– Экран у меня вырубился на девятнадцатой минуте. К Федору я ввалился, когда штрафной назначили. Второй гол уже при мне забили. Выходит, минут девять я прозевал.

– Сколько из них вы препирались с соседкой?

– Показалось долго, но, наверно, минуты три.

– Сбрасываем три минуты, остается шесть. Какую часть пути занял переулок?

– Примерно полдороги.

– Значит, вы находились поблизости именно в то время, когда ограбление совершалось или когда грабитель удирал с места преступления. Не заметили чего-нибудь, что может нас интересовать? Думаю, вопрос понятен.

– Понятен… – мужчина тяжело вздыхает. – Парень там один ошивался, гражданин следователь. Тогда я, конечно, ноль внима­ния, но как теперь рассуждаю – по разным признакам – в общем, на стреме он стоял… Главное, видел я его раньше. Лицо знакомое.

– Где?

– Не помню.

– А если сосредоточиться?

– Пробовал уже, самому интересно. Но вот хоть убей!

– В какой обстановке вам его легче представить: в парикмахер­ской?., в метро?., в поликлинике?., сигаретами торгует?..

На каждый вопрос Губенко отвечает секундной задумчивостью и пожиманием плеч.

– Опишите его.

– Да так себе, белобрысый, крепкий, румяный. Без особых каких примет. Года двадцать два или двадцать пять. Блондины, они моложе выглядят, личное наблюдение.

– Не мешало бы прийти в милицию и поделиться личными наблюдениями, чтобы вас не разыскивали как предполагаемого сообщника.

– Да ведь, гражданин следователь…

– Между прочим, товарищ следователь.

– Правильно, товарищ следователь. Вы учтите мою ситуацию: соседка пожаловалась жене, что я ее обругал за телевизор по-нехорошему, я жене объясняю обстоятельства, но я говорю, что бегал к Сосновым, а бегал-то я к Феде Антонову потому что до него ближе, а Федор тоже судимый и, значит, по жениному пониманию, он для меня под запретом, а она мне ультиматум поставила, так что теперь, если узнает, она мне такое выдаст…

Миша Мухин, он же Сэм, валяется дома на диване с книгой. В соседней комнате вполголоса препираются мать Миши и ее отец, древний благообразный старец.

– Папаша, послезавтра Константин из поездки вернется. Скажите вы своим богаделкам, чтобы не ходили пока.

– Неча ими брезговать! Сестры они мне по древлепрославленной нашей вере.

– Вам – сестры, а Косте – хуже горькой редьки.

– Срамишь седины мои, Аксинья. Чужие люди идут за духовным наставлением, а родная дочь лба не перекрестит. Гореть тебе дура, в геенне огненной.

– Да отстаньте, папаша, молюсь, молюсь я.

– Когда тебе молиться, ты телевизор смотришь.

– А то вы не смотрите!

Чего дед не желает слышать, то он попросту пропускает мимо ушей.

Мухина переобувается в передней.

– В магазин? – осведомляется дед.

– Хлеба к обеду.

– А что на обед?

– Щи вчерашние да яичницу зажарю.

– Знаешь ведь, что нынче постный день! – Нет чтобы отцу грибочков подать, рыбки. Котлеты да яичницы – словно назло во искушение вводишь!

– Грибочки, папаша, на базаре кусаются. И рыбка в цене: вы ведь не селедку просите, а что поблагородней.

– Константину небось припасла уже и красненького и белень­кого. Как приедет, пир горой. А отцу жалеешь!

– Мне ваши посты влетают дороже пиров! – Она направляет­ся к двери. .

– Стой! Куда простоволосая? – и таким грозным тоном, что Мухина без звука повязывается косынкой.

Дед переключается на Мишу.

– Все читаешь?

– Что поделать, грамотный.

– А чего читаешь?

– Исторический роман.

– Из какой же истории?

– Времен царя Алексея Михайловича.

– Тьфу! С него вся скверна пошла.

– Никона разжаловал, что ли?

– Не разжаловал, а низложил на собрании всех патриархов. Законно низложил.

– Тогда какие к Алексею Михайловичу претензии?

– Исконное наше двоеперстие, истинное, кто запретил? Ни­кон. До Никона все двумя перстами крестились. А если Никона потом вон, да в простые монахи, можно сказать, как врага народа, то почему троеперстие его сохранили? Как об этом в романе объясняется?

– Никак.

– Дурак твой историк.

– Дед, ругаться грех, – уличает Миша.

– С вами кругом грех.

За окном слышен условный свист. Перед домом дожидается вся компания. Выбегает Миша. Обычные приветствия, и дальше раз­говор на ходу.

– Чего застрял?

– Дед все ведет среди меня религиозную пропаганду.

– И как ты?

– Ничего, мне на пользу: заставляет извилиной шевелить. Слушайте, какую недавно мыслишку подпустил. Насчет проис­хождения людей. Если, говорит, человек – венец творения, по образу и подобию, то с него и спрос великий. Происхождение, так сказать, обязывает. Поэтому, говорит, вы нечестивцы, и решили быть лучше от обезьян. С обезьяньих потомков что возьмешь? Никакой ответственности. Если говорит, считать, что ваши пра­бабки нагишом по деревьям скакали, тогда, говорит, конечно, кругом сплошной прогресс. Хоть бомбы друг в друга кидайте, хоть пьяные под забором дрыхните – все равно можете гордиться и возноситься, потому что обезьянам до вас далеко. Даже послед­ний, говорит, болван все ж таки на двух ногах ходит и даже в штанах.

– Богатая идея! – смеется Леша.

Наташа добавляет:

– И с ядом.

– А что ты ответил? – спрашивает Сенька.

– Начал про эволюцию, про научные данные. А он говорит: ваша «еволюция» – чушь. Небось, говорит, сколько ни копают, а в главном-то месте дырка. Тут обезьяна – тут человек, а переход­ного звена промеж них нету.

– Да откуда он знает?

– Начитался журнала «Знание – сила», таскает у меня поти­хоньку.

– Силен старик! – Сеньке разговор любопытен.

– Да, въедливый. При отце помалкивает, а без отца – хозяин в доме. Мать его до сих пор боится. Как зашипит: «Аксинья, прокляну!» – она чуть не в ноги: «Папаша, простите!»

– Ничего себе! – фыркает Наташа.

– Лично я – от обезьяны, – говорит Леша, – внутренний голос подсказывает. А ты, Натка?

– Сколько красивых зверей! Нашли действительно, от кого произойти.

– С обезьяной сравнивают только в насмешку, – поддакивает Сенька.

– Миш?

– Лелею надежду, что предки прилетели из космоса. Затем часть их выродилась в людей, часть – в мартышек.

– Назревает идейный раскол, – констатирует Леша. – Надо выяснить мнение общественности. Стажер! Будешь опрашивать каждого третьего прохожего.

– Только прямо в лоб, – оживляется Наташа. – Дяденька или тетенька, вы от обезьяны произошли?

– Чудно! – кивает Гвоздик. Он отсчитывает прохожих на другой стороне улицы. Третий по счету останавливается у витри­ны, и Сенька, подойдя, бойко начинает ему в спину.

– Гражданин, разрешите спросить…

Тот оборачивается. Это гориллообразный детина. Спрашивать его о происхождении – недвусмысленное оскорбление. Сенька невольно подается назад.

– Я хотел спросить…

– Ну?

– Скажите, сколько времени?

– Пожалуйста. Пятнадцать сорок три. – И он добавляет нео­жиданно добродушно: – Пора свои иметь, парень.

Сенька бредет обратно под хохот компании, слышавшей весь разговор.

– Что ж ты, Гвоздик? А обещал нас удивить.

– Роняешь свою репутацию, стажер.

– От имени присутствующих выражаю глубокое разочарова­ние!

От насмешек Сеньке бросается в голову кровь.

– Хорошо же… Хорошо. Я вас удивлю!

– И сильно? – коварно улыбается Наташа.

– Увидишь, чего в жизни не видела!

– Ой, сейчас он устроит затмение Луны, Земли и Солнца! – «пугается» Миша.

«Штаб-квартира» ребят в пустом доме. Наташа, Леша и Миша ждут.

– Идет, наконец! – говорит Наташа, первой услышав шаги.

Входит сосредоточенный и напряженный Сенька. Быстро выг­лядывает в окна, проверяя, пусто ли вокруг.

– Дайте честное слово молчать. Если кто проболтается, я… я не знаю, что сделаю!

– Нагнетаешь атмосферу для эффекта?

– Сэм, я серьезно.

– Да о чем речь, стажер, мы своих не продаем!

Еще секунду Сенька медлит, обводя всех взглядом, и достает пистолет «ТТ». Воцаряется глубокое молчание.

– Он что – настоящий? – осмеливается наконец Наташа.

– Ясно, не игрушечный, – Сенька наслаждается произведен­ным впечатлением.

– Дай подержать, – благоговейно подставляет ладони Леша.

Сенька вынимает обойму и отдает пистолет.

– Да-а… – произносит Леша после молчания. – Удивил так удивил! Слушай, ты его не пробовал?

– Нет. Берегу патроны. Красивый, правда?

– Хорош гад!

Они дети 70-х. Даже на экране оружие мелькает коротко и редко – еще нет в помине видеоклипов или американских боеви­ков. Они не привыкли к пистолетам, это шок.

– Сеня, откуда? – шепчет Наташа.

Тот дергает плечом и отмалчивается.

– Сеня, ты влипнешь. Это запрещено.

– Вот из тебя и вылезла пай-девочка, отличница, – усмехает­ся Миша.

– Между прочим, это тебе было скучно, – напоминает девочке Сенька.

– Действительно, мамзель Натали, по вашей собственной просьбе. Вы желали сильных ощущений, прошу! – Миша прице­ливается в нее.

– Перестань, Сэм! – топает Наташа ногой.

– Если пистолет не устраивает, иди в Третьяковку, – говорит он.

– Полюбуйся, как Иван-царевич катается на сером волке, – иронически добавляет Сенька.

Мишу осеняет идея:

– Ребята, давайте из-за нее стреляться! В обойме шесть штук? По две пули на брата. К барьеру!

Он принимает картинную позу, но Леша отмахивается:

– Нет, вы вообразите такую картину. Подходит Гвоздик в тому орангутангу. «Дяденька, сколько времени?» – «Пора свои часы иметь, парень». Тут Гвоздик говорит: «Я тоже так считаю», – и достает пушечку…

– Орангутанг снимает часы и скачками уносится прочь! – хохочет Миша.

Даже Наташа не выдерживает, смеется:

– А Гвоздик бежит следом и кричит: «Дяденька, возьмите назад, я пошутил!»

– Смотря, какие часы, – небрежно роняет Сенька. – Можно и себе оставить на память.

– А если серьезно?

– Если серьезно, Натка, то у меня в жизни не было такой настоящей… такой сильной вещи! С ним в кармане я – новый человек. – Он ловко вставляет обойму.

– Сень, дай пройтись, – просит Леша.

Сенька великодушно протягивает«ТТ».

– Только осторожно!

Ребята шагают по улице.

– Ваши ощущения, сеньор Ледокол? – спрашивает Миша.

– Новый человек!

– Леша, слева по борту превосходящие силы противника.

– Вперед смотрящий не дремлет. Благодарность в приказе. Лево руля!

– С ума сошел! – вскрикивает Наташа. – Это же Топор с компанией!

– С ними нельзя связываться, Леха, – поддерживает и Миша.

– Связываться не обязательно. Просто пусть знают, что мы их не боимся!

Группа парней лет по семнадцать-восемнадцать стоит, зани­мая весь тротуар, беседуют:

– И оправдали его?

– Середка на половинку – навесили год условно.

– Это еще терпимо.

Леша трогает крайнего парня за локоть.

– Разрешите.

Тот машинально отступает на полшага. Леша делает своим приглашающий жест. Наташа, Сенька и Миша, стараясь не торо­питься, проходят по тротуару. Леша замыкает шествие.

Парни несколько оторопело смотрят вслед.

– Ишь ты-ы!

– Похоже, смена растет. Перспективный мальчик.

– Пора поучить.

– Поучить при случае не вредно, – тянет узкоглазый, скулас­тый Топорков, лидер компании.

Среди товарищей по работе Томин слывет человеком не уны­вающим. Но бывают дни, когда он раздражителен, впадает в тоску: если в расследовании возникает вдруг «мертвая полоса». Томину лучше любая изматывающая гонка, чем топтание на месте.

Сегодня один из таких дней. Замнач по розыску в отделении обстоятельно докладывает, что сделано и что проверено. Все про­верки дали пока отрицательный результат.

– …Что касается свидетеля Губенко, – заканчивает замнач, – то он действительно любитель футбола, и жена строгая, и все обстоятельства подтвердились без вранья. Я думаю, можно ве­рить его показаниям в отношении парня, который, возможно, стоял «на стреме». Будем искать.

Томин ворчит:

– Мы считали подозрительным того, кто бежал, – а у него телевизор сломался. Он подозревает того, кто стоял, – а тот, глядишь, ждал, у кого прикурить… Но искать, конечно, надо. В дело просится наводчик из здешних.

– Вот и мне сдается. Такой, понимаете, что все окрестные ходы-выходы проверил и в очереди потолкался, прикинул, что к чему.

– Как раз на этот случай, товарищ капитан, у меня для вас списочек, кому продавщицы заранее сообщили про модные куртки. Они, естественно, старались подготовить рынок сбыта – место в переулочке не бойкое.

Читая список, капитан приговаривает:

– Кое-кто попадается знакомый. Есть тут над чем поработать, есть. Займусь.

А в дежурной части того же отделения милиции на барьере, разгораживающем помещение пополам, лежат в полуразверну­той газете два мертвых голубя. И энергичная пожилая женщина прорабатывает Антонину Зорину.

– Это отнюдь не ложная сентиментальность! Сегодня из ро­гатки в голубя – завтра из той же рогатки человеку в глаз! Подобные явления общественно опасны, и вы обязаны принять меры!

– Хорошо, я выясню…

Она берет в руки одного из голубей, и в это время из внутренней двери появляется Томин.

– Ба! Ниночка!

– Александр Николаевич! Здравствуйте.

– Рад видеть. Вы здесь трудитесь?

– Да, я с несовершеннолетними. А вы по поводу ограбления, да?

– По поводу.

– Мне вот тоже предстоит расследовать преступление, – гово­рит Нина, усмехнувшись. – Гибель двух птичек… – Она поднима­ет голубя, и что-то привлекает ее внимание. Оборачивается к женщине. – А вы уверены, что это из рогатки?

– Полагаете, птички покончили самоубийством?

– Александр Николаевич, посмотрите! – Нина раздвигает перья.

– Н-да, это… Отправим-ка на Петровку в НТО. Расскажите, пожалуйста, как и где вы их нашли, – просит он женщину.

– От нас неподалеку расположен квартал домов, предназна­ченных на слом. Там осталось много зелени, я ходила выбрать кусты сирени для пересадки. Жалко, что все пропадет. И вот в одном из дворов… лежат несчастные! По-моему, это безобразие.

– Согласен, – горячо подхватывает Томин. – И если вы сумеете показать место…

– О, безусловно сумею! – заверяет женщина.

Томин проходит за барьер к дежурному и звонит:

– Зинаида Яновна? Сейчас доставят двух голубей… Посмот­ришь – поймешь. Распорядись скоренько определить, с какого расстояния их подбили.

На скамье в парке в ожидании Виктора сидит Бондарь. Тот подходит с приветствием:

– Добрый день, маэстро!

Он хочет сесть рядом, Бондарь останавливает его жестом.

– Когда была назначена встреча?

– В полтретьего.

– А сейчас?

Виктор взглядывает на часы.

– Два тридцать пять.

– На сколько ты опоздал?

– Троллейбуса долго не было.

– Я спрашиваю, на сколько ты опоздал? – жестко повторяет Бондарь.

– Всего на пять минут.

– Всего? Ты понимаешь, что такое время ?

– Время – деньги.

– Бывает время – деньги, бывает время – годы. За пять минут можно сесть на десять лет!.. В нашем деле человека ждут одну – ну две минуты. Две минуты нет – значит, либо хвост за собой тянет, либо ссучился.

– Да что вы мне – не верите? Целую пятилетку коечки рядом стояли!

Бондарь встает и направляется вдоль аллеи. Виктор рядом.

– Теперь рассказывай.

– Искомый предмет забрезжил на горизонте, маэстро! У ребят он, как чувствовал. Есть у меня нюх, признайте!

– Все у тебя есть. Даже много лишнего. У каких ребят?

– Сегодня утром захожу на пустырь, где выселенные дома. Извиняюсь, по малой нужде. И вдруг рядом стреляют! Раз и погодя – второй. Я – на звук. Гляжу: пацанье через забор сигает – и деру, а посреди голуби подстреленные. Еще трепыхались.

– Ну? И ты что?

– Не мог же я гнаться за ними и при народе отнимать.

– Ах, черт!.. В лицо не рассмотрел?

– Нет, со спины. Но, по-моему, одного раньше видел. Примет­ная спина.

– Какого возраста пацаны?

– Лет пятнадцать-шестнадцать. Мое мнение – возраст удач­ный. Взрослый мужик понес бы в милицию, совсем малец – маме показывать.

– Дожил. Моим пистолетом мальчишки играют!.. Не у тебя одного, Витек, уши торчком.

– Больше никто не слыхал, ручаюсь…

Виктор ручается не зря: ребята хитро выбрали «стрельбище»: впритык к стройке, где весь день грохот, хуже пальбы.

Это типичный окраинный старомосковский дворик, обстав­ленный домами и сараюшками. Вместе с заборами и палисадника­ми они создают замкнутое пространство.

– Вон мой колышек, – говорит Томин в ухо инспектору угро­зыска из отделения. – Там и перышки целы и кровь. По данным НТО, стреляли с семи – десяти метров.

– Это придется обшарить весь двор и палисадники?

– Придется. А гильзы – не арбузы, провозимся. Хорошо бы без посторонних глаз.

– Займу на стройке спецовки и какой-нибудь теодолит, что ли. Станем «размечать план» будущего котлована.

– А ведь если добуду пистолетик, мне уже другая цена пойдет, а? – говорит Виктор.

– Ты, парень, не забывайся. Помни, кто был – примитивный хулиган.

– Хулиган, – с удовольствием подтверждает Виктор. – Но только не примитивный, маэстро, нет. Про меня хорошо адвокат на суде сказал: истоки, говорит, поведения Виктора Лабазникова коренятся в том, что его природная энергия и фантазия не получили выхода в повседневной жизни. Лишенный, говорит, разумного руководства в юные годы, он встал на путь изощренно­го хулиганства.

– Это для красоты, Витек. Все твои истоки от зависти, что другие лучше живут.

– Что?!.. Да плевал я…

– Брехня. Допустим, тебе приспичило похабщину изобразить. Ты ведь не забор выберешь?

– Большой интерес – забор. Выберу «Волгу» с иголочки и процарапаю до железа.

– Вот-вот. А почему? Потому что знаешь – никогда у тебя «Волги» не будет.

Виктор порывается что-то сказать.

– Я говорю. Заткнись. Тебя, шантрапу, взяли в серьезное дело. Пойдешь ты по-крупному в одиночку? Нет. Только при мне будешь кое-что иметь кроме срока. Чем торговаться, подумай как с пацанами управишься.

– Ну, маэстро, тут уж моя стихия!

В одном из помещений НТО звучат выстрелы.

– Ну и отдача! Попробуйте, Зинаида Яновна, – эксперт Мари­на протягивает огромный старомодный пистолет.

Кибрит стреляет в стену для экспериментальной стрельбы – «улавливатель», затем достает стреляные пули, вставляет их в специальный сравнительный микроскоп и разглядывает.

Входит Томин. Кибрит встречает его вопросом:

– Нашли?

– Нашли. Думаю от «ТТ», – он достает упакованные гильзы.

– Но от какого?

– Если в одном микрорайоне в течение десяти дней дважды фигурирует огнестрельное оружие… Где бы присесть? Два часа на четвереньках. – Томин берет пистолет, из которого стреляла Кибрит.

– Экзотический зверь! Здоровые, наверно, дырки бьет.

– Американский кольт.

– А калибр?

– Одиннадцать и сорок три. – Кибрит распечатывает гильзы.

– Откуда вынырнул?

– Один старичок хранил, участник первой мировой. Проверя­ем для порядка, нет ли за этим зверем грехов… Марина, посмот­рите.

Та поочередно вставляет гильзы в другой микроскоп, что-то подкручивает, щурится.

– Да, гильзы «ТТ». Семь и шестьдесят два. С характерными индивидуальными особенностями.

– Зинаида Яновна! Мариночка! Последнее желание Томина! На сегодняшний рабочий день, разумеется.

– Ладно, Шурик, понимаем. Но пулегильзотека… Там возни надолго.

Трое парней-топориков стоят курят, скучают.

Появляется Леша; несет в авоське бутылки с молоком. Поо­даль за ним следует Виктор. Парни дают Леше приблизиться.

– Глядите, Леха-Ледокол плывет!

– А где ж твоя флотилия?

Леша оценивает обстановку.

– На приколе.

– Ходят слухи, он задается! – не отстают парни.

– Ходят слухи, она стал очень смелый!

– Соответствует действительности, – говорит Леша.

– Ах, как он грубо разговаривает! Ах, я боюсь.

– Ты что же ребенка обижаешь, Ледокол? За это можно и схлопотать.

– Вообще-то, я против вас ничего не имею. Но, если охота, готов, – он отступает на шаг, аккуратно ставит авоську и прини­мает боксерскую стойку.

Виктор наблюдает.

– Слыхал? – балаганит парень. – Он на все готов!

– Это очень опасно.

– Для него, разумеется.

– Учтите, бью первым. Такой принцип.

– Ах у него еще и принципы!

Парни надвигаются на Лешу. Короткая схватка, в результате которой один падает, другой хватается за скулу, третий в замеша­тельстве отступает.

– Удар! Еще удар! – «болеет» Виктор.

– Могу быть свободным? – бравирует Леша. – Или желаете еще по порции?

– Отвесь им, отвесь посочней! С горошком! – подзуживает Виктор.

– По-моему, уж сыты.

– В следующий раз возьмем нож и вилку, аппетит будет лучше, – обещают побитые.

Виктор уважительно подает Леше авоську.

– Лихо!

Тот забирает авоську и двигается дальше. Виктор идет радом.

– Первый разряд?

– Был одно время.

– Бокс – штука полезная. Но на улице может подвести.

– До сих пор служил.

– Это пока до серьеза не дошло.

– Что вы подразумеваете под «серьезом»?

– Видишь ли, парень… тебя Лехой звать? Может, будем знако­мы? Виктор. – Обменивается рукопожатием с несколько озада­ченным Лешей. – Сцепился ты, Леха, со шпаной, они теперь не забудут. Про ножик-то с вилкой поминали не зря.

– Да это треп.

– Сегодня треп – завтра серьез. Вилку, понятно, дома оставят, а нож возьмут, раз плюнуть. И что ты тогда с одним боксом?

– Ну, самбо я тоже немного знаю.

– А если и они немного знают? С чем ты против них выйдешь? Чтобы наверняка?

– Не на жизнь, а на смерть? – усмехается Леша.

– Вот именно.

– Не собираюсь.

– Не зарекайся, Леха. Прицепятся всей кодлой, а тебе характер не позволит хвост поджать, я же вижу.

– И что вы предлагаете? Есть продажный пулемет? Дымовые шашки?

– Три-четыре спецприема могу показать с удовольствием, потренируемся. Будут отлетать, как жареные.

– С какой стати подобная благотворительность?

– А что особенного? Понравилось, как держался, жаль, если дуриком покалечат.

Кибрит «принимает» Пал Палыча и Томина в лаборатории.

– Ну, Шурик, ты не зря ползал под лопухами, а Марина не зря сидела в пулегильзотеке. У пистолета бурное прошлое. Впервые он зарегистрирован как орудие преступления тридцать лет назад.

Томин присвистывает.

– Да, в феврале сорок седьмого. При ограблении магазина из него тяжело ранили сторожа. Поймали их… сейчас скажу: – заглядывает в записи: – «Шайка грабителей обезврежена спустя три месяца. По оперативно-розыскным данным, стрелял один из осужденных – И. Бондарь». Но твердо доказать это не удалось, и «ТТ» не нашли.

– А откуда он первоначально? Неизвестно?

– Значится как утерянный.

– Значится… это допускает разнообразную трактовку.

– Через тридцать лет что гадать, – говорит Пал Палыч. – Дальше, Зиночка?

– Дальше год пятьдесят девятый. Убийство. Дело не раскрыто. Затем семидесятый год. Убийство. Сводили свои уголовные сче­ты. По подозрению арестовали двоих, в том числе…

– Снова Бондаря! – догадливо восклицает Томин.

– Да, он тогда с год как освободился. И опять-таки были сведения, что он – главная фигура. Но соучастник принял вину целиком. Бондаря осудили за недоносительство.

– Если позже ни на чем не попался, то давненько гуляет на воле, – Пал Палыч оборачивается к Томину: тебе, дескать, карты в руки.

– Задача ясна, – кивает Томин. – Найти гуляющего Бондаря и проводить в твой кабинет. Ох вы, ноги мои, ноги, почему вас только две?.. А вдруг Бондарь – двоюродный дядя кассирши?

– Еще бы! – посмеивается Кибрит.

– Зинаида, пятнадцать секунд в месяц я имею право помеч­тать?

– Мечтай. Засекаю время, – она следит по часам. – Все, Шурик.

– Уже? – Томин поднимается. – Точные данные о Бондаре?

– Отдала справку печатать. Зайди в машбюро.

Томин весело подмигивает Пал Палычу:

– Утешаюсь злорадной мыслью, что тебе тоже предстоит пошевелиться. В частности, контакты с отделением…

– Понял, Саша, на мне.

– Видите, Ниночка, как мы скоро встретились. И на сугубо криминалистической почве.

– Скоро? – вырывается у Нины.

– Конечно. Прошло ведь месяца четыре?

– Целых пять с половиной! И вы даже не позвонили, – тихонько заканчивает она.

– Каюсь, замотался. А почему вы – Нина? От Антонины, скорей, Тоня.

– Девчонкой больше нравилось Нина, ну и прилипло. Но вы как хотите.

– Тоня… Нина… – пробует Знаменский на язык. – Ладно, решим. Рассказывайте, как вам работается.

– Ничего пока не выходит, Пал Палыч, замучилась.

– Не заметно, вид оживленный.

– Это потому что… просто рада вам. А с работой плохо. Про меня говорят: «Тетя маленьких не обижает, а больших сама боится».

– А я вам прибавлю забот.

– Догадываюсь. Конечно, тайком стрелять голубей – это ребята дорвались, не взрослое занятие. Но что пистолет тот же самый… как это возможно, Пал Палыч?

– Не знаю. По фотографии продавщица предположительно опознала Бондаря…. И голуби застрелены из пистолета Бондаря. А уж откуда он у детей… от «взяли без спросу» и до того, что кто-то дал разок побаловаться… с целью втянуть потом в какое-нибудь… Не знаю. Нужно искать подростков, которые имеют контакты с уголовниками. Семейные, соседские.

– По нашей картотеке – прямых контактов нет. Что до собст­венных впечатлений, то пока… – девушка виновато улыбается. – Плохая я вам помощница.

– Ладно, Нина-Тоня, будем знакомиться с вашими подопеч­ными живьем.

Знаменский подходит к окну, словно обозревая будущее поле деятельности. Нина тоже подходит к окну и зябко запахивает жакет.

– Страшно подумать: вдруг кто-то и сейчас ходит с пистолетом в кармане. Две пули – в птиц. В кого третья?

– Надо успеть до третьего выстрела.

Леша с сестрой сидят буквально под забором, на сухой и жест­кой траве – траве пустырей. Забор отделяет «их» двор от соседне­го.

– Да не мешай ты себе жить, Натка! Чего ты боишься?

– Этот пистолет – вы от него ошалели. И вообще, с тех пор, как ты ушел из спорта…

– Не деликатничай, из спорта я не уходил. Меня ушли.

– Ну верно, тебя ушли – и ушли несправедливо. Но нельзя же со зла драться непрерывно! Вчера дрался, позавчера дрался, сегодня еще нет, но до ночи далеко.

– Сами лезут.

– Тебе последние дни хочется, чтобы лезли! Хочется покрасо­ваться перед этим Виктором. Скажи на милость, что он такое и зачем?

Как всегда, она первой слышит приближение друзей и еще издали встречает их вопросом:

– Что вы думаете о Викторе?

– Староват, правда, но ничего, не зануда, – высказывается Сенька.

– Местами даже занятен, – вторит Миша. – Есть конкретные претензии?

– Он слишком от обезьяны.

– Все-таки ты чистюля, Натка! – вскакивает Леша. – Мы закисаем в собственном соку. Почему не поконтактировать со свежим человеком?

– По-моему, к Виктору надо подходить потребительски, – рассуждает Миша. – Брать, что можно. Кое-что он знает, кое-что умеет. Леху тренирует, рассказывает довольно любопытные исто­рии…

– Половину врет.

Сенька косится лукаво:

– Просто ты злишься, что он зовет тебя куколкой.

– Ставлю вопрос на голосование, – гнет свое Наташа.

– В какой формулировке? – деловито осведомляется «предсе­датель».

– Мы прекращаем сближение с Виктором.

– «За»? «Против»?

Ребята голосуют «против». Наташа передергивает плечами:

– Легок на помине, рекомендую!

Приметная спина, которую Виктор видел после выстрелов, была Лешина спина. И Виктор вовсю обхаживает ребят. Он манит их в пустой дом, к ветхой деревянной лестнице, ведущей на второй этаж.

– А ну, кто пройдет и не скрипнет? – предлагает он.

Леша, посмеиваясь, поднимается. Лестница отчаянно скрипит.

– Двойка, – оценивает Виктор.

– Хорошо еще, не развалилась, – Леша трогает шатучие перила.

– Сэм, давай.

Стараясь ступать осторожно, идет Миша.

– Три с минусом. Ну-ка, Гвоздик.

Сенька крадется на цыпочках. Лестница упрямо скрипит. Все смеются.

– Плохо, ребятки. Утиль. Слушайте – не услышите.

Двигаясь по самому краю ступенек, Виктор бесшумно под­нимается на второй этаж, где ребята встречают его аплодис­ментами.

– Конечно, если знать секрет… – скептически говорит снизу Наташа.

– А ты попробуй, – подзадоривает Виктор.

Наташа повторяет маневр Виктора. Лестница поскрипывает, но тихонько.