Глава 7

ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ

Над кухонным столом разливался мягкий свет настенного светильника, скрытого желтым абажуром. Лена поглядывала в окно. Сквозь тюль занавески мерцали окна противоположного дома. Разделявший их проспект был слишком широк для того, чтобы чувствовать себя невольным свидетелем чужой жизни, а с другой стороны создавал ощущение некоего единения с незнакомыми людьми. Вот и там, в доме напротив, сидят вечерами на кухне, пьют чай, разговаривают. Значит, ты не один во вселенной.

Лена с Виктором очень любили поздние вечерние часы.

Кирюша — типичный жаворонок: встает чуть свет, но и ложится рано. Едва раздаются позывные вечерней программы «Время», свекровь уходит в свою комнату знакомиться с последними новостями, и уже через минуту по квартире разносится ее звучный, прямо-таки мужской храп. Костик тоже посапывает в своей постели — жаворонок не жаворонок, просто птаха Божья. Как и все дети, впрочем.

Так думала Елена, помешивая в кастрюльке пахучее варево.

— Ну что, колдунья, когда снадобье готово будет?

Витька встал, подошел к жене, заглянул через ее плечо в кастрюльку, как бы мимоходом погладил русые волосы. Елена варила глинтвейн. Особых роскошеств молодая семья позволить себе не могла ввиду скудности семейного бюджета, но бутылку сухого вина — для Елениного горячего (и горячительного) напитка — да пару бутылок пива для Витюши — эти траты бюджет выдерживал. Иногда можно было себе позволить. Они иногда и позволяли.

— Как у тебя волосы хорошо пахнут. — Витя склонился к ее невысокой фигурке.

Кончилось это тем, что убежавшее вино с шипением растеклось пенной шапкой по плите.

— Витька, проклятый! Опять! Все из-за тебя!

— Ну и пусть! — откликнулся муж, одной рукой отодвигая кастрюльку, другой — прижимая к себе гражданку Калинину.

— Ну и пусть, — согласилась с Галкиным легкомысленная гражданка.

Глинтвейн убегал каждый раз, потому что каждый раз происходило одно и то же: Лена смотрела, смотрела за кастрюлькой… А коварный Галкин отвлекал ее своими поцелуями. Так было и сейчас.

— Все, хочу вина! — отстранилась Елена.

— Пьянычка, — констатировал муж, пытаясь продолжить прерванное занятие.

— А сам? От кого сегодня спиртным попахивало?

— Я полагаю, препирательства здесь неуместны, — оскорбился Галкин. — Я был при исполнении. Общался с депутатом. А это очень вредная работа, требующая последующей разрядки. И зачем только наш главный придумал этот газетный сериал про депутатов! И зачем только я за это взялся?

— Это же твой профиль — политики.

— К сожалению. Но сердце мое далеко от свинцовых мерзостей нашей жизни… Да ты не слушаешь меня, — пригляделся к жене Галкин.

— Я? Я слушаю. Давай рассказывай, весь вечер терпел. Кого ты там нынче допрашивал? Кто из народных избранников на сей раз обнажил свою гнусную сущность?

Супруги переместились за стол. Витька отхлебнул пива. Елена — своего горячего компота, как называл глинтвейн Галкин. Но едва Витька раскрыл рот, дверь комнаты распахнулась и в коридор вылетел Костик, бросился в туалет. Лена кинулась следом за сыном.

— Котенька, что с тобой? — послышался ее испуганный голос.

— Мама, мне плохо, — жалобно ответил Костик.

— Витька, он весь горит! — крикнула Лена. Ночь была бессонной. Приступы рвоты мучили мальчика до самого утра. Лена металась от постели сына на кухню, рылась в аптечке, неслась обратно. Виктор бестолково путался под ногами, и перепуганная Лена то и дело покрикивала на ни в чем не повинного мужа. По сигналу боевой тревоги поднялась Кирюша.

— Надо вызывать «неотложку», — решила Лена. — У него температура тридцать девять.

— Ага. Мальчонку тут же в бараки какие-нибудь упрячут, — высказалась свекровь. — Погоди, Елена, не мельтеши.

Оценив обстановку, Кирюша, не обращая внимания на плач Костика и причитания Елены, заставила мальчика выпить два литра кипяченой воды с марганцовкой, затем, когда желудок был промыт до состояния новорожденности, сунула Котьке несколько таблеток активированного угля. В задумчивости полководца, оценивающего ход битвы, проследила, чтобы таблетки «прижились» в захворавшем организме. Убедившись, что уголь делает свое дело, заварила каких-то трав и по ложечке стала поить мальчика горячим отваром. После чего обтерла его водой с уксусом. Костика переодели в сухое белье, переменили постель. В шесть утра он заснул безмятежным сном.

— А ты говоришь — «неотложка», — буркнула свекровь, дотронувшись до прохладного лба ребенка, и тут же повалилась на соседнюю постель. Через минуту комнату вновь оглашал богатырский храп.

— Как хорошо, что есть Кирюша, — едва промолвила Лена, обессиленно рухнув на кухонную табуретку.

— А чего это было? — ошарашенно спросил Виктор.

— Откуда я знаю? Отравление какое-то.

— Чем? Он и не ужинал толком. Кашу гречневую есть отказывался, помнишь?

А ты его заставляла.

— Господи, его не заставишь — он вообще ничего есть не будет!.

— Не кричи.

— Не буду. Слушай, может, это в садике? Надо позвонить кому-нибудь из его группы.

— В семь утра? Кому?

— Ну… Воспитательнице-то я могу позвонить? Хотя бы для того, чтобы сказать, что Костик сегодня в садик не придет. У нее рабочий день в восемь начинается. Так что должна уже встать. В конце концов, я имею право знать, кто отравил моего ребенка?

Елена решительно потянула с подоконника аппарат и телефонную книжку.

— Але? Доброе утро. Извините, пожалуйста, можно Светлану Николаевну попросить? — стараясь быть любезной, проговорила Елена.

— Кто это? — грубо спросил мужской голос.

— Вы извините за ранний звонок, это мама Кости Станицкого из ее группы.

Я хотела…

— Света в больнице, — отрывисто бросил голос.

В трубке раздались короткие гудки.

Любительница фасолевого супа Светлана Николаевна, а для мужа Света-Светочка-Светуля, вернулась после работы со страшной головной болью. То и дело накатывала и разливалась по телу одуряющая слабость. Нелепо выпирал вперед обычно плоский животик.

«Фасоли переела, от этого и метеоризм, — ругала себя образованная Светочка. — А слабость от чего? И голова болит? Может, я беременна?» — подумала она.

Предположение было тут же высказано мужу, вернувшемуся из очередного рейса, водителю-дальнобойщику Ленчику.

Ленчик бессмысленно вылупил глаза и принялся обцеловывать свое сокровище. Но Света от объятий уклонилась, застонала и поплелась к дивану.

Татьяна Борисовна, мама Ленчика, с неодобрением наблюдала эту сцену.

Тоже мне, принцесса на горошине! А этот-то, сыночек единственный, носится вокруг нее, как щенок полоумный. «Вот если бы я захворала, вокруг меня бы так не носился», — распаляла себя мама. Она ревновала сына к невестке и в сердцах ушла на кухню.

— Мама, Светочке плохо! — сообщил Ленчик, возникая на пороге.

— Чего это? Вроде не перетруждается, — ехидно ответила мама.

— Она, может, того… Беременная.

— Вот как? Это что, точно?

— А что? Что ты губы-то поджимаешь? — окрысился сын, ставя на плиту чайник. — Мы в законном браке. Нам уже по двадцать два года. Я зарабатываю…

— А ничего! Прежде чем детей заводить, пригляделся бы, любит ли она тебя…

— Опять двадцать пять! Когда ты уймешься? — рявкнул сын.

Он молча заварил в кружке чай и вышел из кухни.

Татьяна Борисовна прикусила губу. Вечно она не сдерживается, а толку?

Только отношения с сыном портятся. Надо молчать и терпеть. А что, собственно, терпеть? Ее никто и не обижал. Просто материнское сердце страдало от безоглядной любви единственного сына к этой профурсетке. Ведь с четвертого класса влюблен! С того момента, как Света переехала в их район и оказалась на одной парте с сыном. Ребята смеялись над ним — уж больно откровенной была влюбленность мальчика. И портфель ее носил, и уроки за нее делал. А та только носом крутила. Известно, как девчонки к одноклассникам относятся. Никак. За людей не считают. И у этой кавалеров было не счесть. Все из старших классов. А Ленчик убивался не на шутку. Едва руки на себя в десятом классе не наложил. Это когда у Светки роман с футболистом был. Затем сына забрали в армию, и Татьяна Борисовна даже радовалась. Думала, забудет девчонку. Куда там! Только вернулся, тут же к Светке и побежал. А у той — полное кораблекрушение. Футболист бросил.

Из пединститута выперли по причине неуспеваемости.

Через два месяца свадьбу сыграли. Это она с горя за моего Ленчика вышла, с привычной обидой думала Татьяна Борисовна. Разве она его ценит? А парень-то орел! Сколько сейчас молодых людей без работы болтается? А он при специальности, дальнобойщиком вон пристроился. Деньги в дом приносит. Не пьет, не курит. А она…

— Мама! — раздался отчаянный крик сына. Татьяна Борисовна бросилась в комнату молодых.

Света лежала на диване. Она была непривычно бледна. Под глазами залегли глубокие тени. Живот женщины поднимался плотным курдючком, словно беременность имела уже как минимум шестимесячный срок. Глянув на свекровь, Света бессвязно заговорила:

— Мама! Хорошо, что ты пришла! А Гриша где? Пусть придет, хорошо, мамочка? Завтра надо Любочку встретить. Она звонила, что приезжает. Только как я пойду? У меня голова болит. И червяк внутри. Я его вижу. Большой такой…

Надо его покормить. Нет, не надо. Пусть сдохнет! Только тогда и я умру, мамочка! Что же делать? Он уже в мозгу сидит, видите? Позовите .Гришу! Я проститься хочу! О-о-о, голова! Голова! Дайте что-нибудь!

— Светуля! Ну что ты? Что с тобой? — чуть не плача, крикнул Ленчик.

— Гриша, это ты? Как хорошо, что ты пришел! А я умираю совсем!

Татьяна Борисовна попятилась к дверям. Невестка никогда не называла ее «мамой». Никогда в их доме не произносилось имя проклятого футболиста. Любочкой же звали Светланину тетю, которую похоронили полгода назад.

— Их уже много, Гриша! Они все ползают по мне! Господи, противно как! И голову сжимают! И живот! Больно, Гриша! Как мне больно! Прогони же их. Гадины скользкие, убирайтесь! — диким голосом закричала Света и потеряла сознание.

Глава 8

ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ

Спустя неделю руководитель отдела здравоохранения администрации одного из крупнейших районов города проводил совещание совместно со специалистами районного центра санэпидемнадзора. Докладывал главный эпидемиолог района:

— Итак, на сегодня можно заключить, что вспышка купирована. За прошедшие дни не зарегистрировано ни одного нового случая. Однако итоги весьма печальны, и позволю себе еще раз их напомнить: в детском саду номер шестьдесят шесть девятнадцатого апреля зарегистрированы массовые желудочно-кишечные заболевания. Пострадали пятьдесят детей средней и старшей групп. К счастью, среди детей летальных исходов нет. Заболевания продолжались в среднем около четырех-пяти дней. Сопровождались лихорадкой, многократной рвотой, симптомами общей интоксикации. Несколько детей были госпитализированы. В настоящее время их состояние удовлетворительно. Клинические проявления болезни у детей позволяют думать о сальмонеллезе.

Совершенно другая картина наблюдается среди взрослого персонала.

Заболели восемь человек. Тяжелейшая клиническая картина, напоминающая брюшной тиф. Следует особо отметить, что заболевания не поддаются обычной антибиотикотерапии. Вчера от перфорации кишечника и развившегося вслед за тем перитонита погибла воспитательница средней группы Светлана Чернова, двадцати двух лет. Кроме того, не установлена причина вспышки. Бактериологические посевы остатков пищи, фекалий, исследования сыворотки крови больных ничего не дали.

Возбудитель не типируется. Семейных вспышек не зарегистрировано, что позволяет думать о заражении именно в детском саду. Персонал связывает заболевание с употреблением в пищу фасолевого супа. Исследовать остатки супа не удалось — работница пищеблока вылила его. Видимо, различия в тяжести клинических проявлений болезни и связаны с разной инфицирующей дозой возбудителя. Дети, как известно, суп едят неохотно, что подтверждают и воспитатели. А взрослые поели от души.

— Вячеслав Павлович, провели ли вы обследование повара детского сада на бактерионосительство? — спросил кто-то из зала.

— Увы, нет.

Пожилой эпидемиолог снял очки, потер лицо, продолжил:

— Здесь вообще странная картина. Повар, молодая женщина, исчезла на следующий день после начала вспышки. Родственники утверждают, что она уехала к подруге. Адреса якобы не знают. Я вообще в полном шоке. Я впервые вижу такую вспышку. Это что-то из времен Первой мировой войны. У Черновой по клинической картине был настоящий брюшной тиф. Опрос персонала показал, что в супе…

— Благодарю вас, Вячеслав Павлович, — перебил эпидемиолога руководитель районного отдела здравоохранения. — Коллеги! Этим делом занимается районная прокуратура. В интересах тайны следствия…

— Так что все-таки было в супе? — послышались вопросы из зала.

— Прошу тишины! — грозно прикрикнул главный. — Наша задача — обеспечить проведение противоэпидемических мероприятий.

— Как же мы можем обеспечить, если не владеем всей информацией? — пискнул кто-то из работников санэпидемслужбы.

— Как? Молча! — рявкнул главный. — Работать надо, а не демагогию разводить!

— А кто разводит-то? — уже чуть слышно выдохнул зал.

— Кто не работает, тот и разводит! — отрезал главный. — Итак, прошу ответственных лиц обеспечить проведение всего комплекса противоэпидемических мероприятий, включая следующие: детский сад номер шестьдесят шесть закрыть.

Провести полную дезинфекцию помещений. Провести повторное исследование на бактерионосительство всех детей, посещающих данный сад, а также персонала.

Продолжить наблюдение за больными и контактными лицами. Организовать трехкратное фагирование контактных лиц брюшнотифозным бактериофагом.

Обеспечить…

Ответственные лица молча записывали указания.

В квартире Черновых готовили поминальный стол. Со дня смерти Светы-Светочки-Светули прошло девять дней. Приехали одноклассники. Из детского сада, где работала Светлана, пришла едва оправившаяся от болезни медицинская сестра Зинаида.

Ленчик молча расставлял на столе поминальную снедь, добросовестно приготовленную мамой, молча откупоривал бутылки, молча курил на балконе. Он вообще замолчал после смерти жены. Он никак не мог соотнести могильный холмик на Южном кладбище со своей любовью к Свете. Любовью, которая должна была хранить и беречь жену от всякого дурного глаза, от бед и обид. Но не сохранила, не сберегла… «Я ее мало любил, — думал Ленчик, нарезая колбасу. — Я ее мало любил. И ничего мне от нее не осталось…»

— Давайте выпьем за Светочку, вечная ей память! Уж как я ее любила! Как родную дочь! Уж какая была умница, пусть земля ей будет пухом! — с чувством произнесла Татьяна Борисовна.

Ленчик коротко глянул на мать и молча выпил. Застолье началось, как и полагается подобным застольям, тихо и печально. Но постепенно, по мере выпитого и съеденного, молодые люди, преобладавшие за столом, задали поминальному торжеству иной, отчаянно-веселый тон.

— А помните, как Светка на фоно шикарно играла?

— Ну! А голос какой у нее был! Ей вообще в актрисы нужно было идти!

Если бы не Гришка…

Ленчик вышел на балкон. Щелкнул зажигалкой. Ему невыносимо было слушать эти слова, отделявшие от него Свету-Светочку-Светулю.

— Леня, у тебя сигаретки не найдется? — услышал он женский голос.

За спиной Ленчика возникла очкастая Зинаида. Ленчик протянул пачку, ощутил неприятный запах больницы, все еще исходивший от девушки, и опять затосковал по своей медовой Светуле — Ее отравили, — без предисловий промолвила Зинаида.

— Кого?

— Свету. И меня. И всех нас. В супе этом фасолевом ампула была какая-то. Разбитая.

— Что? — ахнул Ленчик.

— То. К поварихе нашей, Катьке, в тот день хахаль приходил. В пищеблок.

Уж не буду тебе рассказывать, чего они там делали, а только я потом пришла Катьке спину спиртом смазывать, она о конфорку спину сожгла…

— Что ты несешь? При чем тут?..

— А при том! Катька потом говорила, что это я ампулу в суп уронила. А у меня в медпункте таких ампул сроду не было. Это ампула не от лекарства была!

Что я, лекарств не видела? И Катька эту ампулу раньше не видела, это точно! Я ж за ее лицом наблюдала! Видела, как она осколки в руках крутила, ничего не понимала. А потом Катька исчезла. На следующий день. С чего бы? А я по своим каналам медицинским знаю, что у нас вроде как брюшной тиф был. Я-то суп мало ем, вот легче всех и отделалась. И Катька не ела — она гормонами насытилась, у нее сперма из глаз лилась. А Света две тарелки съела.

— Кто? Кто приходил? Кто к вам приходил? — закричал Ленчик, ухватив Зинаиду за ворот блузки.

— Пусти! — захрипела девушка. — Мишка приходил, дружок Катькин. Они там на плите трахались. Она сама рассказывала. А кастрюля рядом стояла, она сама рассказывала. А Мишкина куртка на кастрюле лежала.

— Где он? — выдохнул Ленчик.

— Мишка? Откуда я знаю? Я и фамилии его не знаю. И никто не знает.

Катька с ним на танцах познакомилась. Он спецназовец, понимаешь? Мало ли какие у них задания, понимаешь? И какими средствами они пользуются, кто знает, а? — округлила глаза Зинаида.

— Я его должен найти! Если это правда, то, что ты говоришь… Я должен…

— У меня его фотография есть! — вспомнила Зинаида. — Он к нам в детсад на Восьмое марта приходил. Цветов принес, шампанского. Он вообще добрый, Мишка этот. Мы тогда сфотографировались все вместе. Групповой портрет в интерьере детсада. Ленчик, я, может, все придумала, но я никакой ампулы в суп не кидала, честное слово! Девчонки наши все вповалку в больницах лежат. А Катька говорила, что это я… Меня уже следователь вызывал. А я что? Я ни при чем…

— Молчи! Молчи! Где у тебя фотография эта?

— Дома.

— Леня, куда ты? — вскричала Татьяна Борисовна, с ужасом глядя, как сын уволакивает из квартиры неказистую очкастую девицу.

Глава 9

ТЕРАКТ

Начальник РУВД одного из самых обширных по территории районов города полковник Алексей Васильевич Зверев потянулся в широком служебном кресле всем своим крупным телом. Полковник приближался к шестидесяти, но был еще ого-го.

Высокий, статный, с тронутыми сединой густыми русыми волосами и отменным сибирским здоровьем. Он еще раз поиграл мышцами, зевнул. Первый рабочий день после недельного отдыха давался с трудом. Собственно, с делами на сегодняшний день было покончено — выслушаны доклады подчиненных, подписаны необходимые документы, — можно было бы и домой. Но следовало еще доложиться начальнику городского управления внутренних дел — прибыл, дескать, товарищ генерал-полковник.

Но «главный» и сам отсутствовал. Находился на совещании у губернатора.

По сообщению секретаря, должен был вернуться из Смольного в конце дня. И просил всех руководителей РУВД оставаться на рабочих местах.

Значит, разнос какой-нибудь очередной предстоит, вздохнул Зверев.

— Вера Григорьевна, чайку принеси мне, голубушка, — пророкотал полковник в селектор.

Помешивая ложечкой крепчайший чай с лимоном, Алексей Васильевич с удовольствием прокрутил в памяти события прошедшей недели.

Он ездил на юбилей к отцу. Старику стукнуло восемьдесят. Люди в Сибири живут долго. Собралась почти вся семья: трое сыновей, две дочери, невестки, зятья. Внуки, правда, не приехали. Они, молодые, крутятся, им некогда. Да и то сказать, вся молодая поросль фамилии Зверевых разметалась по заграницам. Кто в Америке, кто в Европе. До Сибири далеко. Дочка самого Алексея Васильевича училась в Пенсильванском университете. Вытянешь ее оттуда, как же. Впрочем, и супруга полковника от поездки отказалась:

— Мне, Лешенька, эти прелести деревенские не по возрасту.

По косметичкам шляться — это ей по возрасту, а свекра поздравить — нет.

Дура баба. Впрочем, без нее даже лучше. Оттянулся вволю. Где еще можно пить ведрами чистейший маманин самогон, лопать мешками знаменитые сибирские пельмени, париться до одурения, выскакивать нагишом на снег, кидаться в братовьев снежками, снова нырять в темный жар истопленной по-черному баньки и выходить на белый свет трезвым, как стекло, и слабым, как новорожденный младенец? Чтобы поспать часок-другой и начать все сначала. Да еще успеть потискать темным вечером в той самой баньке молодую, сладкую соседскую бабенку.

Где еще может так расслабиться начальник РУВД одного из крупнейших районов Санкт-Петербурга? В Европе какой-нибудь? Да на черта нам эти Европы? Лучше деревенской бани, да пушистого белого снега, да сибирских пельмешек ничего на свете не изобретено.

Так Алексей Васильевич думал первые три-четыре дня пребывания в отцовском доме. А затем начинало тянуть обратно, в свое начальничье кресло, к делам своим тяжким. Опять же деньги-то кто зарабатывать будет? Пушкин? А деньжищ только на доченьку Иришку уходило немерено. Не говоря уж о собственной супруге, которая гонялась за ушедшей молодостью с остервенением борзой, спущенной за зайцем. Дура баба.

Как увидит по телику какую-нибудь диву эстрадную в своих годах, так прямо заходится вся: чего это, мол, я так же похудеть не могу? Жрать надо меньше, вот чего. Нет, жрать она здорова. А ты, Лешенька, заплати то за гербалайф, то за «кремлевские таблетки», то за тайские снадобья. А потом еще за наряды от каких-то, там кутюр, которые должны ее излишества телесные закамуфлировать. Закамуфлируешь, как же. А потом дай денег на поездку к дочери на два-три месяца. Но это была почти единственная, пусть и внушительная статья расходов, против которой Зверев не возражал. Баба с возу — кобыле легче.

Мысли полковника были прерваны звонком белого телефонного аппарата.

Этот номер прямой связи, минуя секретаря, знали немногие. Алексей Васильевич решил, что звонит начальник ГУВД. Правильно, семь часов вечера — вернулся с совещания, самое время головную боль у подчиненных вызывать.

Однако звонил не генерал, а районный прокурор Свиридов:

— Алексей Васильевич? Приветствую вас. Вернулись? Как отдохнули?

— Без замечаний, — довольным голосом пророкотал Зверев. — Категорически приветствую! Что новенького?

— Как сказать? Ничего такого уж особо нового нет. По сравнению с приключениями генерального у нас тут вообще тишь да гладь.

Зверев хмыкнул.

— Но одна неприятность все же имеется. В шестьдесят шестом детсаду массовые заболевания. Есть смертный случай. Умерла одна из воспитательниц.

— А вы при чем?

— Вот пытаемся определить, при чем мы или нет. Со слов персонала их там отравили всех. Якобы в супе ампула какая-то была.

— Какая ампула? С чем?

— Это и неизвестно. Ни супа, ни ампулы не осталось. И повариха исчезла.

Ищем, но пока безрезультатно.

— Вот как? Что-то мне мои бойцы ничего об этом не докладывали.

— Этим делом мы занимаемся.

— Это что же, теракт? — пошутил Алексей Васильевич. — Повариха, часом, не из чеченок?

— Абсолютно русская. А вот дружок у нее — неизвестно кто. Меня тут муж покойной достал уже — найдите, мол, этого парня. У нас ведь в стране теперь каждый если не врач, то следователь. Начитаются детективов, боевиков насмотрятся — и давай версии выстраивать. Вот у молодого вдовца есть версия, что ампулу дружок поварихин принес. Парень, похоже, малость тронулся. Однако, поскольку он и фотографию этого самого дружка принес, следует все же информацию отработать. Сотрудницы детсада дают показания, что поварихин дружок не то спецназовец, не то омоновец. Для женщин это одно и то же, вот и разберись с ними. Фамилии никто не знает. Я фотографией пока не занимался. Ждал твоего возвращения. Сейчас пришлю к тебе следователя с этим снимком. Глянь, вдруг опознаешь. Чушь, конечно, но все-таки…

Через полчаса следователь районной прокуратуры положил перед Зверевым любительский снимок. Среди принаряженных девушек сиял белозубой улыбкой коренастый крепыш. Глянув на фото, Зверев мгновенно вспотел.

— Три стакана чая выпил, аж пот прошиб, — объяснил полковник молодому следователю.

Повертев карточку в руках, полковник решительно произнес:

— Нет, это не наш боец. Не было у нас такого. У меня память на лица хорошая. А вообще оставь-ка мне эту фотографию, я еще уточню, — небрежно добавил он.

Едва за прокурорским работником закрылась дверь, Алексей Васильевич взялся за трубку спутникового телефона:

— Але, Олег? Где Грибов? Неделя, как сменился? Понятно. Ладно, отбой.

Еще позвоню. Он опять пощелкал кнопками:

— Степаныч? Немедленно разыщи Грибова. Слетай к нему домой. Если там пусто, подними досье, отработай всех его друзей-подружек. Из-под земли достань!

Через двое суток Звереву поступил телефонный звонок с одной из конспиративных квартир.

— Грибов здесь, — коротко проинформировала трубка.

Зверев тотчас же покинул кабинет, сообщив секретарше, что нынче уже не вернется.

— Машину подавать? — спросила Вера Григорьевна.

— Не надо, голубушка. Пешком пройдусь. Голова что-то болит. Давление, видно…

Двери квартиры невзрачной пятиэтажки открыл мужчина лет под пятьдесят с крупным мясистым носом.

В комнате, прикованный наручниками к батарее, сидел на полу Мишаня. Над парнем явно поработали, причем работали знатоки своего дела — следов побоев на лице не наблюдалось. Работу профессионалов выдавал также затравленный взгляд Мишани. Он все кособочился на правый бок и держался свободной рукой за печень.

— Взяли его на квартире у дружка. Водяру они там пили. Я ребятишек своих отпустил пока, чтобы не мешали разговору, — доложил носатый.

— А где дружок?

— А его больше нет, — улыбнулся докладчик. Протрезвевший от боли и страха Мишаня с ужасом смотрел на Зверева.

— Ну что, милый, рассказывай, — зловеще проговорил Алексей Васильевич.

— Что рассказывать?

— Все, козел, рассказывай. Это ты детсад отравил?

Мишаня молчал. Носатый резко ударил парня в пах, затем по почкам.

Грибов взвыл.

— Рассказывай, придурок! А то на куски порежем, — процедил Зверев.

— Алексей Васильевич, я не нарочно! Я нечаянно!

— Откуда ампула?

— Я… Я с Батыром в музейный корпус ходил, сопровождал его. И… и взял какую-то ампулу.

— Украл, что ли? Ты соображаешь… — взревел полковник.

— Я нечаянно!

— Украл нечаянно?

— Я… У меня соседка — старая грымза, все живет и живет. А у нее комната — двадцать шесть метров. Куда ей? А мы с матерью в пятнадцатиметровой вдвоем. Я жениться хочу. А куда я бабу приведу? А эта сука старая все живет и живет… Мамашу терроризирует. А меня по две недели дома не бывает. Я и заступиться не могу. А мамаша говорит: чтоб она сдохла, соседка то есть. Мамаша плачет, баба моя все про детишек… Замуж, мол, хочу, детишек хочу… А какие детишки? Там и трахаться-то негде на пятнадцати метрах. В прошлый раз иосле вахты вернулся, мамаша с приступом сердечным — соседка ее б… назвала. Мать мою! Я не знаю, что на меня нашло… Только я подумал: подсыплю ей заразы, соседке то есть. Кому она нужна, старая грымза? А я жизнь свою устрою…

— Ты, считай, смерть свою устроил, — процедил Зверев.

— Не убивайте, Алексей Васильевич! Христом Богом прошу!

— Не вой! Как ампула в детский сад попала?

— Так баба моя там и работает. Повариха. А я две недели на вахте. Две недели без бабы, Алексей Васильевич! Вот и дернул сразу к ней. Ампула в кармане куртки была. И вывалилась, видно.

— Ты что несешь, е… хренов? — заорал Зверев. — Что ты несешь? Ты понимаешь, что ты натворил? Если бы ампулу нашли, ты понимаешь? Где она вообще, баба твоя? Ты знаешь, что она пропала?

— Я не знаю. Я испугался.

— Я тебя, козла, кастрирую сейчас собственноручно! Чтобы ты по бабам больше не шлялся!

— Не на-адо! Лучше убейте! — взвыл Мишаня.

— Так. Бабу свою чтоб нашел, понял? Сам найдешь и сам уберешь!

— Я все сделаю, только не убивайте!

— Телефон есть?

— У кого?

— У бабы твоей!!!

— Ага, — торопливо кивнул Мишаня.

— С кем она живет?

— С матерью.

— Звони.

Носатый извлек из кармана трубку сотового:

— Какой номер?

Парень, заикаясь, еле выговорил номер. Носатый пощелкал кнопками, сунул трубку к Мишаниному уху.

— Утри сопли и говори спокойно! — рявкнул Зверев.

— Але, Галина Афанасьевна? — изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал как обычно, заговорил Грибов.

— Мишка, ты, что ли? — закричал в ответ взволнованный женский голос.

Закричал так громко, что в комнате было слышно каждое слово.

— Я. А Катюха дома?

— Какое дома! Нет ее! Пропала. Постой, ты откуда звонишь-то?

— Я… Я из автомата. Я только с задания вернулся, прямо с вокзала звоню. — Мишаня при этих словах вопросительно глянул на Зверева. Тот кивнул.

— Так приезжай сюда. Или нет, лучше не приезжай. Меня и про тебя уже спрашивали. Куда тебе позвонить можно?

Зверев глянул на Степаныча. Тот прошипел номер. Мишаня повторил его трубке.

— Галина Афанасьевна! Вы минут через десять перезвоните. Я по этому телефону буду. Слышите? Обязательно!

— Слышу, слышу. Перезвоню, не сомневайся.

— Теперь у этой калоши номер моей «трубы» есть, — пробурчал носатый.

— Разберемся, — коротко бросил Зверев. — Закурить хочешь, придурок? — спросил он Мишаню.

— Ага.

— Покури и прекрати трястись. Того и гляди, в штаны наложишь.

Ровно через десять минут «труба» запиликала. Носатый сунул ее Мишане.

— Мишка? У нас тут горе такое, а ты пропал, черт окаянный! У Катюхи на работе неприятности! Она под суд попасть может! Меня уже следователь на допросы затаскал — где она да что она! — затараторила Катина мать.

— А где она?

— В Новгород я ее отправила! К подруге своей. Ой, Мишка, спасай девоньку! Она сама не своя уехала. Говорит, что ты помочь должен. Надеется на тебя, слышишь? Если взятку надо кому сунуть, ты скажи кому — я все, что есть, отдам. А то сама я боюсь: вдруг дам, да не тому. Еще хуже будет…