- Карту... карту не забудьте передать комдиву, если что... - говорил Кульбак слабеющим голосом.
      Шесть танков с их экипажами уничтожили отважные воины в этом бою, истребили десятки вражеских автоматчиков. Но и группа понесла потери. Из десяти героев этого боя четверо погибло, трое были тяжело ранены и лишь трое остались невредимыми.
      Обратимся к документам тех дней. В листовках, выпускаемых политическим отделом армии, очень высоко оценивались действия воинов 172-й дивизии. В одной из них говорилось: "Слава героям! Слава вам, бойцы, командиры и политработники соединения". А фронтовая газета "За Родину!" 12 июня в статье "Так перемалывать технику и живую силу" писала: "За два дня бойцы подбили 48 немецких танков. Изумительные образцы героизма в боях за Севастополь показали бойцы, командиры и политработники этой части. 10 июня они уничтожили 28 фашистских танков, из них 18 подбили наши мужественные пехотинцы противотанковыми гранатами. Так, группой разведчиков под командой лейтенанта Мамедова уничтожено три танка, младший сержант Чирбаев и красноармеец Понагиев подбили по два танка, а младшие лейтенанты Васильев и Ермаков - по одному. Десять танков подбили артиллеристы".
      11 июня было уничтожено 20 танков. 9 из них пехотинцы подбили гранатами. Исключительный героизм проявил артиллерист младший сержант И. И. Карпов. Он сам заряжал, наводил орудие и подбил три машины. Когда герой был тяжело ранен и упал, истекая кровью, на лафет орудия, оставалось еще только два снаряда.
      А рядом с Карповым по танкам и пехоте вел огонь прямой наводкой наводчик орудия Н. А. Зубов. Этот артиллерист был ранен, но не покинул позицию даже тогда, когда бомба взорвалась совсем рядом и он получил еще одно тяжелое ранение{38}.
      В эти тяжелые дни командованию дивизии особенно большую помощь оказывали наши ближайшие помощники - политработники, Прежде всего начальник политотдела дивизии Георгий Андреевич Шафранский, его заместитель Александр Григорьевич Нешин, помощник начальника политотдела по комсомолу Алексей Гузынин, старший инструктор политотдела З. К. Лактионов, инструктор М. В. Поляченко и многие другие.
      Г. А. Шафранский - бывший ленинградский рабочий, йотом трудился в партийных и советских органах. Главным качеством Георгия Андреевича было то, что он ни одного вопроса не решал равнодушно. Деятельный и инициативный, начподив всегда старался глубоко вникнуть в существо любого дела. Шафранский любил бойцов, заботился о них, но глубоко презирал нытиков, трусливых и слабодушных людей. Сам же был человеком большой храбрости, часто бывал в самых опасных местах, многократно ходил в атаки, личным примером вдохновлял людей на подвиги.
      Возглавляемый Георгием Андреевичем политотдел проводил большую работу по воспитанию людей и обеспечению боевой деятельности частей и подразделений. В условиях почти непрерывных боев, бессонных ночей политработники не могли, конечно, собирать людей для бесед или собраний, разъясняли обстановку и приказы командования непосредственно в окопах, в боевых порядках, используя для этого малейшую передышку между боями.
      Они умели сердечно поговорить с бойцом, вникнуть в его душу, поддержать в нем бодрость духа, вселить в человека ненависть к врагу, увлечь его на боевые подвиги, личным примером помогали людям переносить тяготы и опасности суровой фронтовой жизни.
      Не могу не сказать доброго слова о заместителе Шафранского батальонном комиссаре А. Г. Нешипе. Он принадлежал к таким людям, которые одним споим появлением в коллективе вносят в него бодрость, добрый веселый настрой. Остроумной, доброжелательной шуткой Нешин часто поднимал настроение людей, и поэтому к нему тянулись бойцы и командиры. Сам он не знал уныния, лицо его всегда было открытым и добрым. Александр Григорьевич искрение радовался чужой радости, сердцем воспринимал чужую беду, а о своей или умалчивал, или превращал все в шутку, словно с ним ничего не случилось. Так было однажды при бомбежке, когда он был засыпан землей и выкарабкался только с помощью друзей. Посмеивался: мол, временное неудобство, да и только...
      Кипучую энергию и большую храбрость проявил в те самые трудные дни начальник артиллерии дивизии полковник Иван Михайлович Рупасов. Множество славных боевых дел было на его счету. Приведу лишь один пример. 10 июня, когда большая группа немецких танков ворвалась в нашу оборону и подошла непосредственно к огневым позициям второго дивизиона 134-го гаубичного артиллерийского полка, начарт, перебегая от орудия к орудию под разрывами бомб и снарядов, стойко руководил боем. И артиллеристы не подвели своего командира - подбили двадцать немецких танков.
      Иван Михайлович Рупасов провоевал до последних дней обороны Севастополя удачно: не имел, как говорится, ни одной царапины. Но сразу же после этого он попал опять на трудный участок фронта - на Малую землю под Новороссийском, где продолжал так же мужественно сражаться, и дожил до радостного Дня Победы.
      * * *
      Немецко-фашистское командование наряду с наступлением на Севастополь проводило и блокаду города с моря, чтобы полностью лишить нас подкреплений и боеприпасов. Авиация действовала на морских коммуникациях и совершала налеты на наши корабли и транспорт даже в бухтах Севастополя. Мы теперь стали получать одну двадцатую часть боевого комплекта снарядов на орудие. Такое положение побудило командующего СОРом адмирала Ф. С. Октябрьского 11 июня запросить в штабе фронта: "Срочно вышлите боезапас Приморской армии и береговой обороне". А через день он доносил: "Положение с людьми и боезапасом на грани катастрофы".
      Итак, за пять дней ожесточенного сражения на направлении главного удара враг смог вклиниться в нашу оборону только на глубину до двух километров, потеряв при этом свыше 50 процентов состава своей ударней группировки и более 150 танков. Только артиллеристами и пехотинцами 172-й дивизии было подбито и подожжено более 90 танков в истреблено более 15 тысяч фашистских солдат в офицеров. Это был настоящий подвиг воинов соединения.
      Немцы захватывали каждую нашу позицию ценой огромных потерь. В кровопролитных боях таяли их силы. Вот что писал о положении на фронте в те дни Манштейн: "Несмотря на эти с трудом завоеванные успехи, судьба наступления в эти дни, казалось, висела на волоске. Еще не было никаких признаков ослабления воли противника к сопротивлению, а силы наших войск заметно уменьшались. Командование 54-го армейского корпуса вынуждено временно отвести с фронта 132-ю дивизию, заменив ее пехотные полки, понесшие тяжелые потери, полками 46-й дивизии, прибывшими с Керченского полуострова"{39}.
      Узнав о таких потерях своих войск, гитлеровское командование дало указание: "Севастополь взять техникой. Использовать сверхтяжелую артиллерию, чтобы уберечь пехоту"{40}.
      После 11 июня атаки немцев на северном направлении стали ослабевать и бои стали принимать затяжной характер. Уже на пятый день наступления немецко-фашистское командование дополнительно перебросило под Севастополь с Керченского полуострова 4-ю румынскую дивизию, а также другие отдельные полки. И даже в этом случае Манштейн не решился продолжать наступление с севера и перенацелил удар на ялтинское направление.
      Командующий СОРом Ф. С. Октябрьский в эти же дни доносил командованию Северо-Кавказского фронта, что авиация противника почти безнаказанно подавляет наши боевые порядки, что аэродромы его остаются без всякого воздействия с нашей стороны, и просил бросить фронтовую авиацию для нанесения ударов по аэродромам противника в Крыму и по войскам на направлении главного их удара.
      А чтобы сорвать дальнейшее наступление врага, надо было громить именно авиацию и ударную сухопутную группировку.
      Героические дела наших войск хорошо были известны в Москве. 12 июня на имя командующего СОРом Ф. С. Октябрьского и командующего Приморской армией И. Е. Петрова была получена телеграмма Верховного Главнокомандующего. Вот ее текст:
      "Горячо приветствую доблестных защитников Севастополя красноармейцев, краснофлотцев, командиров и комиссаров, мужественно отстаивающих каждую пядь советской земли, наносящих удары по немецким захватчикам и их румынским прихвостням. Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером для всей Красной Армии и советского народа.
      Уверен, что славные защитники Севастополя с достоинством и честью выполнят свой долг перед Родиной. Сталин"{41}.
      Мне хочется прокомментировать отдельные слова Верховного. Заметьте, что теперь он не говорит об удержании Севастополя любыми средствами, как это было в начале ноября 1941 года. И. В. Сталин хорошо понимал, что в условиях огромного превосходства противника в силах и полного господства авиации на сухопутном фронте и на море удержать город без подкреплений и без достаточного количества боеприпасов уже будет невозможно. Поэтому он ограничивается выражением уверенности, что "славные защитники Севастополя с достоинством и честью выполнят свой долг перед Родиной".
      Замечу, что в последние дни обороны Севастополя в людях произошел какой-то необъяснимый перелом. Они стали настолько пренебрегать опасностью, что многие ходили во весь рост и даже при близком разрыве снаряда не хотели кланяться матушке-земле. Смелость бойцов и командиров стала переходить в лихачество. Это грозило опасностью, тут были неизбежны лишние потери. Пришлось серьезно поговорить с бойцами, внушить им, что лихачество и разумная смелость - разные вещи.
      14 июня мы были у командарма И. Е. Петрова и докладывали ему о состоянии дивизии. Зашел разговор о телеграмме Сталина. Иван Ефимович сказал, что весь состав армии дерется героически, что ожесточенные бои идут за каждый окоп, за каждую высотку.
      Невольно подумалось о том, как выковалось в людях такое великое упорство в борьбе с врагом. Тут сказались и особый характер советского человека, проявляющийся в дай трудные испытаний, и высокое осознание им великой ответственности за судьбу Родины, и его вера в победу, и монолитность единой семьи бойцов и командиров, и высокое их боевое мастерство.
      Не добившись решающего успеха на направлении главного удара и понеся огромные потери, немецко-фашистское командование решило проводить здесь сильное огневое воздействие и сковывающие наступательные действия, а более мощный удар нанести на южном вспомогательном направлении - вдоль Ялтинского шоссе на Сапун-гору. В этих целях туда была передвинута 24-я пехотная дивизия немцев и перенацелена бомбардировочная авиация.
      12 июня гитлеровцы силами трех дивизий перешли в наступление и после упорных боев захватили Камары, хутор Прокуратора и вышли на вершину горы Госфортова. Это значительно ухудшило положение обороняющихся войск. В последующие дни противник продолжал наращивать здесь усилия. Фронт наступления расширился от Госфортовой высоты на юг до моря. С нашей стороны в борьбу были втянуты 109, 388 и 386-я дивизии. Особенно сильный натиск врага был в полосе 109-й дивизии (бывшей 2-й кавалерийской, а потом 2-й стрелковой), которой командовал храбрый и хорошо подготовленный генерал П. Г. Новиков. Отдельные позиции и высотки переходили из рук в руки по нескольку раз.
      В итоге трехдневных атак на ялтинском направлении противник вбил клин в оборону 386-й стрелковой дивизии и 7-й бригады морской пехоты на глубину до трех километров. Линия обороны от Камар и горы Госфортова отодвинулась на склоны Федюхиных высот, и левый фланг 109-й дивизии генерала Новикова повернул фронт борьбы на север.
      15 июня противнику удалось продвинуться к Балаклавской долине. А на следующий день наши части оставили совхоз "Благодать".
      В этих боях отдельные подразделения 109-й дивизии не раз попадали в окружение и каждый раз пробивались к своим, нанося противнику при этом большой урон.
      Упорство и мужество защитников Севастополя вызывали восхищение всех советских людей. Газета "Правда" от 15 июня 1942 года в передовой статье писала:
      "Весь советский народ, народы свободолюбивых стран & затаенным дыханием следят за ожесточенным сражением, которое ведет севастопольский гарнизон, отражая бешеные атаки врага. Фашистские разбойники делают отчаянную попытку сломить боевой дух защитников города. Военные моряки, морские летчики в тесном взаимодействии и содружестве, бок о бок с доблестной Красной Армией отражают бесчисленные атаки врага, его авиации, его танков и пехоты.
      Стойкость защитников Севастополя, их доблесть - бессмертны.
      На подобный героизм способны только люди, которым свобода, честь, независимость и процветание своей Родины, своего государства превыше всего, превыше жизни...
      Самоотверженная борьба севастопольцев - это пример героизма для всей Красной Армии, для всего советского народа".
      "Правда" в те дни печатала и некоторые сообщения зарубежных газет: "Лондон, 17 июня (ТАСС). Героическая оборона Севастополя вызывает восхищение в Англии. Агентство Рейтер указывает, что можно лишь преклоняться перед невиданной стойкостью и хладнокровием советских войск, обороняющих Севастополь, и жителей города. Несмотря на то что немцы обрушивают на город и на позиции его защитников дождь бомб и снарядов, нет никаких признаков ослабления духа моряков и красноармейцев".
      А вот что писала германская "Берлинер берзенцайтунг": "Так тяжело германским войскам нигде не приходилось... Кругом свистят пули, а противника не видно. Вражеская артиллерия беспрерывно обстреливает нас. Севастополь оказался самой неприступной крепостью мира. Германские солдаты никогда не наталкивались на оборону такой силы".
      Да, советские воины стояли насмерть.
      Немецкое командование решило окончательно разделаться с Севастополем, поэтому подтягивало сюда новые крупные резервы.
      С утра 17 июня на северном участке фронта начался новый мощный артиллерийский огневой налет, а вслед за ним перешли в наступление части 54-го армейского корпуса. Этот штурм не прекращался ни на один день и был решающим для нашей обороны.
      Основное острие удара нацеливалось на 345-ю дивизию, в стык между ней и 95-й дивизией, где на маленьком участке действовали сохранившиеся подразделения 172-й.
      Враг наседал. Четырем полкам с танками удалось вклиниться в позиции 95-й стрелковой дивизии и выйти к Братскому кладбищу. Положение резко осложнилось.
      Из-за больших потерь мы уже не могли держать сплошной фронт обороны. Противник вышел к Буденновке, на тылы 95-й дивизии, и прижал ее к морю. Дивизия после выгодного оперативного положения, которое она занимала еще несколько дней назад, оказалась на грани катастрофы: слева - море, сзади бухта Северная, а с севера и востока - гитлеровцы. Но и в этих условиях полки сражались героически.
      Стойко держались в обороне и остатки воинов 172-й дивизии.
      Наш минометный дивизион попал в окружение. Пробиться через кольцо своими силами воины не могли. Тогда уполномоченный особого отдела Никифор Трифонович Волкотруб собрал человек двадцать бойцов, объяснил им положение минометчиков и поставил задачу ударить по гитлеровцам и помочь нашим выйти из окружения. И вот группа под командованием Волкотруба бросилась в атаку. Стрельба велась в упор. Окруженные минометчики в свою очередь обрушились на немцев. Кольцо врага было разорвано, и все минометчики со своим оружием вышли из окружения, забрав и раненых. Когда нам стало известно об этом, я вызвал Волкотруба, чтобы поблагодарить его, а когда спросил его, как он взялся за это отчаянное дело, Никифор Трифонович ответил, усмехнувшись:
      - От безработицы. Мне, знаете ли, по своей должности, товарищ полковник, совсем нечего делать. Ни бегущих с передовой, ни трусов в полку нет. Из тылов сами идут все в бой. А людей не хватает. Значит, врага должны бить все.
      Да, мы только по привычке употребляли слова "дивизия", "полк", хотя каждый понимал, что это теперь только условные понятия. Фактически остатки 172-й теперь были сведены в один батальон, в котором было всего около двухсот человек.
      Командовать этим батальоном мы поручили старшему лейтенанту Ивану Зимину (до этого он был начальником штаба формировавшегося 388-го стрелкового полка), а командиром одной из рот был назначен младший лейтенант Н. И. Сотников.
      Перед вечером, когда бой начал стихать, мы с Солонцовым в сопровождении старшего лейтенанта И. Ф. Литвинова и помощника командира взвода М. И. Соловьева направились в роту Сотникова, которая выдержала в этот день очень сильный натиск врага.
      Подошли к первому красноармейцу - пулеметчику, у которого рука была на перевязи. Рядом с его "максимом" горка стреляных гильз. Собрались другие бойцы. От них мы узнали, что Сотников и политрук убиты и теперь их осталось только восемь человек. В ходе боя рота уничтожила более ста гитлеровцев и удержала свои позиции.
      - Кто теперь командует ротой?
      - Наверное, мне придется, - ответил пулеметчик. Мы пошли вдоль окопов. С болью в душе смотрели на тела погибших воинов. Много их было, очень много.
      - А что это у вас раненых не видно? - спросил я у бойцов.
      - Ранены-то были многие, - отозвался один из красноармейцев. - По нашей позиции ведь били шестиствольные минометы, шли на нас танки и пехота. Бой был очень тяжелый. Но никто не уходил с позиций, даже если получал ранение.
      - Этим людям памятник надо здесь поставить, - сказал задумчиво Соловьев.
      Литвинов уточнил:
      - На каждой позиции... Все геройски сражались. Старший лейтенант имел основание так говорить, ведь он весь день был в гуще боя, получил два ранения, но оставался в строю.
      Вечером 18 июня я и комиссар П. Е. Солонцов поехали на командный пункт армии. На душе у нас было тяжело.
      И. Е. Петров сосредоточенно всматривался в карту. Рядом с ним за столиком сидели несколько офицеров штаба и что-то записывали в блокноты.
      - Не вовремя, кажется, пришли, - тихо сказал Солонцов.
      Командарм услышал эту фразу, сверкнул я нашу сторону стеклами пенсне.
      - А вот и сто семьдесят вторая. Подходите, пожалуйста, к столу, пригласил он.
      Я начал было докладывать о состоянии дивизии, но Петров перебил меня:
      - Военному совету все известно... Людской резерв у нас еще кое-какой есть, но нет боеприпасов. А воевать надо...
      Видимо, командарм понимал наше душевное состояние.
      - Мучаетесь, Иван Андреевич, что сам, мол, жив, а дивизии больше нет, - повернулся он ко мне. - Все понимаю. Самому погибнуть - это легче. Но винить себя не надо. Дивизия полегла, уничтожив вдесятеро больше немцев, совершив героический подвиг. Командовать вам больше нечем. И я, к сожалению, пополнения вам дать не могу. Но все командиры дивизий пока остаются в строю. Правда, штаб фронта требует направить вас в его распоряжение. А сейчас Военный совет благодарит вас. Зайдите к Николаю Ивановичу Крылову. Может быть, он чем-нибудь поможет вам...
      Комиссар Солонцов отправился к начальнику политотдела армии Л. П. Бочарову, а я - к генералу Н. И. Крылову.
      Генерал Крылов еще подробнее рассказал мне о положении дел на всем севастопольском фронте.
      - Все, что можно было взять в тылах и в подразделениях обслуживания, сказал он, - отправлено на передовые участки. Помочь вам резервами не могу.
      С тем мы и вернулись к себе.
      Комиссару Солонцову стало трудно передвигаться на костылях, поэтому на следующий день я обратился к начальнику штаба армии с просьбой разрешить ему эвакуироваться. Разрешение было дано, и 24 июня мы распрощались. Я остался без друга, с которым вместе, бок о бок воевал девять месяцев.
      Считаю своим долгом и правом еще раз сказать самые добрые слова об этом человеке.
      Фронтовикам известно, что дружба, скрепленная кровью в совместных боях, в тяжелой боевой обстановке, - самая крепкая.
      Таких боевых друзей у меня много. Но с Солонцовым нас связывали тяжелые бои и на Перекопско-Ишуньских рубежах Крыма, и здесь, под Севастополем. Он за это время стал ближайшим моим боевым другом и помощником.
      Это был настоящий коммунист, истинная партийная душа дивизии. Мне ни разу не пришлось слышать от него ссылок на авторитеты, а вместе с тем у него всегда чувствовался истинно партийный и критический подход к любому вопросу.
      Мы вместе переносили все тяготы фронтовой обстановки, вместе радовались победам и тяжело переживали неудачи. Хотя характеры у нас были разные, но взгляды на все крупные и мелкие вопросы боевой деятельности всегда сходились. Я очень обрадовался, когда через год, в июне 1943 года, мы снова встретились с Петром Ефимовичем Солонцовым на фронте. Он был к тому времени начальником политотдела 58-й армии, а я начальником штаба Северо-Кавказского фронта.
      * * *
      В июньском штурме врага корабли уже не поддерживали огнем сухопутные войска. Но у них было много боевых дел на море. Мы видели это только у берегов Севастополя, в бухтах. Но до солдат доходят все вести. Все знали, что самолеты врага постоянно патрулируют над морем, гоняются за каждым нашим кораблем и транспортом и подвергают их атакам. Знали, что моряки воевали героически и также несли значительные потери. И все же кое-кто нет-нет да и спрашивал, почему все же не поддерживают нас огнем боевые корабли?
      ...Теперь на северном и южном направлениях в нашу оборону были глубоко вбиты танковые клинья, и положение обороняющихся резко ухудшилось. А между тем вся центральная группировка наших войск (25-я Чапаевская дивизия генерала Коломийца и 8-я бригада морской пехоты полковника Горпищенко) продолжала оставаться на своих позициях, так как на этом направлении враг вел только отвлекающие действия.
      В ночь на 19 июня Военный совет СОРа направил И. В. Сталину, Н. Г. Кузнецову и С. М. Буденному телеграмму, в которой сообщалось, что героический Севастопольский гарнизон продолжает истреблять врага, рвущегося в город. Семнадцать суток отбивались яростные бомбо-артиллерийские удары, а затем с 7 июня пехотно-танковые атаки. За это время мы потеряли около 20 тысяч человек, враг понес потери в три-четыре раза большие, говорилось в телеграмме. Имея абсолютный перевес в танках и господство в воздухе, противник продолжает оказывать огромное давление. На ялтинском направлении вклинившийся в оборону противник пока сдерживается. Зато на северном участке он подошел вплотную к северным укреплениям, поставил под удар весь город и лишил нас возможности пользоваться бухтами Северной и Южной.
      Из всей обстановки видно, что на кромке северной части бухты Северной остатки наших войск долго не продержатся.
      А воины, несмотря на все эти трудности, дрались до последних сил. Их политико-моральное состояние оставалось прочным. Все были уверены, что, столкнувшись с героизмом, мужеством и упорством наших бойцов в удержании позиций, противник выдохнется, и вновь вражеские планы по захвату Севастополя будут сорваны. Именно в эти дни по всему фронту пронеслась крылатая фраза моряков: "Нас мало, но мы в тельняшках!" А пехотинцы вторили им: "Мы все севастопольцы".
      Хотя рубежи на севере, по существу, были оставлены, но некоторые подразделения различных частей, до которых не дошел приказ об отходе, продолжали удерживать отдельные опорные пункты и вести бои в окружении еще несколько дней. Почти все защитники города здесь погибли.
      Вечером 21 июня Военный совет СОРа доносил Маршалу Советского Союза С. М. Буденному, Наркому ВМФ Н. Г. Кузнецову и в Генеральный штаб о том, что после четырнадцати суток ожесточенных боев наши войска понесли большие потери в личном составе и в материальной части, это привело к резкому уменьшению плотности боевых порядков и к необходимости ввести в бой все резервы.
      Между тем немецко-фашистское командование требовало от своих войск решительных наступательных действий. И с рассветом 19 июня снова развернулись активные действия на ялтинском и северном направлениях.
      В этих условиях генерал И. Е. Петров решает создать прочную оборону на последнем рубеже - на высотах Балаклавские, Карагач, Сапун-гора и Инкерманские, на которые 23-24 июня были отведены 109-я, 386-я стрелковые дивизии, 7-я, 8-я бригады морской пехоты и 25-я Чапаевская стрелковая дивизия. Одновременно на рубеже Карагач, Сапун-гора заняла оборону 9-я бригада морской пехоты под командованием подполковника Н. В. Благовещенского, находившегося до сих пор в распоряжении командующего СОРом. Николай Васильевич прошел большую школу строевой службы, опыт империалистической войны и боев на Керченском полуострове. Это был образованный и очень инициативный офицер. После окончания военного училища я попал в его непосредственное подчинение и очень многому от него научился.
      Проводимые отдельные перегруппировки совсем ослабленных частей с одного участка на другой, конечно, уже не могли создать устойчивую оборону. Она начинала ломаться. А враг изо всех сил рвался к побережью. Его отдельным подразделениям удалось проникнуть к Сухарной балке, где находились одиннадцать штолен, в которых хранились артиллерийские снаряды, мины, авиабомбы. Все штольни были заминированы, их защищал гарнизон, возглавляемый начальником артиллерийского склада майором Н. К. Федосеевым. Он героически сражался с фашистами в течение двух суток.
      Когда гитлеровцы вплотную подошли к штольням, майор Федосеев получил приказ командования взорвать их вместе с боеприпасами и отходить на Корабельную сторону.
      Федосеев, приказав людям отойти, сам с небольшой группой остался в Сухарной балке и в ночь на 26 июня, замкнув цепь проводов, взорвал несколько штолен. Более сотни фашистов было уничтожено взрывами и завалами. А с оставшимися в живых арсенальцы вступили в бой. Осколком снаряда был сражен майор Федосеев. Но его люди все еще продолжали сражаться.
      Только к исходу 28 июня врагу удалось овладеть разрушенными штольнями.
      * * *
      Отвлечемся немного от фронтовых событий и поговорим о некоторых чертах советского солдата.
      Мне, как командиру 172-й дивизии, приходится в основном говорить о боевых делах и людях этого соединения. Безусловно, все другие дивизии, бригады в полки героически дрались с противником. В Севастополе не было слабых духом. Я не был свидетелем всех боевых событий, всех подвигов, совершенных в Севастополе. Но, повествуя о боевых делах 172-й дивизии, о ее людях, я говорю обо всех защитниках Севастополя. В чем же, на мой взгляд, заключаются характерные черты советского воина?
      Прежде всего наш солдат, матрос, выполняя свою, может быть и скромную, локальную задачу на фронте, - например, обороняя свою позицию на маленьком клочке земли, - никогда не переставал думать о судьбе всей своей Родины, заботиться о ходе войны вообще. При каждой встрече мы слышали вопросы: "Что слышно о событиях на других фронтах, как там бьют немцев?"
      Помню, с каким беспокойством в дни, когда гитлеровцы подошли к Москве, следили за событиями и переживали за судьбу столицы воины-севастопольцы, хотя сами были в гуще боев.
      Москва в опасности! Каждый связывал свою личную судьбу, судьбу Севастополя, всей страны с судьбой Москвы и стремился всеми силами истреблять фашистов, оказывая этим помощь Родине в самое тяжелое для нее время.
      А какое ликование охватило всех, когда наши войска перешли в наступление и стали гнать врага от столицы! Победа под Москвой еще больше вселила в каждого уверенность в собственных силах и надежды на победу под Севастополем. Наш солдат не думал о тех трудностях, которые переживал сам, и даже о своей жизни. Защита родной земли была единственной целью каждого воина. Я абсолютно убежден, что даже тогда, когда наши войска вынуждены были отходить, солдаты верили в победу, верили в то, что война вернется туда, откуда пришла, - в Берлин.
      Взгляды и интересы нашего бойца на фронте были, если можно так выразиться, широкого масштаба. Солдат жадно тянулся к газете, делился новостями с товарищами и сам узнавал от них, что происходит в их родных краях, в тылу страны, как трудятся там для обеспечения фронта.
      Советский солдат в самых тяжелых условиях не поддавался унынию, не терял присутствия духа, не поддавался панике.
      Более того, отдельные фронтовые неудачи и самые тяжелые испытания делали нашего воина еще более упорным в борьбе, вызывали жгучую ненависть к врагу. Он умел переносить все тяготы и лишения, знал, что успехи противника временны, что наступит час, когда враг будет уничтожен.
      Эта уверенность шла не от шапкозакидательства, а от глубокого осознания им нашего правого дела, его политической зрелости, умения быстро постигать суворовскую "науку побеждать".
      Солдат, находясь в непосредственной близости от противника, лицом к лицу с ним, очень тонко чувствовал моральное состояние врага, его силу, слабые стороны, повадки и вырабатывал, искал свои собственные способы борьбы, вносил в "науку побеждать" свою человеческую мудрость и житейский опыт. Высшей доблестью считалось не только хладнокровие, мужество в бою, но и умение сражаться умно, расчетливо, смекалисто.
      Известно также, что после трудных и продолжительных боев люди очень переутомлены, истощены духовно. Но как они умели поднимать боевой дух друг друга, добрый настрой! Острое словцо, бодрый куплет веселой песенки, хорошая шутка, душевный разговор о любимых - все это чудодейственно преображало бойцов. Ни с песней, ни с шуткой они никогда не расставались на войне и потому легче выдерживали любые испытания.
      Не могу не сказать и о такой черте нашего воина, как гордость за героическое прошлое своего народа, и в частности - за героическое прошлое Севастополя и моряков-черноморцев, защищавших Севастополь.
      А о замечательной храбрости советского солдата свидетельствовал каждый бой, в котором он участвовал, и об этом, собственно, все мое повествование.
      Все эти качества советского солдата были воспитаны партией, всем образом жизни Советского государства. А чтобы они стали в бою материальной силой в достижении успеха, нужна была огромная, целенаправленная, гибкая и умелая работа политработников, командиров и коммунистов. Это они были душой коллектива, в котором мужал и действовал солдат, именно их напряженная работа на фронте воспитывал в каждом человеке прекрасные черты бойца, порождала массовый героизм.
      В последующие дни события под Севастополем развивались стремительно. Каждый час вносил резкие изменения в обстановку. Танки противника теперь уже безнаказанно проходили в глубину нашей обороны и в упор наносили удары по оставшимся горсткам защитников города. За танками шли группы автоматчиков. Управление войсками нарушалось. На каждом отдельном участке подразделения и группы действовали чаще всего по своему усмотрению, не зная, что делается у соседа. И хотя оставшиеся в живых командиры и политработники принимали все меры к тому, чтобы из бойцов различных частей и соединений образовать фронт сопротивления, но сделать это под сильным артиллерийско-минометным огнем и ударами авиации было почти невозможно.