Как и раньше, в посольстве время от времени устраивались для японцев многолюдные приемы со столами, ломившимися от обильных угощений и напитков. Щедро угощали японских гостей и те ведомства, которые располагали крупными валютными средствами, предназначенными на представительские расходы. Так что в общем и целом пребывание советских людей в Японии являло собой для японцев странную и малопонятную картину одновременного сочетания экономии и мотовства, разбираться в которой и понимать ее смысл могли лишь те немногие из японских знатоков нашей страны, которые долгое время терлись около советских людей.
      Наиболее проницательными и осведомленными в этом отношении были тогда, пожалуй, японские бизнесмены средней руки, чьи фирмы делали ставку на постоянные деловые связи с теми или иными советскими ведомствами или хозяйственными организациями. Как показывали мои наблюдения, при общении с нашими людьми японские владельцы таких фирм главный упор делали на совместные походы в дорогие рестораны, сауны или ночные клубы, что неизбежно вело к появлению у наших представителей хозяйственных ведомств пристрастного отношения к тем или иным японским фирмам, как и к отдельным бизнесменам. Японские фирмачи-любимчики, сумевшие лучше других обработать таким образом нашу сторону и убедить ее в своем ревностном стремлении к упрочению деловых связей с Советским Союзом, получали от обласканных ими дипломатов и чиновников министерства внешней торговли наибольшие выгоды по сравнению с другими. Им представлялись более крупные квоты на вылов краба и лосося, большие по объему и более выгодные по цене поставки сибирского леса, а также большие квоты на экспорт в Советский Союз японских швейных изделий, бытовой техники и прочих товаров широкого потребления.
      Среди нескольких сот советских граждан, проживавших в 70-х годах в Токио, Осаке и в Саппоро (в двух последних городах к тому времени были учреждены консульства), с японскими фирмачами, занятыми в торговле с нашей страной, контактировало повседневно не так уж много людей - десятка два-три. В основном это были работники торгпредства. Зато едва ли не все наши соотечественники интенсивно общались с теми японскими торговцами, которые специализировались в Токио на продаже всевозможной бытовой техники, пользовавшейся в нашей стране повышенным спросом. Таких торговцев в японской столице было немного: в те годы всего трое. Лавочка одного из них, известного всем нашим людям по прозвищу Еж, находилась в районе Акихабара самом большом в мире скопище сотен оптовых лавок, специализировавшихся на продаже бытовой электронной аппаратуры. Лавка другого, по фамилии Уэхара, соседствовала с деловым и вечерним кварталом Акасака, а третий, по фамилии Хасимото, вел торговлю минутах в пяти от корпункта "Правды" рядом с перекрестком Аояма Иттёмэ. В этих трех лавках делали свои покупки едва ли не все наши соотечественники, прожившие в Токио. Объяснялось это тем, что далеко не вся японская бытовая техника годилась для использования в Советском Союзе по причине того, что основная масса этой техники была рассчитана на иное, чем у нас, напряжение в электросетях, на иные диапазоны радиоволн, на иные строки телеэкранов. И только в эти три лавки поставляли японские фирмы "Нэшнл", "Сони", "Хитати", "Тосиба", "Шарп" и другие продукцию, предназначенную специально для Советского Союза и соседствовавших с ним социалистических стран. Скучной обязанностью едва ли не всех из нас, постоянно проживавших в Токио, стали в те годы походы в эти лавки в роли посредников и консультантов со всеми приятелями-москвичами, приезжавшими в Токио на короткое время, ибо, как правило, никто из них без покупки японской электронной аппаратуры на Родину не возвращался. Мое присутствие, как и других посольских и торгпредских старожилов, при покупках приятелями различной техники позволяло неопытным приезжим получить некоторую скидку в цене и гарантировало их от того, что им сбагрят что-нибудь недоброкачественное в расчете на их безотлагательный выезд из Японии.
      Но самым неприятным занятием с московскими друзьями и знакомыми в дни их кратковременных приездов в Японию были для меня посещения по их просьбам района Бакуратё, где и по сей день сосредоточены оптовые магазины, снабжающие владельцев мелких столичных лавочек различными швейными изделиями и галантерейными товарами без соответствующих коммерческих наценок. Район этот становился заранее известен большинству наших соотечественников, летевших и плывших в Японию, и когда они приезжали, то отвязаться от совместного похода с ними в названный район бывало иногда невозможно. Не мог же я обижать приезжавших, объясняя им, что мне не хотелось лишний раз испытывать моральное унижение, с которым сталкивались наши соотечественники в этом районе. Дело в том, что большинство хозяев и продавцов названных оптовых лавок продавали там свои товары лишь оптом, а не в розницу, и притом постоянным клиентам. Но неодолимое желание наших приезжих купить там всякую всячину дешевле, чем в обычных японских магазинах, побуждало их вопреки предупреждениям целыми группами вваливаться в лавки оптовиков и выпрашивать у них согласие на поштучную продажу рубашек, кофточек, спортивных костюмов, атташе-кейсов и т.д. Кончались такие выпрашивания иногда удачно, а иногда грубым выдворением горе-покупателей из подобных лавок. Но все равно в последующие дни в те же лавки направлялись другие группы наших соотечественников, все с тем же расчетом на дешевые покупки. И вновь не всем, но кому-то что-то, в конце концов, удавалось купить. Но ценой какого унижения! Хозяева многих оптовых лавок в квартале Бакуратё, завидев наших соотечественников, имели обыкновение демонстративно поворачиваться к ним спиной, не отвечая на вопросы, а на дверях некоторых из этих лавок нередко можно было прочесть выразительные надписи на русском языке: "Товары в розницу не продаем. Не заходите в наш магазин". Так было и в 70-х, и в 80-х годах. Только в последние годы с переходом нашей страны к так называемой "рыночной экономике", с повальным наплывом "челноков" на рынки Москвы и других городов интерес наших визитеров на Японские острова к оптовым рядам квартала Бакуратё заметно притупился. И дай бог, чтобы в этом квартале навсегда исчезли бы всякие позорные надписи на русском языке.
      Кстати сказать, во времена Трояновского на территории посольства возник как бы в противовес японским оптовикам небольшой посольский кооперативный магазинчик, торговавший без коммерческих наценок кое-какой бытовой техникой, одеждой, сигаретами и т.п. Но торговля в нем шла с перебоями, ходкие товары то и дело исчезали с прилавка, а близкие подруги продавщицы и "влиятельные лица" затем получали эти товары из-под прилавка точь-в-точь как это практиковалось в отечественной торговле. Можно было только удивляться, как на маленькой территории посольства среди изобилия товаров в окружавших посольство токийских магазинах удавалось все-таки нашим торговым работникам создавать для своих соотечественников какие-то товарные дефициты!
      Ну а на что хотели потратить свои валютные сбережения, приезжавшие на короткие сроки в Японию соотечественники? Я не встречал среди них никого, кто бы подобно заезжим американцам покупал бы дорогие экзотические сувениры: старинные гравюры, бронзовые статуэтки или художественные произведения мастеров японской керамики. На покупки таких дорогих сувениров у наших командировочных, включая как рядовых представителей "среднего класса", так и высокопоставленных начальников, как правило, валютных средств не было. Те валютные суммы, которыми они располагали, были по японским понятиям весьма ограничены. Да и запросы у них за редким исключением были почти одинаковыми. Нельзя верить тем из нынешних писак-"демократов", которые пытаются внушить незнакомой с советским прошлым молодежи мысль, будто "верхи" советского общества утопали в роскоши. Я пишу это с уверенностью потому, что ко мне как старожилу за помощью и советами при своих покупках в Японии обращались не раз наши высокопоставленные приезжие. Конечно, все наши командировочные и начальники, и рядовые, попадая в Японию на одну-две или три недели, покупали бытовую технику: тогда это были главным образом либо портативные радиоприемники, либо магнитофоны, либо стереофоническая аппаратура. На эту технику и уходила основная доля тех карманных средств, которые у них имелись. Что же касается других покупок, то даже у самых высоких начальников они были обычно весьма прагматичными и приземленными, отражавшими скромные бытовые потребности и запросы едва ли не всех приезжавших. Что купил, например, в Японии, помимо портативного магнитофона, мой тогдашний начальник - главный редактор газеты "Правда", влиятельный член ЦК КПСС Михаил Васильевич Зимянин, прибывший в Японию в 1975 году во главе делегации Верховного совета СССР? Трикотажный шерстяной костюм для жены и на распродаже пять хлопчатобумажных мужских рубашек под галстук для себя. Что покупал в том же году прибывший в Японию на научную конференцию заместитель директора Института мировой экономики и международных отношений, член-корреспондент АН СССР, будущий глава правительства России Евгений Максимович Примаков? Пиджак для сына и кожаную сумочку для жены.
      Не оказался исключением из общего правила и бывший первый секретарь ЦК Компартии Таджикистана академик Бободжан Гафурович Гафуров - директор моего родного Института востоковедения АН СССР, хотя поначалу его запрос меня несколько удивил и озадачил. Удивился я тогда, когда дня за два-три до своего отъезда в Москву после двухнедельного пребывания в Токио по приглашению японского Дома международной культуры Бободжан Гафурович поведал мне о настоятельной просьбе к нему своей супруги. Просьба эта сводилась к тому, чтобы купить ей в Японии "такое большое жемчужное ожерелье длиной до живота", какое она увидела на груди у жены академика Нарочницкого после его пребывания в Токио. Я знал, что подобные жемчужные ожерелья, продававшиеся обычно в престижных ювелирных магазинах, стоят сотни тысяч иен и что покупают их лишь японские и американские богачи. Поэтому поначалу я усомнился в душе, что такая покупка будет по карману даже для академика Гафурова. Но, подумав потом, что финансовые возможности этого восточного человека могли быть гораздо большими, чем у других наших приезжих, решил без излишних вопросов отвезти его на Гиндзу в универмаг "Мицукоси", а также в специализированный магазин фирмы "Микимото" компании, монополизировавшей в Японии производство жемчуга.
      Неторопливой походкой, сильно прихрамывая как обычно на свою больную ногу, Бободжан Гафурович подходил то к одному, то к другому прилавку, где под стеклом красовались те самые жемчужные ожерелья "до живота", о которых говорила ему его супруга. Но при взгляде на их цену (в 200-300 тысяч иен) его лицо тускнело, и он начинал, как ему было свойственно в затруднительных положениях, непроизвольно шевелить нижней губой. Потом, когда ситуация с ценами стала ему ясна, он повернулся ко мне и безразличным тоном, будто жемчуг его не очень-то и интересовал, сказал: "Хорошо, с этими ожерельями все ясно, а теперь давайте поедем за другими покупками". Когда мы сели в машину, я сказал своему шоферу Накадзаве-сан, чтобы он отвез нас в упомянутый выше район оптовых лавок - Бакуратё. Там на примете у меня была ювелирная лавка, владельцы которой разрешали иностранцам покупать свои товары в розницу, а при желании клиентов могли даже красиво упаковывать их в изящные коробочки и футляры. По приезде туда на одном из прилавков с украшениями не из натурального, а из искусственного жемчуга мы сразу увидели большие элегантные ожерелья искомой длины, цена которых не превышала 10 тысяч иен (50 амер. долл.). Я указал на них Гафурову. Ему дали их для осмотра в руки. Он долго и внимательно крутил их, а потом попросил аккуратно положить одно из них в большой бархатный футляр и упаковать в красивую бумагу, перевязанную алой шелковой лентой с бантиком. По всему было видно, что покупка его устраивала. Там же, на Бакуратё, он купил еще несколько ярких теплых кофт для своих родственниц в Таджикистане, и мы направились обратно - в гостиницу "Кокусай бунка кайкан", где Гафуров остановился. Устроившись поудобнее на заднем сиденье машины и положив руки на живот, Бободжан Гафурович вдруг неожиданно громко засмеялся, и в его больших, черных, умных глазах засверкали веселые искорки:
      - Ха-ха! - объяснил он мне причину своего смеха.- Теперь-то я знаю, где было куплено то самое жемчужное ожерелье длиной до живота, которое подарил своей супруге мой друг, уважаемый академик Нарочницкий!..
      Единственным исключением из общего правила в смысле содержания своих покупок в Японии был сменивший в последующие годы Зимянина на посту главного редактора "Правды" Виктор Григорьевич Афанасьев. Будучи фанатичным любителем водных лыж, он упорно искал и покупал в спортивных магазинах Токио непонятные для меня предметы инвентаря и обмундирования водных лыжников, которые не производились даже в Японии и импортировались из США, что заметно сказывалось на их и без того дорогой цене.
      В дни своего вторичного длительного пребывания в Японии я пересек довольно заметный жизненный рубеж: в мае 1975 года мне исполнилось пятьдесят лет. Названной дате я лично не придавал большого значения, но поскольку ее засекли общественные организации посольства, то пришлось отмечать ее в довольно широком кругу наших журналистов, дипломатов и работников других советских учреждений. По этому поводу в токийском корпункте "Правды" был накрыт длинный стол, составленный из всех имевшихся там столов. Из посольства, а также из отделения ТАСС были доставлены закуски, горячие блюда, кондитерские изделия и фрукты. Званые гости в количестве 25-30 человек, как полагается, подымали тосты за виновника торжества. Зачитаны были официальные приветствия из редакции "Правды" и от руководства посольства, а также шуточное послание от корреспондентской братии.
      В тот день впервые в моем сознании мелькнула невеселая мысль о том, что молодость и лучшие годы уже позади, а впереди вот-вот замаячит старость. Правда, в последующие двадцать с лишним лет я на этой мысли не сосредоточивался, будучи убежденным в том, что капризная царица-судьба даровала каждому свой срок жизни и что ко мне она почему-то была всегда настроена благосклонно.
      В 1976-1979 годах мне довелось много общаться с новым послом СССР в Японии Дмитрием Степановичем Полянским. Сначала это были встречи и короткие разговоры на совещаниях в посольстве, а также на заседаниях профкома (парткома) советской колонии. Но потом мой друг юности Виктор Денисов советник посольства по экономическим вопросам - не раз предлагал мне присоединяться к поездкам Полянского по Японии, в которых наряду с послом обычно участвовали супруга Полянского Галина Даниловна, сам Денисов и переводчик посла Саша Хохоев. Поездки по Японии вместе с Полянским и его свитой были для меня весьма интересными. Дело в том, что представители местных японских элит - это были обычно губернаторы префектур, мэры городов и лидеры деловых кругов соответствующих районов страны - поднимали при встречах с послом много интересных вопросов, касавшихся взаимоотношений с Советским Союзом, и говорили гораздо откровеннее и доверительнее, чем в интервью с представителями зарубежной прессы. И более того, как правило, они стремились показать послу, а следовательно, и сопровождавшим его лицам, все самые интересные достопримечательности своих префектур и городов, включая промышленные предприятия и культурные реликвии. К тому же во встречах с послом в провинциальных районах страны участвовали все местные знаменитости: и политики, и предприниматели, и писатели, и звезды телевидения. Поэтому каждая из подобных поездок давала очень много свежих и ярких впечатлений об отдельных районах Японии, включая и те, где мне ранее не приходилось бывать.
      Интересны были в ходе этих поездок и продолжительные разговоры с Полянским, во время которых затрагивались не столько японские темы, сколько всевозможные эпизоды недавнего прошлого посла - эпизоды тех времен, когда он был одним из приближенных сначала Хрущева, а затем Брежнева. Сегодня различные подробности из повседневной жизни кремлевских руководителей хрущевских и брежневских времен навряд ли кого-либо интересуют: за минувшие годы ельцинского правления вышли в свет сотни книг и журнальных статей на подобные темы. А тогда, в конце 70-х годов, для нас - я имею в виду себя и Виктора Денисова, не имевших доступа в пределы Кремля и не общавшихся ранее с людьми, чьи портреты вывешивались в праздничные дни на улицах Москвы и других городов страны,- каждый рассказ об их заоблачной личной жизни был крайне интересен и давал нам с Виктором обильную пищу для последующего обмена мнениями.
      И с этой точки зрения Дмитрий Степанович Полянский стал для нас драгоценной находкой. Это был простецкий, добродушный и очень говорливый человек, любивший сам привлекать к себе слушателей и готовый часами рассказывать им обо всем, что случалось с ним ранее. Из разговоров с ним стало вскоре ясно, что, находясь в Японии вдали от Москвы, он все еще жил воспоминаниями и мыслями о своем недавнем прошлом, когда он повседневно общался с другими членами Политбюро, а зачастую и с самими Хрущевым и Брежневым. Пробыв более десяти лет в заоблачных высотах кремлевского мира среди таких же, как и он, "вождей", а затем в одночасье плюхнувшись с этих высот в среду простых смертных, Полянский некоторое время не имел ясного представления о том, что было известно лишь ему - недавнему небожителю, и что было неведомо людям из той среды, в которой он оказался.
      В ходе продолжительных бесед в поездах и автобусах Дмитрий Степанович рассказывал нам, например, о материальных "проблемах" членов Политбюро. Из его информации явствовало, что при наличии таких даровых материальных благ как большая квартира, государственная дача, персональная машина и бесплатные услуги шофера, домработницы и врача, жалованье членов Политбюро, выплачивавшееся живыми деньгами, было не так-то уж велико - 800 рублей (в четыре-пять раз больше средней зарплаты по стране). А суммой этой ему и супруге приходилось постоянно делиться с многочисленной родней (с взрослыми детьми, матерью, братьями и другими родственниками), проживавшей на Полтавщине и в других районах страны и ждавшей от него как от "богача" материальной помощи. Такие же "проблемы" с многочисленной родней испытывали, по словам Полянского, и другие члены Политбюро, и отсюда проистекало их стремление "подзаработать" где-то дополнительные суммы. Но где и как? И он давал нам ответ на эти вопросы: законным способом дополнительных заработков являлись, оказывается, для членов Политбюро гонорары от издания их книг и статей в журналах, причем такие заработки могли быть весьма высокими в случаях, если их книги издавали большими тиражами или параллельно разными издательствами. Но заказы на книги приходили от издательств чаще всего не "рядовым" членам Политбюро, а первым лицам - Хрущеву и Брежневу, что, как выяснилось, удручало "рядовых", так как не только у первых лиц, но и у них было достаточно личных референтов, способных готовить черновые варианты подобных книг и статей.
      Сетовали нередко и сам Полянский и его супруга Галина Даниловна, женщина исключительно скромная и тактичная в своих отношениях с окружающими ее людьми, на отсутствие у них собственной дачи. Как выяснилось из бесед с ними, ни ответственным работникам аппарата ЦК КПСС, ни членам ЦК, ни тем более членам Политбюро не положено было в те времена иметь собственные дачи, поскольку в их постоянном пользовании находились дачи государственные. И это Галину Даниловну сильно огорчало. "Подумайте,говорила она,- вот уходит Дмитрий Степанович на пенсию - и что же? С государственной дачи ему придется съезжать, а своей у него нет и не будет, так как его пенсии для такой покупки не хватит. Поэтому я вам (т.е. мне и Денисову) завидую - ваши дачи личные и ими вы сможете пользоваться при всех обстоятельствах".
      А сколько интересных фактов ронял Полянский в своих воспоминаниях о встречах и совместном времяпрепровождении с Хрущевым и Брежневым! Сколько неизвестных простым смертным эпизодов из жизни названных "вождей" всплывало невзначай в его памяти. Причем он упоминал о них без всякого злого умысла, хотя от некоторых из этих эпизодов попахивало криминалом. Я не знал, например, что Брежнев, большой любитель скоростной езды на машинах высокого класса, однажды на трассе, ведущей из Москвы в правительственное охотничье хозяйство (кажется, Завидово), развив запредельную скорость, сбил на одном из перекрестков какого-то деревенского парня-мотоциклиста и, естественно, не понес никакого наказания, так как его охрана тотчас же взвалила всю вину за столкновение на погибшего...
      Конечно, в первые месяцы после своего неожиданного прибытия в Японию Полянский плохо ориентировался в неизвестной ему дипломатической кухне. Но со временем его природная смекалка в сочетании с искренним желанием разобраться в вопросах, касавшихся японской экономики, политики и культуры, позволила ему войти в курс дел, и я думаю, что в конечном счете из него получился вполне дееспособный посол, выгодно отличавшийся, во всяком случае, от многих из тех советских послов брежневской эпохи, которые пришли в дипломатию из среды партийных функционеров.
      Со второй половины 70-х годов все чаще стали приезжать в Японию индивидуально и в составе делегаций мои коллеги-востоковеды. В 1976 году по приглашению директора Дома международных связей Мацумото Сигэхару прибыл в Японию директор Института востоковедения АН СССР Бободжан Гафурович Гафуров. Естественно, что я счел своей моральной обязанностью оказать ему в Японии максимум содействия. В ряде случаев я присутствовал на встречах Гафурова с японскими учеными-востоковедами. Его пребывание в Японии способствовало, несомненно, упрочению среди японских специалистов в области истории народов Азии, и прежде всего народов Центральной Азии, интереса к трудам Института востоковедения АН СССР, как и желания японских ученых наладить контакты со своими московскими коллегами. К сожалению, в дни своего пребывания в Японии Б. Г. Гафуров довольно часто ощущал недомогание - видимо уже тогда давала знать о себе та неизлечимая болезнь, которая привела летом 1977 года к его кончине.
      Приезжал в те годы в Японию и мой друг и коллега по работе в Институте востоковедения Георгий Федорович Ким. Во время своего первого приезда в Токио Ким был, как и Гафуров, гостем Дома международной культуры. В те дни мы зачастую проводили с ним вместе воскресные дни и свободные вечера. Часто встречался Ким со своими единоплеменниками-корейцами, постоянно проживавшими в Японии, и это было полезно, так как две крупные организации японских корейцев - одна, контактировавшая с Пхеньяном, а другая - с Сеулом - обладали немалым влиянием на ход событий во внутриполитическом мире Японии.
      Второй раз Ким, избранный незадолго до того членом-корреспондентом АН СССР, приезжал в Японию в октябре 1977 года во главе делегации сотрудников Института востоковедения для участия в симпозиуме, организованном редакцией газеты "Санкэй Симбун" с целью обсуждения различных проблем мира и безопасности в Азии. Будучи занят тогда срочной корреспондентской работой по линии "Правды", я не принял участие в этом симпозиуме, хотя обсуждавшиеся там вопросы весьма интересовали меня как японоведа.
      Позднее, в 1977-1978 годах, дошли до меня в Японию и скорбные известия. В июле 1977 года умер директор Института востоковедения Бободжан Гафурович Гафуров, которому я всего лишь годом ранее старался оказывать всемерное содействие во время его пребывания в Токио. Спустя полтора месяца скончалась после долгой болезни заведующая сектором экономики Японии профессор Лукьянова, отношения с которой складывались у меня когда-то не очень-то гладко, но затем вошли в нормальную колею. А спустя менее года пришла горькая весть о безвременной кончине Виктора Алексеевича Власова моего однокашника, исполнявшего после моего отъезда в Токио обязанности заведующего отделом Японии и проявившего себя за сравнительно короткий период своей творческой научной деятельности исключительно вдумчивым и работоспособным исследователем японской экономики, и прежде всего японского промышленного производства.
      Появлялся в те годы в Японии и мой знакомый Евгений Максимович Примаков, с которым в 1972 году мы ездили в Японию на конференцию экономистов. Один раз он приезжал где-то в 1976-1977 годах еще как заместитель директора ИМЭМО вместе со своим приятелем Виталием Владимировичем Журкиным, заместителем директора Института США и Канады АН СССР. Целью их приезда было участие в конференции по проблемам международных отношений в АТР. Я тогда в один из воскресных дней помог им в решении каких-то личных бытовых вопросов. На моей машине мы втроем ездили в торговый район Уэно. Когда спустя некоторое время мы вернулись на то место, где я поставил машину, ее там не оказалось. Оказывается полиция увезла ее за то, что она стояла на недозволенном для стоянки месте. Потребовался час, если не более, прежде чем мы отыскали машину: я выслушал нотацию полицейских чинов, затем в присутствии обоих моих знакомых заплатил штраф, и мы уехали, помянув между собой недобрыми словами японских блюстителей порядка.
      А вот другой раз, весной 1979 года, Е. М. Примаков приезжал в Японию после кончины Б. Г. Гафурова уже как новый директор Института востоковедения АН СССР. Тогда его интересовали главным образом вопросы научных контактов института с японскими университетами и другими научными центрами. В последовавшие дни состоялась наша совместная поездка с Примаковым, а также с сопровождавшим его заведующим сектором международных связей института В. Т. Веселовым в Киото, где было обновлено соглашение об обмене учеными между Институтом востоковедения АН СССР и университетом Рицумэйкан.
      В дни пребывания Примакова в Токио в японском курортном районе на полуострове Идзу, вблизи города Симода, состоялся очередной советско-японский симпозиум, посвященный текущим проблемам мировой политики и состоянию советско-японских отношений. С японской стороны в этом мероприятии участвовали близкие к руководству либерально-демократической партии ученые и политологи: Камия Фудзи, Суэцугу Итиро и другие. Делегация советских ученых была сформирована в основном из сотрудников Института мировой экономики и международных отношений и Института США и Канады. Возглавлял ее директор ИМЭМО академик Н. Н. Иноземцев, а в числе участников находился в качестве специалиста по проблемам АТР В. П. Лукин. Не приехал тогда в Японию по каким-то непредвиденным причинам Д. В. Петров, который как японовед должен был выступать по проблемам советско-японских отношений. Чтобы восполнить его отсутствие, Иноземцев, знавший меня еще по совместной работе в "Правде", обратился ко мне с предложением взять на себя выступления по тематике, закрепленной за Петровым. Я согласился. При этом, судя по всему, Иноземцев не предполагал, во-первых, что японские участники дискуссии, и особенно руководитель японской делегации Суэцугу, посвятят значительную часть своих выступлений бесцеремонным территориальным притязаниям к Советскому Союзу, якобы "незаконно захватившему японские северные территории", под которыми имелись в виду Южные Курилы. Во-вторых, не предполагал Иноземцев, что отпор этим нападкам будет с моей стороны столь развернутым и резким, ибо в отличие от других советских участников конференции я имел за плечами уже многолетний опыт дискуссий с японцами по данному вопросу и был твердо убежден в необходимости решительного отклонения японских попыток навязывать нашей стране заведомо бесперспективный территориальный спор. В результате спокойный ход дискуссии на конференции был нарушен и в выступлениях японских участников стало открыто выплескиваться недовольство моими высказываниями по поводу того, что Южные Курилы являются неотъемлемой частью советской территории и что японцам следовало бы отказаться от любых попыток пересмотра границ, сложившихся между Японией и Советским Союзом в итоге второй мировой войны. Не будучи подготовленными к конкретному спору по данному вопросу, другие советские участники дискуссии предпочли отмалчиваться, оставляя мне "удовольствие" вести с японцами неприятный спор. Единственный, кто из них поддержал меня морально, был Николай Николаевич Иноземцев, сказавший в разговоре со мной потом по окончании конференции, что он лично согласен с моими аргументами. Но так думали по моим наблюдениям не все коллеги-соотечественники. Судя по саркастическим улыбкам и критическим репликам, брошенным вскользь в разговорах в узком кругу, касавшихся хода дискуссии, не понравилась тогда моя жесткость В. П. Лукину, отличавшемуся уже в те времена своими откровенно "диссидентскими" отзывами о советской внешней политике.
      Приблизительно в те же весенние дни, в мае 1979 года, была в Японии делегация Союза советских журналистов во главе с председателем Союза главным редактором "Правды" Виктором Григорьевичем Афанасьевым. Японская сторона в лице Ассоциации японских газет приняла делегацию, как говорится, по высшему разряду. По просьбе Афанасьева я был с первого же дня включен в состав делегации и принял участие во всех ее поездках по стране, как и во всех ее встречах с японским государственными и политическими деятелями. Многие из состоявшихся тогда бесед были интересными. Но более всего врезалась в память закулисная история с подготовкой к встрече делегации с японским премьер-министром Охира Масаёси.
      Дело в том, что, хотя Ассоциация японских газет, принимавшая делегацию, сразу же направила в резиденцию премьер-министра заявку на встречу советских журналистов с Охирой, ответа из резиденции почему-то не поступало, а до отъезда делегации оставалось не более двух дней. Афанасьеву, как главе Союза советских журналистов, это было обидно по престижным соображениям. Представители пресс-клуба извинялись и объясняли возможность отказа премьер-министра от встречи его "исключительной занятостью". В один из двух вечеров, оставшихся до отъезда делегации в Москву, Афанасьева, а вместе с ним и меня, пригласил в японский национальный ресторан на ужин директор управляющий телевизионной компанией "Тэрэби Асахи" господин Миура - личность исключительно влиятельная в мире японских средств массовой информации. Именно возглавлявшаяся Миурой компания "Тэрэби Асахи" сумела в предшествующие годы установить наиболее тесные связи с Советским Союзом. Именно Миура заполучил незадолго до того эксклюзивное разрешение на небывалую до тех пор прямую трансляцию из Москвы в Японию одного из праздничных военных парадов на Красной площади. Наряду с Афанасьевым и мной на тот же ужин были приглашены посол СССР Д. С. Полянский и постоянный деловой клиент Миуры Владимир Цветов как представитель советского телевидения.