– Ты чего кричишь? – спросил Руслан.

– Товар! Товар у меня пропал!

– Как – пропал?

– Они ее в ментовку забрали, – отозвался водитель Руслана, – пока товар разбирали, она в ментовке была. Приходит, а товара нет.

Руслан представил себе, что здесь творилось два часа назад, когда осатаневшие челноки разбирали вещи. Менты ли приватизировали тюк, что всего верней, или товарищи по несчастью, или его собственный персонал свистнул, как разберешь?

– На сколько товару было?

– Я заплатила две тысячи, – сказала девчушка, – рассчитывала здесь три с половиной выручить. Меня… тетя Рая взяла с собой, нам… все равно на операцию не хватало…

– Операция сколько стоит?

– Семь.

– Где делаете? Здесь или в Москве?

– Здесь. У профессора Ратковского.

Руслан знал Ратковского. Кардиолог по основной специализации, он спас жизнь немалому числу бандитов. Но легендой он стал тогда, когда к нему на консультацию пришел Тема Воробышек. От частых жизненных передряг и засевших в организме посторонних предметов сердце Темы почувствовало тоску и беспокойство, а когда напротив его припаркованного «Ниссана» взорвалась начиненная тротилом «шестерка», покрошив на месте двоих охранников и серьезно задев третьего, Тема и вовсе сдал.

Профессор Ратковский осмотрел Тему и сказал, что единственным для него выходом является пересадка сердца, но ждать подходящего донора придется долго. После этого Тема заверил профессора, что подходящий донор – не проблема, что хоть завтра Тема приведет профессору хоть трех доноров, только выбирай. После этого профессор предложил Теме покинуть порог клиники и больше никогда в нее не возвращаться. После этого Тема уехал на три месяца в Южную Корею, и, когда он вернулся оттуда, в его груди билось сердце прекрасной молодой кореянки.

Но профессор Ратковский стал легендой.

– Садись, – сказал Руслан.

Девушка в зеленом плаще попятилась назад, с ужасом оглядываясь на смуглых и черноволосых людей в камуфляже.

– Садись, кому говорят!

Охранники втолкнули девушку на сиденье, и Руслан тут же пожалел о своем решении: от русской пахло потом, как от полевого командира после двух месяцев боев в горах. «Почему они не могут защитить себя? – подумал Руслан. – Почему они не могут защитить себя от собственных прокуроров, а потом они приходят в наши горы и пытаются навязать свои законы нам?»

– Это точно деньги для твоей бабушки? – спросил Руслан.

Девушка испуганно кивнула.

– Я тебе помогу, если это деньги для старшей в роду, – сказал Руслан. – Но если ты меня обманываешь, ты пожалеешь.

Девушка, казалось, стала в два раза меньше. Телефон Ратковского Руслан помнил наизусть. У бывшего физика была фотографическая память на цифры.

– Салам, Сергеич. Это Руслан. У меня такой вопрос, у тебя в очереди на операцию есть женщина… как фамилия?

– Голикова, – сказала быстро девчушка. – Наталья Михайловна Голикова.

– Голикова, – повторил Руслан, – что с ней?

Трубка долго крякала в ответ.

– Ясно, – сказал Руслан, – мои пацаны завтра деньги привезут. Отнесись к ней, как к моей матери, Сергеич.

Из-под зеленого капюшона на него смотрели затравленные глаза русской. За тонированным окном тихо вспыхивали и гасли фонари – машины, обогнув город по кольцевой, уже выскочили к Ленинскому проспекту. Девчушка была одета до того плохо, что Руслан даже не мог разобрать, красива она или нет.

– Вот мой телефон, – сказал Руслан, – если что не так, звони. Арзо, останови машину. Пусть ее охрана отвезет, куда скажет…

В центре города дождь давно прошел, и Руслан с неудовольствием заметил грязную лужу, оставленную русской девушкой на чисто вымытом коврике «Крузера». Она забилась в вязкую глину на обочине и так и стояла там, пока охранники менялись местами, освобождая для нее место во втором джипе.

Руслан хотел было открыть стекло, чтобы спросить у русской замарашки, как ее зовут, но вместо этого откинулся на теплую спинку сиденья и закрыл глаза. Усталость накрыла его внезапно, как ватной шубой. В ноге дернуло резкой болью, напоминая, что вчера его собственный брат поставил его на то же самое место, на которое Руслан спустя сутки поставил русского прокурора.

Небо над особняком было усеяно звездами, словно кто-то швырнул пригоршню мелочи по черному бархату ночи. Пахло близким морем и недавним ливнем, и совсем рядом волны разбивались о берег.

Но Суриков и его директор сидели на берегу искусственного пруда: от моря их отделяли сто метров пляжа и бетонный забор с колючей проволокой.

Артем Иванович был пьян, и давно: оскорбленная Лена заперлась в спальне. Суриков вертел в руках черную бархатную коробочку. Внутри были сережки – витое золото ракушки вокруг бриллиантов.

– Для Лены, – сказал Суриков. Карневич промолчал.

– Осуждаешь меня? – спросил Суриков.

Директор отвел глаза. Артем Иванович нащупал нетвердой рукой бутылку. Водка с тихим бульканьем полилась в стакан.

– Как твоя-то? – спросил он.

Сергей был женат уже три года; Мэри работала юристом, и за четыре месяца, которые Сергей провел в России, он два раза ездил в Лос-Анджелес на выходные, а Мэри один раз прилетала в Кесарев.

Тогда они провели вместе целых шесть часов. Еще бы, ведь Мэри приехала вместе с делегацией «Эксимбанка», изучавшей завод на предмет возможного кредитования.

– Отлично, – сказал Сергей.

Как и всякий американец, он был приучен отвечать «отлично» на любой вопрос.

– А что не отлично? – спросил Суриков.

– Завод, Артем Иванович. Вы прочитали мой меморандум?

Суриков махнул рукой:

– Я и без тебя знаю, что там написано.

– Вряд ли, Артем Иванович. Я должен быть откровенным: я никогда не предполагал, что заводом можно управлять так, как управляют Кесаревским НПЗ. Ко мне в среднем раз в четыре дня приходит человек, который либо просит у меня горючее за полцены, либо предлагает мне купить оборудование за две цены. Барышом он обещает поделиться со мной. К тому же, как правило, этот человек даже не является предпринимателем. Это либо бандит, либо полицейский. Бандит, когда я не соглашаюсь, обещает засунуть мне в задницу черенок от лопаты, а полицейский, когда я не соглашаюсь, обещает найти в моем кармане наркотики.

– Это блеф.

– Это блеф, но в Америке так не блефуют.

– Но ты же не соглашаешься.

– Я не соглашаюсь. Но я постоянно натыкаюсь на документы, из которых следует, что либо мой заместитель, либо начальник цеха сделал что-нибудь подобное.

– Я дал тебе право разбираться с этими людьми, – сказал Суриков, – и это уже не блеф. Тебе достаточно сказать. И черенок от лопаты будет торчать в чужой заднице.

Американец помолчал несколько секунд, видимо, оценивая перспективы улучшения экономических показателей завода с помощью такого неизвестного в Америке финансового инструмента, как черенок от лопаты.

– Я могу разобраться с теми, кто ворует на заводе, Артем Иванович, но я не могу разобраться с теми, кто заводом владеет. Завод не получает ни копейки прибыли, потому что завод не покупает нефть и не продает горючее. Завод всего лишь перерабатывает чужую нефть в чужое горючее, и по странному совпадению денег, которые он получает за это, едва хватает на покрытие производственных расходов. Реальным хозяином и нефти, и горючего является компания «Росско». Вы объяснили мне, что это связано с удобствами российского налогообложения, и я не могу с вами не согласиться. Но вы не объяснили мне, почему подставная компания «Росско» должна покупать нефть у таких же подставных компаний.

Суриков молчал.

– Я заинтересовался нашими поставщиками. На долю одного из них, компании «Аахалго», приходится до пятой части поставляемой на завод нефти. Нефть привозят танкеры. По документам эта нефть идет с Сахалина, с месторождений, принадлежащих Сахалинской государственной нефтяной компании. Мы получаем около двух миллионов тонн нефти в год.

– И что тебя не устраивает?

– То, что, согласно официальным данным, сахалинские месторождения находятся на стадии освоения, там есть только разведочные скважины, и количество добываемой нефти не превышает двадцати тысяч тонн нефти в год. Это ровно в сто раз меньше того, что получаем мы. Вот у меня и вопрос: откуда «Аахалго» берет нефть?

– А ты как думаешь?

– У меня не хватает воображения.

Суриков невесело усмехнулся:

– Да все оттуда же. С Сахалина.

– Но…

– А что ты думаешь? Что там седьмой год бурят разведскважины?

Американец открыл рот и закрыл его.

– Это государственная компания, – сказал Суриков, – и вышки стоят в море. И никакая инспекция без ведома главы компании не доплывет до этих вышек, чтобы проверить, сколько там добывают нефти. А та, что доплывет, обязательно останется довольна, потому что это очень опасно – быть недовольной человеком, которым доволен Кремль.

– Кремль будет доволен этим человеком ровно до тех пор, пока не узнает, что разведскважины на самом деле добывают нефть в промышленных масштабах.

– Неужели ты думаешь, Кремль этого не знает и с этого не имеет?

– Наверное, нет. Это государственная компания. Зачем Кремлю воровать нефть самому у себя?

– Затем, что у Кремля есть потребность в неучтенных доходах. Ты можешь не волноваться, Сержик. Откуда мы берем свою нефть, мы можем объяснить Кремлю.

– А как мы это объясним иностранным банкам?

Суриков молчал. Долго-долго. Потом, тяжело махнув рукой, опрокинул в себя полстакана.

– Надоело все, – сказал Суриков, – надоело. Лгать, изворачиваться. Как в грязи плаваешь. Грязь тут, грязь в Москве. Ты думаешь, я не понимаю, в каком состоянии завод? Не понимаю, что с этим надо кончать? А я не могу. Я им должен.

С моря, огороженного бетонной стеной, донесся утробный гудок: один пароход приветствовал другой.

– Должны – кому, Артем Иванович? Как может хозяин завода быть кому-то должен свои активы?

– Выпей.

Американец отрицательно покачал головой, и Суриков, вздохнув, допил свой стакан.

– Это очень старая история, – сказал Артем. – Нас вначале было двое партнеров. Я и Данила Милетич. Я поставлял на завод нефть, а Данила… знаешь, он был больше по части как кинуть и не заплатить. Завод был в ужасном состоянии. Если тебе кажется, что завод сейчас плох, видел бы ты его тогда. Я поставлял нефть, а директор отдавал ее чеченским бандитам. Был тут один такой. Халид. Погоняло Пегий. Он потом стал полевым командиром. Убили его год назад. Никогда не связывайся с чеченами, Сережа. Это… это волки. Ты им слово сказал, ты уже попал. Этот Халид однажды на моих глазах взял автомат и расстрелял резервуар с готовым топливом.

– Что?!

Суриков невесело рассмеялся:

– Гоблин четыре года отучился в нефтехимическом институте, и все, что он оттуда усвоил, это что если стрелять ниже уровня жидкости, ничего не взорвется. Своеобразное применение образования, не находишь?

– Но зачем он стрелял?

– Чтобы забрать бензин. Его люди потом воткнули в дырки шланги и наполнили два бензовоза. С завода несли все и всё. Директор впал в полный маразм. К нему приходили чехи, тыкали автоматом в висок и говорили: подпиши нам две тысячи тонн отгрузки. И он подписывал. Потом приходили другие бандиты, тыкали автоматом в рот и говорили: подпиши нам три тысячи тонн отгрузки. И он подписывал. Потом оказывалось, что свободных только тысяча тонн, и начиналась стрельба. По людям и резервуарам. Рабочие воровали банками, Халид – бензовозами, директор – составами. Потом он перестал воровать составами, потому что воровать было больше нечего.

– Ну и что?

– Мы собрали контрольный пакет. Стали менять директора. Директор побежал к ментам. Послушать его, так именно мы были виноваты в том, что на завод не поставляется нефть… конечно, мы были виноваты! Завод нам задолжал четыреста тысяч тонн топлива! Ни один коммерсант не хотел поставлять нефть на завод, если получившийся бензин выкачивают через дырки от автоматных очередей!

Молодой американец молчал, ожидая продолжения. Суриков нетвердой рукой влил в себя еще водки.

– И вот тут Милетич сделал то, что он никогда не должен был делать. Он обратился за помощью к чеченам.

– Они помогли?

– Они-то помогли. А потом с нас и спросили. За помощь. Вот тогда и появились… Рыдник с губернатором.

– А Милетич?

– У Милетича украли дочку.

– Кто?

– Чехи. Халид. Они считали, что он их кинул.

– А он?

– Он жадный был. Сказал: «У меня денег нет за дочку платить».

Суриков помолчал.

– Я ему собрал деньги. Пять миллионов долларов. Он их взял и не вернулся.

– И куда он делся?

– Не знаю. Он совсем запутался. Он всем был должен, он просто взял деньги и сбежал.

– Деньги на выкуп дочери?!

– Ага.

– А дочка?

– Дочке было восемь лет, – сказал Суриков, – вот такие вещи люди делают из-за денег.

Суриков снова запрокинул в рот водку. Сопки на берегу уходили к небу, и звезды были, как осколки разобранной на запчасти луны. Карневич сидел совершенно потрясенный.

– Рыдник и губернатор спасли меня от чеченов, – сказал Суриков. – Иначе зверьки спросили бы с меня то, что не отдал им Данила. Я им должен, понимаешь, я им должен все. Завод. Жизнь. Собственность. Никогда не связывайся с чеченами, Сережа…

Когда началась перестройка, Даниле Милетичу было двадцать четыре года. Данила работал в Научно-исследовательском институте прикладной химии и занимался объемными взрывами. Несмотря на молодой возраст, он считался одним из лучших специалистов в этой области. Он бы давно защитил докторскую, но Данила не был членом партии, а начальник его лаборатории был членом парткома. Поэтому докторскую диссертацию по материалам исследований Милетича защитил начальник лаборатории. Он привнес туда несколько цитат из классиков марксизма-ленинизма, бывших, само собой, главными авторитетами в том, что касается объемных взрывов.

И все работы, выполненные Данилой, выходили за двумя фамилиями, первой из которых стояла фамилия начальника лаборатории Аксютина. Ведь она начиналась с буквы А. К началу перестройки кандидат химических наук Данила Милетич имел красавицу-жену, трехлетнюю дочку и однокомнатную квартиру в новостройке в Бирюлеве. От квартиры до работы было полтора часа пути на автобусах и метро. Поэтому Данила не всегда ездил домой. Он засиживался на работе до пяти утра.

Одним зимним вечером 1991 года Данила и его жена ужинали с человеком по имени Миша Айзерман. Они все трое учились вместе в университете, а после пятого курса Айзерман подал документы и уехал в Израиль.

Сейчас он приехал в Москву на две недели и поселился в гостинице «Пекин». Ресторан в гостинице был темный и величественный, и на ужин всем троим подали жареных трепангов. Миша рассказывал, как он в этом году отдыхал на Мальдивах.

– А ты, Данила, как живешь?

– Неплохо, – сказал Данила. – Вон, дочь растим.

– Работаешь у Лобарева?

Лобаревым звали директора института.

– Какая разница? – спросил Данила.

– Ты мог бы уехать и работать по тому же профилю в Израиле, – сказал Миша.

– Я вообще-то не еврей, – сказал Данила.

Его дед, известный сербский коммунист, бежал в СССР и был расстрелян Сталиным по просьбе Иосифа Броз Тито еще до того, как отношения между Тито и Сталиным испортились.

– У твоей жены бабушка еврейка, – ответил Айзерман, – в твоем случае этого вполне достаточно.

– Я не уеду, – ответил Данила.

На следующий день Данилу позвали к Лобареву.

Знаменитый ученый, отец российского бинарного химического оружия, сидел в своем кабинете похудевший и сдавший. Перед ним лежала заявка Данилы – заявка, работе над которой он отдал последние полтора года. Сердце Данилы неприятно екнуло. Это было бы страшно, если бы вся его работа пошла коту под хвост из-за вчерашней встречи. Но когда Лобарев наконец заговорил, в его речи не было ни слова о МОССАДе.

– Это хорошая работа, – сказал Лобарев, – но денег на исследования нет. Вообще нет.

Милетич помолчал. Он вспоминал разговор, который состоялся между ним и Викой после ужина в «Пекине». Деньги в разговоре занимали немалое место.

– Вообще-то нам должен деньги по договору АвтоВАЗ, – сказал Лобарев. – Лети туда. Если выбьешь деньги, сможешь продолжать работу.

Данила удивился. Он никогда не занимался коммерцией и вообще смутно представлял, откуда институт берет деньги и зачем они нужны. Кроме того, в институте был человек, который последние годы занимался такими делами. Этим человеком как раз был доктор химических наук Федор Аксютин, начальник их лаборатории. Аксютин привозил откуда-то компьютеры, учреждал хозрасчетные объединения, бегал, ловчил и однажды даже умудрился сдать часть помещений секретного объекта шайке воров, перебивавших номера на ворованных машинах.

– А Аксютин? – спросил Данила. Лобарев помолчал.

– Аксютина вчера застрелили.

Когда вечером Данила открыл дверь, его дочка, Даша, плакала на ковре в комнате. На обеденном столе белела записка от Вики.

Буквы с трудом складывались в слова, словно обозначали какую-то реакцию, противную законам химии и непонятную Милетичу. Когда буквы сложились, Данила подошел к телефону и набрал номер гостиницы «Пекин». Ему сообщили, что да, гражданин Израиля Михаил Айзерман днем покинул отель. Портье, видимо служивший в КГБ, был достаточно наблюдателен, чтобы подтвердить: вместе с Айзерманом была молодая дама в синей юбке и бежевом плаще.

Сварить кашу на ужин Даше оказалось значительно трудней, чем изготовить из подсолнечного масла взрывчатку.

Вечерам следующего дня самолет с Данилой Милетичем приземлился в Тольятти. Милетич вышел из него, неся на руках спящую Дашу. Таксиста он попросил отвезти его в гостиницу. Тот удивленно поглядел на ребенка, но ничего не сказал.

Директор принял его на следующее утро. Выяснилось, что он действительно не может заплатить институту деньгами, но мог бы заплатить машинами. Милетичу предложили две тысячи «Жигулей» на заводской стоянке.

– Но почему вы не можете сами продать машины и заплатить нам? – спросил Милетич.

– Или ты берешь машины, или ждешь сколько получится.

– Я беру машины, – сказал Данила Милетич.

Ему слишком хотелось приступить к опытам.

Маленькие ножки Даши оставляли отпечатки в белом снегу, покрывающем автостоянку и крыши «Жигулей». Машины стояли, покрытые брезентом и снегом, и были как брошенная армия, отступающая через Березину.

Их было сотни и сотни.

Все они были без шин.

Милетич кормил Дашу в заводской гостинице гороховым супом, когда к нему подсел другой командировочный. Ему было сильно за тридцать, он слегка расплылся и уже начал лысеть, и круглые глаза по обе стороны румяного лица глядели на мир весело и добро, душно. Он был в черном костюме и ослепительно белых кроссовках. У правой кроссовки уже отвалилась подметка.

– Слышь, парень, – сказал командированный, – у тебя случайно машин на продажу нет?

– А ты откуда?

– С Кесарева.

Милетич задумался.

– А ты знаешь Кесаревский шинный?

– У меня там дядя – начальник цеха.

– Может быть, и есть, – сказал Милетич.

Командированный засмеялся и хлопнул его по плечу.

– Ты посмотри, – сказал он, указывая на свою кроссовку, – сегодня утром на рынке купил. А уже оторвалась. Она для покойника. Представляешь, подошва из картона. Для покойника.

Веселого командированного звали Артем Суриков.

На следующее утро Данила с дочкой и с Артемом Суриковым приземлились в Кесареве. Прямо с самолета они отправились на Кесаревский шинный.

Кабинет директора Кесаревского шинного был украшен портретом Ленина и попугаем в клетке. Было девять часов утра, и директор был безнадежно пьян.

– Шины, – сказал директор, – в обмен на автомобили?

– Р-разумно, – заорал попугай в клетке.

– Разумно, – сказал директор. – Если достанете заводу сырье для шин, будут вам шины.

Когда Данила вышел из заводоуправления, было три часа дня. Пространство до первых цехов было завалено полутораметровыми сугробами, и в этих сугробах были протоптаны маленькие тропинки, Данила сначала решил, что по тропинкам ходят на смену, но потом он заметил двоих рабочих. Они деловито, как муравьи, тащили из цеха здоровенный моток медной проволоки. Больше всего Данилу поразил цвет снега: он был белый. Снег на химзаводе не должен быть белый.

Январское солнце разбивалось о покрывавшую завод целину на тысячу искр, и Данила очень хорошо понял, что на нефтеперерабатывающем заводе его пошлют за нефтью; на нефтяном месторождении – за обсадными трубами. На трубопрокатном заводе его пошлют за сталью, а на металлургическом комбинате…. что ж, может быть, кто-нибудь из металлургов согласится взять в оплату часть «Жигулей». Данила Милетич всегда хорошо умел экстраполировать события.

Но все же в тот момент он и не подозревал, сколько денег он заработает через год. И не знал, что больше никогда не вернется в свою лабораторию.

Впоследствии он спрашивал себя, отчего все так получилось. Да просто оттого, что ему, как химику, не понравился цвет снега на заводе.

На следующее утро, придя на работу, Артем Суриков долго рассматривал в «Кесаревском вестнике» фотографию своего директора: в белой рубашке и шелковом галстуке, со счастливой американской улыбкой на фоне никелированного кружева нефтеперегонных установок. Потом вызвал к себе пресс-секретаря.

– Зачем тут столько Карневича? – спросил Суриков. – Зачем вы его пиарите? Этот американец, кто он был четыре месяца назад? Никто. Я его на помойке нашел. Вы его так пиарите, что через год он попросит вдвое больше. Чтобы этого больше не было.