Ольга Лаврова, Александр Лавров

Без ножа и кастета

В приемной Главного управле­ния внутренних дел города ге­нерал-майор беседует с Охтиным. Раздается телефонный звонок, генерал снимает трубку:

– Слушаю… Да, часа через два, веду прием населения… Есть, сразу с утра зайду.

Закончив разговор, генерал обо­рачивается к посетителю:

– Продолжайте, товарищ Охтин.

– В общем, всякое терпение по­теряли, товарищ генерал. – Охтина, видно, несколько сбил телефон­ный звонок, но постепенно к нему возвращается горячность. – Ведь пя­тый год… По стенам – честное сло­во! – натуральная плесень, как в подвале у плохого хозяина. Отопле­ние что есть, что нет его! Квартиру дали, называется! Мы въезжали – себя от радости не помнили. А теперь хоть назад, честное слово! По край­ней мере, в тепле жили. Идешь, знае­те, домой, порог переступил – и все. Советская власть кончается, такое впечатление, честно слово!

– Невеселое впечатление, – говорит генерал.

– И вот еще пример приведу. Рядом в переулке два дома покрыли оцинкованным железом. И сразу на слом. А железо поснимали и, вижу, грузят на машины. С иногородними номерами. Явная комбинация!

– Пожалуйста, изложите письменно то, что вы рассказывали вначале. И насчет железа.

– Да у меня изложено, товарищ генерал. Куда я только не посылал эти заявления! – Охтин достает несколько печатных страниц.

Генерал берет заявление, просматривает, ставит в двух-трех местах размашистые галки.

– Экземпляр я оставлю. Но поймите меня правильно, – говорит он, не отрываясь от чтения, – мы не санэпиднадзор… не жилищное управление… Фактами, которые относятся к нашей службе, мы займемся…

– Ясно, – безнадежно вздыхает Охтин и встает.

Он возвращается домой, обходя по краю тротуара пруды из грязного месива, в которое поздней осенью и весной превращается нечищеный снег.

Чтобы миновать очередную лужу, Охтин сходит на проезжую часть, и тут его обдают жижей из-под колес элегантные «Жигули», за рулем которых – Изабелла, дочь Сони Нарзоевой. Сама Соня царственно восседает рядом.

– Куда на мостовую прешься? – кричит Изабелла, не поленившись затормозить.

Охтин, отставив ногу, с сожалением оглядывает брюки.

– Не связывайся ты с этими людьми, – брезгливо говорит Соня. – Еще камнем запустит.

– В меня?! – усмехается Изабелла и резко трогает с места.

Охтин даже не смотрит вслед.

…Войдя в квартиру, он переодевается из одного пальто в другое, старенькое. Температура в квартире такая, что без верхней одежды тут нельзя. На хозяйке, несущей из кухни сковороду, тоже фартук поверх пальто. И ребята и бабушка сидят за столом укутанные. Охтин, помыв руки, греет их над рефлектором. Их в комнате включено два.

Сердито фыркнув на призыв с телеэкрана экономить электроэнергию, хозяйка придвигает рефлектор поближе к ногам и говорит, обращаясь ко всем:

– Ешьте скорей, пока не остыло. На Петровке был? – спрашивает она у мужа.

– Был.

– Совсем ничего не обещали?

– Дохлый номер!

– Когда ж этому будет конец?! – ужасается она. – До весны я не выдержу!

– Полно, Надежда, – стыдит бабушка. – Вода идет, газ есть, электричество есть. Как же люди в эвакуации жили?

– Да ведь сейчас-то мы не в эвакуации!!

Томин стоит на площадке лестницы, посматривает вверх, посматривает вниз, посматривает на часы.

Сверху спускается Кибрит, снизу почти одновремен­но появляется Знаменский. Здороваются.

– Пал Палыч, не знаете, зачем нас зовут? – спраши­вает Кибрит.

– Понятия не имею, Зиночка.

– Раз всех троих – что-нибудь стоящее! – уверенно говорит Томин. – Чую, братцы, преступление века!

Они направляются в глубь коридора.

…Генерал подписывает какие-то бумаги в своем слу­жебном кабинете. Увидя наших героев, отпускает секре­таршу и энергично поднимается навстречу.

– Милости прошу. Усаживайтесь. А я, с вашего разрешения, похожу… Вы от меня ждете сенсации, сознайтесь.

– Томин нацелился на преступление века, – подтверждает Пал Палыч.

– Увы, то есть, по счастью, нет… У вас, Зинаида Яновна, протекали когда-нибудь потолки? – внезапно спрашивает он.

– Не вылезаю из ремонтов.

– А у вас, Пал Палыч?

– Я на втором этаже, до нас не дотекало.

– Умеет устроиться человек, – шутит генерал. – Так вот, пригласил я вас побеседовать о жилищных условиях.

– Наших сотрудников? – не понимает Пал Палыч.

– Нет, вообще. Хочу, чтобы вы уяснили принципиальный характер задачи. Жилья строится у нас много, но как потом его содержат? Из рук вон! Домашние неурядицы отравляют быт десяткам миллионов людей! Ставлю вопрос: только бесхозяйственность или хуже?

– Не задумывался, – признается Томин. – Некогда, товарищ генерал.

Тот переводит взгляд на Знаменского.

– Где бесхозяйственность, там обычно кто-то руки греет, – говорит Пал Палыч.

– Вот именно! – подхватывает генерал. – А между тем жилищных дел мы не вели. Даже в наших архивах почти ничего нет!

– Я не слыхала, чтобы ЖЭКами вообще кто-то зани­мался, – замечает Кибрит.

– Кроме юмористов, – поддерживает Томин.

– А инстанции завалены жалобами. Словом, решено, что пришло время заняться! – Генерал достает папку. – Проверено поступившее к нам заявление товарища Охтина. Тут есть для нас зацепки по определенному ЖЭКу, то бишь ДЭЗу. Они теперь переименованы. ДЭЗ – дирекция эксплуатации зданий. – Генерал протягивает папку Зна­менскому. – Но совет такой, Пал Палыч: не кидайтесь сразу в драку. Если в этом ЖЭКе-ДЭЗе узнают, что вы интересуетесь конкретно им, боюсь, что все бумаги сго­рят, улетят и утонут. Судя по заявлению, начальник – человек решительный. Кого к вам подключить из БХСС?

– Томилина, пожалуй.

– Добро. Начинайте с местного отделения банка; идет, мол, проверка расчетных счетов всех ДЭЗов. Тогда истинный объект вашего внимания останется неизвестен. Проведите осмотр документов и определите, что изъять для будущих ревизий.

– Ясно.

– Вы, – обращается генерал к Томину, – постарай­тесь пока досконально разузнать, кто есть кто из тех, с кем Знаменскому дальше работать. Прошлое, круг зна­комств, образ жизни.

– Поднатужусь, товарищ генерал.

– А экспертам – широкое поле для диссертаций! Дел таких не было, экспертиз не проводили, двинетесь нехо­жеными тропами, Зинаида Яновна! – Он оглядывает всех троих. – Не вижу энтузиазма. Нудная работенка? Ничего увлекательного? Возможно. Но уясните себе социальный смысл задачи. Это не рядовое «хозяйственное» дело, товарищи!

Стоянка машин возле здания, где на фасаде среди нескольких вывесок есть и название конторы, в которой подвизается Изабелла, – трест «Разнореклама».

Подъезжает молодой человек на «Москвиче-люкс» – Алик. Высматривает среди тесно стоящих машин «Жигу­ли» Изабеллы, что-то прикидывает на глазок, примери­вается. Затем снова садится за руль, подает назад и точнехонько разбивает переднюю фару «Жигулей».

– Дзинь – и готово! – удовлетворенно говорит Алик. – Ювелирная работа! – Он поворачивает к себе зеркальце заднего вида, приглаживает перед ним краси­вый зачес. И, выйдя из машины, застывает у «места аварии» со скорбным видом. Ждет.

Беспечно пересмеиваясь с приятельницами, из зда­ния выпархивает Изабелла. Увидала, что в ее машину врезалась чужая, срывается и бежит к Алику, пылая гневом.

– Куда вы смотрели?! Урод! Балда! Растяпа!

Сказала бы она ему и покрепче, да уж больно он мил и сам так очевидно огорчен.

– Я вас очень прошу, не расстраивайтесь! – умоляет Алик. – Только фара, больше ни царапинки! Моя вина – мой ремонт. Возмещаю любые убытки, даже моральные!

– Это каким же образом?

– M-м… Хотите на концерт Пугачевой?

– Вы способны достать билеты?

Алик роется по карманам и вынимает два билета.

– Начало через час.

Изабелла оценивающе разглядывает кандидата в зна­комые.

– Если бы вы действительно согласились… А фару поставим завтра!

– Вам больше некого пригласить? – начинает кокет­ничать Изабелла.

– Собирался позвать одну красивую девушку. Правда, не такую красивую, как… Меня зовут Алик, – добавляет он притворно-смущенно и протягивает руку.

– Изабелла, – решается она.

Знаменский и Томилин входят в отделение Госбанка. Не успели они объяснить вставшей на их пути секретарше о цели своего визита, как в дверях кабинета появляется сам управляющий:

– Это о вас мне звонили?

И, посмотрев их удостоверения, сообщает секретарше:

– Товарищи у нас поработают. Входите, пожалуйста, – обращается он к пришедшим. – Это кабинет мое­го зама, он в отпуске, так что располагайтесь. Документы за два года подготовлены. – Управляющий указывает на стол, заваленный папками.

– Спасибо, очень хорошо, – Томилин на выбор от­крывает несколько папок в разных местах.

– Все виды поступлений и списаний денег по нашим ДЭЗам, – поясняет управляющий, раздвигая шторы на окнах. – Если не секрет, что вы ищете? Я в прошлом работал инспектором КРУ и готов помочь.

– Какие там секреты! – лукавит Томилин. – Для на­чала самое общее знакомство. Позже наверняка возник­нут к вам вопросы.

– Я попросил бы освободить для нас сейф, – говорит Знаменский, раздеваясь у вешалки.

– Распоряжусь.

– И еще – не обижайтесь, – но, уходя, мы будем опечатывать комнату.

– Зачем обиды… – бормочет ошарашенный управля­ющий. – Пожалуйста, раз вы считаете… – Он снимает с кольца ключ от кабинета и протягивает его Пал Палычу.

Мусницкий идет по улице с дочерью и внуком, кото­рого любовно несет на руках.

Их догоняет Алтынов.

– Добрый день, Максим Семеныч!

– Привет, Алтынов. Знакомься, дочь, Татьяна. А это – наследник. Тоже Максим!

Алтынов наскоро жмет руку Татьяны:

– Очень приятно.

Он чувствует, что главное внимание следует уделить наследнику.

– Как на вас похож!

– Еще бы! – самодовольно ухмыляется Мусницкий. – Кровь! Иди, я догоню.

Благовоспитанно приподняв шляпу, Алтынов удаляется.

– Новый главный инженер, – говорит Мусницкий. – Между прочим, холостой.

– Спровадил от меня мужа, а теперь сватаешь за кого попало! – зло роняет Татьяна.

– Дура! Разве это муж был?

– А может, я его любила?

– Чего там любить – портки в заплатах. Дура набитая, вся в мамашу!

Расцеловав внука, Мусницкий сажает его в коляску, которую везет Татьяна, и направляется вслед за Алтыновым.

В помещение ДЭЗа они входят вместе.

– Я к вам, Максим Семеныч, пока другие не успели набежать.

– Чего у тебя? – осведомляется Мусницкий, открывая директорскую дверь со своей фамилией на табличке.

– Ответы на жалобы. Куда только не пишут!

– Расхрабрились, – ворчит Мусницкий. – И время такое, что начхать нельзя. – Он просматривает поданные Алтыновым бумаги, подмахивает одну за другой.

– Вот здесь мне не нравится. Человек в высокую организацию обратился, а ты соглашаешься, что у окон на стенах лед. Надо заполитурить, чтоб глаза не резало.

– Если вместо льда так… – Алтынов со вкусом под­бирает формулировку. – «В зимнее время периодически наблюдается повышение выпадения конденсата на окон­ных проемах».

– Уже годится. Повтори, внесу.

– «…Повышение выпадения конденсата на оконных проемах».

Мусницкий зачеркивает строку, вписывает замену, еще что-то исправляет.

– Перебелишь, – отдает он листок Алтынову. – Все с кляузами?

– Еще одна. Щепетильная. Что незаконно разрешили постройку шести блоков для автомобилей. В том числе для вашего, Максим Семенович.

– И что тут щепетильного? – изумляется Мусниц­кий. – Пиши: «Нарушителям предложено в кратчайший срок представить сметную документацию… для рассмот­рения в установленном порядке». – Мусницкий смеет­ся: – Значит, первоначально – тебе, ты – мне, а я – в стол. Сегодня, Алтынов, острые вопросы надо решать смелее!.. Не разузнал насчет плана по сносу?

– Договорился. Их машинистка просто сделает для нас лишний экземпляр. Это вариант самый дешевый – коробка конфет.

– А ты не дешевись, прибавь еще какую морковку. Машинистка и на будущее сгодится. Да! Вот еще что. Ходил я в новый дом, второй и третий корпуса. Недодел­ки, халтуры вагон, полное безобразие. – И эти столь распространенные и справедливые сетования заканчива­ет неожиданно: – Узнай, кто еще в приемной комиссии, потолкуй, чтобы принять, как есть. Усек?

– Я, Максим Семеныч, все секу с ходу!

На станции обслуживания Изабелла придирчиво ос­матривает восстановленную фару.

– Ну, все в порядке, – подходит Алик, засовывая в карман бумажник. – Подкинул ребятам за срочность.

Вдвоем они садятся в машину, и Изабелла выводит ее с территории станции.

– Куда вас отвезти? – спрашивает она, приостановясь на улице.

– Белла, а мы не посидим где-нибудь? Тихо-скромно. По-дружески?

– Я должна вернуться на работу. Еще кучу иностран­ных проспектов переводить.

– Вам нравится этот трест «Разнореклама»? И ваша работа?

– Средне.

– Да, вы заслуживаете лучшей участи!..

Продолжение разговора мы слышим у следующего светофора:

– И что же, мы вот так расстанемся и не увидимся больше?

– А зачем, собственно? – хитро косится Изабелла.

– Вам непонятно?

– М-м…

– Вы меня толкаете знаете на что? Еще раз раскокать фару у вашей машины!

– О! Дорогое удовольствие!

– Так не вводите меня в пустые расходы!

Знаменский и Томилин работают в банке с докумен­тами. Закончив складывать какие-то цифры, Пал Палыч нарушает молчание:

– Наивные мы с вами люди, Николай Александро­вич! Кажется, все превзошли, все знаем… А вот сколько товарищ Мусницкий имеет, к примеру, на вывоз мусора? Не скажете? Дышите глубже – пятнадцать тысяч рублей!

– О-го-го!..

– А под скромной графой «Содержание дворов и тротуаров» – угадайте, сколько?

– Н-ну… столько же?

– Тридцать девять тысяч!

– Фантастика! Да. И что же подразумевается в этой графе?!

– Всякие работы, которые, судя по состоянию дво­ров, не производятся. Дальше. Текущий ремонт, прошу прощения, – сто пятьдесят пять тысяч! А капитальный…

– Если на текущий столько, то… полмиллиона?

– Миллиончик без двухсот рублей!

– Куда же это все ухает?!

– Сам давно так не удивлялся! Увидишь облупленный фасад, думаешь: где же на все денег набраться? А день­ги – вот они! Хватило бы всем жить в уюте и комфорте!

– А по району в целом сколько?

– Только на благоустройство и ремонты выделяется двенадцать миллионов в год!

Томилин вскакивает.

– Такие средства!.. Ведь это просто грабеж – только без ножа и кастета! Вы посмотрите только сводку по ремонту! – Он протягивает Пал Палычу свои выкладки.

– Ремонт перед сносом? Тридцать процентов средств?!

– Совершенно верно. Мусницкий благоустраивал дома, которые вскоре шли на слом. Поди потом проверь, что там делали, что нет!

– Недурно. – Пал Палыч снова обращается к сводке Томилина. – А это что за цифра?

– Внизу? То, что истрачено на заселяемые ново­стройки.

– Когда же их ДЭЗы приводили в порядок? Всегда жильцы сами управляются!

– По-моему, тоже. Но строители говорили: ДЭЗы очень заинтересованы получать дома с недоделками.

– Повод для списания денег? Так…

Некоторое время они смотрят друг на друга: в экую трясину попали!

Напольные часы бьют семь. Знаменский спохватыва­ется, что засиделись. Оба начинают собираться, одеваться. Несколько папок укладывают в сейф, опечатывают его.

Опечатывают снаружи и дверь комнаты. Простившись с секретаршей, натягивающей пальто, выходят на улицу.

Пал Палыч спрашивает:

– У нас есть данные, где сейчас официально ведется капитальный ремонт? :

– В основном да.

– Надо будет на днях прогуляться, поглядеть живьем.

Дорого обставленная квартира Сони. Изабелла приве­ла Алика знакомиться, и чувствуется, что ей очень важно мнение матери. Все трое чинно пьют чай.

– Начальство планирует загнать меня на Цейлон, – рассказывает о себе гость. – Немножко скучновато, но условия прекрасные.

– Представляешь, мама, круглый год лето! – встав­ляет Изабелла.

Но Соню занимают вещи более практические. Она рассматривает Алика, и тому становится слегка не по себе – столь откровенно она взвешивает «за» и «против».

– Расскажите, как это вышло, что вы развелись с женой?

– Виноват я. В прошлую поездку надо было взять ее с собой. Но – Ближний Восток, перестрелки, взрывы… словом, побоялся. А она молоденькая, хорошенькая, де­тей не было… все естественно.

– Проводили раздел имущества?

– Даже в квартиру не вошел, хоть куплена на мои деньги. Сел в машину и уехал – весь раздел.

– Значит, вы бездомный?

– После Цейлона решу квартирный вопрос.

Звонит телефон, Изабелла снимает трубку.

– Мама, Мусницкий.

– Слушаю, Максим Семеныч… Собрание? Пожалуй­ста, проведу… Когда мне удобней? Давай согласуем по­позже, сейчас я занята… Да-да, звони, не стесняйся.

Она кладет трубку и снова разглядывает Алика. Решив что-то, говорит дочери:

– Иза, посмотри, что там по телевизору.

– Восемь часов, – смеется Изабелла. – «Спокойной ночи, малыши!»

– Вот и прекрасно. Ступай.

Оставшись наедине с Аликом, Соня приступает к объяснению:

– Три года за границей… То есть вам срочно нужна жена…

– Рад, что вы меня поняли. И Белла, вероятно, дога­дывается о серьезности моих намерений.

– После шапочного знакомства и сразу – серьезные намерения?

– Софья Рашидовна, я бы с удовольствием долго и красиво ухаживал за вашей дочерью. Каждый день возил бы розы с Центрального рынка! При других обстоятель­ствах.

– Мне даже не известно, кто ваши родители!

– К сожалению, покойные. Отец был врач. Гомеопат с большой практикой. Маме не было нужды работать. Он умер от сердечного приступа, и мама недолго его пере­жила. – Алик погружается в печаль.

– Допустим, вы приличный человек, – говорит Соня. – Но почему Иза? Не рассказывайте мне, что влюблены без памяти!

– С такой женщиной, как вы, надо быть абсолютно откровенным, – уважительно признает Алик. – Да, я не влюблен без памяти. Потому что я, Софья Рашидовна, ничего без памяти не делаю. Я на трезвую голову знаю, что мне нужна именно Иза.

– Да почему именно она?! – не отступается заботли­вая мать.

– Мне такие нравятся. Красивая, веселая, не черес­чур умная…

– Приятно слышать! – прерывает Соня. – По-ваше­му, Иза – дурочка?

– Софья Рашидовна, я чистосердечный человек, я с вами в открытую. Иза – разумная девушка, образованная, но… Вот вы – вы очень умная, а Иза немножко ребенок. И мне такие нравятся, мама такая была. Что еще для меня важно… сейчас свободные нравы, а она держится иначе. За это вам поклон.

– Благодарите, будто уже свадьбу справили!

– Все зависит от вас, Софья Рашидовна, – ласково журчит Алик. – Иза вас глубоко уважает. И есть за что. Я сам такой – немножко несовременный, уважаю родите­лей. С прежней тещей, знаете, до сих пор друзья. Так сложилось, что близких родственников у меня нет, и я очень без семьи скучаю, не хватает домашнего очага. Вот так посидеть, попить чаю. Для меня семья…

– Погодите! – восстает Соня против его обволакива­ющих речей. – Если вы не уговорите Изу и меня, что тогда? Найдете себе другую красивую и веселую?

– Как вы меня неправильно поняли, Софья Раши­довна! Ай-ай-ай! Разумеется, я не поеду на Цейлон, пошлют кого-то еще. А я останусь, буду возить цветы и добиваться только вашей дочери! Но боюсь, потом при­дется нам ехать на Ближний Восток.

Разговор прерывает звонок в дверь, Изабелла вышла открыть.

– Мама, портниха.

Из-за ее плеча выглядывает женское лицо.

– Извините, Соня Рашидовна, я немного раньше.

Соня встает.

– На всякий случай я прощаюсь, – небрежно гово­рит она Алику.

Тот галантно целует ей руку:

– Если позволите, я вас дождусь.

Соня выходит. За ее спиной – незаметно для Изабел­лы – Алик и портниха обмениваются многозначитель­ным взглядом.

Томин входит в кабинет Пал Палыча.

– Наконец-то застал! Ты на работе бываешь?

– Только до открытия банка.

– Так, может, зайти на следующий год? Или когда Томилин будет в отпуске?

– Ладно-ладно, к твоим услугам.

– Это тебе требуются мои услуги! Между прочим… – Томин проходит, садится. – Паша, ты напрямую общал­ся с Мусницким?

– Еще нет.

– Учти, на легкий испуг его не возьмешь. Юриди­чески чист, хотя, думаю, полдюжины статей о нем плачут. На редкость тертый мужик. С большими связями. И кремень. Его надо вглухую обложить, иначе не одо­леем! Вторая фигура после него – Алтынов, главный инженер, тоже парень хваткий. На последнем курсе вуза у него папашу посадили по хозяйственному делу. И довольно шумно, даже фельетон был. Так что комиссия по распределению подстраховалась и выдала парню свободный диплом. А Мусницкий подобрал и приспо­собил к делу… Что-то получается один сплошной моно­лог, а?

– Сижу, мотаю на ус.

– Нет, ты меня спроси: а что слышно пикантного?

– Да? – оживляется Пал Палыч. – Считай, спросил.

– Отвечаю: уборщица. В ДЭЗе у Мусницкого. Веник и тряпку в руки не берет, но иногда заходит, потому как председатель месткома.

– «Освобожденная» уборщица?

– Незабываемой красоты женщина. Твоя старинная знакомая.

– С какой стороны?

– С нехорошей, Паша. Когда валютчики находились в нашей компетенции. Уже молодость приходится вспоми­нать, вот жизнь окаянная!.. Был тогда некий Нарзоев.

– Незабываемая фигура! Два раза на суде выпутывался, на третьем приговорен к высшей мере… Но что уборщица?.. Соня Нарзоева?

– Собственной персоной!

– Ну конечно… Она и в те времена числилась дворником… Бывало, к одиннадцати часам ей подавали «ЗИМ»… А как она нынче поживает?

– Слишком неплохо, Паша. Машина. Казенная квар­тира…

– Постой, она ведь в том же районе и жила!

– И в той же квартире! Мусницкий в ту пору был техник-смотритель. Он в жилищной системе уже лет трид­цать крутится. К Нарзоевым был вхож.

– Выходит, давние друзья?!

Знаменский и Томилин идут вдоль довольно большо­го жилого дома старой постройки. Огибают его, осматри­вают с задней стороны.

– Четыре месяца капитальный ремонт, – пожимает плечами Пал Палыч. – Как там сказано в смете?

– Замена паркета в двух третях квартир, – цитирует на память Томилин. – Обновление кровли. Окраска внут­ренних перегородок. Замена штукатурки. Возведение раз­борных лесов.

– Не наблюдаю. Пошли внутрь.

В разных подъездах они выборочно звонят в квартиры с одним и тем же вопросом:

– Извините, ремонтники не у вас?

Встреченная ими пожилая женщина жалуется:

– Какой ремонт! Помазали на лестнице да ушли.

– А в квартирах что-нибудь делали?

– Что вы! А как бы нужно! Пойдемте, я вам покажу. Все в негодность пришло, потолок потрескался, в окнах щели, пол совершенно расклеился… Вот моя дверь, входите.

– Да мы ничего не решаем, мамаша.

– Так и знала, опять одни разговоры!..

Когда наши герои снова на улице, Томилин говорит:

– Пал Палыч, можно я переключусь на оперативные рельсы? Чтобы параллельно…

– Сам хотел предложить.

– Разведаю, куда дели стройматериалы с этого «кап­ремонта», чем занимались четыре месяца рабочие, кото­рым тут наряды закрывали. Я вам не нужен в банке?

– Справлюсь. Только… чтоб раньше времени не то что Мусницкого – блоху возле него не потревожить!

На общем собрании работников ДЭЗа председатель­ствует и ведет собрание Соня.

– Спасибо, Максим Семеныч, – величественно благодарит Соня выступавшего. – Надеюсь, собрание доверит нам подготовить резолюцию. Так что все сво­бодны.

Присутствующие тотчас облегченно разбегаются.

– Семеныч, есть разговор к тебе, – останавливает Мусницкого Соня.

– Пойдем в кабинет?

Соня кивает: разговор требует уединения.

…В кабинете Мусницкий собирается сесть за стол, но спохватывается и предлагает «начальственное» место Соне, а сам пристраивается сбоку.

– Похоже, буду Изу замуж выдавать, – вздыхает Соня.

– Да ну? И кого ты ей нашла? – полон любопытства Мусницкий.

– Сам он ее нашел… Вот-вот распишутся. – Заметно, что Соня еще не окончательно примирилась с подобной перспективой. – Так или иначе, Изе нужна квартира. Хорошая квартира, Семеныч. И быстро. Возьмешь аванс? – Она снимает с плеча тугую сумочку.

…Алик, сидя в машине с незаглушенным мотором, поджидает портниху. Завидя ее, едет навстречу вдоль тротуара, распахивает дверцу.

– Как? – спрашивает та, усевшись рядом.

– Дочка согласна, мамашу дожмем.

– Смотри только не пронеси!

– Ладно, не маленький.

Женщина оглядывается:

– Давай отъедем, кое-что расскажу.

Машина трогается и скрывается за углом.

В квартире с просторным холлом и смежной с ним кухней утром Томин варит себе кофе.

В холл выходит субъект средних лет в купальном халате.

– Доброе утро новоселу! – приветливо говорит он. – Как спалось?

– Прекрасно. Лежать – не сидеть.

– Тсс! – Халат предостерегающе подносит палец к губам и кивает на одну из трех дверей, выходящих в холл. – При нем таких шуток не советую: пятнадцать лет отсидел и еще весь такой…

В этот момент распахивается дверь и появляется немо­лодой громила в майке. Вся грудь и спина у него покрыты вязью надписей и рисунков.

Халат, направлявшийся к ванне, поспешно отступает.

– Пожалуйста, – пропускает он громилу к удобствам.

– Иди-иди, мойся! Я пока с человеком поговорю.

Громила придвигает ногой табурет, садится, окиды­вает Томина пристальным взором. Тот как ни в чем не бывало снял кофе с плиты, достал что-то из холодиль­ника и принимается завтракать.

– Кто будешь? – спрашивает наконец татуированный.

– Зовите меня Сашей. Просто Саша.

– Я спрашиваю, чем занимаешься. Этот вот, который морду моет, – расхититель. Скрывается. А ты?

– У вас тут принято все о себе рассказывать? – удив­ляется Томин.

– Спрашиваю – ответь!

Томин изучает картинки и тексты на его теле.

– Ну чего молчишь?

– Извините, загляделся, давно не видал такой красо­ты… Про меня не беспокойтесь. За мной ни дела, ни хвоста. Просто у нас со здешними друзьями вышло не­большое недоразумение по коммерческой части. Меня прислали уладить. Называется третейский суд.

– А, дельцы промеж себя… Слыхал. На сколько на­крыли?

– Потом, возможно, расскажу. Сейчас опаздываю на встречу, м-м… – Томин подыскивает слово, – с одним юристом.

По мнению верзилы, шутка удалась.

– Чеши! – хмыкнув, разрешает он.

Знаменский дочитывает какую-то бумагу, отклады­вает.

– Так. Тут ясно. И последний к тебе вопрос, – гово­рит он Кибрит. – Томилин засек водопроводные трубы, которые Мусницкий продал «налево». Сможем мы дока­зать, что они те самые?

– Если на складе осталось что-нибудь из этой партии, вероятно, сможем.

– Вероятно или наверняка? Мне нужен верняк.

– Ну и будет верняк. Даже гвозди, выпущенные в разные смены, отличаются друг от друга! На таких раз­личиях держатся все строительные экспертизы. – Она оглядывается и видит входящего Томина. – Здравствуй, Шурик.

– Привет, бродяга! Ты что-то запропал, – радуется другу Пал Палыч.

– Как вы полагаете, где я теперь живу? В частной гостинице! В настоящих, братцы, подпольных номерах! Дуриком попал, повезло.

– И что там за публика? – торопит рассказ Кибрит.

– Самая разная. Кто приехал лечиться, а в гостиницу не пробился. Кто просто отдыхает от семьи. Этажом выше, например, квартиру снимает директор универсама, по­скольку жена и любовница стесняются проживать вместе. В доме напротив – модный ансамбль: говорят по-русски, поют с акцентом. И на той же площадке три девочки веселого поведения.

– Везунчик ты!

– Безусловно. Но вы спросите, кто там правит бал!

– Ну?

– Гражданин Мусницкий! Выдает жильцам ключи, а купюры получает сам.

– Вот проходимец! Значит, скрывает свободные квар­тиры…

– Все знаю, Паша! У каждого ДЭЗа есть резервный фонд…

– А-а! – произносит Пал Палыч.

– Понял?

– Но я – нет.

– При большом ремонте, Зинуля, полагается отсе­лять жильцов. Но народ у нас терпеливый, при нем можно ломать полы, менять рамы и тэ пэ. Зато некоторые любимцы судьбы, – Томин «подкручивает усы», – име­ют комфортабельное пристанище.

– Спасибо, Саша. Отлично поработал. Адреса? – бе­рется Пал Палыч за авторучку.

– Ой, не дам, погоди разорять наш притончик! Сосе­ди у меня отменные. Один в бегах – по линии Томилина, ему пожертвую. А второй… довольно комичный: уголовник в стиле ретро. Явно приехал восстанавливать старые связи. Он хоть и замшелый, а дров может наломать. Мне нужно еще время.

– Сколько?

– Неделя. По рукам?

Пока они договариваются, Кибрит разбирает бумаги: что-то оставляет Пал Палычу, что-то складывает в свою папку. И встает.

– Поостерегайся там, Шурик.

– Погоди, я с тобой. Мне требуются твои штучки для снятия отпечатков.

Кибрит изумленно поднимает брови.

…Ансамбль, «поющий с акцентом», проводит домаш­нюю репетицию.

Соня и Мусницкий входят в подъезд, поднимаются в лифте на верхний этаж.

– Эта, – показывает Мусницкий на дверь одной из квартир и жмет кнопку звонка. Но прежде чем им успевают отпереть, из другой квартиры – очевидно, на звук лифта – выглядывают, а потом и выскакивают развеселые девицы.

– Дядя Макся пришел! – повизгивают они и с пре­увеличенным восторгом обступают Мусницкого, чмока­ют и тормошат.

Вокруг него возникает шутейный хоровод, на кото­рый Соня взирает в легком столбняке.

– Отстаньте, дуры, не видите, что ли! – кивает Мус­ницкий в ее сторону. – Я тут по делу!

Девицы оборачиваются и, увидя брезгливую гримасу Сони, с презрением ее оглядывают. Между тем из квар­тиры, в которую звонил Мусницкий, появляется расхлюстанный парень с электронной правнучкой балалай­ки – один из участников репетиции.

– К нам, хозяин?

– Квартиру посмотреть. Валяйте пока к девочкам!

Парень на минуту исчезает и выводит на площадку собратьев по искусству. «Девочки» встречают их радушно, и вся компания наконец скрывается.

Мусницкий спешит переключить спутницу на осмотр квартиры. Везде беспорядок и грязь. В одной из комнат обнаруживается томный длинноволосый юноша с серьгами в ушах, увлеченно, будто детектив, читающий партитуру. Он поднимает подведенные глаза и рассеянно здоровается.

Томин и его соседи оканчивают на кухне холостяцкий ужин.

– Все всухомятку да всухомятку – недолго и язву нажить, – печалится расхититель. – Как моя жена вкус­но готовит! Гусь с яблоками… грибные супы… паштет из печенки с телятиной…

– Вон как жрал! – говорит уголовник.

Расхититель виновато ежится.

– И какая ж у тебя перспектива? – интересуется он, шумно прихлебывая чай. – Так все и будешь в бегах?

– Я, собственно, не считаюсь в бегах.

– А где ж ты считаешься?

– Понимаете, как получилось, – спешит удовлетво­рить его любопытство расхититель. – Завели групповое дело. Чувствую, могут до меня добраться. И тут один умный человек посоветовал: пока, говорит, ты по делу никто, лучше исчезнуть, чтобы тебя вообще не было. Раз не обвиняемый, то розыск объявлять не станут. А там следствие закончится, суд пройдет, и можно всплыть на поверхность – в другом, конечно, месте.

– Опять паштеты жрать.

– Хоть бы детей увидеть! Мать без меня умерла… – оборачивается расхититель к молча слушающему Томину. – Так, знаете, горько!..

– Про это у меня есть, – уголовник задирает штани­ну. – Нет, на правой. Во, – приподнимает он ногу.

Надев очки, расхититель опасливо наклоняется и читает:

– «Солнце всходит и заходит, а в душе моей темно».

В холле звонит телефон.

– Мне не могут, – вздыхает расхититель.

– Тоже, – говорит Томин.

Уголовник идет к телефону и снимает трубку:

– Кого надо?.. Ты?! Ты где?.. Валяй, встречаю! – Он направляется в кухню, где радостно объявляет: – Марш по комнатам! Кореш зайдет, незачем его видеть.

– Что вы, мы не интересуемся! – горячо заверяет расхититель.

Томин молча наливает себе чай и уходит.

– Ты, может, не интересуешься, а сядешь, трях­нут – и начнешь вспоминать.

– Конечно, конечно, так благоразумней. – Расхити­тель тоже удаляется.

В квартиру настойчиво, несколько раз подряд звонят. Томину из комнаты слышно, как татуированный топает к двери и раздается громкий голос Мусницкого:

– Здорово! Все дома, нет?

– Чего надо? Я передам! – хочет поскорей спрова­дить его уголовник.

– Нет, срочно общий вопрос… – Мусницкий стучит к расхитителю, тот не откликается.

– Выходи оба! – гаркает уголовник.

Томин с соседом выходят. Мусницкий здоровается с ними за руку.

– Квартира эта мне нужна. Придется вам переехать.

– Абзац! – перебивает уголовник. – Несогласны!

– Да рядом, в соседний дом!

– Несогласны!

– Эту площадь требует исполком! Завтра утром чтоб были готовы! – непререкаемо заканчивает Мусницкий и выходит из квартиры.

Тут как раз на площадке останавливается лифт. Однако при приближении Мусницкого створки кабины захло­пываются, она трогается вверх. Этажом выше, зверовато оглянувшись, из нее выскакивает щуплый мужичонка. Выжидает, пока лифт займет Мусницкий и спустится на нем. Затем сходит по лестнице к двери, где его ждут.

У кабинета директора ДЭЗа толпится народ. Выскаки­вает рассерженный гражданин:

– Это не прием населения – это обман населения! Разгильдяи! Бездельники!

«Следующий!» – звучит голос из динамика под по­толком.

В кабинет проходит старушка.

– Что у вас? – не глядя, спрашивает Мусницкий. Жалобщики ему надоели хуже горькой редьки. Прирож­денный хам, он глумится над зависимыми от него людь­ми: – Течет на пол, говорите, – подставьте ведро.

– Стара я ведра таскать.

– Выбирайте: могу отключить, чтобы не текло. А раковин нет.

– Но я персональный пенсионер! Мне восемьдесят четыре года!

– Тем более. Пора уж перестать затруднять людей.

– Что вы сказали?! Я в газету напишу! В райком! Найдем на вас управу!

– Ищите, ищите! – Нажатием кнопки Мусницкий включает автоматического секретаря, который громко провозглашает в коридоре: «Следующий!»

Оскорбленную старушку сменяет холеный мужчина в замшевом пальто.

– Михаил Аркадьевич! Зачем же вы в общей очере­ди? – ахает Мусницкий. – Вот образец нашей скромно­сти и демократизма! Чем могу?

– Дверь лифта грохает. Жена раздражается. По утрам от этого лязганья не в состоянии спать.

– Ай-я-яй! Бедняжка Анна Андревна!..

– Уже стену китайским ковром завесили – не помо­гает. Не знаю, что делать!

– Вот у меня какая мысль: если кнопку вашего этажа из панели вообще убрать? Придется, правда, ездить эта­жом выше. Но, может быть, Анне Андревне легче спус­титься немножко, чем так нервничать?

– У вас светлый ум! Жену это устроит!.. И еще одна нужда – гараж бы на даче…

– Позвоните денька через два.

Михаил Аркадьевич с достоинством благодарит и откланивается. Раздается призыв: «Следующий!» – и в кабинете появляется молодая пара.

– Опять воды нет, – начинает мужчина.

– К главному инженеру, – буркает Мусницкий,

– Он послал к вам.

– Дом девять?

– Да, шестой этаж.

– Мотор сломался, нет подкачки.

– Так починить надо!

– Механик болен.

– Послушайте! А если б я записал наш разговор на магнитофон? – Мужчина отмахивается от жены, которая пытается его успокоить.

– Тогда б я по-другому и разговаривал, – хамит Мус­ницкий.

– В другой раз принесу!

– Значит, до другого раза.

– И будет вода? – подает голос жена.

– Смотря какой магнитофон принесете. Ха-ха!

Тут уж и женщина не выдерживает:

– Погодите! Советская власть еще до вас доберется!

– Де-точ-ка, я, по старому говоря, – управдом. Со­ветская власть может сменить всех министров – на это кадры найдутся. Но сменить всех управдомов… думаю, тут у советской власти начнутся трудности.

– Вот мы сядем и будем сидеть, пока не примете меры! – заявляет мужчина.

– Сидите сколько влезет!

Пара действительно усаживается. Мусницкий переста­ет их замечать.

Следующая посетительница – чистенькая, приятная пенсионерка с общественной жилкой. Просит не за себя:

– Я по поводу ямы возле строения пять. Полтора года вырыта яма, и никто не заботится зарыть!

– Понадобится – зароем. Других дел хватает.

– А разве это не дело?

– Да кому мешает эта яма? Она вообще в стороне.

– Мало ли… Кто-нибудь вечером возвращается, упа­дет, разобьется!

– Надо возвращаться в таком состоянии, чтобы не падать. Между прочим, курс на трезвость. – Палец Мусницкого равнодушно тянется нажать кнопку.

…Изабелла и Алик выходят из кафе, расположенного на участке улицы, где стоянка запрещена, и не спеша направляются к машине. Продолжается начатый раньше разговор:

– Как хочешь, а Софья Рашидовна против нашего брака.

– Да нет же, Алик!

– И вообще она меня недолюбливает.

– Я сейчас такое скажу – все твои мысли развеются! Но обещай сразу забыть!

– Обещаю, Белочка.

– Мама хранит в секрете, я совершенно случайно услышала. Угадай, что она собирается нам подарить?

– Н-нет, не берусь.

– Отдельную квартиру!! Вручу, говорит, ключ в день свадьбы!

Для Алика это ошеломляющая неприятность, при всем желании ему не удается замаскировать свою реакцию.

– Может, ты путаешь?! – отшатывается он. – Так сразу и квартира?!

– Ты еще не знаешь маму! Она поразительная жен­щина! Квартира будет! Там уже начали ремонт, чтоб как новенькая!

Алик бросается к киоску купить сигареты. Изабелла – за ним, заглядывает в лицо.

– Не понимаю… Ты не рад?!

– Нет, что ты.

– Но я же вижу: злишься!

– Нет-нет… Впрочем, да. Потому что опять затяжка! Пока квартира, пока ремонт… Начальство ставит вопрос ребром: есть у меня жена или нет? Я к тебе шел с решитель­ным разговором, Белочка: немедленно расписаться!

– У нас же срок не подошел.

– Неважно! Есть ходатайство: в порядке исключения ускорить.

– А платье… платье тоже не готово…

– Белла, это несерьезно! Ты ставишь под удар Цей­лон, все наше будущее!.. Паспорт с собой? – лихорадоч­но напирает Алик, видя, что она начинает сдаваться.

Изабелла кивает. Он отпирает машину, усаживает де­вушку. Та копается в сумочке, достает паспорт. Алик вынимает свой, вкладывает в него сторублевую купюру.

– Для верности вот так. Поехали!

Мусницкий гуляет в сквере с внуком. Со стороны их замечает Соня, подходит.

– Ну, Семеныч, расписалась моя красавица. А я пере­ехала из спальни в общую комнату. На диван!

– Максик! Ты куда! – бросается Мусницкий за малышом.

Запыхавшись, приводит обратно.

– Потерпи, золотко, я с тетей поговорю… Значит скоро и у тебя такой будет. – Он со счастливой улыбкой прижимает к себе малыша. – А квартира практически готова. Кафель поставили отличный, плиту новую. Для тебя с аварийных домов людей снял!.. Эй-е-ей, Максик! Максюша!.. Невозможно толком поговорить… Приходи, Соня, завтра, часа в три, пойдем смотреть. А заодно и деньги под расчет, договорились?

– Зинаиде-свет-Яновне! – подходит Томин к столу Кибрит.

– Шурик! Живой-здоровый?

– Даже веселый, чего и тебе желаю! – Он отвешивает галантный поклон.

– Жизнь в притоне облагородила твои манеры.

– Мерси. Что там мой друг с нательной росписью? Ты получила отпечатки его конечностей?

– Ах, да! Ты отлично справился. – Кибрит находит и протягивает небольшой листок. – Вот летопись его сро­ков и статей.

Томин с интересом читает справку.

– Нелидов… Разреши, позвоню. – Набирает внутрен­ний номер. – Аркадий?.. Я. Запиши, пожалуйста: Нели­дов А. Д., в шестьдесят втором Люберецким судом осуж­ден за бандитизм. Подними приговор, выясни, где его подельщики и когда освободились.

Томин оборачивается к Кибрит:

– Спасибо, Зинаида. Бегу обратно в преступную ком­панию.

…К Знаменскому в кабинет входит Томилин.

– У меня праздничное настроение, Пал Палыч. Про­сто мечтаю прищемить хвост этому ворюге!

– Хвостом не обойтись. С утра генерал меня строго напутствовал. Цитирую: «Извлечь Мусницкого со всеми его деловыми друзьями и покровителями».

– Программа максимум…

– Угу. Поэтому все, что знаем, что подозреваем, бу­дем отрабатывать спокойненько, пункт за пунктом, по­степенно расширяя фронт.

Знаменский успел за это время одеться. Оба выходят, щелкает ключ в замке…

– Добрый день, – переступают они порог кабинета начальника ДЭЗа.

Тот удивленно поднимает голову, взгляд перебегает с одного на другого. Лица незнакомые, но, надо отдать долж­ное чутью Мусницкого, он сразу понимает, что перед ним не те люди, которым он привык безапелляционно гово­рить: «Приемные часы написаны с той стороны двери!»

– Прошу, товарищи!

Товарищи кладут на стол свои удостоверения.

Начальник не дрогнул и бровью, но удостоверения изучает слишком долго, гадая, как понимать подобный визит. Наконец отрывается и простодушно объясняет:

– Плохо запоминаю имена-отчества, беда при моей должности. Стало быть, Павел Павлович и Николай Алек­сандрович, – произносит он, возвращая каждому его кни­жечку. – Кто вас интересует? Лично я чем должен помочь?

– С вашего разрешения… – Знаменский снимает пальто.

– Конечно, конечно! И вы, пожалуйста, – радушно предлагает Мусницкий Томилину.

– Интересует нас работа вашего ДЭЗа, – говорит Пал Палыч. – Будем вот с коллегой кое-что проверять.

Крошечная заминка, и тут же:

– Милости прошу! Если разберетесь, что к чему, не откажите поделиться. Может, наконец сам что-нибудь пойму. – Мусницкому почти удается беспечный тон. – Хозяйство аховое, сплошной тришкин кафтан, все запутано, переплетено. ПЖРО, РЖУ. – Он помогает себе пальцами, изображая сложности жилищных проблем.

Без стука, по-хозяйски вплывает Соня, неизменно царственная и элегантная.

– Семеныч, три часа – как условились! – Она красноречиво указывает на свою сумочку.

Для нее все просто. Ну сидят какие-то. Сейчас Семеныч их спровадит и поведет ее смотреть квартиру.

Мусницкий на краткий миг теряется.

– Знакомьтесь, пожалуйста, – брякает он. – Наша уборщица.

Томилин с интересом рассматривает Соню. Соня с недоумением взирает на Мусницкого: с какой стати он ее аттестует таким образом? Почувствовав что-то неладное, она оборачивается к посетителям и натыкается на усмешку Пал Палыча.

Прошло много лет, Соня не сразу узнает следователя, но что-то в его облике приводит ее в смятение. Косясь в сторону Пал Палыча, Соня тянет с крючка персональное полотенце Мусницкого и начинает бестолково обмахивать пыль.

– С Софьей Рашидовной мы давненько знакомы, – улыбается Пал Палыч после паузы. – Помню, с метлой вы тоже неловко обращались.

Сонины руки, унизанные кольцами, замирают.

– Оставьте вы это пыльное занятие, а заодно и нас.

– Следователь Знаменский! – шепчет Соня, пятясь к двери, и медленно-медленно притворяет ее за собой.

– У вас есть экземпляр годового отчета о деятельнос­ти ДЭЗа? – спрашивает между тем Знаменский.

– Тот, что сдаем в район? Есть, Павел Павлович, есть.

Начальник отыскивает в ящиках стола переплетенную стопочку машинописных листов. Знаменский заглядывает в конец отчета.

– Подпись ваша?

– Моя.

– Очень хорошо, прямо подряд и пойдем, – говорит Знаменский и передает отчет Томилину, который рас­крывает его на первой странице.

Но тут в кабинет врывается издерганный тощий чело­век в вязаной шапочке с помпоном.

– Приемные часы написаны с той стороны двери, – автоматически реагирует Мусницкий.

– Предупреждаю, я за квартиру платить не буду!

Мусницкий меняет тон. Не из-за угрозы – из-за при­сутствия Знаменского и Томилина.

– Гражданин, вы же видите, я занят с товарищами!

– Ну конечно, я – гражданин, они – товарищи, и я пошел вон!

– Завтра – в удобное для вас время. Прошу без очереди.

– Боюсь, завтра мы тоже будем здесь, – вмешивается Пал Палыч. – Давайте выслушаем сразу. – И предлагает посетителю: – Изложите, пожалуйста, суть дела.

– Да знает он прекрасно! А вы-то кто?

– Мы… проверяющие.

– Тут не проверяющие нужны – милиция! И сажать всех через одного! Иначе толку не будет!

– Полегче, гражданин, полегче! – одергивает Мус­ницкий.

– А вдруг да будет толк, – усмехается Пал Палыч. – Расскажите.

Посетитель принимается изливать душу:

– Я на верхнем этаже живу. Над нами – чердак. Как зима – на чердаке лопаются трубы отопления. А там голубей видимо-невидимо. Накопился помет. И вот, когда трубы с горячей водой начинают протекать, помет вмес­те с водой льется сквозь потолки. А внизу мебель. Книги. Про людей не говорю. Вонища! Я астму нажил!

– И давно у вас такие аварии?

– Два года подряд. А чтобы акт составить – ни-ни! Вещи пропали, пол пузырями – ни копейки не возместили! Прихожу вот, – кивает на Мусницкого, – рассказываю, а ему смешно, что меня дерьмом поливает!

– Ваш адрес? – задает вопрос Томилин.

– Дом шесть дробь два, четвертое строение, квартира восемьдесят девять. Была дверь на чердак – заделали. Кирпичом заложили. Чего я и добиваюсь – чтоб дверь восстановить! Того гляди, опять морозы хватят!

– Действительно замуровали дверь? – обращается Пал Палыч к Мусницкому.

– На чердаке собирался антиобщественный элемент.

– Да вы в котельную загляните! – кричит жилец. – Антиобщественный элемент! В котельной он весь, где тепло! Алкоголь, карты, ночлежный дом… кабак… – его одолевает приступ кашля. Он машет рукой и выходит.

– Бедняга, – лицемерно замечает Мусницкий, когда жилец уходит. – Жаль человека.

– Разве не в ваших силах ему помочь?

– Да как вам сказать, Павел Павлович… Мы ж не можем видеть, что внутри трубы делается. Про такое явление – усталость металла – слыхали? Непредска­зуемо.

– Тут уж, видно, не усталость, а измученность. Пол­ное изнеможение, – усмехается Знаменский.

– В каком смысле?

– Да вот держу ваш план замены труб отопления. Как раз в четвертом строении они должны быть новехоньки, товарищ Мусницкий!

– Что должно быть, то и есть, уверяю вас!

– Это наши эксперты установят.

– Хм… – произносит Мусницкий и внимательно вглядывается в Знаменского. Кажется, впервые с начала разговора он склонен воспринять визит следователя все­рьез.

Ночью по безлюдной улице к небольшому дому со сторо­ны двора подползает машина с подъемной площадкой-«корзиной» – из тех, что используются при починке высоко протянутых проводов. Машина подает задом вплотную к стене и выдвигает площадку до уровня чердачного окна.

Двое людей, приехавшие с машиной, и группа дру­гих, в спецодежде, которые ожидали у дома, принима­ются за дело: подтаскивают осветительные приборы, электросварку, кучу труб. Втягивают все это наверх. За­тем, выдвигая и опуская «корзину», они поднимают туда же нескольких рабочих.

За их суетой, покрикивая и подбадривая, наблюдает Мусницкий. Подходит главный инженер Алтынов.

– Все, Максим Семеныч, отопление отключили.

– Начинай, ребята! – командует Мусницкий.

Чердак ярко освещен, оттуда раздается лязганье, уда­ры по металлу, сыплются искры сварки.

– Ну и кутерьма… – бормочет Алтынов.

– Все окупится, – возражает Мусницкий. – Как ты вообразил, что паникую? Мусницкого не знаешь! Мус­ницкого голыми руками не возьмешь! Пока эти оперы у меня сидели, я сто вариантов в уме просчитал. Это, – указывает он на кипящий деятельностью чердак, – поле­вые цветочки. Просто чтоб показать им, кто есть кто!.. Веселей, ребята! Веселей, не обижу!

Кибрит и Томилин входят в кабинет Знаменского.

– Ну, Пал Палыч, – говорит она, – ты поставил нас в идиотское положение! Я привлекла специалиста из стройуправления, полезли втроем на этот чердак, пере­пачкались, голуби дурацкие шарахаются…

– А результаты, Зиночка?

– Мы с Томилиным всю дорогу обирали друг с друга перья – вот и весь результат!

– Действительно, дегтем не обмазали, а в перьях изваляли, – улыбается Томилин. – Свежие трубы, Пал Палыч, с иголочки.

– Но только по чердаку. А вниз идут ржавые стояки, – продолжает Кибрит. – Эксперт из стройуправления предположил, что чердачную разводку сменили буквально вчера-позавчера. На ней еще пыли даже нет!

– Пан начальник проявил такую оперативность? – озадаченно произносит Пал Палыч.

– Видимо, да… Но Зинаида Яновна уверена, что, если поискать, обнаружатся следы прежних аварий.

Кибрит кивает:

– И потом существует разрыв в сроках: официально проводку обновляли три месяца назад, а фактически – только что. На этом ты можешь сыграть? – Что-то щекочет ей шею, она проводит рукой и снимает перышко. – Еще одно! Тебе на память. – Она кладет перо в пепельницу.

– Сыграть на сроках?.. – прикидывает Пал Палыч. – А что это нам даст?

Томилин в сомнении пожимает плечами.

– По-моему, – подводит итог Пал Палыч, – на сей раз нас обскакали. Остается извиниться перед Зиной и впредь быть умней… Вот что, Николай Александрович, берите понятых и бегом в ДЭЗ. Изымайте книгу жалоб – раз. И в помещении диспетчера должны быть тетради с записями об авариях – их тоже. Хорошо бы года за два.

– Понял! – Томилин хватает пальто и спешит уйти.

К Мусницкому влетает главный инженер и шепчет на ухо, хотя в кабинете, кроме них двоих, никого нет.

– А чего ты шепчешь, Алтынов? – удивляется на­чальник. – Ведь уже изъяли?

Алтынов кивает.

– Наша промашка. Но мандражировать нечего. Глав­ное – не терять лицо. – Мусницкий впереди, Алтынов следом проходят в помещение канцелярии, где Томилин при понятых упаковывает будущие улики.

– Добрый день начальству! – Когда надо, Мусниц­кий умеет изобразить радость даже при виде сотрудника БХСС. – Что ж не заглянули, Николай Александрович? Я ведь ценю набеги… вроде вашего.

– Да?

– Хотите – верьте, хотите – нет. Мобилизует, пони­маете. Тонизирует! – выдумывает Мусницкий. – Да и сам, чего греха таить, иное отложишь на завтра, иное на неделю, а то и совсем отпихнешься. Бывает, бывает. А тут глядь – вы! Сразу настраиваешься на деловой лад. Тем­пы, качество, организованность. Правильно? – апелли­рует он к Алтынову.

– Еще бы! – соглашается тот.

– Так что вы не скрывайтесь, Николай Александро­вич. Если чем могу – только моргните!

– Непременно моргну. Но такая мелочь, не хотелось вас беспокоить. Всего хорошего.

– Заходите, делитесь соображениями, – провожает его Мусницкий. И уже без Томилина жестко говорит Алтыновy: – Кого про что будут спрашивать – чтоб я сразу знал!

– С жильцами сложно…

– Ничего сложного, все болтают, как сороки!

Знаменский, на этот раз в форме, и Томилин подни­маются по лестнице весьма запущенного жилого дома – даже выбитая часть окна не застеклена, а кое-как залата­на картоном.

– Дом, который забросил ЖЭК, – комментирует Пал Палыч.

– С какой квартиры начнем? – Томилин останавли­вается на площадке.

– С любой. Тут заявки были от всех подряд.

Они звонят в квартиру. Открывает интеллигентная женщина средних лет.

– Здравствуйте. Можно с вами побеседовать?

– Пожалуйста… Проходите… – приглашает она несколько растерянно.

Когда дверь захлопывается, с нижней площадки заглядывает востроносая старушонка: визит милиции не остался незамеченным.

– Если б вам удалось навести хоть какой-то поря­док! – волнуется женщина, усаживая гостей в комна­те. – Своими силами ничего добиться нельзя… То есть некоторые добиваются. Но я… я не умею дать…

– А берут?

– Знаете, берут. Вот, например, соседка сверху – ей много что сделали. Она говорит, надо заявление пере­гнуть пополам и внутрь положить. И не в руки, а на уголок стола. Оставляю, дескать, тут у вас заявление – и сразу задний ход. Я было послушалась, а потом покрути­лась-покрутилась в коридоре и не смогла… Ох, если б вы их как следует приструнили!

…Востроносая старушонка обсуждает что-то с приятельницей. Та любопытно оглядывается на дверь подъезда.

…А Пал Палыч и Томилин сидят в другой квартире, где на вопросы следователя отвечает молодой человек в тренировочном костюме. На полках за его спиной красу­ются спортивные призы.

Пал Палыч ведет протокол.

– Раз десять обращался к начальнику ЖЭКа, – гово­рит спортсмен.

– К Мусницкому? – уточняет Пал Палыч.

– Да, к нему. Подите, говорю, посмотрите сами, в каком состоянии ванна. И не подумаю, говорит. Ее срок службы – тридцать лет. Объясняю, что я дома тренируюсь буквально до седьмого пота, душ – просто необходимая вещь! А вы, говорит, сходите к главному инженеру. Мо­жет быть, найдете выход.

– И нашли?

– Нашел…

– Сложенное пополам заявление на уголок стола? – хмыкает Томилин.

– Для начала. Потом еще содрали. А куда деваться? Толкнулся в магазин «Сантехника» – нет ванн. Если на стороне добывать, все равно краденую купишь. Да еще устанавливать не придут, есть и такой способ держать за горло. Либо давай, либо до пенсии не мойся!.. Только это вы не пишите, что взятки давал: ни к чему мне репута­цию портить.

Молодожен Алик, пока он дома в одиночестве, пре­дается довольно странному занятию: переворачивает, тщательно осматривает и простукивает деревянные части стульев, исследует ножки стола, столешницу. Затем при­нимается таким же манером за платяной шкаф.

Слышится звук открываемой двери. Алик делает полный досады и разочарования жест, быстро вешает назад выну­тую на плечиках одежду и ложится с газетой на диван.

– Белочка, это ты?

– И я и мама… – Появляется его счастливая супруга.

– Наконец-то! – вскакивает Алик. – Одному в доме так скучно!

Вошедшая следом Соня застает пылкую встречу.

– Мы были в нашей квартире! – сообщает Изабел­ла. – Примеряли шторы.

– Меня смущает, что мама несет такие расходы, – хмурится Алик.

– А меня смущает, что вы совершенно не интересуе­тесь будущим жилищем, – говорит Соня.

– Но там еще маляры, Софья Рашидовна. Не умею разговаривать с малярами. А главное, целиком полагаюсь на ваш вкус!

…Мусницкий энергичной походкой приближается к ДЭЗу. Здесь его дожидается кучка людей из присутствую­щих на собрании и при ночной смене труб на чердаке.

– Максим Семеныч, один вопросик!

– По личному можно, Максим Семеныч?

Начальник, не задерживаясь, проходит к себе:

– Все после обеда! Сейчас ничего!

Он снимает пальто, тут же открывает записную книж­ку и названивает по телефону:

– Петр Анатольевич, Мусницкий. Сколько лет, сколь­ко зим!.. Как ваше драгоценное?.. И я помаленьку, спаси­бо. Мне бы посоветоваться, Петр Анатольевич… Некото­рые возникли затруднения, а у вас такой круг друзей… Нет, лучше не телефонно. Когда разрешите заскочить?.. Спасибо большое, буду точно в три. – Он делает пометку на одном из ближайших листков календаря и снова наби­рает номер: – Алло, это секретарь Михаила Самсоныча?.. Леночка?.. Здравствуйте, дорогая, Мусницкий беспоко­ит… Еще не забыли?.. Ценю, ценю ваше отношение!.. Нет, я по другому поводу. Михаила Самсоныча надо бы пови­дать… Да, очень желательно поскорей… Замолвите словеч­ко? Ваш должник по гроб жизни! Когда перезвонить?.. Очень хорошо!.. Обязательно! Целую ручку!

Новая пометка в календаре и новый звонок:

– Гога?.. А можно его?.. Жду… Гога, Максим на прово­де… Да не пугайся, я не про карточный должок. Слушай, у тебя с Комаровым сохранилась связь?.. А он на прежнем месте?.. Вот что, устрой нам встречу в домашней обстанов­ке – и будем с тобой квиты… Да, серьезно!.. Нет, конец месяца не годится, необходимо на днях… Договорились. Звони в любое время, хоть на работу, хоть домой. Пока.

На следующем звонке заедает: длинные гудки – не берут трубку. А другой номер упорно занят. Просовывает голову в дверь главный инженер.

– Заходи, Алтынов, – приглашает Мусницкий.

Тот вытаскивает из кармана бумажку:

– Тут у кого побывала вчера милиция. Особо вот этот накапал, спортсмен.

Мусницкий барабанит пальцами.

– Ладно, займусь.

Он поднимается, решительно нахлобучивает шапку и отправляется прямиком на свидание с нервным уголов­ником…

В квартиру, где прежде обитал ансамбль, Мусницкого впускает Томин.

– Нашему благодетелю! – Томин протягивает ему руку.

– Как устроились на новом месте?

– Похуже, конечно, и грязновато. Но я лично не жалуюсь.

– Этот… с картинками… здесь? – понижает голос Мусницкий.

– Недавно встали-с, – в тон ему отзывается Томин. Сделав Мусницкому знак обождать, он идет на кухню, где что-то жует его сосед.

– К вам.

– Опять домовладелец? – Уголовник выходит насуп­ленный. – Если снова жительство менять…

– Ни в коем случае!

– Тогда чего?

Мусницкий переходит на полушепот:

– Понимаете, насолил мне один тип вот так, – чир­кает он по горлу. – Нельзя ли его…

– Абзац! – перебивает собеседник. – По мокрому не работаю.

– И не надо, зачем! Его достаточно… пошли, погово­рим, а? Здесь как-то неудобно…

Все так же нехотя уголовник пропускает его в комнату.

И Томин, прислушивающийся из кухни, не улавли­вает больше ни звука.

…Поздним вечером, когда спортсмен возвращается до­мой, в подъезде его ждут татуированный уголовник, просту­женный мужичонка, навещавший кореша, и еще третий.

Едва спортсмен показался в подъезде, как на него набрасываются с кулаками. Парень он крепкий и, не­смотря на внезапность атаки, успевает тоже нанести не­сколько увесистых ударов.

Тогда нападающие меняют тактику: двое держат, тату­ированный бьет. Без ожесточения, с ленцой, но крепко.

– Ребята, за что? – вскрикивает спортсмен.

– Ванну любишь? Душ любишь? Купайся! А лишнего не болтай! Понял? Не трепи языком! – приговаривает уголовник, «вколачивая» в спортсмена каждую фразу.

Где-то наверху нажали кнопку вызова, с характерным звуком пополз лифт.

Татуированный и его подручные мгновенно исчеза­ют, бросив спортсмена. Тот бессильно оседает на пол.

День. На том же месте, что и раньше, в машину к Алику подсаживается портниха.

– Ну?

Алик отрицательно качает головой.

– Опять ничего?! Сколько можно чикаться?! Прошлый раз ты сработал в три дня! Три дня – и до свидания!

– Прошлый раз было что взять! А тут – дохлое дело! Вляпался по твоей милости, одни расходы кругом!

– Алик, не выводи меня из себя! Тут есть что взять! Соня очень богатая женщина!

– Купила квартиру, обстановку…

– Думаешь, истратилась? Да ей на двадцать квартир хватит! Ну вот хоть эти-то деньги – на квартиру, на мебель – откуда она брала? Ведь при тебе!

– Не знаю. Дома тайников нету. Кроме пустых, кото­рые я, между прочим, сразу нашел!

– Слыхала-слыхала. Неужто Соня у кого-то держит?.. Доверенное лицо?.. – пожимает плечами. – А дура Иза­белла знает про деньги?

– Знает в принципе, что от папаши осталось, но досту­па не имеет. За каждый стольник с матерью сюсюкает.

– Ох, Соня!

– Насчет доверенных тоже, скажу тебе, не похоже. Я с любимой тещи глаз не спускаю! Куда вы, мама? На рынок? Я подвезу. В поликлинику? Провожу, у меня как раз свободное время. Вы на кухню? Разрешите побыть около вас… Она уже щурится: вы, говорит, Алик, не на мне женаты, а на Изочке! Сказал, что отгуливаю неис­пользованный отпуск, и шляюсь за ней как пришитый. Вечером сумочку проверю – одна мелочь. Наутро реви­зую – уже бумажки лежат! Непонятно откуда. Буквально все при мне делает!

– И моется при тебе?

– Моется одна… – задумчиво говорит Алик. – Мо­жет, и правда проверить ванну? Я там смотрел, но не очень внимательно.

– Она вот-вот выпихнет тебя в отдельную квартиру. Ты понимаешь серьезность ситуации? Спешить надо!

– Не накручивай – и так на пределе! Этот медовый месяц в год жизни влетит!

Свидетельница, которую первой посетили Знаменс­кий и Томилин в обшарпанном доме, набирает номер, записанный на полях газеты.

– Это следователь Знаменский?.. С вами говорит Птицына из квартиры три, дом восемнадцать. Вы с товари­щем были у меня на прошлой неделе и оставили теле­фон… Да-да, Елена Ивановна… Здравствуйте… Простите, я волнуюсь, потому что… словом, мне на работе дали понять, чтобы я «не разменивалась на домовые склоки», – так было сказано… Завотделом. Вызвал вдруг к себе и в резкой форме… Сама поражена: откуда узнал, я сослуживцам ничего не рассказывала… Мне чрезвычайно неловко, но я вынуждена…

…Знаменский продолжает этот разговор при встрече с Птицыной в кабинете:

– Вы намерены изменить показания?.. Нет, ничего не советую, это вопрос вашей совести…

Звонит внутренний телефон.

– Подполковник Знаменский… Да, товарищ гене­рал, иду!

– Доброе утро, – приветствует генерал. – Присядь­те. – Он долистывает бумаги в папке, завязывает тесе­мочки и придвигает к себе из-под настольного календаря бумажный квадратик. – Фуфырин, – читает он с квадра­тика и вопросительно поднимает глаза.

– Один из свидетелей по делу Мусницкого, – отве­чает Пал Палыч.

– Позапрошлой ночью доставлен в Склифосовского. Порядочно избитый, но без серьезных повреждений. Зво­нил главврач отделения. Фуфырин объясняет, что под­вергся нападению в связи с визитом следователя с Пет­ровки. Фамилию он забыл.

– Вот оно что! Томин предупреждал, что над кем-то готовится расправа… А женщине из этого же дома началь­ство запретило со мной общаться!

– Мусницкий выпускает когти. Пострадавший Фу­фырин просил передать, что готов подтвердить свои показания.

Знаменский и Томилин читают крупно написанное от руки объявление, приклеенное на двери дома, подъезд которого они обходили с обследованием, Томилин чита­ет вслух:

– «От руководства ДЭЗ и Совета актива жильцов. Про­сим всех оказывать содействие в розыске неизвестных хулиганов, зверски избивших в подъезде по месту жи­тельства мастера спорта Е. Д. Фуфырина в процессе веду­щейся проверки работы ДЭЗ органами милиции. Дирек­тор ДЭЗ Мусницкий. Председатель месткома Нарзоева». Что за формулировка? И без согласования с нами! – горячится Томилин.

– Формулировка абсолютно точная: «избитый в про­цессе проверки». Это публичное предупреждение жиль­цам: любому, кто вздумает нам помогать, «неизвестные хулиганы» могут пересчитать ребра!

– И мы такую наглость спустим Мусницкому с рук?!

– Надеюсь, ему ничего не сойдет с рук.

– Уравновешенный вы человек, Пал Палыч!

– Стараюсь… А свидетелей придется нам теперь пере­допрашивать, – невесело заключает он.

Томин в помещении угрозыска внимательно просмат­ривает документы, которые выкладывает перед ним по­мощник инспектора.

– Шалов… Батрачкин… Луговой… – бормочет То­мин. – Как чувствовал! Все подельщики моего комично­го соседа получили один срок! А арестовывали их в течение месяца. Сейчас голубчики один за другим вылуп­ляются на свет.

– Вот этот рапорт тебе может пригодиться. – По­мощник присовокупляет к прочим документам чей-то рапорт. – Младшая сестра Лугового месяц назад посту­пила уборщицей в магазин ювелирторга.

Томин проглядывает рапорт.

– А была в хорошем месте поваром! – восклицает он. – Ох, эти мне кадровики! Ну прежде чем принимать, спроси ты человека: тетя Маня, у вас из родичей не отбывает ли кто срок за разбой?.. О местонахождении Лугового сведений, конечно, нет?

– Пока нет.

– Еще раз дай все его фотографии. – Смотрит на часы. – Пока. У нас с Пашей разминка.

…Знаменский и Томин фехтуют в спортзале. Кибрит – болельщица – тоже в тренировочном костюме. За­кончив, друзья присаживаются отдохнуть.

– Извини, Паша, почти на тебя не работаю, сижу на коротком поводке.

– Понятно, – кивает Пал Палыч.

– Но одна новость и тебе полезна. Как вы знаете, мы переехали, а в прежней квартире со скоростью рекламно­го ролика наведен шик-блеск, и туда вселяется… Кто бы вы думали? Дочка Сони с молодым мужем!

– Хорошая мина под Мусницкого, – довольна Кибрит.

– До чего бесстыжая личность – продолжает шуро­вать прямо у меня под носом!.. – говорит Пал Палыч. Он идет переодеться и, взяв свой пиджак, видит в кармане записку, написанную печатными буквами: «Знаменский, отстань от Мусницкого, пока просят по-хорошему!»

…В ДЭЗе Пал Палыч появляется настроенный весьма решительно.

– Здравствуйте, Павел Павлович. Как раз о вас ду­мал! – Мусницкий говорит правду: они с Алтыновым что-то обсуждали – что для них насущней, чем следствие?

– Какое совпадение – я тоже о вас думал. Накиньте пальто, вы пойдете с нами. – За его спиной видны в коридоре какие-то фигуры, и у Мусницкого на миг ухает сердце.

– В каком… смысле?..

– Запланирован выход на территорию.

Успокоившись, начальник запирает ящики стола и одевается.

В коридоре – кучка людей, у одного на плече кинока­мера, у другого – диктофон.

Знаменский объясняет:

– В присутствии понятых я вам буду задавать вопро­сы, а вы, естественно, будете отвечать.

– Про что же такой торжественный разговор?

– Покажете, куда в истекшем году истрачены сред­ства, которые отпущены на благоустройство и содержа­ние окрестных мест. Это будет фиксироваться с помощью магнитофона и киносъемки. Чтобы завтра не случились разительные перемены, как на чердаке.

– Я могу ошибиться в цифрах, вся документация находится у вас.

– Охотно прощу мелкие неточности.

Группа движется по дворовым угодьям Мусницкого, приостанавливаясь там, где он находит что продемонстри­ровать по графе «Благоустройство», и оператор поднимает камеру, чтобы запечатлеть это самое благоустройство, а один из сопровождающих делает записи в блокноте.

– Комплекс для отдыха по просьбе граждан… – Мус­ницкий, не смущаясь, тычет пальцем на пару скамеек.

– Придвиньтесь поближе, – говорит Пал Палыч, по­мещая его так, чтобы попал в кадр вместе со скамьями.

– Никогда не снимался в кино, – пытается шутить Мусницкий. – Интересно, что получится…

Затем он демонстрирует песочницу и грибок и без тени смущения называет это «сказочным детским городком».

– Вот ограждение покрасили для аккуратности.

Невысокий чугунный заборчик практически ничего не огораживает. Заборчик измеряют, человек с блокно­том что-то подсчитывает.

– Засняли? – хмыкает начальник. – Теперь вон туда. Обратите внимание: озеленительные работы.

Жмутся к асфальтовой дорожке мелкие кустики и деревца, а за ними – мусорный пустырь.

– Сейчас, конечно, впечатления не производит, а летом – как в парке. И сплошные цветочные насажде­ния. – Мусницкий поводит рукой в сторону пустыря с пожухлыми сорняками.

– И что же здесь цветет? – интересуется Пал Палыч, шевеля ботинком ржавую консервную банку на «сплош­ных насаждениях».

– Разные цветы. Много дорогостоящих. Очень бывает красиво, а запах чудесный!

– Издевается он, что ли? – бормочет один из понятых.

– Вы мне напомнили про чудесный запах. Разрешите пригласить – тут недалеко, – говорит Знаменский.

Они приближаются к переполненным помойным бакам, возле которых уже наросли безобразные кучи отбросов.

– Почему не вывозится мусор, товарищ Мусницкий? По вашим владениям везде подобные завалы.

– Возможно, перебои с транспортом. Я выясню. – И начальник увлекает спутников прочь.

– Яма – тоже по просьбе граждан? – позволяет себе шпильку Пал Палыч, останавливаясь возле глубокой ямы с осыпавшимися краями.

– Нужна была по техническим соображениям. Я рас­поряжусь заровнять…

Оператор прилаживается половчее взять в кадр яму. Мусницкий ждет, возвышаясь на ее краю.

– Будто для расстрела поставили, – замечает он и, слезая с кучи земли, шаркает, очищая подошвы. – Про­должаем? Вот, смотрите, свежее асфальтовое покрытие.

Группа удаляется…

И затем мы видим ее, когда задуманный Пал Палычем обход заканчивается. Человек с блокнотом доклады­вает ему о своих выводах.

– Эксперт-бухгалтер вел подсчеты. Детские грибоч­ки, поломанные скамейки, несуществующие клумбы! – качает головой Знаменский. – Где же тридцать девять тысяч – тридцать девять тысяч рублей! – ассигнованные на содержание дворов и тротуаров?! Плюс пятнадцать тысяч на вывоз мусора! – Понятые и остальные сопро­вождающие рты раскрывают от названных цифр. – Даже если поверить в розы, хризантемы и прочие красоты, то, что вы мне реально показали, – это курам на смех!

– Ну-ну, посмейтесь напоследок, – Мусницкий го­ворит негромко и «доверительно» одному Пал Палычу и затем твердо выдерживает его испытующий взгляд.

На пустынной вечерней улице перед подземным пе­реходом останавливается машина Алика, с которым при­ехала и портниха. Оба возбуждены.

Сдвинув рукав пальто, она проверяет время.

– Твои спешат, пять минут в запасе… Покажи еще разок, пока не продали!

Алик кладет ей на ладонь золотую монету.

– Не дешево ты сговорилась отдать?

– Из тех, кого я могу предложить, это самый щедрый покупатель! – заверяет она, любуясь монетой. – Но если Соня заметит пропажу…

– Вряд ли. Я вниз тряпку подложил и желтой бумаж­кой прикрыл. Не разберешь, тридцать восемь их лежит или двадцать восемь. Как был полный тайничок, так вроде остался. Если, конечно, не рыться.

– Лучше б взял все и не возвращался больше!

– Дешево меня ценишь – тридцать восемь червонцев!

– Золотых, Алик, – уточняет она.

– Все равно. Нет, теперь я не сомневаюсь, что есть еще и деньги, и камешки. Буду искать и возьму все разом! Это так, на первые расходы, – он забирает и прячет монету.

– Видишь, Соня – живой клад!

– Молодец, молодец.

Роли переменились на противоположные: теперь Алик играет первую скрипку.

– И все-таки неспокойно мне. Как ты будешь у нее шарить, раз вы с Изабеллой переехали?

– Ключ у меня остался. Когда Соня дома, когда нет – по окнам видно.

– А если застанет? – Его подружка зябко передерги­вает плечами. – Ты ее еще не знаешь!

– Ну застанет… А я там запонку ищу. Потерял где-то запонку, матушкин подарок, – подмигивает Алик. – Не подумает она ничего. Я муж идеальный, зять – каких свет не видывал! Мне стыдно, что я разлучаю мать с дочкой и увожу Белочку на Цейлон!

Они хохочут.

– Вот он! – восклицает портниха.

На противоположной стороне улицы, тоже не доез­жая перехода, тормозят «Жигули», мигают фарами.

– Ответь ему.

Алик переключает ближний-дальний свет, повторяя сигналы «Жигулей».

Из них выходит мужчина и ныряет в подземный тоннель. Когда он показывается на этой стороне, Алик с портнихой покидают машину и отходят в тень подворот­ни. Покупатель – за ними. Следует короткий обмен при­ветствиями, и пришедший открывает «дипломат» со встроенным в него освещением.

Начинается торг. Покупатель придирчиво осматривает каждую монету. После пяти штук Алик говорит:

– Стоп! Расчет – и тогда продолжим.

Мужчина передает ему пачку купюр, Алик сосредото­ченно пересчитывает…

И тут дельцы обнаруживают, что находятся в кольце оперативной группы. Бежать поздно, да и некуда.

Кисть Алика, держащую деньги, сжимает чья-то силь­ная рука; покупателя заставляют обнять и прижать к себе «дипломат»; портниху берут под локоть. И так их ведут к милицейскому «уазику».

Пал Палыч кладет перед Кибрит николаевский чер­вонец.

– Ты смотри, где-то золотишком разжился!

– Неисповедимыми путями, Зиночка! Вчера десять таких монет пытался продать зять Сони Нарзоевой. Одному деляге, которого БХСС держало на прицеле. Мне позвони­ли прямо ночью, и я поехал знакомиться с этим Аликом.

– Но ты ведь принес не похвастать? – вертит Кибрит червонец.

– Да нет. Соня с дочерью ищут Алика по больницам, думают, попал в аварию. А он сидит у нас и плетет ахинею. Нужна маленькая справочка для решительного допроса. Надеюсь, у червонцев есть оригинальная осо­бенность…

– Фальшивые, что ли?

– И да и нет.

– Ну, так не бывает!

Пал Палыч устраивается поудобней.

– А вот послушай. Однажды – уже неважно, каким образом, – к неким умельцам попал в руки станок с бывшего царского монетного двора. Полистали они Уго­ловный кодекс и видят, что изготовление царских чер­вонцев нельзя считать подделкой, поскольку это уже не деньги. Запаслись умельцы золотым песочком и начали производство.

– Так прибыльно чеканить из песка?

– Понимаешь, песок брать рискованно: скупка кра­деного с приисков. А про монеты можно сказать: «Что вы, что вы, наследство от бабушки, она в молодости пела какому-то графу!»

– То есть на монеты больше спрос…

– Ну да. Потекли червонцы на черный рынок. Но через какое-то время обнаружилась странная вещь: проба оказалась выше, чем у государя императора.

– Умельцы перестарались? Смешно… Но, Пал Па­лыч, при чем тут ЖЭКи и Мусницкий?

– Соня связана с Мусницким. Алик связан с Соней. А ее муж незадолго до второго ареста приобрел изрядную партию самодельных монет. Мы их тогда не нашли.

– Значит, тебя интересует проба?

– Да, Зиночка, официальное заключение потом, в порядке живой очереди. Пока только шепни на ушко!

Кибрит берет монету и уходит. Пал Палыч терпеливо ждет.

Возвращается она довольная, что может обрадовать Знаменского.

– Самоделка, Пал Палыч.

– Ну, теперь Алику деваться некуда, выведет меня на Соню!

Вечером, когда в квартиру Сони звонят, Изабелла, с тревогой ожидающая известий об Алике, бросается к двери:

– Кто?

– Открой, Белла, это я, – слышен голос Алика.

Белла отпирает и с радостным стоном виснет у него на шее, никого больше не замечая.

– Алик!! Как я измучилась!.. Где же ты пропадал?

Алик зло расцепляет ее руки:

– Дай пройти!

Изабелла отступает. Алик входит в сопровождении двух конвоиров в милицейской форме. За ними понятые, за понятыми – Знаменский и Томилин.

Изабелла пятится по передней и коридору, округлив заплаканные глаза.

– Алик, дорогой… что случилось?..

Тот, не отвечая, направляется в ванную.

Из комнаты выглядывает и застывает в проеме двери Соня.

– Здравствуйте, Софья Рашидовна, – произносит Пал Палыч, мимоходом взглянув на нее.

Она беззвучно шевелит губами.

– Монеты я взял здесь, – показывает Алик место тайника в ванной.

– Понятые, вам видно? – окликает Томилин.

Понятые придвигаются, заслоняя Томилина, вскры­вающего тайник. Доносится постукивание по кафелю, легкий скрип и затем восклицание Томилина:

– Есть, Пал Палыч!

– Сколько? – спрашивает Знаменский, стоя в кори­доре.

Звенят пересчитываемые золотые.

– Все правильно: двадцать восемь! Гражданин Лямин, – обращается Томилин к Алику, – кому принадле­жат найденные монеты?

– Теще, – слышно из ванной.

Пал Палыч вопросительно поворачивается к Соне, которая успела овладеть собой.

– Я понятия не имею, что этот подонок прятал в моей ванне! – хрипло кидает она.

– Мама! – ахает Изабелла.

Соня ее игнорирует.

– Объясните, что вообще происходит?

– Ваш зять задержан при попытке продать десять золотых червонцев подпольному валютчику.

– Аферист!.. – шипит Соня. – Гадина!

– Мама! Что ты говоришь, мама?!

Все выходят из ванной. В руках у Томилина неболь­шая, но довольно увесистая коробка.

– Оформляйте, Николай Александрович, – говорит Знаменский.

– Что ж, – продолжает Соня, с ненавистью прово­жая глазами Алика, уходящего с остальными в глубь квартиры, – пусть расплачивается! Я не знаю, где он добыл золото!

– Неправда! – вскрикивает Изабелла. – Не верьте ей! Золото от папы осталось!

– Идиотка! – взвизгивает Соня, отвешивает дочери пощечину и скрывается в комнате.

– Алик не виноват! – всхлипывая, лепечет Изабелла Пал Палычу. – Ему, наверно, было очень нужно! Отпу­стите его, пожалуйста! Это мамины монеты, честное слово!

– Я верю вам, верю, – отвечает Пал Палыч и идет за Соней.

Она сидит в кресле, уронив голову на руки.

– Нам точно известно, Софья Рашидовна, что червонцы были куплены вашим мужем. Врать я не имею привычки – вероятно, помните… Ну, – произносит он после паузы, – и что же мы с вами будем делать?

Соня оборачивается, лицо напряжено, но уже довольно спокойно.

– А что мне предлагается делать?

– Я бы советовал добровольно выдать имеющиеся у вас ценности.

Соня осмысливает сказанное.

– Ах, доброво-ольно… – Ей здорово полегчало, рас­правила плечи. – Но зачем же, Пал Палыч?

– Чтобы избежать неприятностей, которыми грозит вам следствие.

– Выдать добровольно… – повторяет Соня. – Двад­цать пять лет назад, Пал Палыч, вы меня убеждали: Софья Рашидовна, вы молоды и красивы, у вас есть ум, характер, пока не поздно, начните иную жизнь! Очень горячо говорили. Помните?

– Помню.

– Какой были идеалист, такой и остались. Я вот вас не послушала – и не жалею. Ничего со мной не случи­лось… О чем действительно жалею, так это о судьбе дочери. Почему я не сумела удержать ее от недостойного брака?! Бедная девочка! Попытайтесь доставить ей по­меньше горя, Пал Палыч!

– Возможно, я остался идеалистом, Софья Рашидов­на. Но я стал старше, и меня теперь трудней разжалобить. Вернемся к моему предложению.

– Выдать добровольно?.. – Она усмехается. – Допус­тим, я признаю, что этот подлец стащил мое имущество. Чтобы привлечь его за кражу, вам нужно мое заявление, верно? Но все-таки зять. В семье в конце концов могут быть какие-то… недоразумения… их решают за закрытой дверью.

– Но монеты – часть конфискованного имущества. Просто они остались на тот момент не найденными.

– Позвольте! Все, что подлежало конфискации, было до копейки перечислено в приговоре. Разве там записано: «А также любые ценности, обнаруженные в последую­щие годы»? Этого вообще в уголовном праве нет!

Знаменский хочет что-то сказать, но Соня продолжа­ет, не переводя дыхания:

– И потом, от приговора моему мужу до сегодняшне­го дня такой срок давности, который уже всякие претен­зии ко мне уничтожает!

– А говорите, что жили спокойно. На языке – от­шлифованные формулировки. Вы готовились к подобно­му разговору! Не забывайте, есть такие вещи, как очная ставка, обыск. Так что еще раз – вернемся к моему предложению.

– Я должна подумать, – старается выиграть время Соня.

– Подумайте. Кстати, я вижу в квартире лишь одно спальное место. Где же ютятся молодожены?

Соня бросает на Пал Палыча острый взгляд: уже знает, не скроешь!

– Мусницкий помог пока устроить.

– По доброте сердечной?

– Да, он привязан к Изе… Когда она осиротела, не спускал ее с рук… Пусть, говорит, молодые поживут на вакантной площади до отъезда за границу.

– Алик – за границу? Не смешите, Софья Рашидовна. Он женился, чтобы выгрести ваши заначки. А наводку дала ваша портниха.

– Неправда! – вопит из коридора подслушивавшая Изабелла. – Алик меня любит! Любит!!

В приемной генерала даже секретаря еще нет. Пал Палыч стучит в большую двустворчатую дверь и входит в кабинет.

Генерал стоит у окна.

– Сядем, постоим?

– С удовольствием постою, товарищ генерал.

– А папку положите… Не скрою от вас, Пал Палыч, дело Мусницкого заинтересовало многих товарищей. В частности, и тех, кому, казалось бы, хватает больших забот… далеких от юриспруденции.

– Я тоже чувствую, товарищ генерал. Мусницкий твер­до рассчитывает на чью-то поддержку… Если не блефует.

– Нет, не блефует. Сегодня в одиннадцать ноль-ноль я вызван… к одному из интересующихся. Вероятно, мне по­советуют «прекратить дело за малозначительностью». Спокойно, Пал Палыч, спокойно!.. Не все же нам вести следствие, надо упражняться и в дипломатии. Всем будет легче, если у человека не повернется язык это произнести. Он тогда и рассердится не на нас, а на тех, кто его втянул в такое заступничество. – Глаза генерала хитро поблески­вают. – Что мы на сегодня имеем против Мусницкого?

Генерал проходит к столу и жестом предлагает Зна­менскому стул.

Пал Палыч открывает папку с делом.

– Бюджет ДЭЗа, размеры ассигнований я вам докла­дывал, товарищ генерал.

– Да, цифры помню.

Пал Палыч обращается к следующей закладке.

– Значительная часть средств, отпущенных на капи­тальные ремонты в прошлом году, – четверть миллиона рублей – употреблена таким образом. Ремонт и переплани­ровка квартир для приближенных Мусницкого – это раз. И два – внесметная отделка дома, где живет районное руко­водство. В частности, фасад и холлы облицованы мрамором.

Генерал удовлетворенно кивает.

– План текущего ремонта выполнен практически на двадцать пять – тридцать процентов, но по нарядам спи­сана вся сумма целиком и выплачена прогрессивка – яко­бы за перевыполнение плана. Итого, более ста тысяч руб­лей просто украдено. Кроме того, неиспользованные мате­риалы сбывались «налево», у Томилина это задокументи­ровано: краски, трубы, сотни квадратных метров оцинко­ванного железа. Позавчера обследовали состояние дворов…

Генерал останавливает Пал Палыча:

– Не будем загромождать картину.

– Еще только одна выразительная деталь, товарищ генерал. Пятнадцать квартир из переселенческого фонда Мусницкий постоянно сдает как личную собственность. Среди обитателей есть и темные персонажи. Но не хоте­лось бы это пока обнародовать, у нас с розыском намеча­ется мероприятие…

– В курсе. Думаю, и без того достаточно, чтобы опро­вергнуть «малозначительность» дела. Изложите мне суть в виде короткой справки. Прямо сейчас. В десять тридцать я должен выехать, чтобы ровно в одиннадцать быть на месте.

В тот же день Пал Палыч сидит в ДЭЗе у Мусницкого.

– Половина двенадцатого, – смотрит тот на часы и улыбается.

– Да, половина двенадцатого… – Пал Палыч тоже улыбается. – Кстати, товарищ Мусницкий, почему жильцам недоступно «Положение о ДЭЗах»? Они даже не знают толком ни своих прав, ни ваших обязанностей.

– И так криков не оберешься, – лениво отвечает Мусницкий. – Дай им «Положение» – посыплются воп­росы. Наш статут, например, замысловатое определение: «Несамостоятельная организация на хозрасчете». Вот вы юрист, объясните.

– Несамостоятельная? Делаете вы, по-моему, что хотите.

Появляется Томилин, делает знак Пал Палычу:

– А я за вами. Пока машина есть, быстренько пое­хали!

– Поедемте, товарищ Мусницкий! – встает Пал Палыч.

И только уже в машине сообщает:

– Посмотрим, в каких условиях живут люди, отсе­ленные на время ремонта. Вот хотя бы в этом доме, – он указывает шоферу дом, где под наблюдением Томина проживают беглый расхититель и уголовник.

Возле дома уже стоят две «Волги», и что-то не нравят­ся они начальнику, он даже оглядывается на них, идя к подъезду.

И не зря: из машин высыпают крепкие молодые люди и нагоняют Знаменского, Томилина и Мусницкого у подъезда.

И как раз навстречу выпархивают веселые девицы.

– Дядя Макся пришел!

Мусницкий отмахивается и делает им страшные гла­за, вызывая взрыв веселья.

Войдя в подъезд, Пал Палыч командует:

– Позвоним в квартиру, если спросят кто, назовете себя. А больше ни слова!

Мусницкий пожимает плечами и снова смотрит на часы. Бег минутной стрелки помогает сохранять спокой­ное состояние духа: наверно, уже сейчас дело приказано прекратить, а настырный следователь еще будет ему, Мусницкому, приносить публичные извинения!

Пал Палыч и Томилин приглашают его в лифт, моло­дые люди устремляются по лестнице, но оказываются на верхней площадке раньше, чем кабина лифта.

Давят на кнопку звонка. Мусницкого оставляют перед дверью, остальные прилипают к стенам вне видимости из квартиры.

Отпирает Томин.

– Привет домовладельцу! – громко провозглашает он и пальцем указывает Томилину на дверь расхитителя. Томилин без стука отворяет ее и предъявляет тому удос­товерение. Затворившаяся дверь скрывает от нас их даль­нейшее знакомство.

Тут же в переднюю выскакивает чуткий на неприят­ности уголовник в майке. Один из молодых людей мгно­венно берет его за локти, другие быстро проникают в комнату уголовника. Некоторое время оттуда доносятся возня и галдеж.

– Проверка документов! – тем временем объявляет в передней Пал Палыч.

– Не имею! – поспешно признается Томин.

– Это ваши отселенные жильцы? – спрашивает Пал Палыч Мусницкого.

– Я не обязан каждого знать в лицо, – отрезает тот.

– Ваши документы? – Пал Палыч обращается к тату­ированному.

По замыслу Знаменского происходящая сцена должна быть переломным моментом в поведении Мусницкого на следствии, так что интересует его не столько уголовник, сколько реакция начальника ДЭЗа.

Уголовник прокашливается и медлит с ответом, пе­реживая то, что творится в его комнате. Ему «на помощь» приходит Томин:

– Товарищ начальник, тут у всех только справки об освобождении. Из мест довольно отдаленных.

– На правой руке у гражданина хорошая справка, товарищ подполковник, – замечает придерживающий уголовника молодой человек.

Пал Палыч разглядывает его предплечье и читает: «Я, как дома, в тюрьме. А на воле – в гостях. Но на воле я гость нежеланный». Мать честная, поэзия чистой воды! Что вы в столице-то делаете, «гость нежеланный»?

В беседе с представителями органов (тем более в чинах) уголовник по мере способностей вежлив.

– Ехали мимо, в места проживания… заскочили, – смягчает он свой грубый голос. – Виноваты, подзадержались.

– Почем платили за сутки?

– Чирик.

– По десятке, – «переводит» Томин.

– Кому?

Уголовник дергает подбородком в сторону Мусницкого.

– Хозяину. С-сука! – шипит он ему. – Пришить бы тебя – и абзац!..

Томилин и группа задержания выводят из подъезда уголовника с тремя подельщиками и расхитителя. Подка­тывает милицейский УАЗ, туда препровождают задер­жанных, сотрудники рассаживаются по «Волгам», и ма­шины уезжают.

Вышедшие из подъезда Знаменский, Томин и Мус­ницкий с разными чувствами наблюдают завершение операции.

– Уже полпервого! – восклицает Мусницкий. – Мне надо срочно позвонить!

– Прошу, – говорит Томин, – в машине радиотеле­фон. – Он распахивает дверцу «Волги», привезшей сюда Знаменского, Томилина и Мусницкого, и переговарива­ется с шофером.

– А вы тут что?.. – недоумевает Мусницкий.

– На службе, – улыбается Томин и протягивает ему телефонную трубку.

– Назовите городской номер, вас соединят.

Мусницкий следует инструкции Томина.

– Алло! Секретарь Михаила Самсоныча?.. Леночка, скажите: Мусницкий по срочному вопросу!

Слышен холодный женский голос:

– Михаил Самсоныч велел передать, чтобы вы его впредь не беспокоили. – Отбой, короткие гудки. Мус­ницкий отирает пот со лба. Пал Палыч отбирает у него трубку.

– Ведите в дом, где квартирует дочь Сони Нарзоевой. Тут ближе пешочком.

– Не пойду! – со злобой отвечает Мусницкий. – Я с вами столько времени потерял! У меня совещание!

– Вам больше нет надобности проводить совещания. Теперь беседовать с вами придется нам. Пошли!

Обмякший Мусницкий подчиняется. Они углубляют­ся в жилой массив. Наперерез выруливает «скорая по­мощь». Высовывается женщина в белом халате:

– Где пятое строение? Пятое строение! Рядом яма!

– Ну же! – требует Пал Палыч ответа от Мусниц­кого.

– За тем корпусом налево, – протягивает руку на­чальник.

Они идут в том же направлении, куда уехала «скорая помощь». Вскоре видят людей, толпящихся неподалеку от дома.

– Кто-то упал в яму! – высказывает догадку Пал Палыч.

Мусницкий совсем замедляет ход.

– Федоров! – окликает он чью-то спину.

В некотором замешательстве приближается мордастая личность.

– Что там?

– Мальчик покалечился… два годика…

– Куда матери безмозглые смотрят… – довольно равнодушно начинает Мусницкий, но давится последним словом, потому что в разредившейся толпе видит свою дочь, которая вместе с кем-то помогает женщине-врачу спуститься в яму.

Страшная мысль настигает Мусницкого. Он издает мучительный, какой-то звериный рев и, шатаясь, бежит к яме, обморочно выговаривая:

– Максик… Максик… Максик…

– Его внук?! – оборачивается Пал Палыч к мордастому.

– Да нет, чужой мальчонка… – Тот провожает начальника растерянным взором.

А тем временем Мусницкий попадает в окружение возмущенных людей. Его берут в плотное кольцо, слы­шатся гневные выкрики. Все, что копилось годами, выплескивается сейчас на голову начальника ДЭЗа, люди свирепеют, сжимают кулаки.

Знаменский и Томин переглядываются. Пал Палыч колеблется – не пора ли вмешаться?

– Погоди, Паша, – говорит Томин. – Пусть немного послушает мнение народа!