут быть адресованы общесоюзной аудитории.

Поэтому значительная часть отснятых кусков выглядела сухо­вато: в особенности это касалось допросов у следователя Раупса: зная, что идет скрытая съемка, он держался скованно, чем зара­жал и не подозревавших о камере подследственных; сотни метров пленки содержали, конечно, массу информации, по почти не раскрывали характеров Красовского и Мезиса, их взаимоотношений и причин преступления.

Единственное исключение в эмоциональном плане составил эпизод на кладбище. (Смирившись с необходимостью ехать в Ригу, мы тотчас связались по телефону с режиссером находив­шейся там группы, узнали весь расклад и условились о хорошей съемке похорон Карпова.)

Кадры похорон даже в сыром – несмонтированном и неозву­ченном виде производили глубокое впечатление. Эта нескончае­мая черная вереница, извивавшаяся за гробом по долгой тропин­ке на заснеженном просторе кладбища… Трагическое лицо мате­ри, которую медленно вели под руки… Две закутанные ребячьи фигурки, растерянно жавшиеся к ее ногам у свежевырытой моги­лы… И молодая вдова – воплощенное страдание. Никого и ниче­го не замечала она вокруг, не плакала, только безотрывно смотре­ла на мертвого мужа.

Провожавших Инара насчитывалось куда больше, чем тех, кого он успел узнать за свою короткую жизнь. Шли совсем посторон­ние люди, несли зимние каллы, гвоздики. Красовского искала вся Рига, и вся Рига хоронила Карпова. Но при этом стечении народа, при венках, при оркестре в похоронах не было той торжественнос­ти, которая как бы приглушает скорбь и вносит ноту примиренности. Была неприкрытая, неутолимая боль. Слишком дикой и безвременной представлялась гибель Инара, и сердце отказыва­лось ее принять.

Кто-то начинал говорить – можно было прочесть по губам:

– Мы потеряли товарища, который… – и у человека перехва­тывало горло, он останавливался, чтобы подавить рыдание…

Конечно, из просмотренного материала немудрено было ско­лотить ординарную короткометражку, снабдить ординарным дикторским текстом и вернуться к своим брошенным делам. Но в тот период широкой популярности «ЗнаТоКов», после взрывного успеха «Следователя» казалось неловко схалтурить. Да и рижане заслуживали большего.

Мы поняли, что будем делать фильм, хотя и не известно пока, из чего. Отправились в рижскую тюрьму – старый краснокирпичный бастион, который приметили еще из окна вагона при въезде в город, но тогда не угадали его назначения. Посетили Красовско­го и Мезиса в их камерах: надели белые халаты и изображали медкомиссию.

Нельзя сказать, чтобы нам открылось многое: оба были замк­нуты и безучастны, а встряхнуть их, объяснив подлинную цель визита, мы не могли. Красовский оживился немного, лишь когда его спросили о пальце – том самом, который укусил Инар, когда Красовский вцепился ему в горло. О происхождении травмы он, понятно, умолчал, но с откровенной жалостью к себе сообщил, что палец болит и мешает спать. (Выходит, если б не палец, то спал бы спокойно!)

– Нет, я не в том смысле, что претензия… медицинскую по­мощь оказывают, через день сестра перебинтовывает и мажет чем-то…

Но чувствовалось: он недоволен перевязками через день. Почему не позаботятся, чтобы палец не болел вовсе? Ведь есть же средст­ва. С какой стати он должен маяться по ночам из-за ноющего пальца!?

(Характерная мерзкая черта, знакомая всем врачам в местах лишения свободы: именно те, кто ни в грош не ставит чужую жизнь, как с писаной торбой носятся с любой своей болячкой.) Перед возвращением в Москву мы собрались с киногруппой, следователем и оперативными сотрудниками на совет.

Наиболее сложная задача ложилась на Раупса: он был просто обязан вызвать Красовского и Мезиса на разговор по душам, высечь искры каких-то чувств на допросах, заставить преступни­ков обнажить нутро, куда зритель мог бы заглянуть, чтобы по­нять: почему? как? и зачем?

Тут требовалась иная манера обращения с подследственными, набор иных, не вполне стандартных вопросов и кое-какие психо­логические ходы, способные вывести их на откровенный разго­вор.

Все это мы коллективно обговорили, записали и пожелали Раупсу как можно крепче позабыть про кинокамеру и сосредото­читься на своей задаче, от которой зависела удача фильма…

И вот пленки и фонограммы привезены в Москву, мы засели за просмотры, прослушивание и обсуждение, как складывать фильм.

На первый взгляд, усилия Раупса увенчались успехом лишь в отношении Мезиса: тот предстал «в разрезе»… Красовского же обнажить не удалось. Он упорно держался раз принятого лице­мерно-смиренного тона, то и дело повторял «откровенно говоря», а сам вилял, уклонялся, прямо-таки вьюном вился, чтобы как-нибудь себя обелить. С особой настойчивостью он отрицал пред­намеренный, тщательно продуманный характер совершенного преступления.

– Почему жертвой был избран Карпов? – спрашивал, напри­мер, Раупс. «Откровенно говоря, – отвечал Красовский, – я не выбирал, даже не задумывался, мне было все равно: Карпов, Иванов или Петров. Возил меня в загс? Не помню, это неважно, мне эта машина была нужна».

Он не задумывался. Куда ж откровенней! Будто не знал, что Инар на редкость мягок и не умеет отказывать! При той репута­ции, которой Красовский пользовался в парке, далеко не каждый согласился бы тащиться с ним куда-то за город. Не из страха – в голову не пришло бы то, что он замыслил, но просто не стали бы связываться. Как сказал один из шоферов: «Охота была на него любоваться, пассажиров хватает. Да и где ему взять денег на такой конец? Не представляю, зачем Инар поехал!»

Судя по обрывкам дорожной беседы, которые мог припомнить Мезис, Красовский обошел Инара расчетливо и тонко: ему якобы надо повидать тещу и уговорить, чтобы она помирила его с женой. Прекрасно он помнил, кто возил его в загс! И соображал, что, сам счастливый в браке и отцовстве, Инар не ответит отказом на подобную просьбу…

Шаг за шагом Раупс разоблачал лживые утверждения Красов­ского, но это не приближало того к признанию. Вместо опровер­гнутой лжи он, смиренно вздыхая, выдвигал новую, и невозможно было добиться от него хоть какого-то искреннего чувства.

Был, в частности, записан на магнитофон голос вдовы Инара Карпова. Ее спросили: нет ли у вас потребности что-то сказать убийцам? Есть? Вот вам микрофон. Минут через пять силы оставили женщину, полились слезы, но то, что она успела сказать, проняло бы любого – страстный, горький и протестующий крик души. Мезис, слушая запись, вздрагивал и закусывал губу. Кра­совский только потупился, чтобы скрыть скуку в глазах. И в последовавшем затем допросе по-прежнему проскальзывал между пальцев, холодный и бесформенный, как желе. Зато надо было видеть, до чего он всполошился, ознакомясь с постановлением о предъявлении обвинения.

– В чем же вы не признаете себя виновным? – осведомился Раупс.

– Вот что хотел шофера убить… Это – нет!

– А как же иначе вы предполагали действовать?

– Вот, откровенно говоря, видите, тут так было… Конкретного плана, вот именно, не было… Я ехал на дачу, если откровенно уж говорить. Хотели мы, я лично хотел, связать водителя. Но когда Мезис нанес ему удар… то тут уже получилось…

– Связать – и дальше?

– Дальше оставить вместе с Мезисом на даче.

– Ну а потом?

– Потом он должен был уйти.

– И водителя отпустить?

– Ну конечно! Ясное дело!

– Вы говорите, хотели связать его. Веревкой?.. Ладно, допус­тим. Но у вас веревки не было с собой? Не было! Значит, шофера вы намеревались убить.

– Что вы! Что вы! Ради бога… Что вы, шутите, смеетесь, как говорится?..

– Такое преступление никто не совершает, если знает, что о нем станет быстро известно. Это уже логика.

– Но скрыться… я же принял решение…

– Так для чего тогда вы приготовили заранее орудия убийства? Вилы покупали?

– Ну, это так, на всякий случай инструмент мы заготовили.

– Когда Мезис сел в машину, у него было что-нибудь с собой прихвачено?

– Да, у него в сумке был ломик, а еще были… там если кровь… тряпки.

– Вилы он тоже взял?

– Вилы… у меня были.

– Ясно. В чем вы себя еще не признаете виновным?

– Инкассатора убивать мы не собирались. Вернее, я не соби­рался убивать. Это он так предложил, а я говорю: это не годится.

– Выходит, инициатором такого плана – убить шофера и инкассатора – был Мезис?

– Ну, просто разговор, это не план был, потому что я сказал, что это никак не годится, никак не пойдет…

– Каким же образом вы надеялись завладеть деньгами?

– Ну оглушить немножко инкассатора я лично думал…

– Хорошо, оставим это. На несколько вопросов я ответа так и не получил. Во-первых, почему у вас родилась мысль совершить преступление?

– В связи с моими личными неприятностями… женитьба, можно сказать, неудачная… то есть не то чтобы неудачная, но не такая, как надо бы… Ну, потом заходили там дружки. Гляжу, на углах стоят, сшибают копейки. Думал, не дай бог, и меня такая участь ждет… Ну вот, если с юмором подойти, решил миллион, как говорится, отхватить. И отхватил…

– Хотели иметь много денег?

– Нет, не хотел я много денег. Деньги вообще не радовали. Не только не радовали, вообще не знал, что с ними делать даже… Я хотел чего-то нормального. Хотел мать забрать. Мама должна была на пенсию пойти, и я так собирался к этому времени начать жить нормально… Уехал бы куда-нибудь в глушь… в какой-нибудь бедный колхоз. Работал бы хоть конюхом, писал бы книжки для детей.

Тут даже нашему невозмутимому Раупсу явно сделалось мутор­но.

– С картинками? – едко произнес он. – Так и в протокол занести? Что убили ради мамы… И желая в дальнейшем писать детские книжки?

Нет, не открывался Красовский! Остался за семью замками со всей своей судьбой и психологией. И Раупс не виноват: поди-ка добейся правдивости от подследственного, который принципи­ально «не видит», когда его уличают, и без устали плетет самые гнусные нелепости!

Тусклое лицо, бормочущий голосок. Если отвлечься от содер­жания и определить интонацию, то ближе всего его речь походи­ла на тягучий, нудный разговор о плохой погоде. Непробиваемое лицемерие. Маска. Внешняя оболочка. Защитная окраска. Вроде бы правильно, так оно и называется. И однако что-то здесь не то, определенно не то! Что же должна маскировать эта маска и что такое сокровенное и тайное призвана она защитить от взора следователя?

Ну, к примеру, хотел денег. Это ж очевидно. Да и велика важность, раз все равно грозит высшая мера. Признайся он сейчас еще в пяти убийствах – будет ему та же высшая мера! Не две, не три – одна и та же. К чему, спрашивается, столько усилий?

И начали мы подумывать: а есть ли что-нибудь там, под внеш­ней оболочкой? Вдруг да вообще пусто?! По укоренившейся привычке мы непременно ищем человека. Хоть остатки человека, хоть какую-никакую растленную, но душу. Но в конце концов у всякого правила бывают исключения. Не ищем ли мы нечто отсутствующее?

Решили принять как гипотезу: взамен души у Красовского нуль – и, исходя из этого, отбирать и монтировать материал. Если ошибемся, впереди еще суд – окончательная проверка всему…

Разительно несхожи были Мезис и Красовский на следствии. Красовский практически не изменился, не стронулся с позиции, занятой после задержания. Те же самые повадки, постная мина, понурая поза, напускное смирение с оттенком детскости: не суди­те строго, вы дяди взрослые, а я мал, несмышлен, не мудрено, что ошибся. Ему было около тридцати.

Мезис претерпел коренную ломку. Он вошел в кабинет Раупса каменным истуканом, и даже правдивость его производила оттал­кивающее впечатление, потому что правда была чудовищна, а рассказывал он ее с ледяным равнодушием.

Но от допроса к допросу совершались сдвиги. С лица Мезиса исчезла алкогольная одутловатость, оно постепенно пробужда­лось, появилась мимика, отражавшая проблески сознания и эмоций. Прежде гладкая и монотонная речь его начала спотыкаться на подробностях. Не из желания утаить. Следя за ним на экране, вы физически ощущали, как он заново (и по-новому) переживает эти подробности – и утрачивает равнодушие. И обретает способ­ность чувствовать, страдать, раскаиваться. В нем просыпался человек. Теперь его правдивость невольно подкупала, и тон Рауп­са делался иным не только «ради кино»…

– Красовский утверждает, что у него не было намерения убить Карпова и что это сделали вы по своей инициативе. Так ли это?

Мезис недоверчиво вскинул глаза.

– Нет. Это не так…

Повисла пауза. Мезис переваривал услышанное и недоуменно:

– Зачем же тогда вилами… – и опять пауза, и те страшные мгновения словно вновь протекли здесь, в кабинете следователя. – Зачем вилами колоть его в грудь… несколько раз?

– А кто колол?

– Николай колол. И я колол.

– Значит, заранее у вас была договоренность убить шофера такси?

– Ну конечно. А то, что Красовский говорит, что мы не собирались его убивать, – это ложь.

– Как вы думаете, почему он так ведет себя, почему сваливает на вас вину?

– Почему?.. Не знаю… я удивляюсь этому… Может быть, пото­му, что ничего не получилось?..

– Вы дружили с Красовским?

– Да, – помолчал и уточнил, – то есть мне казалось.

По лицу Раупса скользнула тень сожаления.

– Он был для вас авторитетом?

Конечно был, еще бы! Лет на пять старше и несравненно хитроумнее, Красовский бесспорно подчинил Мезиса своему влиянию и увлек перспективой сказочного богатства.

– Вы доверяли суждениям Красовского? – повторил Раупс, видоизменив формулировку.

Так естественно было ухватиться за возможность хоть чем-то оправдать себя: да, поддался влиянию Красовского, он втянул, соблазнил. И это не противоречило бы истине. Но Мезис уловил скрытый смысл вопроса и не принял «подсказки» следователя.

– Винить некого. Только себя, – ответил он после тяжкого раздумья.

Судьба Мезиса до ужаса проста и примитивна. Мы и рады бы проанализировать его психологию, определить этапы деградации личности, но в этом просто нужды нет – весь путь Владимира Мезиса к преступлению чуть ли не целиком укладывается в один глагол «Пил». Непрерывно пил с детства и до того дня, как взял в руки вилы.

По-настоящему он протрезвел только за решеткой. И тут в голове его медленно заворочались мысли. О жизни. О смерти. О том, что он человек. И о том, почему поступил бесчеловечно…

И вот с одной стороны был Инар Карпов. Его дети, жена, мать. Трагедия. С другой – Владимир Мезис. Тоже трагедия. Конечно, трагедии несравнимые, несопоставимые, спору нет. И все-таки!.. Сколько бы мы ни твердили себе, что Мезис злодей, убийца, все равно его было жаль. Возможно, кого-то это удивит, даже разгне­вает. Но кто-то и поймет нас, прочтя выдержки из последних допросов Мезиса и Красовского.

– Как вы полагаете, почему Красовский выбрал в сообщники именно вас?

– Ну… все-таки он у нас бывал… Видимо, доверял мне…

– Красовский, почему вы выбрали в соучастники Мезиса?

– Я хотел один на это дело решиться… Как раз уже решил… Собственно говоря, не решился, а так у меня мысли крутились. Потом смотрю, он что-то так, не работает, от милиции скрывает­ся. В смысле, не скрывается, но так… Да просто я его мало знал и, как говорится, знал, что он на все способен, что ли, или как бы выразиться…

– Мало знали, но знали, что на все способен… Откуда у вас такая жестокость, с которой вы убивали Карпова?

Вопрос не задевает Красовского даже «по касательной».

– Ну… это все стихийно, случайно получилось. Вот. И неволь­но. Так я это подразумевал. Так…

– Объясните, Мезис, откуда у вас та жестокость, с которой вы убивали Карпова?

Мезис молчит. Долго молчит, весь ушел в себя. И вдруг, подняв глаза, как открытие:

– Все-таки не так просто убить человека… Как я себя знаю, я жестокостью никогда не отличался. Я отличаюсь жестокостью, только когда в пьяном состоянии. Но и тут до такой степени никогда… – Сухое подавленное рыдание. – Тут, видно, капля за каплей, конечно, и набралось… Не могу объяснить… Эти пьянки. Да, наверно, пьянки.

– Что вы можете сказать о Красовском?

– Интересный человек был…

– Почему вы говорите «был»?

Что тут ответишь? «Потому что его скоро расстреляют, и меня тоже»? Язык не поворачивается. Мезис говорит другое, на горь­кой и звонкой ноте:

– Я тоже, может, был интересный человек!..

– Как вы можете охарактеризовать Мезиса?

Бегающие глазки Красовского останавливаются, он смотрит в сторону (не ведал, что прямо в объектив), и взгляд приобретает высокомерное выражение.

– Как охарактеризовать? Что для дома, для родины, как гово­рится, для людей полезного, мне кажется, он ничего не приносил и не принес бы. Так кажется. Это я всю жизнь работал фактичес­ки…

– Красовский говорит, что вы не могли для людей и для родины ничего дать и не дали.

Мезис напрягается, словно превозмогая боль. Согласиться, что ты с рождения, изначально не был способен ни на что доброе?

– То, что я не дал, – да… Но почему я не мог дать?!

– Как вы относитесь к тому, что совершили, Красовский?

– Что это же никуда не годится, ясное дело. Это самое, что ни есть… особенно в наше время.

(После допросов Красовский придирчиво слушал запись своих показаний. Было видно: иногда доволен собой, иногда – нет. Прослушав «никуда не годится… особенно в наше время», одобри­тельно кивнул: «формулировка» понравилась.)

– Как вы относитесь к тому, что совершили, Мезис?

Мезис берет со стола коробок спичек, секунды две смотрит на этикетку, повернутую вверх ногами.

– Днем я еще как-то держусь, – тихо говорит он. – Потому что в камере мы сидим вчетвером. Там то шахматы, то шашки, доми­но, книги. Туда-сюда, как-то отвлечься можно… Но ночью… Мне ребята все время утром говорят: опять кричишь!

– Почему же вы пошли на это преступление?

– Если бы я на один день протрезвел, я бы ни за что не пошел!

Теперь и Раупс молчит. Только пальцы Мезиса медленно вер­тят спичечный коробок, и бряканье пересыпаемых спичек кажет­ся неестественно громким.

– Желаете что-либо сказать в оправдание себе?

– Что мне говорить, когда человека убили.

– Не один же убивали.

Не спасательный круг предложен – тонкий прутик, но, по пословице, утопающий должен хвататься и за соломинку. Мезис не хватается.

– А может, я убил, может, мой удар был смертельный?.. Да, это может быть.

– Конечно, жить хочется… – Брякают, брякают спички. Но вот и они стихли. Гнетущая тишина. Потом судорожный вздох: – Но человека все-таки убили. Отвечать нужно! – И коробок падает на стол.

Рука Раупса выключает магнитофон. Все. Самый последний допрос окончен.

Сказано немного (если перевести на количество фраз), но разговор томительно длинный; по одному рождаются слова, и каждое стоит раздумий и мучений.

Так жестоко и объективно осудить себя мало кто способен. Преступник, даже кающийся, всегда ищет оправданий и стремит­ся вызывать сочувствие у других. Это психологически понятно и закономерно: как жить, испытывая к себе отвращение и нена­висть? Единственное спасение – переложить на кого-то хоть долю ответственности за содеянное, найти какой-никакой довод в свою защиту!

Жалеть себя и стараться за что-нибудь спрятаться от окружа­ющих, от собственной совести – поголовное свойство нарушив­ших закон и наказанных. Мезис в этом отношении являет собой редчайшее исключение.

«Я тоже, может, был интересный человек!» Нет, не был. Но мог быть . Мог. Тем горше, что этого не произошло, что человек не состоялся…

Второй раз мы приехали в Ригу в начале лета. Город зеленел и цвел всяким свободным от асфальта клочком земли, пахли клеем свежие афиши: «Выставка янтаря»… На послезавтра был назна­чен суд над Мезисом и Красовским.

Киногруппа готовилась к съемкам. Зал Верховного Суда рес­публики – продолговатое помещение, в одном торце которого располагались двери, а в другом огромное, во всю стену окно – был удобен для операторов.

Девять дней длился процесс, и девять дней тихо жужжали камеры и магнитофоны. Самый зоркий наблюдатель не сумел бы заметить и упомнить всего, что запечатлели они на пленку. Живые, неповторимые голоса людей, взволнованный ропот или затаен­ное дыхание зала, мгновенно отзывавшегося на происходящее в суде, и удивительный по разнообразию и выразительности калей­доскоп лиц. Родные и друзья Инара Карпова, инкассатор, постра­давший возле «Турайды», мать Красовского, его подружки Зубари и Яковлева, вереница свидетелей, бесстрастный прокурор, родст­венники Мезиса, жена Красовского… и двое на скамье подсуди­мых, ожидавшие возмездия.

А если бы они предвидели, что оно неизбежно? Если бы могли заглянуть вперед и увидеть себя вот такими, сидящими за невысо­ким барьером, который отделяет от мира безнадежной глухой стеной? Попали бы они тогда на эту скамью?

Конечно же, нет!

Доставленный инспектором Крамаренко в штаб Красовский, еще не зная об аресте Мезиса, обронил характерную фразу: «Милиции просто повезло». Подобно большинству преступни­ков, он считал, что ловят других – не его. Стоит только хорошень­ко все обмозговать и исполнить железной рукой, без нервов, – считай, удача в кармане.

Что ж, он проявил и изобретательность, и хитрость, и даже когда Мезис спасовал и развалил тщательно продуманный план, у Красовского хватило злой решимости и хладнокровия действо­вать до конца в одиночку. И все же он пойман.

Давайте проделаем мысленный эксперимент. Допустим, Крамаренко «просто повезло», когда он заметил и – даже вопреки сомнению шофера – опознал убийцу. Допустим, Слока ведать не ведал, что к Ирене Зубари захаживает Красовский, и не спугнул бы его своим неожиданным появлением. И с языка Красовского не сорвались бы слова о знакомой женщине из магазина. Или женщина эта не повела бы себя так искренне и порядочно. А еще раньше приятель не крикнул бы Красовскому при инкассаторах: «Здорово, Коля!»

Пусть так. Оставим только место происшествия, приметы и тех свидетелей, которых уже не сочтешь случайными.

Что тогда? Естественно, милиция захлопнула бы двери из города. Человек со свежей раной на пальце не мог бы ни уехать из Риги, ни уйти пешком. Эксперты нашли бы в машине все те же следы и отпечатки. С помощью инкассатора методом фоторобота создали бы вполне узнаваемый портрет. Ведь то, что инкассатору не удавалось внятно описать преступника, совсем не значит, что он не помнил его в лицо – не один час провели вместе. Портрет расклеили бы на улицах, передали по телевидению. И наверняка кто-нибудь сказал бы себе: «Погоди-ка… шофер… уж не Красовс­кий ли?!»

А кроме того, в иных условиях розыск шел бы по иным путям и выявлял новые улики. Например, такую: двое из таксопарка видели, как Красовский о чем-то спрашивал Инара Карпова до начала смены. Если бы к тому моменту следствие не имело показаний Мезиса, подобная деталь могла стать решающей.

Словом, многое было бы по-другому и, возможно, труднее. И пусть не через 70 часов, а через 140, но кончилось бы все так, как оно и кончилось! Разоблачение было неизбежно.

Но теперь мы обязаны спросить: а была ли неизбежной гибель Карпова? Предопределялась ли она только злой волей Красовс­кого, соучастием Мезиса и доверчивостью Инара? Довольно ли было этого, чтобы сложился план, намечавший убийство троих людей?

Нет. Как минимум, нужна надежда, что план осуществим. На чем же она держалась? Да на том, что Красовский досконально знал систему работы шофера при инкассации. Знал не только правила, знал, какие отступления от них стали практикой. Отку­да? Из собственного опыта . Да-да!

В принципе для инкассации должны использоваться спецма­шины, отнюдь не такси. Но еще можно понять, когда перевозку государственных средств доверяют таким людям, как Инар Кар­пов – недавний пограничник, один из лучших водителей парка. Однако нельзя понять, почему это доверяли Красовскому, не имевшему за плечами ничего, кроме самой скверной репутации.

Не раз он подтверждал на следствии, что близость денег распа­ляла его, подсказывала способы грабежа. Красовский был уверен, что – несмотря на инструкцию – его не попросят предъявить документы по приезде в банк. Тут и таилась возможность подме­ны шофера, отсюда и выползла на свет мысль уничтожить Карпо­ва. Да, не спросили у него документов в банке. Ни водочного духа не заметили, ни разбитого стекла…

Открытый судебный процесс приковал к себе внимание многих рижан, не забывших январские дни, когда почти каждый готов был кинуться на помощь милиции. Обсуждались рассказы свиде­телей, реплики прокурора и адвокатов, но самым жгучим для всех оставался вопрос: что же сделало Красовского и Мезиса готов­ыми на зверство?

«Винить некого. Только себя». Но вот мы смотрим на мать Мезиса, на брата, сестру, слушаем их показания, не оставляющие в памяти ничего, кроме плаксивой фальши. Неприятное семейст­во. Очень.

Как не винить мать, если она воспитала двух преступных сыно­вей?

Как не винить старшего брата, с малолетства приучавшего Владимира к сквернословию и водке, а позже водившего домой толпы своих дружков по колонии?

А кто родил и вырастил Красовского? Вот она, среди публики. Обыкновенная старушка, на голове платочек в крапинку, кресть­янские руки – извечно знакомый, мирный облик. Она появилась в зале, высоко держа небольшой листок бумаги, и так пронесла его вдоль всего прохода и молча протянула судье. Единственное, чем надеялась помочь сыну: справка о том, что в десятилетнем возрасте он переболел менингитом.

Судья взял, прочел, кивнул, а она продолжала стоять, глядя снизу вверх, и чего-то ждала. Немедленного воздействия завет­ной бумажки?

– Вы можете сесть, – сказал судья.

Послушно пошла, села. С непонимающим видом выслушала обвинительное заключение, механически оборачиваясь на каж­дый новый голос. И так девять дней. Припав к окуляру и взяв самый крупный план, оператор тщетно караулил смену выраже­ний. Ничего. Только подавалась вперед, когда говорил сын.

Зато лица матери и вдовы Инара завораживали напряженной внутренней жизнью. Обе женщины держались стоически, будто поклявшись не выдавать своих чувств. Но экран имеет свойство обнажать даже скрытое.

Как они слушали показания Красовского! Окаменевшие, неп­роницаемые: одна – глядя на сложенные на коленях руки, другая – невидяще, мимо судей, в окно. А убийца исповедовался заучен­но-грустным тоном. Теперь он уже не уверял, что все случилось «стихийно», не отрицал, что орудовал вилами. Его пятерня отпе­чаталась на ручке, и доказанную вину отрицать было неразумно. Но кое-что сгладить, обойти он старался.

– …Когда мы подъехали, я сказал: остановись здесь. Он остано­вился. И в это время Мезис нанес ему удар сзади по голове. Он стал, так сказать, обороняться, потом открыл дверь и мы вывали­лись наружу, ну… в снег… вот. Он лицом вниз так упал, и я его так сдерживал. Затем я ему сделал прокол сверху через спину. В это время он вскрикнул и сказал: «Не надо!» Ну… потом мы его положили в багажник. Мне палец перевязали. Следы крови немножко убрали. Потом мы приехали в лес, я там раньше грибы собирал. Ну, мы решили его там оставить. Когда клали его, он, между прочим, еще дышал… Ужасно.

В устах Красовского «ужасно» не звучало ужасно. Хоть он и скорчил покаянную мину, но это прозвучало констатацией досад­ной помехи: слишком уж упрямо Карпов не хотел умирать.

Для матери и жены Инара это было поистине ужасно: им не сообщали таких подробностей и услышать сейчас от этого из­верга… Мать обессиленно склонила голову. Лицо жены не дрогну­ло, но что-то произошло с ее глазами. Трудно описать. Десятки раз мы просматривали кадр, пытаясь уловить его смысл. «Он, между прочим, еще дышал» – и в ответ глаза на мгновение рванулись в сторону скамьи подсудимых. Увидеть убийцу? Нет, выразить страстную ненависть? Тоже нет. Казалось, женщина внутренне рванулась туда, к мерзлому окопу, где еще теплилась жизнь Инара.

А мать Красовского сидела все с тем же непонимающим видом, часто и удивленно смаргивала. Чем-то они с сыном были фаталь­но похожи. Не только стертостью черт, нет, глубинно: душевной скудостью, пустотой. Да простится нам, если не правы.

Вероятно, читатель ждет объяснений, как же все-таки Красовский стал таким?

Простите, не в наших силах. Мы не знаем, где и почему из него насухо утекла душа. Сначала мы приняли это как рабочую гипоте­зу, потом добросовестно переворошили его биографию, включая и времена менингита (который, по мнению медицины, не дал заметных последствий). Но даже будь у нас возможность месяц за месяцем проследить историю Красовского, думаем, это не при­несло бы ответа.

В 19 лет вымогал деньги у подростков; попался на краже; обсчитывал и обирал пьяных пассажиров; оскорблял и бил жену. Можно бы здесь написать о том, что вот так, мол, шаг за шагом он скатывался. Можно бы порассуждать, как наглел он от безнака­занности и прочее. И тем ограничиться, сделав вид, будто осталь­ное ясно. Но ведь между всем прошлым Красовского и тем, к чему он пришел, лежит моральная пропасть, через которую не переки­нешь мостика напрямую! Разные это вещи – вымогать, тащить, что плохо лежит, или рваться к деньгам любой ценой. Любой ценой!

Поверьте, мерзко разглядывать и слушать его, выискивая, не сохранилось ли где что-то человеческое. Мы ждали суда как окончательной проверки и уверились: не сохранилось. Внутри спрессованная алчность и злоба, снаружи – броня заученных фраз.

Нет, опять не точно. Опять человеческие мерки. А у него внутри черно, непроглядно и неведомо. Перед нами белковое существо, наделенное инстинктом самосохранения, способностью мыслить (во всяком случае, разрабатывать достаточно сложные планы преступлений) и старающееся походить на людей, как инопланетяне в фантастических рассказах.

Когда Красовский говорит, тянет почесать затылок: ведь не идиот же и следователя не должен причислять к идиотам, а сплошь и рядом порет чушь! Позже понимаешь: речь Красовско­го – это перевод со своего – непроизносимого – на наш обиход­ный язык. Он усвоил набор ходячих выражений и употребляет их (частенько невпопад) все норовя «очеловечиться» и достигая обратного результата.

Вспомните, вот имитация раскаяния: «Никуда ж это не годит­ся, тем более в наше время».

Вот образчик шутки: «Если с юмором подойти, решил милли­он, как говорится, отхватить».

Сыновние чувства: «Мама должна была на пенсию пойти, и я собирался к этому времени начать жить нормально».

Сокровенная мечта: «Уехал бы в бедный колхоз, писал бы книжки для детей».

Рассказ об убийстве: «На всякий случай инструмент мы загото­вили»; «Я сделал ему прокол сверху через спину» (точно о шине).

Право, оторопь берет. Нет, как хотите, это подделка под чело­века, это – нелюдь!..

Скажем еще одно. Есть пословица: «Вместе воровали, вместе и ответ держать». Здесь держали ответ порознь. За девять дней Красовский и Мезис не обменялись ни единым взглядом. Потому что бок о бок сидели враги.

Мы выразим личное мнение, юридических доказательств кото­рому не существует.

Мезис был обречен. Он понадобился Красовскому как физи­чески очень сильный помощник, без которого Инара нипочем бы не одолеть. Но, сыграв свою роль, был бы тоже убит как единственный очевидец и претендент на половину добычи. Завладев оружием инкассаторов, Красовский легко расправился бы с ним. Не случайно Мезис подсаживался в такси Инара по дороге – чтобы не видели в парке и не связали затем его исчезновение с Красовским. Не случайно болтливый Красовский каменно за­молкал, едва речь заходила о предполагаемых планах после ограб­ления. Не случайно, пока скрывался, он не сделал ни малейшей попытки подать весточку Мезису, хотя и не знал, что тот аресто­ван. И есть запись допроса, где он, вдруг сорвавшись, признал, что не собирался делиться с Мезисом ни рублем. А глаза Красовского при упоминании о Мезисе делались прозрачными-прозрачн­ыми… до полной пустоты.

Судебное заседание подходило к последней стадии.

И вот:

– Подсудимый Красовский, что вы желаете сказать в послед­нем слове?

В сочетании «последнее слово» есть нечто магическое, зал настороженно затихает.

Красовский заготовил и хорошо отрепетировал свой монолог и произнес его без запинки и с долей торжественности. Учитывая его возможности, это был шедевр «человекообразия»:

– Граждане судьи! Все то, что изложил государственный обви­нитель в мой адрес, все те факты, я в основном с ними согласен. Я сейчас очень глубоко осознал свой поступок. – Публика завибрировала, и Красовский неохотно «уточнил»: – Не поступок, а больше, чем поступок. И мне очень жаль, что нет человека, нет у матери сына, у детей отца, у жены мужа. В семье достатка соответ­ствующего. Я очень раскаиваюсь в своем поступке. – Тут из зала докатилась волна негодования, плеснула в барьер, и Красовский заставил себя выдавить: – В своем… преступлении. Я заверяю суд о том, что если суд сочтет возможным сохранить мне жизнь, то я всю эту оставшуюся жизнь посвящу тому, чтобы смыть это позор­ное пятно в моей жизни! Я приложу для этого все мои силы и спо­собности! Спасибо.

И сел, оставив висеть в воздухе «спасибо».

«Он приложит свои способности! – пробормотал кто-то. – Нет уж, больше не надо».

Настала очередь Мезиса. Он поднялся – и молчал. Долго молчал, пока совладал с языком.

– Я все последние дни… месяцы… думал, хотел понять, как это все произошло… Снова умолк.

– Я понял только одно… что все это произошло от того… как я вел свою жизнь…

Будто груженую телегу тащил и останавливался отдыхать. Было физически трудно переносить его надрывное молчание.

– Я вспоминал, как я жил… Так я не жил, а существовал, больше ничего…

Паузы все удлинялись. Похоже, он разучился говорить. Попро­буйте вместо наших многоточий вставить 15, 20, 25 секунд немоты – это нестерпимо много. И все же Мезиса слушали. Его молчание гипнотизировало и заставляло напряженно ждать, чем оно раз­решится.

– Я даже ничего не могу хорошее вспомнить о себе…

Оператор поймал объективом мать Мезиса. Она протестующе подняла руку: разве можно такое вслух? Но сын не видел. Он маялся в совершенном, абсолютном одиночестве.

– Вот вы дали мне слово…

Мезис ссутулился, в несколько приемов проглотил удушающий ком в горле.

– Так я воспользуюсь этим словом… и прошу: оставьте мне жизнь…

Выговорил наконец. И наконец смог вздохнуть.

– Я бы хотел начать жизнь свою с самого начала, но прожить ее только по-другому!.. – И шепотом: – Все.

… Прошение о помиловании было отклонено.

В тот день, когда это стало известно, наша группа в монтажной работала угрюмо; рано разошлись по домам.

Резали и склеивали как раз кадры судебного процесса, и они не «остывали», сколько ни гоняй их на монтажном столе.

Признаться ли? Мы сделали бы все, чтобы спасти Владимира Мезиса от высшей меры. Но решали не мы.

«Я бы хотел начать жизнь свою с самого начала, но прожить ее только по-другому!..»

Пожалуй, и смог бы по-другому.

«Ах, Танечка!»