Ужас Данвича

Теперь он уже был во всех отношениях зрелым человеком, и рост его, достигший среднего для взрослого мужчины уровня, начал постепенно переходить этот предел. В 1925 году, когда один из его корреспондентов из Университета Мискатоника заглянул к нему, а затем бледный и озадаченный удалился, в нем было шесть и три четверти фута.

Все эти годы Уилбур с растущим презрением относился к своей матери, альбиноске, полукалеке, и в конце концов запретил ей сопровождать его в восхождении на вершины в канун мая и на праздник Хеллоуин, а в 1926 году несчастное создание как-то пожаловалось Мэми Бишоп, что боится своего сына:

«К сожалению, я не могу сказать тебе, Мэми, всего, что знаю о нем, — говорила Лавиния, — а теперь уж и сама не знаю всего. Уповаю на Господа, потому что не знаю, ни чего хочет мой сын, ни чем он занимается».

В тот раз, во время праздника Хеллоуин, грохот с вершин был сильнее обычного, однако внимание людей привлек скорее ритмичный крик множества козодоев, которые собрались, по-видимому, у неосвещенного дома Уотли. После полуночи вопли их достигли дьявольского апофеоза, наполнив собой все окрестности, и только к рассвету они наконец угомонились. Затем они снялись и улетели на юг, где пробыли на месяц дольше, чем обычно. Никто из местных жителей не умер в эту ночь но бедная Лавиния Уотли, искалеченная альбиноска, больше не появлялась.

Летом 1927 Уилбур отремонтировал два сарая на хозяйственном дворе и принялся перетаскивать туда свои книги и прочие пожитки. Вскоре после этого Эрл Сойер сообщил любопытным у Осборна, что в доме Уотли вновь начались плотницкие работы. Уилбур закрыл окна и двери нижнего этажа, и, похоже, разбирает все перекрытия, как они с дедом сделали четыре года назад на втором этаже. Теперь он живет в одном из сараев и, по мнению Сойера, стал робким и озабоченным. Люди предполагали, что ему кое-что известно по поводу исчезновения матери, и теперь уже очень немногие решались появляться поблизости от его дома. Рост Уилбура, кстати, достиг уже семи футов и, по всем признакам, прекращаться не собирался.

Глава 5

В следующую зиму произошла еще одно странное событие, а именно — первое путешествие Уилбура за пределы Данвича. Переписка с библиотекой Уайденер в Гарварде, Национальной Библиотекой в Париже, Британским Музеем, Университетом Буэнос-Айреса и библиотекой Университета Мискатоник в Эркхаме, видимо, уже не могла обеспечить его всеми книгами, которые были ему нужны; поэтому в конце концов он отправился за книгами лично, в поношенной одежде, неопрятный, заросший бородой, со странным выговором; отправился, чтобы свериться с оригиналом в Мискатонике, ближайшем к нему источнике необходимой литературы. Купив дешевый чемодан в лавке Осборна, он, к тому времени достигший почти восьми футов роста, похожий на черную, звероподобную горгулью, прибыл в Эркхам. Появился он там, чтобы получить хранившийся в — библиотеке колледжа под замком ужасный том — «Некрономикон» безумного араба Абдула Альхазреда в латинском переводе Олауса Вормиуса, изданный в семнадцатом столетии в Испании. Он никогда не был в этом городе, но без труда нашел университетский двор, куда проследовал, миновав огромного сторожевого пса с белыми клыками; тот невероятно громко лаял на Уилбура, яростно пытаясь сорваться с крепкой цепи.

Уилбур захватил с собой бесценный, но неважно сохранившийся экземпляр английской версии интересующей его книги, выполненный доктором Ди, который он получил от деда. Когда ему дали возможность ознакомиться с латинским экземпляром, он сразу же стал сравнивать два текста с целью найти определенный фрагмент, который должен был быть на 751 странице его собственной поврежденной книги. Это он вынужден был объяснить библиотекарю — тому же эрудиту Генри Эрмитэйджу (члену-корреспонденту Академии Мискатоника, доктору философии Принстона, доктору Литературы Джона Хопкинса), который как-то раз был у них на ферме и теперь забросал его вопросами. Уилбур признался, что ищет магическую формулу или заклинание, включающую устрашающее имя «Йог-Сохот», причем он озадачен наличием расхождений, повторов и неясностей, которые мешают ее точно определить. Пока он переписывал заклинание, которое смог наконец обнаружить, доктор Эрмитэйдж невольно заглянул ему через плечо на открытую книгу: левая страница содержала чудовищные угрозы разуму и спокойствию нашего мира: "Не следует думать, (гласил текст, который Эрмитэйдж быстро переводил в уме на английский) что человек является древнейшим или последним властителем Земли, или что известная нам форма жизни существует в одиночку. Старейшины были, Старейшины есть и Старейшины будут. Они ходят среди нас, первобытные и безмолвные, не имеющие измерений и невидимые. Йог-Сохот знает ворота.

Иог-Сохот и есть ворота. Йог-Сохот это и страж ворот и ключ к ним.

Прошлое, настоящее и будущее слились воедино в нем. Он знает, где Старейшины совершили прорыв в прошлом, и где Они сделают это вновь. Он знает, где Они ступали по Земле, и где Они все еще ступают, и почему никто не может увидеть Их там. Люди могут иногда догадаться об Их близости по Их запахам, но об Их внешности никто из людей не может знать, они могут догадываться о ней лишь, если увидят внешность тех, кого Они оставили среди людей а таких есть множество видов — от таких, что полностью повторяют образ человека, до таких, у которых облик не имеет ни формы, ни материальной субстанции — то есть, таких, как Они сами. Они расхаживают, оставаясь незамеченными в пустынных местностях, где поизносятся Слова и исполняются Обряды во время их Сезонов. Ветер невнятно произносит Их речи, земля высказывает Их мысли, Они сгибают леса и сокрушают города, но ни лес, ни город не видит руку, их разрушающую, Кадат в холодной пустыне знал их, а какой человек знает Кадат?

Ледовые пустыни Юга и затонувшие острова Океана хранят камни, на которых запечатлен их знак, но кто видел замерзшие города или затонувшие башни, давно увитые морскими водорослями или рачками? Великий Цтулху — Их двоюродный брат, но даже он может видеть Их только смутно. Йа! Шаб-Ниггурат!

Лишь по зловонию Их узнаешь ты их. Руки Их у тебя на горле, но ты Их не видишь, и обиталище Их как раз там, где порог, что ты охраняешь. Йог-Сохот — вот ключ к тем воротам, где встречаются сферы. Человек правит теперь там, где раньше правили Они; скоро Они будут править там, где теперь правит человек. После лета наступает зима, после зимы — вновь придет лето. Они ждут, могучие и терпеливые, когда придет их пора царствовать".

Доктор Эрмитэйдж, сопоставляя только что прочитанное с тем, что ему было известно о Данвиче и его задумчивых обитателях, о Уилбуре Уотли и его смутной и устрашающей ауре, его подозрительном появлении на свет, туманной вероятности убийства собственной матери, ощутил волну страха, столь же реального, как дуновение липкого холода из могилы. Этот согнувшийся, похожий на козла гигант, сидевший перед ним, выглядел как порождение иной планеты или иного измерения; как нечто, лишь частично принадлежащее человечеству и связанное с черными безднами сущности и существования, протянувшиеся как титанические фантомы по ту сторону энергии и материи, пространства и времени, Тут Уилбур поднял голову и начал говорить своим странным резонирующим голосом, как будто голосовые связки были у него не такими, как у всех остальных людей:

«Мистер Эрмитэйдж, — сказал он, — я тут прикинул, что должен взять эту книгу с собой. В ней есть некоторые вещи, которые я должен Попробовать в определенных условиях, а здесь их добиться невозможно, и было бы непростительным грехом — позволить каким-то бюрократическим правилам и запретам остановить меня. Позвольте мне взять ее с собой, сэр, и я клянусь, что никто ничего не заметит. Нечего говорить, что я буду очень аккуратен с ней. Я подумал, что этот экземпляр вполне мог бы заменить...»

Он остановился, прочитав в лице библиотекаря твердый отказ, и тут его козлиные черты приняли коварное, хитрое выражение. Эрмитэйдж, наполовину готовый сказать, что он может сделать копию с нужных ему страниц, вдруг подумал о возможных последствиях и сдержал себя. Слишком велика была ответственность — дать в руки такому созданию ключ к столь богохульным внешним сферам. Уотли увидел, как обстоит дело, и постарался снять напряжение.

«Что ж, если вы так к этому относитесь. Может быть, в Гарварде не будут такими нервными, как вы». И, ничего больше не сказав, встал и вышел из здания, нагибаясь перед каждым дверным проемом.

Эрмитэйдж услышал дикий лай огромного сторожевого пса и внимательно изучил гориллоподобную походку Уотли, пересекавшего ту часть университетского двора, которая была видна в окно. Он подумал о всяких безумных историях, которые слышал, вспомнил старые воскресные статье в «Эдвертайзере», все те знания, которые он почерпнул у грубых и неотесанных жителей Данвича во время своего единственного визита туда. Невиданные на земле вещи — по крайней мере, на трехмерной земле — нахлынули на него, смрадные и ужасные, сквозь ущелья Новой Англии, и бесстыдно нависли над вершинами гор. Теперь он, казалось, ощутил близкое присутствие вторгающегося ужаса и заметил адское наступление древнего и прежде пассивного ночного кошмара. Он спрятал «Некрономикон» с дрожью отвращения, однако комната все еще была наполнена неопределенным, но порочным зловонием. «По зловонию узнаете Их», — припомнил он выдержку из текста. Да — запах был точно такой же, как и тот, что поразил его возле фермерского дома Уотли меньше трех лет тому. назад, Он подумал об Уилбуре, зловещем, звероподобном, и насмешливо хмыкнул, вспомнив деревенские сплетни по поводу его происхождения.

«Узкородственный брак?» вслух пробормотал Эрмитэйдж. «Боже правый, какие простаки! Покажи им „Великого Бога Пана“ Артура Мейчена, и они подумают, что тут какой-то банальный данвичский скандал! Но что же все-таки — что за ужасное неопределенное влияние на этой трехмерной земле или вне ее — оказал Отец Уилбура Уотли? Родился он на Сретение — спустя девять месяцев после кануна мая 1912 года, когда слухи о странных звуках из-под земли дошли до Эркхама — что же было на вершине холма той майской ночью и кто был там? Какой крестный ужас связал себя с нашим миром, войдя в получеловеческую плоть и кровь?»

В течение последующих недель доктор Эрмитэйдж пытался собрать все возможные данные об Уилбуре Уотли и неопределенных явлениях в районе Данвича. Он связался с доктором Хогтоном из Эйлсбери, который присутствовал при последних минутах Старика Уотли, и нашел в последних словах старика, сообщенных ему врачом, немало заслуживающего обдумывания. Поездка в Данвич ничего нового не дала, но тщательное изучение «Некрономикона», особенно тех страниц, которыми так откровенно заинтересовался Уилбур, дало ему новые ужасные ключи к природе, методам и желаниям странною зла, которое смутно угрожало этой планете. Беседы с несколькими учеными, специализирующимися в архаических источниках в Бостоне, обмен письмами со многими другими разных местах, вызвали у него растущее чувство изумления, которое, медленно пройдя через разные стадии тревоги, в конце концов привело к состоянию острого духовною страха. Лето шло, и он смутно чувствовал, что необходимо что-то предпринять в отношении кошмара, таящегося в верховьях Мискатоника, и того чудовищного создания, которое люди знали как Уилбура Уотли.

Глава 6

Собственно данвичский ужас пришелся на период между праздником урожая и равноденствием 1928 года, причем доктор Эрмитэйдж был среди свидетелей его чудовищного пролога. Он слышал об эксцентричном путешествии Уилбура в Кэмбридж, о его отчаянных попытках получить в свое пользование «Некрономикон» или сделать копии его страниц в библиотеке Уайденера. Усилия эти оказались напрасными, поскольку Эрмитэйдж успел настоятельно попросить всех библиотекарей, в чьем владении имелся этот ужасный том, ни в коем случае не выдавать ею. Говорят, что в Кэмбридже Уилбур ужасно нервничал: с одной стороны, очень хотел заполучить себе книгу, а с другой стороны, не меньше хотел побыстрее попасть домой, как будто опасался каких-то последствий столь долгого своего отсутствия.

В начале августа то, чего можно было ожидать, началось. В первые часы третьего августа доктор Эрмитэйдж был внезапно разбужен диким, яростным лаем свирепого сторожевого пса из университетского двора. Страшное и глубокое рычание, полубезумный хриплый лай не прекращались: они усиливались, хотя сопровождались пугающими, но имеющими какое-то зловещее значение паузами. А затем послышался вопль, вырвавшийся из другой глотки — вопль был такой, что разбудил половину всех спящих Эркхама и впоследствии еще долго преследовал их во сне — подобною вопля не могло издать ни одно земное существо, или, по крайней мере, полностью земное.

Эрмитэйдж, наспех одевшись, устремился через газоны и улицу к зданиям колледжа. Были слышны завывания охранной сигнализации, установленной в библиотеке. Открытое окно зияло чернотой в лунном свете. То, что пришло, безусловно смогло проникнуть внутрь, поскольку лай, теперь быстро превращающийся в вой и глухое рычание, доносился уже изнутри. Какое-то чутье подсказало Эрмитэйджу, что происходящее здесь не стоит видеть неподготовленным зрителям, поэтому он властно остановил толпу, приказав отойти назад, а сам тем временем отпер двери вестибюля. Звуки, доносившиеся изнутри, к тому моменту поутихли, если не считать настороженного монотонного подвывания; но тут же Эрмитэйдж ясно различил в кустах целый хор козодоев, издававший дьявольски ритмичный свист, как будто в унисон с дыханием умирающего.

Здание было пропитано ужасным запахом, слишком хорошо знакомым доктору Эрмитэйджу, и вот три человека уже устремились через вестибюль к маленькому читальному залу, откуда доносился низкий вой. Примерно секунду — никто не решался зажечь свет, но в конце концов Эрмитэйдж собрался с силами и щелкнул выключателем. Один из троих — неизвестно, кто именно — громко закричал, увидев то, что было распростерто перед ними среди раздвинутых в беспорядке столов и перевернутых стульев. Профессор Райс позднее рассказывал, что он на мгновение полностью лишился сознания, хотя смог удержаться на ногах.

Существо, которое скрючившись лежало на боку, в зловонной луже зелено-желтого гноя, липкого как деготь, достигало в длину почти девяти футов, и собака порвала на нем всю одежду и частично задела кожу. Оно еще было живо, но судорожно подергивалось, грудь же его вздымалась в чудовищной синхронности с безумным пением ожидавших снаружи козодоев. Обрывки одежды существа и кусочки кожи с его ботинок были разбросаны по комнате, а прямо рядом с окном, где он, очевидно, и был брошен, лежал пустой холщовый мешок.

Возле центрального стола лежал на полу пистолет, и впоследствии по вдавленному, косо вышедшему из обоймы патрону удалось понять, почему он не выстрелил. Однако в тот момент все эти детали не были видны на фоне существа, лежавшего на полу. Было бы банальным утверждать, что описать его невозможно, однако сказать, что его не смог бы ясно себе представить тот, чьи представления слишком тесно связаны с привычными на земле живыми формами и с тремя известными нам измерениями, было бы совершенно справедливо.

Частично существо это было несомненно человекоподобным, руки и голова были очень похожи на человеческие, козлиное лицо без подбородка носило отпечаток семьи Уотли. Однако торс и нижняя часть тела были загадочными с точки зрения тератологии, ибо, по всей видимости, лишь одежда позволяла существу передвигаться по земле без ущерба для его нижних конечностей.

Выше пояса оно было полуантропоморфным, хотя его грудь, куда все еще впивались когти настороженного пса, была покрыта сетчатой кожей, наподобие крокодиловой. Спина пестрела желтыми и черными пятнами, напоминая чешую некоторых змей. Ниже пояса, однако, дело обстояло хуже, поскольку тут всякое сходство с человеческим заканчивалось и начиналась область полнейшей фантазии. Кожа была покрыты густой черной шерстью, а из области живота мягко свисали длинные зеленовато-серые щупальца с красными ртами-присосками. На каждом из бедер, глубоко погруженные в розоватые реснитчатые орбиты, располагались некие подобия глаз; на месте хвоста у существа имелся своего рода хобот, составленный из пурпурных колечек, по всем признакам представлявший собой недоразвитый рот. Конечности, если не считать покрывавшей их густой шерсти, напоминали лапы гигантских доисторических ящеров; на концах их находились изборожденные венами подушечки, которые не походили ни на когти, ни на копыта. При дыхании существа его хвост и щупальца ритмично меняли цвет, как будто подчиняясь какому-то циркулярному процессу, появлялись при этом различные оттенки зеленого — от нормального, до совершенно нечеловеческого зеленовато-серого; на хвосте же это проявлялось в чередовании желтого с грязноватым серо-белым в тех местах, что разделяли пурпурные кольца. Крови видно не было — только зловонная зеленовато-желтая сукровица, которая струйками растекалась по полу.

Присутствие трех человек, по всей видимости, побудило умирающее существо очнуться, оно начало что-то бормотать, не поворачиваясь и не поднимая головы. Доктор Эрмитэйдж сохранил записи его речевого творчества, однако твердо заявляем, что не было произнесено ни одного слова по-английски. Поначалу произносимые слоги не содержали ничего похожего хоть на один из известных на Земле языков, однако в конце концов стали появляться разрозненные фрагменты, явно заимствованные из «Некрономикона», этой чудовищной ереси, в поисках которого существо явно сюда и прибыло. Эти фрагменты, как припоминает Эрмитэйдж, звучали следующим образом: «Н'гаи, н'гха'гхаа, баггшоггог, й'хах; Йог-Сохот, Йог-Сохот...» Они уходили в ничто, сопровождаемые криками козодоев, ритмичное крещендо которых отражало злобное предвкушение смерти.

Затем дыхание остановилось, и пес поднял голову, издав протяжный похоронный вой. Желтое, козлиное лицо лежащего на полу существа изменилось, огромные черные глаза ужасающее запали. За окном неожиданно прекратилось стрекотание козодоев, перекрывая ропот собравшейся толпы, раздалось сеющее панику хлопанье крыльев, на фоне луны показались тучи пернатых наблюдателей, которые затем скрылись из вида, обозленные, что добыча им не досталась, Собака резко сорвалась с места, испуганно гавкнула и выскочила через окно. В толпе поднялся крик, и доктор Эрмитэйдж громко объявил стоящим на улице, что никого нельзя впускать в здание до тех пор, пока не приедет полиция или врач. «Слава Богу, что окна достаточно высоки и в них нельзя заглянуть с улицы», — подумал он, но тем не менее тщательно опустил темные шторы на каждом окне. К этому времени прибыло двое полицейских; доктор Морган встретил их в вестибюле и попросил, ради их собственного блага, запретить доступ в источающий зловоние читальный зал, пока не прибудет медицинский эксперт и распростертое на полу существо не будет накрыто покрывалом.

Между тем на полу читального зала происходили пугающие перемены. Нет возможности описать, какого рода распад шел перед глазами доктора Эрмитэйджа и профессора Райса, и насколько стремительными он был, но позволительно будет заметить, что, помимо внешнего очертания лица и рук, подлинно человеческих элементов в Уилбуре Уотли оказалось ничтожно мало. Когда прибыл медицинский эксперт, на деревянном крашеном полу оставалась только клейкая белая масса, да и неприятный запах почти исчез. Уотли был лишен черепа и костного скелета, во всяком случае, человеческих.

Глава 7

Но все это было лишь прологом к настоящему данвичскому ужасу. Сбитые с толку представители официальных властей выполнили необходимые формальности, причем аномальные детали происшедшего были старательно скрыты от публики и прессы; в Данвич и Эйлсбери были посланы люди с заданием выяснить, кто может являться или является наследниками покойною Уилбура Уотли. Посланные обнаружили жителей злополучной местности в большом волнении, как из-за усилившегося грохота, который доносился из-под куполообразных холмов, так и от невыносимой вони, источником которой была пустая скорлупа, обшитая досками, прежде представлявшая собой дом Уотли. Эрл Сойер, который в период отсутствия Уилбура присматривал за лошадью и скотиной, заболел тяжелым нервным расстройством. Официальные власти предпочли не входить в заколоченный досками дом, столь шумный и пугающий, и с радостью ограничили осмотр жилища покойного, то есть — недавно сооруженного сарая, единственным посещением. Они составили длиннейший запрос в суде Эйлсбери и выяснилось, что все еще продолжается судебный процесс между бесчисленными Уотли, проживающими в верховьях Мискатоника.

Почти бесконечная рукопись, содержащаяся в огромном гроссбухе и более всего похожая на дневник, о чем свидетельствовали промежутки между записями, использование различных чернил и изменения в почерке, оказалась неразрешимой загадкой для тех, кто нашел ее на стареньком бюро, служившем хозяину письменным столом. После недели безрезультатных дискуссий, ее отослали в университет Мискатоника вместе с коллекцией странных книг покойного, для изучения и расшифровки; но даже лучшие лингвисты вскоре поняли, что решить эту загадку нелегко. Никаких следов старинного золота, которым Уилбур и Старик Уотли расплачивались за скотину и отдавали долги, обнаружено не было.

По-настоящему ужас разразился, когда наступил вечер девятого сентября.

Грохот с холмов был особенно сильным в этот вечер, и собаки неистово лаяли всю ночь. Те, кто рано проснулись наутро десятого сентября, почувствовали странный запах. Около семи часов Лютер Браун, работник с фермы Джорджа Кори, что между Холодным Весенним Ущельем и деревней, в диком испуге прибежал домой, прервав свое обычное утреннее путешествие к Десятиакровому Лугу, куда он гнал скотину. Он едва не бился в припадке от страха, когда ввалился на кухню; во дворе собралось столь же напуганное стадо: било копытами и жалобно мычало — коровы в панике побежали вслед за мальчиком. Заикаясь и едва переводя дыхание, Лютер рассказал миссис Кори: «Там, на дороге, за ущельем, миссис Кори, — там что-то такое есть! Пахнет, как при грозе, а все кусты и маленькие деревья помяты и отклонились от дороги, как будто там протащили целый дом, Но это еще не все, это не страшное. Там есть следы, на дороге, миссис Кори, — огромные круглые отпечатки, как днище у бочки, они давлены глубоко, как будто от слона, но только их намного больше, чем сделали бы четыре ноги! Я глянул на пару этих отпечатков, прежде чем сбежал оттуда; каждый покрыт такими линиями, которые идут из одной точки, примерно, как у пальмового листа, только раза в три больше. И запах там такой жуткий, примерно, как возле старого дома Колдуна Уотли...»

Тут он остановился и снова задрожал от приступа страха. Миссис Кори начала обзванивать соседей: так началась увертюра паники, возвестившая о главных кошмарах. Когда она дозвонилась до Салли Сойер, экономки Сета Бишопа, ближайшего соседа Уотли, то настал ее черед выслушивать, вместо того чтобы рассказывать: Чонси, мальчик Салли, который плохо спал, прошелся к холмам по направлению к дому Уотли и, лишь мельком взглянув на их усадьбу и на пастбище, где коровы мистера Бишопа были оставлены на ночь, в ужасе побежал назад.

«Да, миссис Кори, — голос Салли дрожал на другом конце провода, — Чонси только что прибежал и не может ничего толком рассказать, так испугался! Он сказал, что дом Старика Уотли весь разломан и доски разбросаны вокруг, как будто его изнутри динамитом взорвали, только пол внизу цел, но он весь заляпан пятнами, как будто дегтем, и пахнут они ужасно и капают на землю через край, там где доски все разломаны. И еще там какие-то ужасные отметины в саду — большие круглые отметины размером с большую бочку и все пропитаны такой же липкой дрянью, как и во взорванном доме. Чонси говорит, что они ведут туда, к лугам, где большой прокос шире, чем большой амбар, и где повсюду каменные столбы понатыканы, куда ни глянь».

«И он еще сказал, слышите, миссис Кори, он сказал, насчет того, как решил поискать коров Сета, хоть и был напуган до смерти; и он их нашел на верхнем пастбище, поблизости от Двора Танцев Дьявола, и они были в жутком виде. Половина вообще исчезла, как не было, а у остальных как будто почти всю кровь высосали, и такие болячки, как, помните, были у Уотлиевой скотины, с тех пор как родился у Лавинии этот черный ублюдок. Сет пошел взглянуть на коров, хотя, клянусь чем угодно, он вряд ли решится подойти близко к дому Колдуна Уотли! Чонси толком не разглядел, куда ведут эти глубокие круглые отметины, но он сказал, то, скорей всего, они идут к ущелью, где дорога в деревню»

«Я вам еще вот что скажу, миссис Кори, там что-то есть такое, что-то не то... И я думаю, что этот Уилбур Уотли, он заслужил такой плохой конец, потому что все это из-за него. Он вовсе и не человек, я это всегда всем говорила, и я думаю, что они со Стариком Уотли что-то там выращивали в этом своем заколоченном доме, и даже еще хуже, чем он сам. Вокруг Данвича всегда водились призраки — живые призраки — не такие как люди и опасные для людей».

«Земля опять вчера разговаривала, а под утро Чонси слышал, как громко кричали козодои в Холодном Весеннем Ущелье, он глаз сомкнуть не мог. А потом он подумал, что слышит иные, слабые звуки от дома Колдуна Уотли, — как будто дерево трещит или доски отдирают, или как будто ящик деревянный разламывают. Он ночь не спал до восхода, а встав, первым делом пошел к Уотли, чтобы самому посмотреть, и я вам скажу, миссис Кори, что он увидел достаточно! Ничего хорошею тут нет, и я думаю, что тут все должны принять участие и что-то сделать. Я знаю, что происходит что-то ужасное, и чувствую что мне недолго осталось жить, но только один Бог знает все».

«А как ваш Лютер, он заметил, куда ведут эти большие следы? Нет? Ну, что ж, миссис Кори, если они были на дороге с этой стороны ущелья и если они еще не подошли к вашем дому, тогда они, наверное, уходят прямо туда, в ущелье. Так и должно быть. Я всегда говорила, что это Холодное Весеннее Ущелье — нездоровое и дурное место. Козодои и светлячки ведут себя вовсе не так, как творения божии, а кроме того, там, говорят, вы можете услышать разные странные вещи, снизу, если будете стоять между обрывом и Медвежьей Берлогой».

К полудню три четверти всех мужчин и юношей Данвича двинулись по дорогам и лугам между свежими развалинами дома Уотли и Холодным Весенним Ущельем, в ужасе рассматривая чудовищные гигантские следы, изувеченных коров Бишопа, странные, зловонные обломки фермерского дома, а также помятую, обесцвеченную растительность на полях и обочинах дороги. То, что обрушилось на этот мир, несомненно попало в находившееся здесь огромное зловещее ущелье: все деревья на краях его были согнуты или сломан, а в нависающем над обрывом подлеске была продолблена широкая дорога. Можно было подумать, что дом, сметенный обвалом, соскользнул, разрывая густое сплетение деревьев и кустарника, по крутому склону ущелья. Снизу не доносилось ни звука, а только отдаленный, почти неразличимый запах; неудивительно, что собравшиеся мужчины предпочитали стоять на краю обрыва, вместо того чтобы спуститься вниз и напасть на ужасного неведомого Циклопа и ею логове. Три собаки, которые находились вместе с людьми, поначалу яростно заливались лаем, однако, приблизившись к ущелью, трусливо замолчали. Кто-то позвонил в «Эйлсбери Транскрипт», однако редактор, привыкший к чудным историям из Данвича, ограничился тем, что состряпал небольшую, в один абзац, юмористическую заметку: ее впоследствии передало агентство «Ассошиэйтед Пресс».

Вечером все отправились по домам и забаррикадировали двери своих домов и амбаров. Нечего говорить, что ни одна корова не была оставлена на пастбище. Около двух часов ночи ужасающая вонь и дикий собачий лай разбудил семейство Элмера Фрая, на восточном склоне Холодного Весеннего Ущелья, и все потом единодушно говорили, что неподалеку был слышен приглушенный шелест и плеск. Миссис Фрай предложила позвонить соседям, и Элмер уже готов был с ней согласиться, но тут треск ломающегося дерева прервал их дискуссию. Звук этот доносился, по всей вероятности, из амбара: сразу же за этим послышались ужасные крики и топот скотины. Собаки рабски подползли и прижались к ногам онемевших от страха людей. Фрай механически зажег фонарь, но отдавал себе отчет, что выйти сейчас на темный двор равносильно смерти. Дети и женщины хныкали, воздерживаясь от крика, следуя какому-то загадочному, древнему инстинкту самосохранения. Наконец крики скотины затихли, сменившись жалостливым мычанием, после чего, в свою очередь, стали слышны удары, стук и треск. Семейство Фраев, прижавшись друг к другу в гостиной, не решалось двигаться, пока последние отзвуки не затихли где-то далеко, по-видимому, в Холодном Весеннем Ущелье. Затем, среди сдавленных стонов из хлева и демонических криков ночных козодоев из ущелья, Селина Фрай бросилась к телефону и рассказала всем, кому смогла, о второй волне данвичского ужаса.

На следующий день всю деревню охватила настоящая паника: перепуганные группки людей направились к месту вчерашних дьявольских событий. Две гигантские полосы разрушений протянулись от ущелья к двору Фраев, чудовищные отпечатки покрывали опустошенные участки почвы, а старый амбар с одной стороны был совершенно разрушен. Что касается стада, то найти удалось только его четвертую часть. Из коров некоторые были растерзаны, а оставшихся в живых пришлось пристрелить. Эрл Сойер предложил обратиться за помощью в Эйлсбери или Эркхам, но остальные утверждали, что от этого не будет никакого проку. Старый Зебалон Уотли, из той ветви Уотли, которая занимала промежуточную стадию между нормальностью и вырождением, выдвинул мрачные предположения относительно обрядов, которые, видимо, совершались на вершинах холмов.

Он происходил из семейства, где были крепки традиции, а потому его воспоминания о песнопениях внутри огромных каменных колец связывались не только с Уилбуром и его дедушкой.

И вновь тьма пала на пораженную ужасом деревню, слишком пассивную, чтобы организовать реальное сопротивление. В нескольких случаях семейства, связанные близким родством, собирались вместе и сидели в мрачном унынии под одной крышей, однако в большинстве случаев повторилось вчерашнее сооружение баррикад. Однако в эту ночь ничего не произошло, если не считать шума, доносившегося с холмов. Когда наступило утро, многие надеялись, что кошмар прекратится так же неожиданно, как и пришел. Нашлись даже отчаянные головы, предложившие совершить экспедицию в ущелье, в качестве оборонительной меры, однако они не рискнули подать пример колеблющемуся большинству.