– Альбер, ты возненавидишь меня. Я не могу поехать на уик-энд.
      – Прежде всего давай привыкнем говорить «мы». Затем я хотел бы знать, что мешает «нам» поехать. Опять Летисия?
 
       Брижитт: Если бы только!
 
      – Мой муж.
      – Ты шутишь!
 
       Альбер: Спокойно… Летисия и Анн – к этому я уже успел привыкнуть, но муж, должен признать… Это жестоко!
 
      – Пьер болен.
      – Что с ним?
      – Куча всего.
      – Так что же все-таки?
      – Простата, я думаю. И потом у него сильный кашель. И спина болит.
 
       Брижитт: Я уж никогда не приду сюда больше. Еще ни разу не видела у него такого взгляда.
 
      – Разве не ты сказала мне, что он живет с какой-то молодой особой?
      – Верно.
      – Она его выгнала.
      – Из-за простаты?
      – Возможно, да.
      – Тебе наплевать на меня!
 
       Брижитт: Ну нет! Только не это. Никаких сцен. И тона такого не надо. Никогда больше. Я слишком много позволила ему.
 
      – Альбер, Пьер крайне подавлен. Он вернулся домой, просит меня помочь ему. Он пугает меня. Я не могу оставить его в таком состоянии. И речь идет не о том, чтобы облегчить страдания далеких народов, а о том, чтобы облегчить страдания моего мужа, отца моих дочерей.
      – Ты еще любишь его?
      – Конечно, нет.
 
       Брижитт: Разумеется, да. Если бы ты знал, каким прекрасным мужем он был в первые годы после нашей женитьбы! В каком счастье мы зачали двух наших старших девочек! Ты, поглощенный целый день жизнью людей давних времен, ни разу не расспросил меня о нем, о нашей совместной жизни. Я так и думала, что это не из скромности. Возможно, все гораздо проще, тебя это не интересует. Классический пример, совсем как с Даниель.
 
      – Он у тебя?
      – Пока не оправится от болезни.
      – И он спит с тобой?
      – Ничего подобного! Он приехал вчера вечером, улегся на диване. И не захотел ничего сказать. Мне пришлось позвонить его врачу, который прописал ему успокаивающее и предложил лечь в больницу, но Пьер упросил оставить его дома, в семье.
      – Какая наигранная сентиментальность.
 
       Брижитт: Даже тошнотворная.
 
      – Он очень несчастен.
      – Да уж!
      – А почему нет? Он не в том возрасте, чтобы страдать из-за любви.
      – После пятидесяти мы выздоравливаем от этого быстрее.
      – Или никогда!
      – Стоп! Не надо торопиться. Ты мне говорила, что он обожает Анн? Прекрасно, так отправь бедолагу к ней. Это ее отвлечет.
      – Прекрасно. Спасибо за совет и участие. Я понимаю твое разочарование, я его разделяю, но, извини, у меня в доме человек в подавленном состоянии, я не должна оставлять его одного слишком надолго. Если захочешь узнать новости, звони мне, не стесняйся.
 
       Альбер: И я позволил ей уйти! Проклятие! Не думал, что я такой болван! Она приходит взволнованная состоянием своего мужа, разумеется, озабоченная отношениями со мной, а я, вместо того чтобы помочь ей, успокоить, только усугубил это, я иронизировал, я почти мучил ее. И вот она ушла. Да мне плевать на уик-энд. Этот тип – вот где опасность. Он действительно болен или ломает комедию, чтобы обосноваться у своей женушки? О, Брижитт, почему я позволил тебе уйти, почему не побежал следом, чтобы попросить прощения? Сколько же глупой гордыни еще живет во мне! Петух! «Как, какой-то мужчина вторгается на мою территорию? Женщина, прочь!» Питекантроп, вот ты кто! Давай, беги за ней. Впрочем, нет, это еще примитивнее, вроде «Женщина, в пещеру!». И все же, что могу я сделать, чтобы помочь ей?

      – Как мама себя чувствует? Сегодня утром она показалась мне усталой. Ее раздражает, что я здесь?
      – Ну что ты, она в восторге! Она только этого и ждала!
 
       Летисия: У тебя есть о чем подумать!
 
      – Не говори так, Летисия, мне больно это слышать. Я ее стесняю? У нее есть кто-нибудь?
      – Не знаю. Возможно.
 
       Летисия: Все-таки она могла бы ему сказать. Все уже знают, кроме него.
 
      – Не мусоль во рту свои волосы, ты выгладишь дурочкой.
      – Так, ты меня бросаешь, а теперь, потому что ты вернулся домой, должен мною командовать!
 
       Пьер: Я был уверен, что она по крайней мере будет рада моему возвращению. А она так агрессивна! Никогда не видел ее такой.
 
      – Тебе надо что-нибудь? Меня ждет Алекс.
      – Алекс?
      – О, без паники! Александра… Моя школьная подружка. Она живет напротив. Мы с ней вместе вкалываем.
      – А-а, хорошо, очень хорошо. Нет, спасибо, дочка, мне ничего не надо. Иди.
 
       Летисия: Забавно, что он здесь. И все же как мне его не хватало, этого дурачины! Но видеть его валяющимся на диване, чуть ли не в слезах, с выражением бедного больного сиротки на лице, мне противно. Что мама будет делать с этим, как его там? Еще бы, неожиданная неприятность. Мучайтесь, любовнички. Не надо ни к кому привязываться. Король правильно поступает.
 
      – Пока, па!
      – Пока, дочка!
 
       Пьер: Хорошая оплеуха! Но на что я, собственно, надеялся? Наверное, по меньшей мере на то, что меня встретят как блудного сына: все предупредительны, Брижитт рыдает от счастья, Летисия у моего изголовья… Возрожденная семья! Полно тебе! Какой я идиот! Они переделали свою жизнь без меня, а я в нее вмешиваюсь. У Брижитт ее бутик, у Летисии подружки, а меня они оставляют подыхать в полном одиночестве на моем диване в пустой квартире. А подумать только, ведь я прожил здесь почти десять лет. И никаких следов моего пребывания. Ни фотографии, ни какой-нибудь вещи. Они все переиначили. Даже мебель я не узнаю. Со своей любимой дизайнершей Брижитт все переделала: я тебе замечательно распишу стены крупным трафаретным рисунком, я тебе распишу занавески в индийском стиле. Это модно! А раньше было лучше. Но вот с диваном, пожалуй, наоборот: этот гораздо удобнее. И все же все они мерзавки: когда я думаю, что Хлоя мне так и не позвонила… Стоило мне заболеть, как она меня выставила за дверь, и ничего, ни весточки, никаких признаков беспокойства: вычеркнут, стерт из памяти, забыт. Я ни на что не рассчитываю в жизни этой женщины, которая говорила, что всем обязана мне. Четыре года с ней – и больше ничего. Двадцать лет, трое детей с другой – и тоже больше ничего. Так что же такое любовь? Что она такое? Только одно мгновение? Знаю, я сентиментален, но все женщины, которых я любил, еще ценят меня. Что же со мной будет? Я не могу остаться здесь, где меня не хотят. Даже при том, что квартира еще записана на мое имя: я слишком горд. Через несколько дней я отправлюсь, пойду в гостиницу, со временем приобрету однокомнатную квартирку. Однокомнатную? В моем возрасте?! Какое убожество! За что мне такое? И еще эта боль не проходит. Она тревожит меня. Я боюсь заболеть всерьез. Уж не рак ли? Доктор заверил меня вчера вечером, что нет, но что он понимает в этом. Какой-то тип из «скорой помощи», никогда меня не видел, не знал, и я его больше не увижу. Вот так-то! Таблетку аспирина, покой – и до свидания. Следующий! А я могу подохнуть, да, но это будет не его ошибка. У меня что-то серьезное, я уверен. Хлоя тоже. Она не желала видеть меня обессиленным. Поэтому и прогнала.
       Она хотела сохранить приятные воспоминания обо мне, о нас. Это жестоко, женщины. За что только я так вас любил? О, я слышу – в замочную скважину вставляют ключ. Наверняка Брижитт. Пожалуй, мне надо побриться.

      – Мама, ты так долго не выдержишь! Ты подрываешь свое здоровье. Или он и впрямь болен и его надо госпитализировать, или же у него ничего нет – возможно, это только я так думаю, – и ты его как можно скорее выставляешь за дверь.
      – Кароль, ты очень славная, но тебе явно недостает здравого смысла. Совершенно верно, у твоего отца ничего нет. Он просто сломлен. Потерпел полное фиаско. Он обессилен, словно по нему катком проехали. Тебе знакомо такое состояние? Разумеется, нет. Ты твердокаменная. У него нет надежды, ничто не светит ему впереди. Он в депрессии, и я не могу бросить его в таком состоянии. Я не хочу, чтобы меня в чем-то упрекнули.
      – А Альбер? Ему хорошо?
 
       Брижитт: Мерзавка! Конечно, нет, ему плохо. И мне не лучше. Ну и что? Разве это самое главное – чувствовать себя хорошо? Кого я предпочитаю? Мужчину, которого люблю и который из-за меня отказался от поездки в Таиланд, или мужчину, которого когда-то любила и который, я чувствую это, на грани самоубийства?
 
      – Вначале ему было очень плохо, мы даже немного перепугались, но это скоро улеглось. Он нужен мне, и я нужна ему. Он понимает меня. Он все берет на себя. Он бы не одобрил меня, если бы я бросила Пьера, как старую портянку.
      – Он берет на себя? Ты меня смешишь! Он смиряется, это самое большее.
      – Это он тебе сказал так?
      – Конечно, нет.
 
       Кароль: Вот именно, он мне это сказал, но взял с меня слово, что я не передам ей. Верно, он хочет сделать все, чтобы поддержать ее, помочь выбраться из тупика, но, как мне кажется, теперь, по прошествии трех недель, он уже спрашивает себя, уберется ли папа когда-нибудь.
 
      – Оставь его еще на несколько дней. Я нахожу, что он идет на поправку. Он уже и спит лучше.
 
       Брижитт: Если бы я рассказала ей все, что мне пришлось пережить! Она бы в ужас пришла. Он меня буквально убивает. Но я не могу его прогнать, не могу…
 
      – И что он будет делать, когда поправится?
 
       Брижитт: Вот в этом-то и проблема. Куда он пойдет, сможет ли вернуться к своей работе? А если нет, чем займет свои дни? Боюсь, как бы вскоре снова все не вернулось. Я чувствую, что он совершенно не способен сделать какой-нибудь выбор, противостоять малейшим трудностям. Эта Хлоя вознесла его до небес, он обрел крылья, а потом она их подрезала. И он превратился в ребенка, которого в свое время я быстро разгадала под его личиной супермена. Ребенок. Детей не выгоняют на улицу!
 
      – Нану говорит, что приглашает его на несколько недель в Канаду.
      – О, вот будет весело! Двое, охваченные депрессией, плачущие в изгнании. Отсюда вижу эту картину.
      – А что ты предлагаешь лучше?
 
       Брижитт: Вечно она все критикует. Если бы она знала, как я, да, я тоже, нуждаюсь в помощи. А она только все критикует. Я не знаю, что делать…
 
      – Он не ребенок, он пиявка: будет присасываться к тебе, пока не прогонишь его. Чем скорее ты от него избавишься, тем раньше он обретет силы. По необходимости. Сейчас в его интересах быть больным, выглядеть трогательно-несчастным, разыгрывать отчаяние. Представь себе, что однажды утром он просыпается, заявляет, что спал как младенец, что аппетит у него как у слона и что он хочет круга три пробежаться по парку: ты облегченно вздохнешь и побежишь к Альберу. А он, кто тогда станет заботиться о нем?
      – Наверное, ты права, дочка. Но я не гоню его и из-за твоей сестры.
      – Из-за Летисии?
      – С тех пор как отец здесь, она повеселела. Разве ты не заметила?
 
       Кароль: Это бросается в глаза. В первые дни ее и правда раздражала его немощность, его болезнь, и она была резка с ним. И вот теперь – сама нежность, сама приветливость! Она больше не курит, потому что это раздражает его, из школы идет сразу же домой, чтобы он не был один, когда делает уроки, советуется с ним, потому что это ему льстит, – в общем, помогает ему снова обрести статус отца. Конечно, я заметила.
 
      – Возможно, так. Но ты-то как во всем этом? Э-э, мама, тебе дурно? Ты вся бледная…

      – Ну и что ты будешь делать?
      – Не знаю, Женевьева. Я не знаю. Какая-то немыслимая ситуация, со всех сторон только упреки: Альбер и Кароль умоляют меня указать ему на дверь, Летисия ненавидит меня за то, что я раздумываю. Молодая влюбленная женщина может выбирать, мать семейства не имеет права прислушаться к велению своего сердца.
      – Так вот, я даю тебе право жить счастливо с Альбером.
      – Ты меня смешишь! Несколько недель назад ты всячески поносила этого старого замшелого преподавателя истории!
      – Тем не менее он превосходно владеет ситуацией!
      – Я бы так не сказала, но что правда, то правда, он – само терпение.
      – И нежен?
      – И нежен…
 
       Брижитт:…когда ему представляется такой случай. Я не видела его уже пять дней. От его молчаливых упреков я леденею. Я предпочитаю благодарность Пьера, радостную обстановку, что царит сейчас в доме, той давящей атмосфере, которая возникает, когда я ухожу к Альберу.
 
      – Это правда, что Анн приезжает во Францию, чтобы повидаться с отцом?
      – Кто тебе сказал?
      – Летисия, в прошлый раз, когда я звонила тебе. Ты рада?
      – Спрашиваешь! Конечно.
      – Она остановится у тебя?
      – А где, по-твоему, ей быть?
      – У Кароль. У тебя и так уже полно народу.
      – Это называется семьей, а не народом. Я не видела Нану пять месяцев и три недели и очень рада, что она немного побудет со мной. К тому же я, пожалуй, побаиваюсь, что Кароль…
      – Что она настраивает ее против Пьера?
      – Да, пытается.
      – Что ж, все великолепно. Прежний муж и дочери с тобой дома, любовник на стороне: мечта!
      – Ты завидуешь?
      – Нет, не очень. Наверное, я бы не выдержала.
 
       Брижитт: Я уже тоже на грани. С ума сойти можно от всех неурядиц, что свалились на меня, в то время как я чувствую себя бессильной перед ними. К этому, возможно, даже досада примешивается. Если я наконец сделаю выбор, ситуация разрешится: или Пьер, или Альбер пострадают немного, зато перестанут бояться – один того, что это кончится, другой того, что это не кончится никогда.
 
      – Я делаю все, что в моих силах, надеясь спасти то, что еще возможно спасти: приглушаю печаль Альбера, опасения Пьера, много внимания уделяю Летисии – я уже не надеялась, что она сможет быть так счастлива. Я радуюсь их взаимной приветливости, их смеху, их отличному настроению, тому, как они дружно осуждают это ничтожество Александру, и я говорю себе, что сделаю все для ее счастья, ведь мое счастье не идет в счет или, скорее, оно зависит от ее счастья. О себе я не думаю.
      – Жертвоприношение. Решительное слово идеальной матери. Я думала, в наши дни это уже вышло из моды. Выходит, нет! Ты живое подтверждение, тому!
      – Ты смеешься надо мной…
      – Да нет, не сказала бы. Ты знаешь, я видывала сорокалетних женщин, которые в одиночку растят своих малышей, бегом мчатся с работы, чтобы забрать младенца из яслей, проверить уроки у старших, приготовить обед, выслушать рассказ о футболе или о сплетнице подружке, а вечером, без сил, на десять минут прилечь возле своей ребятни. В субботу – рынок и уборка, в воскресенье они отправляются куда-нибудь со своими дорогими чадами, заглаживая свою вину, что слишком мало уделяют им внимания на неделе. А что у них на душе? Заведи любовника, советуют им приятельницы. Но когда, но как? Где его найти, как его удержать? Кто придумает способ наслаждаться жизнью, не ущемляя интересы детей? И у них опускаются руки.
      – Как можно их упрекать в этом, Женевьева? Как, по-твоему, они должны жить иначе?
      – Никто их не упрекает, но почему не сожалеть об этом, не искать выхода?
      – Потому что не существует никакого чудо-выхода. Просто маленькие сделки с жизнью.
      – Ты вгоняешь в депрессию, дорогая Брижитт.
      – Действительность не всегда приятна.
      – А почему твоя действительность может быть только такой?
      – Потому что я ее вижу.
      – Право, тебе не хватает умения посмотреть со стороны.
      – А тебе – опыта.
      – Мы сердимся?
      – Дуреха! Конечно, нет. Но ты действуешь мне на нервы.
      – Почему же только замужние женщины, по-твоему, способны понять человеческую душу?
      – Я этого не сказала.
      – Но почти. С вашими беременностями, с вашими скорбями, с вашими уставшими ворчащими мужьями вы даже мысли допустить не можете, что мы тоже, возможно, в состоянии понимать, что такое ребенок, супружеская жизнь, мужчина.
      – Как вы не можете допустить, что мы иногда страдаем от одиночества, одиночества в кругу семьи. Каждая говорит, опираясь на собственный опыт, которым она в конечном счете достаточно гордится, чтобы советовать другим, даже если сама горько сетовала па судьбу всего две недели назад. Когда ненавидишь свою жизнь, нет ничего лучше, как встретить кого-то, кто прошел другой дорогой, и пожалеть его. Но вдруг приходишь к убеждению, что одиноким ты был бы гораздо счастливее.
      – Ты преувеличиваешь, Брижитт.
      – Ты никогда не думала, что, может быть, и мне надо было остаться одинокой?
      – Вот как! Но ты тысячу раз толкала меня к замужеству!
      – Я допускаю, что есть люди, которые привыкают ко всему, есть такие, кто не привыкает ни к чему, и есть такие, кто превозмогает невзгоды, принимая в расчет все.
      – Если я правильно понимаю, ты жертвуешь Альбером ради Летисии. И это ты называешь «принимать в расчет»?
      – Право, ничего ты не понимаешь.
      – Так оно и есть. Мне жаль.

      – Что за фильм, Летисия?
      – Кассета.
      – Наша запись?
      – Нет, это папа записал для нас в видеоклубе на улице Леригё. Класс, да?
      – О да! Скажи, а ты не могла бы вынуть посуду из посудомойки?
      – Не беспокойся, все уже сделано.
      – О, спасибо, дорогая!
      – Это не я, а папа.
      – Твой отец! А где он, не знаешь?
 
       Брижитт: Он достал посуду из машины! Я сплю! Какую дурную новость он еще преподнесет мне? За двадцать лет совместной жизни он ни разу не проявил подобной инициативы!
 
      – Он скоро должен вернуться. Там для тебя записка, на холодильнике.
 
       Брижитт: Только посмотрите на эту записку: «Мои цыпочки, ужином занимаюсь я, ничего не трогайте. До встречи!» Да, можно сказать, он изменил стиль… Что он там стряпает?
 
      – Добрый вечер!
      – Ах, ты меня испугал!
      – Я выходил купить хлеба. Ты выглядишь усталой. Слушала автоответчик? Там сообщение от Нану.
      – Теперь ты уже слушаешь мой автоответчик?
 
       Ерижитт: Но что он делает, сидя целый день дома?
 
      – Ты забыла его отключить, и когда я услышал голос Нану, снял трубку. Я не знал, как он у тебя отключается, и он записал начало нашего разговора.
 
       Ерижитт: Подозреваю, что Анн позвонила днем домой именно потому, что хотела поговорить с ним. Иначе она позвонила бы мне в бутик.
 
      – Так расскажи вкратце.
      – Восьмого марта, Руасси, восемнадцать тридцать семь.
      – Ты доволен?
      – А ты нет?
      – Конечно, да.
      – Тогда отпразднуем это! Шампанское для моих женщин!
      – Папа, да ты просто душка!
      – Как, я думал, ты у телика. Добрый вечер, дочка! Бутылка на холодке. Как, будем ждать Кароль или откроем?
      – Она должна прийти?
      – Я позвонил ей и пригласил.
      – Вы мне дадите минутку навести красоту?
      – Ждем.
 
       Брижитт: Ах, как неприятно! Чем он любезнее, тем хуже! Когда он был болен, то был таким несносным, что казалось, это долго не продлится. Но вот он поправился, и стало совсем отвратительно! Как я могу указать на дверь такому «душке»? А когда приедет Нану, все ополчатся против меня. Да и к чему бы им отказываться от дорогого папочки? Только потому, что их лгать возжелала жить с милым Альбером, на которого ее дочерям наплевать? Черт возьми! Апьбер! Я же пообещала ему сегодня вечером встретиться у Перрин. Вот тут-то мне и крышка! Что за мерзость! Пять лет бьюсь, как дура, чтобы как-то держаться, уже почти добилась этого, и тут вдруг – бац! Мсье падает с небес с мнимой простатой и пустым кошельком. А я, как я выгляжу со своими делами, своим распорядком в семье, своей экономной жизнью? Как мне заставить дочерей понять, что все это блеф, наигранное очарование ради того, чтобы вернуться домой?
 
      – Я тебе не мешаю?
      – Я хотела переодеться.
 
       Брижитт: Как мне удрать отсюда?
 
      – Право, в этом костюме у тебя немного строгий вид, надень лучше сегодня платье повеселее.
      – Тебе по-прежнему нравятся платья в цветочек?
      – По-прежнему, но я боюсь в этом признаваться. Кажется, они вышли из моды.
 
       Ерижитт: Как я вижу, эта Хлоя приучила его пользоваться духами, дурной вкус. Браво!
 
      – Во всяком случае, их у меня уже давным-давно нет.
      – Ты позволишь мне подарить тебе такое?
 
       Брижитт: Ну нет, решительно! Он и правда не изменился. Ну-ну, напрасно строишь мне глазки, мой друг, я тебя знаю. Это уж точно, решил поухаживать за мной.
 
      – Тебе не кажется, что я уже переросла платья в цветочек?
      – Для меня – нет. Но может быть, твой друг…
 
       Брижитт: Вот и добрались!
 
      – Тебе неприятно, что мы говорим об этом?
      – Может, сейчас не очень подходящий момент?
      – Я так не считаю… О, только не черное, прошу тебя. Вот голубое, оно хорошо смотрится.
      – В нем, пожалуй, будет холодно.
      – Я прибавлю тепла в батареи.
 
       Брижитт: А по счету плачу я.
 
       Пьер: Она уже не раздевается при мне больше. Бедняжка, как она изменилась с тех пор, когда мы в последний раз…
 
      – Тебе помочь?
 
       Брижитт: Не мог бы он на две минуты оставить меня, чтобы я могла позвонить Альберу!
 
      – Нет, спасибо, ты очень любезен, но я отлично справляюсь сама.
 
       Пьер: Вот так, прямо в зубы! О, мы еще узнаем, какие они, эмансипированные женщины! Какое прекрасное было время, когда они звали нас застегнуть молнию на спинке платья. Я еще помню, перед уходом куда-нибудь поужинать она напудрится, надушится, а я целовал ее в затылок, как раз над последним маленьким крючочком. А ее чесучовое платье с крохотными пуговками-шариками сверху донизу! Сон!
 
      – Он преподаватель истории, да?
      – Скажи-ка, ты хорошо осведомлен.
      – Я думал пригласить на неделе Летисию в ресторан. Вы могли бы воспользоваться этим. Ты каждый вечер уходишь… Вы не должны видеться так часто. Конечно, я не имею никакого права лишать вас…
      – Что есть, то есть, Пьер. Я не нуждаюсь в твоем разрешении.
      – В общем, я тебе в тягость.
      – Я научилась подчинять свою жизнь жизни других, главным образом, моих дочерей. Твой приезд ничего не изменил.
 
       Брижитт: Лгунья! Насколько все же стало хуже с тех пор, как он здесь!
 
      – Между прочим, я слышал разговор о путешествии, от которого ты вроде бы отказалась. Я хотел поблагодарить тебя.
      – Могу сразу тебя заверить: ты тут ни при чем. Летисия и бутик – этого достаточно, чтобы удержать меня.
      – Но это глупо! Ведь ты поехала бы не на полгода. Хотя бы Летисию ты могла доверить мне.
      – Что ты хочешь? Некоторые не так легко срываются с места, как другие.
 
       Брижитт: Мне пора уйти отсюда, или я совсем разозлюсь.
 
       Пьер: Она меня так и не простила. А ведь я думал, что со временем…
 
      – Но вы не хотите воспользоваться тем, что я еще побуду здесь немного, и вернуться к вашему плану?
 
       Брижитт: Как он умеет себя подать! А сколько времени уйдет, чтобы снова купить билет, сделать прививки, все организовать, да еще само путешествие – и вот тебе горячка на несколько недель. Об этом он подумал?
 
      – Ты очень любезен. Но я не думаю, что этот вопрос еще на повестке дня.
 
       Пьер: Мне кажется, у них пахнет ссорой. Летисии тоже, и она радуется. Он ей не очень-то нравится, этот Альбер.
 
      – Ты великолепна. И правда умеешь одеться!
 
       Пьер: Если я скажу, что ей идет небольшая полнота, она обидится, но что правда, то правда, она еще очень аппетитная.
 
      – Спасибо.
 
       Брижитт: Ты не помнишь, как обзывал меня дамой-патронессой? Бедный мой старичок, твои попытки обольстить меня шиты белыми нитками. Если бы ты знал, как мне наплевать на твою болтовню. Слишком поздно, Пьер!
 
      – Почему такой печальный взгляд? Что-нибудь не так? Ты недовольна, что я затеял этот маленький праздник?
      – Нет, что ты, конечно, довольна. Но время не совсем удачное.
 
       Брижитт: Похоже, я уже совсем выдохлась. Мне не Таиланд нужен, о котором я мечтаю, а только одиночество. Три дня в гостинице, одной, и я приду в себя.
 
      – Тебе нужен отпуск.
      – Возможно.
 
       Брижитт: Прежде всего мне надо знать, когда ты уберешься. Ты меня пугаешь. Я сама себя пугаю. Я не в силах прогнать тебя, и я уже не могу больше тебя выносить.
 
      – Пьер, я не решалась тебе сказать, но я собиралась сегодняшний вечер провести с Альбером, после ужина. Этот семейный сбор некстати.
      – Пригласи и его!
 
       Брижитт: Вот как! Прекрасная мысль! Продемонстрируем ему радость возродившейся маленькой семьи, выставим на обозрение наше счастье, великодушно примем его в свой круг: он один, это так грустно!
 
      – Я не думаю, что это был бы выход.
      – Но ты не можешь бросить нас. Летисия очень огорчится!
 
       Брижитт: Однако огорчение дочери не остановило его, когда он удрал со своей девчонкой.
 
      – Нет, я пойду завтра.
      – Я вижу, ты очень расстроена. Извини меня. Я вторгся к тебе, порчу тебе жизнь. Но ты же видишь, мне лучше. Скоро я уеду.
 
       Брижитт: Очень убедительно. Заметь, когда ты нас бросил ради своей блондинистой куколки, ты пообещал мне очень скоро вернуться. Ты умолял меня позволить тебе эту мимолетную прихоть. Ты клялся вернуться. Ты сдержал слово. Через пять лет. Так вот теперь один Бог знает, сколько времени тебе потребуется, чтобы уехать.

      – У мамы утомленный вид. Ты правильно поступил, отправив ее спать.
      – Она слишком много работает, к тому же эти дни у нее болит спина.
 
       Король: По чьей вине?
 
      – Ты поможешь мне убрать со стола? Заверяю тебя, я делаю все, что в моих силах, чтобы помогать ей, но мне приходится настаивать. Я бы сказал, что она просто выходит из себя, когда видит меня на кухне.
      – Папа, ты вправду вернулся к нам?
      – Тебе это неприятно? Нет, не ставь ничего на микроволновку, твоя мать не разрешает.
      – Ты вернулся после пяти лет отсутствия и хотел, чтобы тебя встретили с литаврами! Но жизнь не такова…
      – Дочка, дорогая, я знаю, насколько ты совершенна, но тебе ни разу в жизни не пришлось совершить глупость?
      – До такой степени – наверняка нет!
      – Ты в этом уверена? Ты больше не имела вестей от Эрика?
      – При чем тут Эрик? Прежде всего у нас не было детей. Мы даже не были женаты. Нечего сравнивать!
      – Да вы и не могли пожениться, потому что как раз тогда, когда он сделал тебе предложение, ты его выгнала. Кто тебе сказал, что в тот день ты не совершила величайшую глупость?
      – Во всяком случае, это касается только меня!
      – А его?
      – Он утешился!
      – Женившись на идиотке… Сполосни приборы, прежде чем класть их в машину. Из нас она состарилась больше всех. Надо будет подарить твоей матери новую.
      – Эрик женат? Кто тебе это сказал?
      – Я видел их обоих у друзей Хлои.
      – Он говорил с тобой?
      – Два слова. Скорее, был смущен. Как и я.
      – А что она?
      – Замечательная! Блондинка с бедрами богини и телячьими глазами. Если я правильно понял, она поет в какой-то группе. Или танцует. Не знаю точно. Во всяком случае, на нее приятнее смотреть, чем слушать. Неудачный выбор!
      – Какие дураки эти мужчины. Вас привлекает только одно: ляжки!
      – Да, правда, они толкают нас на глупости. Если бы ты знала, как я сожалею, что ушел от вас.
      – О, прошу тебя, без приступов раскаяния!
      – Ты не веришь мне?
      – Не слишком.
      – У тебя ложное мнение о мужчинах. Впрочем, это наверняка моя вина! Конечно, мы не ангелы, но и не все совсем пропащие.
      – То, как ты поступил с мамой, омерзительно.
      – Да, это было нехорошо. Но я больше не мог. Не надо рубить сплеча: мы никогда не знаем, что происходит между супругами. Я. поступил нехорошо, признаю, но и твоя мать не была совсем уж не виновата. Вспомни ее угрюмость. И потом, мы немного устали друг от друга. И близость была уже не та…
      – Папа, умоляю тебя, без подробностей…
      – Это произошло после смерти моих мамы и папы. Тяжело потерять обоих родителей за пять месяцев. Следующим в списке оказывался я. Это нанесло мне страшный удар. Я уже видел себя старым, приговоренным. И я почувствовал неодолимую потребность урвать от жизни все, что только можно, доказать себе, что я еще па что-то гожусь. Я ненавидел свое толстое пузо, свой лысый череп. Как женщина в менопаузе. Увидишь, в свое время ты тоже спросишь себя: «Никогда больше?» Ты отказываешься в это верить, ставишь перед собой цели: бегом подняться по лестнице, провести бессонную ночь, закадрить хорошенькую девчонку. Не смотри на меня такими глазами, это естественно. Кароль!.. Еще двадцать лет, и ты поймешь своего старого отца. Я был в таком состоянии, когда ты привела к нам в дом Селин. И тут я почувствовал, что, несмотря на свое брюхо и седые волосы, я ей понравился. И я не смог устоять. Это тоже идиотизм. Мне захотелось чего-то свеженького, а оно вот, передо мною, кожа как персик, глаза – чернички, и две чудесные дыньки на груди…