Отбросив в сторону стоявших в первом ряду, он прыгнул вперед и очутился на подножке автомобиля, вскинув правую руку.
Молниеносно треснули три коротких выстрела. Толпа с воем шарахнулась в стороны. Гемма отчаянно крикнула.
Коста вскочил с сиденья, перевернулся на прыжке и, вырвав из кармана кольт, выстрелил в затылок человеку в верблюжьем плаще. Тот слетел с подножки под колеса.
Коста схватил револьвер в зубы, сильным рывком сорвал шофера с места и выбросил его на мостовую. В следующую секунду он очутился за рулем.
Разбрасывая толпу, отовсюду бежали солдаты наутилийского экспедиционного корпуса. Коста прострелил грудь первому подбежавшему и перевел рычаг на вторую скорость.
Автомобиль взвыл, рванулся и, рыча, как доисторическое чудовище, ринулся в гущу толпы. Люди полетели во все стороны, как крокетные шары. Автомобиль проложил широкую просеку, устланную телами, и с бешеной быстротой помчался по улице.
Солдаты бежали вдогонку и стреляли, припадая с колена, но автомобиль успел завернуть за угол и исчез. Толпа в панике метнулась в боковые переулки, но везде натыкалась на штыки наутилийских цепей, которые загоняли население на площадь.
Когда весь рычащий, рыдающий, потерявший шапки, зонтики, жен и детей человеческий табун был забит в четырехугольный загон площади, на паперти собора появился господин Аткин. Он выступил во всем параде, и оранжевая лента, свежевыглаженная, по-прежнему пылала на его животе.
Он поднял руку, призывая к тишине.
– Граждане Итля, – сказал он, подняв глаза к небу, – наше отечество постигло ужасное бедствие, мы лишились дарованного нам небом кротчайшего и благороднейшего монарха. Рука гнусного злодея поразила его в расцвете жизни. Преступник также пал, сраженный провидением. Но страна осиротела. У покойного короля не было наследника, – королева же иностранка и, помимо того, по законам о престолонаследии, не имеет права на престол. Но нам на помощь приходит наш высокий покровитель, друг и почитатель демократии, король Наутилии. Он предлагает принять нас под свою монаршую руку. Экстренный совет высших сановников Итля согласился принять эту милость и выносит ее на ваше утверждение. Кто против?
Толпа молчала, тревожно оглядываясь на теснившие ее со всех сторон штыки.
– Никого? Мы были уверены в здравом политическом смысле граждан. Сейчас в соборе начнется присяга на верность его величеству королю Наутилии.
Автомобиль несся по шоссе, разбрасывая тучи пыли и мелкого щебня. Пригородные крестьяне, завидя издали бегущее с ревом в белом облаке чудище, спешно сворачивали в канавы. Собачонка, бросившаяся из-за шоссейной будки на небывалого зверя, не успела отскочить и прилипла к радиатору, смятая в кровавый блин. Коста сидел, нагнувшись над рулем и, не оборачиваясь, глотал пространство, пока машина начала задыхаться и покашливать. Ее опустевшее сердце забилось тревожными перебоями.
Коста прислушался, задержал бег и, свернув с шоссе на лужайку, остановил автомобиль под тремя каштанами. С трудом сняв с руля затекшие руки, он встал на сиденье и повернулся.
В задней половине автомобиля, свернувшись комком, лежал на полу Максимилиан. На сиденье, уронив голову назад, раскинулась алебастрово-прозрачная Гемма.
Коста охнул и перенес ногу через спинку сиденья.
– Ах ты, черт! Неужели и ее? Неужели?
Он открыл дверцу и приподнял тело Максимилиана, оно переломилось, как деревянное.
– Ну, этот готов, – сказал Коста, укладывая короля на траву. Открытые глаза Максимилиана тускло взглянули в небо. Белый мундир на груди весь взмок кровью.
Коста снова влез в автомобиль и приподнял Гемму. Рука его почувствовала тепло живого тела. Он усмехнулся.
– Ее не тронуло… Обморок.
Он осторожно вынес женщину и положил под деревом на разостланный плащ.
Наклонившись над ней, он потер ее руки в своих ладонях и с силой дунул в лицо. Веки вздрогнули, но Гемма не пошевелилась.
– Сильный обморок, – сказал Коста, – ну, хорошо. Я знаю, чем ее разбудить.
Он отошел к автомобилю, достал из ящика долото и сильным ударом прошиб низ бака, подставив фляжку. Набежало полфляжки мутной жидкости. Коста понюхал ее и засмеялся. Потом он сбросил свой расшитый золотом мундир и швырнул его в траву.
– Занятная форма для шофера, – буркнул он, засучив рукава и подходя к Гемме.
Он приподнял ее голову, разжал долотом стиснутые зубы и влил в рот немного жидкости.
Мисс Эльслей глубоко вздохнула, отчаянно закашлялась и раскрыла глаза.
– Ой!.. Что такое? У меня все горит внутри! Что это за гадость? вскрикнула она, хватаясь за грудь.
– Ничего! Это боевое крещение. Это автомобильный спирт. Он недаром называется бешеным, – невозмутимо ответил Коста.
Мисс Эльслей приподнялась и с испугом посмотрела вокруг.
– Что это… сон? – спросила она, продолжая кашлять.
– К сожалению, не сон, а самая паскудная явь. Недаром я сидел как на иголках в этой чертовой машине.
– А Максимилиан? – спросила Гемма, вздрогнув.
Коста развел руками.
– По правде сказать, я не советовал бы вам сейчас разглядывать его. У него очень непривлекательный вид, а у меня больше нет спирта, чтобы снова приводить вас в чувство.
Гемма быстро поднялась на ноги и обошла автомобиль.
Увидев труп, она пошатнулась, и Коста поддержал ее.
– Poor Yorick!
Бедный шут! – прошептала она, и Коста увидел слезы на ее ресницах. Она молча прошла к дереву, взяла плащ и покрыла им тело.
– С мертвым покончено, – сказала она, – нужно думать о живых. Что нам делать?
– Вы молодец! – ответил с восхищением Коста, – нам нужно идти до ближайшей деревни, взять лошадей и ехать навстречу Тревису и его ребятам. Автомобиль вышел из строя и не годится никуда, разве на гроб королю.
– Идите сюда, – сказала Гемма.
Коста подошел недоумевая.
– Вы настоящий мужчина, – заговорила Гемма, смотря ему в глаза, – вы вели себя как следует. Спасибо!
Она поднялась на цыпочки и крепко поцеловала Косту в губы. Он отшатнулся, залился краской и отвернулся.
К вечеру Порто-Бланко успокоился и забыл об утренней трагедии. Улицы запылали электрическими лунами, зазвенели песнями, звоном струн и заметались в бесшабашном плясе бушующей карнавальной толпы. Население, как и в первые дни, браталось с наутилийскими воинами, которые блуждали из кабачка в кабачок, выпивая даровое вино. В «Преподобной Крысе» собрались сливки общества, и даже сэр Чарльз удостоил заведение Баста своим присутствием. Веселье, беззаботное, горячее, жадное, кипело во всех уголках города. Женщины льнули к мужчинам, женщины помнили о своем призвании давать радость защитникам и нежно уводили шатающихся солдат в темные двери квартир. Но их ожидания в эту ночь были обмануты. Любовники, не успев окончить первых кратких ласк, засыпали мертвым сном, и напрасно возбужденные женщины пытались разбудить их огнем поцелуев. Они никли грузными, обессиленными телами в пышную свежесть кроватей и храпели густым непробудным храпом, заставляя своих подруг кусать губы в пароксизмах неудовлетворенной страсти.
К двум часам ночи город напоминал замок спящей царевны, и лишь кое-где слонялись по улицам одинокие старики и старухи, вспоминая отцветшую молодость.
25. Галаадские свиньи
Фея прикоснулась к шелковой портьере блестящей волшебной палочкой, и она с шорохом поползла в стороны. За ней открылось широкое пространство, наполненное нефтяными вышками. Их было бесконечное множество, и из каждой тугим, высоким фонтаном хлестала жирная жидкость.
Фея взмахнула палочкой во второй раз, и вдруг загудели гудки и застучали машины. Стук их, сначала тихий и ритмический, становился все громче и громче.
Сэр Чарльз пошевелил головой, но стук не прекращался и начинал терзать нервы. Сэр Чарльз открыл глаза.
Фея исчезла, исчезли и нефтяные вышки, но стук в дверь продолжался.
Сэр Чарльз спустил ноги на пол и сел на постели.
– Кто там? – спросил он, протирая глаза.
– Это я, сэр! Кук! Вы изволили приказать разбудить вас перед рассветом, так как вы хотели посмотреть на восход солнца.
– А… Благодарю вас, Кук. Я сейчас буду готов.
Лорд Орпингтон встал, потянулся, сделал несколько гимнастических движений и накинул халат. Он ночевал в эту историческую ночь в кабинете короля Максимилиана, но тень погибшего монарха Итля не тревожила его непорочную совесть.
Он не вмешивался во внутренние дела несчастной страны, раздираемой политическими неурядицами. Пули, сразившие Максимилиана, были выпущены туземцем, коренным жителем Итля, и сэр Чарльз не мог ни обвинять, ни оправдывать террориста. Он только снизошел на всенародную мольбу о покровительстве и помощи, обращенную к нему, и принял бедный народ, как заблудшую овцу, под прочную и надежную эгиду наутилийской короны.
Одеваясь, чтобы выйти на балкон, он увидел на столе желтый томик романа, поднятый всего день назад Геммой, и повертел его в руках.
– Бедный мальчик, – прошептал сэр Чарльз, кладя книгу обратно и помыслив о бренности всего земного, – но, в конце концов, он сам виноват. Он не мог управлять и погиб жертвой своей бесхарактерности.
Отдав дань памяти покойного, сэр Чарльз вышел в зал дворца и, сопровождаемый флаг-офицером, направился на большой балкон.
Над заливом трепетала прозрачная розово-золотая мгла. Она лежала над сиреневой парчой спокойного моря, которое сливалось с этой мерцающей пеленой мягко и нежно, почти незаметно.
У теплых плоских плит набережной ворковал сонный прибой, перекатывая гальки, и синеватые силуэты кипарисов стояли как тихие девушки, ожидающие женихов, уплывших в море.
Сэр Чарльз был растроган чистой и молитвенной красотой утра.
– Милый Кук, – сказал он торжественным и мягким голосом, – посмотрите, какая упоительная прелесть в этих туманных и сияющих красках. Какая жалость, что мы, люди делового века, утратили способность воспринимать обаяние природы. Даже наши писатели не умеют больше воспламеняться любовью к этому лучшему созданию творца. Разве Анатоль Франс или Редьярд Киплинг могут сравняться по поэтичности описаний природы с такими гениями, как Ричардсон, мистрис Радклиф, Руссо или Бернарден де Сен-Пьер. Чувство природы связано всегда с чувством трогательной печали. Не так ли?
– Совершенно верно, сэр, – подтвердил флаг-офицер.
– Когда я смотрю на природу, я внутренне очищаюсь, я отбрасываю от себя все злые помыслы и беседую с творцом. Как прав был Руссо, когда требовал уничтожить нашу механическую культуру. Смотрите, как мирно и прекрасно выплывает это мощное солнце.
Розовая мгла лопнула на востоке, и в щель прорвалось горячее сияние узкого ломтика солнца. Сэр Чарльз прищурился и скользнул взглядом по берегу. Глаза его задержались на белой стрелке маяка. Там, за ней, лежали нефтяные промыслы, и улыбка полного удовлетворения разлилась по лицу великого человека.
– Сколько неисчерпаемых богатств в природе, Кук, и как ужасно, что человечество не может поделить их между собой любовно, без преступлений и кровопролитий, – продолжал он, вздохнув.
– Как хорошо говорите вы, сэр, – восхитился лейтенант Кук.
– О милый Кук! Вы наивный мальчик. Разве такими словами нужно приветствовать божью мудрость, отраженную в видимом мире. Мне кажется…
Лейтенант Кук приготовился услышать эпикурейское славословие, но сэр Чарльз внезапно осекся на полуслове.
Сзади, из города, еще спящего после пышной ночи карнавала, донесся какой-то неопределенный гул. Он катился по улицам, нарастал, и вскоре можно было различить, что он складывался из взволнованных человеческих голосов.
Сэр Чарльз нахмурился.
– Вы видите, Кук, как я прав. В часы полного умиротворения природы жалкие люди заняты своими мелочными делишками и грызутся из-за лишнего куска.
Гул становился крепче и приближался.
Сэр Чарльз возмутился.
– Пойдите, Кук, и узнайте, в чем дело. Да скажите этим крикунам, что, если они не прекратят тотчас же гвалта, я вызову солдат и заткну им глотки прикладами.
Кук повернулся налево кругом и мелкой рысью побежал в комнаты.
Армия рабочих форсированным маршем шла к северу всю ночь и весь следующий день, вливая в себя присоединявшиеся по дороге отряды крестьян и горцев из деревень и ферм, лежащих на ее пути.
Она останавливалась только на короткие привалы, дать людям съесть кусок хлеба с солью, выпить воды и отдохнуть.
Тревис торопил, чтобы поспеть к ночи на линию фронта.
Отряды капитанов, занимавшие ее, немедленно после отзыва Богдана Адлера, сумевшего жестокими мерами создать подобие войсковых частей, сбросили стеснительное и удручающее ярмо дисциплины и разбрелись по поселениям, примыкающим к боевой зоне. Не получая от правительства жалованья, они вновь занялись товарообменом, продавая свои изделия, плетеные портсигары, подстаканники, подносы и корзиночки, которые выделывали с большим изяществом и вкусом из камыша, покрывавшего болота в районе фронта. Эти изделия находили широкий и легкий сбыт. Наиболее предприимчивые из воинов итлийского правительства распродавали декоративные форты генерала фон Бренделя, срезая с них по ночам раскрашенный холст. Крестьяне охотно покупали его, вываривали краску и шили себе прочное белье.
Эта беспечная жизнь защитников Итля услаждалась еще присутствием тысячи добрых и милых женщин из «священного женского легиона», ни в чем не отказывавших своим собратьям по оружию.
Поэтому удар, обрушенный Тревисом около полночи в тыл капитанам, упал в пустое пространство. Позиции были не заняты, и только «женский легион» Адлера оказал неожиданное и упорное сопротивление, конченное штыковым ударом.
Тревис с эскадроном горцев проскакал за линию окопов к передовым пикетам ассорской армии. Остановленный ими, он потребовал немедленного свидания с командующим заслоном Ассора и, принятый высоким бритым человеком, в маленькой мазанке у железнодорожного полустанка, изложил кратко и ясно обстановку.
– Спасибо, товарищ, – сказал бритый, крепко поцеловав Тревиса, – вы поспели вовремя. К нам только вчера подошла дивизия кавалерии, снятая с восточного фронта, и мы хотели переходить в наступление. Тем лучше. Мы избавлены от лишних человеческих жертв.
Он отдал распоряжение, и рожки горнистов пропели поход.
Через час темная масса кавалерии, колебля в ночной темноте тонкие острия пик, пролетела с гиком, свистом и лихой песней на юг.
Пехота, посаженная в вагоны, отправлялась эшелон за эшелоном вдогонку кавалерии, и ущербная луна косо смотрела на бесконечную ленту поездов, устремившихся один за другим к морю.
В час, когда ликующее население Порто-Бланко праздновало веселым карнавалом свое присоединение к величайшей державе мира, обе части армии соединились на узловой станции, в одном переходе от столицы, и остановились на отдых. Суровые, овеянные пороховым дымом и славой, солдаты ассорской армии братались с нефтяниками и с радостным изумлением набрасывались на фрукты, сладости и жирную мясную пищу.
– Хорошая страна у вас, ребята. Сытная. Полмира прокормить может, говорили с восхищением они, растягиваясь на траве с полными желудками.
Крестьянки тащили из деревень все новые и новые запасы продовольствия, и солдаты, похохатывая и любезничая, набивали вещевые мешки окороками, бараниной, хлебом, салом, всем давно не виданным изобилием.
Перед вечером они двинулись дальше походным порядком, чтобы ворваться в столицу на рассвете.
Ожидая возвращения флаг-офицера, сэр Чарльз с неудовольствием слушал непрекращающиеся крики.
«Экий простофиля Кук. Не может унять сразу», – подумал он, но дверь террасы с шумом распахнулась, ударилась о стену, брызнув осколками стекол, и в нее проскочил бледный, с раскрытым ртом, лейтенант Кук.
– Сэр Чарльз!.. Сэр Чарльз!.. Несчастье!.. – завопил он, подбегая.
Лорд Орпингтон с недоумением спросил:
– Что с вами? У вас мозги не в порядке?
– Страшное несчастье, сэр Чарльз! Они идут! Они уже у городской заставы.
– Кто они? Саранча, тараканы или крысы?
– Нет! Войска!.. Армия Ассора!.. Громадная армия!.. Они сметают все…
Лорд Орпингтон ухватился за перила. Усы его вздыбились.
– Армия Ассора?.. Эти банды?.. Что за вздор? Позовите сюда начальника штаба.
Но начальник штаба сам появился на террасе.
– Генерал Тиббинс, в чем дело? Что за идиотская суматоха? Какая армия? Неужели солдаты так перепились вчера на празднике, что им чудятся армии?
Но генерал Тиббинс, взяв под козырек, ответил с тщательно подавляемым волнением:
– Простите, сэр, но это – правда.
– Как правда? – взвизгнул сэр Чарльз, теряя спокойствие.
– Разрешите доложить, сэр. По моему приказанию, полковник Маклин, командир первой бригады, вчера ночью выставил заставы в горных проходах, окружающих город. Два часа тому назад они были сметены нежданным налетом огромного количества кавалерии и вынуждены были покинуть свои позиции. Одной из застав удалось, отступая, взять двух пленных. Пленные показали, что они являются передовыми частями ассорской армии, форсирующей горную цепь. Полковник Маклин погиб в этой стычке, сэр. Высланная мною разведка мотоциклистов только что донесла, что весь город окружен неизвестным противником. Сила его, по донесениям, около двадцати пяти тысяч пехоты и около дивизии конницы.
Сэр Чарльз задыхался.
– Немедленно!.. Сию минуту! Эскадре открыть заградительный огонь по проходам. Все войска в боевую готовность. Занять все дороги. Я сам принимаю командование.
Генерал Тиббинс стоял неподвижно.
– Вы что? Одурели от страха? Позор! Вы слышали, что я приказал? крикнул лорд Орпингтон.
Генерал Тиббинс вспыхнул.
– Сэр, – сказал он с негодованием, – в другой обстановке вы ответили бы за ваши слова. Я не струсил бы и перед сатаной. Но…
– Что «но»?.. – взревел главнокомандующий.
– Я боюсь даже сказать, сэр. Это необычайно, но это катастрофа…
– Да говорите же, дьявол вас возьми!
– Сэр, солдаты опоены во время вчерашнего праздника каким-то снотворным веществом. Их ничем нельзя разбудить. У нас осталось не более трех тысяч боеспособных людей, но и они не хотят драться.
– Как не хотят? – простонал лорд Орпингтон, сжимая голову руками.
– Они заявили, сэр, что им нечего вмешиваться в чужие дела. Они заявили, что защищать, извините, сэр, такую сволочь, как население этого города, они не желают.
– Расстрелять!.. Каждого десятого! Я им покажу!
– Поздно, сэр! Взгляните на рейд, – сказал уныло генерал Тиббинс.
Сэр Чарльз бросился к парапету террасы и застыл, как жена Лота.
Рейд кишел шлюпками, и в них, как муравьи, сыпались солдаты.
– Они убираются сами и сносят спящих товарищей, сэр. Они говорят, что вовсе не желают платиться своими шкурами за «паршивый вертеп».
Сэр Чарльз оторвался наконец от парапета. Лицо его съежилось и посерело.
– Мой катер, – выдавил он хрипло. – Где мой катер?
– Ваш катер, сэр, находится под охраной моряков. Им можно еще воспользоваться, – ответил генерал Тиббинс.
– Кук! Машину! Мы едем! – крикнул лорд Орпингтон. – Дай мне, боже, силы пережить этот позор.
– Машина уже ждет, сэр Чарльз. Я приказал сразу приготовить ее, отозвался лейтенант Кук с явной радостью.
Сэр Чарльз покинул террасу огромными шагами. Генерал Тиббинс и Кук поспешили за ним.
Катер колыхался у стены набережной среди криков, плеска весел, грохота моторов и гула толпы на набережной.
Лорд Орпингтон сидел на корме, закрыв лицо руками, чтобы не видеть панического бегства своих войск.
Генерал Тиббинс наклонился над ним.
– Сэр! Делегация правительства просит свидания с вами.
Сэр Чарльз поднял голову, и глаза его сверкнули бешенством.
– Правительства? Какого правительства? Какого черта им нужно?
– Делегаты просят предоставить им перевозочные средства, чтобы сесть на корабли и избежать расправы.
Лорд Орпингтон встал и захохотал.
– Что? Они хотят ехать? Куда? В Наутилию? Что же они думают, что Наутилия помойная яма для каторжного сброда? Ха-ха-ха!
– Что же прикажете ответить, сэр?
– Скажите, что эта рвань может тонуть, как ей вздумается. Отчаливай!
Катер отвернулся носом от мола и понесся в открытое море, провожаемый воплями и стенаниями покинутых.
С кормы сэр Чарльз видел, как по покатым улицам бежали вниз к порту орды людей, нагруженных чемоданами, граммофонами, клетками с птицами и другим домашним скарбом. Все это стадо выло, ревело, спотыкалось, падало и неудержимо лилось вниз к спасительным водам залива, в которых была последняя надежда.
Офицеры, сидевшие в катере, услыхали, как представитель Гонория XIX саркастически засмеялся и отвернулся.
Представители правительства, выслушав ответ сэра Чарльза, осыпали удаляющийся катер градом проклятий и недолетевших камней и заметались в панике.
У края выдвинутой от набережной в лагуну деревянной пристани стоял один из транспортов наутилийской эскадры, вошедший ночью с моря, чтобы покрасить борта. Кто-то из воющей толпы зацепил его глазами. Отчаяние подсказало ему план действий.
– Транспорт!.. Захватить транспорт! – завопил он, и весь обезумевший муравейник рванулся на пристань. Но на транспорте поняли опасность и отшвартовались, спешно принимая на борт последних запоздавших солдат. Когда толпа достигла пристани, между ней и бортом транспорта плескалось уже зеленое масло воды.
Толпа замялась, но, сдавленная напором задних, покатилась на мостки.
Очевидцы рассказывают, что именно здесь погибли самые именитые и доблестные граждане. Первым покатился под ноги и был смят в омлет генерал фон Брендель, до последней минуты не выпустивший из рук маршальского жезла, и тут же испустила дух бывшая супруга президента Аткина.
Толпа сбилась на мостках в тесное месиво, сталкивая передних в воду.
Вдруг над скопищем прижатых друг к другу человеческих голов появилось нечто шарообразное с привязанным к нему желтым чемоданом и покатилось по головам, как футбольный мяч по полю.
Это Антоний Баст в последнем отчаянии стремился опередить сограждан.
Но он не успел докатиться до края пристани. Мостки затрещали, шатнулись, и сплющенные, сдавленные тысячи посыпались в воду в грохоте рухнувших свай и досок, огласив рейд последним смертным ревом.
По улицам к гавани уже неслась, склонив пики, ассорская кавалерия.
Эскадра развернулась в кильватер и покидала злосчастный берег Итля.
Сэр Чарльз стоял на спардеке, подавленный и уничтоженный. Вахтенный лейтенант осторожно приблизился к потрясенному полководцу.
– Сэр, будем мы салютовать национальному флагу Итля?
Сэр Чарльз недоуменно отшатнулся от подчиненного и метнул глазами на берег. Над скалами еще трепетал флаг Итля. Ярко-зеленый и сиренево-розовый. Цвета надежды и мечтательной меланхолии.
– Идиот! – сказал с яростью лорд Орпингтон и быстрыми шагами ушел с палубы.
Корабли развили полный ход. Тяжелая, чистая волна хлестала в борта, смывая с них остатки налипшей нефти.
Занавес
Утренний туман лежал над морем серебристым тяжелым занавесом. На молу, спустив ноги, сидел старый оборванец и снастил крючки удочки жирными червями.
Сзади застучали по известняковым плитам крепкие шаги. Кто-то шел, напевая веселую песенку.
Рыбак повернул голову и увидел подходящего.
– А, Коста! Здравствуй! Я знал, что ты вернешься ко мне. Политика скучная вещь, а главное – непонятная. Ну, что же, садись. У меня как раз есть для тебя лишний перемет.
Но подошедший улыбнулся уголком рта.
– Нет, старый водяной, – сказал он, – на этот раз ты промахнулся. Я пришел, чтобы окончательно проститься. Ты был добрым другом, и я хочу пожать тебе руку.
Рыбак вытаращил глаза.
– Ты, значит, хочешь продолжать эту высокую канитель? Ты хочешь опять быть придворным какаду? Ты рехнулся.
Коста подтолкнул ногой коробку с червями.
– Старый упрямец! Больше придворных не будет. И королей не будет. Пришли настоящие ребята. Они приняли меня к себе и обещали забыть прошлое. Я пойду с ними. За ними будущее.
Атанас хмыкнул.
– И это все?
Коста замялся.
– Нет. Есть еще одно… Но ты не смейся… Видишь ли, – там эта барышня… Гемма, бывшая королева… Она бой-баба. Таких мало на свете, и, если она дается в руки, – нужно брать. И если бы там не было ничего, кроме нее, я все равно пошел бы, лишь бы она еще раз поцеловала меня, как в день, когда я увез из города ее и дохлого короля.
Атанас злорадно хихикнул.
– Иди! – сказал он. – Ты мне не нужен. Море не любит бабников и дураков.
– Прощай, Атанас, – ответил Коста.
Твердые шаги, удаляясь, смолкли.
Атанас покачал головой и вынул из коробки нового червя.
– Тьфу, – плюнул он на него, насаживая на крючок, – пропал человек. Он размахнулся и, бросая удочку в воду, лукаво прищурился и прошептал: – А впрочем… будь мне на два десятка меньше… я тоже сделал бы так. Даже наверняка. Она – славная женщина.
Туман поднялся. Жизнерадостное солнце выплыло из глубин над молом, над Итлем, над миром.
1925
