Прошло уже более часа нашего совместного сидения на татами за низеньким столиком с японскими яствами и сакэ, как Афанасьев в беседе с уже захмелевшим Миурой выразил сожаление по поводу того, что встреча делегации с премьер-министром Японии, как видно, срывается. В ответ Миура встревожился, нахмурился и вдруг самоуверенно заявил:
      - Как это так срывается?! Нет, этого не случится. Я, Миура, даю вам слово, что завтра премьер-министр примет вашу делегацию!
      Все мы, гости, заулыбались, воспринимая его слова как шутливый хмельной кураж. Но не тут-то было. Миура вызвал своего секретаря, находившегося в соседнем помещении, и при нас громко сказал ему:
      - Звони сейчас же на дом генеральному секретарю кабинета министров Танаке, подними его с постели, если он лег спать, и скажи ему, что я прошу его без промедления приехать сюда, в ресторан.
      Честно говоря, тогда мы и этот разговор восприняли как игру на публику, которая кончится извинениями по поводу того, что с Танакой связаться не удалось. И каково же было наше изумление, когда спустя минут сорок генеральный секретарь кабинета министров появился в ресторане, сел на татами за один стол с нами, выслушал внимательно просьбу Афанасьева, поддержанную соответствующими репликами Миуры, сделал какие-то пометки в своей записной книжке и, уходя, пообещал безотлагательно сообщить ответ премьер-министра. И вот чудо: утром на следующий день, 29 мая, вся делегация советских журналистов, в том числе и я, были приняты премьер-министром Охира Масаёси. Прием был коротким и длился минут пятнадцать-двадцать. Но сам факт встречи советских журналистов с премьер-министром Японии был тем не менее знаменателен.
      История эта наглядно свидетельствовала о том, что с такими могущественными средствами массовой информации как телевидение японским политикам приходилось не только считаться, но в каких-то случаях даже подчиняться их давлению. Ведь телевизионные экраны уже тогда были для японских политических и государственных деятелей важным средством обеспечения их личных карьерных успехов, а частота их появления на экранах зависела прежде всего от отношений с такими людьми как Миура. Вот и показал нам захмелевший господин Миура, какова была его роль на политической кухне Японии.
      Повседневное общение с Афанасьевым на протяжении недели его пребывания в Японии позволили мне ближе познакомиться с ним, ибо до этого мне с ним практически не приходилось общаться. Естественно, я постарался тогда поподробнее познакомить его как с жизнью японцев, так и с проблемами советско-японских отношений. Именно в те дни я убедился в незаурядных способностях этого человека, обладавшего проницательным умом ученого-философа и в то же время зорким глазом и острым пером журналиста-газетчика. Примечательно, что за время его пребывания в Японии мне не пришлось готовить ему специально никаких материалов, и тем не менее по возвращении в Москву он написал для газеты два больших, прекрасных и по содержанию и по форме очерка, в которых дал исключительно высокие оценки достижениям Японии и в сфере организации производства, и в материальном быту, и в духовной культуре.
      Извилистые пути советско-японского
      добрососедства
      Мои сборы, связанные с отъездом в Японию во вторую длительную командировку в качестве собственного корреспондента "Правды", были ускорены приближением важного события в советско-японских отношениях: 7 октября 1973 года предстоял визит в Москву премьер-министра Японии Танака Какуэй. В Москве этот визит рассматривался как важное политическое событие, ибо за минувшие 17 лет со времени нормализации советско-японских отношений ни один японский премьер-министр не посещал Советского Союза. Моя задача состояла в том, чтобы обратить внимание читателей "Правды" на большую политическую значимость приезда премьер-министра Танаки в Москву и выявить отношение японской общественности к предстоявшим советско-японским переговорам на высшем уровне. В конце сентября я прибыл в Токио и, естественно, прежде всего сосредоточился в своих телефонограммах в Москву на освещении того, как правящие круги и широкая японская общественность относятся к предстоящим в Москве встречам Танаки с советскими лидерами, чего ждут японцы от этих встреч.
      Обстановка, сложившаяся в тот момент в сфере советско-японских отношений, как это было видно с первого взгляда, благоприятствовала переговорам руководителей двух стран. На протяжении нескольких предшествовавших лет эти отношения развивались в направлении постепенного сближения и расширения взаимных контактов. Импульс такому развитию давала тогда явная заинтересованность японских деловых кругов в торговле с нашей страной. Ведь это был тот самый период больших ожиданий, когда вступили в действие и начали давать ощутимые плоды крупномасштабные соглашения двух стран по совместной разработке лесных ресурсов, каменного угля и других полезных ископаемых Сибири и Дальнего Востока, а также соглашение о разведке на нефть и газ на шельфе острова Сахалин.
      В один из первых дней по приезде в Японию я встретился с влиятельным представителем японских деловых кругов Хара Китихэй - председателем правления Ассоциации содействия внешней торговли (Джетро), общенациональной полуправительственной организации, помогавшей торговым операциям японских фирм за рубежом.
      - Объем торговли между Японией и Советским Союзом,- сказал мне тогда господин Хара,- растет год от года. Наша заинтересованность в торговле с СССР естественна: Япония - страна, лишенная сырьевых богатств, а Советский Союз, наш сосед, располагает ими в большом количестве. На сегодняшний день мы уже имеем ряд крупных соглашений и готовы заключить новые на основе взаимной выгоды. При этом мы рассчитываем на увеличение в будущем поставок в Японию и советских промышленных товаров. В частности, нас очень интересует возможность закупок в Советском Союзе оборудования для борьбы с загрязнением окружающей среды промышленными предприятиями11.
      Эти слова вполне определенно говорили о том, что в начале 70-х годов лидеры японского делового мира относились к нашей стране гораздо уважительнее, чем сейчас, на пороге двадцать первого века, и видели в ней серьезного и перспективного партнера.
      Все возраставший интерес японских бизнесменов к деловым контактам с Советским Союзом проявлялся тогда не только на общенациональном, но и на местном уровнях в ряде районов Японии, и прежде всего в ее северных и западных префектурах. Свидетельством тому стала завершившаяся незадолго до визита Танаки в Москву советско-японская конференция мэров городов, в которой участвовали семь делегатов из Восточной Сибири и Дальнего Востока и семнадцать мэров японских городов, расположенных по побережью Японского моря. К тому времени 13 японских городов, включая Киото, Хиросиму и Ниигату, породнились с советскими городами, включая Киев, Волгоград и Хабаровск. За пять предшествовавших лет число японцев, выезжавших ежегодно в Советский Союз, увеличилось более чем в два раза и составило в 1972 году 25 тысяч человек. О росте интереса японской общественности к нашей стране говорило, например, небывалое увеличение советских технических, общественно-политических и художественных изданий, продававшихся местному населению Токио и других городов японскими книготорговыми фирмами. Лишь одна книготорговая фирма "Наука", специализировавшаяся на продаже советской литературы, продала в 1972 году 130 тысяч экземпляров советских книг. Летом, незадолго до моего приезда в Токио, с большим успехом прошли в Японии гастроли балетной труппы и оркестра Большого театра Союза ССР. Теплые отзывы пришлось мне слышать в те дни о выступлениях Государственного симфонического оркестра Ленинградской филармонии и балетной труппы Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко.
      Одним из ярких показателей тогдашнего интереса японской общественности к жизни нашей страны стал небывалый прежде рост числа японцев, изучавших русский язык. Наряду с преподаванием русского языка в ряде университетов страны с апреля 1973 года крупнейшая полугосударственная телевизионная корпорация Японии "Эн-Эйч-Кэй" начала регулярно передавать по телевидению и радио уроки русского языка, и с этой целью в Токио стали поочередно приезжать дикторы советского Центрального телевидения: А. Шатилова, С. Жильцова, А. Вовк, Г. Зименкова, Н. Челобова, А. Ухин и другие.
      Видную роль в укреплении контактов с Советским Союзом играли в те годы такие ранее возникшие общественные организации как общество "Япония СССР", находившееся под контролем японской компартии, но занимавшее в отношении нашей страны более доброжелательную позицию, чем руководство КПЯ, а также "Общество японо-советской дружбы", получившее поддержку Социалистической партии Японии и привлекшее к своей деятельности представителей правящей либерально-демократической партии, клерикальной пробуддийской партии Комэйто и Партии демократического социализма. Заметный вклад в дело упрочения добрососедства двух стран вносило и "Общество японо-советских связей", в деятельности которого участвовали представители крупнейшего профсоюзного объединения страны - Генерального совета профсоюзов (Сохё). Красноречивым показателем сдвигов в сторону улучшения общего климата японо-советских отношений явилось создание в феврале 1973 года "Лиги депутатов парламента" - сторонников расширения добрососедских контактов двух стран. Наряду с депутатами оппозиционных партий в лигу вошли и многие члены правящей либерально-демократической партии. К осени того же года число членов лиги, включая как депутатов палаты представителей, так и депутатов палаты советников, превысило пятьсот человек.
      Конечно, все эти явственные симптомы улучшения советско-японских отношений не означали, что силы, препятствовавшие тогда развитию добрососедства обеих стран, прекратили свою деятельность. Но в тот момент, в преддверии советско-японских переговоров на высшем уровне, представители этих сил в парламенте и в прессе по крайней мере на время отступили в тень. И это заметно чувствовалось по тем доброжелательным, оптимистическим комментариям, которыми сопровождали японские средства массовой информации пребывание Танаки в Москве. Никогда еще, пожалуй, не освещало так широко японское телевидение все протокольные мероприятия, связанные со встречами Танаки Какуэй с Л. И. Брежневым, А. Н. Косыгиным, А. А. Громыко и другими советскими руководителями. Способствовали тому в немалой мере технические возможности японской телевизионной аппаратуры, но в еще большей мере оперативность и пробивные способности специально прибывших в Москву японских телевизионщиков. Благодаря их стараниям я, находясь у телевизора в гостиной корпункта "Правды", получил несравненно большую информацию о том, что происходило 10 октября в Кремле, чем наша советская общественность. Одна из телевизионных корпораций Японии (по-видимому, это была "Эн-Эйч-Кэй"), получила разрешение на съемки в Кремлевском дворце не только в момент торжественного подписания "Совместного советско-японского заявления" и других документов, но и за час до того и на короткое время после того. Поэтому задолго до появления в зале участников церемонии подписания, японские телевизионные операторы и комментаторы проникли в зал и подвергли обстоятельному описанию и историю Кремлевского дворца, и архитектуру названного зала, и находившуюся там позолоченную мебель, и каждый из предметов, размещенных на столе. Далее, от начала и до конца было показано и появление в зале советской и японской делегаций, и приветственные речи Л. И. Брежнева и К. Танаки, и каждый момент в церемонии подписания документов, и торжественное распитие шампанского, последовавшее после обмена подписями.
      А вот то, что я увидел потом в Токио на экране телевизора, было для наших отечественных телевизионных передач делом совершенно немыслимым. Такого я в Москве не увидел бы ни при каких обстоятельствах. Когда официальная церемония завершилась с уходом из зала Танаки, Охира и других членов японской правительственной делегации, оператор-японец, находившийся где-то в укромном углу зала, воспользовавшись тем, что на него перестали обращать внимание, не выключил свою телекамеру и продолжал съемки, шедшие прямо на экраны японских телезрителей. А кадры эти оказались для меня (не знаю, как для японцев) самыми интересными. Полагая, видимо, что в зале остались только "свои", т.е. только люди из его окружения, Брежнев с бокалом в руках продолжил общение с ними. Но в каком стиле! Один за другим представали перед ним то члены Политбюро, то какие-то министры - и все с холуйским выражением на лицах и в позах. С одними он, видимо, шутил (в этих кадрах звуки его голоса не были слышны), и они мгновенно отвечали ему подобострастными улыбками, а с другими был суров: насупив брови и гневно потрясая пальцем возле их носов, он, судя по всему, давал им какие-то "втыки", а они, потупившись, безропотно кивали головами. Смотреть на все эти немые сцены мне было стыдно и досадно. Я мысленно ругал шалопаев из кремлевской администрации, позволивших наглому репортеру-самураю снимать и передавать живьем на Японию такие кадры, которые не следовало бы показывать ни советским людям, ни тем более иностранцам. Уж очень хамовато по отношению к своим подчиненным держался Брежнев (выглядевший в ту пору еще вполне здоровым мужиком, а не тем старым маразматиком, которым он стал к началу 80-х годов). Но хуже, чем он, смотрелись, на мой взгляд, его собеседники, угодливо внимавшие властным репликам Генерального секретаря ЦК КПСС.
      В дни, последовавшие за визитом в Москву премьер-министра Танаки, все внимание японских средств массовой информации сосредоточилось на содержании Совместного заявления, подписанного с советской стороны председателем совета министров СССР А. Н. Косыгиным и министром иностранных дел А. А. Громыко, а с японской - премьер-министром К. Танакой и министром иностранных дел М. Охирой.
      Внимательное ознакомление с японской прессой тех дней дало мне основание уверенно писать в обзорной статье, опубликованной в "Правде" 19 октября, о том, что при всех различиях в подходе к документам московской встречи японских политологов и комментаторов "подавляющее большинство японцев считают московские переговоры событием важным и полезным для народов обеих стран". В подтверждение я сослался на заявление генерального секретаря кабинета министров Никайдо Сусуму, охарактеризовавшего переговоры в Москве как "событие исторической значимости, открывшее путь к прямым диалогам между высшим руководством Японии и Советского Союза".
      Безусловно позитивное отношение к итогам московских переговоров проявили тогда японские деловые круги. В отличие от предшествовавших лет к числу активных сторонников укрепления экономических связей с Советским Союзом подключились наиболее влиятельные представители финансовых кругов страны, и в том числе руководители всемогущей Федерации экономических организаций Японии (Кэйданрэн). В те дни меня принял в своем кабинете в здании правления Кэйданрэн, находящемся в деловом квартале японской столицы Отэмати, председатель федерации Уэмура Когоро. В ходе состоявшейся беседы господин Уэмура указал на возросшую заинтересованность японских деловых кругов в расширении торговли и экономического сотрудничества с Советским Союзом. Япония, по его словам, в то время уже "обрела достаточно сил", чтобы принять советские предложения по осуществлению совместных крупномасштабных планов разработки естественных богатств Сибири.
      Несколько иначе, чем правительственные круги, откликались на московские переговоры представители оппозиционных правительству политических течений. Позитивно оценивая результаты переговоров, противники правящей партии резко критиковали правительство за медлительность и непоследовательность в деле укрепления добрососедских отношений с Советским Союзом. Такой подход проявили, в частности, руководители Социалистической партии Японии, занимавшей тогда второе место в парламенте по числу депутатских мандатов. Вот что сказал при встрече со мной заведующий международным отделом ЦИК Социалистической партии Японии, депутат парламента Кавасаки Кандзи:
      - Мы расцениваем московские переговоры и принятые в их итоге решения как вклад в дело мира на Дальнем Востоке, в дело дальнейшего развития японо-советских отношений. Отрадно констатировать, что визит японского премьер-министра в Советский Союз состоялся в условиях разрядки международной напряженности и что переговоры с советскими руководителями проходили в откровенной обстановке, несмотря на расхождения во мнениях. Но, будучи партией оппозиции, мы не можем не отметить и другое: ведь до сих пор на протяжении многих лет политика Японии в отношении Советского Союза была далека от дружелюбия. Серьезным препятствием на пути японской дружбы стал в послевоенный период американо-японский договор безопасности, в соответствии с которым на территории Японии до сих пор находятся базы США. Вот почему мы считаем, что во имя дальнейшего укрепления дружественных отношений с Советским Союзом японскому правительству следовало бы отказаться от дипломатии, проводимой на основе договора безопасности и перейти к самостоятельной внешней политике. Мир в Азии - вот главная цель, которую должна преследовать японская внешняя политика. Подлинная дружба Японии с Советским Союзом мыслима лишь на базе укрепления мира в Азии12.
      Однако в общий хор одобрительных отзывов по поводу итогов визита Танаки в Москву вклинивались иногда в те дни и критические голоса воинствовавших антисоветчиков-националистов, недовольных отсутствием в документах, принятых участниками переговоров в Кремле, упоминаний о японских территориальных притязаниях к Советскому Союзу. Враждебные нашей стране токийские политические деятели и комментаторы ультраправого толка усматривали в названных документах шаг назад по сравнению с Совместной декларацией 1956 года о нормализации советско-японских отношений по той причине, что в документе, подписанном Танакой в октябре 1973 года, не было сказано ни слова по поводу территориальных притязаний Японии к нашей стране. И в этом отношении, действительно, у врагов нашей страны были основания для упреков по адресу премьер-министра Танаки. Руководствуясь здравым стремлением к высвобождению Японии от ее чрезмерной экономической и политической зависимости от США, Танака со свойственным ему прагматизмом предпочел на московских переговорах сделать упор не на заведомо бесперспективных территориальных притязаниях, а на всемерном развитии экономических связей страны с Советским Союзом, хотя это и не очень-то нравилось Вашингтону, а также заядлым антисоветчикам в руководстве МИД Японии. Конечно, полностью от попыток поднять на переговорах в Москве так называемый "территориальный вопрос" Танака не отказывался. Об этом говорило хотя бы его выступление 9 октября на завтраке в японском посольстве в присутствии председателя совета министров СССР А. Н. Косыгина. Но идти на поводу у японского МИДа и ломать копья в споре с советскими лидерами по этому "вопросу" Танака в Москве не собирался, ибо, как выяснилось потом, в душе он придерживался касательно упомянутого спора иного мнения, чем большинство японских консервативных политиков.
      А выяснилось это так: спустя девять лет, весной 1982 года, когда я был в научной командировке в Японии, мне довелось беседовать с Танакой с глазу на глаз. Мою встречу с ним организовал директор-управляющий компании "Тэрэби Асахи" Миура. Я оказался тогда первым и единственным советским человеком, который встретился с бывшим японским премьер-министром после его драматического ухода в отставку в декабре 1974 года в связи со скандальным "делом компании "Локхид". По всей вероятности, я же был и последним из моих соотечественников, лично беседовавшим с эти незаурядным политическим деятелем современной Японии. Наша беседа состоялась в личном токийском офисе Танаки. Интересно было узнать от него, что свою поездку в Москву в октябре 1973 года Танака рассматривал как одну из самых важных страниц своей политической биографии. Подробно и откровенно говорил он и о своих попытках начать диалог с Брежневым и Громыко по поводу японских притязаний на Южные Курилы, как и о причинах неудачи, постигшей его в этих попытках. Главная причина этой неудачи виделась ему - и это было его любопытным откровением - в том, что тогда, в Москве, он пытался предъявлять советским лидерам "слишком завышенные" требования.
      - Я настаивал на возвращении Японии четырех островов,- сказал он мне доверительно,- а надо было бы мне ограничиться лишь двумя островами. Тогда мы, пожалуй, поладили бы с Брежневым и подписали бы мирный договор. Но я на эту уступку не пошел. Почему? Да потому, что опасался, как бы меня по возвращении в Японию не съели мои политические противники, и в том числе ваши давние друзья - коммунисты. А мне, наверное, надо было бы быть более смелым в этом вопросе. Но зато я доволен тем, что мой визит в Москву способствовал дальнейшему развитию экономических отношений между нашими странами.
      В дальнейшем руководители японского МИДа, не пожелавшие отказываться от притязаний на четыре южных острова, в своих отзывах о Совместном заявлении, подписанном в Москве Танакой и Охирой, стали делать хорошую мину при плохой игре. Текст заявления предвзято истолковывался ими как документ, якобы подтверждавший согласие Советского Союза на обсуждение японских территориальных требований в ходе переговоров о заключении советско-японского мирного договора. При этом они ссылались на ту часть Совместного заявления, где говорилось следующее: "Сознавая, что урегулирование нерешенных вопросов, оставшихся со времен второй мировой войны, и заключение мирного договора внесет вклад в установление подлинно добрососедских и дружественных отношений между обеими странами, стороны провели переговоры по вопросам, касающимся содержания мирного договора. Обе стороны договорились продолжать переговоры о заключении мирного договора между обеими странами в соответствующий период 1974 года"13.
      Следуя установкам руководителей японской дипломатии, японские комментаторы стали усматривать в этих строках Совместного заявления, и в частности в словах "нерешенные вопросы, оставшиеся со времен второй мировой войны", мнимое свидетельство признания советской стороной наличия в отношениях двух стран "нерешенного территориального вопроса", а следовательно, и ее готовности продолжать обсуждение с Японией ее территориальных притязаний.
      Однако представители МИД СССР в своих последующих разъяснениях не раз отклоняли подобные домыслы, указывая на то, что под "нерешенными вопросами", упоминаемыми в Совместном заявлении, имелось в виду иное, и в частности вопросы, связанные с выявлением судеб не вернувшихся на родину гражданских лиц и солдат Квантунской армии.
      Но какими бы оговорками не сопровождали недруги Советского Союза в Японии итоги московских переговоров, эти оговорки не повлияли на общий позитивный, одобрительный настрой японской общественности. В таком же оптимистически тональном ключе оценивала тогда эти итоги и советская печать. И для таких оценок были достаточно веские основания: никогда прежде перспективы упрочения советско-японского добрососедства не виделись обеим сторонам столь реальными и радужными, как осенью 1973 года.
      В дальнейшем, однако, развитие советско-японских отношений пошло сложнее, чем того хотели сторонники добрососедства двух стран. Находясь в последующие годы в Токио и следя изо дня в день за развитием событий и настроений в японском обществе, я остро ощущал противоречивость и непоследовательность в поведении правящих кругов Японии по отношению к моей стране. С одной стороны, на протяжении 70-х годов наблюдалось неуклонное стремление ряда руководителей японского делового мира к расширению торговых связей с нашей страной, а с другой - продолжала высвечиваться закоренелая враждебность к нашей стране отдельных политических группировок правящего лагеря. Эта враждебность отчетливо проявлялась в бесцеремонном развертывании при поддержке правительства так называемого "движения за возвращение северных территорий", а также в стремлении оказывать давление на нашу страну путем разыгрывания "китайской карты".
      При таких обстоятельствах и в моих статьях, посвященных советско-японским отношениям 70-х годов, преобладали соответственно три темы: первая - успехи в экономическом и культурном сотрудничестве двух стран, вторая - враждебная нашей стране кампания поборников территориальных притязаний Японии к Советскому Союзу и третья - попытки японского правительства сближаться на антисоветской основе с маоистами с целью политического давления на Советский Союз и сковывания его активности на Дальнем Востоке. Параллельно, разумеется, как и прежде, в 60-е годы, приходилось постоянно освещать события, связанные с японо-американским военным сотрудничеством, с борьбой японских трудящихся за мир и защиту своего жизненного уровня, а также текущие вопросы внутриполитической жизни Японии. Это была интересная работа. В 1973-1979 годах мои статьи в "Правде" публиковались часто, что давало мне приятное ощущение полезности моего труда и личной причастности к борьбе в защиту национальных интересов Советского Союза.
      При просмотре статей того периода, посвященных успехам в развитии делового и культурного сотрудничества Советского Союза и Японии, то и дело всплывают в памяти мои тогдашние встречи с наиболее влиятельными лидерами японского делового мира, возглавлявшими Федерацию экономических организаций Японии (Кэйданрэн), Японскую палату торговли и промышленности (Нихон сёко кайгисё) и другие могущественные объединения японских деловых кругов. Эти встречи, постепенно разрушили усвоенные мной в школьные годы представления о капиталистах как о тупых, бездушных, ленивых и алчных тунеядцах-эксплуататорах чужого труда. В лице таких столпов делового мира Японии как Уэмура Когоро, Токо Тосио, Нагано Сигэо, Инаяма Ёсихиро и других финансовых магнатов, у которых мне не раз доводилось брать интервью, я увидел совсем иную породу людей. Как правило, это были люди большого ума, деятельные, высокообразованные, талантливые, хорошо воспитанные, да к тому же еще и скромные в своих манерах, жестах и высказываниях. В ходе бесед они на лету ловили суть вопроса, а затем четко, просто, без куража, как истые интеллигенты, давали собеседнику обстоятельные ответы на его вопросы, не избегая при этом и критических замечаний по поводу того, что не нравилось им в поведении советских деловых партнеров. Но критика эта облекалась ими обычно в мягкие формы, не травмировавшие самолюбие советского человека. Только повидав неоднократно вблизи и послушав этих людей, я стал ясно понимать, что к руководству этими корпорациями выдвигались как правило наиболее талантливые и подготовленные лидеры, одержимые стремлением к успехам и процветанию Японии и готовые целиком отдаваться выполнению возложенных на них обязанностей. Да и само выдвижение их на высокие посты проходило не по чьей-либо прихоти, с кондачка, а в результате долгих переговоров и достижения консенсуса между различными группами делового мира страны, ибо избрание на такие посты бездарей и лентяев было бы чревато для всей финансовой элиты страны негативными последствиями. Лидеры делового мира Японии, как я отчетливо понял в те годы, олицетворяли собой цвет японской нации. Их выдвижение на высшие посты происходило в процессе естественного отбора лучших из лучших, умнейших из самых умных и дальновидных из множества достойных представителей деловой элиты страны.
      Именно эти лидеры финансового мира определяли в 70-х годах курс Японии на расширение экономических связей с Советским Союзом и заключение крупномасштабных двусторонних соглашений о совместной разработке природных ресурсов Сибири и Дальнего Востока. В условиях нефтяного кризиса, больно затронувшего японскую экономику в 1974 году, финансовая верхушка Японии стала проявлять большой интерес к Советскому Союзу как альтернативному потенциальному поставщику топливных ресурсов, включая газ, нефть и каменный уголь. Особо заинтересовал их тогда разработанный советскими специалистами план транспортировки нефти в восточном направлении - к берегам Тихого океана. Лидеры Федерации экономических организаций и Японской торгово-промышленной палаты Уэмура Когоро и Нагано Сигэо в марте 1974 года совершили поездку в Москву, где состоялись их переговоры с Генеральным секретарем ЦК КПСС Л. Брежневым, председателем совета министров А. Косыгиным и другими ответственными государственными деятелями. На пресс-конференции по возвращении в Японию они выразили глубокое удовлетворение исходом переговоров, подчеркнув свое намерение всемерно содействовать реализации советско-японских крупномасштабных программ совместного экономического сотрудничества двух стран. Оба лидера отметили при этом экономическую обоснованность намерения советской стороны транспортировать тюменскую нефть к берегам Тихого океана комбинированным путем (часть пути по нефтепроводу, а часть - по железной дороге) и высказали мнение, что строительство Байкало-Амурской железной дороги, предусмотренное Госпланом СССР, облегчит в перспективе транспортировку к берегам Японии не только нефти, но и угля, леса и других товаров14.
      К сожалению, многие из приезжавших в Японию в те годы советских партнеров японских бизнесменов не производили тогда внушительного впечатления. В большинстве своем это были недалекие люди - выдвиженцы из партийной номенклатуры, не подготовленные профессионально к возлагавшимся на них задачам. Об их невысоких духовных запросах говорила склонность многих из них к частым застольям и выпивкам. Глава делегации Верховного Совета РСФСР, некто Демченко, во время своего пребывания в Японии по вечерам предпочитал, например, не выходить из гостиницы. Оставляя в гостинице и других членов своей делегации, он зазывал всех в свой номер, где у него находились запасы водки и консервов. Когда все собирались, глава делегации открывал всякий раз "закрытое заседание" одной и той же присказкой: "Солнце, воздух и вода - это, братцы, ерунда! Вот "Столичная" со льда - это да!" А чего стоила история с приездом в Японию для ведения переговоров по каким-то торговым вопросам заместителя министра внешней торговли СССР А. Л. Брежнева - сына Генерального секретаря ЦК КПСС. Он уже в самолете успел наклюкаться таким образом, что на аэродроме в Токио еле сошел с трапа и с трудом узнал среди встречавших советского торгпреда В. Б. Спандаряна. Прибыв в жилые апартаменты торгпредства, он продолжал несколько дней то пить, то спать и в результате, сказавшись больным, улетел обратно в Москву так и не обсудив ничего с японцами.