– Да, взяли выручку за половину субботнего дня… Итак, мы имеем два совпадения: ваш телефон в книжке преступника и знакомые – в самом Селихове?

– Рядом. Гм… Я определенно угодил в переплет.

Знаменский достает бланк.

– Давайте официально: фамилия, имя, отчество?

– Никитин Николай Митрофаныч.

– Должность, место работы?

– Да собственно… я академик.

Авторучка Пал Палыча замирает.

– Ну обыкновенный академик. Не случалось допра­шивать нашего брата?

– Нет, Николай Митрофаныч. Простите великодуш­но, что казенной повесткой… Оторвали от дела…

– Небольшая отлучка науку не погубит. Валяйте, доп­рашивайте с пристрастием! Только телефона своего я уж давно никому не даю, этим ведает секретарша.

– Вот фотокопия странички. Вы почему-то на букву «Ц».

– А-а, телефон дачный… Н. М. Никитин… нет, Ники­тина – тут закорючка на конце. Нина Митрофановна Никитина. И почерк определенно ее.

– Номер-то зарегистрирован на вас… Значит, ваша сестра?

– Да. И полагаю, логичней обратиться к ней.

– Безусловно, Николай Митрофаныч! Мы так и сде­лаем. Еще раз: извините.

– Подвиньте мне аппарат, – прерывает Никитин. – Экий вы церемонный молодой человек! – Он энергично крутит диск, набирая номер.

Окончив разговор, академик кладет трубку:

– Основное вы, наверно, уловили?

– Да, «Ц» означает цветы! – Пал Палыч взбудоражен открытием. – Это может дать совершенно новый толчок!

– Однако сестра не может указать никого конкретно.

– Я понял. Но произошло это именно на выставке цветов?

– Да. Она участвовала с астрами собственной селек­ции и раздавала семена. Причем с условием сообщить что-то насчет сортовых признаков. Отсюда номер телефо­на, которым Нина снабжала людей…

А старушка в платочке плотно сидит напротив Томина и так и сыплет:

– Еще пиши: две племянницы, Таисья и Шура. У Таисьи муж Евгений, а у сестры его, стало быть у Еле­ны, – две дочери, старшая, пиши, в Краснодоне…

– Секундочку, Татьяна Егоровна!

– Ну?

– Больно велика у вас родня. В Селихове-то кто из них проживает?

– А сватья моя, восемьдесят лет стукнуло.

На столе у Томина звонит телефон.

– Да, Паша… Да ну?! Прелестно, беру на вооруже­ние! – Хлопнув трубку на рычаг, он – весь ожидание – подается вперед и спрашивает: – Татьяна Егоровна, вы цветы разводите?

– Цветов не вожу, с огородом трудов хватает. Овощ я вожу огородную, смолоду рука на землю легкая. Особо петрушка у меня знаменитая. Толстая, сахарная, кто са­жает – не нахвалится!

– И к вам обращаются за семенами?

– А то как же! Ведь не петрушка – княгиня!

Со всеми остальными вызванными беседуют другие сотрудники.

В кабинете, куда входит Знаменский, молодой лейте­нант порывается встать, Пал Палыч его удерживает.

– Пароль «Цветы» срабатывает, товарищ подполков­ник. – Он подает заполненный лист, который Пал Па­лыч быстро просматривает.

– Замечательно! – Он присаживается против жен­щины, с которой здесь разговаривают. – Попробуйте расшифровать еще что-нибудь. Вот хотя бы: «К-45. Бент. англ.».

– Бентамки это английские. Куры изумительной кра­соты! Сама мечтаю завести.

Разрешаются и прочие загадки записной книжки.

– «Зел. вел. на № 8», – зачитывает пенсионного воз­раста мужчина и поднимает глаза на Томина. – Я думаю, «Зеленый великан» – сорт парниковых огурцов. А на номер восемь… вероятно, обмен на что-то, любители часто обмениваются.

– Огурец?! – крутит головой Томин. – А я-то мучил­ся! Ну а если я вам скажу: «Привет, оч. хор., 20 штук»?

– Беру немедленно.

– Берете?

– Еще бы! «Привет» – это сказочный крыжовник!

– Ну, спасибо! Сегодня наконец усну спокойно.

Знаменский и Томин устроились подкрепиться в од­ном из буфетов Управления.

– Вот намешано в человеке: любитель растений и взломщик касс…

– И что? Один пропьет-прогуляет, а он вложит в дело. Новую теплицу построит. К Восьмому марта вырас­тит миллион алых роз. Хозяйственный такой негодяй.

Пал Палыч не откликается.

– Зинаида! – машет Томин.

Кибрит присоединяется к ним со своим подносом.

– Дела? Настроение? – оглядывает она друзей. – Об окурках заключение готово. Все три оставлены одним человеком. И есть маленькая новость о вашей перчатке.

– Ну-ну? – сразу оживляется Пал Палыч.

– На внутренней поверхности полно микроскопичес­ких следов разных красок – клеевых, масляных и прочих. Специально исследовали время их образования: пример­но год назад.

– То есть… он маляр?

– Скорей всего, да.

– Итак, двое: садовод и маляр, – удовлетворенно говорит Томин.

– Напоминаю, оба скрылись с места преступления на мотоцикле. Ищешь мотоцикл?

– Уже сорок три штуки на моем счету, Паша. И сорок три хороших человека, которых не в чем заподозрить! Если б хоть Зинаида помогла…

– Чем, Шурик? У меня лишь краешек протектора. Судя по рисунку, шины старого образца, давно не ме­нялись…

Марат Былов и Илья бок о бок шагают по улице. Марат наставляет:

– Ты случайно гуляешь мимо научно-исследователь­ского института, где раньше работал. Попадется знако­мый – что?

– Поздороваюсь?

– Умница. И не забудь обрадоваться встрече.

Илья преданно кивает.

На противоположной стороне улицы высится солид­ное здание учрежденческого типа.

– Видишь, на первом этаже три окна с решетками?.. Это касса, – говорит Илья вполголоса.

– Вижу, только пальцем не тычь.

Илья от соблазна сует руки в карманы.

– Рядом парадный вход, – продолжает он.

Марат останавливается и закуривает, искоса рассмат­ривая помпезные двустворчатые двери.

– Неужели не заделан наглухо?

– Им сроду не пользовались. И ворота во двор… вбили три гвоздя и думать забыли. Пара пустяков отогнуть.

– Сколько на белом свете глупости, Илюша! – вос­хищается Марат. – Сколько глупости! Я готов поверить в три гвоздя.

– Если точно, то четыре. Снаружи войти – не вой­дешь. Но оттуда выйти – запросто.

– А это главное – быстро выйти. На боковую улицу. Четыре гвоздя!.. При условии, что ты верно сосчитал.

– Трогал даже. Когда меня за зарплатой посылали.

– Кто посылал?

– Да там так: в день получки от каждого отдела идет представитель. Он за всех получает и сам раздает. Чтобы не толпиться.

– Пошли назад. И как она протекает – эта финансо­вая акция?

– Приходишь к двум часам. Очереди никакой, у кас­сирши все готово. Заберешь конверт с деньгами, распи­шешься и топай. Марат… Ты правда надеешься взять?

– Идея меня вдохновляет. А тут не опилки, – он касается лба.

– Эхма! Если б взять, так это… прикинуть страшно, сколько… – захлебывается в волнении Илья. – Докто­ров, кандидатов штук двести… и остальные, может, тыся­ча человек… И у всех оклады…

– Тысяча двести человек вкалывают полмесяца – две­надцать рабочих дней. Двенадцать умножаем на восемь часов, – бормочет Марат, – это девяносто шесть часов. И на тысячу двести… это сто тринадцать тысяч двести человекочасов.

Илья слушает раскрыв рот.

– Вы возьмете кассу втроем за двадцать минут – это примерно ноль девять человекочаса. И во сколько ж раз вы окажетесь умней докторов-кандидатов? Сейчас по­считаем… Округленно – в тридцать семь тысяч семьсот шестьдесят раз!

– Потряска! – Неизвестно, что потрясает Илью: сама цифра или легкость, с которой без клочка бумаги проде­ланы вычисления.

– Помнится, ты возил на территорию оборудова­ние? – Илья кивает. – Машины проверяют?

– На выезде.

– На въезде – нет?

– Ввози, что хочешь! Была бы институтская машина.

– Слава, слава дуракам! Въехать через ворота, а выйти здесь! – Они как раз проходят мимо парадного подъезда.

– Но въехать-то…

– Зачем же я расспрашивал об этом шофере с деть­ми, как думаешь?

– Марат, ты гений!

– Не исключено.

– Паша, ты в этом году хоть раз плавал? – вопрошает Томин, входя к Пал Палычу в приподнятом настроении.

– Довольно регулярно.

– Да не в бассейне – в реке!

– А ты?

– Сегодня, с утра пораньше. Травка на берегу, перна­тые поют, и девушки загорают… Райские кущи!

– Если купался – так с уловом?

– Ох, как грамотно покупался!.. Предлагаю задержать В. И. Подкидина, тридцати четырех лет, ранее судимого.

– А что мы имеем против В. И. Подкидина?

– А вот слушай. Поехал я под Звенигород к инженеру Макарову. – Томин вынимает пресловутую записную книжку и раскрывает на закладке. – Он тогда по вызову не явился – сидит в отпуску на садовом участке. Телефон свой записал сюда сам, с нашим «садоводом» общался на почве какой-то безусой земляники. Подкидин – брига­дир-строитель, занимается отделочными работами. Так что за другом-маляром дело не станет. С участковым я в темпе созвонился, он в темпе прощупал квартирных соседей. Описывают Подкидина в самых мерзких тонах. Одно, говорят, спасенье, что увлекается сельским хозяй­ством и летом пропадает в деревне у родителей. Давай его изымать из оборота, а? Пока тихонько, чтобы дружки не запаниковали. Медлить нечего.

– Да, пожалуй…

– Опять в сомнениях? Купаться надо, Паша, купаться!

На сквере рядом со сказочными избушками и прочи­ми подобными атрибутами в песочнице весело возятся оба маленьких Барсукова. Сам он, сидя на скамейке, слушает по транзистору репортаж о футбольном матче. Марат следит за Барсуковым, выжидая удобного момента для знакомства. Взглянув на часы, подходит.

– По-прежнему три – два? – азартно спрашивает он. – Минуты полторы до конца?

Барсуков кивает. Марат присаживается рядом, оба поглощены событиями на стадионе. Но вот раздается рев болельщиков – матч окончен. Барсуков выключает при­емник, и они с Маратом обмениваются обычными в таких случаях фразами.

Тут плаксики, надумав что-то новое, приносят и складывают к ногам отца ведерки и лопатки.

– Пап, мы на горку!

– Валяйте.

– Неотразимая пара! – говорит Марат. – Люблю ребенков, а своих нет.

– Отчего? – без особого интереса спрашивает Бар­суков.

– Не женат. То есть был, но… жестокая это проблема… А почему они не в детском саду?

– То и дело простужаются. Отведу завтра.

– Простуда – бич городских детей. Единственное ра­дикальное средство – несколько сезонов подряд на юге.

– У всех свои рецепты.

– Нет-нет!.. Простите, как вас зовут?

– Алексей. Леша.

– Марат.

Он протягивает руку, и Барсуков отвечает тем же.

– Поверьте, Леша, юг – это спасение. Меня самого только тем на ноги и поставили. Во младенчестве был довольно хилым существом. Не похоже?

– Да, теперь не скажешь.

– Сначала гланды, потом бронхи, потом легочные явления.

Марат напал на безошибочную тему: Барсуков обес­покоился, затосковал.

– Я готов ради них в лепешку, – говорит он. – Но несколько сезонов…

– Леша, если упустите сейчас, то на всю жизнь угне­тенное дыхание, серьезный спорт недоступен. А ведь растут будущие мужчины!

– Несколько сезонов на юге я не осилю. Организаци­онно, материально, всяко, – хмуро говорит Барсуков.

– Вы считаете мое поведение навязчивым?

– Да нет, ни к чему не обязывающий разговор.

– Не совсем так, Леша. Я действительно могу вам помочь!

Подкидин беззаботно идет по улице, и все вокруг вызывает его доброжелательный интерес. Повернув за угол, он сталкивается с Томиным. Порой случается, что наткнувшиеся друг на друга пешеходы не могут сразу разойтись, вместе делая шаг то в одну сторону, то в другую. Внешне и Томин с Подкидиным без толку топ­чутся у края тротуара, но к этому добавляется короткий тихий диалог:

– Подкидин?

– И что?

– Уголовный розыск. Вы нам нужны. Садитесь в ма­шину!

Машина без опознавательных милицейских знаков уже притормозила около них, и задняя дверца приглаша­юще распахнута.

И еще один человек, оказавшийся за спиной у отшат­нувшегося Подкидина, говорит ему в затылок:

– Спокойно, Подкидин, без глупостей.

Обмякший, посеревший, садится он в машину. Че­ловек, стоявший сзади, садится рядом с ним, Томин впереди. Машина отъезжает, не привлекая ничьего вни­мания.

В кабинете Знаменского – Подкидин, Томин, у две­ри – помощник инспектора и понятые.

– Подпишите протокол задержания.

– Ничего не подписываю! – Подкидина трясет как в лихорадке.

Томин вносит соответствующую пометку в протокол, отпуская понятых, засвидетельствовавших отказ.

– Сейчас придет хозяин кабинета, следователь по особо важным делам. Он задаст вопросы, которые его интересуют.

– По особо важным?! Да за мной никаких дел, не то что важных! Вот встану и уйду! Стрелять, что ли, буде­те? – Он и впрямь встает и делает движение к выходу.

Страж у двери преграждает ему путь.

– Плохо начинаете, Подкидин, – предупреждает Томин. – Себе во вред. Вы ведь задержаны как подозре­ваемый.

– По-до-зре-ва-емый! В чем же, хотел бы я знать! – Подкидин возвращается и стоит лицом к лицу с То­миным.

– Я сказал: кража. Подробней объяснит следователь.

– Понятно… Нашли меченого… Эти штуки и фокусы я знаю! Я вам не помощник на себя дело шить! Все! Рта не открою, слова не скажу! – Он опускается на место, вынимает пачку «Беломора», щелкает зажигалкой.

Пал Палыч молча проходит и садится за стол, запол­няет бланк допроса. Произносит, как положено:

– Я, следователь Знаменский… такого-то числа в поме­щении следственного управления допросил… Как вас зовут?

– Никак не зовут, – говорит Подкидин, пуская дым в потолок. – Показаний не даю, объяснений не даю. Будьте счастливы своими подозрениями… Это я выража­юсь культурно, на русский язык сами переведете.

– У вас нет оснований принимать в штыки следова­теля, – изумляется Пал Палыч.

– Можете записать в протокольчик, что я вас… обо­жаю! – Это звучит не лучше, чем оскорбление.

– В подобном стиле намерены разговаривать и даль­ше? – холодно, но с любопытством наблюдает его Пал Палыч.

Подкидин молчит.

– Если вы отказываетесь защищаться от наших подо­зрений… – Пал Палыч делает выжидательную паузу, но, не дождавшись ни слова, договаривает: – тогда нам оста­ется вас изобличать.

– Дав-вай-те! Изобличайте! Горю нетерпением!

Что испытывает Подкидин на самом деле, выкрики­вая эти рваные фразы, неведомо, но выглядит он донель­зя развязно и нагло.

Вероника Антоновна Былова в волнении ведет крайне важный для нее разговор с бывшей женой сына.

– Да, – горячо говорит Вероника Антоновна, – да, я боялась гор! Какая мать не боялась бы, Стелла? Особенно после той трагедии. Колю и Дашеньку Апрелеву я любила как родных. Такие были чистые, счастливые! Помнишь, как Дашенька чудесно смеялась?

– Помню, – с едкой горечью произносит Стелла. – А Коля был хирург божией милостью. Он мог бы спасти сотни людей.

– Да, смерть не выбирает. Невыносимо знать, что Коля с Дашенькой погибли!.. А Марик был рядом, его чудом миновало! Я до сих пор боюсь, что он не устоит и опять пойдет «покорять вершины»!

– Не бойтесь, не пойдет, – с презрением к Марату произносит Стелла.

– Но ты же ходишь?

– Я – да.

– Стелла, – приближается Вероника Антоновна к главному, – он винит меня в том, что вы разошлись!

– Вас? К вам я не имею претензий, – бесстрастно возражает Стелла.

– Но если все-таки я была неправа перед тобой… в чем-то… то по неведению, по недомыслию…

Сказано столь искренне, что Стелла смягчается.

– Вероника Антоновна, разве мы когда вздорили? Зачем этот покаянный тон? Со мной вы были ласковы и терпеливы. Я же не умела простых вещей. Норовила все состряпать из консервов и крупы. Словом, не пода­рок в дом.

– О, ты очень скоро научилась, дружочек!

– Положим, не скоро, но научили меня вы. Как-то ухитрились между гастролями.

Подобие прежней близости объединяет женщин, и Вероника Антоновна приободряется.

– Знаешь, даже когда ты замороженная, как ледник, я могу с тобой разговаривать… Стоит заговорить с Мариком – и сразу… глупею, что ли? Чувствую, что надо бы иначе, но слова пропадают, мысли пропадают.

Стелла понемногу отворачивает от нее вновь камене­ющее лицо.

– Послушай, недавно он вдруг… ты ведь знаешь, как он владеет собой, а тут – больно вспомнить – вдруг с такой горечью о вашем разрыве… С таким сожалением! Стелла, он любит тебя! У него нет другой, и ты не замужем. Вернись к нам, Стелла!

Та ожидала чего угодно, только не призыва в лоно семьи. Однако недоумение ее проступает словно из-под слоя льда.

– Марата я вычеркнула из жизни.

– Но ты же пришла… я попросила – и ты пришла!

– Атавизм: реакция на крик из-под трамвая. Кида­ешься, хотя известно, что нужна реанимация.

– Это… случайное сравнение?.. Кому нужна реанима­ция? Марику?

– Не суть важно.

– Не уклоняйся. Ты всегда козыряла прямотой. Я хочу откровенности! Марику – реанимация? Почему? Он не умирает! Что ты думаешь о Марике? – Вероника Анто­новна повышает и повышает голос и даже ногой напос­ледок топает. И у Стеллы вырывается:

– Марат – это лопнувший супермен. Его уже нет, не существует!

– Бог мой, опомнись! Нет, в тебе просто говорит оскорбленная женщина. Как это он не существует?! Не знаю, из-за чего вы разошлись, у тебя характер ой-ой, а может, и Марик поступил неладно, допускаю, но нельзя же хоронить заживо! Он яркий, гордый, одаренный чело­век, у него блестящее будущее! Бывает эгоистичен, со­гласна, но в корне – хороший! Одно то, что ради моего покоя пожертвовал альпинизмом и всеми друзьями…

– Пожертвовал ради вас? Забавно!

– Забавно? Стыдись!

Помолчав, Стелла унимает раздражение:

– Простите, Вероника Антоновна! Зря я, не обра­щайте внимания.

– Твои слова… Понятно, что сгоряча, но он действи­тельно какой-то опустошенный. Нерадостный. Бедный мой мальчик!.. Что мне делать, Стелла? Посоветуй что-нибудь, ты умная!

– Мне нечего советовать.

– Тогда хоть расскажи попросту, без реанимаций, что у вас произошло? Почему он изменился?

– Не могу…

– Что же, тогда извини, что побеспокоила! – С нео­стывшей обидой Вероника Антоновна провожает Стеллу к двери в прихожую и видит входящих в квартиру Марата и Барсукова.

Встреча со Стеллой – неожиданная и болезненно неприятная для Марата.

– Добрый вечер, – бормочет он и скрывается в своей комнате.

Приотставший Барсуков засмотрелся на Стеллу и, заметив, что она потянулась к вешалке за курткой, бро­сается помочь.

– Разрешите?

– Благодарю.

Только всего и сказано, но вот уже Стелла коротко простилась с хозяйкой, вот хлопнула за ней дверь, а Барсуков все стоит в передней, и лишь окрик Марата сдвигает его с места.

– Марат, кто она? – первым делом интересуется Барсуков.

Марат смотрит в пространство.

– Это к матери… Так на чем мы остановились?

Оба не сразу могут вспомнить, потому что думают о Стелле – каждый свое.

– Кажется, по поводу прежней работы… инженер-испытатель…

– Да, – кивает Барсуков. – Гонял тяжеловозы, но­вые модели. Автодром, пробеги через полстраны, разные дороги. Мне нравилось. И деньги другие… Из-за плаксиков бросил. Пока устроился простым шофером – только бы рядом с домом.

– А случались опасности, риск?

– Когда участвовал в ралли, то… – Он улыбается воспоминанию: – «И какой же русский не любит быст­рой езды!..»

– …как сказал Николай Васильевич Гоголь. Певец тройки, на которой катался господин Чичиков… Насчет ребят, Леша, я закинул удочку. Поворошил старые связи в курортном управлении. На словах твердо обещали. Соби­рай справки и ходатайства.

– Ох, если б выгорело!.. – И внезапно: – Марат, она тоже певица?

Марат дергается.

– Почем я знаю!

Несколько человек сидят на стульях поодаль друг от друга. Подкидин в их числе.

– Вы утверждаете, что это не ваша? – говорит ему Томин, показывая записную книжку.

– Не моя.

Томин выглядывает в коридор.

– Прошу!

Входит проводник со служебно-розыскной собакой.

Подкидин меняется в лице.

– На столе лежит записная книжка, – объясняет за­дание Томин. – Собака должна определить владельца.

Проводник дает овчарке понюхать книжку и командует:

– След!

Собака методично обнюхивает всех, начиная с Томина. Напротив Подкидина садится и лает.

Тот вжимается в спинку стула.

– Цыц, паскуда! – кривится Подкидин.

Собака снова лает.

– Ну моя она, моя, моя!.. – кричит он тогда, словно признаваясь персонально овчарке…

– Считаешь, псина отобьет у тебя хлеб? – шутливо спрашивает Пал Палыч у Кибрит.

– Собачье опознание экспертизу не заменит.

– Экспертизу, Зиночка, ничто не заменит! Изымем образцы почерка Подкидина и отдадим тебе в белы руки. Саше просто не терпелось поскорей переломить его на­строение.

– Повернись-ка, нитка прилипла. – Она снимает с пиджака Знаменского нитку, скатав ее в комочек, хочет кинуть в пепельницу, но приостанавливается. – Кто это курил?

– Подкидин.

Она садится, придвигает пепельницу и рассматривает два окурка.

– Любопытно… тоже «Беломор». Даже очень любопыт­но, Пал Палыч! Где наше заключение по окуркам?

Пал Палыч раскрывает папку с делом. Кибрит прогля­дывает текст, сверяясь глазами с тем, что видит в пепель­нице.

– Дай что-нибудь… хоть карандаш. – Она поворачи­вает окурки так и эдак. – Я же чувствую – знакомый прикус! Щербинка на зубе… вон она, отпечаталась точно так же.

– Не может быть!

– Почему? Советую направить к нам в НТО. Думаю, у тебя будет одним доказательством больше.

Пал Палыч отнюдь не проявляет энтузиазма.

– Больше не значит лучше.

Смысл афоризма Кибрит не успевает выяснить, так как Томин вводит Подкидина и торжествующе подмиги­вает из-за его спины. Да результаты понятны и без того: Подкидин валится на стул, как человек отчаявшийся и обреченный.

– Зина, если можешь, погоди, не исчезай, – говорит Знаменский и оборачивается к Подкидину: – И стоило напрасно отпираться, Подкидин?

Подкидин молчит.

– Не хотите сказать, при каких обстоятельствах поте­ряли книжку?

– Не терял я… не должен был… берег…

– Пал Палыч, можно вопрос? – говорит Томин.

– Пожалуйста.

Томин берет со стола конверт, вынимает из него кожаную перчатку.

– Вот еще кто-то тоже потерял. Не ваш приятель-маляр?

Подкидин вытаращивается на перчатку.

– Ччертовщина! И она у вас?

– Угу. Чья это?

– Моя!

Томин озадаченно поднимает брови, Знаменский хму­рится.

– А не приятеля? – осторожно спрашивает он.

– Какого еще приятеля? Моя и есть.

– Не торопитесь, Подкидин.

– Говорю «не мое» – не верите. Теперь говорю «мое» – опять не верите. Что я, свою перчатку не знаю? Моя и есть.

– Где могли обронить?

– Понятия не имею… А где нашли?

Томин подсаживается поближе.

– Разреши! – просит он, и Пал Палыч уступает ему следующие вопросы, пристально наблюдая за реакцией Подкидина.

– Ваша, значит? А левая цела?

– Выкинул.

– Выкинули… Так вот, правую нашли на месте пре­ступления. Кто-то, представьте себе, обворовал мага­зин! – И без паузы: – Где вы были двадцать восьмого прошлого месяца, в субботу?.. Отвечайте на вопрос! – добивается Томин. – Где были в субботу днем?

Подкидин загнанно озирается и почему-то начинает сбивчиво рассказывать Кибрит:

– Непричастен я… вот что хотите! Надо сообразить, где был двадцать восьмого… двадцать восьмого… – Но продолжает о другом: – Перчатка у меня пропала недели три уже… нет, четыре. И книжка примерно. Хватился про рассаду звонить – нету! Всю комнату перерыл, даже мебель двигал… Выходит, все улики против меня?..

– Я прерываю допрос, – говорит Пал Палыч Томину.

Тот протестующе вскидывается, но – что подела­ешь – подчиняется.

– Пойдемте, – кладет Томин руку на опущенное пле­чо задержанного.

После их ухода Знаменский шагает по кабинету в раздумье.

– Пал Палыч, ты меня сбил с толку, – признается Кибрит.

– Я сам, Зиночка, сбит с толку! Концы с концами не сходятся!

Томин возвращается один.

– Так и что? – произносит он с порога.

– Что-то не так, Саша. Прибило нас течением не к тому берегу.

– Если можно, без аллегорий.

– Да ведь сам понимаешь!

– Нет, не понимаю!

– Пока он отказывался, я подозревал. А признал, что улики против него, – и подозрения мои рассыпались!

– Ты хочешь зачеркнуть все сделанное? Такой клубок распутали, вагон работы – и кошке под хвост?!

– Да, под хвост! А работа только начинается!

– Шурик, Пал Палыч! Без драки, пожалуйста!.. Я тоже не понимаю, – смотрит Кибрит на Знаменского, – почему «больше не значит лучше»?

– Даже афоризм припас! – фыркает Томин.

– Зина, у тебя за другими делами вылетело из головы. Один был у двери. Он оставил окурки и перчатку. Но книжку-то нашли на втором этаже! Около кассы!

– Однако не обязательно это были разные люди. До­пустим, в шайке друг другу не доверяют. Приемлешь такую смелую мысль?

– Приемлю.

– Тот, кто на стреме, нервничает, как бы не утаили от него часть добычи.

– Ну?

– Постоял, покараулил, а потом его по уговору сме­нили, отпустили потрошить кассу. Имеете возражения по схеме?

– Он выкурил три папиросы. Не было времени бегать наверх.

– Да и стоял, по-моему, спокойно, – добавляет Киб­рит. – Когда человек нервничает, он прикуривает одну от другой, бросает, не докурив.

– Хорошо. Не нравится – не надо. Выдвигаю новый вариант. Думаете, зря я спросил про левую перчатку? Говорит, выкинул. Стало быть, ее нет, заметьте! Найден­ную перчатку сравнить не с чем. Он признал ее своей, но так ли это?

– Соврал? – непонимающе спрашивает Кибрит.

– Туго соображаешь, Зинаида. Паша вон смекнул.

– Чтобы не идти по групповому делу, решил взять все на себя, – поясняет Пал Палыч. – В принципе не исключено. Теоретически. Но…

– Опять «но»?! – всплескивает руками Томин. – Будь добра, поделись, – обращается он к Кибрит, – как тебе показался этот гражданин? Он ведь удостоил тебя особой откровенности!

– Впечатление неоднозначное. Можно поверить все­му, можно половине…

– Можно ничему, – договаривает Пал Палыч.

– Вот! – удовлетворенно восклицает Томин. – А то – «не к тому берегу»!

– Этот вопрос отнюдь не решен.

– Что тебе еще нужно для его решения?!

– Все о Подкидине. Не знаем мы человека, потому и гадаем. Все о Подкидине, Саша! – повторяет Пал Палыч.

Марат, Сема и Илья прохлаждаются на природе. По­является запоздавший Сеня.

– Слушайте, что расскажу, – говорит он. – Подкидина милиция замела!

Сема присвистывает. Илья напуган.

– Как думаешь, это ничего? – трепещет он.

– А ты как думаешь? – испытующе прищуривается Марат.

– Не знаю…

– Может, мы перемудрили? – спрашивает Сеня.

– То есть я перемудрил? Иными словами, напортачил?

Сеня молчит, замявшись. Марат внешне хладнокро­вен, в душе взбешен. В нем усомнились?!

– Слушайте. Касается всех. Сема, оставь в покое бу­тылку. Зачем были подброшены вещдоки? Отвечайте!

– Чтобы не искали мотоцикл, – гудит Сема.

– Правильно, чтобы отвлеклись на ложные улики. Судя по результатам, цель достигнута?

– Да, но… – мямлит Илья. – Понимаешь…

– Понимаю. Ты не ожидал от милицейских особой прыти. Сражен их успехом. А вот я рад ему. Я учитывал такой поворот. И кого я им предложил в награду за усердие? Бывшего уголовника. Их любимое блюдо. Пусть едят!

– А если у него алиби? Свидетели? – возражает Сеня.

– Ну и что? Свидетели говорят одно, улики другое. Что, по-твоему, будет?

– Нне пойму… Не то сажать, не то отпускать…

– Вот именно! А в подобных случаях прекращают за недоказанностью. Кое-что я в этом смыслю!

– Хорошо бы прекратили… – неуверенно тянет Илья.

– Слушай, сирота, ты хочешь без малейшего риска? Тогда надо аккуратно ходить на службу. Давайте внесем окончательную ясность, – Марат не меняет жесткого тона. – Работать вы не расположены.

– Естественно, – буркает Сеня.

– А наслаждаться жизнью очень расположены.

– Само собой!

– Вывод, надеюсь, понятен?.. До меня вы прозябали, промышляли по мелочам. Но всем грезились вольные деньги. Получили вы их или нет?

– Получили, – признает Сеня.

– И еще получите. Я разрабатываю новый план. Будет великолепная, грандиозная операция! Все должны верить мне абсолютно!

Утро. Знаменский и Томин встречаются на улице неда­леко от Управления внутренних дел. Друзья здороваются.

– Мне с тобой надо перемолвиться. Сядем погово­рим? – предлагает Томин, рассчитывавший на эту встречу.

Они находят скамейку на бульваре. Нетрудно дога­даться, что Томин сильно не в духе.

– Ну-у, на себя не похож. Не потряхиваешь гривой, не грызешь своих удил!