Они отнесли Найову к его дому и подождали, пока он не начал приходить в себя, после чего оставили его одного.
— Почему вы не использовали «сыворотку правды»?
— Возможна аллергия или реакция свертывания крови. Мы недостаточно знаем этот народ, чтобы рисковать. Они гуманоиды, но не люди.
— Как вы думаете, они способны обмануть машину?
Эккерт не ответил.
— Все верно, я знаю, что нет, — неохотно сказал Темплин. — Он все время говорил правду, не так ли?
Эккерт кивнул:
— Я никогда не допускал, что он лжет. Он выглядит нетипично; их культура не приспособлена ко лжи.
Они немного помолчали, спокойно бродя по тропинкам среди домов с запертыми ставнями, казавшихся от этого нежилыми.
— Я рад, — тихо сказал Темплин. — Это превышает мое понимание. Трудно предположить, что здесь кто-нибудь мог бы… умышленно совершить убийство.
Реакции Темплина будут теперь заслуживать особого внимания Эккерта. Теперь реакции не будут подавляться убеждением, что туземцы убили его лучшего друга. Какие реакции и эмоции он будет демонстрировать — Эккерт в точности не был уверен, так же, как и в том, что психология Темплина, столь схожая с психологией Пендлитона, поможет ему решить проблему.
Они исключили одну версию, но еще осталась та, с которой они начали.
«Почему Пендлитон избрал короткий путь?»
Эккерт медленно открыл дверь. Темплин еще спал, солнечные лучи лежали полосами поперек его смуглой обнаженной спины. На бедрах у него была полоса белой ткани, закрученная на талии подобно тому, как носили аборигены. Сейчас она была спутана, и узел начал распускаться.
Темплин выглядел намного здоровее, чем после высадки на эту планету. Более мирный, более довольный. Кажется, он прибавил фунтов десять и сбросил лет пять за последние шесть месяцев.
А сейчас каникулы кончились. Пора возвращаться.
— Рэй, — мягко позвал Эккерт.
Темплин не пошевелился, про должая мягко и очень правильно дышать. Эккерт нашел книгу и с шумом уронил ее на пол. Темплин проснулся, но даже не пошевельнулся.
— Чего ты хочешь, Тед?
— Как ты узнал, что это я?
Темплин кашлянул, как будто хотел засмеяться:
— Никаких загадок. Кто это еще мог бы быть? Не один танпешанин не будет столь груб, чтобы будить другого, если тот вздремнул, так что это можешь быть только ты.
— Знаешь, что бы ты сделал, если бы кто-нибудь разбудил тебя подобным образом пять месяцев назад?
Темплин попытался кивнуть, но этому мешала кровать.
— Мне хотелось бы вскинуть свое атомное ружье и заткнуть ему рот.
Эккерт пошел туда, где они хранили свой багаж, и начал оттаскивать ящики от стены.
— Ну, а у меня для тебя хорошие новости. Лайнер уже сел, чтобы забрать нас. Они проходят через этот сектор и получили приказ от Службы остановиться здесь. Грузооператоры будут через несколько минут, чтобы помочь перенести наши пожитки.
— Тед…
Эккерт остановился.
— Да?
— Я не возвращаюсь.
— Почему? — лицо Эккерта выражало почти клиническую заинтересованность.
— А зачем? Мне нравится здесь. Я хочу прожить здесь остаток своей жизни.
Багаж рухнул на пол.
— Я не уверен, что тебе это понравится, Рэй. Во всяком случае, спустя какое-то время. Все твои друзья там, на Земле. Каждый, кто тебя знает, там. Здесь новизна чего-то чужого, непохожего на привычное. Я чувствовал это много раз в различных культурах и различных обществах. Скоро ты изменишь свое мнение.
— Это не причина, Тед. Зачем я должен возвращаться в мир, где большинство людей несчастны какое-то время, а некоторые постоянно? Насколько я могу судить, Танпеш теперь мой дом, и я не намерен покидать его.
Эккерт был потрясен. Было похоже, что прямо на его глазах происходит событие исторической важности.
— Ты уверен, что тебе понравится прожить здесь всю оставшуюся жизнь? Есть у тебя друзья, чтобы занять место в этом доме?
— Это потребует времени — приобретение знакомств, а еще больше времени уйдет на завоевание дружбы, — защищаясь, сказал Темплин.
— Ты не можешь оставить службу, — заявил Эккерт. — У тебя остается твой долг.
Темплин рассмеялся в подушку:
— Не сработает, Тед. Долг — просто модное слово, шовинистическая фраза. Они могут идти дальше и без меня — и ты это знаешь.
— Как насчет Пендлитона, Рэй? Он умер здесь, при таинственных обстоятельствах, как тебе известно.
— Разве мое возвращение ему чем-нибудь поможет? Он не был убит, мы оба это знаем. И почему люди совершают самоубийство? По какой из нескольких тысяч возможных причин сделал это Пендлитон? Мы не знаем и никогда не узнаем. А если узнаем, что в этом хорошего?
Эккерт подумал, что Темплин очень сильно изменился за эти полгода. Слишком сильно.
— Что, если я скажу тебе, что знаю, почему Пендлитон убил себя? — спросил Эккерт. — И что ты сделал бы то же самое, если бы остался здесь?
— Не пытайся на этом играть, Тед. Это чистая психология. Ничего у тебя не получится.
Теперь фрагменты мозаики окончательно сложились в узор. Темплин должен вернуться, независимо от своих намерений и же ланий. Единственной трудностью было, что в глубине души Эккерт симпатизировал ему. Возможно, будь он моложе, имей меньший опыт…
— Так ты не хочешь вернуться с нами?
Темплин закрыл глаза и перевернулся на спину.
— Нет.
Наступила мертвая тишина. Темплин почувствовал аромат соснового леса и теплоту мягкого солнечного света, пронизывающего жалюзи. Где-то вдали был слабо слышен гомон играющих детей, но внутри было тихо. Слишком тихо.
Темплин открыл глаза, внезапно почувствовав тревогу:
— Тед! Не надо!
Он получил весь заряд газа прямо в лицо и свалился на кровать без сознания.
Эккерт открыл люк в наблюдательную кабину так тихо, как только смог. Темплин сидел на одном из пневматических кресел, печально и пристально глядя на маленькую желтую звезду в черном небе. Он не посмотрел вверх.
— Это я, Рэй, — сказал Эккерт.
Темплин не пошевелился.
— Я полагаю, что должен принести тебе извинения, — начал Эккерт, — но я вынужден был усыпить тебя, чтобы заставить вернуться. Ты не должен был остаться, иначе с тобой бы случилось то же, что и с Доном Пендлитоном.
— Вы в этом уверены? — горько спросил Темплин.
— Разумный вопрос. Ты очень похож на Пендлитона, знаешь ли. В самом деле. Именно поэтому тебя выбрали для этого полета — не столько из-за того, что ты знал его, сколько из-за того, что психологически ты во многом подобен ему. Мы думали, что изучая твои ответные реакции на здешнюю ситуацию, мы получим1 картину того, что должно было произойти с Пендлитоном.
Темплин не хотел говорить об этом, понял Эккерт, но ему необходимо было все объяснить.
— Хочешь знать, почему Пендлитон убил себя?
Темплин равнодушно пожал плечами.
— Я думаю, мы должны обсудить это прямо сейчас, — продолжал Эккерт. — Любая раса, которая так счастлива своим образом жизни, что не выказывает интереса к чужестранцам, доказывает, что счастливыми ее делают сам способ ее существования, имущество, которым она владеет. Танпеш — то, что может случиться только раз на тысячу цивилизаций, а может быть и еще реже, Рэй.
Окружающая среда — совершенна, таков же и народ, или, по крайней мере, он так близок к совершенству, насколько это вообще возможно. Разумные люди, которые поддерживают свою технологию точно на таком уровне, сколько им нужно для жизни, и живут просто сами собой и друг другом.
Игра природы, возможно. Никаких преступлений, никаких болезней, никаких неврозов. Совершенный образец культуры. Танпеш — рай. Ты не хочешь покидать его, не хочу и я, не хотел и Пендлитон.
Темплин повернулся к нему:
— Так это был рай. Было ли бы преступлением, если бы я остался там? Кому бы я повредил?
— Себе, — угрюмо сказал Эккерт. — Потому что танпешане никогда бы не приняли тебя. Мы слишком непохожи, Рэй. Слишком агрессивны, слишком напористы, слишком настойчивы. Мы — нет, мы несовершенны. Ты видел сам: неважно, как долго мы бы там пробыли, мы никогда не сможем быть достойны их. Мы живем в грубом обществе и носим его метки. Наша собственная среда обусловила наше существование, и измениться мы не можем. О, мы можем пытаться, но это выходит боком. По этой причине туземцы никогда не станут похожи на нас. Мы никогда не сможем принадлежать их миру. Их собственный образ культуры не позволит им принять нас.
Их образ культуры подобен огненному мечу, преграждающему вход в Эдем после изгнания людей, чтобы сохранить его святость. Если вы — извне, вы остаетесь снаружи и никогда не сможете войти.
Он помолчал минуту, дожидаясь хоть каких-нибудь слов Темплина. Тот молчал.
— У аборигенов есть слово для этого — КАВА. Это значит, я предполагаю, ЧУЖОЙ — не обязательно низший, просто чужой. По прошествии некоторого времени мы обязательно бы заметили это. Мы не привлекали внимания, кажется, они избегали нас. Для них это — естественная реакция, как я догадываюсь. Во всяком случае, должен предполагать. — Эккерт откашлялся: Видишь ли, все, что случилось с Пендлитоном, — продолжал он неловко, — то, что он влюбился в рай, но рай не хотел иметь с ним ничего общего. Когда прошло три года, он узнал, что он отверженный в Эдеме. И он не мог покинуть его, вернуться домой и забыть. Он был выброшен на берег рая и видел впереди еще четыре года, которые должен был провести в нем, будучи парией. Пендлитон не смог этого вынести. И никто не смог бы.
Эккерт немного помолчал, думая о холодном, ароматном воздухе, теплом солнечном свете и счастливых детишках, играющих на травянистых тропинках.
— Я догадываюсь, что на тебя это совсем не произвело впечатления? — ядовито спросил Темплин.
Тень легла на лицо Эккерта.
— Тебе это лучше знать, Рэй. Как ты думаешь, смогу я когда-нибудь удовлетвориться собственной культурой?
— Что ты собираешься предпринять?
— Это опасно для человеческого существования, Рэй. Взгляни на это непредвзято — их культура уже убила двоих из нашего народа, и с такой жестокостью, как если бы Танпеш был заселен дикарями-людоедами. Вероятно, мы можем послать большую комиссию, попытаться изменить их.
Темплин вцепился в подлокотники кресла, его лицо стало беспокойно напряженным.
— И это случится в зависимости от рапорта, который ты составишь, так?
— Да.
— Тогда сделай что-нибудь в своем отчете, напиши, что климат там вреден для землян, придумай что-нибудь, только не позволяй изменить Танпеш!
Эккерт долгим и внимательным взглядом посмотрел на него.
— Хорошо, Рэй, — медленно произнес он. — Мы оставим рай в изоляции. Он будет внесен в карантинный список.
Эккерт повернулся и вышел.
Позади него Темплин повернулся в своем кресле и невидящим взглядом уставился в крохотное желтое пятнышко, исчезающее в черноте космоса.
Пер. с англ. Н. Хохловой
Теодор Старджон
МИСТЕР КОСТЕЛЛО, ГЕРОЙ
— Заходите, интендант. И плотнее прикройте дверь!
— Прошу прощения, сэр? — Капитан никогда и никого не приглашал в свою каюту. В кабинет — да, но не в каюту.
Капитан резко взмахнул рукой, и я вошел, закрыв за собой дверь. Это была самая роскошная каюта, какая только может быть на космическом корабле. Я старался не показать, что впервые вижу такое убранство, и не пялиться по сторонам.
Я сел.
Капитан облизнул губы и свирепо уставился на меня. Прежде я никогда не видел его в таком состоянии… Я решил, что мне лучше всего помалкивать.
Капитан вытащил из верхнего ящика стола колоду карт и швырнул ее через стол:
— Сдавайте!
— Прошу про… — начал я.
— Отставить извинения! — взорвался он.
Ладно. Если капитан хочет развлечься картами и джином, пока парсеки пролетают мимо… Я заерзал на стуле. Шесть лет я служил под началом этой хладнокровной счетной машины с рыбьими глазами, и вдруг…
— Сдавайте, — повторил он. Я мельком взглянул на него. Сдавайте по пять карт. Вы ведь играете в покер, интендант?
— Да, сэр.
Я раздал карты и отложил остаток колоды. У меня оказались три тройки и пара фигур. Капитан вперился в свои карты, потом сбросил пару и пристально посмотрел на меня.
— У меня три тройки, сэр, — сказал я.
Капитан отбросил карты, словно мусор, с грохотом встал, повернулся ко мне спиной и уставился на приборную панель, где высвечивались скорость, время, положение в пространстве и пройденный путь. До финиша — планеты Боринкуин — оставался всего день пути или около того, а Земля была далеко-далеко позади. Я услышал странный звук и опустил глаза. Капитан сцепил перед собой пальцы и так их стиснул, что они хрустнули.
— Почему вы не берете? — проскрежетал он.
— Прошу про…
— Когда я играю в покер, а я чертовски часто это делаю, я жду, что сдающий спросит, сколько карт хочет каждый игрок, и даст каждому столько, сколько он сбросил. Вы когда-нибудь слышали об этом, интендант?
— Да, сэр. Слышал.
— Слышали, — он снова отвернулся. Я представил, что он смотрит на приборную панель так же, как на меня, и удивился, почему он просто не разобьет ее вдребезги.
— Тогда почему, интендант, — допытывался он, — вы говорите о своих картах не сбрасывая, не снимая и, главное, не спрашивая, сколько карт нужно мне?
Я задумался.
— Я… мы… я хочу сказать, сэр, мы никогда раньше не играли в покер так, как сейчас.
— Вы играете в покер, не снимая колоду! — он вновь сел и устремил на меня свирепый взгляд. — И кто же изменил правила?
— Я не знаю, сэр. Мы просто… просто мы так играем.
Он задумчиво кивнул.
— А теперь скажите мне вот что, интендант: долго ли вы дежурили на камбузе в прошлый раз?
— Около часа, сэр.
— Около часа?
— Да, сэр, — и я поспешил объяснить, — была моя очередь.
Он ничего не сказал, и до меня дошло, что эти дежурства не входят в обычный корабельный распорядок. Я быстро добавил:
— Это ведь не противоречит вашим приказам, не так ли, сэр?
— Нет, — ответил он, — не противоречит.
Его голос был приторен до отвращения.
— Скажите, интендант, а кок не возражает против таких дежурств?
— О нет, сэр! Он даже благодарен нам за это. — Я знал, он думает о размере камбуза: там и двое — уже толпа. — Он знает, что так все будут доверять ему.
— Вы хотите сказать, что он не сможет вас отравить?
— Эээ… да, сэр.
— А теперь скажите, — продолжал он, и его голос стал еще слаще, — кто придумал, что он может вас отравить?
— Даже не знаю, капитан. Это пришло как-то само собой. Кок не против, — добавил я. — Он знает: если за ним постоянно наблюдают, никто не будет подозревать его. Все в порядке.
— Все в порядке… — снова повторил он за мной.
Я очень хотел, чтоб он перестал все повторять за мной, как попугай, перестал так смотреть на меня.
— И давно ли у нас вахтенные офицеры приглашают свидетеля, заступая на вахту?
— Не могу сказать, сэр. Это вне моей компетенции.
— Не можете сказать? Так подумайте, подумайте хорошенько, интендант! Вы когда-нибудь раньше, до этого рейса, несли вахту на камбузе, видели офицера, требующего свидетеля, чтобы принять вахту, или игроков в покер, играющих без прикупа?
— Ммм… нет, сэр. Не думаю. Должно быть, раньше мы просто не додумывались до этого.
— И никогда раньше у нас на борту не было мистера Костелло, да?
— Не было, сэр.
Я думал, он хочет спросить что-то еще, но он только сказал:
— Хорошо, интендант.
Это все. Я вышел и пошел к себе в корму, озадаченный и огорченный. Капитану не следовало намекать на мистера Костелло. Мистер Костелло прекрасный человек. Как-то капитан поспорил с ним. Это было в комнате отдыха, они кричали друг на друга; точнее, кричал только капитан, мистер же Костелло — нет. Это был большой добродушный человек с мягким голосом и открытым лицом. Открытым и честным. Раньше, на Земле, он был Триумвиром, самым молодым из всех, как он нам рассказывал.
Вы не представляете, каким энергичным мог быть этот добродушный человек! Триумвиры назначаются пожизненно, но мистера Костелло и это не удовлетворило. Понимаете, он должен был постоянно двигаться вперед. Все время кого-то наставлять, пожимать руки всем вокруг, быть вместе с людьми. Он любил людей.
Не знаю, отчего капитан не переносит его. Мистер Костелло всем нравится. И потом, он ведь сам не играет в покер, так чего ради ему волноваться, как мы играем? Он не питается с камбуза, у него в каюте были собственные запасы, так какая ему печаль, если кок отравит кого-нибудь? Но он заботится о нас. Он любит людей. Как бы то ни было, в покер лучше играть без прикупа. Покер — хорошая игра, но с плохой репутацией. Из-за чего, по-вашему, эта плохая репутация? Из-за мухлежа. А как мухлюют в покере? При раздаче карт, и никак иначе. Если шулер знает, какие карты у него, он знает, что нужно дать другим для своей выгоды. Прекрасно! Откажитесь от сдач, и вы избавитесь от шулеров в девяти случаях из десяти. Избавьтесь от жульничества, и честный человек сможет доверять партнеру.
Вот что говорил нам мистер Костелло. И беспокоился он вовсе не о себе. Сам он не играл в карты.
Я вошел в комнату отдыха, там сидели мистер Костелло и третий помощник. Когда я вошел, мистер Костелло встретил меня широкой улыбкой и помахал мне рукой.
— Входите, садитесь, интендант, — сказал он, — завтра я схожу с корабля. Вряд ли у нас еще будет случай поговорить.
Я уселся. Третий помощник закрыл книгу, что лежала на столе, и убрал ее на колени.
Мистер Костелло рассмеялся:
— Ну же, третий, покажите интенданту. Вы вполне можете доверять ему, он хороший парень. Я горжусь, что лечу вместе с ним.
Третий поколебался, а потом поднял книгу с колен. Это был Космический Кодекс с комментариями. Каждый офицер, чтобы получить патент, должен долго его зубрить. Но эта книга не из тех, что помогут вам скоротать время.
— Третий объяснял мне, что может и чего не может капитан, — сказал мистер Костелло.
— Да, вы спрашивали меня, — ответил третий помощник.
— А теперь — минуточку, — произнес мистер Костелло, — теперь — одну минуточку.
Это была одна из его привычек. Она была его неотъемлемой частью, как небольшая лысина на макушке, широкая улыбка, как манера склонять голову набок и переспрашивать, если он не расслышал, что вы сказали.
— Минутку. Вы же хотели показать этот параграф?
— Да, мистер Костелло, — сказал третий.
— Вы хотите преодолеть ограничения, налагаемые на вашу свободную волю капитанской властью, правильно?
— Да, пожалуй, — ответил третий. — Да, конечно.
— Конечно, — со счастливым видом повторил мистер Костелло. — Прочитайте интенданту тот параграф, который вы только что читали мне.
— Тот, что вы нашли?
— Вы знаете, какой. Вы сами мне его прочли, верно?
— О-оо, — протянул третий. Он взглянул на меня как-то неуверенно, потом обратился к книге.
Мистер Костелло положил на нее свою ладонь.
— Не трудитесь читать, — сказал он, — вы должны помнить это наизусть.
— Да, я помню, — согласился третий. — Это что-то вроде гарантии на тот случай, если капитану власть ударит в голову. Считается, что нельзя исключать возможность безрассудных действий со стороны капитана, и тогда команда решает, насколько он вменяем. Если на капитанском мостике сумасшедший, команда имеет право выбрать офицера и послать его к капитану для проверки. Если капитан против или если команда недовольна результатами, она имеет право заточить капитана в каюте и взять корабль в свои руки.
— Кажется, я слышал об этом, — сказал я, — но капитан тоже имеет свои права. Я хочу сказать, что команда сразу же должна доложить обо всем по косморадио, тогда капитана и команду рассудят в ближайшем порту.
Мистер Костелло с уважением посмотрел на нас и покачал своей большой головой. Когда он считал вас молодцом, вы бывали счастливы.
Третий посмотрел на часы и встал.
— Заступаю на дежурство. Пойдете со мной, интендант?
— Я бы хотел немного поговорить с ним, — сказал мистер Костелло. — Вы не могли бы найти другого свидетеля?
— О, конечно, если вам угодно, — ответил третий.
— Так вы найдете кого-нибудь?
— Обязательно, — заверил помощник.
— Самый безопасный корабль из всех, что я видел, — сказал мистер Костелло. — Здесь каждый уверен, что вахтенный не получит плохих приказов.
Я и сам так считал и только удивлялся, почему мы раньше до этого не додумались. Я видел, как третий помощник вышел и встал на его место. Я ощущал и гордость, и радость, и восхитительную защищенность — ведь со мной, простым интендантом, хотел поговорить мистер Костелло, бывший Триумвир.
Мистер Костелло одарил меня широкой улыбкой и кивнул в сторону двери:
— Этот молодой человек далеко пойдет. Хороший парень. Вы все здесь — хорошие парни.
Он подогрел кофейник и передал мне:
— Кофе, — сказал он, — мой собственный сорт. Всегда пью только этот.
Я глотнул — кофе был замечательный. Удивительный человек. Он сидел и лучезарно улыбался мне, пока я пил.
— Что вы знаете о Боринкуине? — поинтересовался он.
Я рассказал все, что знал. Боринкуин — чудесная планета, «четыре девятки Земли», это означает, что климат, гравитация, атмосфера и экология составляют 0,9999 земных. Известно всего шесть таких планет. Я рассказал, что там один город, а основное занятие жителей — охота с капканами. Верхнюю одежду они шьют из меха гланкеров. Она отсвечивает зеленым на белом фоне и теплым цветом тлеющих угольков — на синем. Вы можете взять целое пальто, свернуть его, и оно уместится в ладонях, до того оно легкое. Такой мех — идеальный груз для космических кораблей.
Конечно, на Боринкуине теперь много и всякого другого редкие изотопы в слитках, пищевые продукты, лекарственные травы. Полагаю, истощись торговля мехом гланкеров прямо сейчас, Боринкуин сохранит свое значение. Но именно мех привлек первопоселенцев, мех первое время поддерживал город, и до сих пор половина населения живет в дикой местности и ставит капканы.
Мистер Костелло слушал меня так, что я не мог не уважать его.
Помню, я кончил словами:
— Мне жаль, что вы сходите, мистер Костелло; Мне бы хотелось подольше общаться с вами. Я хочу навестить вас на Боринкуине, когда мы туда прибудем, хотя не думаю, что у такого человека, как вы, много свободного времени.
Он опустил свою большую ладонь на мою руку:
— Интендант, даже если у меня не будет времени, когда вы прибудете, я сотворю его. Слышите?
Да, он умел делать людей счастливыми.
А потом, представляете, он пригласил меня в свою каюту. Он усадил меня, налил мне полный бокал слабого красного вина со странным коричным ароматом и показал кое-что из своих вещей.
Он был истинным коллекционером. У него хранились несколько цветных листочков бумаги. Он мне объяснил, что они назывались марками и использовались до Космической Эры для оплаты бумажных писем. Он говорил, что где бы он ни был, одна из этих вещей неизменно приносит ему удачу. Еще у него были драгоценности, не кольца и украшения, а одни камни плюс занимательная история о каждом из них.
— Тот, что вы держите, — говорил он, — стоил одному королю жизни и половины такой огромной империи, как Объединенная Земля. А вот этот камень так хорошо охраняли, что большинство людей толком не знали, существует он вообще или нет. На нем основывалась целая религия. Потом он ушел с Земли, и вместе с ним ушла религия.
Удивительно было это чувство близости с человеком, который был так богат, и в то же время сердечен, словно ваш любимый дядюшка.
— Если вы дадите гарантию, что переборки звуконепроницаемы, я покажу вам кое-что еще из своей коллекции, — добродушно сказал он.
— Строители кораблей хорошо усвоили, — успокоил я его, что человеку иногда надо побыть наедине с собой.
Он по привычке склонил голову на бок:
— Еще разок, пожалуйста.
— Иногда человеку просто необходимо быть наедине с собой, — повторил я, — короче, большая у вас каюта или маленькая, дорогая или дешевая, но корабельные переборки строятся так, чтобы человек мог побыть в одиночестве.
— Прекрасно, — сказал он, — сейчас я покажу вам эту штуку.
Он отпер портфель, открыл его и вытащил из маленького внутреннего отделения коробочку, куда могли бы уместиться карманные часы. Она была квадратной, с красивой решеткой наверху и двумя маленькими серебряными кнопками сбоку. Он нажал на одну из них и с улыбкой повернулся ко мне. Я почувствовал себя не в своей тарелке, потому что в каюте раздался голос капитана, такой же громкий, как если бы он был рядом с нами. И знаете, что он говорил?
— Моя команда сомневается в моем здравом уме, — говорил он. — Можете быть уверены, если хоть один человек на борту подвергнет сомнению мои права, он быстро выучит, что хозяин тут я, даже если ему придется учить это под дулом.
Меня удивил не столько голос, сколько слова, и особенно удивило, что я сам недавно слышал, как капитан их говорил в споре с мистером Костелло. Я хорошо помнил эти слова, ведь я вошел в комнату отдыха в тот момент, когда капитан начал кричать.
— Мистер Костелло, — говорил он тогда резким и сильным голосом, — хоть вы считаете, что моя команда сомневается в моем здравом уме… — Остальное, насколько я помню, звучало так же, как и на записи мистера Костелло. — …даже если ему придется учить это под дулом. Это, сэр, относится к пассажирам; у команды есть законные методы.
Я хотел напомнить мистеру Костелло, как именно звучали последние слова капитана, но раньше, чем я открыл рот, он спросил:
— Теперь скажите, интендант — это голос капитана корабля?
— Верно. Если не его, то я не интендант, — ответил я. — Я слышал, как он говорил это.
Мистер. Костелло хлопнул меня по плечу:
— У вас хороший слух, интендант. Как вам нравится моя маленькая игрушка?
Он показал мне механизм, скрытый в ювелирной булавке, которую он носил на пиджаке, тончайший проволочный волосок тянулся к пусковой кнопке в боковом кармане.
— Моя любимая коллекция, — произнес он. — Голоса. Любого, в любое время, в любом месте.
Он взял булавку, вытащил из оправы крохотную бусинку, вставил ее в коробочку и нажал кнопку.
Я услышал свой собственный голос.
— Мне жаль, что вы должны сойти, мистер Костелло. Мне бы хотелось подольше общаться с вами.
Я рассмеялся. Это была самая удивительная штука из всех, что я слышал.
Я, помнится, подумал, что мой голос попал в одну коллекцию с голосом капитана и один космос знает с какими великими и знаменитыми людьми.
У него был и голос третьего помощника.
— На капитанском мостике сумасшедший. Команда недовольна.
Все-таки интересно побывать у него в гостях. Потом он попросил меня выправить его таможенные документы. И я пошел к себе, чтобы взять их. В течение всего полета документы пассажиров хранятся в сейфе интенданта. Я с удовольствием взглянул на бумаги мистера Костелло. Их было больше, чем у большинства людей.
Я обнаружил среди них бумагу из Земного Центра, она просто взбесила меня. Я решил, что это ошибка. Это был приказ «О полной информации», он обязывал официального консула каждые шесть месяцев сообщать на Землю о деятельности мистера Костелло.
Я принес документы мистеру Костелло, и он сказал, что это и вправду ошибка. Я вырвал приказ из паспортной книжки и вклеил официальную заметку о случайной порче страницы в проштампованной визе. За это он дал мне очень красивый синий самоцвет.
Тогда я сказал:
— Лучше не надо: мне не хочется, чтобы вы думали, будто я беру взятки с пассажиров.
Он засмеялся, положил одну из бусинок в свой аппарат, и оттуда раздался мой голос:
— Я беру взятки с пассажиров.
Он был большим шутником.
Мы стояли на Боринкуине четыре дня. Ничего не происходило, кроме того, что я был занят. Это один из минусов интендантской службы. В космосе вы неделями маетесь от безделья, а потом, в космопорте, оказываетесь так завалены работой, что не можете поднять головы.
По-настоящему это никогда меня не волновало. У меня есть математические способности, и я горжусь своей работой, хотя, признаться, не слишком хорошо разбираюсь во всем остальном. Думаю, у каждого должна быть своя область, где он специалист. Я не смогу объяснить, как работают устройства, позволяющие космическим кораблям лететь быстрее света, но я никогда не доверю главному инженеру мои декларации межпланетных грузов или таблицы курса шкурок гланкеров к долларам Объединенной Земли.
На борт поднялся зануда с мандатом следователя Космического Флота и диктофоном, он велел мне и третьему помощнику пересказать множество бредовых историй для какого-то теста, уж не знаю, зачем. Следователи Флота постоянно делают уйму бесполезных и загадочных вещей.
Я поспорил с портовым агентом и сошел с корабля вместе с коком, чтобы немножко выпить. Потом пришлось сверхурочно работать, регистрируя нового третьего помощника, поскольку мне сказали, что старого переводят на «Корвет».
Да-а, это был рейс, после которого капитан ушел в отставку. Думаю, прошло его время: он сделался каким-то нервным. Сходя с корабля, он бросил на меня такой жуткий взгляд, будто раздумывал, убить меня или разразиться слезами. Ходили слухи, что он ушел в бешенстве, угрожая команде оружием, но я не прислушивался к сплетням. Как бы то ни было, командующий портом назначил нового капитана. Меня это мало трогало, ибо не сулило сверхурочной работы.
Мы стартовали и совершили полный круг: Бутес — Сигма, Найтингейл — Карано и Земля — изделия из химического стекла, семена шо, сверкающие кристаллы, парфюмерия, музыкальные записи, шкурки глиззардов, обычный утиль в обычное время. Сделав круг, мы вновь опустились на Боринкуин.
Н-да, вы даже не поверите, что город может так сильно измениться в такой короткий срок. Боринкуин был милой, почти нетронутой планетой. На ней был лишь один крупный город и лагеря трапперов. Если вам нравилось общество, вы селились в городе и работали на фабрике или еще где-нибудь. Если вам это не нравилось, вы ставили капканы на гланкеров. На Боринкуине для каждого находилось дело.