На всю столовую грохнул раскатистый мужской хохот.
      - Тебе, Лавриненков, повезло! - бросил Амет-Хан с противоположного конца стола. - Передавай сержанта в нашу эскадрилью.
      Норму моего ведомого я поделил с товарищами. А фамилия Остапченко запомнилась всем с первого ужина...
      В Зетах мы встретили Новый 1943 год. 31 декабря весь день вели бои. Сразу после ужина повалились спать: холод и усталость сделали свое дело. Правда, кто-то из наших проснулся около полуночи и вспомнил о приближении Нового года. Зашевелились и остальные. Амет-Хан предложил салютом из пистолетов отметить наступление Нового года и наши фронтовые успехи. Все поднялись. Раздался "салют". От выстрелов потухла коптилка, сделанная из гильзы, отошла дверка печки, и на пол посыпались угли. Кто-то из ребят привел все в порядок, и мы снова тут же уснули.
      А через три дня полк перебазировался в Котельниково, где всего неделю назад находился штаб Манштейна. Настроение у всех было приподнятое: фронт быстро перемещался в направлении Ростова.
       
      Путь на юг
      Война до неузнаваемости изменила знакомые станции, города, села. Было радостно, что мы возвратились в оставленные места. Но радости сопутствовала печаль.
      Я видел Котельниково летом сорок первого года. Белый вокзал, высокие деревья вдоль перрона, широкая сетка путей, а вокруг - множество домиков, утопавших в садах. Таким запомнился этот крупный поселок. Заходя на посадку холодным январским днем сорок третьего года, я обнаружил, что нет больше ни уютного вокзала, ни окружавших его домов...
      На аэродроме нам досталось неплохое наследство от люфтваффе. Добротные бункеры, капониры, сооружения для мастерских и складов, которые мы недавно обстреливали с воздуха, теперь принимали нас в свои стены. Нам пришлось только очистить их от трупов и мусора.
      В полку царило оживление. Фронт нацеливался на Ростов. Немецко-фашистское командование, пребывавшее под свежим впечатлением от сталинградского котла, отводило свои войска и с Кавказа. Ведь советские танки могли и здесь вырваться к Ростову, и тогда Гитлер получил бы в подарок еще одно кольцо.
      Изучая карту боевой обстановки на фронтах, мы, летчики, смело фантазировали и даже разрабатывали планы будущих окружений и прорывов. Но мы помнили при этом, что армия Паулюса еще не капитулировала и что каждый метр родной земли, оккупированной гитлеровцами, предстоит брать с боем.
      Разместившись в Котельниково, полк в первый же день в полном составе полетел сопровождать штурмовиков, бомбивших позиции противника вблизи Сальска.
      Теперь я ходил на задания с новым ведомым - Николаем Остапченко. Ему, понятно, дали не лучший "як". И мотор оказался слабоват, и маскировка машины была нарушена. Другие самолеты были выкрашены белой краской. Этот - известью, а она наполовину осыпалась. Правда, благодаря этому я узнавал своего рябого напарника на любом расстоянии и на земле и в воздухе. А главное, меня радовало то, что Остапченко четко выполнял свои обязанности.
      У нас в полку существовал неписаный закон, по которому определялась пригодность молодых летчиков к боевой работе. Если новичок участвовал в боях в течение недели (а это означало, что он около пятнадцати раз побывал в перепалках) и если его за это время не сбили, он становился равноправным членом нашей дружной семьи. Очень важно было при этом, чтобы ведомый ни разу не отстал от своего ведущего, не бросил его, не позарился на "мессера" или "юнкерса", иногда так заманчиво встречавшихся на его пути. Без соблюдения всех этих требований невозможно было успешно выдержать испытание на зрелость.
      Остапченко отлично выдержал его.
      - Ну как, не страшно встречаться с "мессерами"? - спросил я его после нескольких полетов. - Раньше ведь ты не видел этих машин.
      Николай зашивал комбинезон и отозвался не сразу.
      - Если бы вам было страшно, возможно, и я бы испугался. А так, чего же мне дрейфить? - поднял он на меня полные удивления глаза. - За вашими плечами я чувствую себя как за каменной горой.
      - Но ведь противник атакует сзади, а не спереди?
      - Командир все видит. Если надо будет, выручит...
      А спустя некоторое время Остапченко наконец разговорился.
      - Я ежедневно хожу в небо, и знаешь, Володя, - просто и естественно перешел он на дружеский тон, - мне никогда не бывает страшно. Экзаменов в училище я боялся, а здесь ничего не боюсь. Полет для меня работа, и только. Нужная и важная работа. Нам дали оружие и приказали: ищите и жгите "мессеров". Этим и занимаемся. И если мне только будет разрешено самостоятельно уничтожать их, я буду делать это люто.
      - Ну и характер! - не удержался я, восхищенный его выдержкой.
      Во время одного из боев Остапченко очень близко увидел, как его тезка лейтенант Николай Костырко расстреливал "мессера", как тот загорелся и упал на землю. Когда мы возвратились на аэродром, мой ведомый зашагал в сторонке один и был чем-то удручен. Я подошел к нему.
      - Чего нос повесил?
      Остапенко промолчал.
      - Чем не удовлетворен?
      - Да не в том дело, Володя... Как он сумел так точно? По центроплану, потом по мотору... Снаряды прямо рвали проклятого на части...
      Мне понравилась наблюдательность старшего сержанта, его стремление анализировать увиденное. Мой ведомый жаждал боя и на глазах созревал как боец. Вот только поднакопит опыта, и из него выйдет грозный истребитель...
      В Котельниково почти весь январь нас преследовала плохая погода снегопады, метели, низкая облачность. Этим пользовались летчики немецкой транспортной авиации, имевшие приборы для "слепых" полетов. Из Ростова и Зимовников цепочкой ходили на Сталинград, к своим, "хейнкели" и "юнкерсы".
      Наш полк находился почти за полторы сотни километров от Сталинграда. Но радио и печать регулярно сообщали о ходе завершающих боев советских войск на берегу Волги. Мы хорошо представляли, в какое положение попала армия Паулюса, в каком холодном и голодном котле оказались сотни тысяч солдат и офицеров противника. Но гитлеровцы еще пользовались аэродромами Гумрак, Воропоново, Питомник. О том, что там творилось тогда, довольно правдиво написал спустя много лет полковник 6-й германской армии В. Адам в своей книге "Трудное решение": Наземный персонал аэродрома, санитары и легкораненые первыми бросились к уцелевшим легковым автомашинам на краю аэродрома Питомник, завели моторы и устремились на шоссе, ведущее в город. Вскоре целые гроздья людей висели на крыльях, подножках и даже радиаторах. Машины чуть не разваливались под такой тяжестью. Некоторые остановились из-за нехватки горючего или неисправности моторов. Их обгоняли, не останавливаясь. Те, кто еще был способен передвигаться, удирали, остальные взывали о помощи. Но это длилось недолго. Мороз делал свое дело, и вопли стихали. Действовал лишь один девиз: "Спасайся, кто может!"
      В те же дни Гитлер радировал Паулюсу: "Запрещаю капитуляцию!" Между прочим, последняя радиограмма Паулюсу от фюрера, принятая в Сталинграде, гласила: "Поздравляю Вас с производством в фельдмаршалы..."
      Находясь в Котельниково, наш полк помогал защитникам Сталинграда - мы перехватывали транспортные самолеты, которые летали по маршруту вдоль железной дороги.
      Однажды над нашим аэродромом расступились облака, образовалось большое окно. В этом просвете показались немецкие самолеты, шедшие за облаками. Шестаков немедленно поднял несколько "яков". Каждому из нас удалось подловить по "хейнкелю". А Алелюхин, Амет-Хан, Борисов, Королев, Ковачевич, Дранищев и Тарасов сбили тогда по нескольку фашистских самолетов. Но вскоре- "юнкерсы" и "мессершмитты" все реже стали встречаться в этом районе: немецко-фашистское командование перенесло свои базы за Дон, далеко на запад...
      Красная Армия успешно громила гитлеровские полчища. Это вызывало не только огромный подъем. Кое у кого из фронтовиков начинала кружиться голова, бывали случаи ослабления дисциплины. Это неприятное явление не обошло и наш полк. Ничем иным не объяснишь одну из наших котельниковских неудач. Стоит и сейчас сойтись двум-трем ветеранам, как они принимаются горячо обсуждать памятный для всех нас бой того периода.
      В архивных документах об этом сказано, что 10 января 1943 года восемь Як-1 под командованием Шестакова вылетели на прикрытие своих войск. Выполняя поставленную задачу, они встретили группу "юнкерсов" и атаковали ее. В погоне за противником участники вылета потеряли своего ведущего - подполковника Шестакова. Возвратившись домой, никто не мог сказать, где потеряли ведущего, в том числе и его ведомый - старший лейтенант Ковачевич, а подполковник Шестаков вел бой с тремя Ме-109, вследствие чего его самолет был подожжен. В этом бою впервые за всю войну Л. Л. Шестаков получил ранение...
      Я не участвовал в вылете и о том, что случилось, узнал от товарищей.
      Семь "яков" приземлились без командира полка. Летчики перебирали перипетии боя, вспоминали детали, а когда речь заходила о подполковнике Шестакове, разводили руками. Каждый доказывал, что занимался преследованием своего "мессера". Вывод напрашивался сам собой. Мои боевые друзья, в том числе и командир эскадрильи Ковачевич, бросились в погоню за самолетами противника, забыв обо всем. Закон ведения боя был нарушен: ведомые, оставив своих ведущих, тоже начали атаковать врага...
      Печальным был наш ужин, тревожной - ночь. К утру кое-кто уже считал, что командир погиб. И вдруг по телефону сообщили: подполковник Шестаков в госпитале. А вслед за тем над аэродромом появился По-2 с Шестаковым на борту.
      У меня не хватает слов, чтобы описать, как встретил полк своего любимого командира!
      Шестаков медленно прошел на КП и вскоре приказал собрать всех летчиков. Слова его, обращенные к нам, были строги, но справедливы. Много пережил и передумал за эти несколько минут каждый из нас. Все чувствовали себя виноватыми, ведь мы подвели своего командира... Его слова били прямо в душу, и каждый думал о своих ошибках, просчетах, каждый мысленно давал себе клятву на всю жизнь запомнить этот злополучный урок.
      Особенным был наш ужин в присутствии любимого командира! Шестаков, как обычно, начал разговор о боевой работе. Все опустили глаза. Но в словах командира не было больше ни тени упрека. Он делился с нами пережитым.
      Восьмерка "яков" во главе с подполковником так энергично обрушилась на "мессершмиттов", что все разом забыли об опасности, о необходимости поддерживать непрерывную связь между собой. Беззащитные "юнкерсы" веером рассыпались в разные стороны, а наши стали яростно преследовать их. Район патрулирования находился в 180 километрах от аэродрома, местность была мало изучена. Вот почему, когда ведомый командира полка Ковачевич, спохватившись, начал искать своего ведущего, он сразу потерял ориентировку. Восстановить ее удалось нескоро, и Ковачевич пришел на аэродром один.
      А что было с самим Шестаковым? На него набросилось разом несколько "мессеров". И хотя командир полка уже понял, что остался один, он вступил в неравный бой. Используя любую возможность для атаки, Шестаков одного истребителя подбил, а второго основательно повредил. Но в тот же момент подбили и его. Пришлось садиться в степи, на "живот". Гитлеровцы не успокоились и стали совершать заход за заходом, стреляя по неподвижному самолету. Улучив момент, Шестаков отполз в сторону. А "мессершмитты" во время очередного захода подожгли его истребитель. Летчика подобрали бойцы стрелковой части и доставили в госпиталь.
      - Все, товарищи, поправимо, - стараясь подбодрить нас, пошутил командир полка. - Только вот мой реглан так и останется обгоревшим... А жаль - мы неразлучны с Одессы. Теперь нам с тобой, Лавриненков, надо будет вдвоем добиваться замены реглана... Впрочем, это, конечно, к слову. Я верю, происшедшее многому вас научит. Верю, подобное никогда не повторится в полку...
      Я долго не упоминал о Михаиле Баранове, одном из главных асов дней обороны Сталинграда, белокуром юноше, любимце нашего полка. В последнее время Баранов являлся штурманом полка и летал реже. Не потому, что берег себя.
      После тяжелого воздушного поединка над Сталинградом в августе 1942 года, когда Михаил сбил четыре немецких самолета и один таранил, он часто болел. Однажды во время полета судорога свела ногу, и он едва не разбился. Это случилось в середине ноября, накануне наступления. Баранова направили в дом отдыха. Там ему стало хуже, и он попал в госпиталь. Баранов вернулся в полк лишь 15 января 1943 года, когда мы стояли уже в Котельниково.
      Время было суровое, но врачи делали все, чтобы летчик снова обрел крылья. Медицинское заключение, с которым он прибыл в полк, гласило: "Подлежит амбулаторному лечению в части, к полетам временно не допускать".
      Не допускать к полетам... Разве есть что огорчительное для летчика! Ведь он и живет, кажется, лишь для того, чтобы взмывать в небо.
      Особенно трудно было Михаилу еще и потому, что вокруг него все были поглощены боевой работой. Наш командир знал это и все же не уставал повторять: "Истребитель должен тренироваться ежедневно, как скрипач. В нашем деле есть свои тонкости, познать которые можно лишь при условии постоянной тренировки".
      Миша Баранов был летчиком-виртуозом, и, когда после ранения ему запретили полеты, это угнетало его больше, чем болезнь.
      Как удалось ему добиться отмены запрета, осталось тайной. Но однажды он, счастливый, прибежал в общежитие и, разматывая мягкий шерстяной шарф, чуть ли не пропел:
      - Лечу! Лечу, друзья!
      Только много позднее мы узнали: врачи разрешили Баранову немного полетать, чтобы морально поддержать его и ускорить выздоровление. Стоило ли делать это, я не убежден и сейчас. Но, может, я не прав?.. Итак, Михаил поднялся в воздух. Его сопровождали десятки внимательных глаз. Но он очень скоро зашел на посадку, точно приземлив машину: отказал один из приборов кабины. На этом, казалось бы, можно было и остановиться. Однако переубедить Баранова было невозможно, он пожелал подняться в воздух еще раз и получил другой самолет, недавно выпущенный из ремонта, но уже полностью подготовленный к боевым полетам. Михаила выпустили в зону, определив, какие фигуры высшего пилотажа ему можно выполнять.
      Взлетел он вполне нормально, и в воздухе держал себя так, как вел бы себя каждый после длительного перерыва. "Як" послушно покорялся пилоту - он выполнил виражи, боевые развороты, бочки. Потом машина почему-то вдруг накренилась, перевернулась вверх колесами и пошла так, словно летчик готовился выполнить еще одну сложную фигуру.
      В этом положении "як" начал снижаться. Но в решающее мгновение случилось что-то непредвиденное: то ли пилот потерял чувство расстояния, то ли опоздал сделать какое-то необходимое движение. Только "як" со страшной силой ударился о мерзлую землю и тут же взорвался...
      Ко многому привыкли мы за годы войны. Привыкли мужественно воспринимать известия о потерях. Но гибель Михаила Баранова потрясла нас... Спустя три дня полк перебазировался дальше на запад, куда шли войска Южного (бывшего Сталинградского) фронта и вместе с ними - части 8-й воздушной армии.
      На подступах к Ростову мы впервые услышали название речушки Миус, мало кому известной до тех пор. До Миуса уже долетали наши воздушные разведчики. На его западном берегу противник возводил солидные укрепления. Там, на Миусе, кончались следы его отступавших колонн.
      Полк передвигался от аэродрома к аэродрому в направлении Ростова, который вот-вот должны были освободить советские войска.
      Приземлились мы близ степной станицы Большой Орловки, где-то между Доном и Манычем. Зима была в полном разгаре - валил снег, мели вьюги. Полк летал мало - мешала непогода, да и самолетов к тому времени у нас оставалось совсем немного.
      На очередные задания я вылетал с Остапченко в группе на сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков. Николай остался без своего "яка", и ему обычно давали самолет комэска Ковачевича. Это были вылеты с непродолжительными воздушными боями, так как и наши, и фашистские авиабазы располагались далеко от линии фронта.
      Из каждого воздушного поединка мой ведомый выносил все новые впечатления. Когда я спрашивал: "Ну, как, Николай?" - он обычно отвечал двумя-тремя меткими фразами.
      - Грязные, замурзанные "мессеры" похожи на замызганных собак, - сказал Остапченко в тот зимний день. - Белые, а от радиатора до хвоста у каждого тянется масляная полоса.
      - Когда это ты успел рассмотреть такие детали?
      - Да сегодня... Метрах в пятнадцати - двадцати от меня пронеслись двое.
      - И ты не стрелял?
      - Не имел права. Для этого надо было отвернуть в сторону и оставить тебя без прикрытия.
      - Вижу по всему: пора выводить тебя на удар.
      Вывести молодого летчика на удар, обеспечив ему успешную первую атаку, дело серьезное. В нашем полку, например, служило не так уж много начинающих истребителей. Их вводили в строй постепенно и умело. Особенно хорошо делал это Алексей Алелюхин. Однажды он полетел с группой, в которой было два молодых соколенка. Бой для наших завязался выгодно - фашистские бомбардировщики разбрелись, и их атаковали раздельно. Молодые летчики подбили "юнкерса", но он все продолжал лететь. Увидев это, Алелюхин передал по радио своим ученикам:
      - Разойдитесь-ка, ребята. Попытаюсь наглядно показать, как надо бить гадов!
      Новички отвернули в стороны. Алексей Алелюхин проскочил мимо них к "юнкерсу" и приблизился к нему строго в створе его киля. А затем так точно полоснул очередью, что вражеский бомбардировщик вспыхнул, как факел...
      Наступление Красной Армии не остановили ни морозы, ни метели. Авиация, часто меняя свои базы, двигалась вслед за фронтом. Всего по нескольку дней находился наш полк на аэродромах близ Сальска и Зернограда, в тех самых местах, которые я в 1941 году облетал как инструктор Черниговского училища.
      Здесь и узнали мы радостную новость: 268-я истребительная авиационная дивизия, в которую входил наш полк, была преобразована в 6-ю гвардейскую истребительную авиадивизию. На вечере, устроенном в честь этого события, заместитель командира полка по политической части гвардии подполковник Николай Андреевич Верховец тепло говорил о командире полка гвардии подполковнике Герое Советского Союза Льве Львовиче Шестакове и о начальнике штаба майоре Викторе Семеновиче Никитине, под чьим началом полк прошел трудный путь отступления от западных границ до Волги и сейчас вместе с наземными частями доблестной Красной Армии взял старт к победе.
      Затем замполит огласил фамилии ветеранов полка: Асташкина, Елохина, Куницы, Маланова, Полоза, Рыкачова, Серогодского, Топольского, Тимофеенко, Шилова, Череватенко, а также тех, кто прославился в битве на Дону и на Волге. Среди них были: Баранов, Алелюхнн, Королев, Амет-Хан Султан, Головачев, Карасев, Ковачевич, Борисов, Дранищев, Бондаренко, Сержантов и многие другие. Некоторых летчиков из этой славной когорты уже не было в живых, но в полку свято чтили их память, не забыли их отвагу и мужество.
      Добрым словом помянул в тот день замполит инженеров и техников, обеспечивших своим самоотверженным трудом успешную боевую деятельность полка. Были названы Спиридонов, Бутов, Фетисов, Карахан, Моисеев, Ляпунов, Зюзин, Косак, Юдин, Кацен и еще многие.
      Взволнованно говорил Верховец о командирах и политработниках, об авангардной роли коммунистов и комсомольцев, о славных боевых традициях, по которым живет и воюет полк, о предстоящем наступлении.
      Я слушал замполита и благодарил судьбу, что привела меня в наш полк, сроднила с его замечательными людьми.
      Все мы гордились своим замполитом. Он был для нас образцом человека, офицера, коммуниста. Требовательность и строгость органично сочетались у него с сердечной заботой о людях, с безграничным вниманием к ним. Действовать на земле и в воздухе по его образцу означало быть в числе лучших. Мы и стремились к этому, побуждаемые умными советами, наставлениями замполита.
      Николай Андреевич Верховец обладал удивительным даром: он безошибочно определял душевное состояние каждого своего питомца, знал наши мысли, мечты, тревоги и потому всегда находился рядом с тем, кому требовалась моральная поддержка или дружеское участие.
      Порой мы удивлялись: откуда у замполита столько энергии, как ее хватает на все и на всех? Ведь он летал, как каждый из нас, вместе с нами участвовал в воздушных боях. К вечеру после полетов мы иной раз валились с ног от усталости. А Верховец как ни в чем не бывало продолжал заниматься делами. Обойдет стоянку, на которой хлопочут авиаспециалисты, готовя к следующему дню самолеты, поговорит с каждым, выяснит, все ли в порядке, накоротке соберет техников и механиков, расскажет, как действовали сегодня летчики, незаметно перейдет к событиям на нашем фронте и других фронтах, не забудет помянуть добрым словом тружеников тыла, вспомнит о международных событиях.
      В столовой Николай Андреевич появлялся, как правило, когда летчики заканчивали ужин. И тут тоже подполковник Верховец не упускал возможности побеседовать с нами, назвать имена наших отличившихся наземных боевых помощников. Осведомленность замполита поражала нас: он всегда и все знал.
      А какой пример высокого летного мастерства и взаимной выручки в бою подавал он нам! Все хорошо знали, как в одном из напряженнейших боев, когда у Шестакова отказало оружие и командир полка попал в опасную ситуацию, Верховец выручил его из беды. Он сбил "юнкерса", однако сам был тяжело ранен. Потеряв сознание, Николай Андреевич штопорил до самой земли. Он пришел в себя, когда гибель казалась неминуемой, но огромным усилием воли вырвал машину из штопора и благополучно привел ее на соседний аэродром.
      Вот каким был наш замполит!..
      Штабы уже планировали наше перебазирование в Ростов. Мы тоже прослышали об этом и жили хорошими предчувствиями. И вдруг, незадолго до начала боев за освобождение Ростова, в один из зимних дней всех летчиков нашего полка собрали и увезли в знакомый волжский тыловой город.
      На этот раз мы увидели на заводском аэродроме длинные ряды модифицированных, поблескивающих на солнце Як-1. Когда разрешили осмотреть самолеты, мы быстро заметили приятные новшества в их конструкции. На всех машинах была установлена вполне современная, усовершенствованная радиоаппаратура. Срезанный гаргрот{4} значительно улучшал обзор задней полусферы. Предусмотренный конструкторами стопор заднего колеса - "костыля" облегчал управление машиной на земле.
      Такой самолет был для нас, истребителей, настоящим подарком. Полк, вооруженный новыми "яками", отправился догонять наступающие части.
       
      Ростовская весна
      14 февраля 1943 года был освобожден Ростов, а через четыре дня мы приземлились на тамошнем аэродроме.
      Зима стояла холодная, многоснежная, ветреная. Авиагородок встретил нас воем метели и черными стенами сгоревших зданий. Сотни ростовчан, кое-как одетых, обутых, расчищали стоянки для самолетов, разбирали кирпич на подступах к уцелевшим частям домов, засыпали и утрамбовывали воронки.
      Штаб полка обосновался в одной из комнат разрушенного аэропорта. Нас, летчиков, разместили в ближайшем пригородном поселке.
      В течение нескольких дней все мы занимались обезвреживанием снарядов и мин, брошенных противником, и обнаружили огромные запасы пороха. Кое-кто из ребят, шутки ради, стал устраивать опасные "фейерверки".
      Один из таких "фейерверков" увидел командир полка. Но его приближение вовремя заметили не в меру разрезвившиеся летчики и все, как один, скрылись. На месте "преступления" он застал только Николая Остапченко, который случайно подошел туда ради интереса.
      - Что здесь творится? - строго спросил Шестакон.
      - Фейерверк, товарищ подполковник, - спокойно ответил старший сержант.
      - А где же "фейермахеры"? - пошутил Шестаков.
      - Разбежались, товарищ подполковник.
      - Понятно. Но вы-то почему стоите? - строго взглянул командир на невозмутимого Остапченко.
      - Даже сам не знаю...
      - Не знаете? В следующий раз будете знать. Пять суток ареста! Можете идти!
      Но первым ушел сам командир полка. Расстроенный Остапченко так и остался на месте, не ведая зачем. Когда товарищи подбежали к Николаю и стали расспрашивать, о чем беседовал с ним Шестаков, старший сержант замахал на них руками и только сердито выпалил:
      - Пять суток ареста... Прощай мое офицерское звание!
      Отчаяние Остапченко было понятно однополчанам. У нас уже знали, что в штаб армии послано наконец представление на присвоение ему офицерского звания. Остапченко заслужил это - он сбил вражеский бомбардировщик и безукоризненно выполнял обязанности ведомого. Но хорошо знали также крутой характер Шестакова. Ему ничего не стоило повернуть это дело вспять.
      ...Фронт стабилизировался - гитлеровские войска заняли оборону по реке Миус. Южнее Ростова они удержались на линии Батайск - Ейск и дальше - перед Таманским полуостровом. Южный и Закавказский фронты, сомкнув фланги, остановились, ослабленные продолжительным наступлением.
      Мы летали малыми группами на перехват вражеских бомбардировщиков и парами - на разведку. Маршруты впервые пролегали над морем.
      Поехали осмотреть город. В автобусе выяснилось, что многие хорошо знают Ростов. Шестаков после боев и Испании служил в Ростове командиром эскадрильи. Александр Карасев сразу заменил нам экскурсовода - он помнил все улицы и кинотеатры: перед войной здесь учился, здесь оставалась и его любимая девушка Надя. Услышав об этом, командир полка разрешил Карасеву ненадолго задержаться в городе.
      Вечером весь полк облетела новость: Карасев разыскал родителей Нади. Узнал, что их дочь уже возвратилась из эвакуации и работает в райкоме комсомола. Но увидеться в тот день им не пришлось: девушка вместе с молодыми ростовчанами помогала расчищать аэродром... Наш товарищ был счастлив, предвкушая встречу, и все мы искренне радовались за него...
      Ранняя южная весна вступала в свои права: длиннее становились дни, небо было ясным, безоблачным. Воздушные бон над Приазовьем принимали все более ожесточенный характер. Изгнанные с огромной территории юга, фашистские захватчики будто лишь теперь, с приходом тепла, до конца поняли, что им больше не видать богатств Северного Кавказа, не пользоваться урожаями степей и садов Кубани и Дона, и с бешеным ожесточением принялись бомбить южные города и железнодорожные станции.
      Особенно доставалось Батайску. Именно на этой станции сходились эшелоны с резервами, вооружением и горючим для фронта, непрерывно поступавшие с железнодорожных линий Баку - Грозный - Ростов и Сталинград - Ростов. Весной 1943 года немецко-фашистское командование бросило сюда почти столько авиации, сколько в свое время бросало на Сталинград. Над Кубанью в то время стояла относительная тишина, и немецкие бомбардировщики с аэродромов Крыма, Донбасса, даже из Днепропетровска косяками тянулись к Батайску.
      Не случайно в марте 1943 года на нашем аэродроме не раз звучал тревожный приказ, обращенный к летчикам, находившимся в воздухе и на земле: "Все - на Батайск!", "Все - на Ростов!"
      В один из мартовских дней произошел, например, такой случай. С юго-востока из-под солнца показалось около семидесяти немецких бомбардировщиков. Шли они группами по 10-15 самолетов с интервалом в одну-две минуты. Причем шли на различных высотах - от 1500 до 3500 метров. А над каждой группой "юнкерсов" или "хейнкелей" кружили две-три пары истребителей.
      Появление вражеских самолетов наши обнаружили своевременно. Сообщение о массированном налете подняло с различных аэродромов почти всех советских истребителей, находившихся в районе Ростова.
      Наш полк взлетел по сигналу одним из первых. Подполковник Шестаков передал в эфир свой боевой клич: "Все - на Ростов!" Начальник штаба Никитин выслал по тревоге на поддержку основной группы самолеты, остававшиеся на земле. Истребители, находившиеся в воздухе и выполнявшие другие задачи, тоже немедленно повернули на Ростов.
      Бой вспыхнул сразу в нескольких местах. Решающим для нашего успеха было то, что острие фашистской армады сломалось о наше сопротивление. Фашистские асы надеялись эшелон за эшелоном пройти над важными объектами и по очереди высыпать на них бомбы. Но ситуация сложилась так, что им пришлось отказаться от своего плана. Наши истребители так решительно напали на "мессеров", что те вынуждены были обороняться.
      После нашей молниеносной атаки рухнули первые сбитые "мессершмитты". В этот момент еще одна группа гвардейцев нанесла второй удар по ведущей девятке "юнкерсов" (это была одна из тактических новинок, придуманных и осуществленных Шестаковым). В результате был сбит ведущий "юнкере", и тут же загорелись еще три. А те, кто все же приблизился к Ростову, сразу поняли, что у нас все подготовлено к встрече: над городом уже вертелся огромный клубок. Сбросив бомбы куда попало, "юнкерсы" разворачивались и срочно ложились на обратный курс.
      Неудача разъярила врага. На следующий день над Ростовом снова появилось несколько десятков бомбардировщиков, прикрытых истребителями. Теперь группы были больше, интервалы между ними тоже. Воздушная армада врага шла на город точно с запада.
      Словно пытаясь сквитаться за неудачу, которая постигла их накануне, фашистские истребители вели себя исключительно активно. Они забирались на высоту, яростно нападали, делали все, чтобы не подпустить нас к своим бомбардировщикам. Нужны были немалая отвага и риск, чтобы пробиться сквозь заслон и нарушить строй "юнкерсов" и "хейнкелей".
      И все же гвардейцы нашего полка и на этот раз сорвали все планы врага, не дали ему осуществить бомбежку важных объектов - Батайска, ростовского вокзала, аэродрома.
      Воздушный бой истребителей на сей раз был особенно упорным и затяжным.
      Только после того как в небе над Доном взорвался их пятый самолет, фашистские истребители, израсходовав горючее, ушли на запад. В тот день в результате атак только нашего полка противник потерял четыре самолета.
      За ужином Шестаков сделал обстоятельный разбор двух последних боев, а в заключение особо подчеркнул, что, судя по всему, мы и впредь будем встречаться с крупными силами неприятеля.
      Так оно и было в действительности. Особенно трудным оказался для нашего полка день 25 марта. Он запомнился нам навсегда.
      День этот выдался по-настоящему весенний, с голубым небом и высокими белыми облаками. С утра было тихо, пригревало солнце. Только вчера над Батайском побывало 60 вражеских бомбардировщиков. Они зашли на город с различных направлений, намереваясь положить все бомбы на железнодорожный узел. Однако наши истребители сломали тактическую схему налета. Враг и на этот раз просчитался. Но мы предчувствовали: Батайску грозит новая беда.