– Вы их можете описать?

– Который сзади сидел – не больно заметный. Рыжеватый, сухой, ростом с меня, уши топорщатся. А второй – толстый, мордастый, нос задранный, как у моськи. Глаза круглые, бровей почти нет. С виду добродушный, сидит-пыхтит, шею скребет, словно год не мылся.

– Как они друг к другу обращались?

– Никак. «Ты» да «ты».

– Чью-нибудь кличку, фамилию, город – ничего не упомина­ли?

– Нет…

Входит Томин и Борис Петухов.

– Сами или по вызову? – проницательно спрашивает Томин Кирпичова.

– Сам.

Знаменский протягивает протокол.

– Читается с увлечением, – удовлетворенно заключает То­мин, пробежав записи. – Приметы-приметы… Ребята подготови­ли кое-какие материалы по связям Санатюка. Собралась неболь­шая портретная галерея. Попробуем?

Томин уводит Кирпичова со словами: «Пойдемте, покажу вам несколько персонажей».

Петухов слегка «под градусом».

– Сашка на меня прямо как по компасу вышел. Ловок!

– Вы тоже ловки, Борис Афанасьевич.

– Все вы мне комплименты…

– Это не комплимент. Это обвинение.

– Обвинение?.. – моргает Петухов водянистыми глазами. – То есть… в чем же?

– Во лжи.

– Простите… Пал Палыч, кажется?

– Да, Пал Палыч. И, кстати, – не Сашка, а Александр Николаевич Томин. По крайней мере в этих стенах.

– Не понимаю я, про что речь?

– Ох, понимаете, Петухов, преотлично понимаете…

Трещит телефон. Знаменский с досадой снимает трубку.

Звонит ему начальник узла связи.

– Меня посетил ваш сотрудник, – говорит он, – и попросил проверить некоторые… Ага, вы в курсе. Так вот я счел нужным сообщить предварительные данные. Возможно, этого окажется достаточно…

Пал Палыч слушает, записывает столбиком несколько чисел и складывает листок пополам.

– Вы правы, этого достаточно. Огромное спасибо!

Курит Пал Палыч мало – с усталости иногда или, как сейчас, чтобы унять возбуждение. До чего же кстати пришлись «предва­рительные данные» из узла связи!

– Как родители, Борис Афанасьевич? – любезно обращается он к Петухову.

– Слава богу, оживают!

– Придется их допрашивать в ближайшие дни.

– Я подготовил, – вздыхает Борис.

– Догадываюсь. А искового заявления, часом, не написали?

– Вообще-то, написал. Не знаю, все ли по форме… – Он достает заявление.

Знаменский кладет его на стол между собой и Борисом.

– Даже так… – усмехается он.

Борис беспокойно ерзает.

– Будем подшивать в дело? Смотрите, подшить недолго. Когда нас прервал телефонный звонок, мы беседовали о лжи.

– Да, что-то странное… Вероятно, вы истолковали в каком-нибудь смысле, какую-нибудь фразу…

– Хотите, чтобы я назвал вещи своими именами? Прозвучит довольно грубо.

– До чего вы ко мне переменились, – в смятении бормочет Петухов. – Вот хоть заявление – то сами велели, а сейчас…

Петухов тоже хватается за сигарету, выкуривает в несколько затяжек, комкает заявление и сует в карман.

– И что же теперь будет? – едва слышно спрашивает он.

– Надеюсь, вполне банально: преступники будут задержаны и изобличены.

– Что… уже на след напали?

– До чего на вас похоже! То строчите филькину грамоту – авось у грабителей что обнаружат и отдадут вам. То рады, чтобы их не поймали, лишь бы избежать огласки. Да, напали на след.

– И на суде все выплывет?..

Он вздрагивает от скрипа двери: возвращаются Томин с Кирпичовым.

– Что посеешь, то и пожнешь, Борис Афанасьевич. Ложь дает злые всходы… Извините, должен закончить допрос.

Поняв, что ему предлагают уйти, Борис поднимается, медлит в нерешительности, потом бредет к выходу.

– Ну, Саша!

– Один есть! – словно козырную карту, Томин шлепает на стол фотографию.

– Который сзади сидел, – говорит Кирпичов.

Знаменский жестом предлагает ему стул и тихо разговаривает с Томиным в стороне.

– Кличут просто и скромно: Николай Петров, – сообщает Томин. – Около года как из заключения, прописан в Туле.

– Чем славен?

– Квартирные кражи. Сейчас наши звонят в Тулу. А что это Борис поплелся на ватных ногах?

– Отдельный разговор, – Знаменский подсаживается к столу. – Давайте, Кирпичов, еще раз, но уже подряд и с самого начала. Тут всякое лыко в строку.

Кирпичов собирается с мыслями:

– Ну, значит, получил я заказ. Пришло время подавать, свя­зался с диспетчером, она отвечает: «Не могу дозвониться пасса­жирам, занято. Пожалуйста, говорит, поезжайте так, люди ста­рые, очень просили не подводить…» Я считаю, те двое нарочно трубку сняли, чтобы трезвон не мешал. Ну, значит, являюсь. Около дома никто не ждет. Пошел в квартиру. Звоню раз, звоню второй – не открывают. Наверно, думаю за музыкой не слышат. Постучал кулаком. Стою. И чудится, кто-то по ту сторону есть, но молчит себе, посапывает… Эх, тянуло меня от той двери прочь! Уйти бы – и порядок.

– Когда они наконец отозвались, Артем Степанович?

– Когда я про такси сказал. Сообразили, что человек посторон­ний, хозяев не знает, можно голос подать. «Не кричи, говорят, шеф. Сейчас решим». «Гур-гур, – по-тихому, а потом мне. – Валяй в машину, спускаемся». Видно, все главное они уже… обтяпали.

– Вы с ними по пути разговаривали?

– Вначале немного пособачился. «Гони на Преображенку». А у меня спаренный заказ: «Петуховых доставить на Арбат и рядом, со Смоленской, забрать следующих пассажиров. На Преображен­ку, говорю, не с руки. Задний на дыбы: «А ну, трогай!» – и обложил, конечно. Вот, говорю, история! А обещали тихих ста­ричков. Тут толстый ухмыльнулся: «Приболели, говорит, наши старички, пусть полежат ». Погано так сказал… Короче, едем, и зло меня берет. Везу блатных лбов, времени в обрез, заказ на Смолен­ской горит. И подпер момент – понял, что дело не чисто.

– Почему поняли?

– Не знаю. Что помню – все ваше. Сочинять мне теперь… – он разводит руками.

– Хорошо. Поняли, смекнули, уловили. Важно, что уловили правду. Дальше?

– Дальше махнул на красный свет. Жду свистка – свистка нет. Проворонил начальник. Превышаю скорость – опять ничего. Качусь как заколдованный.

Томин хмыкает.

– Знаю, что непохоже. Но так. Попробовал сунуться под знак, который недавно повесили…

– Вы хотели, чтобы вас задержали?

– Ну да. Выложу свои сомнения, пусть решают. А толстый вдруг уставился на меня: «Чего ты, говорит, шеф, вытворяешь? Так недолго прав лишиться!» И все мои нарушения перечел по пальцам. Выходит, между собой перебранивались, а тем временем все до тонкости замечал. Шофер он! Простой пассажир не заме­тит.

– Отлично, Кирпичов! – оживляется Пал Палыч. – Это пригодится!

– А в чем заключалась суть перебранки! Можете дословно?

– Суть – этажей побольше.

– Не бывает чистого мата без примеси информации! – воскли­цает Томин.

Кирпичов прикрывает глаза, стараясь вспомнить.

– Пожалуй, разбирались, кто виноват: они или сам.

– В чем виноват?

– Похоже, не все там вышло, как Сатанюк велел… но не ручаюсь…

– А что же? Что не вышло?

– Потом, Саша, – останавливает Пал Палыч. – Я знаю. Так, полагаете, шофер? Собственник?

– Скорей – профессионал. Выражения некоторые… не люби­тельские, в общем…

– Продолжайте, пожалуйста.

– Да, кажется, все.

– Нет-нет, Кирпичов, не ставьте точку! – вскидывается То­мин. – Что-нибудь еще да промелькнуло!

Знаменский поддерживает:

– Например, слова, которые вас напугали: «Надо перемолвить­ся с любителем леденцов». Они же шли в определенном контек­сте?

– Да, верно… погодите… о чем же перемолвиться?.. Сейчас попробую по порядку. Значит, стал я звонить в «Букет», чтобы отдать заказ на Смоленской – не успевал уже. А кнопку вызова заело – то контачит, то не контачит. Толстый спрашивает: «Что, шеф, будешь делать, если механика откажет?» Кнопку, говорю, и сам починю. «Ну, а если, говорит, трубку разобьешь, тогда обязан на ремонт ехать?» В общем, начал чего-то рассуждать про нашу работу…

– А что вы ответили на вопрос о трубке? – повинуясь какому-то импульсу, любопытствует Пал Палыч.

– Что, мол, смотря по обстоятельствам. Могу и без рации смену доработать, главное – план… Да, так вот где-то здесь они Сатанюка и помянули. Я только кончил с «Букетом» – дозвонился все-таки – и как раз слышу: «Надо на этот счет с любителем леденцов перемолвиться, идейка ничего себе». Но какая идейка – прослу­шал…

Допрос Кирпичова окончен. Знаменский и Томин выжали из него все «досуха».

С полчаса назад «шестым чувством» ощутив перелом в деле, к друзьям присоединилась Кибрит.

Кирпичов собирается уходить. Он выговорился – и поник, осунулся, руки мнут кепку.

– Напрасно вы так тревожитесь, – успокаивает Томин. – Ведь они понятия не имеют, что вы их подозреваете, что видели, куда они пошли. Разве нет?

– Если черепушка варит, то нет… Ошибку я допустил. Сунули рубль с мелочью. Я их – в карман, будто так и надо. Одно было на уме – успеть их выследить. Но они-то могут сообразить: недопла­тили шоферу шестьдесят копеек, а он смолчал, – что за притча!.. Боюсь, обойдутся мне эти шестьдесят копеек…

– Мы будем спешить, Артем Степанович, – обещает Знамен­ский.

Кирпичов обводит всех взглядом и уходит, сутулясь. Некоторое время друзья молчат.

– И все-таки есть в его показаниях… – произносит Томин.

– Знаю, что тебя смущает. Хорошо, что Зина забежала, помоз­гуем вместе. Вводится новое условие задачи: у Петуховых ожида­емых тысяч не нашли…

– Нет?

– Нет. Их и не было.

– Вообще не было?!

– Да, Зиночка, вообще. Потому Кирпичову и недодали шесть­десят копеек. Вы заметили, что в юридических документах не встречается формулировка «общеизвестно». Пишется иначе: «По делу установлено». А по делу Петуховых существование денег не было установлено. О них было «известно»!

– Паша… наверняка?

– Абсолютно. Петухов тут уже корчился. Вот подтверждение – звонили с почты насчет знаменитых переводов. Полюбуйся.

– Ну и ну… – поражается Томин. – Стыдобушка!

Кибрит берет у него листок, читает вслух:

– Двадцать рублей, пятнадцать, двадцать пять…

– Угу. Любимым родителям на мороженое.

– Удивляюсь, Саша, как ты их не раскусил! Все поддались гипнозу «общеизвестного». Не живи ты в том же доме, я над каждым бы словом ставил вопросительный знак. А так принял на веру миф о деньгах, о машине, о Петухове, большом полярном начальнике. Хабаров мне утром расчудесно описал тамошнее житье-бытье Бориса Афанасьевича. Мелкая сошка, к тому же неудачливый картежник.

Кибрит крутит на тонком пальце обручальное кольцо.

– Эта парочка – толстый и рыжеватый – с пустыми руками. Вы охотились на сытых волков, когда надо охотиться на голодных. А голодные волки – что, Шурик?..

– Рыщут за добычей, моя радость. И хотя, конечно, я болван, но ловить-то их мне!

Звонит внутренний телефон.

– Да?.. Здесь. – Знаменский передает трубку Томину.

Тот слушает короткое донесение.

– Подтвердилось: Николай Петров две недели назад покинул Тулу, – сообщает он.

– Кто это – Петров? – спрашивает Кибрит.

– Один из грабителей, Кирпичов опознал его по фотографии. Но о втором сведений с мизинец. Вероятно, шофер. Круглоли­цый, курносый. Глаза навыкате, склонен к одышке…

– Странный интерес к радиотелефону, – добавляет Знаменс­кий. – Пустобрех или с прицелом?

– Какой же прицел, Пал Палыч, – недоумевает Кибрит. – На волне «Букета» сообщать друг другу о злодейский замыслах?

– Помолчите-ка немножко. – Томин уходит в себя и повторя­ет медленно, как заклинание. – Лет сорока пяти, толстый, призе­мистый… смахивает на мопса… шофер… Шофер лет сорока пяти, лицо круглое, курносое, добродушное… толстый… одышливый… Толстый шофер… Кажется, ты, Зинуля, утверждала, что мне никогда не изменяет память?

– Кажется, да.

– Изменила. Что-то зудит в голове, а что?.. Толстый шофер… толстый шофер…

– Толстый шофер, похожий на мопса. – Кибрит очень хочется, чтобы Томин вспомнил.

– Еще раз.

– Толстый шофер, похожий на мопса… интерес к радиотелефо­ну.

– Погоди с телефоном. – Томин обхватывает голову руками и шепчет. – Толстый… шофер, похожий… на мопса… Интерес к радиотелефону ! – Он вдруг срывается звонить по внутреннему. – Степан Ильич, Томин… Спасибо, помаленьку. Вопрос такой. Месяца четыре назад нам передали материал по поводу одного проходим­ца, работавшего под таксиста… Да-да, потом заглохло. Мне необ­ходимы его приметы… Очень срочно, Степан Ильич! Жду. – Прикрыв трубку ладонью, он наспех рассказывает. – Люди зака­зывали машину, чтобы ехать на вокзал или в аэропорт. Минут за пятнадцать до срока появлялся человек и сообщал, что такси попало в аварию, а водитель – его приятель – уговорил подбро­сить клиентов на своей машине. Клиенты, естественно, рассыпа­лись в благодарности, быстро грузили вещи и отбывали. А следом являлось заказанное такси, целое и невредимое. – Его прерывает голос в трубке. – Да?.. Хорошо, зовите Володю. – Снова обращается к Знаменскому и Кибрит. – С пассажирами наши позже беседовали, номер машины никто не помнил, но, по-моему, говорили, что не московский. Расплачивались с этим ловкачом, накидывая, естественно, «за любезность».

– Но как удавалось перехватывать заказы? – спрашивает Кибрит.

– Предполагали наводчика среди таксистов… Если тот ловкач был толстым мопсом и если решил вернуться к прежнему промыс­лу… Тогда действительно интерес к радиотелефону… Алло, Воло­дя? – встрепенувшись, кричит Томин. – Тебе объяснили, в чем… Слушаю… Та-ак… Знакомые черты, очень рад… А что такое? – Он долго слушает, мрачнея. – Понял.

– Шурик, он?

– Приметы совпадают.

– Отчего ж ты скис?

– Есть неприятное обстоятельство. Володя тогда опросил всех пассажиров, кроме одной пары. Пожилые люди, которым по состоянию здоровья была рекомендована Прибалтика. Продали дом с садом в Крыму, в Москве останавливались у дальних родст­венников. Ехали наудачу: «Осмотримся, выберем себе тихое мес­течко, обязательно напишем…»

– И не написали, – понимает Знаменский.

– Нет. И на них подобные случаи прекратились. Пара общи­тельная, одинокая, денежная… Идеальная пара для исчезнове­ния!

– И никакого следа?

– Володя до сих пор ищет, но неизвестно, улетели они четыре месяца назад или нет. Стояла мерзкая погода, рейсы отменялись, переносились… трудно докопаться.

– Давайте сядем и подумаем, – говорит Знаменский. – Петров из Тулы воровал, мопс «калымил» за баранкой. Потом был пе­рейден роковой рубеж: если не в истории с крымской парой, то в квартире Петуховых. Теперь «калымить» уже не тянет. Сделана ставка на большой куш. Шесть дней назад куш сорвался. Шесть дней они на свободе, первый страх схлынул, а обманутый аппетит пуще разгорелся. Что им предпринять?

– Угнать такси с рацией. Перехватить несколько выгодных пассажиров. Из них выбрать такого, которого можно посадить и не довезти.

– Сколько у них будет безопасного времени, Саша?

– До конца смены никто всерьез не хватится. Плюс часа два-три верных: машине случается застрять вне зоны слышимости или еще что-нибудь. А переставят номер – могут кататься и дольше.

– Только, Саша, не поддаться бы единственной версии.

– Все прочие меры остаются в силе. А этой версией я займусь сам.

Зал диспетчерской такси.

Тот же напряженный ритм, то же ощущение биения пульса города, что и в первый приход сюда Томина. Но на столе у старшей прибавилось динамиков. Когда они включены, слышны перего­воры диспетчеров с шоферами.

Кроме обычной смены «Букета» здесь работает сейчас группа угрозыска.

Старшая говорит в микрофон, читая по бумажке:

– «Букет» вызывает всех водителей на линии: «Букет» вызыва­ет всех водителей на линии. Товарищи, управление городского хозяйства проводит статистический учет перевозок, производимых радиофицированными машинами. Убедительная просьба сообщать в диспетчерскую дальность поездок, а также количество пассажиров и наличие багажа. Водители, временно не имеющие заказов, должны при каждой посадке извещать нас о предстоя­щем маршруте. Данному мероприятию придается важное значе­ние… – и кончает «от себя», домашним голосом: – Вы уж отнеси­тесь серьезно и не подводите.

Она выключает микрофон, поднимает глаза на Томина.

– Периодически повторяйте, – говорит он.

– Александр Николаевич, но если они попытаются захватить машину… шофер может пострадать?

– Может, Галина Сергеевна.

– Ужасно!.. Одного из наших покалечили, до сих пор в больни­це. И взяли-то неполную выручку… Александр Николаевич, а нельзя водителям объяснить, описать приметы?

– Никак нельзя. Постараемся обеспечить безопасность лю­дей.

– Саша, а я бы рискнул, – говорит подошедший Данилов.

– У этой истории есть предыстория… – тихо отвечает Томин. – И в предыстории, возможно, замешан кто-то из здешних так­систов. Усек?

– Простите, что я снова, – беспокоится старшая, – но как обеспечить безопасность?

Томин кивает:

– Пойдемте, объясню.

Все трое подходят к щиту, где рассортированы бланки-заказы. Томин вынимает наугад несколько листочков.

– Читаем. Подача в восемнадцать часов, гостиница «Ленинг­радская», место назначения – площадь Ногина. Реально на по­добном маршруте завладеть машиной?

– Центр, часы пик – нет.

– Верно, Галина Сергеевна. Дальше Черемушки – Малый театр.

– Отпадает.

– Коломенское – Востряково. Двадцать два тридцать.

– Нехорошая поездка.

– В вас проклевывается детективная жилка. Рейс взят на контроль. Все, что здесь, – он указывает на щит, – как видите, проходит через руки Самойлова.

Самойлов сидит за отдельным столиком, изучая бланки; перед ним расстелена карта.

– Теперь давайте порассуждаем, – продолжает Томин. – Звонить и заказывать из чужой квартиры – недолго и влипнуть. Что для них самое спокойное, а для нас, следовательно, самое тревожное?

– Поймать свободную машину, – подсказывает Данилов.

– Да, случайная посадка. Подозрительные ездки мы будем подстраховывать патрульными машинами ГАИ. Ну и еще кое-чем. Повторим-ка наше воззвание.

Старшая включает переговорное устройство.

– «Букет» вызывает все машины на линии…

Трое суток посменно отдежурили муровцы в «Букете». Кирпичов все нерабочее время тоже проводил там, там и спал на диванчике, чтобы быть под рукой для опознания грабителей. Все пока безрезультатно.

Невесело возвращается Томин домой. Навстречу ему по лест­нице спускается Борис Петухов, за спиной рюкзак. При виде Томина делает испуганное движение назад, но прятаться поздно.

– Та-ак. Карету мне, карету?

– Да я… знакомая пригласила, немного проветриться…

– Когда поезд?

– Десять сорок пять, – автоматически отвечает Борис.

– Ту-ту – и прощай неприятности. Блистательный ход!

– Саш, ну слушай… ну можно с тобой как с человеком?

– Я и есть человек. Незаметно?

– Заметно, заметно! – заводится Борис. – Под милицейским мундиром бьется благородное сердце! Не то что у некоторых, да?

Томин молча смотрит на него усталыми глазами. Сейчас бы поесть да завалиться спать…

– Я тут уже восемь дней! За каким чертом мне здесь сидеть?

– А родители?

– Может, так даже лучше, Саш. Скажут, вызвали срочной телеграммой, – и меньше разговоров.

– Отец с матерью на ладан дышат, впереди следственные процедуры, суд. Пусть все тянут одни?.. Давай билет!

– Нету билета. Рассчитывал на вокзале схватить.

– А и есть – пусть пропадает. Заворачивай обратно.

– Не имеешь права! – слабо артачится Борис.

– Имею. Не юридическое, так моральное. – Он берет Петухова за локоть. – Когда-нибудь сам спасибо скажешь.

Дождавшись, пока тот войдет в квартиру, Томин направился было дальше, но засомневался…

А Борис стоит в передней, не снимая с плеч рюкзака. Прислу­шался, тихонько приоткрыл дверь… и оказался лицом к лицу с Томиным.

– Гражданин, вы задержаны при попытке к бегству! – Томин старается взять добродушный тон.

– Может, я под домашним арестом?!

– Не шуми.

Борис в сердцах скидывает рюкзак на пол и уходит в комнату. Томин, улыбаясь, двигается следом.

– Поймал и радуется! Тоже мне, великий сыщик! Ловил бы кого положено!

– Гляди-ка, замок новый вставил, прибрал, даже пол подмел. А цветочек-то не завял.

– Зря ты меня не пускаешь, – впадает Борис в страдающий тон. – Я ведь тут… ну прямо по уши в навозе! Старики чего-то наплели, пойдут теперь насмешки…

– Ты тоже сочинял. Отец у тебя не отставной бухгалтер, а большой ученый, вместо домика на восьми сотках – загородная вилла.

– Откуда?! – отшатывается Борис.

– Пал Палыч у Хабарова выспросил.

– Этот Пал Палыч меня возненавидел с первой минуты!

– Он тебе просто не поверил с первой минуты.

– Нет, не просто! Как он меня обхаживал! То лестью, то хитростью. Все испытывал… Ты знаешь, я иск написал, – говорит он упавшим голосом. – Вот до чего довел… Может, за мной есть грехи, но на чужое я не зарился. Да еще на чье!..

– Иск в дело не подшит.

– Но ты ведь знаешь. И я знаю. Главное, что обидно – не нужны мне те деньги! Все вот тянутся, жилы рвут, чего-то там достигают. Кому должность, кому магнитофон какой-нибудь сумасшедший нужен или еще что. А я что потопал – то и полопал… Лег – свернулся, встал – встряхнулся.

Томин садится верхом на стул и смотрит на Бориса вниматель­но.

– Хочешь верь – хочешь нет. Старики, между прочим, тоже на деньги были не жадные. Пошлешь четвертак, мать накупит дребе­дени и обратно шлет. У меня одних галстуков штук тридцать.

– Значит, честолюбием не мучаешься? А зачем приукрашивал свой портрет? Именитые родственники, невесты-красавицы?

– Что я думаю и как себя внутри ценю, это личное дело. Но люди должны меня уважать. Тут уж извини!

– Боря, если сам себя не уважаешь, другие не будут.

– Слушай, ну нельзя же признаться, что я весь тут, и больше ничего! – Прижав обе руки к груди, он с обидой взирает на Томина: простых вещей человек не хочет понимать!

– А почему, собственно, нельзя? Давай разберемся. Ты не воруешь? Не спекулируешь?

– Иди ты!

– По меркам Хабарова почти непьющий. От работы бегаешь?

– Куда от нее убежишь?

– Правильно. Получаешь во всяком случае, больше моего. Может, какой талант в землю зарыл? – отвлекает Томин от наболевшей темы.

– Там зароешь, – хмыкает Борис. – Ты пробовал вечную мерзлоту копать?

– Так. Подведем итоги. Ты не академик. Не герой. Не мореп­лаватель. Примерно, плотник.

– Хм… – кривится Борис. – Припечатал, так припечатал. Дальше?

– Дальше: плотник ты честный, трудишься в сложных услови­ях и приносишь обществу посильную пользу.

– Пионерским собранием запахло. Если будешь перевоспиты­вать, я ушибить могу, имей в виду!

– Нет, мы, что называется, беседуем за жизнь. Ты высказался откровенно? Высказался. Дай мне… Раньше на базарах стояли смешные фотографы. У них был ящик гармошкой на треноге, помнишь?

– Ну!

– И обычно была картина: например, джигит с саблей, но без лица, вместо лица – дырка. Клиент сунет в нее голову – и готово дело, на коне.

– Ну?

– Сняться так, Боря, можно. Но каждый день эту бутафорию таскать – шею свернешь. И зачем? Помогал тебе папаша профессор и вилла?

– Ну…

– Мешали, Боря! Кто-нибудь позавидует мельком и забудет. Зато ты непрерывно помни… чтоб не споткнулся бутафорский конь. Прав? Нет?

Борис угрюмо отвернулся, даже «нукать» перестал.

– А закадычные друзья у тебя есть? – донимает Томин. – Наверно, нет. Сближаешься с людьми до определенной черты, пока можно в душу не пускать. Откуда дружба? Или любовь? Допустим, женишься. На какую виллу повезешь в отпуск жену?

– Да иди ты, хватит уж…

– Нет, ну почему тебе не быть самим собой?! В открытую, без похвальбушек? Чего зазорного! Высот не достиг? Но ведь и не рвался. Прими ты себя таким, как есть! И другие примут. Погляди в зеркало – нормальный мужик. Здоровый, видный. Чего надо?

Борис щурится и поводит широкими плечами, будто примеря­ет новую одежду.

– Саш, это в пользу бедных или начистоту?

Во весь рот, со стоном Томин зевает:

– Для дипломатии слишком устал. Скажем так: ты моих вос­торгов не вызываешь. А уважать – я бы тебя уважал. Если б не вранье, я б тебя вот так уважал!

Наскучив вести пустые допросы (десятистепенные знакомые Петуховых), Знаменский под вечер тоже заявился в «Букет». Вживается в эфирный галдеж, где кроме переговоров с диспетчерами слышны и посторонние реплики: «Как дела?», «Когда кон­чаешь?», «План у меня дымится». Это водители между собой, хотя и не полагается засорять волну.

Час минул. Полтора. Все чем-то заняты, а Пал Палыч слоняет­ся без дела. Присел возле Томина, который делает пометки в бланках-заказах. Из динамика:

– Коль, слышишь?

– Слышу. После смены – как договорились?

– Само собой. Как ты?

– А загораю на куличках. Возил каких-то шизиков.

Томин наощупь прибавляет звук.

– А чего они?

– Сели – будто в Щелково, больную мамашу проведать, и все «гони» да «гони». Я говорю, машина завтра в капиталку идет, забарахлить может. Тогда, говорят, нас не устраивает. Вылезли – и в метро.

– Володя, Данилова сюда быстро! – окликает Томин Самойло­ва.

– Загораю теперь на Щелковской… Ладно, значит, после сме­ны?..

Подходят Данилов и Самойлов.

– Други, у Щелковского метро стоит такси, которое два «шизонутых» нанимали до Щелкова, но раздумали – машина старая.

– Да ну?

– Свяжитесь, пусть шофер позвонит старшей из автомата, не по рации.

Все напряженно ждут. Наконец телефон на столе старшей звонит.

– Диспетчерская… Десять-сорок?.. Передаю трубку, с вами будут говорить.

– Угрозыск. Быстро опишите своих пассажиров… – Слушая, Томин расцветает. – Та-ак… Вы видели, что действительно они направились в метро?.. Сколько прошло времени?.. Ни с кем пока не обсуждайте своих впечатлений.

– Вынырнули? – ахает Знаменский.

И только теперь все ощущают, как сильно, себе не признаваясь, волновались за успех операции.

Ждали повторения попытки. Больше всех маялась старшая по смене. Томин посоветовал Знаменскому:

– Побеседуй с Галиной Сергеевной, она нервничает.

– Еще бы не нервничать! С тех пор, как несчастье с Мишей Ермолаевым… я уже рассказывала Александру Николаевичу.

– Преступников тогда задержали? – поддерживает беседу Пал Палыч.

– Их-то поймали через день, а он до сих пор в больнице и…

– Саша, включи тридцать второй! – кричит через зал Дани­лов.

Томин щелкнул кнопкой динамика, звучит разговор диспетче­ра с шофером:

– На Первомайской, на Первомайской я. Еду в Щелково. Пассажиров двое, багажа нет.

– Тринадцать-тринадцать, мы в городе завалены заказами, а вы в Щелково!

– «Букетик», мужикам очень нужно, оплатят оба конца.

– Минуточку, решу.

Возле девушки-диспетчера Данилов, он ей подсказывает.

– Хорошо, тринадцать-тринадцать, поезжайте. Я с вами свя­жусь.

Через несколько минут эстафету приняли посты ГАИ. Им надлежало взять под строгий контроль выезды на Щелковское шоссе. Такси с указанным номером, а также с номерами, забрызганными грязью и плохо различимыми подвергать проверке, чтобы выявить пассажиров с известными приметами.

Опять ждали. Почему-то возникло общее убеждение, что пас­сажиры – те самые, и одолевал зуд поговорить с шофером. Но понимали, что без повода нельзя – мужики могут насторожить­ся.

– Придумайте повод, Галина Сергеевна – не выдерживает Томин.

– Я? Ой… Если предложить поездку из Щелкова во Внуково…

– Мечта таксиста!

Старшая бежит в радиокабину.

– Соня, скажи тринадцатому, что есть заказ из Щелкова во Внуковский аэропорт. Весело, поняла?

Девушка вызывает водителя, предлагает соблазнительный заказ.

– Смотря на какое время, – отзывается шофер.

– А через сколько вы там будете?

– Да не скажу пока, у пассажиров заезд тут в городе.

– Да?.. – Девушка на секунду теряется. – Тогда свяжитесь со мной попозже, может, все-таки успеете…

– Куда их понесло? – хмурится Знаменский.

– Решили что-то переиграть… Эх, как бы чистенько мы их взяли на Щелковском шоссе!

– Александр Николаевич, Арутюнова-то, водителя, предупре­дить бы… хоть намекнуть, чтоб остерегался! – умоляет старшая.

– Любой намек они поймут раньше него. Теперь уже спросить, где именно он едет, и то небезопасно.

– Саша, выход должен быть! Думай!

Томин шагает из стороны в сторону.

Думай… думай… думай… – Останавливается. – Он из какого парка?

– Из первого.

– Данилов, зови Кирпичова! Галина Сергеевна, они сейчас поговорят, а вы прервите, будто Кирпичов на линии. Арутюнова из своего парка знаете? – встречает он вопросом входящего Кирпичова.

– Знаю.

– История с Ермолаевым ему известна?

– Всем известна.

– И то, что он из больницы еще не выписан?

– Само собой.

– Идемте, переброситесь с ним парой фраз. Его надо предупре­дить об опасности.