И это был финиш: такие поступки в те времена не оставались безнаказанными. Милиция тотчас же возбудила судебное дело, а суд присудил Юрию тюремное заключение на десять суток с выполнением исправительно-трудовых работ по уборке столичных улиц. Естественно, обо всем случившимся была сразу же официально извещена редакция газеты "Правда", а редакции волей-неволей пришлось довести эту информацию до сведения секретариата ЦК КПСС. В ответ из секретариата в редакцию последовало грозное указание: "Раз не смогли подготовить достойного кандидата из своего коллектива, ищите ему замену в других учреждениях". Вот при таких-то обстоятельствах и направились работники отдела кадров "Правды" в наш институт. А поскольку в отделе Японии современными проблемами этой страны занимался именно я, будучи при этом членом КПСС с десятилетним стажем, то их выбор и остановился на мне. Поддержал мою кандидатуру после беседы со мной и В. В. Маевский.
      Затем вопрос о моей работе в качестве собственного корреспондента "Правды" в Японии решал тогдашний главный редактор газеты П. А. Сатюков, он же член ЦК КПСС. При индивидуальной беседе с ним я информировал его о своих научных публикациях, не скрывая в то же время своей готовности переключиться на время на журналистскую работу в Японии. Сатюков был суховат, но приветлив. Его не смутило даже откровенно высказанное мной в той же беседе намерение вернуться по окончании зарубежной командировки на прежнее место работы - в Институт востоковедения АН СССР.
      - Ну, сейчас об этом говорить не стоит,- резюмировал он.- Поработаете в редакции, а потом видно будет: журналистская работа куда живее и интереснее, чем научная. Поживем - увидим.
      А далее моя кандидатура была формально утверждена на заседании редколлегии, после чего все мои документы, включая состоявшую из 10 страниц анкету, автобиографию, партийную характеристику, медицинские справки и т.п., были направлены для окончательного решения в секретариат ЦК КПСС. И только спустя месяц, если не более, меня торжественно известили о том, что в соответствии с решением, подписанным секретарем ЦК КПСС А. М. Сусловым, я был утвержден собственным корреспондентом "Правды" в Японии. По тогдашним понятиям это была высокая номенклатурная должность - по цековской табели о рангах она приравнивалась к должности советника посольства.
      Решения секретариата ЦК КПСС в те времена воспринимались в низовых партийных и государственных учреждениях, включая и академические институты, как указы, обязательные для исполнения. О касавшемся меня решении партийные ведомства сразу же известили директора нашего института Б. Г. Гафурова. Когда я явился в его кабинет, он уже знал о решении и без оговорок подписал распоряжение о моем отчислении из института в связи с переходом на работу в редакцию газеты "Правда". В прощальной беседе со мной он пожелал мне успехов, выразив надежду, что по возвращении из Японии я снова вернусь на работу в институт.
      Так завершился первый пятилетний этап моей научной работы в стенах Института востоковедения АН СССР. Моя давняя мечта о поездке в Японию сбывалась и становилась явью.
      Часть II
      ЖУРНАЛИСТСКАЯ РАБОТА В ЯПОНИИ
      (1957-1962)
      Глава 1
      РАБОТА КОРПУНКТА "ПРАВДЫ" В ТОКИО
      И ЖИЗНЬ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ В ЯПОНИИ
      Редакция "Правды" и первые шаги
      в журналистике
      Газета "Правда", орган ЦК КПСС, считалась в 50-х - 60-х годах самой крупной по тиражу, самой важной и престижной газетой Советского Союза. Ее редакция размещалась в большом восьмиэтажном корпусе на улице Правды. У главного подъезда редакции всегда стояли рядами черные легковые автомашины, на которых ездили обычно ответственные чиновники партийных и государственных учреждений. Войти в здание "Правды" можно было только по пропускам, оформление которых требовало длительного времени. Коридоры редакции были устланы ковровыми дорожками, а в вестибюле и в холле на четвертом этаже стояли мраморные бюсты В. И. Ленина - основателя газеты. Литературные сотрудники размещались в однотипных кабинетах: те, кто пониже в должности,- по двое, а те, кто повыше,- по одному. На дверях этих кабинетов были прикреплены таблички с фамилиями и инициалами их владельцев.
      В коридорах царило обычно чинное безмолвие: все разговоры сотрудников велись за дверями кабинетов. На столах у владельцев кабинетов стояли телефонные аппараты, пишущие машинки и графины с газированной водой, а в личных шкафах каждого сотрудника имелись свои рабочие библиотечки. Редакция располагала прекрасным актовым кинозалом, крупным книгохранилищем, комнатами для досье, телефонным узлом, специально оборудованными помещениями для телетайпных аппаратов и расшифровки телеграмм. Специальные помещения, предназначенные для дежурных по выпуску, сообщались напрямую с наборным цехом и типографией. Туда курьеры доставляли со второй половины дня на правку и на вычитку газетные полосы, туда же поступали все срочные сообщения ТАСС и собственных корреспондентов газеты. Отдельно, на четвертом этаже, находился просторный кабинет главного редактора, соединенный специальной телефонной линией "вертушкой" с высоким кремлевским руководством и другими ответственными инстанциями. Газета выходила в свет двумя выпусками: первый подписывался главным редактором часов в 6 вечера, после чего матрицы этого выпуска самолетами отправлялись на периферию, а второй выпуск подписывался где-то около полуночи, затем печатался на нескольких линотипах в прилегающей типографии и шел на Москву и Ленинград. Московский выпуск всегда считался более ответственным, т.к. в нем должны были отражаться все политические события дня и все самые последние сообщения о решениях высших партийных и правительственных инстанций. Именно московские выпуски газеты попадали рано утром на столы генерального секретаря и членов Политбюро ЦК КПСС.
      Нравы и взаимоотношения в газете довольно заметно отличались от академической обстановки. Здесь люди держались друг с другом проще, без особой заботы о такте и не стеснялись в резких оценках тех материалов, которые они готовили к печати, и тех авторов, которые эти материалы написали. Публиковаться в "Правде" хотели в те времена слишком много людей. Число внештатных авторов, добивавшихся публикаций на страницах газеты, было более чем достаточным, а потому сотрудники редакции не особенно церемонились с ними, за исключением тех случаев, когда автор был некой высокопоставленной персоной: министром, академиком или членом ЦК КПСС. К тому же к выходцам из научных учреждений у многих правдистов было большее предубеждение, чем к другим авторам, ибо считалось почему-то, что научные работники не умеют так писать, как журналисты: коротко, понятно и увлекательно. И это я почувствовал в первые же дни. Как только мне отвели в качестве рабочего места кабинет одного из сотрудников, находившегося в отпуске, ко мне заглянул прибывший тогда в Москву собственный корреспондент "Правды" в Индии Николай Пастухов и бесцеремонно спросил меня:
      - А есть у тебя уверенность, что ты сможешь за какой-нибудь час написать для газеты статью, или репортаж, или информацию? Ведь у нашего брата-журналиста в отличие от вас, ученых-очкариков, обычно не бывает времени для длительных, многодневных раздумий. Один профессор из твоей Академии наук пришел как-то в редакцию, чтобы написать статью в номер, разложил по столам и по полу какие-то свои выписки и материалы, потом целый день перекладывал их со стола на пол и обратно - все думал, а в конце концов так ничего и не написал.
      Тогда я выслушал эту историю с улыбкой, пожал плечами и промолчал. Но мысль в голове мелькнула: "Да... Моя кандидатская степень здесь явно не к месту. Работу в газете придется осваивать с нуля - с самых азов журналистского ремесла. Иначе дело не пойдет".
      Конечно, скептическое отношение к работникам Академии наук высказывали не все из моих новых коллег. В руководящих верхах среди правдистов имелись и тогда люди с учеными званиями и степенями. Международной редакцией "Правды" в те дни заведовал, например, профессор, специалист по истории древнего Египта Юлий Павлович Францев - человек большой эрудиции и острого ума. Ко мне он отнесся благожелательно и как-то, зайдя в мою комнату, завел полусерьезный, полушутливый разговор о Японии, о японцах и о моей предстоящей работе.
      - Наш порок - многословие: старайтесь писать короче и острее,- говорил он вкрадчиво,- учитесь этому умению у западных журналистов. Ведь они любую самую рутинную газетную информашку умеют подать читателям так, чтобы ужалить. Вот, например, когда прилетел из Чехословакии в Англию в качестве политического эмигранта бывший глава чехословацкого правительства Масарик, то журналисты на аэродроме обратили внимание на то, что одна его рука была забинтована. Предельно короткую информацию послал сразу же в газету "Таймс" ее репортер. Вот что он написал: "Такого-то числа в Лондон из Праги прибыл самолетом Масарик с забинтованной рукой: видимо, зацепился за железный занавес". А?.. Каков стервец?! Вот так же коротко и едко надо бы и нам писать о них...
      Приветливо и вполне доброжелательно отнесся ко мне и мой непосредственный начальник В. В. Маевский. Он почему-то был уверен, что дела в Японии пойдут у меня нормально, и его советы касались в большей мере вопросов, связанных с обустройством корреспондентского пункта в Токио.
      В центральной редакции "Правды" мне пришлось проработать более месяца в ожидании возвращения моих дел, посланных на визу в японское посольство. Именно в те дни в нашей стране случилось такое радостное историческое событие как запуск на космическую орбиту первого в мире искусственного спутника Земли - советского спутника. Для сотрудников редакции это был напряженный день: едва ли не на все полосы газеты пришлось внести изменения и спешно включить соответствующие интервью, комментарии, репортажи с космодрома и т.п. Работа велась в авральном порядке. Ближайший номер вышел не в полночь, а под утро. Но настроение у всех было тогда приподнятое, победное.
      В октябре 1957 года дважды мне поручали и самому писать статьи в газету. Первый раз мне предложили написать ежедневную колонку комментатора, которая публиковалась обычно на третьей или на пятой странице столбиком высотой в сто строк и называлась поэтому в редакционном обиходе "стометровкой". Тему я выбрал сам: о военных базах США на японском острове Окинаве. В статье подвергались критике заведомо ложные заявления командования вооруженных сил США в Японии о его мнимой готовности убрать в скором времени с Окинавы свои военные базы. Поскольку на написание статьи мне дали сутки, то каждую фразу своей "стометровки" я имел возможность не спеша обдумать. Вовремя пришла мне тогда на память и вставленная затем в статью пословица: "кто часто за шапку берется, тот скоро не уйдет". И в результате статья вроде бы получилась: на состоявшейся вскоре летучке ее отметили как удачную. Не исключаю, что тем самым редакция хотела подбодрить меня - ведь это была моя первая в жизни газетная статья!
      А далее приближалась первая годовщина со времени подписания Совместной советско-японской декларации о нормализации отношений 1956 года, и Маевский поручил мне написать по этому поводу статью с обзором итогов развития отношений двух стран за минувший год. Для меня это было проще, и в юбилейную дату эта статья за моей подписью появилась на страницах газеты. Далее же начались приготовления к отъезду...
      Поездка в Японию была в те годы довольно сложным делом. Ведь тогда между нашими странами отсутствовали как морские, так и авиационные пассажирские линии. Попасть в Токио можно было лишь самолетами иностранных компаний, и притом кружным путем - через Европу с пересадками. Поскольку частые приезды в отпуск не предполагались, а условия пребывания в Японии были неясны, то в багаж пришлось брать наряду с моей одеждой, а также с одеждой моей жены и сына, еще много необходимых для работы книг и словарей. Редакция, естественно, брала на себя все расходы по переезду, включая оплату багажа. В отличие от других журналистов корреспонденту "Правды" и его семье полагались тогда билеты первого класса.
      Получив японскую визу, я не стал задерживаться ни на день, так как главный редактор П. А. Сатюков проявил заинтересованность в том, чтобы новый корреспондент газеты ко дню 40-летия Октябрьской революции находился уже в Токио. Поэтому 1 ноября вместе с женой Инессой Семеновной и трехлетним сыном Мишей я сел на только что вступивший в строй скоростной лайнер "Ту-104". На нем мы долетели до Праги, и в тот же день, после пересадки, на французском самолете прибыли в Париж.
      В Париже, став пассажирами авиалинии "Эйр Франс", мы остановились в одной из фешенебельных гостиниц на Елисейских полях, где нам отвели, в соответствии с нашими билетами первого класса, просторный двухкомнатный номер, показавшийся мне после московской 15-метровой комнатушки в общей квартире в Зарядье воплощением роскоши и комфорта. По улицам Парижа вечером и на следующий день в утренние часы нас покатал на автомашине собственный корреспондент "Правды" во Франции Г. Ратиани, извещенный по телефону редакцией о нашем приезде. Париж выглядел великолепно: ярко освещенные улицы, нарядные здания, широкие тротуары Елисейских полей, потоки новых красивых машин, множество праздно гуляющих людей, одетых в короткие пальто и элегантные костюмы иного покроя, чем московские, и притом все без головных уборов в отличие от меня, вышедшего на вечернюю прогулку в своей отечественной велюровой шляпе и в длинном габардиновом плаще.
      А дальше дорога была долгой и трудной, не столько для меня, сколько для нашего малолетнего слабого здоровьем сына Миши. Почти три дня мы летели тихоходным по нынешним понятиям самолетом с винтовыми двигателями, с промежуточными посадками и длительным пребыванием на аэродромах Франкфурта-на-Майне, Стамбула, Карачи, Калькутты, Сайгона и Манилы. Все это были жаркие края, а кондиционеров там тогда еще не было. Только где-то поздно вечером 4 ноября мы приблизились к Японии. Под крылом самолета в темноте несколько раз мелькнули береговые огни, а затем снова наступила сплошная тьма - значит под нами были воды Токийского залива. Гул моторов стал затихать, самолет, резко сбавляя скорость, пошел на снижение, и в тот момент, когда казалось, что он вот-вот погрузится в морские волны, под его крыльями появились фонари и асфальтовое покрытие посадочной полосы, а по сторонам выросли силуэты каких-то промышленных сооружений и заводских труб. Все! Вот и долгожданная Япония!
      Начало работы корпункта
      "Правды" в Токио
      На поле аэродрома, у трапа самолета нас ждали трое соотечественников: мой ближайший друг Виктор Денисов, генеральный консул СССР в Японии Борис Безрукавников и корреспондент ТАСС Виктор Зацепин. Трое типично русских, добродушных мужиков! Мы обнялись. А далее они взяли на себя все заботы по оформлению нашего прилета. Вскоре на двух машинах мы выехали на ночные улицы Токио. От этих первых взглядов на японскую столицу, брошенных из окна машины, остались в памяти лишь невзрачные деревянные домики и пустые темные улицы, что резко контрастировало со свежими воспоминаниями о ярких вечерних огнях Парижа. Спустя минут пятнадцать-двадцать мы прибыли в "Гранд-отель", находившийся в центре Токио, рядом с резиденцией премьер-министра.
      Встретившие нас соотечественники, судя по всему, рассчитывали поначалу на то, чтобы по-русски отметить приезд, посидеть, закусить и послушать новости из Москвы, но это, к сожалению, не получилось: мы все, включая трехлетнего сына и жену, были слишком измотаны трехдневным перелетом и недосыпанием. Это тотчас же поняли по приезде в отель и мои мужички. Я снова обнялся с ними и распрощался, договорившись о встрече в нашем посольстве на следующий день. Спать, спать и спать - более ни о чем в тот момент не хотелось думать...
      Утром нас разбудили настойчивые постукивания в дверь горничных, не предполагавших, что мы будем спать так долго. Завтрак мы проспали, и пришлось поэтому заказать еду в номер. Заправляя постели, японки в синих фирменных платьях и белых фартучках приветливо щебетали слова извинения за причиненные неудобства, а затем, переведя взгляд на нашего утомленного переездом бледного сына, одна за другой умиленно произносили нараспев одно и то же восклицание "каваий не!", что по-русски означало "ах, какой милый!".
      Во время завтрака в нашем номере появился и мой давний приятель, с которым мы вместе защищали кандидатские диссертации,- Дмитрий Васильевич Петров, собственный корреспондент "Известий", прибывший в Японию тремя неделями ранее. С видом человека уже вполне освоившегося со страной пребывания, он стал давать нам различные практические советы по поводу найма помещения, покупки оборудования для корпункта, приобретения автомашины и т.п. Жену тогда более всего интересовало, есть ли в Японии диетическое детское питание.
      - Здесь есть все,- безапелляционно ответил Дмитрий Васильевич,- даже птичье молоко.
      Вскоре после отъезда Петрова за окнами гостиницы послышался какой-то многоголосый шум толпы. Я приоткрыл штору и впервые увидел то зрелище, подобные которому мне в дальнейшем суждено было наблюдать десятки, если не сотни раз. Внизу под окнами гостиницы на проезжей части улицы, ведущей к резиденции премьер-министра, сгрудилась колонна демонстрантов с красными флагами. Улица была перегорожена шеренгой полицейских, не пропускавших демонстрантов к резиденции. Руководители демонстрации выкрикивали какие-то лозунги, демонстранты подхватывали их и скандировали, размахивая перед полицейскими полотнищами красных знамен на древках. Потом, не сумев прорваться, демонстранты тут же, на улице, начали митинговать, требуя в своих речах, как я уловил на слух, повышения заработной платы. Вероятно, это был один из митингов ежегодных "осенних наступлений" наемных рабочих. Так с первого же дня я столкнулся, пожалуй, с самым типичным для Японии 50-х - 60-х годов общественным явлением: массовыми уличными антиправительственными демонстрациями японских профсоюзных организаций.
      Позднее я отправился в посольство СССР, где в консульском отделе полагалось оформить должным образом мое прибытие к месту жительства и работы. Посольство, как выяснилось, находилось не слишком далеко. Взять такси проблему не составило: такси на улице оказалось много, и при взмахи руки одно из них тотчас же подкатило к тротуару. Адреса объяснять не потребовалось: достаточно было сказать два слова "сорэн тайсикан" ("советское посольство"), как водитель кивнул головой и нажал на газ.
      Днем Токио смотрелся приятнее, чем ночью: улицу оживляли рекламные вывески, витрины магазинов, движение транспорта и пешеходы. Но все-таки это был не Париж: за окнами машины мелькали домишки, в основном деревянные, двухэтажные с неказистыми фасадами, свидетельствовавшими об отсутствии у хозяев малейшей заботы о придании им впечатляющего облика. Да, в 1957 году Токио выглядел совсем иначе, чем в наши дни: тогда еще Япония не выбилась в число процветающих стран мира и бедность большинства ее населения давала знать о себе даже в центральных кварталах ее столицы.
      В тот же день "с хода" была решена мной и одна из основных бытовых проблем моего пребывания в Японии - проблема подыскания и снятия на условиях аренды помещения для корреспондентского пункта "Правды". Консул Б. Безрукавников и другие работники посольства посоветовали мне осмотреть пустовавший в то время "дом Токарева", находившийся в трех-четырех минутах ходьбы от посольства, на той же улице, в квартале Иигура Адзабу. Безотлагательно я осмотрел этот дом и, недолго думая, договорился с хозяином о его аренде. Это был двухэтажный деревянный дом-особняк с большой гостиной комнатой и девятью другими комнатами. Те из них, которые находились на первом этаже, можно было использовать под служебные помещения, а те, что на втором,- под жилые. Большая часть комнат была европейского типа, но были на первом этаже две комнатушки в японском стиле с татами вместо полов. От улицы дом был отгорожен каменным забором, окаймленным изнутри живой изгородью из вечнозеленых кустов. Между изгородью и фасадом находилась крохотная лужайка, по ее краям росли, создавая тень, несколько магнолий и два кедра. Вполне прилично выглядел парадный подъезд дома, к которому с улицы вела асфальтовая дорожка.
      Но важно было другое: аренду дома упрощало то обстоятельство, что его владельцем был русский эмигрант А. С. Токарев, получивший в те годы советское гражданство. Это снимало необходимость втягивать японских посредников-риэлтеров в оформление моего арендного соглашения с домовладельцем. В то время, насколько мне помнится, я договорился с хозяином, что ежемесячная арендная плата редакции "Правды" за названный дом составит 150 тысяч иен. С учетом расположения дома в одном из центральных кварталов японской столицы такая сумма была не столь уж высока и вполне укладывалась в финансовую смету корпункта.
      Стоит упомянуть заодно и о хозяине дома Алексее Степановиче Токареве высоком, седовласом, но еще очень бодром человеке, прожившем в Японии в качестве эмигранта тридцать с лишним лет. Столь длительное пребывание среди японцев наложило заметный отпечаток на его русскую речь, которую он то и дело пересыпал японскими словами. Как вскоре мне стало ясно, его японский язык в грамматическом отношении был абсолютно безграмотным, но знание лексики позволяло ему тем не менее без труда общаться с японцами, если речь, разумеется, шла о житейских делах, а не о высоких материях.
      В прошлом, как выяснилось из его дальнейших рассказов о себе, Токарев был офицером колчаковской армии. Когда остатки этой армии отступили в Маньчжурию, он пробовал было найти пристанище в Китае, но затем перебрался в Японию в надежде на лучшие заработки. Однако в Японии жизнь его сложилась не сладко: занимался он главным образом мелкой торговлей и скитался по различным провинциальным городам. С началом войны на Тихом океане японские власти посадили его в тюрьму "на всякий случай", поскольку любой иностранец мог быть, по их предположениям, либо советским, либо американским шпионом. По окончании войны в годы американской оккупации Японии Алексей Степанович вышел из тюрьмы, и тут-то пришел, наконец, на его улицу праздник.
      Ведь в первые годы оккупации в Японии царили разруха, голод, безработица и необузданный разгул спекуляций на черных рынках. Вольготно жили тогда на японской земле лишь служащие американской оккупационной армии, приобретавшие и одежду, и мебель, и продовольствие в специальных военных универмагах - "пиэксах". А пропуском для входа в эти "пиэксы" служила обычно лишь внешность входящего: если европеец или негр - заходи, если японец или кореец - пошел прочь. А внешность у Токарева была вполне европейская. Вот и покупал он в этих "пиэксах" по дешевке дефицитные товары, а затем шел на черный рынок и продавал их там японцам втридорога. Вскоре таким образом он нажил крупные по тем временам суммы и, предвидя в дальнейшем все большую инфляцию, стал вкладывать свои доходы в землю. В те годы даже в центре Токио, разрушенного бомбардировками, многие японцы продавали дома за бесценок либо в связи с отъездом в провинцию к родственникам, либо по причине гибели бывших владельцев, либо просто, чтобы не умереть с голоду. Этим и воспользовался Токарев, купивший в первые годы оккупации три дома в центральных районах японской столицы. Спустя десять-двенадцать лет цена этих домов, и особенно, находившихся под ними земельных участков, возросла многократно. В 1957 году, проживая в одном из этих домов, Токарев два других сдавал в аренду и получал достаточно средств, чтобы жить безбедно. Заполучив советский паспорт, он отнюдь не торопился покинуть Японию, предпочитая вести в Токио спокойную жизнь рантье.
      Кстати сказать, в то время в Японии проживало большое число и других русских белоэмигрантов. Некоторые из них, как и Токарев, преуспели в коммерции. Моим знакомым стал, например, владелец двух русских ресторанчиков (в Токио и в Каруидзаве) В. Антипин, поддерживавший тесные контакты с советскими консульскими работниками. Но далеко не всем из этих осколков царской России удавалось сводить концы с концами. Многие из них в 50-х годах жили даже хуже, чем "средние" японцы. Поэтому после восстановления дипломатических отношений с Советским Союзом они стали обивать пороги нашего консульства в надежде заполучить советские паспорта и вернуться на Родину. В общем, консульские работники относились к ним неплохо и проявляли сочувствие. Некоторым доверили работу в посольстве: сторожами у посольских ворот в те дни работали бывший граф Левин и бывший денщик атамана Семенова казак Мясищев. Некоторые русские женщины нанялись тогда же в домработницы к приехавшим в Японию служащим различных советских учреждений. Постепенно число русских белоэмигрантов в Японии стало в те годы сокращаться: получая советские паспорта, они выезжали на родину, которую некогда покинули либо они сами, либо их родители.
      В ближайшие две-три недели по прибытии в Японию решил я и другие неотложные бытовые вопросы: закупил для корпункта мебель и офисное оборудование, а также автомашину для корпункта. Примечательно, что в те времена в глазах знающих автодело сотрудников советских учреждений японские автомашины не котировались. Считалось, что лучше приобрести подержанную американскую автомашину, чем новую японскую. Так я и поступил, купив у американского владельца подержанный "кадиллак". И надо сказать, что в последующие годы особых забот у меня с этой машиной не было - в управлении она оказалась легка и бегала без поломок.
      В те же дни решил я, кстати сказать, и кадровые вопросы: сотрудниками корпункта "Правды" по рекомендации одного из руководителей ЦК Компартии Японии (видимо, Хакамада Сатоми), с которым поддерживали связь дипломаты посольства, стали Хомма Ситиро и Сато Токидзи. С этими японцами я и проработал весь срок своего первого пребывания в Японии: оба они стали для меня не только сослуживцами, но и личными друзьями. В ходе повседневного общения с ними я постепенно познавал взгляды японцев на жизнь, их духовные и материальные запросы, их отношение к иностранцам, и в том числе к нашей стране.
      Ставший референтом корпункта, а в сущности моим личным секретарем-переводчиком Хомма Ситиро являл собой образец типичного японского интеллигента. В свое время, еще до войны, в университете он получил специальность переводчика русского языка, в годы войны служил в Маньчжурии в исследовательском центре концерна "Мантэцу", занимаясь изучением советской прессы. Далее же, в послевоенный период, по возвращении в Японию он вступил в японскую Коммунистическую партию и был привлечен к участию в переводах сборников сочинений В. И. Ленина. По возрасту Хомма-сан был старше меня лет на двадцать. Значит, в 1957 году ему перевалило уже за пятьдесят. Лысоватый, худощавый, всегда одетый должным образом в официальный костюм, в белой рубашке с галстуком, он не заискивал передо мной, держался учтиво, но с достоинством, и в то же время ревностно выполнял все мои поручения, стараясь быть во всем пунктуальным, будь то часы явки на работу или какие-либо просьбы личного порядка. Врожденное чувство такта неизменно спасало его от конфликтов и трений при общении как с японцами, так и с моими соотечественниками, допускавшими иногда в отношениях с ним неуместную развязность. С Хомма-саном я старался говорить на его родном языке, чтобы лучше освоить японскую разговорную речь, и он помогал мне в этом деле, хотя, конечно, ему как специалисту русского языка хотелось говорить со мной по-русски. Правда, его русская речь была не лучше моей японской, так как прежде он занимался главным образом письменными переводами. Был Хомма-сан весьма начитан, хорошо знал текущие проблемы японской экономики и политики, добросовестно следил за публикациями токийской прессы. Словом, лучшего секретаря корпункта я себе не представлял и воспринимал его в дальнейшем не как чужака-иностранца, а скорее как доброго друга и советчика, обладавшего большим жизненным опытом и крайне важными для меня знаниями особенностей менталитета и обычаев своих соотечественников.
      Весьма полезными стали для моего японоведческого образования и повседневные контакты с Сато Токидзи, принятым мной на работу в корпункт "Правды" в качестве шофера. Учитывая большие размеры помещения корпункта, я предложил Сато-сану поселиться в нем - в одной из комнат японского стиля на первом этаже. Будучи в то время холостяком, Сато-сан охотно согласился с таким предложением. Это сняло с него проблему арендной платы за прежнюю квартиру и расходов на транспорт, а я обрел в его лице бесплатного сторожа и управдома, готового следить за порядком в служебных помещениях.
      Было тогда Сато-сану чуть-чуть за тридцать. Некоторое время в годы войны он служил рядовым в японской армии, но недолго, а потом шофером сначала на грузовых машинах, а позднее и на легковых. До своего прихода в корпункт "Правды" Сато входил в штат вспомогательных работников Центрального Комитета Компартии Японии и довольно длительное время возил на машине одного из самых влиятельных в те годы лидеров КПЯ Миямото Кэндзи. Почему Миямото уступил мне тогда своего шофера - сказать не берусь. Может быть, в лице Сато он хотел иметь своего постоянного соглядатая в корпункте "Правды", а может быть, сам Сато чем-то не потрафил ему. Но, скорее всего, было и то и другое.
      Реальным покровителем Сато-сана в ЦК КПЯ, как я узнал позднее, был не Миямото, а его ближайший сподвижник - член ЦК Хакамада Сатоми. Под его наблюдением находился Сато и на работе в ЦК КПЯ, и пребывая шофером корпункта "Правды". Возможно, уже в тот момент у Хакамады с Миямото возникли какие-то трения, хотя тогда еще внешне они неизменно поддерживали друг друга.
      На мой взгляд, Сато-сан являл собой типичный образец японского пролетария, вышедшего из социальных низов, не сумевшего по бедности получить надлежащее образование, да и не обладавшего какими-то особыми задатками к учебе. Внешне он проигрывал своим соотечественникам: был он маленького роста, с некрасивым малоподвижным лицом, с желтыми от табака большими зубами. Но при этом был Сато-сан наделен от природы такими качествами как прилежание в работе, внутренняя порядочность, уверенность в себе, самообладание в трудные минуты жизни, готовность довольствоваться немногим и умение оберегать собственное достоинство. Политической идеологией Сато-сана были в те годы взгляды, присущие большому числу японских людей наемного труда, находившихся под влиянием коммунистической идеологии, включая затаенную вражду ко всем богатым и власть имущим. Косо смотрел Сато-сан подчас и на моих соотечественников - работников советских учреждений, получавших высокие оклады, а потому слишком увлекавшихся покупками предметов роскоши и гульбой по ночам.