– Это что, билеты?
 
       Брижитт: Черт! Вот некстати!
 
      – Добрый день, Летисия.
      – Привет, ма, привет, па! Это что, билеты?
      – Догадайся.
      – Все в порядке, мы едем?
      – Почему «мы»? Я увожу твою маму в свадебное путешествие.
      – Хватит, Пьер!
      – Ну, папа, скажи мне! Мы едем?
      – Я думал, но…
 
       Брижитт: Я больше не могу. Чувствую, что сейчас отключусь. Я уже предвижу сцену. У него, как всегда, прекрасная роль. А я заранее проигрываю. Придется слукавить.
 
      – Твой отец везет тебя повидаться с Анн.
      – А ты не полетишь? Ты – нет? Почему ты не летишь?
 
       Брижитт: Не подумала бы, что я столь желанна. Впрочем, какая я дура, ведь не я ей нужна, а ей надо, чтобы родители были вместе. Бедная девочка. Слов нет, она еще очень нуждается в этом.
 
      – Что ты хочешь? Папа взял билеты на Рождество. Ты же знаешь, Лилиана спокойно может остаться на эти две недели в бутике одна.
      – Но тебя не смущает, что каникулы кончатся раньше, чем ты вернешься, Летисия?
      – Ясное дело, очень смущает. Ведь в конце года экзамен, а у меня оценки не самые высокие.
 
       Брижитт: Ах, Летисия, Летисия, моя дочь, она свои занятия ставит выше поездки. Вот уж не ожидала! В конце концов строгое воспитание приносит плоды!
 
      – Я горжусь тобой, дочка!
      – Но ты не думаешь, что могла бы, если я тебе помогу…
      – Не соблазняй меня, папа. Один раз я сумела сказать «нет». Второй раз будет трудно. Нет, это мама должна найти выход.
 
       Брижитт: Сюрпризы кончились… все возвращается к началу.
 
      – Что ты будешь делать, если твой ишиас будет повторяться? Наверное, надо отделаться от твоей несчастной лавочки.
      – Хочу тебе заметить, что без моей несчастной лавочки ты могла бы только мечтать о паре кроссовок «Найк» или костюме от Зара!
      – Да плевала я на эти чертовы шмотки! Я говорю о твоей поездке.
      – Не разговаривай так с матерью! Надо же, не ожидал от тебя такого базарного тона.
      – Спасибо, Пьер.
      – Хватит, надоело, всегда одно и то же. С вами никогда даже не посмеешься! Раз в жизни смогла сделать что-то приятное, так надо ж, она…
      – Замолчи, Летисия, ты говоришь глупости. Уйди отсюда, иначе я пожалею, что купил эти билеты.
      – Что ты там бормочешь под нос, скажи нам?
      – Лучше не надо!
      – Ладно, моя крошка! Я тебя сегодня не узнаю. С тех пор как я вернулся, я жил рядом с очаровательной девочкой и вдруг обнаруживаю вульгарного монстра, который заслуживает хорошей трепки.
      – Слишком поздно для шлепков, папуля. Когда было время, ты смотал удочки, теперь уже поздно. Чао, я иду к Александре, ты знаешь ее, это моя развратная подруга!
 
       Брижитт: Получил, дорогой папа!
 
      – С ума сойти! И это моя дочь?
      – Да, это так. Уверяю тебя, если бы я хоть раз подумала, что все мои усилия в ее воспитании не приведут к лучшим результатам, чем ее сегодняшняя выходка, я бы, наверное, тоже сбежала.
      – И часто с ней такое?
      – Нет, уверяю тебя, всего третий раз.
      – Это отвратительно!
      – Я не требовала от тебя оценки. Тебе все еще хочется вернуться в родной дом?
      – Как ты можешь шутить после того, как она только что наплевала на нас?..
      – Мой дорогой друг, если бы у меня иногда не проявлялось немного чувства юмора, я бы давно сошла с ума или стала неврастеничкой, как Анн.
      – Нану никогда так не разговаривала с нами.
      – Она предпочитала молчать. По три недели. Вспомни. Это тоже было замечательно.
      – Бедненькая ты моя!
      – Нет-нет, не садись так близко ко мне, от малейшего твоего движения я дергаюсь, и это причиняет мне боль.
      – Извини.
      – А до этого она ни разу не была с тобой такой?
      – Была немножко агрессивна с Хлоей, не всегда выбирала выражения, но такая резкость, такое презрение…
      – Я разговаривала со многими матерьми. Во всяком, случае, я не одна такая на земле. Хорошего мало, но с тех пор я чувствую себя не такой одинокой.
      – Но что случилось, что она так повела себя?
      – Ты и правда хочешь, чтобы я оживила твою память?
      – Ты всерьез думаешь, что здесь виноват я?
 
       Брижитт: Еще бы! Отец сбегает из дома с подругой ее сестры – и ему не устраивают пышный прием!
 
      – Не во всем, Пьер, но согласись, твой уход не пошел ей на пользу.
      – В таком случае почему ты против моего возвращения? Ее озлобление от отчаяния. Ты же видела, как она старалась, чтобы мы поехали втроем. Она резко изменилась, когда поняла, что ты отправляешь нас туда одних. Она нуждается в нас обоих, Брижитт!..
 
       Брижитт: К черту!

      – Как вы себя чувствуете?
      – Уверяю вас, если бы я чувствовала себя лучше, то сразу же пришла помочь вам в бутике. Как прошла суббота?
      – Было немножко жарко. Мы уже начинаем предпраздничную торговлю. К счастью, мне пришла помочь моя племянница, она занималась подарочной упаковкой.
 
       Брижитт: Да, сущий ад. В такое время я всегда думала, что сойду с ума, кляла его. Я бы одна долго не выдержала, наверное, да еще пополнять товар нужно.
 
      – Ей надо заплатить, Лилиана. Скажите ей об этом. Хотите, в следующую субботу я пришлю вам Летицию?
      – А вы еще не поправитесь?
 
       Лилиана: Еще одна такая неделя! Она вошла во вкус, моя хозяюшка…
 
      – Нет, не надо, вы очень любезны. С помощью Клер я справлюсь.
 
       Лилиана: Лучше уж остаться одной, чем с ее ворчливой девчонкой.
 
      – Мне кажется, вы какая-то странная, Лилиана. Вы уверены, что все в порядке?
      – Да, конечно. Не беспокойтесь. Отдыхайте и поскорее возвращайтесь к нам.
 
       Лилиана: Убеждена, что ей скрючило спину из-за кучи забот: дочери, беглец муж, затруднения с деньгами, дела в бутике идут не слишком хорошо. Она даже сказала, что собирается переехать на другую квартиру. Она не выдерживает, это точно. Мама права, мне надо подумать и поискать другое место: когда все начинает идти так, очень скоро можно потерпеть фиаско!
 
      – Вы замечательная, Лилиана, не знаю, что бы я делала без вас. Я позвоню вам послезавтра. Кстати, вы встретились с торговым представителем от Ленфила?
      – Я послала ему заказ. Все в порядке.
 
       Брижитт: Все в порядке! Тем не менее если бы я не подумала об этом и не проверила, каковы наши запасы, мы бы оказались на мели прямо перед Рождеством. Нет, я не могу загнивать в постели. Надо подниматься. Почему эта пакость так затянулась?
 
      – До свидания, Брижитт.
      – До свидания, Лилиана.
 
       Брижитт: Иногда мне кажется, что я замыкаюсь в себе, что этот ишиас меня очень устраивает: Это означает, что Пьер еще немного поживет здесь и мне не придется выбирать между ним и Альбером, да еще это дает мне возможность почитать, поразмыслить над следующей коллекцией белья. Надо найти что-то новенькое. Я мечусь между бутиком и ателье, занимаюсь поиском фурнитуры, налаживанием связей… В таком случае – в постель. Никто не может определить, больна я или нет. О, я больна! Бесполезно обследовать меня, чтобы убедить, что я не симулянтка. Но тогда это не кончится никогда?
 
      – Бедное дитя!
      – Кто, она?
      – Нет, Пьер. Меня всегда впечатляли мужчины, которые не желают стареть. Должно быть, это ужасная битва, заранее обреченная на поражение.
      – А ты не боишься умереть?
      – Меньше, чем постареть.
 
       Брижитт: Ах, вот как, ты тоже!

       Альбер: Двенадцать дней в постели, а выглядит такой усталой. Все впустую.
 
      – Тебе так хорошо, дорогая?
      – Нет, боль ужасная, но это не важно. Я счастлива, что выбралась из своей спальни.
      – Но почему ты не позвонила мне и не попросила, чтобы я погулял с тобой немного?
      – Я не думала, что это возможно. Я так боялась боли, что целыми днями лежала не двигаясь, морщась от одной мысли об этом. Знаешь, я натерпелась!
      – Я догадываюсь, но, если бы я не рассердился, ты еще была бы в своей постели, со своей болью, между дочерью, которая дуется на тебя, убежденная, что ты ломаешь комедию, лишь бы делать ей назло, и твоим бывшим с его мелкими заботами, с его навязчивой опекой, чтобы как можно больше отдалить тебя от меня, от Женевьевы, от твоего бутика, от всего того, что ты создала без него.
      – Пожалуйста, не говори плохо о Пьере. Он тоже страдает: Хлоя жестоко ранила его, но ему ее не хватает. Она помогала ему верить в свое бессмертие.
      – История заставляет меня жить с мертвыми. И поскольку я всегда имею дело с ними, я в какой-то степени привык.
      – Когда я лежала в постели, я все время размышляла о том, как я обессилела, потеряла самостоятельность. Два часа не иметь возможности читать, потому что не успела схватить падающие очки. Терпеть, если хочется пипи, в ожидании, когда придет Летисия, чтобы не просить Пьера. Отказаться от мысли полистать альбом по искусству, потому что он слишком тяжелый.
      – Я знаю, это тяжело: я видел, как потихоньку слабели мои родители и как они страдали от этого.
      – Правда? А мои погибли в автомобильной аварии. Они умерли в больнице с разницей в два часа и два этажа. Это тоже очень трагично.
      – …для тех, кто остается. Мой отец часто говорил, когда я был маленький, что, когда мы, я и Марк, станем на ноги, он вместе с мамой запишется в авиаклуб, чтобы летать на планере. Он представлял себе, что умрет вот так, вместе с мамой, рука в руке.
      – А она тоже думала так?
      – Она слишком много не говорила, скорее она предпочла бы дождаться внуков.
      – Ну и как, они записались?
      – Куда там! Он слишком поздно зачал нас. Когда мы стали самостоятельными, у него пропал интерес к риску.
      – А твоя мать понянчила внуков?
      – Увы, совсем не долго!
      – Слушай, Альбер, не очень веселый у нас разговор сегодня.
      – Ты права…
      – Я понимаю Пьера, он выбирает себе молоденьких девочек, потому что они еще не думают о смерти.
      – От понять до простить всего один шаг. Ты склонна винить себя, и я уверен, что ты оправдываешь его, что он оставил такую старую кастрюльку, как ты.
      – Свинья! Самый вкусный суп получается в старой кастрюльке!
      – Суп! Фу! Суп хорош, когда у тебя уже нет зубов. А мы, несмотря ни на что, еще не такие. Я приготовил для тебя одно итальянское кушанье, потом скажешь, понравилось ли тебе.
      – Из макарон! Что за идея!
      – Я знаю, тебе больше нравится тандури, но это не по моей части.
      – Пьер мне говорит точно так же!
      – О, остановись немного со своим старым красавцем! Честное слово, у тебя на языке только он.
      – Ревнуешь?
      – Как тигр. Если бы я не боялся причинить тебе боль, ты бы забыла о нем через пятнадцать минут.
      – Пятнадцать минут! Хвастун!
      – Мерзкое животное! Я иду в кухню разогревать ужин. Хочешь, включу телевизор?
      – Нет, не хочу. Лучше какой-нибудь альбом с иллюстрациями, у тебя не найдется?
      – Вот, полистай это. Великолепные фотографии.
 
       Брижитт: Я не решилась сказать ему о Монреале. И все потому, что сама еще не знаю, как поступить. Король, кажется, договаривается, чтобы тоже поехать. Снова все вместе, это для них такая радость! Но мой тигр просто лопнет от злости. И я его, наверное, пойму. У меня не хватает мужества порвать с ним. Я ни на что не гожусь. Семья или любовник, в любом случае я кого-то раню. Надо ж было так случиться, что Пьер вернулся тогда, когда я встретила Альбера? Собачья жизнь!
 
      – Как тебе это нравится?
      – Пахнет очень вкусно.
      – Да нет, альбом?
      – Я его так и не открыла.
      – Ты как-то осунулась. Устала?
      – Немного.
      – Дома хотя бы отдохнешь?
      – Не беспокойся, я только это и делаю. Пьер бдит как цербер. О, прости, я снова заговорила о нем.

      – Ты знаешь, Марциал сошелся с Авророй, молоденькой флейтисткой.
 
       Марк: Чертов братец! Вечно его волнуют сплетни. Привык рыться в альковах Истории!..
 
      – Правда? Но какая у них разница в возрасте? Лет тридцать по меньшей мере. А может, и больше.
      – И как ему удается обольщать девочек?
      – Не знаю. Он дрянь, этот Марциал. И такой истасканный…
 
       Алъбер: Истасканный, истасканный! А выглядит между тем здорово, не в пример брату Пению.
 
      – …но он же шеф. Надо думать, это придает ему неопровержимое очарование.
      – Черт побери, знай я это раньше, стал бы шефом.
      – В оркестре? Это тебе не грозило.
      – Спасибо!
      – Ты закончил свою партитуру?
      – Почти. Это трудно. И потом у меня не слишком много времени. На этой неделе я дважды приводил к себе Брижитт.
      – Ей лучше? Когда ты познакомишь меня с ней?
      – Я в прошлый раз рассказывал ей о тебе. Рассказал о наших родителях, которые хотели летать на планёре.
      – А это что за история?
      – Ты не помнишь? Странно, ведь папа об этом часто говорил.
      – Родители летали на планере?
      – Да нет, просто папа мечтал об этом, вот и все.
      – А ты, историк, записал в карточку «планер» и поставил в картотеку. Невероятная память!
      – Если бы я мог записывать свои партитуры так же легко, как наши воспоминания о детстве.
      – Твои воспоминания о нашем детстве. Без тебя, мне кажется, я помнил бы только какие-то запахи, два или три случая, когда меня ласкали, варенье тетушки Гранни и больше ничего. Ты моя память.
      – Приятно чувствовать себя полезным.
      – Прошу вас, такт семьдесят шесть. Скрипки, сначала пьяниссимо. Аврора, увереннее. Флейта на ралантендо звучит превосходно. Нужно, чтобы вас слышали.
      – Но мы ее слышим, твою маленькую волынку.
      – Не могли бы братья Пеншо помолчать? Идем дальше.

      – Рада с вами познакомиться, Марк. Счастливого Рождества!
 
       Брижитт: Невероятно! Ни одной общей черточки с братом! Красивый парень, черт возьми!
 
      – А я рад видеть вас на ногах. И вам счастливого Рождества!
 
       Марк: Пухленькая. Чудно, впервые вижу, чтобы Альбер влюбился в толстушку. Да к тому же с матовой кожей. Совсем не в его вкусе, скорее, в моем.
 
      – Альбер вам рассказал обо мне как о бедняге, прикованной к постели?
      – Не совсем так все же, но, главное, он скрыл от меня, какие у вас глаза!
      – Присаживайтесь, оба.
 
       Альбер: Так и есть, дело пошло, он ее очаровывает. Не может удержаться. Первый раз он нанес мне удар, когда мне было восемь с половиной лет. И он еще удивляется, что я месяцами выжидаю, прежде чем познакомить его со своей возлюбленной. Он даже Даниель пытался увести от меня. Если бы ему это удалось!
 
      – Вы тоже музицируете?
      – На трубе. Наши родители обожали музыку. Мама играла на флейте, папа на кларнете…
      – А Альбер на саксофоне. Прекрасный ансамбль духовых инструментов!
      – У нас не было достаточного музыкального образования для этого, вот почему, когда Даниель вошла в нашу семью, наши родители сразу ее приняли: она играла на фортепьяно и на органе. Это открыло нам горизонт… Да Альбер вам наверняка рассказал об этом.
      – Нет, вовсе нет. Что касается его жены, то здесь он очень сдержан.
      – Надо сказать, в разговорах на эту тему нет ничего радостного.
      – Хватит, Марк, тебя никто об этом не просил.
      – Но признайся, что она не была веселой.
      – Брижитт все это знает, давай сменим тему, если тебе угодно.
 
       Альбер: Он мне осточертел! Ему всегда нужно поносить все, что я делаю: мой выбор, моих друзей. Почему меня не радует, когда я вижу его на репетиции?
 
      – Видите, Альбер и я, мы постоянно спорим, но не можем жить друг без друга. Как старые супруги. Только он стыдится меня, я часто не могу сдержать себя, он очень редко выходит со мной на публику. Вы заметили, Альбер очень вежлив. Он никогда не скажет ничего, что было бы собеседнику неприятно… А как ваша семья, все в порядке?
      – Марк!
 
       Брижитт: Младший брат говорит все прямо, иногда даже бестактно.
 
      – Спасибо, все очень хорошо. Они в Монреале, все вместе.
      – Без вас?
      – В моем состоянии это было бы трудно.
      – Вас это огорчает?
 
       Алъбер: Какое нахальство! Эта его простецкая манера идти напролом! За пять минут, что он расспрашивает Брижитт, я узнал о ней, пожалуй, больше, чем за час наших бесед наедине.
 
      – Мне очень приятно, что в этот вечер я с вами.
      – Я не об этом спрашиваю вас…
      – Разрешите вам налить?
 
       Брижитт: Как ответить честно? У меня так быстро меняется отношение к этому. Сейчас я чувствую себя легкой, свободной, как в юности, счастливой от мысли, что переживаю настоящую любовь с Алъбером, но завтра, когда надо будет возвращаться в опустевшую квартиру, в которой никто не удосужился даже поставить рождественскую елочку, все будет иначе. Первое Рождество без моих детей. Это не может не огорчать меня.
 
      – У тебя есть лед?
      – Сходи на кухню!
      – Ничего не поделаешь. Ответьте же, Брижитт. Ответьте так, словно его здесь нет, раз уж он не хочет сходить за льдом для меня.
      – Вы чертовски настойчивы. Да, я грущу, вот так! Вы это хотели услышать?
      – Не знаю. Возможно, да. Именно поэтому я предпочел бы, чтобы Альбер вышел.
      – Ты заблуждаешься, я тоже должен был это услышать, ведь именно я втянул ее в это. Не плачь, Брижитт!
      – Вы мне надоели, братья Пеншо! Мы собрались для встречи Рождества, а не для сеанса психодрамы.
 
       Брижитт: Ах, черт, целый час трудилась над макияжем, и все впустую, да и Альбер совсем выведен из себя! Хорошенькое начало вечера!
 
      – Мы никогда не упускаем возможности поговорить откровенно.
      – Откровенность не всегда уместна!
      – Нет, всегда. В более или менее определенных пределах.
      – Привет, Альцест! С твоими прекрасными теориями ни одна женщина не выдержала тебя более двух лет!
      – А с твоей, дорогой Филинт, ты вынужден был выносить Даниель целых двадцать лет!
      – Вот так: « Позвольте вам сказать – пусть будет вам наука! – Что искренность – опаснейшая штука!»
      – Браво, Брижитт!
      – Мой александрийский стих немного коряв!
      – Я собирался обратить на это ваше внимание…
      – Я ожидала от вас этого!
 
       Альбер: Уф, они смеются! Я думал, что это плохо кончится.
 
      – Ишиас спас меня от трудного выбора. Я не могла поехать с ними…
      – А ты подумывала об этом?
      – Да, Альбер, я над этим думала.
      – И ничего не сказала мне?
      – Нет, не сказала тебе.
 
       Марк: О, надеюсь, не я послужил причиной этой неприятной сцены… А она мне нравится, эта Брижитт: Правда, для меня слишком стара, но как сестра – отличная!
 
      – Я должна была принять это решение сама, но мне никак не удавалось. С одной стороны ты, с другой – мои дочери…
      – Сюжет из Корнеля!
      – Точно, Марк. Сюжет из Корнеля. Но у меня нет ничего общего с героиней трагедии: мне не удавалось сделать выбор. И тогда за меня решило мое тело.
      – Но почему ты окончательно не избавилась от своего ишиаса теперь, когда они улетели?
      – Чтобы избежать сожалений…
      – И попытки присоединиться к ним?
      – Возможно.
      – Э-э, Альбер, осторожней! Не смотри на нее так, словно хочешь убить, иначе она снова расплачется. Может, если я приглашу ее на танго, она немножко расслабится?
 
       Брижитт: Господи, как тяжело! Я не хочу доставлять ему боль, но он не может не считаться с тем, что меня с дочерьми связывают очень тесные узы. И даже с Пьером. Марк прав. Мы никогда не бываем абсолютно искренними. Даже с собой.
 
      – Вы танцуете танго?
      – Обожаю.
      – У меня есть подруга, она ходит на курсы танцев.
      – Ты имеешь в виду Женевьеву?
      – Кто такая Женевьева? Я ничего не слышал о Женевьеве! Где можно с ней познакомиться? Почему она не с нами сегодня вечером?
      – Она моя подруга, мой старинный друг, тот, кто всегда рядом в трудную минуту.
      – Давайте позвоним ей. Я чувствую, что не могу сегодня надеяться потанцевать с вами.
 
       Брижитт: Позвонить Женевьеве? В девять часов, в рождественский вечер?
 
      – У нее тоже семья, муж, дети? Говорите прямо, не скрывайте от меня ничего.
      – Нет, нет! Она закоренелая холостячка!
 
       Брижитт: Какой стыд, я даже не знаю, что Женевьева делает в Рождество! Может статься, сидит одна дома у телевизора.
 
      – Дайте мне ее телефон, я ей позвоню. Из твоей спальни, Альбер, так спокойнее.
 
       Альбер: Ну и чудак этот парень, всегда начеку, всегда на подъеме.
 
      – Мне очень нравится твой брат. Не знаю, как он сохранил совершеннейшую юность, пожалуй, постоянно такое меня бы утомляло, но он такой живой, такой настоящий!
      – Мама называла его «зимним солнышком», потому что ему всегда удавалось разрядить любую ситуацию, он всегда был непредсказуем, всегда светился радостью.
      – Все в порядке! Женевьева едет! Ах, дети мои, как хорошо чувствовать себя двадцатилетним!

      – Ну и как же все было?
      – Очень, очень здорово! Холод адский, но все равно классно!
 
       Брижитт: Ладно, понятно, я тоже не слишком скучала без тебя. Это все-таки радует!
 
      – А еще что?
      – Ну что… здорово, говорю тебе! У них шикарная хибара, огромная, теплая. Ребята чудные… до полудня. После становятся хуже, а вечером – отвратительные. Я считаю, что Анн недостаточно строга с ними. Впрочем, это ее проблема. Оливье никогда нет дома, он вкалывает. Анн томится. Как всегда. Но все равно замечательно! Ты бы видела их машину!
 
       Брижитт: Подумать только, и она мечтает стать великим репортером. Ей придется много потрудиться!
 
      – Я видела, видела. Они прислали мне фотографии. Расскажи мне еще о своей сестре.
 
       Брижитт: Мне не удалось добиться о ней ни слова от Пьера. Чувствую, здесь что-то не так.
 
      – Да ладно, я же тебе рассказала. У нее прислуга, сад весь в снегу, она выезжает на своем огромном драндулете только для того, чтобы пополнить жратву, отвезти и забрать своих чад из детского садика, сделать педикюр, глазея в телик. Главное, есть из чего выбирать, каналов полно!
 
       Брижитт: Наверное, я должна была поехать с ними. Какую глупость я сделала! Если из-за Анн у меня начнется депрессия, я никогда себе этого не прощу.
 
      – Как тебе показалось, она в форме?
      – Анн никогда не бывает в хорошем настроении, и Канада здесь ничем не поможет. К тому же она себя не изнуряет. Куда там! Ходит на гимнастику, какую-то там китайскую, очень расслабляющую. Ей это очень подходит. По правде сказать, мы почти не разговаривали, Анн и я.
 
       Брижитт: Каждый раз, когда она говорит так, она разбивает мне сердце. Я бы мечтала иметь сестру! И правда, они никогда не были близки друг другу. Почему я воспринимаю это как личное поражение?
 
      – Но как тебе показалось, она там счастлива?
      – Уф!.. Здесь или там, какая разница. Она зануда.
 
       Брижитт: Спасибо за впечатляющий рассказ! Надеюсь, Кароль будет более красноречива.

      – Добрый день, мама! Добрый день, Лилиана! Мама, могу я тебя вытащить из бутика, чтобы пойти выпить кофе?
 
       Брижитт: Это нечто новенькое… Что еще меня ждет?
 
      – Я покину вас минут на пять, Лилиана, Мы пойдем к мадам Роллан. Если будут какие-нибудь затруднения, позвоните мне.
      – Не будет никаких затруднений, мама. Лилиана была на высоте в трудные праздничные дни, а уж теперь-то она справится без твоей помощи. Да расслабься ты немного! Как твоя спина, в порядке?
      – Лучше, дорогая. Не беспокойся.
      – Только лучше? Я думала, что совсем все прошло.
 
       Брижитт: Пьер даже не удосужился спросить меня, как я. В таком случае теперь это касается только меня. Но это не снимает боли.
      – Один без кофеина, мадам Роллан.
      – Добрый день, мадемуазель Кароль. Давно я вас не видела.
 
       Мадам. Роман: Какое несчастье, такая красотка и до сих пор не замужем. Не повезло!
 
      – А мне чай, мадам Роллан. Итак, как поездка? Летисия рассказала мне много нового, представляешь, а твой отец был очень лаконичен. Мне кажется, после возвращения он стал какой-то странный.
 
       Кароль: Так, это хорошо, она уже подготовлена. Вечно мой удел наносить последний удар.
 
      – Анн совсем не в форме. Ее раздражают дети, они и правда невыносимы. Она мается там еще больше, чем здесь, это мягко сказать, и, мне кажется, у Оливье любовница.
 
       Король: Он даже познакомил меня с ней. Намногоб олее приятная, чем Анн. Его можно понять.
 
      – Я подозревала нечто подобное, но ты даже представить себе не можешь, как это меня огорчает, но почему, ну почему мне не удалось воспитать ее другой?
      Ей в жизни словно предназначено поражение. Что можно сделать для нее? Ты не думаешь, что мне надо увидеться с ней?
      – Я полагаю, она скоро вернется во Францию.
 
       Брижитт: Я увижу Нану! Наконец-то!
 
      – С детьми?
      – Без. Сейчас она не в силах брать на себя такую обузу.
      – Без детей… А мне она не говорит о…
 
       Кароль: Бедная мама, что будет, когда она узнает все?
 
      – В сущности, они уже проконсультировались с адвокатом. Думаю, бракоразводный процесс идет…
      – Развод!.. Но Софи и Луи?
 
       Брижитт: Нану, Нану! Бедняжка моя!
 
      – Скорее всего, Оливье оставит их у себя, пока Анн не определится. Не плачь, мама. Сейчас действительно Анн не в состоянии взять их. Она принесет им больше вреда, чем пользы.
      – Ты не можешь так говорить, она все-таки их мать. Мать никто не заменит! Когда я думаю, сколько я перенесла ради вас!
 
       Брижитт: Стоп! Я не должна была бы говорить ей это!
 
      – Не бери всегда все на себя, мама!
      – Она моя дочь!
 
       Кароль: Нет, их не веревка связывает, их сковывает цепь с тяжелым ядром.
 
      – Она и папина дочь, и еще в ней гены твоих родителей и его родителей. Она унаследовала множество хромосом, которые отличают ее от тебя. Это не только твое творение. Она человеческая особь, в которую ты вложила все самое лучшее, что могла, но это легло па то, что в ней было заложено. Она так же инфантильна, как папа, неврастеничка, как бабушка, и белокурая – единственная из всех нас. Ты ничего больше здесь поделать не можешь.
      – Она моя дочь, тебе этого не понять.
 
       Каролъ: Вот так! Снова эта проклятая тема. Мама хочет, чтобы мы походили на нее, она не может допустить, что Анн разводится, в то время как сама она все еще числится в браке с папой, или что я порываю с мужчинами тотчас же, как только они заводят речь о женитьбе. Она не понимает, какой отталкивающий пример они с папой преподали нам.
 
      – Что же нам теперь делать с ней?
      – Предоставить ей возможность взрослеть самостоятельно, мама. Это самое лучшее, что мы можем сделать. Не брать ее на свое иждивение, снова не опекать постоянно.
      – Но она окажется совсем без средств к существованию. О Господи, моя Нану – в разводе! Разлученная со своими детьми!
 
       Король: Бедная маленькая Нану так легко справляется со своей матерью! Однако один Бог знает, с чем она приедет…
 
      – Ты, мама, тоже поступила бы мудро, если б развелась. А Нану выбирает, она по крайней мере решает сама. Может, она и инфантильна, но тем не менее она приняла это решение не необдуманно. Мы с ней проговорили много часов. Она хочет заняться психоанализом, научиться жить без твоего покровительства, не под крылышком у мужа.
      – Она не способна на это!
      – Особенно когда ты ей это твердишь. Ты выводишь меня из равновесия! Обвиняешь ее в инфантильности, а сама держишь под колпаком. Это ты нуждаешься в ней. И однако, достаточно было, чтобы между вами пролегло шесть тысяч километров, чтобы ты наконец влюбилась, а она увидела себя такой, какая она на самом деле.
      – Ты всерьез думаешь, что уже подано заявление?
      – Я убеждена в этом.
 
       Брижитт: «Достаточно было, чтобы между вами пролегло шесть тысяч километров, чтобы ты влюбилась». Какие ужасные слова! Неужели мы и впрямь приносим друг другу только вред?
 
      – И ты думаешь, что это хорошо – бросать своих детей?
      – Не представляй дело так. Это глупо. Я думаю, что будет хорошо, если она попробует найти себя. И тогда, только тогда, она сможет наладить нормальные отношения со своими детьми. Она не бросает их. Она возвращается во Францию подготовить почву для того, чтобы затем спокойно жить с ними.
      – Когда она прилетает? На верхнем этаже в нашем доме сдается комната. Ты думаешь, нужно…
 
       Король: Нет, она не изменится!
 
      – Мама, стоп! Не вмешивайся в это. Ты знаешь, она поддерживала связь с Мод, а та замужем за агентом по недвижимости в Лиможе. Он уже подыскивает ей маленькую квартирку там. Нану думает в первое время поработать в его агентстве на комиссионных началах.