Петр Алексеевич придавал большое значение своим маленьким полномочиям.

В три часа пополудни белая «ауди» Сазана остановилась у небольшого особнячка на Сретенке, занятого Службой транспортного контроля.

Особнячок был недавно отремонтирован и покрашен нежной салатной краской, резко контрастировавшей с черным гранитным цоколем. На двери, украшенной эмблемой СТК, красовалось еще по крайней мере пятнадцать строгих черных табличек с названиями фирм. Сазан хмыкнул: его давешняя фраза насчет «комиссии по пчеловодству» попала в точку: СТК сдавала в аренду большую половину помещений, и редкий начальник мог претендовать в ней на отдельный кабинет. Даже Петр Алексеевич Воронков — даром что заместитель отдела — делил свою крошечную комнатку с еще одним сотрудником, неделю как обретавшимся в отпуске.

Дремлющая вахтерша немедленно оживилась при виде шикарно одетого посетителя и грудью заградила ему проход.

— Молодой человек! Вы куда?!

Глазки вахтерши буравили молодого человека, пытаясь признать в нем международного террориста, беглеца от правосудия или иную, столь же нетерпимую в приличном заведении личность.

— К Кистеневу, — устало сказал Сазан. Отыскав фамилию Нестеренко среди кучки заявок, вахтерша присмирела, как соседская овчарка, которой кинули кусок мяса, и отодвинулась от прохода.

Сазан поднялся по старой выщербленной лестнице и углубился в коридор, унылый и длинный, как заброшенная узкоколейка, с пеналами дверей через каждые три метра. Черные таблички на дверях напоминали надгробные надписи. Где-то здесь, наверное, прозябал неведомый Кистенев, через которого ребята какими-то своими путями заказали Сазану пропуск.

Навстречу Сазану проплыла девица в мини-юбке, свернула налево и пропала в двери в конце коридора. Сазан невольно глянул ей вслед: он успел заметить вальяжного охранника, подвесной потолок и европейскую отделку стен. Потом дверь закрылась и уставилась на Сазана переговорным устройством с вмонтированной в него камерой и табличкой: «Петра-Авиа».

Фирмы, снимавшие у СТК площадь, явно жили неплохо. И вполне возможно, что близость их к авиационному начальству и была причиной их процветания.

Сазан решительно отвернулся от двери с глазком, поплутал немного в коридорах и наконец вошел в дверь с табличкой: «Воронков П. А.».

Петр Алексеевич Воронков оторвался от бумаг и обозрел очередного посетителя. Это был молодой человек лет тридцати, с твердым подбородком и внимательными цепкими глазами. По случаю летней жары он был облачен в белые брюки и рубашку с короткими рукавами, и Петру Алексеевичу разом бросилась в глаза и безупречная линия отглаженных брюк, и накачанные мышцы посетителя, и «Ролекс» на крепком запястье. «Не провинциал и не командировочный», — отметил Воронков.

Посетитель меж тем сделал нечто странное: перед тем, как войти, он вытащил ключ, торчавший у Воронкова с внешней стороны двери, вставил его изнутри и два раза провернул. Засим взял стул для посетителей, перевернул его спинкой к Воронкову и уселся на него, как на лошадь.

— Я по поводу твоей вчерашней беседы с Ивкиным, — сказал посетитель.

— Что?

— Я спрашиваю: почему тебе в полночь взбрело поговорить с Ивкиным?

— Кто вы такой? Что вам нужно? Как вы смеете мне тыкать? Здесь правительственное учреждение…

— Через полчаса после того, как ты позвонил Ивкину и попросил его приехать, тачку Ивкина расстреляли неподалеку от Сущевки.

Воронков посерел.

— Господи! Он…

— Он жив и здоров. В «мазде» был его сын, который взял машину покататься за пять минут до вашего звонка. И подружка сына. Одноклассница.

Воронков закрыл глаза и не шевелился.

— Какой ужас, — сказал он тихо. — Какой ужас…

Либо этот пожилой, невзрачный чиновник, некогда получивший, в силу безупречного классового происхождения и партийной активности, заветное для советских пилотов право летать за рубеж, был превосходным актером, либо он действительно был потрясен.

— Понимаю, — пробормотал он, — вы из милиции…

— У нас что, только милиция занимается заказными убийствами? — с непонятной чиновнику иронией спросил Сазан.

— Ах да, конечно. Вы из ФСБ. Вы, стало быть, полагаете, что наша служба как-то заинтересована…

— Почему ваша служба должна быть заинтересована в убийстве Ивкина? — немедленно спросил Сазан.

— Но это абсурд. Мы — правительственное учреждение. Мы и так его снимем. Это неизбежно, он напрасно упирается… Поверьте, этот вопрос не от меня зависит, Виталий Моисеевич хороший директор и прекрасный человек, но если уж решено, что Кагасов лучше… Я что?

— Так почему ты решил поговорить с ним поздно ночью?

— Но поймите! Это был просто дружеский разговор! У Вити были испорчены отношения с СТК, с Сергеем Станиславовичем, с Васючицем, со всеми… Я единственный, кто мог неформально поговорить с ним. Попросить его не делать глупостей…

— А он?

— Он был вне себя. Угрожал мне какими-то бандитами, кричал, что сорвет собрание…

— Долг требовал обратно…

— А?

— Ведь ты ему должен? Так? Петр Алексеевич опустил глаза.

— Да…

— Сколько?

— Когда началась вся эта перестройка, мы попытались создать чартерную авиакомпанию. У Вити тогда было много денег, я взял пятьдесят тысяч. Долларов, разумеется. У нас ничего не вышло, предприятие прогорело, а тут как раз организовали Службу… Я пошел в нее — заместителем начальника управления.

— А долг?

— Витя не просил его вернуть. Его устраивало, что в Службе есть человек, который ему должен. Да и откуда я бы сейчас взял такие деньги?

Сазан внимательно посмотрел на своего собеседника. На белой его рубашке, тщательно отглаженной, но явно не новой, под мышками проступали несмываемые желтоватые пятна пота, пальцы, поросшие редкими волосками, слегка дрожали, и вся физиономия бывшего пилота была отмечена той каиновой печатью униженности и оскорбленности, которая так часто отмечает лица бедных чиновников российских федеральных учреждений. Если этот человек и брал взятки, а это наверняка, то пятьсот долларов были его потолок. Большего его подпись не стоила.

— А когда он рассорился с вашей Службой, то потребовал деньги обратно?

— Не совсем так. Но он сказал, что если его выгонят из директоров, то мне придется отдать деньги. Что это в моих интересах, чтобы он оставался в аэропорту…

— И тогда ты решил, что нанять киллера за пять штук — это дешевле, чем отдать пятьдесят штук долгу?

Лицо Воронкова стало белым, как гриб шампиньон.

— Что?

— Что слышал. Ты ему позвонил — но ты никак не рассчитывал, что он доедет до твоего дома.

— Но это абсурд! Мой телефон мог прослушиваться. Его телефон мог прослушиваться.

— Да. Мог, — сказал Сазан. — Но если бы убийцы действовали на основании подслушанного телефонного разговора, то они бы действовали после того, как разговор был подслушан. А мальчик уехал из дома до твоего звонка. Пять штук на киллера у тебя было. Пятидесяти штук для должника у тебя не было.

А проблема заключается в том, что за пять штук в Москве можно нанять только абсолютное дерьмо, которое ты и нанял. И дерьмо провалило работу, поскольку, во-первых, обозналось в темноте, а во-вторых, эти отморозки подстрелили еще одну тачку. Мою.

Так что с тебя двадцать штук на ремонт и двадцать штук пеней и штрафов. Въехал? Через два дня позвонишь вот на эту трубку и узнаешь, куда принести деньги. Не позвонишь — я тебе наглядно объясню, какого класса должен быть киллер. Диспозиция ясная?

Воронков хватал ртом воздух.

— Я не… Не я… Сазан поднялся.

— Извини, парень, — сказал он, — но у меня такой принцип. Если мою тачку разбил не я, то за ремонт платит тот, кто ее разбил. Если это не ты, то можешь найти того, кто это сделал. Я тебя с удовольствием выслушаю. Два дня у тебя есть. И советую тебе потратить эти два дня не на поиски новых киллеров. Пуленепробиваемых людей нет, но заказ на меня стоит гораздо дороже, чем сорок штук.

На следующий день, встав пораньше. Сазан подумал было: а не явиться ли ему в Рыкове на акционерное собрание. По зрелом размышлении он эту мысль оставил.

Рыкове был едва ли не самый далекий из московских аэропортов и уж точно самый неудобный. До начала перестройки это был вообще не гражданский аэропорт, а военный. В 1991 году, ссылаясь на всеобщую конверсию и демократизацию, местное военное начальство как-то убедило власти выгородить в Рыкове полосы для коммерческих перевозок. Кое-как построили пассажирский терминал, переделав его чуть не из склада, и потому Рыково занималось большей частью среднемагистральными грузовыми перевозками. Рыково был первый аэропорт, который стал принимать частные самолеты, превратив, с помощью евроремонта, бывшую казарму в роскошный VIP-домик. Но уже через год частные птички стали гнездиться в куда более престижных Шереметьеве и Внукове, и Рыково засохло, скукожилось и ныне пребывало в коматозном состоянии необъявленного банкротства. Дорога к Рыкову была скверная, ехать было — не меньше часа (Сазан, разумеется, никогда в Рыкове-грузовом не был, но при взгляде на карту выходило так), и Сазану расхотелось гробить еще один «паджеро» на гнусной полуасфальтированной трассе, большая часть которой вдобавок пролегала через изобилующий светофорами город-спутник.

К тому же Шило, державший этот, как его — топливозаправочный, комплекс в аэропорту, мог не правильно истолковать действия своего коллеги. И принять безобидное желание посетить любительский спектакль, именуемый акционерным собранием, за намерение увести у Шила сочащегося бабками клиента. Сазан старался не давать поводов для не правильного истолкования своих намерений.

А через час, когда Сазан сидел за завтраком на увитой плющом террасе, к нему неслышно подошел Муха.

— Ну что там? — недовольно обернулся бандит. Муха смотрел себе в ладонь, и выражение лица у Мухи было немного озадаченное, словно на ладони лежала божья коровка в полосочку или какая иная природная несообразность.

— Пули из твоей тачки выковыряли, — сказал Муха. — Полуоболочечные.

И выложил на стол прозрачный пакетик. Сазан задумчиво уставился на его содержимое.

Пули и в самом деле были полуоболочечные. Шесть долларов за штучку.

— Интересное кино, — растерянно сказал Сазан. В отличие от большинства непрофессионалов, свято уверенных в том, что основная задача войны — это положить как можно больше солдат противника, Сазан хорошо знал, что на войне ранение солдат противника всегда лучше смерти. Убитого зарывают в землю, и на этом все хлопоты кончаются. Раненого надо охранять, кормить, везти в госпиталь, тратиться на лекарства и лечение. Раненые задерживают продвижение вражеских войск и истощают вражеский бюджет. Поэтому стандартные пули, которыми стреляет автомат Калашникова и любая другая машинка для убийства, имеют твердую оболочку. При беспорядочном огне такая пуля ранит со вдвое большей вероятностью, нежели убивает.

Другое дело — террористы и киллеры. Им нужен не раненый противник, а противник убитый. Поэтому профессиональные убийцы предпочитают полуоболочечные пули с мягкой цинковой оберткой, которая разрывается от контакта с телом и может сделать смертельной любую рану. В сущности, степень профессионализма покушения почти всегда определяется именно этим фактом: стрелял ли убийца стандартными армейскими маслинами или купил на рынке полуоболочечные пули по шесть долларов за штучку.

— Интересное кино, — растерянно повторил он, — стреляли они, словно анаши обкурившись, а маслины у них высококачественные…

Сазан не подозревал, насколько он в этот момент был близок к истине

— А они точно плохо стреляли? — с сомнением спросил Муха.

— Да хуже свиньи! Целились в «мазду», а попали в «паджеро»! У них что, заказ на все японские тачки?

— Но ведь они бы загасили парнишку, если б не ты.

— Начнем с того, что профессионал бы увидел, что это не тот клиент, которого заказали. А так у них словно мозги от страха перегорели… Что там этот фраер — Воронков?

— Никак. Дома жену пользует.

За час до посещения Сазана, пока Воронков ходил обедать, неизвестные лица, навестившие кабинет зам, начальника отдела, подселили ему в телефон «клопа». По расчетам Сазана, первое, что Воронков должен был сделать после его ухода, — это броситься звонить посреднику или самому киллеру (по глупости исполнения нельзя было исключить, что никакого профессионального посредника между Воронковым и киллером не было, а был, как это порой случается в безумной нашей эпохе, обыкновенный найм за гроши). Это — если Воронков виновен. Если же он ни при чем, то, скорее всего, он бросится звонить человеку, который подал ему идею позвать Ивкина домой.

Но Воронков не сделал ни того, ни другого. На беду Сазана, сразу после жуткой дневной встречи Воронкова вызвали к начальству — он ушел и не появлялся в кабинете два часа. Один из людей Нестеренко, болтавшийся по коридорам якобы в поисках работника, ушедшего из Службы неделю назад, ненавязчиво следил за перемещениями Воронкова. Тот ходил по кабинетам, как заводной и с потерянным выражением лица.

— Наверное, он позвонил из другого кабинета, — предположил Муха.

— Ага. Извинился, снял при сослуживце трубку и: «Извини, Гоша, срочный базар есть. Я тут одного фраерка заказывал, а ты вместо него его сына чуть не замочил. Подгребай в „Соловей“ к шести». Так, что ли?

Муха поскреб в затылке.

— Чует мое сердце. Муха, — сказал Сазан, — что Воронков все-таки к кому-то побежал, и этот кто-то был тот, кто присоветовал ему позвать домой нашего авиадиректора. И сидел этот кто-то в том же здании, что Воронков, и может, даже на том же этаже…

Поднялся и закончил:

— Непонятная эта история. Муха. Нету у Воронкова бабок на полуоболочечные маслины. А те, у кого есть такие бабки, не будут нанимать первокурсников для стрельбы…

А поздно вечером, когда Валерий Нестеренко заехал в любимое казино «Соловей», кто-то тронул его за плечо. Нестеренко обернулся и узнал Александра Шилова по кличке Шило. Валерий давно не видал авторитета и даже испугался, как тот изменился: глаза Шила были налиты кровью, зрачки сузились до размеров охотничьей дроби, и отечное лицо поросло двухдневной щетиной. За спиной Шила маячили два дуболома.

— Привет, Валерка, — сказал Шило с упорной сосредоточенностью человека, который совсем не трезв, но пытается изо всех сил выглядеть трезвым. — Там Миша Ивкин очень тобой интересовался. Большое ты на него впечатление произвел. Ты учти…

— Я что? — мирно сказал Нестеренко. — Качу себе мимо эмблемы «Мосфильма», вдруг свист, грохот, «мазда» передо мной улетает в кювет, задрав хвост, аки пикирующий бомбардировщик, мне тоже попало… Ну не люблю я, когда кто-то себя с охотником перепутал, а мою тачку — с перепелкой. Нервный я… Ты бы на моем месте иначе поступил? Налитые кровью глаза Шила страшно блеснули.

— Там Ивкин чего-то хвостом крутит, — прохрипел он, — ты ему услуги свои предлагал?

— Я нефтью не занимаюсь, — ответил Сазан. — И заниматься не хочу.

— Нефть, она как Шарон Стоун, — сказал, ухмыляясь, Шило, — ее все хотят, да не все получат.

— Фильтруй базар. Шило!

Авторитет пробормотал что-то сквозь зубы.

Сазану эта встреча нравилась все меньше и меньше: авторитет был явно под кайфом, адекватно реальности не воспринимал и вдобавок демонстрировал все причитающиеся симптомы близкого нервного срыва.

— Имей в виду, — сказал Сазан, — пули были полуоболочечные.

— А стреляли хреново?

— Стреляли хреново. Концы с концами не сходятся.

— В этом деле вообще концы с концами не сходятся, — хрипло сказал Шило.

Он повернулся и пошел к игральным столам. Два дуболома в малиновых пиджаках послушно следовали за ним, как два танкера на буксире у щуплой баржи.

Два дня Нестеренко не было в Москве. Месяц назад одна из подотчетных ему фирм потеряла полмиллиона баксов: продала товар, а в оплату получила векселя…ского металлургического завода. А когда люди из фирмы поехали на завод отоваривать векселя сталью, то им сказали, что векселя фальшивые и что они уже не первые на этого мошенника попались.

В ментовке к проблемам подвластной Сазану фирмы отнеслись крайне прохладно и первым делом позвали смежников из налоговой — проверить, правильно ли оформлены акты покупки-продажи, так что уже спустя час после начала расследования в фирме не знали, куда деться, и еле отвертелись, заплатив ментам и налоговикам пусть не столько же, сколько мошеннику, но все равно чувствительную сумму.

После этого фирма пошла с покаянным плачем к своей «крыше».

Сазан и московское представительство завода, недолго думая, хлопнули в газете объявление о том, что меняют сахар и нефть на векселя…ского металлургического завода, и мошенник, у которого еще оставалось поддельных векселей миллионов на двадцать, вскоре заглотил наживку вместе с крючком и леской. Спустя два дня директор фирмы опознал мошенника в человеке, пришедшем в контору Сазана с горячим желанием меняться товарами. Тот тоже что-то сообразил и кинулся наутек. Поймали его аж в Хабаровске; там же, в Хабаровске, арендовали у знакомых подвальчик и держали парня в подвальчике до тех пор, пока тот не выплюнул все бабки, которые заглотил, и столько же, украденного у других, сверху — бандитам за труды.

Сазан выбранил подопечную фирму за то, что она обращалась в ментовку, вернул ей причитающуюся долю бабок и вылетел в Москву.

Воротившись, Нестеренко набрал домашний номер Ивкина. Трубка ответила ломким мальчишеским голосом.

— Привет, Миш, ты? — спросил Сазан. — Это Нестеренко, если помнишь такого. Как здоровье?

— Ничего, — сказал Миша, — рука в люльке, а все остальное нормально. Помните, вы сказали, что у меня ребра сломаны? А оно не сломанное, только треснутое. Жалко, что сейчас лето.

— Что? — не понял Сазан.

— Вот было бы здорово, если бы я навернулся в сентябре, — объяснил Миша, — в школу не надо было ходить. А так каникулы пропадают.

— Да, — согласился после некоторой паузы Нестеренко, — это было бы лучше, если бы в школу ходить было не надо. Позови отца.

— Его нету.

— А. Ну ладно. Как прошло собрание?"

— Оно не состоялось.

— Как не состоялось? — изумился Валерий.

— Доверенность, с которой пришла СТК, была недействительной, — сообщил Миша. — Правда, Валерий Игоревич, я в этих делах не разбираюсь. Я только знаю, что собрание отменено и отец по-прежнему директор.

— Ну бывай, — сказал Сазан.

— Валерий Игоревич!

— Что?

Трубка помолчала.

— Нет, это я так… — проговорил мальчик, — можно я вам потом перезвоню, Валерий Игоревич?

— Перезванивай.

Не вешая трубку, Валерий тут же набрал другой номер, поговорил минут пятнадцать и вышел из дома.

Спустя час его машина остановилась у небольшого уютного особнячка в центре Москвы. У двери особнячка золотом по черному теснилась витиеватая надпись: «Межинвестбанк». С председателем правления банка, Александром Шакуровым, Валерия связывала школьная дружба, в ходе перестройки плавно перешедшая в иные, несколько менее приятные для Шакурова отношения.

Председатель правления — веселый и стремительно полнеющий от оседлой жизни молодой человек — поднялся навстречу дорогому гостю. Коньяк был отвергнут, а чай, принесенный кокетливой секретаршей, распит с великим удовольствием.

Шакуров минут двадцать толковал с гостем, дивясь про себя, что тому надо каждую встречу на протяжении вот уже пяти лет — объяснять словосочетание «ставка рефинансирования». Потом Сазан спросил:

— Ты выяснил, что я тебя просил — насчет собрания?

— Да. Оно просто не состоялось. Доверенность, выданную Службе транспортного контроля, признали недействительной. — Не понимаю, что значит — «недействительной»? Они ее что, в израильском посольстве оформляли? В ЖЭКе? В борделе? Как можно быть таким олухом царя небесного, чтобы не правильно оформить доверенность на ключевое собрание?

— Валер, это все тебе неинтересно. Понимаешь, если ты генеральный директор и есть сторонний акционер, который хочет тебя снять, то у тебя есть тысяча и один способ не пустить акционера на предприятие. Самый простой — признать недействительной доверенность для голосования, выданную представителю акционера. Под любым предлогом. Сказать, что в доверенности не указана прописка представителя. Или количество детей. Или цвет его носок.

— Не дошло.

— Валер, это все скучно, нудно и полно дыр, как все российское законодательство. Если говорить очень грубо — то доверенности проверяет мандатная комиссия, а мандатная комиссия утверждается предыдущим собранием, а предыдущее собрание — это действующий директор.

Нестеренко замахал руками.

— Все, хватит, убедил. Вопрос простой: значит, Ивкин может оставаться генеральным директором до посинения, как бы государству не хотелось его снять?

— Примерно так.

— То есть в этих условиях самое простое для СТК — это завалить Ивкина? Или по крайней мере запугать его так, чтобы в следующий раз он не распускал хвост?

Шакуров подумал.

— В общем да, — сказал он. Помолчал и добавил:

— Только ты извини, у тебя какой-то упрощенный взгляд на вещи. Это же все-таки правительственная контора… Ну, загорелось ей снять Ивкина. Мало, допустим, взяток давал. Другой обещает больше.

Ну какие деньги с этого аэродрома? Это ж, прости меня, луг заасфальтированный. Убрать этого Ивкина больше бабок стоит, чем квартал взяток с Рыкова. Неэкономично. Если бы они из-за Шереметьева грызлись…

— А над Шереметьевым эта контора тоже командует?

— Эта? Комитет по приготовлению щей? Да Шереметьевские ребята их тут же схарчат и не заметят…

Сазан открыл было рот, но тут в кармане зачирикал мобильник.

— Да?

— Валерий Игоревич? — Сазан узнал голос Миши Ивкина, — Валерий Игоревич, вы могли бы приехать в аэропорт? Сейчас.

— А что такое?

Трубку аккуратно повесили.

— Что-то случилось? — спросил Шакуров.

— Да. Кажется, комитет по приготовлению щей пересолил свою стряпню. И зачем я ввязываюсь в это дело?

Через час Сазан миновал последний указатель с надписью: «Рыкове» и свернул с убогого двухрядного шоссе на истрепанную до полного изумления пригородную улицу.

В течение этого часа Сазан тщетно звонил и домой Ивкину, где трубку неизменно брала глухая и придурковатая старуха, видимо, бабушка Миши, и в сам аэропорт, где телефоны не отвечали на звонки или были заняты.

Дорога была действительно премерзкая. С одной стороны разбитого и пыльного шоссе тянулся бетонный белый забор, над которым чахли хвосты одиноких грузовых «АНов», с другой стороны разделенные квелой зеленью и приземистым лабиринтом гаражей к дороге сбегались белые панельные дома.

У развилки торчал указатель «Рыкове», и под указателем был нарисован маленький стилизованный самолет. Указатель показывал направо. Налево, чуть наискось от железнодорожной станции, у одного из панельных домов, стояла куча «синеглазок», пожарная машина, желто-красная «скорая помощь» и здоровенный «Икарус» с тщательно занавешенными окнами.

Цепь крепких ребят в камуфляже оттесняла от дома необъятную толпу.

Валерий запарковал машину под указателем, пересек дорогу и подошел к небольшому рынку, стихийно образовавшемуся у станции. Торговки возбужденно переговаривались и все, как одна, смотрели не на свой товар, а в сторону панельного дома. Сазан заплатил за килограмм винограда и спросил

Продавщицу:

— Что там стряслось-то? Эк сколько понаехало…

— Бандажа убили, — авторитетно сообщила бабка.

— Это кого же?

— Шило.

Сазан обернулся. За ним, блестя грустными еврейскими глазами, стоял Миша Ивкин. Рука его была аккуратно подвешена в белой люльке.

Смерть Алексея Шилова по прозвищу Шило была, как выяснилось впоследствии, результатом глупейшего и неожиданного стечения обстоятельств.

Обстоятельства эти начали сплетаться в невидимую петлю еще накануне, когда для ежегодной международной выставки вертолетной техники на соседний военный аэродром стали слетаться новейшие «Камовы» и «Мили».

В связи с этим достославным событием начальник воинской части номер сто двадцать семь, хозяин соседнего аэродрома Рыково-2, генерал-лейтенант Анастасий Павлович Сергеев отрядил наряды солдат — контролировать подступы к Рыкову и проверять приближающиеся к городу автомобили на предмет наличия в них иностранных шпионов и диверсантов.

Ход генеральской мысли проследить было довольно трудно, так как, еще раз повторим, речь шла о международной выставке. То ли генерал боялся, что иностранные шпионы увидят продукцию фирмы Камова на день раньше или, еще чего доброго, пролезут поверх бетонной ограды, сэкономив таким образом на билете, то ли, в виду ожесточенной конкуренции между отечественными и иностранными производителями вертолетов, кто-то из участников выставки учинит диверсию против конкурента.

Не исключено также, что реальной движущей силой приказа были несколько офицеров, которые надеялись пополнить скудный семейный бюджет, остановив на дороге парочку трейлеров, следующих куда не надо без особых на то сопроводительных документов.

Так или иначе, приказ был издан, и в результате его недалеко от съезда с Алтыньевского шоссе обосновался военный пост в лице двух салабонов в бронежилетах и с «Калашниковыми» и прапорщика.

Понятное дело, что из легковушек служивые останавливали в основном иномарки — не потому, впрочем, что подозревали в их водителях иностранных шпионов, а потому, что не без основания полагали, что вероятность того, что владелец иномарки обладает всеми необходимыми для вождения документами, много ниже средней, а вероятность того, что в кошельке его завалялись лишние сто баксов, — напротив, много выше средней. Было уже около полудня, когда на траверсе поста возникло дивное видение: серебристый шестисотый «мере», управляемый не кем иным, как Алексеем Шиловым по кличке Шило, — вопреки известной аксиоме о том, что если в «мерее» едет один человек, то этот человек — шофер. По каким-то своим делам Шило в полном одиночестве пылил в аэропорт. Прапорщик радостно взмахнул жезлом, и Шило остановился.

Дальнейшую картину событий восстановить было непросто. То ли прапорщик заметил под мышкой у Шила пушку, которую тот не особенно прятал в подвластном ему районе, то ли истрепанные наркотиками нервы авторитета просто не выдержали вида непонятных людей с автоматами, и он вообразил в них омоновскую засаду, а только когда солдат-первогодок подошел к водителю и вежливо попросил у него права, Шило выхватил из-под мышки «ТТ», всадил две маслины поверх броника прямо в изумленное лицо салабона и ударил по газам.

К чести солдат следует сказать, что они не растерялись. Прапорщик и первогодок попрыгали в «Жигули» и бросились в погоню. На их счастье, дорога в этом месте была настолько гнусна, что колдобины не позволяли «мерсу» с низкой посадкой показать всю свою прыть и легко оторваться от антикварной колымаги, изготовленной Волжским автозаводом аж в 1973 году. Однако та же самая причина — невероятные фигуры высшего пилотажа, отплясываемые обеими машинами посреди асфальтовых рытвин, — помешала обеим сторонам хоть сколько-нибудь существенно продырявить друг друга. Энное количество пуль, выпущенное из двух автоматов и одного «ТТ», посбивало ветки с окрестных дерев и оставило отметины на бетонной стене аэродрома, а одна, особо отличившаяся маслина разбила стекло на первом этаже и на излете угодила в кипящую кастрюлю с борщом, до смерти напугав стряпуху.

Шило бросил «мере» у одного из панельных домов, прошмыгнул дворами и затворился в квартире. Как выяснилось впоследствии, это была квартира его бывшей любовницы, и ничего удивительного в том, что ему открыли, не было.

Тем временем в квартал прибыли вызванные по рации подкрепления в лице СОБРа. Ребятки в крокодильем камуфляже оцепили квартал и вычислили укрывщегося Шила в два счета — слишком много старушек на лавочках видели, куда он побежал.

Старушек с территории боевых действий убрали, а Шилу закричали, чтобы он сдавался. В ответ Шило потребовал вертолет, два грамма героина и все причитающиеся по случаю аксессуары, угрожая в противном случае убить двух бывших при нем заложниц. Заложницы (любовница и ее мать) громким плачем подтвердили серьезность его намерений.

Собровцы намылились уже было ломать дверь в квартиру, уповая на то, что Шило расстрелял по крайней мере две обоймы во время автомобильного кросса и вряд ли имеет при себе еще, когда Шило, высунувшись из окна, обдал дворик автоматной очередью. Впоследствии выяснилось, что Шило держал в квартире любовницы небольшую партию оружия, видимо, предназначенную для перепродажи.

После этого Шило препирался с переговорщиками под дверью часа полтора, время от времени постреливая для острастки в потолок. Судя по текстам, которые он выдавал, «крыша» у бандита поехала окончательно — то ли от дури, то ли от нервного срыва.

Штурм начался в 3.15 и продолжался ровно три минуты. В Шило попало не меньше десятка пуль. Обе заложницы также погибли — говорили, что Шило застрелил их еще до начала штурма.

Сазан, вызвоненный директорским сыном в самом начале заварушки, поспел к шапочному разбору. Протолкавшись вместе с Мишкой сквозь толпу потрясенных соседок, он еще успел увидеть носилки, покрытые белой простыней, и свесившуюся с них кисть руки с толстым золотым кольцом на среднем пальце. Потом кто-то из собровцев в маске стянул с пальца гайку, носилки затолкнули в «скорую», и она медленно тронулась, оглашая окрестности душераздирающим воем сирены.

Аэродром Рыково остался без «крыши».

В половине пятого вечера Сазан с Мишей Ивкиным подъехали к зданию аэровокзала и поднялись на второй этаж, туда, где за матовой дверью, перегороженной железной решеточкой, изнывали по летней жаре работники предприятия «Рыково-АВИА».