Вспоминается мне случайная встреча на Гиндзе - центральном торговом квартале японской столицы с группой наших соотечественников-туристов, совершавших круиз вокруг Японии. Один из них, узнав о том, что я корреспондент "Правды", сказал мне:
      - Сколько небылиц писали наши газеты о возрождении японской военной мощи! Вот мы побывали уже в нескольких городах Японии, ходим теперь по Токио. но до сих пор мы нигде не встречали ни одного японского военного! Где они? У нас, в Советском Союзе, они видны повсюду: и на аэродромах, и на вокзалах, и на улицах городов. А вот в Японии я военных почему-то не видел! Что-то не похоже на то, что Япония вооружается.
      Услышав такой монолог, я не смолчал тогда, и вот что сказал моему собеседнику:
      - По утрам я отвожу на машине своего сына в посольскую школу и постоянно где-то около 9 часов проезжаю в районе Роппонги ту улицу, где находится Управление национальной обороны Японии. И каждое утро я вижу, как в эти часы к воротам Управления деловито движутся сотни и сотни крепких мужичков тридцати-сорока лет, ничем не отличающихся по своему облику от обычных конторских служащих: в цивильных костюмах и белых сорочках с галстуками. А знаете ли вы, кто они? Это офицеры японских "сил самообороны"! По улицам им положено ходить в гражданской одежде. Зато приходя в Управление обороны на свои рабочие места, они снимают цивильные костюмы, достают из шкафчиков мундиры с погонами и прочими знаками отличия, одевают их и в них проводят все свои рабочие дни, козыряя друг другу и следуя всем нормам военного этикета. А затем вечером снова помещают свои мундиры в шкафчики, одевают пиджаки, сорочки и галстуки и, превратившись в обычных обывателей, выходят за пределы территории Управления обороны.
      Так же ведут себя в Японии и служащие "сил самообороны", пребывающие в казармах или на военных базах. И ведут они себя так в соответствии с указаниями своих начальников-генералов, считающих в наши дни целесообразным не одевать в военные мундиры ни офицеров, ни солдат во время их пребывания вне своих воинских частей. Вот поэтому-то вы, дорогой мой земляк, и не встретили на улицах Японии людей в военных мундирах. Но это не значит, что в этой стране нет армии - она есть и по своей боеспособности она превосходит армии других стран Азии. Есть и генералы, и офицеры, и солдаты, служащие по найму за большие деньги, и выполняют они свои воинские обязанности там, где требуется, наилучшим образом.
      Не уверен, разубедил ли я тогда своих случайных собеседников-земляков в их скороспелых умозаключениях по поводу мнимого отсутствия в Японии сколько-нибудь значительных вооруженных сил.
      Но эта беседа с соотечественниками побудила меня в дальнейшем чаще направлять в Москву информацию о "силах самообороны" и военной политике правящих кругов Японии. Цель этой информации состояла отчасти в том, чтобы обратить внимание наших читателей на вопиющее несоответствие реальной японской действительности тексту конституции Японии, содержащему утверждение, будто эта страна "на вечные времена отказывается от войны как суверенного права нации" и будто для достижения этой цели "никогда впредь не будут создаваться сухопутные, морские и военно-воздушные силы, равно как и другие средства войны"67.
      Была у меня тогда и вторая цель написания сообщений о военной политике правящих кругов Японии. Она состояла в разъяснении читателям того, что военная политика Японии шла вразрез не только с мирной конституцией страны, но и с общим ходом развития международных отношений, с тенденциями к разрядке международной напряженности, к отказу от "холодной войны" и ко всеобщему разоружению, которые стали намечаться во второй половине 80-х годов под влиянием договоренностей между Советским Союзом и США о частичном сокращении ядерных вооружений.
      Мой приезд на журналистскую работу в Токио весной 1987 года в какой-то мере совпал по времени с первыми шагами М. Горбачева, направленными на реализацию подсказанных ему его окружением идей "нового мышления". Отражением этих идей стал курс тогдашнего советского правительства на отказ двух мировых лагерей от их жесткого противостояния, на сокращение обоими лагерями своих ракетно-ядерных вооружений и на их политическое и идеологическое примирение. Тогда в этом горбачевском "новом мышлении" я видел вполне разумную альтернативу дальнейшему опасному для человечества обострению "холодной войны" и угрозе непредвиденных ядерных столкновений.
      Не было у меня тогда сомнений и в том, что руководитель Советского Союза выступал со своими мирными инициативами после досконального изучения всех возможных последствий их претворения в жизнь. Я был уверен, что советские военные эксперты проводили в преддверии каждой из этих инициатив тщательную выверку всей доступной им информации, с тем чтобы предлагавшееся снижение уровней вооружений Советского Союза и США не обернулось бы односторонними потерями для нас и выгодами для американцев, чтобы равновесие сил между двумя противостоявшими один другому военными лагерями не было нарушено с ущербом для нашей страны.
      Поначалу такая моя уверенность получала вроде бы подтверждение в ходе начавшихся переговоров двух стран. Однако к концу 80-х годов меня стали тревожить сомнения в том, не слишком ли торопились Горбачев и его советники, не слишком ли доверялись они голословному "миролюбию" США и их союзников. Но и тогда я еще не мог предполагать, сколь недальновиден и опрометчив был кремлевский поборник "нового мышления", готовый, как выяснилось в дальнейшем, ради сомнительной славы "великого миротворца" поступаться национальными интересами и безопасностью своей страны. Подозрение пришло ко мне лишь в 1991 году. А до той поры, как и большинство других моих соотечественников, я доверялся и Горбачеву, и его военным экспертам, которые были призваны и обязаны выверять и просчитывать все возможные результаты тогдашних односторонних шагов Советского Союза в сторону сокращения своих вооружений.
      Откровенно говоря, уже тогда "мирные инициативы" Горбачева, явно рассчитанные на широкий международный резонанс, не вызывали у меня безоговорочного восторга: уж слишком торопливо одну за другой вываливал он их из своего портфеля, уж очень заметно просвечивало в них амбициозное стремление срывать как можно больше аплодисментов мировой аудитории.
      Больших надежд на эти инициативы у меня не возникало, а шумиха и суета дипломатов, связанная с ними, действовали на меня утомляюще. Ведь нам, зарубежным журналистам "Правды", как и другим журналистам, вменялось в обязанность безотлагательно направлять в редакцию газеты отклики местной печати и общественности на каждую из подобных "мирных инициатив". А сколько таких скороспелых экспромтов было объявлено в 1987-1990 годах неугомонным кремлевским руководителем? Не сосчитать! На память приходят, например, и появившаяся на свет в январе 1986 года программа поэтапного уничтожения к 2000 году всех видов ядерного оружия, и советско-американский договор о ликвидации ракет средней и малой дальности, заключенный в июне 1988 года по предложению советского руководства, и торжественно объявленное Горбачевым с трибуны 43-й Генеральной Ассамблеи ООН в декабре 1988 года его решение об одностороннем сокращении на 500 тысяч человек численности советских вооруженных сил, и ставшее известным в январе 1989 года решение Советского Союза приступить в одностороннем порядке к ликвидации своих арсеналов химического оружия и т.д. и т.п. При каждом известии о подобных инициативах задача зарубежных корреспондентов "Правды" состояла в том, чтобы выявлять в странах своего пребывания тех людей, которые разделяли бы идеи горбачевского "нового мышления", встречаться с ними, выслушивать их мнение и направлять для публикации в газету. Такая работа не требовала больших затрат умственной энергии. Она дублировала, по сути дела, повседневные занятия корреспондентов ТАСС и выполнялась мной обычно без души и в минимально необходимых пределах.
      Но что меня настораживало уже тогда: если представители партий оппозиции и широкой общественности выражали обычно согласие с горбачевскими инициативами, то представители правительственных кругов и правящей либерально-демократической партии Японии, за немногим исключением, высказывались далеко не однозначно. В их репликах сквозил чаще всего скептицизм и недоверие к курсу Кремля на всеобщее разоружение. Смысл их высказываний сводился к тому: "Хотите разоружаться - разоружайтесь, мы будем рады, но сами от разоружения воздержимся, так как не верим в искренность ваших мирных инициатив. Соотношение сил пока не в нашу пользу, и поэтому Японии не стоит вносить каких-либо корректив в свои военные программы".
      Иллюстрацией тому мог служить ход дискуссий на встрече лидеров семи ведущих стран капиталистического мира, состоявшейся в июле 1988 года в Торонто. С одной стороны, в принятой там "большой семеркой" декларации появились намеки на готовность США и их союзников идти на дальнейшие переговоры с Советским Союзом по проблемам, связанным с сокращением угрозы ядерной войны. С другой стороны, однако, выявилось предвзятое отношение некоторых участников названной встречи к Советскому Союзу и их настороженное отношение к идее сокращения всеми ведущими странами своих ядерных арсеналов. В первую очередь это относилось к японским руководителям: премьер-министру Такэсита Нобору и министру иностранных дел Уно Сосукэ. Как ясно было видно из комментариев японской печати, в отличие от некоторых руководителей западных стран Такэсита и Уно продолжали оставаться сторонниками прежнего "холодного" и "жесткого" подхода к Советскому Союзу. Об этом говорили хотя бы утверждения Такэситы, что-де "перестройка", проводимая руководством СССР, "никак не сказалась на советской политике в Азии". Более того, японский премьер-министр убеждал остальных членов "семерки" в каких-то экспансионистских устремлениях Советского Союза. При этом он говорил о мнимом "наращивании" Советским Союзом боевой мощи своих вооруженных сил вблизи Японии - на так называемых "северных территориях". Цель подобных высказываний, как утверждали японские комментаторы, заключалась в том, чтобы "предостеречь" страны Запада от доверчивого отношения к Советскому Союзу.
      Сообщая в те дни в своем комментарии в Москву о нежелании японских руководителей идти навстречу советским мирным инициативам, я писал тогда: "Поистине парадоксальная ситуация: когда впервые появляется реальная возможность поэтапной ликвидации ядерного оружия, правительство Японии единственной страны, испытавшей ужасы атомных бомбардировок,- открыто склоняется в поддержку доктрины "ядерного сдерживания, ориентирующей мир на бессрочное сохранение варварского оружия". В виде свидетельства тому я процитировал в том же комментарии речь Такэситы, с которой он обратился в те дни к офицерам японской академии обороны. "Факты подтверждают,говорилось в этой речи,- что современное международное сообщество, а также мир и безопасность во всем мире существуют лишь благодаря сдерживающему балансу сил, включающему атомное оружие".
      "Но более всего,- отмечалось в моем комментарии,- нежелание японского правительства содействовать делу оздоровления международного климата в Азиатско-Тихоокеанском регионе проявляется в стремлении разжечь реваншистскую кампанию путем предъявления Советскому Союзу незаконных территориальных притязаний. Минувшая встреча в Торонто стала, как выясняется, первым совещанием лидеров "семерки", на котором представители Японии затеяли провокационное обсуждение давно решенного "территориального вопроса", направленное, в сущности, на пересмотр итогов второй мировой войны. Сейчас становится очевидным, что заведомо недружественная СССР позиция, занятая японским правительством, представляет собой проявление некого нового политического курса, разработанного министерством иностранных дел и изложенного недавно в печати анонимным "руководителем" упомянутого ведомства. Смысл этого курса сводится к тому, что в период перестройки, проводимой в Советском Союзе, японской стороне следует активизировать свои территориальные притязания, выдвигая их в жесткой ультимативной форме в качестве предварительного условия достижения любой советско-японской договоренности по вопросам экономического сотрудничества.
      Похоже, таким образом,- писалось далее в моем комментарии,- что ставка на силовую дипломатию кладется сегодня в основу политики Японии в отношении СССР. Не случайно в японских консервативных кругах усилились голоса сторонников нелепой версии, будто перестройка в Советском Союзе - результат давления на него извне. Отталкиваясь от этой нелепицы, некоторые лидеры правящей либерально-демократической партии тешат себя иллюзиями, будто дальнейшее усиление дипломатического нажима на Москву, подкрепленное японскими военными приготовлениями и поддержкой других стран Запада, приведет к тому, что СССР пойдет на пересмотр советско-японских границ"68.
      Хочу подчеркнуть, что в те годы в Японии имелось немало политических деятелей, не разделявших взглядов премьер-министра Такэситы. К ним относились не только депутаты оппозиции, но и некоторые политики консервативного типа. В сентябре 1988 года у меня состоялась беседа с членом палаты советников японского парламента Уцуномия Токума. Поводом для беседы послужила речь М. С. Горбачева в Красноярске, в которой говорилось о готовности Советского Союза заморозить на сложившемся уровне свой ядерный арсенал в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Проявляя позитивное отношение к миролюбивой инициативе Горбачева, Уцуномия сказал тогда: "Японии ни в коем случае не следует идти по пути дальнейшего наращивания своих вооружений. Ее курсом должно стать сокращение вооружений. Раз США и Советский Союз намерены договориться о дальнейшем сокращении своих вооружений и об отказе от ядерного оружия, то и общественное мнение Японии должно склоняться в том же направлении"69.
      Но трезвые голоса отдельных консервативных политических деятелей тонули в общем хоре японских консерваторов, заявлявших о своем скептическом отношении к горбачевскому курсу на сокращение Советским Союзом своих вооруженных сил и рассматривавших этот курс как некую одностороннюю обязанность нашей страны. В основе такого подхода к проблеме разоружения лежала глубоко укоренившаяся в сознании многих японских политиков мысль о том, будто военная угроза миру исходит лишь от Советского Союза и будто вооруженная мощь США и их союзников никакой угрозы миру в себе не таит. Отсюда исходили они и в своих утверждениях о том, что мирные инициативы Советского Союза и его конкретные шаги по пути сокращения своих вооружений (например, тогдашнее заявление Горбачева о намерении сократить численность советских вооруженных сил на 500 тысяч человек) должны были быть не общим делом всех крупнейших военных держав мира, а лишь односторонней обязанностью Советского Союза. Жаль, что увлекаясь переговорами с руководителями США, Горбачев и его окружение не обращали тогда внимания на эту твердолобую позицию японских правящих кругов, хотя этому окружению следовало бы помнить, что уже в те годы Япония вышла на третье место в мире по размерам своих военных расходов, а ее вооруженные силы превратились в одну из наиболее боеспособных армий капиталистического мира.
      Сетуя на то, что Советский Союз все еще превосходит Японию в военном отношении, японские государственные деятели преднамеренно умалчивали при этом, что японские "силы самообороны", насчитывавшие в то время около 250 тысяч человек, являлись частью громадной военной машины Пентагона. Их сепаратное противостояние советским вооруженным силам исключалось самим фактом существования японо-американского "договора безопасности" и присутствием на японской территории сухопутных, военно-воздушных и военно-морских сил США, обязанных в соответствии с названным договором "защищать" Японию. Сравнивая в своей пропагандистской литературе "маленькие" вооруженные силы Японии с "огромными" вооруженными силами Советского Союза, японские военные круги нередко шли при этом на заведомые передержки, нарочито преувеличивая численность и возможности советских вооруженных сил, а это давало им повод требовать от правительства все больших и больших бюджетных ассигнований на вооруженные страны.
      В таком духе были выдержаны в конце 80-х годов "Белые книги по вопросам обороны", издававшиеся ежегодно с целью воздействия на японское и зарубежное общественное мнение. В этих книгах общественности внушалась мысль, будто Советский Союз создает для Японии угрозу ядерных ударов и по этой причине Японии следует поддерживать американскую доктрину "ядерного сдерживания" и укреплять еще более военный союз с США. В "Белой книге" Управления национальной обороны за 1989 год отчетливо проявилось нежелание японских военных кругов принимать во внимание заметные сдвиги в сторону ослабления "холодной войны", происшедшие в те годы в международных отношениях. Авторы книги доказывали недоказуемое - будто боевая мощь находящихся на Дальнем Востоке советских вооруженных сил в итоге их сокращения на 200 тысяч человек не уменьшилась, а возросла. Помещенная в книге карта дислокации вооруженных сил СССР в Приморье и на Камчатке оказалась составленной с таким расчетом, чтобы создать у общественности превратное впечатление, будто Советский Союз "давит на Японию" своей военной мощью с севера и запада. Подобные уловки применялись военным ведомством Японии для того, чтобы вынудить японское правительство и парламент увеличивать и далее бюджетные военные расходы страны, хотя, как я уже писал ранее, по размерам своих военных расходов Япония в те годы вышла на третье место в мире. Даже консервативная газета "Майнити", критикуя авторов упомянутой "Белой книги", писала в своей передовой статье: "Концепции "холодной войны", пронизывающие "Белую книгу", лишают нашу оборонную политику гибкости и идут вразрез с разрядкой напряженности. Хотелось бы поэтому, чтобы в эпоху разоружения наша страна придерживалась политики ограничений своей оборонной мощи и занимала активную позицию в вопросах сокращения вооружений в Азиатско-Тихоокеанском регионе"70. Игнорируя несогласие значительной, если не большей части японской общественности с политикой наращивания военной мощи Японии, правительство либерал-демократов стремилось из года в год увеличивать бюджетные ассигнования на военные расходы страны. Так, например, утвержденный в 1989 году кабинетом министров проект государственного бюджета на 1990 финансовый год предусматривал рост ассигнований на военные цели на 6,1 процента. В абсолютных цифрах эти ассигнования стали составлять 4 триллиона 159 миллиардов 341 миллион иен. Столь крупных бюджетных военных расходов не было еще ни разу за всю послевоенную историю Японии71. А в следующем 1990 году кабинет министров взял курс на еще более крутое наращивание военной мощи Японии. В соответствии с утвержденной японским кабинетом министров "Промежуточной программой развития вооруженных сил", разработанной на период с 1991 по 1995 годы, общая сумма бюджетных ассигнований должна была составить в течение пяти лет 22,75 триллиона иен. В течение этого срока японские "силы самообороны" должны были, согласно программе получить 716 артиллерийских орудий, 132 танка, 36 ракетных систем залпового огня, 218 бронемашин, 10 эсминцев, 5 подводных лодок, 4 самолета системы дальнего радиолокационного наблюдения, 42 истребителя перехватчика и ряд других видов новейшей боевой техники. Всего на ее приобретение было решено затратить 5 триллионов иен.
      В дни, когда кабинет министров утверждал эту программу, в парламенте и за его пределами поднялась волна протестов. Критики этой программы в лице оппозиционных партий профсоюзов указывали в своих заявлениях на то, что политика наращивания военных расходов Японии не отвечает разрядке напряженности и идет вразрез с курсом на разоружение, провозглашенным в то время как Советским Союзом, так и державами Запада72.
      В 1990-1991 годах выявилась и еще одна скрывавшаяся до поры до времени тенденция в военной политике правящих кругов Японии, а именно их стремление покончить с запретами на отправку японских вооруженных сил за пределы страны, введенным в послевоенные годы с целью недопущения возрождения японского милитаризма. В этот период среди членов кабинета Кайфу, консервативных парламентариев и японских генералов стали открыто и настойчиво звучать призывы к превращению японских "сил самообороны" в "нормальную армию" и к привлечению их к участию в различных "миротворческих" операциях, проводимых под эгидой ООН. Удобным поводом для вынесения этого вопроса на обсуждение парламента стали для правительства Кайфу драматические события в Персидском заливе, связанные с военными действиями на территории Ирака вооруженных сил США и их союзников. Под предлогом "содействия делу мира" японское правительство объявило о намерении создать так называемый "корпус мирного содействия ООН", с тем чтобы персонал этого корпуса принимал участие в "горячих точках" мира, якобы дня улаживания военных конфликтов. Поначалу корпус мыслился как гражданское формирование, включавшее в себя людей мирных профессий: врачей, санитаров, инженеров и т.п. Но очень быстро под давлением военных кругов и "ястребов" в либерально-демократической партии было решено, что его костяком станут военнослужащие "сил самообороны". Такая метаморфоза означала существенный отход от положений статьи 9 японской конституции. Ведь еще недавно премьер-министры Японии громогласно утверждали, что конституция страны исключает возможность отправки за рубеж персонала "сил самообороны". И вот в 1990 году впервые за послевоенный период в правительственных кругах стало говориться нечто противоположное. Сугубо военный характер корпуса проявился хотя бы уже в том, что по замыслам правительства на его вооружении предполагалось иметь автоматы, пулеметы и противовоздушные ракеты.
      Все это вызвало в стране повсеместное несогласие ее населения. Как показали итоги массового опроса японцев, проведенного газетой "Асахи", против посылки японских "сил самообороны" в другие станы высказались 67 процентов опрошенных73. Отрицательное отношение к затее властей выразили тогда же большинство депутатов оппозиции. Свое нежелание поддерживать законопроект высказали и многие депутаты правящей партии. В последующие дни на улицах японских городов начались по всей стране массовые антиправительственные, антивоенные демонстрации. В результате поборникам законопроекта о "корпусе мирного содействия ООН" пришлось в те дни отступить и снять свой документ с повестки дня 119-й внеочередной парламентской сессии.
      Но мысль о снятии запретов на зарубежные экспедиции персонала "сил самообороны" не была оставлена руководством правительства и военными кругами страны. И в последующие месяцы под разными извинительными предлогами в район Персидского залива был направлен отряд минных тральщиков "сил самообороны". А затем последовала отправка за рубеж и сухопутных частей. Свидетельством чему стало пребывание в Камбодже инженерного батальона служащих "сил самообороны".
      Военная политика правящих кругов Японии в конце 80-х - начале 90-х годов, таким образом, постоянно оставалась одним из факторов, осложнявших советско-японские отношения. Ведь именно Советский Союз продолжал рассматриваться в правительственных и военных верхах Японии как главный потенциальный противник этой страны, хотя подавляющему большинству зарубежных дипломатов, военных и журналистов было предельно ясно отсутствие у Москвы каких бы то ни было агрессивных поползновений в отношении Японии. А вот военные приготовления Японии, продолжавшиеся в условиях общего потепления международного климата, не могли не вызывать недоумения и осуждения не только у советской, но и у японской миролюбивой общественности.
      Как сказалась "перестройка"
      на советско-японских отношениях
      Каким вопросам уделяет главное внимание любой журналист, работая за рубежом? Конечно же, вопросам взаимоотношений своей страны со страной своего пребывания. Естественно, что и у меня вопросы советско-японских отношений оставались постоянно в поле зрения. Внимание к этим вопросам усиливалось еще и потому, что в конце 80-х - начале 90-х годов в Советском Союзе развертывалась горбачевская "перестройка", порождавшая в Японии, как и во многих других странах, много всевозможных предположений, ожиданий и надежд, далеко не всегда оправданных и далеко не всегда отвечавших национальным интересам нашей страны.
      Вот что писал я спустя несколько месяцев после своего приезда на работу в Токио: "Русские слова "перестройка" и "гласность" вошли в политический лексикон японцев. Интерес японской общественности к событиям в нашей стране еще более возрос после того, как здесь стали известны решения июльского Пленума ЦК КПСС и Сессии Верховного Совета СССР. Например, по каналу центральной телевизионной станции Японии "Эн-Эйч-Кэй" в пятницу вечером и в воскресенье утром ("золотое время" на телевидении) дважды транслировалась передача под названием "Реформы Горбачева". В ходе программы миллионы японских телезрителей побывали в цехах завода "Красный пролетарий", на конференции рабочих Рижского автомобильного завода, избиравших нового директора, в московском кооперативном кафе на улице Кропоткинская, на собраниях советских людей, обсуждавших вопросы перестройки, гласности и демократии в жизни советского общества. Как было бы хорошо, если бы такую информацию о Советском Союзе японцы получали почаще!
      Много материалов о перестройке публикуют японские газеты. При этом японская печать старается выглядеть объективной (исключение составляют небольшое число газет правого толка). Но, к сожалению, объективность буржуазной печати далеко не последовательна. В потоке правдивых сведений о Советском Союзе попадается немало всякой мути. Уж очень хочется недругам нашей страны бросить тень на социализм как систему. Они торопятся, пока перестройка не набрала полной силы, пока еще не исчезли из нашей жизни застойные явления и бюрократические вывихи, пока не укрепились рациональные методы хозяйствования, принципы гласности. Именно поэтому во многих комментариях внимание уделяется не столько принятым решениям и намеченным реформам, сколько смакованию застарелых недугов, которые так принципиально были вскрыты Центральным Комитетом КПСС с целью их скорейшего устранения... Но даже эта, заведомо недружественная нам, часть журналистской братии не решается сегодня отрицать громадную историческую значимость происходящих в Советском Союзе преобразований, необратимости курса, взятого XXVII съездом КПСС"74.
      Читая сегодня эти строки, я думаю, что в них нашло вполне четкое отражение как мое тогдашнее позитивное отношение к реформаторским начинаниям Горбачева, так и моя не подтвердившаяся в дальнейшем уверенность в том, что организаторы "перестройки" - люди ответственные и грамотные, которые не подорвут своими действиями устои государственности и социалистической структуры нашего общества и не приведут страну к разрухе и распаду. Увы, мой оптимизм, да и не только мой, но и большинства окружавших меня друзей и знакомых, оказался спустя два-три года безвозвратного рассеян в результате бездарности, бесхребетности и беспринципности и самого инициатора перестройки Горбачева, и окружавших его лиц, среди которых оказалось немало дураков, прохиндеев и скрытых агентов иностранного влияния.
      Примечательно, что некоторые из моих собеседников-японцев, высказывавших в те дни свои суждения о "перестройке" и перспективах ее претворения в жизнь, оказались в своих прогнозах, как это ясно видно сегодня, более дальновидными, чем немудрящий краснобай Горбачев. Для примера сошлюсь на свою беседу с профессором Окита Сабуро, известным японским экономистом, бывшим министром иностранных дел Японии, возглавлявшим тогда частный исследовательский центр по вопросам внутренней и международной политики. "Если суммировать его высказывания в интервью со мной,- писал я в уже упомянутой выше статье,- то они сводятся к следующему: внесение изменений в экономику любой страны - дело далеко не простое. Перестройка советской экономики пойдет, по-видимому, постепенно, шаг за шагом и потребует значительного времени. Самая трудная экономическая задача, которую предстоит решать Советскому Союзу в ходе реформ, будет состоять в том, как привести в действие рыночный механизм, наладить его бесперебойную работу и найти оптимальные формы увязки этого механизма с плановой структурой советской экономики. Успех реформ в Советском Союзе будет во многом зависеть от правильного учета повседневных потребностей населения. Мысли о будущем присущи обычно государственным и политическим деятелям. Что же касается рядовых людей, то большинству из них свойственно жить настоящим, сосредотачиваясь на текущих проблемах быта. Перестройка застопорится, если у населения не появится ощущения постепенного роста жизненного уровня, включая питание, одежду и т.п.".
      Как в воду смотрел тогда профессор Окита! Беда нашего народа, для которого "перестройка" обернулась в последующие годы резким падением жизненного уровня, безработицей, развалом производства и т.п., состояла в том, что взялся за руководство перестройкой бывший комбайнер, наспех нахватавшийся лишь верхушек экономической и политической науки. Чего стоило в действительности его университетское образование, мне стало ясно где-то в 1990 году, когда японское телевидение показало фильм о Горбачеве, в котором его биография излагалась устами его же приятелей и университетских однокашников. Один из них обронил невзначай такую любопытную деталь из его университетской жизни: оказывается, будучи студентом, он неизменно появлялся и на лекциях, и на экзаменах с каким-то орденом на лацкане пиджака, полученным им в Ставрополье за успехи в одной из "битв за урожай". Могли ли, спрашивается, университетские экзаменаторы проявлять к этому орденоносцу - выходцу из трудового народа ту же требовательность и суровость, как и к рядовым студентам? Навряд ли. Тем более что он постоянно оказывался в президиумах комсомольских и партийных собраний.
      Но ни я, ни другие соотечественники, работавшие в Японии в первые воды перестройки, достоверного представления о личных достоинствах Горбачева как государственного деятеля и человека не имели и руководствовались в своих суждениях о нем лишь теми похвальными характеристиками, которые по давно заведенной практике расточались по адресу генеральных секретарей руководящими партийными инстанциями.
      Между тем "перестройка" не внесла существенных изменений в общее состояние советско-японских отношений. Конец 80-х годов не был отмечен ни значительным ростом товарооборота Японии с Советским Союзом, ни существенным увеличением инвестиций японского капитала в советскую экономику, включая Сибирь и Дальний Восток.