Глава 5

ВНИЗ, ПОД ГОРКУ

Костик выкатился из театра первым. Его пятилетний организм явно устал от общения с контрабасом, виолончелью и всякими там скрипками. Организм рвался на волю. Лена в панике кинулась за побежавшим вперед сыном:

— Костик, стой, потеряешься!

— Это уж пусть и не мечтает, — пробубнил над ее головой муж, огромный Виктор Галкин.

Уж ему-то, Виктору, достаточно было сделать всего один шаг, чтобы ухватить яркую курточку в толпе выходящих из театра зрителей. Семейство воссоединилось и зашагало по тихой, залитой апрельским солнцем улице. Первый солнечный день после долгой зимы. Крупный мужчина Виктор Галкин, невысокая хрупкая женщина Лена Калинина и пятилетний Костик Станицкий, крепко держащий взрослых за руки и подпрыгивающий между ними неугомонным воздушным шариком.

Такое вот разнокалиберное и разнофамильное семейство.

— Костик, как тебе спектакль? — поинтересовалась Елена.

— Ничего, — равнодушно отозвался Костик, подцепив ботиком льдинку и направляя ее вперед точным движением будущего форварда.

— Что тебе больше всего понравилось, запомнилось? — не отставала мамаша.

— Все, — так же равнодушно откликнулся сын, новым ударом посылая льдинку вперед, к воображаемым воротам противника.

— То есть ничего, — вздохнула Елена. — Ничего не понравилось и не запомнилось.

— Отстань от ребенка, — вступился за мальчика Галкин, пасуя льдинку в сторону Костика.

— Что значит — отстань? Надо воспитывать в человеке чувство прекрасного!

— С чего ты решила, что оно у него отсутствует?

Футбольный матч продолжался. Льдинка, подпрыгивая на осколках уходящей зимы, металась от одного игрока к другому.

— И ведь мы даже не в филармонию пошли, а в детский театр, — не найдясь, что ответить, продолжала гнуть свою линию Елена. — Прекрасный театр, музыкальный. Такие артисты замечательные. У нас в Москве и то, пожалуй, похуже…

— У вас в Москве? — проронил Виктор.

— Ну… Просто в Москве, — смутилась Елена. — Извини, я еще не привыкла.

— Пора бы уж, — откликнулся муж.

— А это юное футбольное дарование весь первый акт вопрошало, когда мы пойдем в буфет, а весь второй — когда же все закончится.

— Не он один вопрошал, там половина зала вопрошала. Ты просто не слышала.

— Но это же ужасно! Надо прививать детям любовь к классической музыке!

Виктор отбил льдинку, и она, срикошетив от очередного дорожного препятствия, метнулась на проезжую часть, где тут же погибла под колесами навороченного иноземного автомобиля. Игроки с грустью проследили последний путь импровизированного мяча.

— Но, может, еще рано прививать?

— Сначала рано, а потом будет поздно! — раздраженно откликнулась Елена.

— Алена, а ты вообще замечаешь, что весна на дворе? — мягко спросил Виктор.

И Елена тут же устыдилась:

— Правда, Витька! Такое солнце. И капель. А я как старая сквалыга…

— Есть маленько, — согласился Галкин.

— Это я просто устала от зимы, — принялась оправдываться Лена. — Знаешь, я даже не предполагала, что у вас в Питере такая длинная, какая-то черная зима. Дня вообще нет. Ужас.

— Вас, девушка, предупреждали. Я вам рассказывал, что белые ночи лишь три недели в году. А потом длинная темная полярная ночь. Говорил или нет?

— Говорил, — улыбнулась Лена, вспомнив, при каких обстоятельствах происходил этот разговор.

Вспомнила, как рванула из Москвы в Питер с тогда еще просто давним приятелем Витей Галкиным. Как они гуляли нескончаемой белой ночью, которая закончилась на песчаном берегу в Озерках и явилась началом их новых отношений.

И привела в конце концов ее, Елену Андреевну Калинину, тридцати трех лет, бывшего прокурора Московской городской прокуратуры, на постоянное место жительства в город на Неве.

Так это пишется в протоколах.

Виктор вдруг остановился:

— Аленка, зайдем-ка. в этот двор. Посмотри, какой дом замечательный.

Елена подняла голову, оглядывая высокую арку дома, открывавшую анфиладу дворов с разбитыми в центре сквериками, и видневшуюся вдали набережную Фонтанки.

— Я эти дворы уже где-то видела.

— Здесь снимали кинофильм «Зимняя вишня». В этом дворе жила героиня.

А ваш покорный слуга прожил здесь первые-пятнадцать лет своей забубенной жизни. Пойдем. Костик тут же отцепился от рук взрослых и помчался штурмовать ледяную горку в центре двора. Виктор и Елена уселись на ближайшую скамейку.

— Котька, только осторожно, — не своим, каким-то визгливым голосом прокричала Лена ему в спину.

Костик молча влез на горку, где стояли две девочки чуть постарше.

— Не смей съезжать на попе! — крикнула Елена.

— Если бы у нас была сказка, ты была бы в ней злой мачехой! — пробубнил Костик с красным от возмущения лицом, глядя на Елену и съезжая именно на пятой точке.

— Ты слышишь? Ты видишь? — ахнула Елена.

— Ну что ты? Что ты такая вздернутая? — тихо спросил Виктор. — Зачем ты ему замечания при девчонках делаешь? Подозвала бы к себе и сказала тихо. Нет, кричишь на всю площадку, А он у нас мужик, хоть и маленький.

«Действительно, что я? Во что я превращаюсь? Такой ли я была всего полгода назад?» — подумала Елена.

Полгода тому назад Елена Андреевна Калинина, тогда еще прокурор, участвовала в процессе по делу банды жестоких, безжалостных убийц. Она, государственный обвинитель, потребовала в зале суда вынесения смертного приговора. Главарь банды, Василий Ким, бежал по пути в следственный изолятор вместе со своей юной подругой, Нелкой, проходившей по тому же делу. А потом был похищен сын Лены, штурмовавший в настоящий момент ледяную горку, Костя Станицкий. А вслед за Костей, как рыбка на наживку, шагнула в руки бандитов и сама Елена, молясь лишь о том, чтобы сохранить жизнь своему ребенку <См. роман И. Лаврентьевой «Высшая мера».>.

К счастью, оба они, и мать и сын, живы и здоровы. Василий Ким сидит в камере смертников и ожидает исполнения приговора. Нелка погибла. Правда, для Елены итогом всей этой истории стал окончательно разрушенный брак с отцом Костика — известным в Москве психотерапевтом Владимиром Станицким, уход из прокуратуры, повторное замужество, переезд в Питер, экзамены в коллегию адвокатов.

О том, что Василий Ким и Нелли Чайка снятся ей едва ли не каждую неделю, она не рассказывала даже надежнейшему и вернейшему спутнику жизни Виктору Галкину.

— Знаешь, просто слишком много перемен за полгода. Новый город, новый муж, новая профессия. Даже свекровь новая, — ответила наконец Лена.

— И все неудачно? — поинтересовался супруг.

— Н-у-у, мужик-от у меня ничего, хороший, — окая на вологодский манер, пропела Елена.

— А плагиатом заниматься недостойно. У Ки-рюши нахваталась?

Кирюша — это Витина мама, Кира Алексеевна, которая родом из Вологды.

Впрочем, по имени и отчеству ее называла только Лена. Собственный сын величал маму исключительно по имени. В вышеупомянутом уменьшительно-ласкательном варианте. Мало того, Костик тоже навострился называть новую бабушку Кирюшей.

Возмущения Елены были на корню задавлены самой семидесятилетней Кирюшей: «И правильно! Какая я бабушка? Я женщина в расцвете сил! Я еще замуж выйду. Вот тогда вы у меня попляшете!» — хохотала свекровь.

— Кирюша у тебя просто замечательная! — улыбнулась Лена. — У нее грех не поучиться жизнелюбию. И жизнестойкости. И мудрости.

— Это ты меня таким образом соблазняешь? — довольно пророкотал Виктор.

— Очень надо. Правда… Знаешь, я сначала ее боялась. Свалилась на голову чужая тетка, с чужим ребенком…

— Но-но, ты не заговаривайся! Какая ты чужая? Ты моя женщина. И Костик мой. Я это так и чувствовал с первого дня. Он, может быть, больше мой, чем твой.

— Приехали, — рассмеялась Лена.

— Кирюша все это в момент просекла. Все же она меня тридцать девять лет знает. Она к таким вещам человек очень чуткий. Как всякая деревенская баба.

— Какая она деревенская баба? Уже пятьдесят лет в городе живет. И не в каком-нибудь, а в самом красивом.

— О-о! Это мы возьмем на карандаш! В отношении города, который дискредитировал себя безобразно долгой зимой. Что же касается Кирюши, так она вас приняла сразу, безоговорочно. То, что мне дорого, дорого и ей. Она хоть и городская, но генами деревенская. Отсюда и мудрость, и жизнестойкость. Откуда в городских бабах такие качества могут взяться? Они все эгоистичны, суетливы и капризны. К тому же лежебоки.

— Я? Я?! — возмущенно воскликнула Елена и шмякнула мужа кулаком по спине.

— Ой, — взвизгнул Галкин.

— Мама, не бей дядю Витю! — строгим голосом приказал Костик.

— Спасибо, старик! — с чувством откликнулся Галкин.

— Все против меня! — обиженно воскликнула Елена.

— Дурочка, все за тебя! Это у психотерапевтов такой метод есть: надо разозлить пациента, потом вызвать у него катарсис…

— Что-о-о?! — взревела Елена. — Еще один психотерапевт? Мало мне Станицкого?

— Спокойно, женщина, спокойно, держите себя в руках, — верещал Галкин, уворачиваясь от острых кулачков жены.

— Мама! Не бей дядю Витю! — повторил сын, стоя на вершине горки.

На них начали оборачиваться. Лена, пыхтя от праведного гнева, засунула руки в карманы. Русые волосы разметались по воротнику.

— Черт знает что! — проворчала она.

— Итак, подведем итоги, — как ни в чем не бывало продолжил Виктор. — Муж у тебя хороший, свекровь — на таких в разведку ездят, сын здоров и всеми любим, зима кончилась. Что остается? Правильно, работа.

— Вернее, ее отсутствие, — невесело усмехнулась Лена.

— Ну и что новенького в нашей юридической консультации имени господина Плевако?

— Все то же. Все так же. Елена Моисеевна излишне любезна. Инга Павловна меня в упор не видит. Григорий Александрович противно кокетничает. Начальник в вечных разъездах. А главное — я как адвокат никому не нужна. У каждого из них своя клиентура. Меня и близко к клиентам не подпускают. Да и люди меня не знают. Ведь это как в сфере обслуживания: подстриглась женщина удачно, порекомендовала парикмахера подруге; помог частный доктор одному человеку, тот порекомендовал доктора другу. А я еще никого не подстригла и не вылечила.

— Ну так подстриги! Вылечи!

— Как? Вот представь: сидим мы в своей консультации, каждый в своей каморке. На входе — секретарь, строгая такая девица. Входит клиент.

Предположим, он вошел впервые и никого не знает. Потому что если он знает, скажем, Елену Моисеевну, то и заходить не будет, домой ей позвонит. Вот он вошел.

— Лучше она, — вставил супруг. — Высокая блондинка в норковой шубе.

— Предположим. Секретарь ее спрашивает: вы по какому вопросу? Уголовное дело, гражданское?

— Уголовное, — ответил за гипотетическую блондинку Виктор.

— Что конкретно? Убийство, разбой, изнасилование?

— Все! — голосом роковой блондинки заявил Галкин.

— Прекрасно. По убийствам у нас Инга Павловна, по разбоям — Елена Моисеевна, по изнасилованиям — конечно же Григорий Александрович. Елены Андреевны как бы и нет. Не могу же я стоять возле ее стола весь рабочий день, перехватывая клиентов. Унизительно.

— А почему не можешь? Это все гордыня твоя, Алена! Ты должна понимать, что являешься конкурентом для остальных. Что добровольно тебе никто ничего не отдаст.

— Я понимаю… В том-то и дело, что понимаю, но не могу привыкнуть. В прокуратуре мы делали одно общее дело. Все за одного, один за всех, как мушкетеры какие-нибудь. Но ведь так и было! Когда меня бандиты увезли, все на ноги встали, некоторые жизнями своими рисковали. Было же! Я с начальником следственного отдела ругалась, со Свиридовой, но это были споры во имя общей цели — изобличить и наказать преступников. Здесь не то что поругаться, вообще слово молвить не с кем. Каждый только за себя И против остальных. Да еще Павлов…

— А что Павлов? Что тебе плохого Сделал твой бывший начальник?

— Мой начальник бывший, главный прокурор Москвы, помог мне с трудоустройством. В эту пресловутую юридическую консультацию.

— А добрые дела, как известно, наказуемы.

— Получается именно так. Я вчера прихожу на работу, раздеваюсь за шкафом и слышу, как Инга Павловна по телефону на всю консультацию с кем-то делится. «Представляешь, — кричит, — к нам эту прокуроршу бывшую засунули. Нам только подсадных уток здесь не хватало!»

— Ты мне этого не рассказывала.

— Считай, что рассказала. У меня такое чувство иногда, что я уже с горы спускаюсь, как на склоне лет. Все еще в гору, а я — как вон Котька сейчас: с горки, на заднице. А сил-то еще полно.

— А может, тебе собственную консультацию открыть, а?

— Ну о чем ты говоришь? — рассмеялась Елена. — В единственном числе?

Прогорим в первый же месяц. Я себя в качестве адвоката еще и не знаю, если уж честно.

Лена замолчала, вспомнив, как предостерегал ее Павлов, когда она собралась уходить из прокуратуры. "Здесь ваш дом. Здесь вас любят и ценят, — говорил он. — А будете ли вы востребованы в качестве адвоката, еще неизвестно.

Но вы не сможете не работать. Нереализованность — тяжкая ноша. Если не преодолеете ее — превратитесь в визгливую, злобную тетку!" — как-то так. И оказался прав! Она заперта в четырех стенах" замучила сына мелкими придирками, раздражительна с мужем. Как до сих пор Витька терпит ее?

— Знаешь, — проговорила она вслух, — вы все спешите по утрам. Ты — в свою газету, Костик — в садик, Кирюша — по общественным делам. А я отведу Котьку, вернусь домой и болтаюсь по квартире, как…

— Цветок в проруби, — тактично подсказал супруг.

— Примерно. Никак не воображала, что обретение новой профессии столь тяжелое дело.

— Может, ты вообще поторопилась? Менять город, профессию, мужа, — ковыряя ботинком талый снег, поинтересовался Виктор.

— Избавиться хочешь? Ну уж нет! Посадил на шею — терпи! — Лена просунула руку под рукав Витюшиной куртки.

— Мы чаво? Мы не против, — просиял тот. — По этому поводу предлагаю легкий разврат. Котька, куда пойдем обедать?

— В «Макдоналдс»! — радостно вскричал Костик, подбегая к ним и утыкаясь холодным носом в Еленину щеку.

— Желание ребенка — закон для подчиненных! — провозгласил Галкин.

Лена обняла сына, прижала к себе.

— Холодный нос какой! Побежали скорее лопать американские котлеты.

Кирюша нас за это убьет, но мы ей ничего не скажем!

Когда они вышли на улицу, Виктор сказал уже серьезно:

— Знаешь, Алена, у нас, к сожалению, такая жизнь и такой город, что каждый день что-нибудь нехорошее да случается. Так что ты не майся. Твои герои тебя еще найдут, вот увидишь.

Глава 6

ЖАРКАЯ ВСТРЕЧА

Детский сад номер шестьдесят шесть жил своей обычной жизнью. В одиннадцать утра воспитательницы вывели детей гулять. В помещении остались заведующая, сидевшая в своем кабинете, нянечки, убиравшие в настоящий момент спальни на втором этаже, и молодая повариха Катерина, обладательница пышных форм, как, впрочем, и положено поварихе. Катерина неспешно пронесла роскошное тело по пищеблоку, заварила чашку кофе и уселась возле разделочного столика.

Завтрак прошел, до обеда еще далеко, самое время отдохнуть. Потягивая кофеек, Катерина глядела в окно. За окном, в детсадовском дворике, шумело весеннее половодье. Дружно таяли сугробы, образуя малые и большие реки. Воспитательницы носились по территории, вылавливая то одного, то другого подопечного из водной стихии. Однако силы были явно не равны. Вот Зиночка Шмелева и Рита Корзинева из старшей группы испытывают на водонепроницаемость новые кроссовки. Костик Станицкий и Сережа Горбунов из средней группы пускают кораблики, а двое других преисполненных коварства мальчишек перегораживают ручей,готовя кораблекрушение.

Катерина задумалась о своей молодой, еще не устроенной жизни. Ей уже двадцать три. Так хочется иметь собственного карапуза! Девочку, такую же хорошенькую, как Зиночка Шмелева, или мальчика, такого же серьезного и самостоятельного, как Костик Станицкий. Но для того чтобы родить, надо все-таки выйти замуж. А сердечный друг Мишаня все не делает предложения. А ведь они встречаются уже полгода! Правда, этот срок следует разделить на два, поскольку Мишаня через каждые две недели исчезает. Что ж поделаешь, служба! Мишаня — омоновец. Выполняет какие-то важные боевые задания. С удивительно четкой периодичностью. Две недели через две. Зато как же сладки их встречи после долгой разлуки! Как жарки объятия, как неутолима страсть! Катерина потянулась, выкатив вперед полную грудь, которой было явно тесно в кружевном лифчике четвертого номера. Белый рабочий халатик треснул по шву. Девушка погладила руками свое богатство и сладко пропела:

— Эх, мужика бы!

Но Мишаня, которому предназначались эти слова, отсутствовал, выполняя очередное боевое задание… Давно? Да как раз уже две недели, в который раз подсчитала Катерина. Впрочем, организм, привыкший к периодичности гормональных поступлений, и без всяких подсчетов указывал, что любимому пора бы уже появиться. Девушка вздохнула, поднялась и направилась к плите. Большущая электроплита, занимавшая центр помещения, была неисправна, разогревалась очень долго, поэтому включать ее следовало как минимум за час до обеда. Поставив на черный круг одной из конфорок большущую кастрюлю с супом, Катя опять уставилась в окно.

В этот момент сзади скрипнула дверь. Катерина, охваченная сладким предчувствием, оглянулась. На пороге стоял он, сердечный друг. Черная кожаная куртка ладно облегала крепкую коренастую фигуру. Черные же тесноватые джинсы уже бугрились впереди.

— Мишаня! — вскрикнула Катя и бросилась к парню.

Мишаня без лишних слов дернул задвижку, запиравшую дверь изнутри, и тут же стиснул подругу. Пышная грудь выкатилась из глубокого разреза халатика.

Мишаня ухватил нежную плоть зубами, принялся трепать и рвать ее, словно Щенок, нашедший наконец любимую игрушку. Катерина заливалась счастливым смехом.

— Мишаня, пусти, больно же! — как бы отбивалась она.

Парень сопел, еще сильнее прижимая к себе полное тело. Его рука нырнула под полу халатика.

— Бархатная моя! Соскучился я, Катюха! — прохрипел Миша в ушко подруги.

— А я-то как! Я-то как! Сейчас как раз о тебе думала, а ты и вот! И пришел, сладкий мой!

Рука Мишани продиралась сквозь крепко сбитые ляжки вверх, добралась до увлажнившихся трусиков.

— А-а-а, — застонала Катерина и принялась расстегивать джинсы, которые, казалось, вот-вот лопнут от выпиравшего Мишаниного желания.

Слившись в поцелуе, они раздевали друг друга. Впрочем, для того чтобы раздеть Катерину, потребовалось две-три секунды. Расстегнутый халат едва держался на покатых плечах. Щелкнул, словно отлетевшая ступень ракетоносителя, кружевной лифчик, окончательно выпустив на волю тяжелую грудь.

— Хочу, хочу, хочу, — приговаривал Мишаня, передвигаясь вместе с девушкой к широкой плите и сжимая рукой шелковистую упругость с напрягшимся соском. Застрявшие на коленях джинсы делали путь мучительно долгим. Рука Катерины сжимала тугой член, свободная рука Мишани рылась в нежнейших складках, купаясь в пахучей сырости.

— Марьсергевна в кабинете, за стенкой, — сообщила другу Катя, отрывисто и часто дыша.

— Плевать, — плюнул на заведующую детским садом Мишаня.

Парочка достигла наконец плацдарма. Халат был брошен на поверхность плиты. Мишаня опрокинул Катерину на эту импровизированную простыню. Упали на пол белые трусики. Кожаная куртка шмякнулась на приоткрытую крышку суповой кастрюли.

Внушительных размеров Мишанин член погрузился в ярко-розовое лоно.

— Только не спеши, — попросила Катя.

— Ага, — сопя, отозвался Мишаня, кладя себе на плечи ноги подруги и наблюдая, как при каждом его движении сотрясаются ее ляжки. Как поверхность остывающего холодца, который часто готовила Мишанина мама.

— Ох, сладко, еще, Мишанечка, хороший мой…Ты на две недели вернулся?

— Ага-а.

Мишаня яростно вбивал себя в женскую плоть, упираясь в нечто горячее и упругое. При каждом его погружении Катерина тихонько повизгивала:

— Ой, мамочки! Ой, как сладко! Вечером придешь ко мне? Ой, сейчас умру!

Ой, Мишаня! Ой, еще, миленький!

Мишаня сосредоточенно делал свое дело, поворачивая для полноты ощущений ноги подруги как рулевое колесо. Ритм нарастал. Ноги Катерины сползли вниз.

Мишаня навалился на девушку, стискивая груди, впечатывая подругу в поверхность плиты. Катя вдруг отчего-то выкатила на Мишаню и без того выпуклые глаза, завертелась под ним и заверещала:

— Ой, горячо, Мишаня! Горячо как! Пусти, слышь!

— Ara, — отозвался парень, не думая останавливаться. — О, хорошо! Еще задом поддай, Катюха! Сейчас кончу, — деловито сообщил он подруге. — А ты как?

— Пусти, горячо!!! — не на шутку разоралась повариха.

Дверь кухни дернулась.

— Екатерина, ты что там? — послышался голос Марии Сергеевны.

— Я? Я ничего… — едва ответила девушка, умоляюще глядя на застывшего над нею Мишаню, сосредоточенно переживавшего оргазм.

— У тебя там горит что-то?

— Это… это я халат случайно подпалила.

Катерина высвободилась, вскочила как ошпаренная с плиты. Вернее — как поджаренная. Ибо плита наконец раскочегарилась. Тлел край ее халатика. Алела круглым пятном Катина спина.

— Открой, Катерина! — грозно прокричала из-за двери Мария Сергеевна.

— Я сейчас, Марьсергевна. Я переодеваюсь. Подождите минутку.

Катя стремительно натягивала одежды, постанывая теперь уже от боли.

Мишаня рванул с кастрюли свою кожанку. Приоткрытая крышка звонко громыхнула своеобразным гонгом.

— Глядите, глядите, Светлана Николаевна! — дернул воспитательницу кто-то из детей. — Это вор, да?

На глазах у изумленной публики через открытое окно пищеблока выпрыгнул молодой мужчина в черной кожаной куртке. Воспитательницы набрали воздуха, чтобы огласить окрестности криком, но тут в окне возникла растрепанная повариха.

Катерина застегивала халат и умоляющими жестами призывала коллег по работе к молчанию.

— Да это Мишка, что ли, был? — определила одна из воспитательниц, глядя вслед исчезнувшему за оградой садика парню.

— Ну да! Его куртка. И стрижка ежиком.

— Чего это он там делал?

— Угадай с трех раз, — хмыкнула другая.

— Ну Катюха дает!

Катя, словно услышав эти слова, смущенно пожала плечиками. Лицо ее тут же исказила гримаса боли. С этой гримасой она и исчезла в глубине кухни.

Персонал детского сада обедал. Катерина стояла у огромной суповой кастрюли, размахивая поварешкой и делясь с подругами пережитым. Рассказ ее то и дело прерывался взрывами смеха.

— Я лежу, чувствую, еще секунда — загорюсь. А он, проклятый, прижал меня, что лев свою львицу, и не выпускает. Я кричу, горячо, мол. А он — мне тоже горячо! Поддай еще задом, говорит.

Небольшая комнатка первого этажа, служившая для персонала столовой и комнатой отдыха, опять потонула во взрыве хохота. В стену постучал сердитый кулачок Марии Сергеевны.

— Тише, а то сейчас придет, разорется… — шикнула Светлана Николаевна, хорошенькая воспитательница средней группы.

— А она, — Катерина повела глазами в сторону стены, — услышала мои визги и давай в дверь кулаком молотить. Открывай, дескать. Мы с Мишаней за одежки хватаемся, путаемся. Я едва в его трусы не влезла. Мне и больно и смешно…

— А он грозит тебе в окно, — тут же добавила одна из воспитательниц.

Коллектив детского сада, за исключением пожилой заведующей, состоял из точно таких же молодых, как и Катя, женщин, что, собственно, и делало возможным ее откровения.

Дети были накормлены обедом и лежали в постелях. Тихий час — краткое время отдыха персонала.

— Ой, не могу, просто тяжелое порно! — прокомментировала всю эту историю музыкальный работник Дина.

— Катюха, налей мне еще супчику, — попросила хорошенькая Светлана. — Я фасолевый суп просто обожаю.

— А дети не едят, — вставил кто-то.

— А какой они едят? Они вообще супы не едят. Поковыряются ложкой и отставят. Вечно полные тарелки выливаю, — проворчала Катерина, наливая Свете поварешку с самого дна кастрюли.

— Ну, куриный еще кое-как едят.

— Что же, каждый день куриный варить? Прыщами пойдут, — отозвалась Катя.

— Ну ты, Катюха, даешь! Прямо на рабочем месте… В антисанитарных условиях, — вернулась к прерванной теме одна из нянечек.

— Почему это в антисанитарных? — обиделась Катя. — У меня на кухне чисто. И раковина опять же рядом.

— До вечера-то потерпеть не могли? — хмыкнула Света, отправляя ложку в накрашенный рот.

— Тебе хорошо, у тебя муж каждую ночь под боком.

— Почему это каждую? Он в рейсы уходит. Так что и по неделе, и по две не видимся. Но чтобы сразу же, в первую минуту встречи, прямо на кухне…

— Ты, Светка, фригидная женщина. А я без мужика и трех дней не могу прожить.

Света вдруг, широко открыв рот, бросилась к раковине. По ее подбородку сползала струйка крови. О фаянс брякнул осколок стекла.

— Ты посмотри, что у тебя в супе! У тебя там стекла! — закричала Светлана, извлекая из раковины осколок. — Я рот порезала!

— Какие стекла, ты что? — закричала в свою очередь Катерина;

— Что? А вот то! Ты посмотри! Осколок какой-то ампулы! Дети порезаться могли! Или вообще проглотить! Ты что туда сунула, в свою кастрюлю?!

— Ничего я не совала, — отбивалась покрасневшая Катерина, в полном недоумении разглядывая осколок.

— А кто совал? Вместо того чтобы трахаться, смотрела бы лучше, что на обед даешь! А если бы ребенок поранился, ты представляешь, что было бы?

— При чем тут?.. Может, это Зинаида, когда пробу снимала, какое-нибудь лекарство уронила, — завелась Катерина.

— Я уронила? — вскричала медсестра Зинаида. — Что ты несешь?

Она кинулась к кастрюле, помешала поварешкой остатки супа, извлекла еще пару осколков.

— У меня и ампул-то таких нет, — пробормотала она, разглядывая кусочки стекла сквозь линзы очков.

На пороге столовой возникла заведующая.

— Что у вас происходит? — ледяным голосом спросила Мария Сергеевна.

Повисла тишина. Красная как рак Катерина умоляюще смотрела на подруг.

— Светлана Николаевна, у вас кровь на губе! ! Что это такое?

— Я… Я вилкой нечаянно поранилась, — пробубнила Света, вытирая губу платком.

— А вы не засиделись ли здесь? Что у вас в спальнях происходит? Дети там, поди, уже на головах стоят! Марш по группам. Екатерина, полдник через двадцать минут, а ты рассиживаешься!

Маленькая сухонькая заведующая строго глянула на подчиненных, развернулась, показав узкую прямую спину, и исчезла.

Настроение было испорчено. Катя пыталась оправдываться, но так толком ничего и не могла объяснить. И в этот момент дверь комнаты отворилась. На пороге вновь возник Мишаня. Катя покраснела. Женщины, неодобрительно хмыкнув, молча вышли.

Лицо Мишани было чем-то озабочено.

— Слышь, Катька, ты уборку в пищеблоке после моего ухода не делала?

— Ничего я не делала, — буркнула девушка. — Ты зачем вернулся? У меня и так неприятности, а тут ты глаза всем мозолишь!

— Пойдем, возьми швабру. Надо пол протереть.

— Еще чего? Ты что, мне начальник? Я пол после ужина мою.

— Помоешь сейчас, — грозно прошипел Мишаня.

— Иди ты к черту! У меня стекла в супе откуда-то взялись, а ты со своим полом. Чего тебе надо-то?

— Какие стекла? — одними губами спросил Мишаня.

— Откуда я знаю? Вон, смотри! — сквозь слезы проговорила Катя, кивнув на лежавшие на столе осколки и не замечая изменившегося лица парня.

Мишаня тупо разглядывал останки ампулы.

— А… Это… Что, обед был уже?

— Был. А что, поесть хочешь?

— Не… Ты это… Где остатки супа-то?

— Вон, в бачке. Девчонки домой берут. У кого собаки есть. Кормят. А что?

— Ты вот что. Ты вылей остатки в унитаз, слышь? И стекла выброси.

Размолоти мелко и выброси. А кастрюлю помой хорошенько.

— Да что ты раскомандовался? — опять вскипела Катерина. — Это… твоя, что ли, ампула? — вдруг спросила она.

— Кто тебе сказал? Откуда у меня? Ты думай, что говоришь! Это я о тебе забочусь, чтобы не привязывались к тебе, дура! И вообще, пора мне. Я попрощаться пришел. Меня опять на задание посылают, — затараторил Мишаня.

— Как? Ты же только вернулся! На сколько? ахнула Катя, мгновенно забыв о своих неприятностях.

— Не знаю. Надолго. Не меньше чем на месяц.

— Мишанечка-а-а, — запричитала Катя, повиснув на его шее.

— Ну все, все, кончили. Жди. Твое дело ждать. И не говори никому, что я у тебя утром был здесь, слышь? А то у меня проблемы будут. Я должен был сразу к начальству с докладом ехать, а не у тебя тут торчать, поняла? Скажешь кому — меня из органов турнут, поняла?

— Поняла, Мишенька, — часто закивала Катя, сморкаясь в край халата.