— Или ты отдашь мне этот пакет, — сказал императорский наставник Андарз, — или я насажу тебя на эту штуку.

Тут судья вспомнил, как господин Андарз, взяв речной город Одду, развесил триста варваров на одном берегу, а триста — на другом, и от этого воспоминания о национальном триумфе ему почему-то стало нехорошо. Он взвизгнул и отпрыгнул от пакета подальше. К несчастью, рукавом он задел рогатый светильник, и светильник опрокинулся на пакет. Судья, спасая пакет, схватил его за один угол. Андарз в это время схватил пакет за другой угол, послышался треск, и пакет разодрался пополам.

— Ах, — сказал судья.

Из пакета выпала белая дощечка, положенная туда Шавашем.

Императорский наставник спокойно поплевал на лезвие меча, да и сунул оный в ножны. А судья, чтобы скрыть смущение, всплеснул руками и заорал на Лоню:

— Все ясно, — вскричал он, — этот негодяй нашел тайник в сапоге еще раньше! Признавайся, куда ты дел письмо!

— Не брал я никакого письма, — заявил Лоня.

— Что ты врешь, — изумился судья, — палок ему!

Лоня стал бить так, что у него с бедер поползло мясо, но на этот раз Лоня твердо стоял на своем. И то: и так с него спросят за письмо, и так спросят. А господин Андарз стоял у стены, сложив на груди красивые руки.

Тут вмешался молодой помощник судьи:

— Видимо, преступник говорит правду. Вину свою он признал, схвачен с поличным, деньги и ценности все нашли при нем, и всю ночь он был на виду. Куда б он успел что-то спрятать?

— Похоже, что так, — согласился судья.

Лоню попрыскали водичкой и унесли. Господин Андарз, распрощавшись, направился к своему паланкину. Распорядился: «Доставьте тело в мой дом. Погребальные расходы беру на себя».

Судья завершил судебные церемонии, налил в жертвенник Бужвы молока и вина, и отправился в ближние покои. Зала опустела. Шаваш вылез на крышу, спрыгнул в казенный двор и схоронился там в пустой бочке, а когда во двор опять пустили народ, смешался с толпой просителей, выскользнул за ворота, и был таков.

Через час Шаваш вошел в кабачок «Шадакун». Стены кабачка были покрашены синей краской, и на синем фоне был нарисован рыбий бог Шадакун. Перед богом, в память о его варварском происхождении, дымился фитиль, вставленный в козий помет, смешанный с травой и нефтью. В руке бог держал корзинку с рыбой, и вместо лица у бога было большое медное зеркало. Под богом, на циновке, сидел Иман Глупые Глаза. Иман пил рисовую водку и глядел на свое отражение в боге.

Иман Глупые Глаза был когда-то писцом в министерстве, но его начальник был к нему недоброжелателен. Как-то Иман сделал описку в подорожной. «Глупые твои глаза», — сказал начальник, и Имана уволили. Он стал давать всякие полузаконные советы делателям денег и прочим разбойникам, а в последние месяцы, когда господин Нарай стал этих разбойников изживать, совсем опустился и не просыхал.

Иман допил бутылочку и попросил еще.

— А кто платить будет?

— Слушай, — сказал Иман, — я тебе заплачу в следующем рождении, а?

— Пошел вон, — сказал хозяин харчевни. Иман обиделся:

— Слушай, — сказал он, — или ты не веришь в следующее рождение? Думаешь, господину Нараю такое понравится? Только бунтовщики и еретики не верят в следующее рождение!

— Пошел вон, — повторил трактирщик.

Тут Иман стал ругаться, но трактирщик не обращал на него внимания, зная, что Иман его не убьет. Шаваш вытащил розовую и отдал ее трактирщику. Потом подумал и вытащил вторую.

— Ого, — сказал трактирщик, — ты сегодня с добычей.

Шаваш подошел и сел на циновку рядом с Иманом. Трактирщик принес им чашки и плетеный кувшинчик с вином. Иман вставил соломинку в чашку и стал сосать вино. Шаваш тоже вставил соломинку в чашку, но вина сосать не стал.

Шаваш вытянул из рукава третью розовую и стал на нее смотреть.

— Слушай, Иман, — вдруг спросил Шаваш бывшего чиновника, — а правда, что государь однажды подарил господину Андарзу бумагу в десять тысяч розовых, и просил употребить ее наилучшим способом, — а Андарз вынул перо и написал на этих деньгах свои стихи?

— Правда, — сказал чиновник, — только он написал не свои стихи, а стихи Адинны.

— А чем стихи Адинны лучше стихов Андарза? — полюбопытствовал Шаваш, который разбирался в стихах гораздо хуже, чем в чужих кошельках.

— По-моему, стихи Адинны хуже стихов Андарза, — сказал Иман. — По-моему, Андарз лучший поэт, чем кто бы то ни было после трех поэтов пятой династии.

— Не скажи, — вмешался хозяин, — пока человек не умер, нельзя сказать, хороший он поэт или плохой. Потому что еще не было случая, чтобы хороший поэт не умер плохой смертью.

— Вряд ли господин Андарз умрет плохой смертью, — возразил бывший чиновник, — государь его нежно любит, и если бы не он, ты бы сейчас не угощал меня вином из Аракки, потому что ее бы захватили варвары.

— Ну, — покачал головой хозяин, — если господин Андарз умрет спокойной смертью, то после смерти окажется, что он был плохой поэт.

Трактирщик высказался и ушел протирать чашки, а Иман остался нюхать лепешку и смотреть на свое отражение в боге.

— Слушай, Иман, — сказал Шаваш, — а откуда взялись деньги?

— Деньги, — сказал Иман, — ввел государь Иршахчан, чтобы учесть все, что производит страна, и чтобы выдавать чиновникам жалование не натурой, а кожаными листами, которые можно обменять на продукты в казенных лавках.

— Это ты имеешь в виду настоящие деньги, — сказал Шаваш, — а откуда взялись золотые деньги?

— После государя Иршахчана, — промолвил бывший чиновник, — империя распалась на части, и настали такие времена, что по одну сторону реки было одно государство, а по другую — другое, а на острове между ними было третье. Так получилось, что на кожаную монету, на которую по одну сторону реки обязаны были менять на овцу, по другую сторону реки нельзя было обменять даже на клок овечьей шерсти, и бумага, которая вечером, при одной династии, означала фруктовое дерево, утром, при другой династии, означала разорение владельца. И вообще каждая новая власть не заботилась ни о ремесленниках, ни о земледельцах, а заботилась только о том, чтобы нарисовать побольше кожаных и бумажных денег. Тогда между люди стали менять между собой товары на золото и шкурки, а на бумагу меняли только тогда, когда к ним в дом приходили люди с оружием. И с тех пор повелось, что в те времена, когда товар пересекает несколько границ, расчеты ведутся в золоте, а когда он не пересекает границ, расчеты ведутся в бумаге. Государь Иршахчан сказал: «Бумажные деньги означают, что городом правит государь, золотые деньги означают что городом правят деньги».

— Гм, — сказал Шаваш, — значит, бумажные деньги, — это как долговая расписка? Государь выдает мне розовую, а я могу прийти в казну и попросить ее поменять на рис и на золото?

— Можно сказать и так, — согласился бывший писец.

— А если я приду в казну, а там нет ни золота, ни риса?

— Тогда, — сказал писец, деньги начинают дешеветь, а вслед за этим дешевеет человеческая жизнь, и наступают такие времена, что человек ложится спать при одном государе, а просыпается при другом.

— А ведь деньги дешевеют, — сказал Шаваш.

Писец вздохнул и стал сосать через соломинку вино. Шаваш попросил принести новый кувшинчик и сказал:

— А почему тогда не бывает частных денег?

— Чего? — удивился писец.

— Частных денег, — повторил Шаваш. — Предположим, частный человек соберет у себя зерно или золото и станет выдавать обязательства: данная бумага стоит столько-то в золоте, обещаю обменять на золото, буде потребуется. Это ведь тоже будут деньги.

— А откуда я знаю, — сказал писец, — что он меня не обманет?

— А откуда ты знаешь, что государь тебя не обманет, — возразил Шаваш.

— Ничего из частных денег хорошего не бывает, — сказал писец. — Знаешь дело о подмененном государе?

— Знаю, — сказал Шаваш.

Дело о подмененном государе было нехорошее дело: десять лет назад государю Инану, старшему брату ныне царствующего Варназда, исполнилось шестнадцать лет, и он потребовал, чтобы мать-регентша передала ему венец и печать.

Государыня была опечалена сыновней непочтительностью, начали расследование, и что же! Оказалось, что настоящий государь Инан давно мертв, а вместе него на троне сидит оборотень-барсук, и все это произошло через колдовство наставника государя, колдуна Даттама, настоятеля храма Шакуника. Подлые монахи, желая извести государыню, учинили следующее: Зашили за ворот платья государыни лягушачью косточку, колдовали над восковой фигурой, — фу, какая мерзость! Пойманные же, отпирались: «Колдовства-де не бывает!» Это были страшные люди: из железа варили золото, из хлопка — шелк, покупали дешево, продавали дорого, стали в ойкумене крупнейшим банком, предвидели будущее, — а вот той простой истины, что накопленное добро, если не подарить его государю и бедным, ведет прямо к гибели, — не знали.

— Так что, — сказал Шаваш, — храм выпускал частные деньги?

— И какие деньги, — вздохнул ярыжка. В иных провинциях, кроме их денег, никаких других не хотели брать! А потом вот — покусились на такое! Разорили людей!

— Значит, — сказал Шаваш, — теперь частных денег нет?

— Разве что в Осуе.

— А откуда взялась Осуя?

Бывший писец высосал первый кувшинчик и пододвинул к себе второй. Ему нравилось учить мальчика. Хотя, — разве это мальчик? И двенадцати нет, а уже — пущен в отход мироздания. О, времена!

И писец начал рассказывать историю города Осуи: расскажем ее и мы.

— Осуя — это был город в провинции Истарна, на самом берегу моря. Лет семьдесят лет назад на провинцию напали варвары. Варвары не умели считать до ста и брать городских стен, и Осуи не взяли, тем более что у них не было кораблей, а Осую снабжали с моря. Осуя вообще расположена очень неудобно, — с одного конца море, а с другого — горы, оберегающие жителей, но препятствующие земледелию. Поэтому город издавна занимался торговлей и другими вредными занятиям, скоро стал служить посредником между империей и варварами, покупал по низкой цене, продавал по высокой.

Через десять лет наместник Осуи, проворовавшись, задумал передать город варварам. Варварский король пришел к Осуе и стал в горах лагерем. Горожане узнали про измену и повесили наместника на городской стене, а заодно и взбунтовались против империи. После этого они послали к королю депутацию с хартией в семьдесят статей. Город обещал платить королю те же налоги, что раньше платил в империи, а взамен требовал самоуправления и права свободной торговли по всему королевству, и чтобы провинившихся горожан судил не король, а городские присяжные. Король согласился.

Через десять лет его преемник пошел на Осую войной, чтобы отобрать все эти права. Горожане решили защищаться, но в городской казне не было ни гроша, потому что налогов у них почти не было. Такова уж была их политика, что казна была пуста, а горожане — богаты. Тогда они решили сделать заем: самые богатые граждане ссудили государству семьдесят тысяч ишевиков. Город выиграл войну. Через два года на город напала империя: и опять пришлось брать у богатых людей в долг. Когда война кончилась, стали думать: как отдать долг? Ведь в казне ни гроша. Тогда кредиторы города соединились в банк, «Истинный банк Осуи», и этот банк получил на откуп пошлины, и серебряные общественные рудники, и все, из чего можно извлечь доход. И с этого времени, сколько был ни происходило в городе переворотов и столько бы раз партия Империи не изгоняла партию Варваров, Истинного Банка никто не трогал, потому что тот обеспечил городу невиданное процветание. Истинный банк бьет очень хорошую монету, и если говорить как есть, то в наше время это единственная полновесная монета, но чаще всего рассчитывается частными деньгами: именными векселями и кредитными билетами.

— А чем же они торгуют, — спросил Шаваш, — откуда такое богатство?

— Ну, во-первых, — сказал писец, у них есть серебряные копи, и еще они ловят на севере рыбу кита, и продают его жир. Во-вторых, лет тридцать они заключили договор с варварским королем, чтобы тот напал на империю. Когда он, с помощью Осуи, взял город Шадду, издавна славившийся своими коврами, то варвары не убили всех, как обычно, а вывели людей за стены, отделили десять тысяч искусных ткачей и перевезли их в Осую: правда, половина перемерла по дороге. А через пять лет они таким же способом добыли для себя секрет Найских гобеленов. Еще у богатых семей есть острова на юге, где рабы выращивают сахарный тростник. Но на самом деле богатство Осуи не от производства, а от торговли и как раз от этих частных денег.

— Да вот смотри, — сообразил вдруг писец, — ведь куртка твоя — это варварская шерсть! Гуляла эта овца за Голубыми горами, а красили ее в Осуе. Где ты ее взял?

— Нехорошо лежала, — сказал Шаваш.

— Словом, — возвратился писец к рассказу, — хотя у них и очень хорошая монета, кредитных билетов и векселей у них в двадцать раз больше, чем монеты. Так что главное их имущество — это доверие к банку, потому что стоит только предъявить все эти билеты к оплате, и банк лопнет.

— Гм, — сказал Шаваш, — а что же, там не бывает переворотов и реформ? Вдруг кто-то отменит их билеты?

— Наоборот, — сказал писец, — перевороты там бывают довольно часто, как во всех странах с народным правлением. Ведь там есть и чернь, и банкиры, и знатные дома, происходящие от чиновников империи, и знатные дома, происходящие от варваров, каждый год партия империи изгоняет партию варваров, и наоборот. А то чернь кого-нибудь повесит, или два знатных дома не поделят невесту. И даже когда ничего этого не происходит, все равно каждый год они избирают нового городского главу: а тот, вне зависимости от того, чьей он принадлежит партии, начинает изгонять своих противников. Но на Истинном Банке это никак не сказывается. Во-первых, его никто не трогает. Во-вторых, Банк принял закон, что векселя изгнанников и повешенных все равно принимаются к оплате. А в-третьих, сила торговых людей — давно ушла за пределы города. Ну и что, что кого-то там изгнали? У него конторы при всех варварских дворах. Он едет в одну из контор и ведет оттуда дела через своих представителей, или плюнет на Осую, заберет у короля какой-нибудь город в уплату долга, и начнет там княжить.

— Странно устроен мир, — сказал Шаваш, — когда в империи появляется бумага вместо денег, все тоскуют, а Осуя из-за этого богатеет.

— У них за векселями стоит товар, — сказал писец, а у нас что? Съедят они нас, как вошь человека.

— Почему съедят? — встревожился Шаваш.

— Кровопийцы — вот и съедят. Ты подумай: мы производим, а они сбывают! Продают дорого, покупают дешево. Нашей же кровью платят за наш шелк! А поедет чиновник продавать сам, — так князья его по дороге ограбят, а король кинет в тюрьму, по навету осуйцев: «Он-де шпион империи». Сгноят ткани, или скупят их за гроши, а чиновник по возвращении опять идет в тюрьму: «Продал за гроши, значит, имел взятку!»

— Значит, — спросил Шаваш, — осуйцы получают выгоду, торгуя между империей и варварами?

— Да.

— А у варваров они получают товар, имея привилегии и беспошлинную торговлю?

— Точно так.

— А где же они получают товар в империи?

— Гм, — сказал писец, — это забавный вопрос. Действительно, где же они получают товар в империи?

И скорчил рожу.

— Да, — сказал писец, — я думаю, что это дело сильно тревожит высших сановников. Лет десять назад, при государыне Касие, я слыхал, в Осуе победила партия империи. И они предлагали подчиниться государю на тех же условиях, на каких они подчинились королю, то есть уважать их банк и их самоуправление, а взамен просили права беспошлинной торговли. И дело было уже почти сделано: но чиновники, направленные в Осую для принятия присяги, чем-то раздразнили народ. Чернь взбунтовалась, правителей повесили, изгнанников вернули, а чиновников выгнали из города без штанов.

Шаваш вздохнул.

— А что же случилось с чиновниками, которые упустили такой город?

— А что с ними случится? — возразил стряпчий, — вон, первый среди них был господин Нарай!

Шаваш угощал стряпчего еще некоторое время, пока тот не облокотился головой о столик и не заснул. Шаваш встал и пошел к выходу из харчевни. У выхода хозяин чистил медную корзинку на рыбьем боге.

— А слыхал ли ты, — спросил он у Шаваша, — что сегодня случилось в Десятой Управе? Господин Андарз угрожал мечом тамошнему судье, если тот дотронется до письма его жены! Вот что значит любовь! Неужели такой человек умрет спокойной смертью?

Воротившись в свое дупло, Шаваш вынул Дуню из клетки и насыпал ему семечек, а потом вытащил из щели дуба пакет, доставшийся от мертвеца, и стал изучать содержимое. Сомнений не было, — он держал в руках не документы и не деньги, а банкноты Осуйского Банка, с несколькими подписями на корешке и с квадратной красной печатью.

Билетов было тридцать штук, и на каждом стояла дивная сумма: двадцать тысяч, а на белом корешке каждого билета было написано: «ГОСУДАРСТВО ЕСТЬ ОБЩЕСТВО, УПОТРЕБЛЯЮЩЕЕ ДЕНЬГИ». Невиданные слова!

Шаваш положил пакет обратно в дупло, а Дуню — за пазуху, поцеловал его в мордочку и спросил:

— Как ты думаешь, Дуня, в чем больше скандала: угрожать мечом судье или иметь шестьсот тысяч незаконных денег? Мне кажется, что угрожать мечом судье хуже. Тогда почему господин Андарз так беспокоился об этих деньгах?

На это Дуня ничего не ответил.