Электрические часы пробили дважды, и я вздрогнул, с трудом пытаясь разобраться в путанице своих хаотических мыслей. С некоторым удивлением я обнаружил, что сердце мое начало биться несколько быстрее. Я, покраснев, захлопнул книгу; это был изданный между двумя последними войнами сборник «Я и ты», древний запыленный фолиант, чтение которого меня сильно увлекло, потому что тема его представлялась мне весьма реальной. И я, конечно, заметил, что смущаюсь не только из-за книги, но также из-за дня и часа: сейчас была пятница, двадцать седьмое апреля 1982 года и я, как обычно, ожидал свою ассистентку Флоранс Лорье.
      Все это смутило меня сверх всякой меры. Я считал себя абсолютно свободомыслящим: но когда влюбляешься впервые, всякое свободомыслие испаряется; однако мы должны проявлять сдержанность, оказавшись лицом к лицу с представительницей слабого пола. Все же после того, как первоначальный испуг прошел, я нашел ему прочные обоснования — и еще нашел множество оправданий для этих оснований.
      Представлять себе ученого, завоевавшего всеобщий авторитет, особенно женщину, этакой бумажной крысой — предвзятое мнение. Теперь женщины, занимающиеся наукой, обычно бывают талантливее мужчин, а в некоторых профессиях, где внешность играет определенную роль, среди них бывают и весьма симпатичные. Однако, если рассматривать эту проблему более основательно, можно достаточно быстро установить, что красивая женщина-математик встречается не реже, чем умная звезда телевидения. Причем женщин-математиков гораздо больше, чем звезд телевидения. Во всяком случае, с практиканткой мне повезло. И хотя до сегодняшнего дня она не пробуждала в моей душе никаких непочтительных желаний, надо быть объективным я, естественно, заметил, что моя ученица обладает известной привлекательностью. Этим и объяснялись теперешние мои возбуждение и смущение…
      Она пришла, как обычно, в два часа пять минут.
      — Вы выглядите очаровательно, — сказал я, сам удивляясь своей смелости.
      На Флоранс был плотно облегающий тело лабораторный халат из нежно-зеленой материи с муаровым блеском, очень простого покроя и все же необычайно подчеркивающий ее привлекательность.
      — Он вам понравился, Боб? — она имела в виду халат.
      — Очень понравился.
      Я вовсе не считаю, что подобная тема достойна обсуждения, даже если речь идет о лабораторном халате. И, однако, хоть это и может вызвать недоумение, я осмелюсь признать, что меня не шокирует даже женщина в пиджаке.
      — Я восхищена, — шутливо ответила Флоранс.
      Хотя я старше Флоранс лет на десять, она утверждала, что мы ровесники. Из-за этого наши отношения отличались от обычных отношений учителя и ученицы. Конечно, я могу сбрить бороду и коротко подстричь волосы, чтобы быть похожим на ученых добрых старых сороковых годов, но она уверяет меня, что в моей внешности есть что-то женственное и это отнюдь не придает мне внешней респектабельности.
      — Как дела с агрегатом? — спросила она.
      Она намекала на довольно деликатную проблему, связанную с электроникой, которую я, к своему огромному удовлетворению, разрешил сегодня утром.
      — Я закончил его, — сказал я.
      — Браво. Агрегат действует?
      — Я узнаю об этом завтра, — ответил я. — В пятницу утром я закончу его внешние детали.
      Она заколебалась, опустив глаза. Ничто не могло смутить меня сильнее, чем вид обиженной женщины, и она это знала.
      — Боб… я хочу вас кое о чем попросить.
      Я почувствовал себя неуютно. Женщина не должна разыгрывать в присутствии мужчины такую очаровательную дурочку. Ей же богу, не должна.
      — Скажите мне, наконец, что представляет из себя агрегат, над которым вы работаете? — настаивала она.
      Теперь я рассердился на нее.
      — Послушайте, Флоранс, ведь это секретное задание.
      Она положила свою руку на мою.
      — Боб, даже самая последняя уборщица в этой лаборатории знает о всех ее тайнах столько же, сколько… сколько, ага… лучший шпион с Антареса.
      Наше радио в течение последней недели систематически потчевало слушателей песенками из «Великого герцога с Антареса», фантастической оперетты Франсиса Лопеса. Что касается меня, я чувствую-отвращение к такого рода легкой музыке. Я люблю классиков: Шенберга, Дюка Эллингтона, или Винсенто Скотто.
      — Боб, я прошу вас, расскажите мне! Мне так хочется знать, над чем вы работаете…
      Я снова ответил отрицательно.
      — Флоранс, зачем вам это нужно знать? — спросил я.
      — Боб, я… я люблю вас… действительно, люблю. Поэтому вы должны сказать мне, над чем вы работаете. Я хочу помочь вам.
      Вот так. На протяжении многих лет читаешь в романах описание чувств, которые испытывают герои, услышав первое объяснение в любви. И вот подобное наконец произошло и со мной. Со мной! И это было так приятно и смутило меня намного сильнее, чем я мог себе представить. Я смотрел на Флоранс, смотрел в ее светлые глаза, на ее рыжие, подстриженные очень коротко, по моде 1982 года, волосы. Я подумал, что сейчас она действительно может подчинить меня своей воле, и я не смогу ей противостоять. Раньше я смеялся над любовными историями. Мое сердце бурно билось, и я чувствовал, что руки у меня дрожат. Я с трудом сглотнул.
      — Флоранс… мужчине нельзя говорить такие вещи. Поговорим о чем-нибудь другом.
      Она приблизилась ко мне, и прежде чем я успел что-либо предпринять, обняла меня и поцеловала. Я почувствовал, что пол уходит у меня из-под ног и вдруг обнаружил, что сижу в кресле. Одновременно с этим у меня появилось неописуемо приятное ощущение. Я покраснел и с удивлением обнаружил, что Флоранс сидит у меня на коленях. Тут я, конечно же, снова обрел дар речи.
      — Флоранс, это неприлично. Встаньте. Если кто-нибудь сюда войдет… пойдут сплетни. Да встаньте же!
      — Вы покажете мне ваш агрегат.
      — Я… Ох!
      Мне пришлось уступить.
      — Хорошо. Я расскажу вам все. Только встаньте.
      — Я всегда знала, как вы добры, — сказала она и встала.
      — Вы использовали ситуацию в своих интересах, — сказал я. Вам это ясно?
      Голос мой срывался. Она дружески похлопала меня по плечу.
      — Подойдите же ко мне, Боб, ведите себя современно.
      Я поспешил перейти к техническим описаниям.
      — Не напоминает ли вам это первые электронно-вычислительные машины? — спросил я.
      — 1959 года?
      — Еще более ранние, — уточнил я. — Существовали электронно-вычислительные машины очень примитивной конструкции; вспомните, тогда их монтировали на специальных лампах, так называемых блоках памяти, которые позволяли этим приборам усваивать отрывочные данные.
      — Мы проходили это еще в школе, — сказала Флоранс.
      — Теперь вспоминайте дальше: этот вид был усовершенствован в 1964 году, когда Росслер обнаружил, что подлинный человеческий мозг, помещенный в соответствующую питательную жидкость, может выполнять те же функции, занимая при этом гораздо меньший объем.
      — Я знаю также, чем закончилось дело Бренна и Ренода, которые подключили себя к вычислителям такого рода, — сказала Флоранс.
      — Очень хорошо, — ответил я. — Постепенно ЭВМ различных поколений оснащались всевозможными, изобретенными за многие годы, эффекторами, постепенно превращаясь в категорию механизмов, называемых роботами. Но у всех этих механизмов было одно общее. Вы можете сказать, что именно?
      Теперь профессор во мне взял верх.
      — У вас такие красивые глаза, — ответила Флоранс, — они желто-зеленые и мерцают, как звезды.
      Я отпрянул от нее.
      — Флоранс! Вы вообще слушаете меня или нет?
      — Я слушаю вас очень внимательно. Эти механизмы объединяет то, что они выполняют только счетные операции, данные о которых программисты вводят в их память. Машина, перед которой стоит какая-нибудь неразрешимая задача, даже не пытается разрешить ее.
      — Но почему бы не попытаться снабдить ее сознанием или способностью к логическим умозаключениям? Потому что, как недавно было замечено, достаточно того, чтобы они были снабжены некоторыми элементарными автоматическими функциями, как они начинали напоминать старых ученых с их самыми худшими привычками. Купите в магазине маленькую игрушечную электронную черепаху, и вы увидите, что она похожа на эти первые электронные автоматические механизмы: раздражительные, капризные, допускающие характерные ошибки! Скоро интерес к такого рода механизмам был утрачен, и они служили только для того, чтобы иллюстрировать деятельность человеческой психики, хотя и в этом они не принесли особой пользы.
      — Милый старина Боб, — сказала Флоранс. — Мне очень нравится вас слушать. Но вы же знаете, что все это очень скучно. Нас этим напичкали еще в одиннадцатом классе.
      — И вы, вы тоже невыносимы, — с достоинством ответил я.
      Она внимательно посмотрела на меня. В самом деле, она смеялась надо мной. Мне было стыдно признаться, но мне так хотелось, чтобы она снова обняла меня. Чтобы скрыть возбуждение, я быстро продолжил:
      — Теперь в эти механизмы стараются вложить все больше и больше эффективных систем управления и чувствительнейшие датчики, которые могли бы реагировать на самые разнообразные влияния извне. Однако до сих пор еще никто никогда не пытался обучать механизмы «культуре»; честно говоря, КПД такой машины трудно будет выразить в цифрах. Механизм, разработать который меня попросило Центральное Бюро, должен позволить ЭВМ накапливать в памяти сумму экстраординарных данных, которые дает всеобщее высшее образование. Модель, которую вы здесь видите, может заключать в своей памяти все знания, содержащиеся в шестнадцати томах энциклопедии Лярусса 1976 года издания. Этот агрегат почти совершенен, он снабжен эффекторами, которые позволяют ему самостоятельно передвигаться, брать предметы для идентификации или, если это будет необходимо, анализа.
      — А для чего он нужен?
      — Это машина-администратор, Флоранс. Она будет служить в качестве протоколиста-советника у посла Флор-Фины, который в следующем месяце прибудет в Париж. На каждый его вопрос она будет давать ему нужный ответ обо всех тонкостях жизни французов. При каждом затруднении она будет выбирать нужную информацию и объяснять ему, о чем идет речь и как ему вести себя, будь то случай определения гражданства младенца-космополита, или званый обед у Императора Евразии. С тех пор, как французам всемирным декретом предоставлено дипломатическое реноме, каждый может получить исчерпывающе полную информацию о нашей культуре и нашем образе жизни; итак, эта машина предназначена для каждого посла, у которого едва ли найдется свободное время для того, чтобы все подробно изучить, и она будет представлять для него огромную ценность.
      — Ну, хорошо, — сказала Флоранс. — Вы хотите скормить этому бедному маленькому роботу шестнадцать огромных томов Лярусса. Как вы жестоки!
      — Это необходимо! — возразил я. — Агрегат обязан проглотить их полностью. Если дать ему только часть сведений о культуре, он, вероятно, приобретет такой же характер, как и у старых, несовершенных машин на блоках памяти. И нельзя предвидеть, каким будет этот характер. Шанс, при котором он будет действовать безукоризненно, возможен только при наличии полных знаний. Вот основная предпосылка объективности и непредвзятости.
      — Но он же не может знать все!
      — Он узнает достаточно, — сказал я, — узнает то, что ему надо знать обо всех обстоятельствах и при этом сохранять уравновешенность. Лярусс дает некоторое приближение к реальности. Он — удовлетворительный пример бесстрастно составленной энциклопедии; по моим расчетам, у нас теперь есть точная, разумная и высокообразованная машина.
      — Это же великолепно! — сказала Флоранс.
      Казалось, она насмехается надо мной. Конечно, некоторые из моих коллег решают и более сложные проблемы, но, несмотря ни на что, мне удалось улучшить эту несовершенную систему, и я был вправе услышать нечто большее, чем банальное «это же великолепно!» А у женщин нет никакого понятия, как сложны и трудоемки эти мелкие доработки.
      — Как она функционирует? — спросила девушка.
      — О, как и всякая обычная система, — сказал я, к своему удивлению, не ощутив никакой гордости. — Вот обычный лектоскоп. Вот в это отверстие вкладывается книга, машина читает и запоминает ее. Нет ничего проще. Когда информация введена, лектоскоп убирается.
      — Ах, испытайте же его, наконец, Боб! Я прошу вас!
      — Я охотно показал бы вам его в действии, — сказал я. — Но у меня под руками нет Лярусса. Я получу его только завтра утром. До этого я не должен обучать его ничему, что могло бы вывести его из равновесия.
      Я подошел к агрегату и включил ток. Контрольные лампочки на панели засветились красными, зелеными и голубыми точками. Послышался шум генератора. Но, несмотря на все это, я был недоволен.
      — Вот сюда закладывается книга, — указал я, — потом нажимается этот рычаг — и все. Флоранс! Что вы делаете?! Эй!..
      Я попытался вырубить ток, но Флоранс удержала меня.
      — Это только проверка, Боб, потом мы все сотрем!
      — Флоранс! Это невозможно! Стереть ничего нельзя!
      Она за сунула в отверстие лектоскопа книгу «Ты и я» и нажала на рычаг. Я услышал тихий щелчок. Через пятнадцать секунд книга была прочитана. Она была считана, переварена и целой и невредимой выброшена обратно.
      Флоранс внимательно осмотрела ее. Потом она внезапно вздрогнула. Агрегат мягко, почти нежно проворковал:
      «Мне так хочется выразить, передать, объяснить,
      Что не мыслимо высказать, только чувствовать можно!»
      — Боб, что это с ней?
      — Боже! — в ярости воскликнул я, — он же больше ничего не знает!.. Теперь он будет непрерывно цитировать этого чокнутого Жеральди!
      — Но, Боб, почему он говорит сам с собой?
      — Все влюбленные говорят сами с собой.
      — А если я его о чем-нибудь спрошу?
      — Нет! — вскрикнул я. — Только не это! Оставьте его в покое. Вы и так уже сбили его с толку!
      — Ах, ну до чего же вы все-таки противный старый ворчун!
      Агрегат вкрадчиво и соблазнительно загудел. Затем раздался звук, слабое покашливание.
      — Агрегат, — спросила Флоранс, — как ты себя чувствуешь?
      Он ответил: «Ах, я люблю вас, понимаете, люблю! Я так хочу
      тебя, так страстно жажду».
      — Ох, — выдохнула Флоранс. — Что за наглость!
      — В прежние времена именно так и было, — сказал я. — Мужчины первыми объяснялись женщинам в любви, и, клянусь, им нужно было для этого немалое мужество, моя маленькая Флоранс…
      — Флоранс, — задумчиво сказал агрегат. — Вас зовут Флоранс?
      — Но это же не цитата из Жеральди! — возмущенно воскликнула Флоранс.
      — Вы слушали мои объяснения, — заметил я, уже немного успокоившись. — Я ведь сконструировал не просто аппарат звуковоспроизведения. Я же вам говорил, что в него встроено множество эффекторов и сложное фонетическое устройство, которое позволяет механизму высказывать то, что имеется в его памяти и при этом еще формулировать нужные ответы на вопросы… Трудность заключается только в том, чтобы удержать его в равновесии, но вы полностью нарушили это равновесие, скормив ему эти страсти. Это все равно, что двухлетнему ребенку дать съесть огромный бифштекс с кровью. Этот аппарат — еще ребенок… а вы накормили его медвежатиной.
      — Я уже достаточно взрослый, чтобы позаботиться о Флоранс, — сухо заметил агрегат.
      — Но он же меня слышит! — сказала Флоранс.
      — Ну да, он вас слышит!
      — Я и ходить умею, — сказал агрегат. — А как насчет поцелуя? Хотя я теперь знаю, что это такое, но я не знаю, кому я должен его подарить, — задумчиво продолжил он.
      — Ты никому ничего не должен, — сказал я. — Сейчас я выключу тебя, а утром снова очищу твою память, сменив для этого все блоки.
      — Ну ты, старая борода, — ответил агрегат, — ты меня вообще не интересуешь. И, пожалуйста, лучше оставь меня в покое.
      — У него очень красивая борода, — вступилась за меня Флоранс. — У вас нет никакого вкуса.
      — Может быть, — сказал агрегат и при этом усмехнулся так злобно, что волосы у меня на голове встали дыбом. — Но что касается любви, то тут я в курсе дела… Моя Флоранс! Подойди ко мне…
      «Ибо я каждый день объясняюсь тебе,
      Объясняюсь без слов — взглядом, жестом, улыбкой…»
      — Попытайся хоть раз улыбнуться, — насмешливо сказал я.
      — Я могу улыбаться, — ответил агрегат.
      Затем он издал непристойный смешок.
      — Во всяком случае, ты можешь перестать, как попугай, талдычить этого Жеральди? — рявкнул я.
      — Я ничего не талдычу, как попугай, — возразил агрегат. — И в доказательство могу назвать тебя в ответ идиотом, соней, простофилей, тупицей, брюзгой, пустобрехом, дерьмом вонючим, неудачником, болваном, ослом…
      — Ну, хватит! — сказал я.
      — И если я цитирую Жеральди, — продолжил агрегат, — то исключительно потому, что никто лучше него не говорил о любви и, кроме того, он мне нравится. Если ты можешь сказать женщинам такие же вещи, как этот парень, сообщи мне об этом. А теперь отвали. Я хочу иметь дело с Флоранс.
      — Будь любезен, прекрати, — сказала Флоранс механизму. — Я хочу любить мужчину.
      — Ты обратилась ко мне «будь любезен», — сказал агрегат. Теперь я чувствую себя мужчиной. Пожалуйста, помолчи и послушай:
      «Позвольте мне корсаж ваш расстегнуть,
      Все, что ты скажешь — ничего не значит.
      Мне все известно. Ах, приди, приди,
      Разденься и приди ко мне быстрее.
      Обнимемся. И чтобы побыстрей
      Достичь блаженной цели, тело к телу
      Тесней прижмем. Не медли, обнажайся,
      И вместе предадимся наслажденью!»
      — Ты замолчишь, наконец? — запротестовал я, красный, как рак.
      — Боб! — воскликнула Флоранс. — Это он прочитал? О!..
      — Я сейчас его вырублю, — сказал я. — Я больше не потерплю, чтобы он при нас произносил подобное. Есть вещи, о которых читают, но о которых не говорят.
      Агрегат замолк. Потом взревел:
      — Не трогай мой выключатель!
      Я решительно приблизился к нему. Агрегат без всякого предупреждения рванулся на меня. В последнее-мгновение я отскочил в сторону, но металлическая рука больно ударила меня по плечу. Металлический голос прозвучал у меня в ушах:
      — Итак, ты влюблен в Флоранс, да?
      Я укрылся за металлическим письменным столом и потер плечо.
      — Бегите, Флоранс! — крикнул я. — Бегите, не задерживайтесь!
      — Боб! Я не оставлю тебя… Он… он… он ранил тебя!
      — Пустяки, сказал я. — Уходите побыстрее!
      — Она уйдет, если я этого захочу, — сказал агрегат.
      Он двинулся к Флоранс.
      — Бегите, Флоранс! — повторил я. — Уносите ноги!
      — Я боюсь, Боб, — сказала Флоранс.
      В два прыжка она оказалась за письменным столом рядом со мной.
      — Я хочу остаться с тобой.
      — Тебе я ничего не сделаю, — сказал агрегат. — Но бородатый должен остаться за столом один. Эй ты, ревнивец! Хочешь отключить меня?
      — Я вас не хочу! — крикнула Флоранс механизму. — Вы мне противны!
      Агрегат медленно отступил. Внезапно он со всей силой своих эффекторов устремился на нас.
      Флоранс вскрикнула и отскочила в сторону.
      — Боб! Боб! Я боюсь!
      Я отвлек внимание механизма на себя, мгновенно вскочив на письменный стол, когда агрегат бросился ко мне. Он со всей силой ударился о стол так, что тот въехал в стену. Комната вздрогнула, и с потолка посыпалась известка. Если бы мы задержались между столом и стеной, нас бы расплющило.
      — Какое счастье, — пробормотал я, — что я не встроил в него более мощные эффекторы. Лезьте сюда, ко мне, на крышку стола.
      Я помог Флоранс влезть на стол. Там она была недосягаема для агрегата. Потом я спрыгнул на пол и встал перед столом.
      — Боб? Что вы хотите делать? — спросила она.
      — Я не могу сказать этого вслух, — ответил я.
      — Ну, что такое? — спросил агрегат. — Еще раз попытаешься отключить меня?
      Я увидел, как он отпрянул назад и стал ждать.
      — Что, выдохся? — поддразнил я его.
      Механизм взревел.
      — Тогда берегись!
      Он бросился к письменному столу. На это я и надеялся. В то мгновение, когда он налетел на меня, чтобы раздавить, я бросился на него. Левой рукой я впился, в питающий, кабель, а другой старался дотянуться до выключателя. Я получил сильный удар по черепу; агрегат поднял рычаг лектоскопа и попытался сбросить меня. Прежде, чем я успел защититься, он понесся как взбесившаяся лошадь, и я камнем рухнул вниз на пол. Я лежал на полу, и у меня дико болела нога. Я смутно видел, как агрегат отступил, изготовившись окончательно разделаться со мной.
      Когда я снова пришел в себя, то обнаружил, что лежу на полу, вытянувшись во весь рост; глаза мои были закрыты, а голова покоилась на коленях у Флоранс. Мое тело пронизывало множество ощущений: болела нога, но одновременно к мои л губам прижималось что-то невероятно сладостное, и я чувствовал какое-то необъяснимое внутреннее волнение. Открыв глаза, я увидел лицо Флоранс, находящееся сантиметрах в двух от моего. Девушка обнимала меня. Я снова лишился сознания. На этот раз она дала мне пощечину, и я мгновенно пришел в себя.
      — Вы спасли меня, Флоранс… — прошептал я.
      — Боб, — тоже шепотом ответила она, — мы с тобой поженимся?
      — Собственно говоря, тебе не следует мне это предлагать, Флоранс, дорогая, — ответил я, краснея. — Но я с радостью принимаю твое предложение.
      — Мне удалось выключить его, — сказала она. — Теперь нас никто больше не слышит, Боб… Теперь я могу… я не отваживаюсь попросить тебя об этом…
      Она потеряла всю свою самоуверенность. Яркий свет лампы на потолке лаборатории причинял боль моим глазам.
      — Флоранс, мой ангел, говори же, — прошептал я.
      — Боб, процитируй мне что-нибудь из Жеральди…
      Я почувствовал, как кровь моя быстрее побежала по жилам. Я взял в ладони ее очаровательную головку с коротко подстриженными волосами и смело нашел ее губы.
      — Опусти немного абажур, — пробормотал я.
 
       Пер. с франц. И. Горачина

      Я ахнул. Изумленные, переглянулись папа и мама. Тетушка Мерта двигалась. Ее сложенные ладони медленно поднялись к сморщенному пергаментному личику, прикрывая его от жара камина. Но надолго ее не хватило. Руки бессильно упали на колени и стали похожи на сухие желтые листья. Вдруг старческие губы, казалось, навечно сомкнутые, разжались, и между ними мелькнул кончик языка. Удивительно: этот язык был очень живой, а мне казалось, что в тетушке Мерте давным-давно не осталось ничего живого. Мама тяжело вздохнула и снова наклонилась к своему шитью.
      — Похоже, начинается — сказала она, прислушиваясь к шуму внезапно налетевшего дождя.
      — Да нет, по-моему еще не время, — заметил отец.
      — В прошлый раз начиналось так же. Да и Полю скоро 20. Как тебе в тот раз, помнишь?
      — Да. — Папа уселся поудобнее и развернул газету.
      — А ты не боишься, что на этот раз я погляжу-погляжу, да и влюблюсь? — отец из-за газеты взглянул прямо в глаза маме.