– Время идет, дело пора закрывать.

– С тем сегодня к тебе и намеревался. Сроки истекают, основ­ное мы в общем прояснили, осталось немного дочистить, и расп­рощаемся. Любопытно, Юра, будешь меня вспоминать добром или худом?

В ответ полились заверения в вечной любви, затем разговор незаметно потек иным руслом (надо ж напоследок потолковать по душам): каково будущее Юрия Юрьевича, как вести себя в суде, сколько могут дать за его «художества». Юрий Юрьевич стонал и маялся при мысли о грядущей расплате и охотно пере­ключился на любимую утешительную тему: жизнь в прошлые годы, победы над женщинами, дурачье, которое он водил за нос и ощипывал.

Михаил Петрович выжидал и подавал короткие реплики, осто­рожно направляя беседу. Он и раньше знал, что в многослойности Ладжуна есть неведомые глубинные пласты, и не надеялся вскрыть их, обладая всего лишь догадкой, но не доказательствами. На первый раз достаточно было убедиться, что не зря он подозревает Ладжуна в убийстве на «Тереке». Для этого следовало атаковать в точно выбранный момент.

– Сегодня нужна до-олгая подготовка, – предупредил нас Михаил Петрович. – Дам ему расслабиться, поболтать, распус­тить хвост. Когда речь зайдет о пароходных путешествиях, включайтесь. Тут я кину внезапный вопрос, и посмотрим, какая будет реакция.

… Прошло часа два, прежде чем в наушниках прозвучала фраза Дайнеко.

– Ты, видно, больше любил путешествовать по воде.

Вместо традиционной команды: «Мотор! Камера!» Виктор Виноградов хлопнул по спине кино – и звукооператоров: давайте!

– Да-а, плавать-то я люблю. Мои похождения можно назвать «Морской дракон». Я люблю морские книги, недавно я читал про американскую подводную лодку…

Дайнеко, служивший некогда на флоте, компетентно обсудил с ним книгу, снискав завистливое почтение Юрия Юрьевича.

– Ну хорошо, а с чем у тебя связана эта склонность?

– К морю?

– Да.

– Не знаю. Люблю! Я готов умереть на море, хоть сейчас. Люблю я шторм, бурю. Чтобы ей наперекор идти. Бороться чтобы с ней. Люблю, чтобы волны большие. Так бы и любовался!

– Значит, преодолевать стихию морскую?

– Во-во. Если б не этот век, я бы пиратом стал.

– Под черным флагом.

– Да! Уважаю моряков и люблю. Не то, что там романтика… а в общем-то и романтика. С детства я их уважал. И сам с детства плаваю. Мне дома говорили, что утону. Я был как щепка, мог плавать целыми днями…

– Выходит, когда ты назывался капитаном дальнего плавания, это было осуществлением детской мечты?

Юрий Юрьевич просиял искренней улыбкой – в сердце трону­ли чистую струну. Возможно, единственную.

– А на «Тереке» не доводилось плавать? – беспечно уронил Дайнеко.

Ни разу мы не видели Юрия Юрьевича столь обмякшим и безоружным. Момент был выбран точнее некуда! И все же по мечтательному его лицу не скользнуло ни облачка. Веки не дрог­нули! Лишь какие-то секунды ему понадобились, чтобы перестро­иться и ответить. Он задумчиво оглядел свое правое плечо, – неведомо для себя повернувшись к камере, – и дунул на невиди­мую пушинку. Но та, вероятно, не исчезла; тогда он снял ее пальцами, отвел в сторону, проследил, как она медленно падает вниз.

И поднял к Михаилу Петровичу полное лицо с невинными глазами:

– По-моему, нет, – безукоризненная равнодушно-небрежная интонация. Только голос севший, с хрипотцой, да с излишним упором на «о».

– Каков?! – спросил Дайнеко, отпустив Ладжуна. – А ведь был он на «Тереке», был, негодяй!

«Терек» находился в очередном экскурсионном рейсе и на днях прибывал в Москву. Состав команды остался прежним.

У причала Северного речного порта теплоход встречали Дай­неко и съемочная группа.

В убийстве Титовой существовали две загадки.

Во-первых, в соседних каютах за тонкими звукопроницаемыми переборками находились пассажиры. Если бы женщина хоть раз крикнула, они почти наверняка услышали бы. Однако люди не слыхали ни криков, ни шума борьбы.

Во-вторых, согласно протоколу осмотра, окно и дверь каюты были заперты изнутри. Каким же образом преступнику удалось просочиться наружу?

Расспросив команду, Дайнеко собирался получить хотя бы предположительные отгадки. И, кроме того, показать команде ключ из обширной связки, что изъяли при аресте у Ладжуна. На ключе имелась надпись: «Сделано в Венгрии». А именно в Венг­рии по советскому заказу построили «Терек».

(Несколько раньше, «запеленговав» интерес Ладжуна к боль­шим денежным сейфам, Дайнеко решил с помощью экспертов установить, нет ли среди «коллекции» ключей от сейфов. Тако­вых не оказалось. Ключи были мебельные и дверные, и для чего их Юрий Юрьевич использовал, понятно. А изготовленный в Венгрии походил, по мнению специалистов, на ключ от корабель­ной каюты. И так как «Чернышевский» тоже был родом из Венгрии, то с ним Дайнеко тогда и связал этот ключ.)

Работа на «Тереке» началась с одноместной каюты № 15 – бывшей каюты Титовой.

– Скажите, как взломали дверь в тот день?

– Каюта № 15 вскрывалась после того, как… – деревянно начал помощник капитана, покосился на оператора и умолк.

– Не обращайте внимания, пока пробуем аппаратуру, – слука­вил оператор. – Рассказывайте.

– Ну, мы с капитаном спустились вниз. Попытались ключом – не поддается: замок не заперт, не замок держит, чувствуем – закрыто на задвижку. Тогда я ударил плечом, и она отлетела.

– Понятно. Задвижка восстановлена в прежнем виде?

– Да… боцман привинтил потом обратно.

Дайнеко позвякал задвижкой в раздумье: нет, при всем жела­нии снаружи ее не запрешь.

– А в каком положении находилось окно?

– Поднято и на защелке.

(Защелка, естественно, тоже приспособлена для запирания изнутри.)

– Как у Агаты Кристи, – шепнул кто-то.

– Сейчас проверим, – отозвался Дайнеко, опуская окно. – Снимайте. Проводится следственный эксперимент.

Он застелил столик у окна газетой.

– Пожалуйста, наступайте только на газету и руками на за что не хватайтесь. Вылезайте.

Помощник капитана легко перемахнул на палубу.

– Отлично. Оттуда протяните руку, заберите газету. Так… Задерните шторки… Отлично. Теперь снаружи толкните раму вверх… Не получается? А посильнее?

Помощник двинул посильнее, рама пошла вверх, запорное устройство щелкнуло и встало на место.

– Вот вам и тайна запертой двери, – весело сказал Дайнеко. – И никакой Агаты.

Он пригласил для разговора боцмана.

– Если я вам представлю несколько ключей, вы узнаете среди них ключ с «Терека»?

– Как я свой не отличу? Конечно, отличу.

– Ну, пожалуйста, вот они разложены.

Боцман обежал взглядом рядки ключей и ткнул пальцем в тот самый.

– Наш.

– Без ошибки?

– Даже не сомневайтесь. Можно, между прочим, конкретно сказать, от какой двери. По дубликату.

Принесли дубликаты. Ключ из связки Ладжуна был безуслов­но того же образца, но в точности ни с одним дубликатом не совпадал.

– Вон что! Выходит, от двадцатой он, – рассудил боцман. – Тот один остался.

Ключ и в самом деле подошел к двери двадцатой каюты. А в книге регистрации выдачи ключей имелась пометка, что в инте­ресующем нас рейсе пассажир ключа не сдал и в ход пустили запасной.

– Значит, поймали его все-таки? – спросил боцман. – Банди­та, который из двадцатой?

– А какие у вас основания подозревать именно его?

– Ну, первое, что он драпанул спешно.

– Тому есть свидетели?

– Даже я сам конкретно.

– Расскажите, пожалуйста.

– Во время прихода в Ярославль – это утром рано – мы только пристали, и он хотел спрыгнуть. Я его воротил. Когда пришварто­вались, он выбежал первым… Молодой человек, одет в коричне­вое пальто джерси, сам темный, лет 35.

– И больше вы его не видели?

– Больше не видал. К отплытию он не воротился. Впоследст­вии проверили, что билет у него был до конца рейса.

– А раньше он не привлекал вашего внимания? Подозрений не вызывал?

– Раньше – нет… прошу извинения, правда, перед Тутаевым он привлек внимание.

– Чем же?

– Значит, так. До захода в Ярославль мы спускались с капита­ном в рубку. Смотрим, у бортика человек, на палубе. Капитан спрашивает: что ты здесь делаешь, почему не отдыхаешь? Он отвечает: душно, и мне нехорошо, сейчас пройдет.

– У бортика на какой палубе?

– На нижней.

– То есть там, куда выходит окно Титовой?

– Точно так. Но мы ничего не знали, что убийство, еще было минут двадцать пятого только.

– И стоял тот же человек?

– Да, пассажир из двадцатой.

– В пальто?

– Нет, в тот момент без пальто.

– А как он выглядел, скажите, как держался?

– Вроде немного пьяный. Потому что… вроде его мутило у бортика.

– Так.

– А еще он в Тутаеве подходил и спрашивал у штурмана, станем ли в Тутаеве. Ему ответ был, что нет.

– Понятно. Все?

– Все… Это уже впоследствии слухи пошли, что он вроде за Титовой ухлестывал, то да се…

– Ясно. Спасибо вам большое.

– Мне за что ж? Вам спасибо!

Группа возвращалась с «Терека» в приподнятом настроении.

– Ну, Михаил Петрович, теперь Ладжун в руках?

– С чего вы взяли?

– Но… ведь все совпало: что рвался на берег, и как его засекли на палубе, и ключ…

– Совпасть-то совпало, но что это доказывает? Что некто, ехавший в двадцатой каюте, решил прервать путешествие. По причине дурного известия, болезни, взбалмошного характера – мало ли.

– То есть как «некто ехавший»?

– Пока «некто», братцы.

– Да в двадцатой же ехал Ладжун!

– Кто говорит?

– Да ясно же!

– «Ясно» – не доказательство.

– Так отчего вы карточку не показали, Михаил Петрович?!

– Имея живого человека, обязан проводить опознание «в на­туре».

– Ну-у, подумаешь, велика разница. Посмотрели бы сначала фото, а потом «в натуре».

– Ловко! Они тогда станут опознавать не прошлогоднего пас­сажира, а человека, которого видели на карточке. Доходит?

– Доходит… И когда вы его предъявите команде?

– Пока что рано. Нельзя.

– Рано?

– Конечно. Ну, опознали его, ну, он. А кто «он»? Убийца? Ничуть! Просто пассажир 20-й каюты в злополучном рейсе. Не больше. Разведет Юрий Юрьевич белыми руками и усмехнется. «Да, плыл, пардон, запамятовал. А разве путешествие в каютах № 20 – это преступление? Действительно, ухаживал за Титовой. А разве запрещено? Действительно, сошел в Ярославле. Ну и что дальше-то?»

– Тогда вообще непонятно, где брать доказательства!

– Доказательства даст Юрий Юрьевич.

Дайнеко избрал утомительную, но верную тактику. Неведение обвиняемого о том, какими материалами располагает следова­тель, позволяет строить допрос так, что невиновный обнаружит свою невиновность, а виновный невольно будет «поставлять» улики против себя. Дайнеко прекрасно учел и особенности лич­ности Ладжуна, и свойственную ему манеру защиты. Первый вопрос о «Тереке», брошенный вскользь, без нажима и интереса, побудил Ладжуна сделать самое простое – отпереться. («А на «Тереке» ты не плавал?» – «По-моему, нет».) Записали в прото­кол, что не плавал – зафиксировали первый ошибочный шаг. И подобно тому как в шахматной партии единственная неправиль­но двинутая в начале игры пешка может определить все развитие борьбы и финал, так и это «по-моему, нет» потянуло за собой в дальнейших допросах цепочку врак, в которых Юрий Юрьевич постепенно увязал…

– Листал я тут дело, Юра. Надо готовить обвинительное зак­лючение, но деталей еще много, которые нужно уточнить. Чтобы не оставалось превратных толкований.

– Ну, если нужно… Но я устал, честно говоря.

– Вот, например, ключи у тебя отобрали при задержании. Сколько их было счетом?

– Я счета не вел, может быть, сорок, может, шестьдесят.

– Неизбежно возникает вопрос: к чему так много?

– Вы, конечно, можете думать… это, ясно, ваше право… Но мне они были не нужны. Мне без ключей отдавали в руки, я по шкафам не лазил. Ни по квартирам.

– Тем не менее связка налицо. Зачем?

– Короче говоря, я люблю ключи, я собирал.

– Собрание для оседлого человека. Мне сегодня портфель руку оттянул; я их принес. Вот. Узнаешь?

– Да, это мои.

– Как ты умудрился набрать столько?

– Ну, когда я где нахожусь, то беру. Даже просто на память, клянусь честью!

– Оттуда, где живешь?

– Да.

– Если так, Юрий Юрьевич, значит, и на «Тереке» ты жил. Вот этот ключ – от 20-й каюты первого класса.

– Да?.. – Мгновенный цепкий взгляд. – Я всегда езжу первым классом…

– Мы с тобой уславливались, и не раз: ни слова лжи. И зачем-то ты снова пытаешься темнить.

– Я не помню, чтобы на «Тереке»… А впрочем, говоря, однаж­ды плавал, я теперь вспоминаю, Михаил Петрович. У меня еще девушка была, азербайджанка. Хорошая девушка. С Баку. Конечно, у каждого свой вкус, но что красивая, то красивая. Сулико.

Что Юрий Юрьевич «вспомнит», Дайнеко предвидел. Но не­медленно изобрести попутчицу и тут же для достоверности наде­лить ее именем, национальностью, местом жительства – это был ход с дальним прицелом. (При красивой девушке не стал бы ухаживать за Титовой, женщиной немолодой и незаметной.) Спроси сейчас, он глазом не моргнув опишет привычки мифической бакинки, род занятий, манеру одеваться (только адреса и фами­лии, разумеется, не назовет). Мастер сочинять!

– Каким маршрутом ходит «Терек»?

– Он ходит Астрахань – Москва и обратно.

– Ты ехал в один конец?

– В оба.

– В оба… Что, понравились пейзажи на маршруте? (Тут может похвалить окрестности Ярославля, чтобы объяс­нить, почему сошел, если зайдет речь.)

– Пейзажи? А черт его знает. Я занят был, у меня же девушка.

– А познакомился ты с ней?..

– Совершенно случайно, на теплоходе уже.

– И сколько продолжалось ваше знакомство?

– Как мы туда плыли, так и назад вместе. Это месяц почти.

(Увлекся Юрий Юрьевич романом со знойной бакинкой, за­былся слегка. Важно теперь не дать ему из отдельных островков лжи соорудить единую и более прочную платформу для защиты.)

– Редкое для тебя постоянство, Юра.

Михаил Петрович усмехнулся, и Ладжун усмехнулся: «поняли» друг друга двое мужчин. «Снимай, Костя, снимай!» – ткнул в спину оператора Виноградов. «Кассета кончилась, кино остано­вилось, – виновато проворчал оператор. – Сейчас сменю». – А в динамике продолжался диалог:

– Но в Астрахани вы все же расстались?

– Ей надо было в одну сторону, мне – в другую. Жаль, конечно, мы хорошо погуляли.

– А деньги чьи прогуливали? Ее?

– Никогда в жизни! Если мне девушка нравилась, я мог ее так угостить, что она никогда не забудет. Мог ей купить часы! И никто не скажет, что она меня угощала. Мы с ней коньяки распивали и шампанское, все.

– А говорят, ты тратил мизерное количество.

– Я – мизерное количество?!

В последний момент на самом кончике языка Юрий Юрьевич удержал вопрос «кто говорит?». Это означало бы повести разго­вор на обострение, а его надо было срочно уводить в сторону.

– Никогда в жизни! Я не такой по натуре человек, Михаил Петрович, поймите меня правильно! У меня деньги были, у меня даже мысли не было, чтобы за ее счет. Я последнее отдам, если я к человеку привязываюсь. Мысли даже не было!

(Нажимать не стоит, пусть немного успокоится.)

– И за целый месяц плаванья ты совсем никого не пощипал?

– Тот месяц – нет.

– А на стоянке в Москве?

– Что там на стоянке? Погулял по улицам, взял пол-литра, которые мы со штурманом выпили. Туда-сюда и обратно занял каюту. Кого я успею в Москве?

(Не забыть, что один из попутчиков, рыская по ближайшим магазинам, мельком видел Ладжуна в «Хозтоварах».)

– Столь благотворное влияние бакинки? Не похоже на твой нрав, Юрий Юрьевич.

– Иногда состояние, что хочется отдохнуть, понимаете.

– Ну-ну. А пассажиров, кстати, много было?

– Пассажиров? Мало. Конец навигации уже. Это же был последний их рейс.

(Ах, последний рейс! А Титова убита в предпоследнем. Финт не оригинальный, преступник часто «переносит» время своего при­сутствия на месте преступления, если факт присутствия доказан. Но – ай-ай! – как неосторожно прикидываться, будто плыл на теплоходе после убийства! Тогда нельзя заявить, что не знал о нем, ведь в следующем рейсе только о том и толковали. В деле отражено, что практически все пассажиры тоже были в курсе. А Юрий Юрьевич толков не слышал, содержания их не ведает. Тут выкрутиться трудно.)

– Да, чуть не вылетело из головы – в ноябре прошлого года в Жданове ты оставил у хозяев пальто. Помнишь, мы обсуждали ждановский эпизод?

– Помню.

– Взял ты хозяйское пальто и 100 рублей деньгами, а свое оставил. Как понимать: на обмен, что ли? Чтобы человек осенью не мерз?

– Ну… мне мое разонравилось.

– Разве плохое пальто? Вот она пишет в заявлении: «Пальто новое, почти неношеное, светло-коричневое джерси на поролоне, как раз мужнин размер». Сколько стоило?

– Двести сорок.

– Прогадал ты, Юра! Мужу она за 180 покупала.

– Мне цвет разонравился. У него было синее, я примерил, ну и, короче говоря, взял.

– А свое где приобрел?

– В Астрахани… Я такой человек, Михаил Петрович, я могу оставить. Оно мне в чемодан не влезало, я думаю: елки-палки, еще лишний чемодан, да пропади оно пропадом!

(В Астрахани купил, на «Тереке» гулял по палубе, в Ярославле сошел в нем, в Жданове счел за лучшее сменить. Ясно.)

– Так, значит, ключ от каюты ты стащил для коллекции. Или он случайно у тебя остался?

– Для коллекции.

– С «Чернышевского» тоже брал?

– Оттуда – нет.

– А почему?

– Наверное, на «Чернышевском» проверяли строже.

– Ладно, так и запишем. Кстати, «Чернышевский» и «Терек» сильно различаются?

– Нет, они одинаковые.

– Совсем одинаковые?

– Да, двухпалубные, водоизмещение одинаковое, та же отдел­ка и тому подобное. Они венгерского производства. Я на них столько проплавал, Михаил Петрович…

– Нравятся?

– Хорошие теплоходы.

– И ты сознательно выбирал именно «Терек»?

– Мне нет разницы, хоть «Иван Франко», хоть «Чернышевс­кий», хоть «Терек».

– Но мне есть разница, Юрий Юрьевич. Потому что на «Тере­ке» было совершено убийство.

Снова Ладжун застигнут врасплох, и снова – никакой ряби на поверхности.

– Тебе об этом известно?

– Ни грамма не знаю, – быстро сказал он.

– Нет? Но ты же плыл последним рейсом.

– Последним.

– А случилось в предыдущем. Должен был слышать.

– А я не прислушивался. Я же отдыхал, тем более с девушкой.

Вцепился он в девушку намертво, не подозревая, что вешает себе на шею тяжелый-претяжелый жернов.

– За месяц плавания «ни грамма» не слыхал? Быть не может, Юрий Юрьевич. При твоей-то наблюдательности?

Ладжун перехватил из руки в руку сигарету, забарабанил по столу. Момент был затруднительный.

– Пусть ты отдыхаешь. Но из каюты ты выходил. В ресторане сидел. А кругом разговоры про обстоятельства и кого подозревают.

– Если б я знал, я бы сказал, клянусь честью! Если бы мог следствию помочь и вам лично… Наверно, были разговоры, были. Но я пропускал мимо ушей, мне дела нет, я при чем?

– А когда со штурманом водку пили, неужели он ни словом?..

– Нет, он рассказывал, что судно ставят на ремонт. Он в отпуск до весны, а судно на ремонт.

– Ты, Юра, на одну мысль меня навел: раз ничего не слыхал об убийстве, то плыл ты, выходит, не тем рейсом, не последним.

– Вы думаете?

(Давай-давай, пора уж отступить на шаг, пришло время.)

– Иного объяснения не вижу.

– Может быть, и правильно, черт возьми! Если разобраться, я мог перепутать. Я могу запомнить, что было десять лет назад, но иногда книгу читал только вчера – и забыл. Бывает так.

– Бывает, бывает. Постарайся припомнить, когда плыл на «Тереке». Для порядка. В деле нужен порядок.

Вот так, не выкладывая на стол козырей, а предоставляя Ладжуну возможность отступать постепенно, одно вранье сменяя другим, осуществлял Михаил Петрович ту тактику, которую Ладжун – в силу особенностей характера – принимал довольно охотно, но которая была ему опасней всего.

И не торопился Михаил Петрович, не шел на эффектный штурм.

– Пусть дозреет, дозреет, – повторял он. – Время работает на меня. Я Юрию Юрьевичу с каждым часом нужнее. Зачем? Затем, что охота признаться. Нет, братцы, не шучу. Всегда ведь так: сопротивляется человек, отрицает, а в глубине души что-то его тянет открыться и заговорить о страшном, о потаенном… Мы уже близко подошли к самому больному. Скоро нервы сдадут, не железный.

Ладжун продержался еще два дня. За это время Михаил Петро­вич провел долгожданное для группы опознание. Ладжун перенес его сравнительно спокойно – видимо, предчувствовал, что оно неизбежно, и подготовился. Боцман, штурман и буфетчица по очереди указали на него как на пассажира, который ехал предпос­ледним рейсом, с командой держался на короткой ноге и неожиданно сошел в Ярославле.

Юрий Юрьевич все подтвердил, а по окончании процедуры, оставшись вдвоем с Дайнеко, разразился бурной и многословной речью, полной обид и претензий. Если он за давностью и обилием своих приключений что-нибудь спутал или упустил, то к лицу ли Михаилу Петровичу ловить его, устраивая «канитель и коме­дию»?! Разве он, Ладжун, стремится что-то скрыть? Стоило прос­то напомнить, как было дело, раз Михаилу Петровичу это известно. Да, только так и следовало поступить, а не ставить его в неловкое положение перед правосудием, не унижать перед людь­ми, которые относились к нему по-дружески. Что они теперь подумают о Юрии Юрьевиче?! Позор!

Дайнеко выслушал с серьезной миной.

– Рад, – сказал он, – что ты утвердился в желании быть до конца правдивым.

– Да, я утвердился. Я прямой человек, Михаил Петрович, пусть мне даже хуже будет, и я даже буду жалеть потом, но я расскажу все как есть. Хотите знать, почему я сошел в Ярославле? Да потому, что еще в Тутаеве хотел…

– Обожди, Юра, к этому мы придем позже.

(Отрепетированная сказка мне не к спеху.)

– Давай вернемся к вопросу, который мы уже обсуждали, но несколько в ином плане. Выяснилось, что плыл ты не последним рейсом и разговоров о происшествии действительно не слыхал. И не мог слышать, потому что сошел в Ярославле до того, как обнаружили тело. Ну, а саму-то убитую ты видел в живых? Был знаком?

– Ну… можно сказать, и знаком, и не знаком. Как всякий пассажир, если хочет прилично питаться, понимаете? За свои деньги имеет право. Но нужно знать шеф-повара или заведую­щую, чтобы отношение было, понимаете?

– Ладно, пишем: знаком, но не близко. Так?

– Да. Я считаю, близко – это когда… вы понимаете.

– Тут этого не было?

– Никогда в жизни!

– Ну, а как она вообще тебе казалась?

– Никак она мне не казалась, я даже не смотрел, не на что смотреть, даже если б я один ехал, никогда в жизни…

– Ты о ком?

– Да о заведующей рестораном.

– Так про убийство ты не слыхал, а кого убили – знаешь? Неясно, Юра. На опознании ее не называли, совершенно точно.

Ладжун создал короткую паузу тем, что нечаянно столкнул локтем спички и наклонился их поднять.

– Вы сами назвали, очевидно. Иначе откуда знать, Михаил Петрович, больше мне неоткуда знать, кто убитая.

(Сам-то я не называл, но шут с тобой, считай, что выкрутился, не будем застревать на мелочах.)

– Еще вопрос, который мы тоже обсуждали, но не добились полной ясности. Что ты делал на стоянке в Москве? Кроме водки, что покупал?.. Ну? Обычно ты сразу отвечаешь.

– Я думаю, чтобы было, что сказать. Врать не хочется.

– Врать не надо.

Как писали в старых романах, пока наш «герой» думает, пояс­ним подоплеку вопроса. В каюте убитой обнаружили нож. Складной нож, валявшийся на полу. Самой Титовой он был скорее всего не нужен; в шкафчике у нее лежали два-три столовых ножа и немного посуды, все подернутое легкой пылью, так как питалась она, естественно, в ресторане. Остатки свежей фабричной смазки позволяли предположить, что нож куплен совсем недавно. Не исключено, что принес его в каюту убийца, а затем предпочел обойтись без крови; вылезая же через окно, незаметно выронил нож из кармана. В свете этих предположений визит Ладжуна в «Хозтовары» представлял определенный интерес.

– Не припоминаешь? Поближе тебя подведу. К хозяйственно­му магазину у речного порта. Поскольку ты сегодня сетовал на мое недоверие, то вот, пожалуйста, случай проявить искренность. Свидетельскими показаниями тебя не жму.

Юрий Юрьевич колебался: «свидетельские показания»… вдруг кто и впрямь видел его там, у прилавка?

– Она… ну, эта моя девушка… ей что-то нужно было. Она говорит: пошли до магазина, и мы пошли… Если я что покупал, то я покупал кухонные ножи и вилки. Можно было подумать, что я порядочный человек, семейный. Когда спортсмен, то я гранаты покупаю, гантели, понимаете? А что вот семейный – вот купил нож, – он заглянул Михаилу Петровичу в лицо и нашел подтверждение, что того Дайнеко и ожидал.

– Скажи мне конкретнее о цели приобретения этого ножа.

– О цели приобретения ножа… Ну, понимаете, в чем дело… Короче говоря, каждому человеку нужен нож. А я покупал ку­хонный нож как хозяйственный человек, что, мол, такого нет и как раз такой мне нужен. Я, по-моему, покупал за четыре рубля.

– Для благоприятного впечатления, значит? Ради бакинки?

– Да, чтобы убедить, что семейный человек. Не финку покупал, а дома нож нужен, я порядочный человек, понимаете?

– Юра, да ты же всегда играл холостяка, который собирается жениться!

– Не хотел ее обнадеживать. Хорошая девушка попалась.

– Силен ты вкручивать мозги!

Юрий Юрьевич с удовлетворением принял комплимент, сочтя, что тонкая тактика в обращении с женщинами оценена по досто­инству. Дайнеко же имел в виду изобретательность, с которой тот за короткие секунды выдумывал и почти разыгрывал в лицах психологически убедительные миниатюры, призванные заменить правдивый ответ на вопрос.

– Слушай, а откуда взялись деньги распивать на «Тереке» коньяки и шампанское?

– Почему бы нет? Деньги у меня были.

– Откуда? В графе твоих доходов весь предыдущий месяц пусто. Даже почти полтора месяца пусто.

– Перед тем я во Пскове прилично взял, Михаил Петрович.

– Так то в июле, а «Терек» – сентябрь. Да еще в Астрахани пальто купил, верно?

– Верно. Думаю, еду на Волгу, хоть и тепло еще, но все равно пальто надо купить. Еще и шарф купил…

– Еще и путевку на теплоход в оба конца. Либо деньги были на исходе, либо какой-то августовский эпизод ты утаил.

– Нет, Михаил Петрович, клянусь честью! Денег, правда, немного было, но были, а я лишнего не выпью, вы знаете. Что на теплоходе, если разобраться? Плывешь и плывешь.

– Другими словами, ты сидел на мели.

– Не то чтобы на мели… немного денег было…

Все имеет конец. Наступал он и для следствия. Пришло время решительного допроса.

На экране в смонтированном виде он выглядел очень динамич­но. За счет убранного вступления и длиннот натиск Михаила Петровича казался стремительным. Но вместе с сокращениями ушли и некоторые краски, и смысловые оттенки, которые в лите­ратурной записи стоит, вероятно, сохранить.

С самого начала допроса в кабинете нависло напряжение. Чуя перемену, Ладжун беспокойно всматривался в Михаила Петрови­ча, пока тот делал предварительные записи в протоколе.

– Перемудрил ты, Юрий Юрьевич, – сказал Дайнеко, откла­дывая ручку. – Надеялся хитрей всех быть, да не вышло… Когда-нибудь ты пробовал ставить себя на мое место? Нет? Ну, попробуй давай. Давай вместе разбираться. Сначала ты взял на себя чужое преступление. Естественно, я стал гадать: зачем? Такой ловкий, такой предусмотрительный человек не мог поступить случайно. Значит, у тебя были соображения. Ну, у меня тоже явились соображения: возвел ты напраслину на себя, чтобы создать фаль­шивое алиби.

Ладжун, слушавший с большим вниманием, негодующе поднял плечи:

– Что вы обо мне думаете, черт побери?

– Сейчас договорю, и ты узнаешь. Все мои сведения выложу и мысли, и будем смотреть, что получается. Так вот. В июле есть псковский эпизод, в августе и сентябре ничего нет. Где ты нахо­дился, что делал – неизвестно. Начал я копать – и раскопал «Терек». Тут тебя подвели два обстоятельства: ключ от каюты и еще пальто, что в Жданове оставил в октябре месяце. Пассажир, на которого пало подозрение, сошел с теплохода в коричневом джерсовом пальто… Погоди, не перебивай! Возражения после. А сейчас следи. Я спрашиваю: плавал на «Тереке»? Говоришь: нет. Ладно. Предъявляю доказательство, и ты вспоминаешь, что да, плыл, но последним рейсом и притом в оба конца. Я тебе снова доказательство, ты снова припоминаешь: рейс был тот, предпослед­ний , но с Титовой ты едва знаком. А между тем команда утверж­дает обратное. Утверждают, что обхаживал ты ее с самой Астра­хани. Дальше. Не успели пришвартоваться, как ты в Ярославле выпрыгнул на берег. Хотя билет был «от» и «до». Но ты внезапно сошел. А по показаниям штурмана, пытался даже раньше сойти, в Тутаеве, то есть на рассвете после убийства.

– Черт побери! – не выдержал Ладжун. – Просто мне все это неприятно, понимаете. Думаю, елки-палки, я лучше сойду. Тут человека убили, еще вдруг на меня подумают, и взял сошел к чертовой матери!

– Осторожно, Юра, я предупреждал, что надо быть вниматель­ным. Вот опять заспешил оправдываться и вредишь себе ложью. Откуда тебе знать об убийстве, когда на теплоходе еще никто не знал? Только в двух вариантах мог ты раньше всех знать. Либо был очевидцем – но не советую, потому что запутаешься. Либо…