Глава 21

ОЧАРОВАННЫЙ, ОКОЛДОВАННЫЙ…

Ресторанный вечер набирал обороты. Появились музыканты — скрипач и два гитариста. Публика потянулась танцевать.

За столиком остались сам Гринько и господин Лейно.

— Так я надеюсь, Петр, что никаких недоразумений не будет? — осведомился предприниматель, называя Гринько, который по возрасту годился ему в отцы (если не в деды), на западный манер — просто по имени.

Петру Ивановичу эта западная мода абсолютно не нравилась. Однако следовало считаться с реалиями нынешней жизни. Человек, заплативший очень крупную сумму за прохождение определенного решения в областном правительстве, имел право обращаться к чиновнику так, как ему хотелось.

— Разумеется, Вы можете быть абсолютно спокойны. Вопрос будет обсуждаться достаточно скоро. Но я успею провести работу с членами правительства.

— Итак, аренда на девяносто девять лет? Земля под аренду отводится корпорации «Глобус»? — еще раз уточнил финн.

— Вы можете быть абсолютно спокойны, — повторил Гринько, не сводя глаз с Даши, покачивающейся в такт мелодии в объятиях председателя вышеупомянутой корпорации.

Медленный танец позволял во всех подробностях рассмотреть фигуру девушки. Фигура у нее была прямо-таки итальянская: полная грудь, тонкая талия, развитые бедра, длинные ноги идеальной формы, хотя и с крепкими мышцами спортсменки.

— Какая очаровательная девушка! — вздохнул Гринько.

— Она вам нравится? Возьмите ее себе, — простодушно ответил Юхо Лейно.

— Да-а? А президент «Глобуса»?

Лейно поднял на Петра Ивановича недоуменный взгляд светлых глаз.

Неужели старый дуралей не видит, что это обыкновенная «ночная бабочка»? Девка по вызову. Черт его знает, где подцепил ее зиц-председатель. Одно можно точно сказать: не на улице. Для этих целей существовал набор определенных телефонов.

"И что эта старая калоша, то есть Петр Иванович Гринько, запал на обычную шалашовку? — недоумевал про себя Лейно. — Впрочем, «обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад», — процитировал в уме финн, учившийся в русской школе и не успевший забыть Пушкина, несмотря на право наций на самоопределение.

Юхо Лейно, разумеется, и ведать не ведал о том что стройная брюнеточка является для Петра Ивановича идеалом женской красоты.

— О, президент не обидится, — улыбнулся Лейно. — Даша просто его старинная приятельница. Не больше того.

— Да-а? — обрадовался Гринько.

«Конечно да, — ухмыльнулся про себя Лейно. — То, что она просто подруга, — за версту видать. Все равно как я — ирландский сеттер. Но если у старикана что-то встало именно на эту пугану, фирма не возражает. Подарим деду маленькую радость».

— Музыка смолкла. Гости вернулись к столу.

Юхо отозвал президента «Глобуса» в сторонку, затем обратился к Гринько:

— Мы на минуту спустимся в бар. Вы не возражаете, Петр Иванович?

Гринько не возражал. Более того, обрадовался. Подозвав скрипача, заказал мелодию, опустив в его карман зеленую бумажку.

— Следующая песня посвящается Даше, — провозгласил музыкант, чуть поклонившись де-вушке.

— «Очарована, околдована, с ветром в поле когда-то повенчана…» — мягким баритоном вполголоса запел один из гитаристов.

— Вы позволите вас пригласить? — вновь охрипшим голосом спросил Дашу Петр Иванович. Даша, разумеется, позволила.

В просторной трехкомнатной квартире Петра Ивановича Гринько звучала с магнитофонной ленты все та же мелодия. «…Отчего же ты плачешь, красавица, или мне это только чудится?» — вопрошал хрипловатым голосом певец.

Петр Иванович неуклюже топтался с возвышавшейся над ним Дашей, стараясь попадать в такт и нежно прижимая девушку к себе.

Несмотря на обкомовское прошлое, предполагавшее широкие возможности, Петр Иванович не был пресыщен женским вниманием. Во-первых, всю свою прошлую жизнь он прожил на третьих ролях, будучи вечным третьим помощником комсомольских, а затем и партийных вожаков. Конечно, и ему перепадало от пирога, но что перепадало? Если говорить о женщинах, в те времена не было нынешней вседозволенности. И досуг комсомольских вожаков, а затем и партийцев зачастую скрашивали комсомольские богини, далеко не все из которых соответствовали вкусу Гринько. К тому же по табели о рангах ему доставались именно третьесортные богиньки. Конечно первый, да и второй секретари баловались и с эстрадными дивами. Но опять-таки «давеча не то, что таперича», — если переиначить поговорку. Петр Иванович прекрасно помнил, как связь всесильного в городе первого со звонкоголосой пампушкой привела певичку прямиком в колымскую филармонию. А самому первому стоила множества пренеприятных объяснений с Москвой.

Во-вторых, связям с женщинами препятствовала скандальная и ревнивая до патологии супруга Петра Ивановича. Так что в этом смысле шестидесятитрехлетний Гринько был человеком нереализованным. Впрочем, и в других смыслах тоже.

Когда энергичный и властный Евгений Юрьевич Беседин, бывший второй секретарь обкома, под началом которого Гринько ходил около десятка лет, пропихнул его в правительство Ленинградской области, Гринько воспринял это как партийный наказ. И первое время так и жил, как под присягой, — беспрекословно выполняя волю Беседина. Но молодому финскому парню со смешной фамилией Лейно удалось разбудить в Гринько давно уснувшее честолюбие, объяснить, что каждый человек сам себе хозяин. Что он, Петр Иванович, занимающий высокую должность, представляет самостоятельный интерес для деловых партнеров и может проводить собственные решения через областное правительство.

Беседину, поправлявшему в прекрасном далеке пошатнувшееся здоровье, и в голову не могло прийти, что Петруша вдруг начнет вести собственную партию.

Однако Беседин, как известно, уже три месяца отсиживается на Лазурном берегу. А он, Петруша, остался в городе. А оставшись, вдруг почувствовал собственную значимость. Вечная третья скрипка получила шанс вести сольную партию. Чувство было непривычным и очень приятным. Теперь уже вокруг него кружились иностранные партнеры, ищущие алчным взором, чего бы еще урвать в растерзанной ими стране.

Вот хоть и финны, прикрывающиеся зарегистрированной в Москве корпорацией «Глобус» с собственным зиц-председателем. Как его хоть фамилия-то?

Митюхин. Вот и они хотят взять землю в аренду. Хотят? Пусть берут. Заявлено-то, что берут для строительства порта. То есть на благо города. Конечно, никакого порта не будет. Им этот порт нужен с точностью до наоборот. То есть совсем не нужен. Заморозят стройку, и все дела, это ясно. Но если землю получит Беседин, разве Гринько получит хоть маленький кусок пирога? Как же! Разве что крошки. А финны обещали ему по-настоящему большие деньги. Половина из которых уже, кстати, выдана.

И Гринько осмелел настолько, что послал Евгения Юрьевича к черту.

Правда, через посредника. То есть Петр Иванович как бы воскликнул: «Я взбунтовался!» Прямо как в кино, честное слово!

Впрочем, в данный момент мысли Гринько были сосредоточены не на делах, а на высокой стройной девушке, которую он держал в своих объятиях. Девушке своей мечты.

Супруга Петра Ивановича находилась в санатории, дочь давно жила отдельно, и ничто сейчас не могло помешать ему наслаждаться жизнью. Петр Иванович опасался лишь одного: как бы его немолодой организм не подвел в самый ответственный момент. Но организм как будто подавал сигналы боевой готовности, и Гринько еще крепче прижал к себе Дашу.

— Ой, Петр Иванович, мне пора домой! — испуганно воскликнула девушка, как бы только сейчас увидев массивные напольные часы с маятником. — Уже одиннадцать, ужас! Мама будет ругаться.

— Как? — ошеломленно воскликнул Гринько. — Дашенька, неужели вы покинете меня? Я вас не отпущу, как хотите. Умоляю вас, не уходите, — жалобно бормотал он. — Я всю жизнь мечтал именно о такой, как вы. Я просто умру, если вы не останетесь, — с жаром добавил он.

Горе Петра Ивановича было глубоко и неподдельно. Даша смягчилась.

— Ну хорошо, — чуть помедлив, промолвила она. — я позвоню домой, скажу, что заночую у подруги. Только…

Девушка замялась, опустила ресницы:

— Вы, пожалуйста, выйдите на минуту… Понимаете, неудобно при вас лгать…

— Конечно, конечно, моя радость, — торопливо проговорил Гринько, чуть не до слез растроганный таким целомудрием.

Пощелкав кнопками телефона, Даша отрапортовала четким, деловым тоном:

— Через час высылайте машину.

Когда Петр Иванович, излучавший влюбленность всем своим существом, возник на пороге комнаты, девушка сделала в его сторону страшные глаза, призывая таким образом к молчанию, и проворковала в телефонную трубку:

— Спокойной ночи, мамочка. Целую.

Взмах ресниц в сторону Гринько.

— Все в порядке, — с улыбкой доложила она Петру Ивановичу.

Совершенно счастливый Гринько сел рядом с Дашей, робея, словно школьник.

— Знаете что, Дашенька, давайте выпьем на брудершафт! — предложил он, вспомнив, что после брудершафта положен поцелуй.

Даша застенчиво улыбнулась и согласно кивнула. Гринько взялся за наполненный бокал и продел его через Дашин локоток. Не отрывая взгляда от удлиненного лица с опущенными ресницами, Петр Иванович едва пригубил напиток и припал к влажным вишневым губам.

Поцелуй длился долго. Петр Иванович никак не мог оторваться, Даша едва не задохнулась.

— Вы… вы замечательно целуетесь, — промолвила она чуть слышно.

— Да? — задохнулся теперь уже Петр Иванович. — Но почему — «вы»? Скажи мне «ты», — забормотал он, припадая жадным ртом к ее шее, спускаясь вниз, пытаясь расстегнуть блузку.

— Подожди, подожди, Петруша, — смеялась Даша, уворачиваясь от его поцелуев.

— Почему подожди? Я не хочу… Я ждал тебя всю жизнь…

Петр Иванович шумно сопел. Пуговки выскальзывали из дрожащих неуклюжих пальцев.

— Да постой же! Я перемазала тебя помадой. Так смешно! Подожди секунду, я достану платок.

Вмиг оказавшись на другом конце дивана, девушка открыла сумочку и ахнула:

— Смотри, я забыла отдать Роману грибы!

С этими словами Даша достала небольшую баночку, действительно наполненную грибами.

— Какой Роман, какие грибы? — бормотал ошалевший от страсти Петруша.

— Ах, ну Роману Митюхину! Президенту «Глобуса». Он мой давний приятель.

И очень любит маринованные грибы, которые готовит моя мама. Я специально для него принесла. Но ты так внезапно меня украл, что я совершенно о них забыла!

— Да черт с ними, с грибами, иди ко мне! — взмолился Петр Иванович.

— Давай съедим их. Я хочу, чтобы ты попробовал. Очень вкусно, правда!

— Господи, да не хочу я твоих грибов! Ну что ты меня мучаешь? — почти прорыдал Гринько. Даша вдруг опустила голову:

— Понимаешь, я не могу так сразу… Я должна к тебе привыкнуть. Хоть немного. Ну съешь один грибок, пожалуйста! Мне так хочется, чтобы тебе понравилось. — Она подняла на него серьезные карие глаза.

«Бред какой-то, — подумал Петр Иванович, но почему-то не смог отказаться. — Какая трогательная дурочка!» — подумал он еще.

— Хорошо, но только одну ложку.

Даша радостно захлопала в ладошки, отвинтила крышку. Петр Иванович подцепил ложкой красивый белый грибок, немедленно проглотил склизкую массу, не чувствуя вкуса, мечтая лишь о том, чтобы с проклятыми грибами было наконец покончено.

— Вкусно, правда? — голосом милой шалуньи спросила Даша.

— Все, хватит, — прохрипел Петруша, срывая с нее блузку, юбочку, путаясь в ее застежках, крючках и петлях, чувствуя, что еще немного — и он не выдержит, желание разорвет его.

Но когда одежды пали и обнаженная Даша предстала перед ним, стыдливо улыбаясь и, по обыкновению, опустив ресницы, бедный Петруша почувствовал, что ничего не сможет. Он был попросту раздавлен ее совершенством, он и пальцем не смел к ней прикоснуться.

Даша взяла ситуацию в свои руки. Все так же стыдливо улыбаясь, она ловко раздела Петра Ивановича, легонько опрокинула его на диванные подушки и по-спортивному технично овладела товарищем Гринько.

Петр Иванович крепко прижимал к себе молодое, тугое тело, вдыхая аромат мягких густых волос. «Боже, какое счастье на старости лет! Разведусь, женюсь на этой милой девочке, увезу ее за границу…» — думал Петр Иванович.

Однако вслух Гринько произнес другие слова:

— Какое счастье, что завтра воскресенье. Не надо идти на работу. Ты ведь будешь со мной весь день, да, солнышко?

— Да, милый. Спи, ты устал, — откликнулась Даша.

Петр Иванович не заметил нетерпения в ее голосе. Через минуту он спал, счастливо улыбаясь. Сон, однако, был тяжелым, с неприятными видениями. Петр Иванович пытался проснуться, на секунду открыл глаза и увидел Дашу — абсолютно одетую, протирающую мягкой тряпочкой бокал. Хотел пожаловаться, что ему очень нехорошо, но Даша вдруг раздвоилась, и уже две Даши полировали все той же тряпочкой сервировочный столик. Петр Иванович отчаянно попытался соединить двух девушек в одну, но странная пелена заволокла обе фигурки, и он провалился в глубокую черную, словно бездонная яма, дурноту.

…Через двое суток, уже во вторник, встревоженная молчанием телефона, проведать Гринько примчалась дочь. Отец лежал на диване без движения. На сервировочном столике стояла полупустая бутылка шампанского, одинокий бокал и банка грибов.

В тот же день Петр Иванович Гринько умер в одной из клиник города. Он оставался в сознании до последней минуты, но обстоятельства последнего в своей жизни ужина скрыл и от дочери и от врачей.

На похоронах присутствовали члены областного правительства, а также бывшие товарищи по партии. Публика чуть слышно переговаривалась, обсуждая внезапную смерть.

— Бред какой-то! Умереть от ботулизма! Как в глухой деревне!

— Врачи говорили, что такой интоксикации давно не видели. Говорят, банка с грибами, что на столе стояла, была буквально нашпигована микробами.

Известно ведь, что грибные консервы — прекрасная среда для возбудителя ботулизма. И по телевизору каждое лето предупреждают. Как его угораздило?

— А что вы хотите? Жена отдыхать отправилась, дочь забросила.

Захотелось чего-нибудь вкусненького, домашнего. Вот и хватанул грибов. У бабульки какой-нибудь купил, возле метро… По крайней мере, так дочь говорит.

Теперь уж не узнаешь.

— Но, может быть, это… — Нет, в квартире все в порядке. Ничего не пропало. И отпечатков никаких, криминалисты работали, уж поверьте мне.

— Какая нелепая, ужасная смерть. А мог бы жить и жить…

Провожающие покойного с укоризной поглядывали на вдову — пожилую женщину с неприятным узкогубым лицом, словно именно ее отъезд в санаторий был причиной нелепой смерти супруга.

Впрочем, в определенном смысле так оно и было.

…Господин Лейно получил печальное известие уже в Хельсинки. Срываясь на фальцет, он орал в телефонную трубку на президента корпорации «Глобус»:

— Мы потеряли свое лобби! Кто будет проводить нужное нам решение?

Пропали деньги! Время! Где ты взял эту б…, с которой уехал старикан?

— Но я всегда заказываю девушек в одной и той же фирме, никогда никакого криминала… Это приличное агентство. Я сейчас же туда позвоню, все выясню. Не может быть, чтобы девка была замешана в его смерти, — лепетал Роман.

— Звони! Немедленно!

Однако в петербургском агентстве интимных услуг, которым пользовался Митюхин, ответили, что высокой брюнетки с итальянской фигурой и русским именем Даша у них никогда не было.

— Вы сделали заказ, это мы прекрасно помним. У нас ведется строгий учет. Вы еще просили Машу, которую заказываете обычно. Но Маша на больничном.

Мы обещали подобрать вам другую девушку, верно?

— Ну да. Она и приехала.

— Кто приехал? Мы никого к вам не отправляли. Минут через пятнадцать после первого звонка позвонил ваш компаньон и отменил заказ.

— А… Кто же? — спросил Роман и положил трубку.

Глава 22

ТАЙНЫЕ ПОРОКИ

Член областного правительства Демьян Викентьевич Ямалаев аккуратно открыл входную дверь, зажег свет. Уютное потайное гнездышко манило мягкими драпировками, приглушенными тонами ковров, изысканными бронзовыми лампами в виде младых полуобнаженных пастушков и пастушек. Демьян Викентьевич предпочел бы видеть вокруг себя одних пастушков, но таковых ламп обнаружить в антикварных лавках пока не удалось.

Проверив содержимое холодильника, Демьян Викентьевич остался доволен.

Приходящая домработница, кандидат технических наук, выражаясь слогом вояк, выполняла поручения четко, без замечаний. Были обнаружены баночка маринованных миног (Ямалаев обожал миноги) и сочных испанских маслин (любил Ямалаев и маслины). Повертев в руке банку паюсной икры, член правительства остался доволен и икрой. Маркировка указывала, что продукт наисвежайший. Никаких излишеств, но все, что необходимо для легкого ужина, призванного укрепить члены, не вызывая тяжкой осоловелости. Скромно стояла в двери бутылка виски. В морозильной камере обнаружилась формочка с разноцветными кубиками льда.

Несколько видов натуральных соков. Никакого пошлого шампанского — непременного атрибута любовных свиданий примитивных гетеросексуалов. Радовала глаз роскошная рыночная клубника и крупная, цвета багряного заката, черешня. Ямалаев представил себе, как положит тугую ягоду в рот и раздавит ее в поцелуе о пухлые, молодые губы…

Возникшая в воображении картина так возбудила Демьяна Викентьевича, что он даже застонал слегка и отправился в ванную. Зеркальные стены ванной комнаты многократно повторили во всевозможных ракурсах довольно ладную фигуру мужчины сорока двух лет, образование высшее гуманитарное, из семьи хореографа и… И все.

Просто из семьи хореографа. Поскольку мама Демьяна Викентьевича никогда не работала. А в основном плакала. Причину постоянных маминых слез Демьян Викентьевич осознал много позже, став юношей. И тогда он поклялся себе, что его собственная жена никогда не узнает о тайных пристрастиях своего супруга.

Конечно, он собирался жениться, как же еще? Разве можно было лет двадцать тому назад хоть намеком выдать свою нетрадиционную ориентацию? Действовала статья в кодексе. Сколько их, жертвами павших в борьбе роковой? Одна лишь фамилия Параджанов чего стоит. И Демьян Викентьевич, поворачиваясь под тугими водяными струями, как молитву, начал перечислять про себя знаменитые имена. Попалась ему на днях замечательная книжка «Другой Петербург» — о геях высшего света. От Петра Первого, который, оказывается, тоже жил с Меншиковым. До наших дней. Есть чем гордиться. Таланты. Тонкие, изысканные люди. А кто среди натуралов? Одни водопроводчики Сидоровы и дворники Галнутдиновы.

Демьян Викентьевич, еще раз с удовлетворением оглядев себя в зеркала, растерся жестким махровым полотенцем, облачился в роскошный шелковый халат с кистями, взял с полочки флакон. Во влажном воздухе ванной распространился запах дорого парфюма.

Нужно позвонить домой. Спокойствие семьи — превыше всего. Ямалаев опустился в низкое кожаное кресло.

— Тамарочка? Добрый вечер, родная. Как там у вас? Все в порядке? Где Степан? Ну почему ты отпускаешь его на эти ужасные дискотеки? Там черт знает что происходит! Наркотики, девки. Ну как я могу не беспокоиться? Вы для меня — все. Ну хорошо, не буду. Нет, родная, я задерживаюсь. Мы заседаем. Готовим вопрос к согласованию. Да, милая. Устал ужасно. Ложись спать, не жди меня. Если что-нибудь экстренное, звони на «трубу». Целую.

Спи, моя радость, усни, улыбнулся Ямалаев. Он прошел на кухню, плеснул в квадратный стакан виски, добавил льда. И так, со стаканом в одной руке и трубкой в другой (следует упомянуть, что депутат курил трубку), Демьян Викентьевич прохаживался по устланной коврами комнате. Как хорошо быть членом правительства! Лучше работы я вам, синьоры, не назову, насвистывал Ямалаев некогда популярный мотивчик.

И то верно. Разве сопоставить его прежнюю жизнь, жизнь ректора одного из гуманитарных вузов города, с его нынешней жизнью? Что было там? Бедность и порок. Причем бедность лезла изо всех дыр, а порок приходилось тщательно маскировать. Что здесь? Бескрайние права, неограниченные возможности.

Ограниченные, конечно. Но ему, Демьяну Ямалаеву, хватает. В одночасье малогабаритная трехкомнатная квартира в спальном районе Петербурга сменилась тоже трехкомнатной, но по площади соизмеримой с каким-нибудь небольшим европейским государством. Да еще в историческом центре города. На Мойке. Почти по соседству с Пушкиным. Ну а где же еще жить члену областного правительства?

Не в Подпорожье каком-нибудь, право слово! Появилось и вот это уютное гнездышко, о котором знает глупая наседка Тамара. Появились деньги.

За принятие решений, лоббируемых теми или иными группами, можно получать такие комиссионные, что годовой оклад ректора покажется смешным недоразумением. Впрочем, что об этом говорить? Многочисленные газетные аналитики давно разложили все по полочкам. Назвали вещи своими именами.

Проследили на многочисленных примерах растворившиеся в воздухе миллионы долларов. И что? И ничего. Как говорит славный малый, партнер по игре в теннис, депутат городского законодательного собрания Димка Огибин, — чернь все съест.

И это правда. Вот он, Ямалаев, пьет свой дринк в своей потаенной квартирке, ждет своего мальчика и ничего не опасается.

При мысли о юноше сладкое волнение вновь поднялось от чресел вверх, к самому горлу, перехватило дыхание. Пора приготовиться к визиту.

Ямалаев сервировал низкий столик с черной стеклянной столешницей.

Разложил по хрустальным вазочкам припасенную снедь. Открыл банку с икрой, приготовил тосты. Выложил на блюдо ягоды. Бутылка виски, сок в высоком графине.

Лед достану позже, когда он придет, подумал Демьян Викентьевич.

В этот момент запиликала трубка сотового. «Что это? Неужели дома что-нибудь? Как некстати. Отговорюсь чем угодно», — лихорадочно соображал депутат на пути к журнальному столику.

— Але? — голосом максимально занятого человека бросил он.

— Господин Ямалаев? — утвердительно поинтересовалась трубка.

Демьян Викентьевич узнал голос и ответил ледяным тоном:

— Что вам угодно? По какому праву вы пользуетесь этим номером? Откуда он вам известен?

— От верблюда. Ну что, Ямалаев, Родину продал? За сколько?

— Как вы смеете? Я немедленно…

— Молчи и слушай. Неделю тому назад ты встречался с финским бизнесменом Юхо Лейно. Он предложил тебе десять тысяч баксов за решение вопроса об аренде земли под нефтетерминал в пользу фирмы «Глобус», за которой стоят финны. У вас там должно быть голосование по этому вопросу. И ты, милый, согласился. Я разговаривал с тобой пару дней спустя, просил тебя голосовать за финансовую группу «Малко». А ты цинично продал Родину чухонцам за какие-то паршивые десять тысяч.

Намек на то, что он, Ямалаев, продешевил, заставил его продолжить разговор.

— Как вы смеете так разговаривать со мной? За фирмой «Малко» стоит Евгений Юрьевич Беседин. Его нет не только в городе, но и в стране. Он за границей. Вы что, представляете его интересы? Кто вы такой?

— Я представляю свои интересы. Но они совпадают с интересами фирмы «Малко».

— Так дела не делаются. Нас никто не знакомил. Я понятия не имею, с кем разговариваю. Если вы серьезный человек, вы должны быть представлены людьми, которым я доверяю. Вы должны сформулировать ваши предложения. Четко, осязаемо.

— То есть ты спрашиваешь, сколько я тебе за это заплачу? Вообще не заплачу. Нисколько. Ты у нас не бедный. Только смотри, голубь, как бы чего не вышло.

— Бред какой-то. Серьезные люди переговоров в подобном тоне не ведут. С какой стати вы вообще мне тыкаете? Вы что, угрожаете мне?

— Предупреждаю. Вы недавно первого вице-губернатора хоронили, так?

Товарища Гринько. Светлая ему память.

— Вы… Вы что? Я сейчас же позвоню в милицию! Черт знает что творится!

Наглый шантаж!

— Семью твою жалко.

— Что-о? Вы просто недоразвитый идиот! Я скажу сейчас, что согласен голосовать за Беседина. Или не согласен. И что? Вы поверите мне на слово?

Вопрос будет рассматриваться через месяц. Если за это время вы не убедите меня в целесообразности вашего предложения, я…

— Мы тебя убедим, голубь, — проникновенно произнес голос.

Ямалаев швырнул трубку. Мерзавец? Надо будет завтра же связаться с МВД.

Черт знает что творится! Какой-то хулиган шантажирует члена правительства! За десять минут до свидания! Сволочь. Наглая сволочь! Все сбил. Все настроение.

Ямалаев отключил сотовый, швырнул трубку на столик. Плеснув в стакан виски, попытался воссоздать прежний настрой — сладкую негу, возвышенное томление… Взгляд депутата упал на багряные ягоды черешни. Вот! Вот оно!

…Три дня тому назад возле дома, где депутат жил своей официальной жизнью, медленно брел вдоль набережной Мойки стройный юноша с лицом и поступью молодого греческого бога, с изогнутыми дугой вишневыми губами. Юноша был полностью погружен в себя. Ямалаев увидел его из окна своей квартиры на втором этаже. Увидел и застыл. Онемел. Он следил глазами за стройной юношеской фигурой с развернутыми плечами, за гордой посадкой головы. Он не помнил, как оказался на улице, как заговорил с юношей. Он был словно в бреду. Они встретились в кафе вечером следующего дня. А нынче юный греческий бог должен был явиться сюда.

Раздался звонок, и Ямалаев, обмирая от нахлынувших чувств, бросился к двери.

Глава 23

С ХАНКИ НА ГЕРУ, С ГЕРЫ НА ХАНКУ

Подвал старого трехэтажного дома в одном из районов Староподольска выглядел сухим и довольно чистым. Для подвала, разумеется. В центре обширного низкого помещения стоял фанерный ящик, накрытый некогда белой, а нынче грязно-серой тряпкой. Вокруг на таких же пустых ящиках сидела группа молодых людей. Совсем молодых — от шестнадцати до восемнадцати. Лелька и Санек были среди них самыми старшими. На ящике с тряпицей стоял керогаз, на нем кастрюлька. В настоящий момент керогаз был уже выключен. Саня заглянул в кастрюльку:

— Ништяк. Можно начинать. Он ввел иглу в Лелькину плечевую вену.

Сидевшие вокруг ребята колотились мелкой дробью, не сводя с иглы мутного взгляда. Смотрели, как кровь заполняет двадцатикубиковый шприц.

— Пережимай, — скомандовал Санек невысокому парнишке.

Тот закрутил жгутом шелковый платок на тонкой Лелькиной руке, Саня выпустил жидкость в кастрюльку с вязкой массой на дне. Снова набрал полный шприц — теперь уже из кастрюльки. Лелька тем временем крепко держала жгут выше торчавшей из вены иглы.

— Ништяк. Можно по вене пускать. Лелька первая.

Компания молча кивнула единым движением голов. Лелька ослабила жгут.

Несколько пар глаз жадно следили, как разведенный кровью наркотик перетекает в ее вену.

— Теперь мне давай! Меня по-черному кумарит, — прохрипел парнишка, только что выполнявший роль ассистента.

— Ну давай.

Парень подставил локтевой сгиб. Четкая, еще не изуродованная тромбами вена показывала, что колется он совсем недавно. Та же игла вонзилась в руку, часть темной жидкости перетекла в новую вену…

— Теперь я, Санек!

— Нет, я!

— Санек, мне сначала!

Саня вонзал иглу в подставленные руки, ноги. Одному «старослужащему» ввел иглу под язык — остальные вены восемнадцатилетнего парня «сгорели» под героином.

— Все, ништяк! Лелька, давай теперь мне.

Санек начал расстегивать джинсы. Лелька, с уже расширенными зрачками, двигалась медленно, с трудом выполняя нужные манипуляции.

— Давай шевелись! Поплыла, да? А я?

В закрытую дверь подвала постучали условленным стуком.

— Вводи, гадина! Убью, — прошипел Санек. Сидевшая на корточках Лелька вытащила наконец иглу, шлепнулась задом на пол и рассмеялась.

— Открывайте, — разрешил Саня. Кто-то поднялся, загребая ногами, двинулся к входу, отодвинул толстый шест, подпиравший дверь изнутри.

— О, Хорек заявился, — хихикая, доложил он остальным. — А ты. Хорек, чуть не опоздал. Саня, там ему чего-нибудь осталось? Ты гляди, как его бьет-то, как его колбасит-то!

Компания радостно хохотала.

— Башли на бочку — и вперед! И вправду кумарит тебя, Хорек. Ну иди сюда, маленький! — откликнулся, посмотрев на вновь пришедшего, Санек.

Вошедшего, нескладного парня с непропорционально маленькой головой, действительно трясло.

— Вы, это… Ширяетесь, да?

— Нет, ботанику учим, — давясь смехом, сострила Лелька, все так же сидя на полу.

— Я… это…

— А мы — то! А мы — конь в пальто!

— Слышьте, я кровь позавчера сдавал. Из военкомата опять привязались.

— Я сейчас тоже сдала, — все не унималась Лелька, — вон, в кастрюльку.

— У меня СПИД нашли, — выдохнул парень. Сообщение было сопровождено новым взрывом хохота.

— СПИД не спит! — провозгласил Саня.

— Вы что, не слышите, придурки? Вы же тоже все здесь кололись. Я думаю: чего они прицепились с этой кровью? Раз сдал, второй сдал. Позавчера третий раз взяли. И все вроде как из военкомата. А сегодня меня докторица наша обрадовала.