Старожилы Порто-Бланко рассказывают, что таких бурь, какие налетели на побережье в июле рокового года, никто не запомнит.
      В летнюю пору берег Итля отличался тихой погодой, благотворным влажным климатом и славился своими целительными свойствами при легочных заболеваниях.
      Республиканское правительство поднимало даже вопрос об устройстве курорта для поднятия государственных доходов, но проект, внесенный в парламент, провалился, так как оппозиция доказала, что средства, необходимые для постройки курорта, с большей пользой могут быть ассигнованы на организацию государственной опереточной труппы и что оперетка приносит гораздо больше облегчения всех сортов больным, чем скучный санаторный режим.
      Но в это лето, в ближайшие дни за государственным переворотом, внезапно задули с непрекращающейся силой сухие восточные ветры.
      Они свистели между известковыми скалами, носили песок по прибрежью, обдавали землю удушливым и томительным жаром.
      Листья на деревьях блекли, сворачивались и опадали сухими шелестящими трубочками, которые с визгом носил ветер, кидая охапками на дома и людей.
      Над всем побережьем стояла беловатая, едкая пыль, душившая горло, слепившая глаза, забивавшаяся в дома даже сквозь двойные рамы.
      Люди ходили с пересохшими губами, красными, слезящимися веками и нигде не находили спасения от зноя, ветра и пыли.
      От этого зноя вскипала кровь; и у самых добродушных и спокойных появлялась жажда убийства, желание кого-нибудь придушить или зарезать.
      И даже пена, взлетавшая по берегу от мощных ударов тяжелых синих жгутов воды, взбуравленной ветрами, казалась сухой, как пыль.
      Официальные документы, относящиеся к этому времени в истории Итля и сохранившиеся в архивах, таят под внешним покровом вежливых фраз и дипломатических любезностей смертельный яд накипающей злобы, и по ним внимательный историк может сразу установить, что страна шла к неотвратимой катастрофе.
      Сэр Чарльз не появлялся более на берегу. Он диктовал свою волю со стальной громады «Беззастенчивого», под успокоительною сенью его шестнадцатидюймовых орудий.
      Его флаг-офицер свез на берег и вручил во дворце плотный пакет, в который было вложено личное послание наутилийского дипломата королю Максимилиану.
      Сэр Чарльз оправдывал в нем свою незыблемую репутацию лучшего политика великой морской державы. Несмотря на то что голос его прерывался от гнева в момент диктовки письма переписчику и он с гораздо большим наслаждением вместо трескотни клавишей «Ундервуда» услышал бы треск пулеметов, направленных на раздражавший его берег, закутанный удушливой пеленой, он нашел в своей душе достаточно самообладания и благородства, чтобы стиль его письма служил на века примером покорности лучшим традициям дипломатического стиля.
      Мы не станем приводить текст полностью. Каждый интересующийся читатель может найти его в библиотеке государственного архива Итля, в деле иностранных сношений за N_172133/с.с. лит. О.
      Мы обойдем молчанием изумительное по экспрессии вступление, излагающее краткую историю взаимоотношений народов Наутилии и Итля, не станем останавливаться на отечески дружеском напоминании королю Максимилиану о данных им обещаниях, равно как и указании на то, что монарх Итля обязан своим восшествием на наследственный престол в значительной мере стараниям и бескорыстной помощи лорда Орпингтона, и пройдем мимо осторожных и тонких упреков в недружелюбии, высказанных в изысканно вежливой форме.
      Сэр Чарльз писал эту часть письма не для себя, а для истории, будучи человеком высокого ума и пророческой предусмотрительности.
      Но последнюю часть письма нам стоит запомнить по ее краткости и напряженной энергичности, ибо она гласила, что, в случае неполучения в трехдневный срок от правительства Итля мандата на владение нефтяными промыслами на имя Островной компании, сэр Чарльз будет вынужден, с сердечным сожалением, высадить весь экспедиционный корпус для прогулки в район нефтяных источников; всякая же попытка противодействия вызовет сопровождение высадки музыкальной иллюстрацией оркестра тяжелой судовой артиллерии.
      Вручив пакет у трапа посланцу, сэр Чарльз постоял на шканцах, где еще так недавно он беззаботно забавлялся бросанием монет, яростно плюнул в пенившуюся бурную воду и ушел в каюту.
      Но флаг-офицер и на этот раз не удостоился личной аудиенции и вынужден был вручить пакет гофмейстеру. В ответ на настойчивые требования личного свидания ему было сообщено, что король занят чрезвычайно важной беседой с придворным столяром.
      Гофмейстер без промедления передал письмо премьеру, который, не подумав даже обратиться к королю, отправился прямо на половину королевы и имел с ней получасовое совещание, после чего камеристка королевы была послана к его величеству с просьбой прибыть к ее величеству.
      Гемма сидела, держа письмо сэра Чарльза двумя пальцами с таким брезгливым видом, как будто в руке у нее была лягушка. В глазах у нее играли опасные и зловещие огоньки.
      Максимилиан вошел, как всегда, бочком, тихонько насвистывая легкую песенку.
      – Зачем вы позвали меня, ваше величество? – лениво промямлил он, чмокнув руку Геммы, – опять политические дела? Ужасно! Ради бога, отставьте меня от всякой политики. Я только что начал сговариваться со столяром по поводу одной любопытной переделки в моем кабинете, и вы нарушили весь мой план. Как это скучно!
      Гемма внимательно посмотрела на него. Щеки ее вспыхнули и губы дрогнули гневным нетерпением.
      – Ваше величество! – сказала она сурово. – Я понимаю, что обстановка кабинета весьма существенная вещь, но иногда нужно уметь быть не только квартирохозяином, но и королем. Прочтите это письмо!
      Максимилиан взял лист испуганным движением, втянув голову в плечи, как будто закрываясь от занесенного удара, и испуганно забегал по строчкам.
      – Ну, что же вы думаете об этом? – спросила Гемма, постукивая о пол носком ботинка.
      Максимилиан поджал губы и сморщил брови.
      – Я? – начал он, растягивая слова, как резину. – Я полагаю, что оно написано очень недурно.
      – То есть, как недурно? – переспросила ошеломленная Гемма.
      – Я хочу сказать, что сэр Чарльз прекрасно владеет слогом. Какая изысканная форма! Я бы хотел уметь так писать.
      – А содержание? Как вы относитесь к содержанию?
      Максимилиан снова поджал губы.
      – Ах, содержание! Опять политика? Я сказал вам, дорогая, что не имею никакого расположения к политике.
      Гемма облила его презрительным взглядом.
      – Если хотите – это уже не политика. Это вопрос чести! Что вы думаете о требованиях, изложенных в этом документе?
      – Что вы прикажете ответить генералу Орпингтону, ваше величество? вмешался в разговор Коста, до того неподвижно стоявший у стола.
      Максимилиан помолчал некоторое время, потирая ладони зябким движением.
      – Что же ответить? Напишите, что я согласен. Пусть берет промыслы, мне они совершенно не нужны. Я рад буду сделать удовольствие сэру Чарльзу. Я его, кажется, обидел, а он такой милый человек и такой джентльмен.
      Гемма вцепилась обеими руками в ручки кресла и устремила на Максимилиана тяжелый, упорный взгляд.
      – Вы серьезно говорите это, ваше величество? – спросила она таким тугим голосом, что премьер поторопился встать между ней и королем.
      – Ну конечно, серьезно. Сэр Чарльз так много помог мне, он был так обязателен и любезен…
      – Хорошо! – сказала Гемма и поднялась быстрым движением, – вы называете джентльменом человека, который в вашем присутствии нанес хамское оскорбление вашей жене, который явился с ножом в кармане, как бандит, чтобы схватить страну за горло и, задушив, ободрать ее как липку. Вы намерены согласиться на требования, на которые можно ответить только ударом! Если вы это сделаете, я буду презирать вас, ваше величество! И не только я – вся страна!
      Она отошла в глубь комнаты, разгневанная, прекрасная, как будто выросшая в эту минуту. Максимилиан стоял, рассеянно сворачивая бумажного петушка из послания лорда Орпингтона. Его отечные щеки недоумевающе оттопырились.
      – Но как же можно отказать? Сэр Чарльз пишет, что он будет обстреливать берег. Я этого не хочу! Я могу быть убитым, и потом вообще это так неприятно и беспокойно. Я хочу быть королем. Я хочу отдохнуть и повеселиться, и неужели я должен испортить себе настроение из-за каких-то промыслов. Почему не сделать удовольствия сэру Чарльзу?
      – Ваше величество, – сказал Коста, – вы не уясняете себе положения. Нефтяные промыслы – единственное и главное богатство Итля. Если вы отдадите их, вы станете большим бедняком, чем прежде. Вам не на что будет пообедать даже в третьеразрядной харчевне.
      – Вы должны отказать! Вы не смеете согласиться! Вы не смеете стоять на коленях перед заезжим взломщиком, – горячо крикнула Гемма.
      – Боже, как это скучно! – отозвался Максимилиан. – Отказать? Но мы не сможем драться с сэром Чарльзом. У нас нет оружия, нет войск. Если эскадра откроет огонь, нам придется бежать в горы, покинуть столицу. А я совсем не хочу расставаться с дворцом. У меня в кабинете теперь так уютно… И где я буду проводить вечера без «Преподобной Крысы», без театра? Вы не захотите причинить мне неприятности, господа!
      Коста взглянул на королеву и пожал плечами.
      Гемма подошла вплотную к королю, положила руку на его плечо и взглянула в глаза.
      – Неужели? – сказала она тихо, как будто в себя. – Неужели? – И вдруг быстро сняла руку. – Я в последний раз спрашиваю, ваше величество, неужели вы решитесь опозорить свое имя еще трусостью и малодушием?
      Максимилиан бережно сдунул с рукава пудру, оставшуюся от прикосновения Геммы, и ответил вяло:
      – Дорогая, мне, право же, наскучил этот разговор! По-моему, вы напрасно приписываете сэру Чарльзу нехорошие намерения. Он был так добр ко мне. Он давал мне деньги…
      – Идите!.. Идите, ваше величество! Идите разговаривать со столяром! сказала, задохнувшись, Гемма. – Я думаю, что, действительно, не стоит докучать вам такими неинтересными вещами. Конечно, гораздо приятней слушать хорошую музыку, смотреть голых негритянок в «Преподобной Крысе» и пить старое вино, имея полный бумажник, подаренный бескорыстным другом. Я прошу простить меня за беспокойство. Вы правы, из-за этого дела нет нужды волноваться, – оно касается только такой мелочи, как честь.
      Максимилиан удовлетворенно улыбнулся.
      – Ну, вот, – сказал он, – и слава богу. Я же говорю, что не стоит вести такие длинные дискуссии из-за пустяков. Кончайте без меня.
      Он взял руку Геммы и прикоснулся к ней губами.
      Премьер видел, как Гемма затрепетала всем телом от этого прикосновения.
      Максимилиан повернулся и пошел к дверям, весело подмигнув по дороге премьеру. Гемма проводила сутулую фигуру пылающими глазами и закрыла лицо ладонями.
      – Барышня! – сказал Коста, шагнув к ней. – Вот вам-то уж не стоит ерзать на собственных нервах. Действительно, не из-за чего. Из манной каши нельзя выковать меча. Плюньте и возьмите себя в руки.
      Гемма взглянула на него и рассмеялась.
      – Вы правы, друг мой! Это пройдет. Это от неожиданности. Я опешила оттого, что на моих глазах жизнь опровергла незыблемые правила грамматики. На всех языках, которые я знаю, слово «король» – мужского рода. А я за эти дни убедилась, что король не всегда мужчина. Это открытие немного ошеломило меня.
      Она улыбнулась и подошла к стеклянной стене гостиной, в которую хлестал песчинками горячий ветер. Вдали, как всегда, раскачивались чуть видные в мутной пелене пыльного тумана тени кораблей на горизонте залива. Коста закуривал сигару, когда услыхал ее голос.
      – Какой удушливый воздух! Как жарко! От этой духоты начинаешь задыхаться и впадать в истерику. Сейчас я подумала, что было бы неплохим зрелищем, если бы все эти стальные коробки отправились на дно вместе с их содержимым.
      Коста выпустил волну дыма и засмеялся.
      – Милая барышня, – сказал он, – вы растете на моих глазах. Вы подумали сейчас о том, о чем я думаю уже давно. Приятно видеть, как вы успеваете.
      Гемма задумчиво усмехнулась.
      – Забавно, – обронила она, не отрывая глаз от залива, – видеть, как король отказывается от своего долга и передоверяет защиту чести и достоинства королевства двойственному союзу бывшего жулика и ветрогонной девчонки. Но еще забавней, что эти союзники берутся за свою роль всерьез.
      Коста почтительно молчал.
      – Я начала с любви к незаконному отпрыску королевского рода, продолжала Гемма, – и, наконец, сама сделалась королевой. И я сыта по горло монархическими впечатлениями. Теперь я хочу попробовать другой жизни и другого общества. Я думаю, что оно будет лучше.
      – Правильно, дорогая барышня! – с восхищением сказал Коста. – Поверьте мне, я сведу вас с настоящими людьми, а не с этими недоносками без мозгов и души.
      – Отлично, – ответила Гемма.
      – А теперь нам нужно будет поговорить насчет государственных дел. Король вышел в тираж, но события требуют действий. Нам нужно ответить генералу, пока он еще плавает на своей лоханке и не отправился кормить крабов, – предложил премьер.
      – Пойдем в розовый павильон, – сказала Гемма, – там не так душно. Здесь можно задохнуться.
      Она набросила легкий шелковый плащ и продела руку под услужливо подставленный локоть премьера. Они прошли коридором и на минуту остановились у двери кабинета Максимилиана.
      – Гробница его величества, – шепнул Коста, указывая на дверь.
      Гемма подняла руку благословляющим жестом.
      – Мир праху его! Requiscat in pace!
      Если бы министр и королева догадались заглянуть в замочную скважину, они увидели бы покоящегося в мире короля. Вернувшись из апартаментов королевы, Максимилиан осмотрел тщательно ящик стола, над которым потрудился придворный столяр.
      Осмотр удовлетворил его. Он весело засвистал и осклабился.
      Закрыв ящик, он набросал в угол дивана груду вышитых подушек и, взяв со стола роман в желтой обложке, улегся поудобней.
      Улегшись, протянул руку к столику и, сняв резиновую трубку с хрустальным наконечником, тянувшуюся по ковру к большому столу, припал губами к наконечнику. Лицо его осветилось спокойным блаженством, острый кадык задвигался, и в горле забулькало.
      Придворный столяр отлично выполнил заказ, приспособив ящик стола для помещения бидона с ликером, который король и тянул в промежутках чтения через трубку в продолжение двух часов, пока глаза его не помутнели окончательно, и он умиротворенно заснул, выронив из рук томик романа.

      Гемма встала на пороге павильона, прижимая к груди ворох роз. Она смеялась, погружая-лицо в душистую сырость лепестков.
      – Вот так ладно, барышня! – сказал Коста из глубины павильона. – Я не могу ручаться, что наш пароходный друг не завел себе штат штук в тридцать бродячих ушей и глаз, скупленных по сходной цене. Королеве подобает срывать розы и не мешаться в политику.
      – Чем больше я перестаю быть королевой, тем лучше себя чувствую, ответила она, сгоняя с лица улыбку.
      – Значит, до полуночи. В полночь вы сможете отправиться. Сопровождать вас будут надежные парни. Положитесь на них, как на меня, – отозвался Коста.
      Гемма вырвала розу из букета и нервно оборвала лепестки. Они рассыпались по ступеням алыми лодочками.
      – Я только не знаю… я боюсь, что я не сумею говорить. Я никогда не говорила с таким количеством людей, – задумчиво сказала она.
      – Ерунда! Вы их не видали! Когда они появятся перед вами, у вас сразу заговорит самое нутро. Только держите себя в руках и забудьте на это время, что вы барышня.
      – Хорошо! Я постараюсь быть способной ученицей.
      – Ну, а теперь идите к себе и приготовьтесь к отъезду. Опоздать нельзя ни на минуту. Поверьте слову опытного человека. Когда выдергиваешь из колоды меченого туза, партнер не должен этого видеть.
      – Сравнение подходящее, – расхохоталась Гемма, насмешливо поклонилась премьеру и убежала.
      Коста поглядел на оставленные на ступеньках лепестки, на дорожку, по которой умчалась собеседница, и причмокнул языком.
      – Ей-богу, отличная барышня! Я думал, что такие бывают только на картинках в воскресных модных журналах.
      Он постоял еще минуту, покачивая головой, закрыл за собой дверь павильона и прошел через парк к воротам дворца.
      Двое часовых-гвардейцев в зеленых мундирах и сиренево-розовых чикчирах, стоявших у решетки, сделали на караул. Премьер ответил на приветствие и очутился на улице.
      Под теплой тенью каштанов стоял его экипаж, и он энергично вскочил на подножку.
      – Куда прикажете! – спросил черномазый кучер.
      Премьер оглянулся по сторонам.
      – Поезжай за город, Петриль… К Георгосу, – тихо сказал он.
      За городом дорога побежала белыми известковыми изгибами в гору, среди отвесных скал, на обрывах которых висели, вцепляясь корнями, корявые горные сосны.
      Бойкие гнедые лошадки легко несли экипаж, и Коста сладко задремал.
      Он проснулся, когда экипаж, уже в паутине сумерек, спустился в долину, зеленую от виноградников, и остановился у мазанки, прилипнувшей задней стеной к ржаво-бурому обломку скалы.
      Навстречу лошадям шарахнулись белолапые, мохнатые, как медведи, собаки.
      Они норовили вскочить в коляску и вытащить премьера, и Петриль яростно хлестал их кнутом, когда дверь мазанки раскрылась и хриплый голос крикнул:
      – Эй вы, черти!.. Назад!
      Собаки поджали хвосты и удалились с суровым рычанием. Вылезший из мазанки хозяин подошел к экипажу, держа в руке винчестер.
      – Кого принесло? – спросил он не слишком приветливо, вглядываясь в гостей.
      – У тебя, видно, болят глаза, Георгос, – ответил Коста.
      Подошедший опустил ружье на землю.
      – А, это ты, Коста, – сказал он, ухмыльнувшись, – я слыхал, что ты стал очень важным барином. Зачем тебе понадобилось приезжать в гости к такому мужлану и барсуку, как я?
      Коста выпрыгнул из коляски и пожал руку хозяину.
      – Не бойся! Барин я или не барин, но я не забываю старых друзей. В свое время, старина, мы немало настреляли здесь вместе чужой дичи и одинаково не любили лесничих. И чиниться нам не пристало. У меня большое дело к тебе. Вынеси сюда на столик хорошего старого винца, да поторапливайся. Мне очень некогда.
      Горец взглянул на него пристально.
      – Что тебе так загорелось? Неужели ты недоволен своим барством и хочешь приняться за старые дела?
      Коста усмехнулся.
      – Старые дела? Ах ты, ворона! Я не занимаюсь больше мелочью. Я задумал большое предприятие…
      Он замолчал. Георгос придвинулся ближе.
      – Какое?
      – Тащи вино! – ответил Коста, усаживаясь на табуретку перед вбитым в землю столом.
      Георгос зашлепал по земле мягкими горными туфлями и скрылся в мазанке. Через минуту он появился снова с глиняным круглопузатым кувшином, двумя кружками и куском овечьего сыра.
      – Может, это покажется тебе невкусно после королевских фиглей-миглей?
      – Не дури, – ответил премьер, наливая вино. Он отхлебнул глоток и крякнул. – Ты хочешь знать, какое дело? Изволь! Ты знаешь об этих вон?
      Коста повернулся к морю и указал на далекие огни.
      – О заморских чертях?
      – Ну да!
      Горец крепко выругался и сжал кулаки. Коста засмеялся.
      – Ну вот! Я хочу украсть у них весь Итль и подарить его северянам.
      Георгос крепко схватил премьера за руку.
      – Ты не врешь? Ты вправду хочешь это сделать?
      – Разве я когда-нибудь врал горным друзьям?
      Хозяин оставил руку Косты и одним глотком осушил кружку.
      – Ну, слава судьбе, – радостно сказал он, – по правде, я не доверял тебе. До нас сюда дошли слухи, что ты продал душу королю и иностранцам. И я хотел тебя вычеркнуть из памяти. И все друзья тоже.
      Коста пожал плечами.
      – Дураки! Горный воздух, видимо, разжижает мозги, если вы могли поверить такой чепухе. Я продался? Ты видел когда-нибудь человека, который мог бы меня купить? Жалкий осел!.. Да!.. Так вот, пришло время действовать. Пришло время показать большую фигу странствующим грабителям в генеральских мундирах. И мне нужна твоя помощь. Немедленно! Сегодня же!
      – Я слушаю тебя, – просто сказал Георгос.
      Премьер склонился к его уху и зашептал. Горец слушал и одобрительно мычал, но вдруг встал и отрицательно покачал головой.
      – Нет, – сказал он решительно, – тебе помочь мы согласны, но с королевой мы не хотим иметь дела. Твое дело связываться с помазанниками, а мы им не слуги.
      – Молчи! – крикнул Коста и тяжелым нажатием руки посадил Георгоса на скамью. – Ты не знаешь этой королевы! Она не их поля ягода. Она славная женщина!
      Он снова нагнулся и зашептал. Сухое, морщинистое лицо Георгоса изумленно вытянулось, он присвистнул и осушил вторую кружку.
      – Ах, репейник ей под хвост, – протянул он восторженно, – вот это баба! Нет, ты не заливаешь?
      – Что я сказал – то сказал, – сурово отрезал Коста, – так согласен ты или нет?
      Георгос встал и протянул жесткую, как дерево, руку.
      – Бери, – сказал он, – что тебе нужно?
      Коста не торопясь закурил сигару.
      – Коротко! Мне нужно сотню парней. Все на лошадях и с ружьями. К полуночи они должны ждать у сторожки на дороге к промыслам. Им предстоит простая работа…
      Коста опять понизил голос.
      – Ладно, – сказал Георгос, когда он кончил, – теперь я знаю, что ты прежний парень, и засохни все мои виноградники, если я не заткну ножом глотки тому, кто станет врать, что ты продался. Все будет сделано.
      – Смотри же, не опаздывай. Ну, а теперь прощай, – поднялся Коста, – мне пора делать то, что должен делать я сам.
      Он попрощался с Георгосом и поехал обратно в столицу.
      С поворота шоссе открылся вид на ночной город. Он лежал на берегу, притаившийся, сверкая тысячами огней, прищуренными, хищными зрачками. Над домами стояло бледное и зловещее электрическое зарево.
      Коста поджал губы.
      – А интересно, черт побери, – проворчал он сквозь зубы, – когда старый библейский хрыч попалил Содом, было ли над ним такое же зарево? Я думаю, что в наше время можно устроить лучшую иллюминацию.
      Коляска спустилась к берегу и проезжала по главной улице мимо подъезда «Преподобной Крысы».
      У подъезда остановился автомобиль, и Коста увидел, что из него вылез генерал фон Брендель в сопровождении двух дам.
      Премьер хлопнул себя по лбу и остановил коляску.
      – Генерал, – крикнул он главнокомандующему, – подойдите-ка на минутку.
      Фон Брендель приблизился к коляске.
      – Простите, что я отравляю вам свободные минуты, генерал, но у меня есть небольшой вопрос. Какое положение на фронте?
      – Блестяще, – поднял плечи фон Брендель, – система моих укреплений…
      – Не то, – невежливо перебил премьер, – система ваших укреплений мне отлично известна. Но, мне кажется, там полное затишье, и не приходится ожидать боев.
      – Да! Я думаю. Противник настолько потрясен мощью нашей обороны, сказал с достоинством главнокомандующий, – что не осмелится повторять наступление.
      Коста лукаво прищурился.
      – Тогда, я думаю, можно будет разрешить капитану Адлеру вернуться в столицу. Нехорошо, генерал, заставлять такого милого человека сидеть в глуши, когда мы все наслаждаемся жизнью, – сказал он, – могут подумать, что вы боитесь его соперничества в войне с очаровательными женщинами и нарочно загнали малого на фронт. Я полагаю, что вы не откажете вернуть его.